Общество Жюльетты Грей Саша
Я испытала все, и первое, и второе, и третье.
И вот я здесь.
Нет, не простое совпадение, не случайная цепочка событий привели меня сюда.
Меня здесь ждали.
– Теперь ты знаешь, как сюда попала, – говорит он, как будто читая мои мысли.
И снова эта улыбка. Я по-прежнему не могу понять, что за ней кроется.
– Чем бы ни было «Общество Жюльетты», я не желаю иметь к нему никакого отношения, – заявляю я. – Я всего лишь хочу найти подругу.
– Ты уже стала его частью, – возражает он.
– Я здесь чужая! – взвиваюсь я как безумная.
– Если ты дошла, то стала частью нас, – повторяет он, глядя мне прямо в глаза.
– Но почему?
– Потому что остальные не дошли.
– Какие остальные? – уточняю я.
– Те, кто не дошли, – повторяет он. – Те, кто остановился на полпути или сошел с дистанции, те, кто отказался от инициации, те, кого принесли в жертву.
Их принесли в жертву, мысленно повторяю я. Неужели я ослышалась? Мне становится страшно, но я пытаюсь не показывать вида.
– Скажи, сейчас, после того, как ты мне все рассказал, ты случайно не собираешься меня убить?
Если я шучу, то лишь отчасти.
Он смеется, но я не думаю, что он воспринял это как шутку, и он не говорит «нет».
– Знаешь, у нас с тобой больше сходства, чем различий, – говорит он. – Больше, чем ты готова в этом признаться. Чем ты способна понять. Мы не такие, как все.
Кажется, я знаю, что это. Это эпизод из «Последнего танго в Париже», единственный, который все помнят и любят.
Он начинается с того, что Мария Шнайдер входит в квартиру к герою Марлона Брандо и кричит, сообщая ему о своем приходе. Не получив ответа, она решает, что его нет дома. Но Брандо сидит на полу, молча ест хлеб с сыром, нисколько не притворяется, просто ждет ее. Он уже знает, что произойдет дальше. Он уже все решил. Решил, что будет делать. Она же ничего не видит и не знает. Более того, не хочет видеть и знать, потому что в некотором роде тоже желает, чтобы это случилось.
Он тоже ждал меня, потому что знал, что я приду. И я пришла, пришла вовремя. Готовая для отведенной мне сцены.
– Боишься? – спрашивает он, приближаясь ко мне.
– Нет, – отвечаю я, чувствуя, что действительно не боюсь. Но даже если бы и боялась, не подарила бы ему радости признания.
Я думаю лишь о том, что это за игра. И где Анна?
– Я должна бояться? – спрашиваю я.
Он притягивает меня к себе, и я не сопротивляюсь, потому что понимаю, что все шло именно к этому. Я хотела прийти сюда. И я пришла.
Пришла по необходимости. У меня не было выбора. У меня был талант. И меня заметили.
Незнакомец опрокидывает меня спиной на помост. Он уже знает, чего хочет, и явно собирается получить желаемое. Я смотрю вверх и вижу статую. Вижу козу и похотливого рогатого сатира, который ее трахает. Вижу себя и его в этом нечестивом совокуплении. Но он тянется не к моей отсутствующей бороде, а к моему горлу.
Когда до меня, наконец, доходит, что он делает, руки уже коснулись меня и события разворачиваются с такой быстротой, что кажется, будто я вижу их в режиме замедленной съемки.
Его пальцы стискивают мое горло.
Пытаюсь кричать, но не могу издать ни единого звука. Сопротивляюсь, но он знает, что сильнее меня. Я прижата к помосту весом его тела. Чувствую, как его пальцы все сильнее и сильнее пережимают мне гортань.
И понимаю, что случилось с этими девушками. С ними и, возможно, с Анной. Теперь это кажется очевидным. Какая я дура, что пришла сюда! Мне следовало быть осмотрительной. Следовало внимать разуму, слушать голову, а не тело. Следовало предвидеть, чем все может закончиться. Никто не хочет умирать. Не здесь и не так. Я не хочу умирать. Не здесь, и не так, как эти девушки.
Увы, слишком поздно предаваться раздумьям. Он выдавливает из меня жизнь, капля за каплей. Собираю последние крупицы сил и последние частички воздуха, чтобы прошептать: «Да пошел ты!»
Он склоняется ниже и шепчет мне на ухо:
– Чувствуешь меня?
Его пальцы сжимаются крепче прежнего. Еще мгновение – и я погружаюсь во тьму.
А в следующий миг осознаю, что лежу на спине, устремив взгляд в бескрайнее пространство голубого неба. Ни солнца, ни луны, ни облаков. Лишь небо, раскинувшееся от горизонта до горизонта. Хотя его цвет ровный и невыразительный и почти везде одинаковый, кажется, будто оно выгнулось надо мной гигантским куполом, будто я вижу перед собой кривизну земли. Мое тело овевает легкий ветерок, но я не могу понять, что со мной – то ли я плаваю под водой, то ли парю в небе.
Белые чайки скользят надо мной, как призрачные соглядатаи.
Если бы не кончики их крыльев, которые как будто перепачканы тушью, я бы решила, что это лишь обман зрения, что это просто в моих глазах плавают белые пятна, оттого что я слишком долго смотрела на бесконечное небо. Они мелькают в поле моего зрения, одни побольше, другие поменьше. Траектории их полета пересекаются на разной высоте, даже если кажется, будто все они находятся на одной плоскости. Затем вижу, как по небу, подобно косяку рыб, ловко маневрирующих в потоке воды, туда и обратно проносится стая скворцов.
Поднимаю голову и осматриваюсь. Я лежу обнаженная посередине огромной каменной платформы высотой примерно в фут. Подо мной вместо простыни – ярко-красное шелковое одеяние, украшенное причудливой золотой вышивкой. Руки наполовину высовываются из рукавов. Вокруг платформы, насколько хватает глаз, во всех направлениях тянутся бесчисленные пустые ряды трибун.
Чувствую приступ головокружения. Запрокидываю голову и снова смотрю на небо. Возникает ощущение полета. Как будто я вместе с птицами устремилась ввысь. Чувствую, как что-то застряло в горле и щекочет, будто перышком. Мне щекотно, посторонний предмет мешает дышать. Мне не хватает воздуха, и я начинаю паниковать. Давлю себе на горло, пытаясь избавиться от застрявшего в нем инородного тела. Но так ничего и не выдавливаю. Впрочем, что бы ни сидело в горле, его уже нет. Я хватаю ртом воздух, словно делаю первый в жизни вдох. Как будто я умерла и снова родилась. Вместе с дыханием приходит боль, она пронзает мне горло, грудь и легкие. Кажется, будто я дышу в огне.
Мне кажется, будто я слышу шепот Джека.
– Ты пришла.
Открываю глаза, чтобы сказать «Привет!».
Жду, когда сфокусируется зрение, и понимаю, что это не Джек. Это Боб. Он нависает надо мной, хотя лицо его закрыто тенью.
Значит, это был Боб. Человек в маске – это Боб. Не понимаю, зачем ему понадобилось скрывать свое лицо, но я почему-то не удивлена.
Я вижу, как он заносит руку. Затем лицо пронзает боль – это Боб бьет меня по щекам. Моя голова откидывается в сторону, как будто она на пружинках.
Он хватает меня за подбородок. Поворачивает мое лицо к себе и снова дает пощечину, на этот раз еще сильнее.
– Очнись! – кричит он. – Не время умирать!
Вижу его лицо какую-то долю секунды, прежде чем окружающий мир снова теряет резкость, размытый моими слезами. Я все еще ощущаю его внутри меня. И его эрекцию. Так, наверно, было все это время. Боюсь, меня вот-вот вырвет. Однако злость берет верх, и я изо всех сил бью Боба по лицу. Звучный хлопок пощечины доставляет мне удовольствие. А вот выражение лица – нет.
Я узнаю хорошо знакомое мне самодовольство. Такая же наигранно-фальшивая блаженная маска появляется на физиономии политика, когда ему дают подержать ребенка, чтобы он мог попозировать перед фоторепортерами. Боб хватает мои руки, но не для того, чтобы избежать новой пощечины, а чтобы притянуть меня к себе. Притянуть к своей шее.
– Давай поменяемся. Души меня! – говорит он.
И я душу.
– Сильнее! – приказывает он.
Я сжимаю пальцы еще крепче.
– Сильнее! – повторяет Боб.
Но, видимо, я давлю недостаточно сильно, потому что он повторяет приказ. Он орет на меня. Снова и снова. Он как тренер, который рявкает на спортсмена в ожидании высокого результата. Я начинаю входить в раж.
– Сильнее!
Я выполняю его требование.
– Сильнее!
Жму сильнее.
– Сильнее!
Его хватка на моих запястьях ослабевает. Его руки безвольно падают.
Я продолжаю сдавливать ему шею.
– Сильнее!
Я словно завинчиваю шуруп, который и без того уже крепко сидит в стене. Однако, чтобы убедиться в прочности, я хочу сделать еще один поворот, и мне требуется вся сила, чтобы повернуть отвертку. Лицо Боба сначала белеет, затем багровеет.
Я сжимаю ему шею еще крепче.
Губы шевелятся, но с них не слетает ни единого звука. Я налегаю на него всем весом, жму с неведомой для самой себя силой, и лицо становится свекольно-красным. Глаза выпучены, зрачки расширены. Боб затих, тело его напряглось.
Случайно бросаю взгляд на его рот. Замечаю, что губы растянуты в зловещей улыбке. Как будто он точно знает, что делает со мной. Или, возможно, потому, что ему жутко больно. Точно не скажу, поскольку невозможно понять, гримаса это или улыбка. Надеюсь, что первое, потому что начинаю кое-что понимать. До меня, наконец, доходит, что к чему.
Это сборище извращенцев, желающих удерживать в своих руках и жизнь, и смерть.
Вот так они ловят кайф. Так ловит кайф Боб.
Играя со смертью.
Кончиками пальцев чувствую, как ослабевает его пульс. Вижу, как его жизнь повисает на ниточке. Мне ничего не стоит ее оборвать. Он не будет сопротивляться. Я могу лишить его жизни. Прямо здесь, прямо сейчас. Отобрать ее, как он отобрал жизнь у этих несчастных девушек. И у Анны. Потому что теперь мне понятно, что случилось. Я могу поквитаться с ним. Могу сделать так, чтобы подобное никогда не повторилось.
Новых жертв больше не будет. Пусть ему, похотливому козлу, это и в кайф, долго этот кайф не продлится. Но тогда уже будет поздно корить себя.
Именно это ему и нужно. Он знает, что не способен проиграть. Если он умрет, то отойдет в мир иной, радуясь, что моя жизнь тоже кончена. Если я убью его, это будет слишком легкий выход. Я вижу, как жизнь тонкой струйкой покидает его. И я отпускаю руки.
Он не шевелится. Кровь отхлынула от его лица. Этот ублюдок мертв. Я знаю. Он, мать его, мертв!
– Боб! – кричу я снова и снова.
Бью его по лицу. Давлю на грудную клетку.
Меня охватывает паника. Я не хочу, чтобы меня из-за него посадили.
Я снова пытаюсь вернуть его к жизни. Из последних сил жму на грудную клетку.
Я уже готова отчаяться, когда замечаю легкое движение глазных яблок. Снова хлещу его по щекам. По одной, затем по другой. Боб хватает ртом воздух, надрывно втягивает его в легкие. Это сопровождается зловещим скрежещущим звуком. Я тупо смотрю на него. Я хочу, чтобы он жил. Мне нужно, чтобы он жил. Не ради него. Ради меня.
С трех-четырех попыток удается окончательно привести его в чувство. Похоже, попытки увенчались успехом. Он возвращается, успев заглянуть за роковую грань. Он будет жить.
Вижу, как шевелятся его губы, но не могу разобрать, что он говорит. Это едва слышный шепот.
Наклоняю голову ближе к его лицу. Слышу, как он произносит:
– Джина… какой… какой галстук… мне надеть?
Чертов извращенец! Все еще одержим своей внешностью. Эх, знала бы Джина всю правду!
Кстати, интересно, в курсе ли она и почему тогда позволяет ему лгать? Или он так искусно обманывает ее, что она ни о чем не догадывается? Или же догадывается, но закрывает глаза на его ложь? Или в упор ничего не замечает? Не могу избавиться от мысли, что Джина что-то подозревает. Иначе откуда у нее эта кривая улыбка?
Боб уже почти пришел в себя, но я не собираюсь сидеть возле него, баюкать и гладить по головке, как больного ребенка.
Я перестану себя уважать, если останусь с этим козлом. Нужно уйти раньше, чем он вспомнит, где находится, кто я такая и что произошло. Эта вечеринка уже сидит у меня в печенках. Я увидела все, что хотела, и точно знаю, когда нужно уходить. И я ухожу, оставляя Боба на каменном возвышении. Он все еще хрипит, не до конца оклемался. Я не оборачиваюсь. Не оглядываюсь.
Я сама чудом осталась в живых.
Глава 22
Сегодня вечер после выборов. Я сижу дома, одна, и смотрю по телевизору результаты подсчета голосов. Камера показывает Боба Девилля. Он уже ликует. Он вырвался вперед, разгромив соперника. Он знает, что победит на этих выборах. Знает, что победа за ним, и это видно по его лицу. Назовите мне политика, который не был бы причастен к убийству.
Это полезная мелочь в профессии политика. Девилль довел ее до уровня искусства.
Теперь он для меня Девилль. Не Боб. «Боб» звучит слишком фамильярно. Слишком по-домашнему. Теперь я знаю то, что я знаю. Это все меняет. Называть его Бобом – значит быть на дружеской ноге с Душителем из Хиллсайда.
Девилль стоит на подиуме, показывая пальцами букву V, знак победы. Сияя колгейтовской белозубой улыбкой, он обнимает за талию Джину, готовясь произнести победную речь. Он просто лучится обаянием. На нем шейный платок. Я единственная из всех, кто сейчас смотрит телевизор, знаю, зачем он его надел. Он надел его, чтобы спрятать эти чертовы синяки на шее. Чтобы скрыть от посторонних глаз свою маленькую грязную тайну.
Джина показывает на случайных людей в толпе, строя гримасы, как делает на подобных сборищах Хилари Клинтон. Удивленно открывает рот, яростно машет рукой, как будто заметила родственника, с которым давно потеряла связь и вот теперь, спустя много лет – надо же! – узнала. Джина поступает так, потому что убеждена, что стала на шаг ближе к Первой леди и неплохо бы заранее начать репетировать роль.
Девилли сияют улыбками и машут руками перед ликующей толпой, которую свезли автобусами со всей округи, чтобы увеличить массовость. Чтобы все поверили: будущий сенатор держит руку на пульсе настроений электората, желающего перемен, – в то время как он, вероятно, получил наименьшее количество голосов за всю историю штата.
Они разыгрывают поистине блестящий спектакль. Ни за что не догадаться, что они совсем не такие, за кого себя выдают. Типичная американская семейная пара. Любящая, преданная, пышущая здоровьем.
Когда камера показывает всю сцену целиком, я замечаю Джека. Он стоит чуть в стороне вместе с остальной командой Девилля. Ничто не может испортить для меня этот момент. Потому что я искренне горжусь Джеком.
Пусть даже эта гордость и с определенной оговоркой, потому что теперь я знаю настоящего Девилля, а не картонного политика из телевизора, который уверяет зрителей, что хочет показать людям «настоящего себя». Но я-то знаю, на что он способен. Знаю, частью чего он является.
Снова задаю себе все те же вопросы. Чего стоит жизненный опыт? Какова его истинная цена?
Мой жизненный опыт стоит следующего: теперь я понимаю, что такое секс и власть, как они связаны друг с другом. Понимаю то, чего некоторым людям не дано узнать за всю свою жизнь. Я еще молода, но с этим знанием мне жить до конца моих дней. Не могу сказать, что это меня радует. Если быть до конца честной, это малоприятное знание. Потому что я знаю, что нахожусь всего в шаге от Девилля.
Я могла бы рассказать Джеку о том, что случилось. Если бы захотела, я бы сделала так, чтобы об этом узнали все. Но у всех нас только одна жизнь, и я мечтаю о том же, что и все остальные люди. О безопасности, семье, счастье, любви. Я не знаю, что принесет мне будущее, есть только одна роль, в которой я себя не вижу. Роль разоблачителя-правдолюба.
Инстинкт самосохранения намного сильнее желания спасти мир. Я бы могла сыграть роль героя, если бы захотела, но разве я хочу оставаться героем до конца дней моих? Разве я хочу для себя проблем? А что тогда будет с Джеком? Что будет с нами?
В таком случае мне придется все рассказать Джеку. Но на это я пока не готова. Кое-какие вещи придется утаить. Секреты на то и секреты, чтобы их хранить. Этот секрет останется со мной. По крайней мере, пока. Однако я оставляю за собой право в любой момент передумать.
А как бы вы поступили на моем месте?
Подумайте хорошенько. Нелегко, верно? Нет ни простого решения, ни очевидного плана действий.
Это не голливудские фильмы, где в финале все благополучно разрешается. Плохие парни получают по заслугам, силы зла и хаоса разгромлены, порядок восстановлен, а герои остаются живы и возвращаются к обычной жизни. Они возвращаются домой, к женам, детям, любимой собаке.
Конечно, не стоит и говорить, что в реальной жизни все обстоит иначе.
Голливудские хеппи-энды происходят только в голливудском кино.
То, как заканчивается эта история, больше напоминает финал годаровского «На последнем дыхании». Персонаж Жан-Поля Бельмондо, мелкий преступник Мишель, отдается во власть судьбы, после того как его американская подружка, которую играет Джин Сиберг, сообщает, что его не любит. Более того, она признается, что сдала его полицейским. Она делает это лишь затем, чтобы его позлить. Делает это из эгоизма.
Гангстер в гангстерском фильме, Мишель, узнавший о ее шаге и будучи умнее прочих, уже знает, к чему это приведет и чем все закончится. И мы тоже знаем.
Помните, что я сказала?
Сюжет подчиняется персонажу.
Поэтому Мишель получает пулю в спину. Спотыкаясь, он бежит по улице и, добравшись до перекрестка, падает. Это конец, именно такой он предвидел. Впрочем, конец этот чересчур банален, да и сам Мишель скорее похож на жертву дорожного происшествия, чем на матерого преступника, получившего пулю в перестрелке со служителями закона.
Прежде чем он встретится с вечностью, с его губ слетят последние слова: «Ну ты гадина». Такова его сардоническая реплика, адресованная миру, который никогда его не любил и которому он платил взаимностью. Для героя это судьбоносный момент. Но вместо того, чтобы, стоя одной ногой в могиле, произнести нечто пафосное, он ограничивается фразой, которая неверно услышана – мы так и не узнаем, что он сказал на самом деле – и неверно понята как «Ну ты гадина». Упрек, брошенный не миру, а любимой женщине, которая предала его. Она, его роковая женщина, его ахиллесова пята, склонилась над ним в мгновения, когда он шаржирует сцену собственной смерти.
Но когда эти слова слышит героиня Джин Сиберг, французский, который до этого момента был вполне сносным для молодой американки, внезапно ее подводит. Она не понимает французского слова dgueulasse, «гадина» и даже вынуждена спросить, что оно значит.
На этом фильм заканчивается.
Героиня же не только остается жить дальше с осознанием чудовищности случившего, причиной которого стал ее необдуманный эгоизм, но и до конца своих дней терзаться неизвестностью, полагая, что Мишель умер, ненавидя ее.
Если бы все фильмы так заканчивались! Если бы все фильмы заканчивались, как это бывает в жизни. Без ответов.
Потому что начиная с того дня, как мы появились на свет… нет, даже раньше, начиная с момента зачатия, наша жизнь – сплошная череда нерешенных проблем. Любовных, сексуальных, профессиональных, семейных и, возможно, каких-то других. Потребуется каждая частичка нашего «я», чтобы не дать им задушить нас.
Некоторые люди всю жизнь проживают, одержимые вечными вопросами: «что было бы, если?», «что было бы?» или «что будет?».
Сейчас я – единственная проблема Девилля. Я единственная, кто способен его изобличить. И Девилль это знает и может избавиться от меня, если пожелает. Ему это ничего не стоит. Достаточно щелкнуть пальцами, чтобы я исчезла навсегда. Как Анна. Он может заплатить тем, кто без лишних хлопот от меня избавится и ловко заметет следы, как в случае с Дейзи и другими девушками. И никакие последствия его не коснутся, расплата никогда не наступит. Он будет и дальше сиять с телеэкрана своей колгейтовской улыбкой – и, как говорится, концы в воду.
Знать буду только я.
Но меня он пальцем не тронет, я уверена. И я не собираюсь провести остаток своих дней, озираясь по сторонам и вечно оглядываясь через плечо, ожидая, когда кто-то придет по мою душу. Я не боюсь. Девилль наверняка просчитал все риски и решил, что я не представляю для него опасности.
Почему я так уверена?
Ну, вы же знаете крылатую фразу.
Знание – сила.
Девилль кое-что обещал Джеку. Сказал, что если выиграет выборы, то даст ему место в администрации. У Джека нет оснований ему не верить. Но я намерена проследить, чтобы Девилль не пошел на попятный. Хотя вряд ли он изменит слову, потому что ему нужны в его команде такие умные люди, как Джек, нужны для того, чтобы самому выглядеть благопристойно.
Но кто я такая, чтобы лишать Джека такой возможности? Кто я такая, чтобы препятствовать его амбициям?
В любом случае, меня Девиллю бояться не стоит.
Джека – пожалуй.
Как он поведет себя, если узнает…
Вот так обстоят дела. Вам не помешает это знать.
Вряд ли кто-то захочет предавать это дело огласке. В этом никто не заинтересован.
Такова истинная природа власти. Ее оккультная природа. Она скрыта от всех. Была и будет скрыта.
Поэтому «Общество Жюльетты» будет существовать и дальше. Девушки вроде Анны как исчезали, так и будут исчезать. Или их будут находить мертвыми.
А какой-нибудь болван, вроде Банди, неизбежно получит срок. Потому что он – одноразовый материал и, кроме своих сайтов, знает слишком мало, чтобы испортить карьеру кому-то еще. Но самое главное, он – всего лишь звено цепи, которое легко заменить. Всегда найдутся девушки, готовые раздеться, и парни, готовые им в этом помочь. Так было, и так будет.
Теперь мы неразрывно связаны – Джек, Девилль и я. Это как мексиканская дуэль в фильме «Хороший, плохой, злой». Вечный треугольник. Мы стоим внутри каменного круга друг напротив друга. Это как игра в гляделки: все смотрят и ждут, кто первый пошевелится. Я знаю лишь то, что не желаю закончить жизнь в безымянной могиле. Если же мы перестреляем друг друга, то от этого тоже никто не выиграет.
Или это похоже на последние кадры фильма «Ограбление по-итальянски», где золото находится в передней части автобуса, а люди сгрудились в задней. Сам автобус балансирует над пропастью. Одно неверное движение, и автобус свалится вниз.
Вот что это такое.
Шах и мат.
Вот такой урок я вынесла из моего маленького приключения.
Секс – это великий уравнитель.
Читать бесплатно другие книги:
