Сталинские соколы. Возмездие с небес Сапрыкин Станислав

27.05 в 7.30 поднялись с аэродрома Саки тремя Хе-111 и, набирая высоту шесть тысяч метров, в дымке взяли курс на батарею противника около Севастополя. На цель вышли на меньшей высоте, но без происшествий, удачно, насколько можно судить, сбросили бомбы и вернулись на аэродром. Есть информация, что не все вылеты сегодня прошли так же успешно. Несколько звеньев атаковали русский морской конвой, потери от огня корабельной зенитной артиллерии составили до шести самолетов. Война набирает трагические обороты.

Здравствуйте, мои родные. Пишу вам здоровый и невредимый, хотя еще несколько часов назад, признаться, я сомневался, что остался жив. Сегодняшний день выдался самым трудным из всех, что пришлось пережить мне с начала войны.

В 13.45 наш экипаж в составе двух небольших групп бросили на севастопольский аэродром – Херсонес. Мы шли замыкающими первого звена из четырех самолетов на высоте пять тысяч метров с общей задачей подавить зенитные батареи в районе аэродрома. Следующая за нами пара Хейнкелей наносила удар по стоянкам самолетов. Вначале все складывалось удачно. Благодаря большой высоте и прикрытию истребителей мы смогли преодолеть ПВО крепости и выйти прямо на аэродром, отлично видимый ясным летним днем. Зенитки почти не стреляли и, не обозначив батареи, Мильх предложил нанести удар прямо по плохо замаскированным самолетам. Херсонес – это единственный крупный аэродром русских в районе Севастополя, поэтому вся авиация обороны крепости сконцентрирована на нем, самолеты взлетают и садятся и замаскировать все просто не возможно. Сбросив две тонны бомб на стоянку с капонирами, мы убедились, что, как минимум, один одномоторный самолет, стоявший открыто, разворочен. Не теряя высоту, сделав круг над обреченным городом, я повел Хейнкель на соединение со звеном, взявшим курс на Саки. Уже на выходе из зоны, контролируемой русскими, наша группа была атакована новыми истребителями «иванов». Все атаки происходили с задней полусферы, самолет противника мне удалось увидеть только один раз на несколько секунд, когда русский обогнал Хейнкель, тут же уйдя в сторону. Как потом рассказал Шперлле, вначале стрелки не предали значения приближающимся точкам, приняв их за собственное сопровождение. А когда остроносые истребители открыли по нам огонь, было уже поздно. Пока стрелки огрызались, я пытался и маневрировать в стороны со снижением, и наоборот – лететь прямо, все было тщетно. Мы совсем потеряли остальную группу, оказавшись отрезанными от своих. Не знаю, атаковал нас один истребитель или несколько, но бой продолжался несколько минут. Заход за заходом враг повреждал нашу птичку. Обороты обоих Юмо упали, несмотря на значительное расстояние между левым двигателем и остеклением пилотской кабины, ее стекло забрызгало горячим маслом, никогда не думал, что такое возможно на бомбардировщике. Самолет истекал маслом, как раненый зверь истекал бы кровью. Я был удивительно спокоен, осознав, что мы находимся над контролируемой Вермахтом территорией, а под нами расстилаются приемлемые для вынужденной посадки поля. Самолет тянул на север с небольшим снижением. Мне показалось, что задние пулеметы перестали стрелять. Наверное, отстал! В этот же миг я ощутил новые попадания по корпусу бомбардировщика.

Начав маневрировать, я обнаружил, что Хейнкель стал неуправляемым. Никаких усилий на руле не хватало, не только чтобы отклонить самолет в сторону, но чтобы удерживать его просто в горизонтальном полете. Несмотря на выкрученные триммеры, Хейнкель начало затягивать в пикирование. Поняв, что больше не контролирую машину, я посмотрел на высотомер – менее шестисот метров, медлить нельзя, так можно бороться и до самой земли. Я скомандовал экипажу «покидание» и, привстав, потянувшись за ручку, сбросил аварийный люк. Последнее что я видел, выбираясь наружу, это как Мильх открыл свой аварийный люк и приготовился нырнуть вниз. Мы переглянулись, выражение его лица напоминало человека, собирающегося прыгнуть в ледяную прорубь, наверное, и моя физиономия имела вид не героический, но смеяться друг над другом времени не было. Неуправляемая машина, несмотря на отклоненные полностью триммеры, продолжала опускать нос, увеличивая скорость пикирования. Первый раз в жизни я вынужденно покидал самолет. Неуклюже выбравшись из пилотской кабины, я прополз почти до кабины верхнего стрелка, Шперлле был еще на месте, мы оба скатились на заднюю кромку левого крыла. Скользя на масляном пятне, я съехал назад и оказался в свободном падении. Парашют раскрылся не сразу, нервно выкручивая стропы, наконец, добившись полного раскрытия купола, я смог осмотреться. В воздухе было еще три оранжевых парашюта, а где остальные?

Мы приземлились недалеко от Черного моря, почти на пляже, в нескольких сотнях метров от упавшего самолета и пошли навстречу друг другу. Нас было трое. я, Мильх и Шперлле. Мы обнялись, как люди, только что удачно избежавшие смерти, и направились на поиски стрелков. Фукс лежал лицом вниз рядом с погасшим куполом, он не двигался. Мильх перевернул товарища на спину, он был мертв. Большая лужа крови под телом и раскрывшийся парашют свидетельствовали о том, что нижний стрелок был смертельно ранен еще в самолете, из последних сил он смог покинуть падающую машину, но тут же умер от ран и потери крови.

Майера нигде не было. Шокированные смертью товарища, прошедшего с нами год войны, мы молча дошли до останков самолета. Тело бортового стрелка находилось внутри покореженного фюзеляжа, он был мертв, причем пулевые ранения подтверждали, что шансов на спасение у него не было. Русский истребитель убил двух стрелков еще в самолете. А ведь полчаса назад все были живы, и я закономерно считал сегодняшний вылет самым удачным с момента нашего прибытия на Восточный фронт. Подобранные тыловыми частями, мы были направлены в расположение своей группы.

30.05. Ваш Herzblatt!

В момент приземления я сильно ушиб обе ноги, но почувствовал это только утром следующего дня, когда еле смог подняться с кровати. Осмотрев мои ноги, хирург заверил, что боль скоро пройдет, дав мне легкую дозу кокаина.

Мы похоронили товарищей с болью и скорбью. Когда экипажи не возвращаются совсем, еще есть надежда, что они живы, по крайней мере, ты не наблюдаешь их гибели, здесь же видишь смерть во всем обличье.

Потеря самолета и двух членов экипажа держит нас на земле. Признаюсь. мы рады передышке. Несколько часов в день нежимся на пляже, как гражданские. Здесь не такие красивые пейзажи, как в Элевсине, и море несколько холоднее, чем в Сароническом заливе, но все равно это огромное удовольствие – лежать на песке, остановив время и войну. Полуостров, где находится наш аэродром, – бывшая земля готов. Ходят слухи, что после успешного окончания войны его включат в состав Рейха как земли германцев. Курорты Крыма хороши летом. Пользуясь вынужденным бездельем, нам удалось совершить несколько путешествий в глубь полуострова в качестве туристов. Особенно запомнился ландшафт между Севастополем и Бахчисараем. Еще весной, неоднократно пролетая над данной областью, правда, все время на приличной высоте, я обратил внимание на группы повторяющихся симметричных скал, похожих то ли на плывущие огромные корабли, то ли на возвышающиеся крепости. В один из погожих дней рано утром мы выехали из Сак и через несколько часов попали в Бахчисарай, где взяли странноватого проводника-мусульманина, возможно, местного турка, не говорящего по-немецки, но рекомендованного лейтенантом Францем. Отъехав от города километров на пятнадцать, мы оказались рядом с чистым источником, бьющим прямо из огромной скалы, напоминающей циклопа. Затем, оставив машину, пошли в горы, испещренные большими и малыми пещерами. Местные скалы очень податливы и напоминают губку, поэтому их стены имеют огромное количество углублений и даже полноценных пещер и гротов. Прямо в стене острый глаз штурмана заметил останки древней океанской ракушки. – Все это когда-то было морем – воскликнул Мильх. Удивительно, ведь мы находимся на высоте почти в километр, откуда здесь взяться океану, это чья-то шутка!

Проводник что-то шептал про шайтана, из его артикуляции и жестов можно было понять, что он считает эти места прибежищем духов. Мы сделали привал на обед, причем проводник отказался есть наши запасы, он только пил взятую с собой воду.

Шперлле попытался срезать деревце для костра, но мусульманин остановил его, показав жестами, чтобы тот не трогал живые деревья, и сам отправился собирать редкий хворост для нашего огня.

Не проникшись языческим аскетизмом проводника, мы поглотили прекрасный обед из жареной на костре баранины и местного сыра, а также прикончили пару бутылок вина. С вершины скалы, на которой мы расположились, открывался прекрасный вид на долину с садами и пассиками, с другой стороны ущелья высились такие же горы, повторяющиеся как башни средневековой крепости. Их отвесность и высота позволяли безопасный прыжок с парашютом, но после нашего недавнего вынужденного покидания подбитой машины с трагическим исходом для двух членов экипажа думать о таком экстремальном приземлении не хотелось.

Солнце стало клониться на запад. В темноте оставаться было рискованно, поэтому мы поспешили к машине и с наступлением поздних летних сумерек вернулись на аэродром.

Вечером я долго не мог уснуть.

Афины, теперь Крым, бывший то греческим, то римским, то германским. – Все сформировано большой водой может, это и есть свидетельство потопа. Интересно, а наша срединная земля, территория, где стоит Лейпциг, тоже была покрыта водой.

Севастополь взят, группа перенесла действие в район Керченского пролива, торпедоносцы пока охотятся за русскими кораблями. Похоже, что скоро мы увидимся, нас отправляют в Германию, где должны укомплектовать самолетом и экипажем.

Простите мои дорогие, я был в нескольких сотнях километров от вас, но так и не смог вырваться хотя бы на сутки.

Теперь у меня новый Хе-111Н-6, экипаж укомплектован стрелками, Ханс и Георг – совсем молодые необстрелянные мальчишки из Бремена и окрестностей Гамбурга. По сравнению с ними покойные Фукс и Майер казались воздушными волками. К моменту нашего возвращения в Саки эскадрилью включили в состав 5-го Флота.

Куда нас теперь отправят, есть несколько вариантов. на финский фронт, под Сталинград или в Северную Норвегию. В любом случае нам строжайше запрещено давать какую-либо информацию в письмах.

Саки остается нашей базой, но линия фронта продвинулась так далеко вперед, что действовать будем с полевых аэродромов подскока ближе к линии фронта. Мы сделали посадку в Керчи, дозаправившись, пошли через пролив.

Сегодня наш первый боевой вылет после падения. Волнуются все, особенно новички, но больше всех я. Наш взлет в 13.30. Когда взлетали, наблюдали редкое явление – грозу. Уже ранняя осень, но дни такие жаркие, что удивляться собравшейся грозе не приходится. Вначале вылет хотели отменить, но высокая облачность метров на девятьсот позволяет совершать безопасный взлет и посадку. Громыхающая гроза, если бы она оказалась фронтальной, позволит нашим звеньям незаметно приблизиться к аэродрому противника, который мы должны штурмовать восемью бомбардировщиками с высоты три с половиной километра. Но такие погодные условия не могут быть на большом участке, а лететь достаточно далеко. Аэродром, который суждено нам атаковать, появился внезапно, как будто выскочив из-за горизонта.

Мильх и я были готовы к подобным неожиданностям, уложив две тонны бомб прямо на капониры со стоящими рядом самолетами русских. После сброса я крикнул нижнему стрелку, что бы тот взял камеру и снимал результат бомбометания.

Над целью нас должны были прикрывать Мессершмитты, и действительно, им удалось расчистить пространство, дав нам спокойно выйти на цель, но запас топлива не позволил им сопровождать нас на обратном пути. Когда «иваны» попытались догнать группу, мы шли плотным строем, огрызаясь очередями пулеметов. Совместными усилиями один русский был сбит, а остальные повернули обратно. Все же два самолета второго звена нашей группы обратно не вернулись. Кто-то высказал предположение, что при маневрировании самолеты могли столкнуться.

Проявили пленку, не менее пяти русских самолетов, похожих на Ил-2, уничтожены прямым попаданием на аэродроме только бомбами с нашего Хейнкеля, остальные атаковали не менее удачно, так что русским нанесен ощутимый урон, если бы не потеря двух экипажей!

Небо безоблачное, последние теплые дни осени. Сегодняшний вылет вышел каким-то сумбурным. Несмотря на малую высоту, бомбы упали в воду мимо цели, на обратном пути попали под обстрел с земли. Хотя в воздухе господствует наша авиация и союзники, один из четырех вылетевших экипажей домой не вернулся. Новобранцы пока не опробованы в настоящем бою, и, слава богу, война порядком надоела!

Авиация с обеих сторон действует активно, идут крупные воздушные бои с подавляющим преимуществом истребителей Люфтваффе. Пользуясь господством в воздухе, мы постоянно бомбим русские части. Сегодня с Таганрогского аэродрома подскока, утром в 8.15 в условиях отличной погоды звеном из четырех Хейнкелей вылетели на охоту за автодорогами. Действовали уверенно, поодиночке выискивая цели, вначале планировали осуществлять охоту с высоты четырех тысяч метров, но потом я снизился до трех. Русских колонн не нашли, тогда Мильх предложил нанести удар по полевому аэродрому «иванов», обозначенному нашей воздушной разведкой. ПВО молчало, мы без труда вышли на их аэродром, представлявший посадочную площадку в поле с возведенными строениям на краю. Самолетов не обнаружили, возможно, они были хорошо замаскированы. Мы точно сбросили бомбы на строения и без проблем вернулись обратно. Все звено целое, кому-то из ребят удалось сбить одиночного русского.

На фронте сравнительное затишье, наша основная база в Крыму – глубокий тыл, да и промежуточные аэродромы, с которых взлетаем на задания, нельзя назвать местом, где решается судьба войны. Если бы не вылеты в тыл противника, наша служба схожа со службой заурядного гарнизона в тихой провинции. Смотрим фильмы, иногда выезжаем в театр в Симферополь, вообще отлично проводим дни в хорошо налаженном быту и комфорте.

Сегодня, чуть взошло солнце, осветившее голубизну осеннего безоблачного неба, в 5.45 пошли на поиск танковой колонны противника, замеченной разведкой в районе Военно-Грузинской дороги, и двигающейся в направлении Моздока. Действовали отдельными машинами. Русских танков не нашли, зато вышли на хорошо оборудованный аэродром. «Иваны» открыли сильный заградительный огонь, так что пришлось быстро избавляться от груза и бежать восвояси. Русские зенитчики стреляли отвратительно, несмотря на небольшую высоту, порядка двух тысяч шестисот метров, им, на наше счастье, не удалось попасть в одинокий бомбардировщик. Все же, после приземления мы насчитали несколько осколочных пробоин в левой плоскости и хвосте.

Сегодня суббота, на обед дали обычный перловый суп, зато на десерт – яблоки, виноград и пирожные.

В 16.00 началась подготовка к вылету, назначенному на 4 утра, после чего нас отправили спать. Ранним утром бомбили мосты через Терек, помогая генералу Клейсту. Ввиду отсутствия авиации и ПВО противника опробовали бомбометание с малых высот, сбросили четыре тяжелые бомбы с тысячи метров. Без особых приключений вернулись домой.

Пока обученные торпедным атакам экипажи эскадры охотятся за конвоями в водах Норвегии, нас привлекают к транспортным перевозкам.

Опять летали на атаку мостов. Действуем небольшими группами.

Все будет хорошо, ваш Herzblatt!

Охотились на автодороги, выполняя работу пикировщиков. С высоты почти в пять километров трудно выбрать цели, поэтому мы снизились до трех, но колонн русских не было, тогда я предложил сбросить бомбы на обнаруженное севернее от района поиска селение, не возвращаться же с подвешенными подарками обратно. Выбрав самое крупное здание в поселке – наверное, бывшую усадьбу русского помещика, а сейчас клуб или совет большевиков, мы сбросили груз.

Бомбы упали с небольшим перелетом на какие-то коровники или сараи, может быть, жилые дома. Сделав работу, впервые с начала войны я почувствовал себя неуютно. В Севастополе в результате наших бомбардировок могло пострадать мирное население, и уверен – страдало, но это была хорошо укрепленная крепость противника с сильным гарнизоном, который надо было подавить любым способом. Жители данной деревни ничего плохого нам не сделали, мы просто избавились от груза, не тратить же бомбы на пустое поле. Но ощущение гадостное, надеюсь, что мы разрушили нечто относящееся к власти, а не просто коровники крестьян.

Вылетели в полночь на штурмовку русского аэродрома шестью самолетами. Таких темных ночей я не видел даже над Средиземным морем. Бомбы сбросили не прицельно, «иваны» организовали отличную маскировку, так что на цель выходили по штурманскому расчету. Я только с третьего раза смог посадить Хейнкель, все обошлось.

Продолжаем поддержку пехотных дивизий на Кавказе. Сегодня ночью бомбили мост в тылу противника. На обратном пути попали в лучи прожекторов. Ощущение пакостное. Маневрируя по высоте и курсу, а также скоростью, мне удалось вывести Хейнкель из-под обстрела.

После отдыха отправили Ханса за несколькими бутылками местного вина – праздновали счастливое возвращение.

Выполняли транспортную операцию. Я шел на хорошей скорости и оторвался от группы. Несмотря на то, что воздух должны были контролировать три пары Мессершмиттов, уже на подходе к аэродрому посадки наш Хейнкель был внезапно атакован группой истребителей врага, это были «крысы».

Я отчаянно маневрировал, весь экипаж вел огонь, в нас несколько раз попали, но совместными усилиями нам удалось повредить одну «крысу», «иван» со снижением пошел в сторону своих. Мы так и не пришли к общему мнению, кто же сбил русского. Второй русский, оставив нас, последовал за товарищем. С трудом я посадил поврежденную машину, отдав ее в руки местных техников. Все обошлось. Это первая воздушная победа нашего экипажа с начала войны.

Мы настолько привыкли к войне, что писать о ней больше не хочется. Сегодня звеном должны были бомбить русские танки. Вылет вышел сумбурным и малорезультативным. Хорошо, что все вернулись.

Здравствуй дорогая!

У меня все нормально, если за «нормально» можно считать войну вдалеке от родины. Дни стали значительно холоднее, часто дует влажный и пронизывающий ветер, вышедший из глубин России, иногда приносящий мелкие крупинки снега. Нам выдали теплое обмундирование, очень спасает присланное тобой белье. Впереди холодная русская зима, вторая зима на восточном фронте, чувствую, мы застряли здесь надолго, такое же настроение у всех. Сильно никто не ноет, но я вижу, что ребята просто держаться.

Пока не наступили холода и погода окончательно не испортилась, в ясные дни наша эскадрилья, точнее, самолеты, не задействованные в торпедных атаках кораблей противника, бомбят боевые порядки русских.

Наше превосходство в воздухе полное, поэтому стараемся действовать с рассвета до наступления темноты, то есть в светлое время коротких осенних суток. Начальство переживает, что с ухудшением погоды авиация не сможет поддерживать наступление, поэтому использует нас по максимуму. Сегодня днем нанесли удар по русскому аэродрому. Мы имели полные данные, собранные утренним авиаразведчиком, включая фотографии. Наш экипаж шел в первой волне подавления зенитной обороны. Справились на отлично. Артиллерия противника замолчала, дав возможность следующим за нами самолетам зависнуть над «иванами». Вся группа вернулась без единой царапины.

Здравствуйте, Марта и дети. Я очень скучаю, и если бы не тоска по дому, можно считать, что все хорошо. Вылетов сейчас немного. 10 октября часть бомбардировщиков нашего флота бомбили русский нефтезавод в Грозном, мы не принимали участия. Под Сталинградом будет катастрофа, нашу эскадрилью собираются привлечь туда для транспортных операций. Будем доставлять грузы и вывозить раненых. Благородная, но не основная работа для бомбардировщика.

Летать в окружение нам еще не приходилось.

Вот уже несколько дней пытаюсь выдавить хоть несколько строк, чтобы закончить письмо, когда неожиданно пришла радостная весть. нас переводят в Европу, кажется, в Италию, возможно, мы скоро сможем увидеться.

Пишу из Италии, наш аэродром недалеко от Гроссето, жаль, что не получилось попасть домой даже на несколько дней. Томми и янки что-то затевают в Алжире, поэтому почти все группы «Львов» собраны на западном побережье Италии.

У нас некоторые кадровые изменения. Командира группы Бейлинга перевели в другую эскадру, теперь у нас новый командир – капитан Теске.

На днях он вызвал меня к себе, объявив, что мной заинтересовался только что назначенный командир всей эскадры майор Клюмпер. Вернер Клюмпер – это легенда морской бомбардировочной авиации. Его тактика атаки конвоев в вечерних сумерках «щипцами», плотным строем постоянно маневрирующих самолетов с малых высот и разных направлений вошла в учебные пособия.

Он разработал целую науку, рассчитывающую высоту, скорость и время атак исходя из высоты волн, облачности и фаз луны. Клюмпер не был чужаком, о майоре знали все, многие знали его лично, ведь он руководил авиашколой в Гроссето, где переучивались наши торпедоносные экипажи, но я, специализирующийся не на торпедных, а на бомбовых атаках, его никогда не видел. И вот, ознакомившись с моей летной книжкой, в которой значились пятьдесят шесть боевых вылетов за полтора года войны, сам командир вызвал меня в штаб. Первое впечатление, полученное от общения с майором Вернером, было скорее отрицательным. Клюмпер показался мне эдаким самонадеянным или даже самовлюбленным нацистом, отпускающим колкие шуточки по любому поводу. Он мой ровесник, но, начав службу еще в начале тридцатых, он, в отличие от меня, значительно продвинулся по карьерной лестнице. Признаюсь, возможно, скрытая зависть не позволила мне оценить командира по достоинству. Несмотря на шутливое высокомерие, майор выглядит умным человеком, и, безусловно, экспертом в своем деле.

Предложение командира стало для меня приятной неожиданностью. Он переводит меня в штаб, недавно созданный, точнее, реформированный в Гроссето. Вначале он предложил сделать мне это лично, но я настоял, что хотелось бы перевестись со всем подготовленным экипажем, и Вернер согласился. Так что теперь мы зачислены в штабную эскадрилью своей эскадры. Обычно в штаб переводят для стажировки с последующим назначением на командную должность, не исключено, что меня повысят в звании и поставят командовать звеном или даже эскадрильей.

Остальной экипаж не слишком разделяет мое приподнятое настроение, руководствуясь принципом, что от начальства надо быть подальше, так что ребята восприняли перевод с покорностью обреченных.

Мы живем в трех километрах от города в палатках, разбитых под соснами недалеко от летного поля. За нами живописные холмы, впереди – аэродром. В связи с переводом в Гроссето всей эскадры аэродром переполнен. Городок небольшой, почти правильной круглой формы, обнесенный шестиугольной крепостной стеной, что делает его прекрасным ориентиром. Наш быт скорее напоминает хозяйство туристов, все же Италия – не Россия. во-первых, тут значительно теплее, во-вторых, мы находимся на территории союзников, и если что нам и угрожает, так только стать мишенью возможных воздушных атак противника.

Все наши Хе-111, включая штабную эскадрилью, – торпедоносцы, но поскольку ни я, ни Мильх не успели пройти обучение торпедным атакам «по Клюмперу», командир Вернер использует нас в качестве обычных бомбардировщиков.

На днях эскадра совершила удачный налет на караван у алжирского побережья, потопив корвет и транспорт, мы не участвовали. Но сегодняшней ночью должен состояться первый боевой вылет нашего экипажа в составе штабной эскадрильи. Большое количество самолетов, задействованных против наших сил, оставляют нам возможность только ночных полетов. В отличие от торпедных атак, наш экипаж отлично подготовлен к ночным полетам над Средиземным морем.

Поднявшись с аэродрома в пятнадцать минут первого, шесть самолетов штабной эскадрильи взяли курс на Сбейтлу, в районе которой находятся склады войск боевого командования противника. Ночь безоблачная, но очень темная. Темная ночь хороша для жуликов и влюбленных, а еще луна хороша для бомбардировщиков, потому что можно не опасаться истребителей, но выход на цель вслепую исключает точное бомбометание и не позволяет оценить последствия.

Пересекая береговую черту Туниса, поправляю шноркель и чувствую, как капли пота стекают с лица на шею. Сбитый над сушей экипаж имеет большие шансы выжить, чем сбитый над морем, но море пока ничье, а здесь неприятель. Все же я рад, что покинул Восточный фронт и оказался в привычной для нас с Мильхом и Шперлле обстановке сорок первого года. По крайней мере англичане не расстреляют сразу, а отправят в лагерь со сносными условиями далеко от войны и смерти. Нет, о чем я думаю – летчик бомбардировочной авиации Рейха – о лагере для военнопленных, неужели я готов поменять его на Гроссето, нет, будем сражаться!

Мои размышления прервал Мильх, мы на расчетном боевом курсе. Сбросив две тонны бомб с высоты в шесть километров, каждый из шести самолетов взял самостоятельный курс на базу. Скорее всего, мы с Мильхом никуда не попали.

Вчерашняя ночь была одной из самых трудных. Поднявшись в воздух в 2 часа 30 минут всего одним звеном из трех Хе-111, мы взяли курс на побережье Алжира, собираясь нанести внезапный удар по порту. Всего три самолета и темная ночь должны были сделать удар с высоты в пять километров внезапным, мы понимали, что у англичан там сильная зенитная оборона и времени на второй заход не будет. Уже на половине пути погода резко ухудшилась, внизу разыгрался шторм и шел сильный дождь. От непогоды нас спасала высота, но видимость была минимальной, горизонт не просматривался, звено разошлось, каждый должен был принять решение, следовать вперед или развернуться. Такого напряжения я давно не испытывал. Внизу темная мгла сплошной облачности, сверху блеклые, едва просматривающиеся звезды. Я ни о чем не думал, и вообще старался не смотреть за остекление кабины, только постоянно переводил взгляд. авиагоризонт – курсоуказатель – вариометр – скорость – высота – компас. Остальной экипаж мрачно молчал, словно мы приближались к воротам ада. На Алжир мы вышли третьими с некоторым опозданием, зенитная артиллерия порта вела беспорядочный заградительный огонь в черное небо. Бомбы сбросили наугад, поскольку даже в прицел что-либо увидеть не получилось, хотя я снизился до четырех тысяч метров, по этой же причине можно было не опасаться огня с земли. Пока мы разворачивались на обратный курс, погода внезапно улучшилась. На востоке начинала всходить еще не розовая, а бледно-зеленая заря. Держа ее чуть правее, я взял направление на Италию. Резкое улучшение видимости позволило подняться ночным истребителям англичан, бросившимся за нами в погоню. Поскольку два других самолета звена оказались далеко впереди, мы стали единственной мишенью.

Как всегда, я старался отчаянно маневрировать, бросая самолет из стороны в сторону и стараясь оторваться снижением. Это не помогало, и Хейнкель продолжал получать попадания одно за другим. Бой продолжался около получаса. Экипаж отчаянно отстреливался, и я понимал, что боезапас стрелков скоро закончиться. Спокойный, как слон, я тянул в сторону итальянского берега, чувства обреченности не было, я просто не задавался вопросом, чем это все закончится, а делал свою работу, впереди было спасение или смерть.

Ханс сообщил, что Георг ранен, таким образом мы лишились бортовых пулеметов. Шперлле удалось подбить один самолет, приблизившийся к нам слишком близко, этого я не видел, но Ханс утверждал, что одномоторный истребитель, похожий на Спитфайр, загорелся и упал в море. На короткое время атаки прекратились, затем англичане перегруппировались и возобновили атаки.

Хейнкель стал рыскать по крену, число повреждений было огромным, перестали работать часть приборов, хорошо, что рассвет позволял пилотировать визуально, остекление кабины было разбито, удивительно, но нас с Мильхом даже не поцарапало. Самое ужасное в сложившейся ситуации было падение мощности правого Юмо. К этому моменту я снизился до одной тысячи метров, но тянуть через море на одном двигателе было авантюрой. Оценив нашу с Мильхом невредимость как знак свыше, я рискнул имитировать падение, снизив самолет почти до бурлящей воды. Я понимал, что для последующего набора высоты имею только полтора двигателя, но выхода не было. Наконец слишком отдалившиеся от базы англичане отстали, а через некоторое время показался берег. Посадка была ужасной, не дотянув до аэродрома, я, предупредив экипаж занять безопасные места, грохнул почти неуправляемый самолет на первую подходящую площадку. Затем последовало несколько секунд скрежета и рывков и, наконец, все стихло. Помогая раненому Георгу выбраться, мы покинули развороченную машину. Все были живы. Бортовой стрелок был ранен в бедро и сильно страдал. Накладываю на рану пластырь, достаю из аптечки шприц с двухпроцентным раствором кокаина, я не умею колоть, руки трясутся, даю шприц Мильху. Бомбардир колет уверенно, как доктор. Стонущий от боли Георг успокаивается, в его глазах застывает блаженство.

Забирая все самое ценное, бредем в сторону замеченного поселения. Шперлле и Ханс, как самые молодые члены экипажа тянут раненого. Идти около километра, но измученные долгим трудным полетом, боем и посадкой, мы совершенно не похожи на спортсменов. На ходу мне приходит глупая нелепая мысль. хорошо, что в нашем экипаже нет живого львенка-талисмана, кто бы его сейчас тянул.

Наконец, вышли к людям, к нам подбежал фермер, на ломаном итальянском, больше жестами я попросил его вызвать любые военные власти или полицию, а также ближайшего врача, действие кокаина закончилось, и Георг опять застонал от боли.

Сегодня мы вернулись в Гроссето, и после отдыха я смог написать вам, что жив и невредим, несмотря на войну.

До встречи!

Черт! Война становится все напряженней. Сегодня ясная ночь – полная противоположность, той, крайней, в которую нам еле удалось улизнуть. Штабное звено, включая наш экипаж, летало на разведку в район перевала Кассерин.

Рана Георга оказалась не столь ужасной, осколок удалили без госпитализации, и парень может летать. Молодец, он не испытывает страха после ранения и рвется в бой.

Полет в одну сторону выдался спокойным, но над Африкой мы попали под сильный огонь артиллерии, осколками разорвавшегося снаряда частично повредило лобовое остекление, Мильх и я целы, как будто родились заговоренными.

Когда ушли от огня зениток, используя хорошую видимость, нас атаковал одиночный ночной истребитель. Англичанин вел прицельный огонь по верхней кабине стрелка-радиста. Осколком оторвавшейся обшивки задело Шперлле. Ранило неглубоко, но в глаз, что само по себе неприятно.

И в полете, и уже после приземления Шперлле продолжал причитать, что он потеряет глаз. Осмотревший его доктор щипчиками вынул осколок, сказав, что все обойдется.

Сегодня штаб потерял два экипажа.

Ранение Шперлле неприятное, но не серьезное, глаз цел, некоторое время ему просто придется посидеть на земле. Теперь в нашем экипаже новый радист – Ханзен. Он не новичок, но сегодня состоялся его первый вылет с нами. Летали звеном в район Тебессы, утром, при свете. Благодаря сложному маршруту нам удалось избежать огня зениток и истребителей британцев.

Зима закончилась, если зиму в Италии можно считать зимой. Будучи на земле, я ни разу не надевал присланные тобой рукавицы. Мы с Мильхом и Шперлле с ужасом вспоминаем первую зиму, проведенную в России.

Я продолжаю числиться в штабе и пока больше не летаю, так что можете не беспокоиться, что со мной что-нибудь случиться, если не брать в расчет участившиеся налеты на аэродром. У нас просто нет самолетов, на всю эскадру не наберется и пятнадцати машин, что же говорить о штабе. Мы хорошо потрепали британцев, топя их транспорты, а ами хорошо потрепали нас, сбивая Хейнкели «Львиной».

Мы продолжаем жить в палатках, весь штаб. пилоты, техники. Мягкий климат Италии позволяет существовать без капитальных строений. Когда дует редкий холодный ветер, врач рекомендует пить крепкий горячий чай с лимоном без сахара – приятный согревающий напиток. Недалеко от штаба растут два молодых дуба, между которыми мы натянули желтый маскировочный чехол, используя его вместо волейбольной сетки. Теперь каждый день проводим по нескольку матчей для поддержания физической формы.

С потерей Туниса линия фронта вплотную приблизилась к Италии, налеты на Гроссето заставили наш Штаб и две Группы перелететь на юг Франции. Теперь мы на аэродроме Салон в сорока пяти километрах от Марселя. Ах, Марсель, Марсель – гастрономическая и портовая столица Франции. Очаровательный город, романтичный, но грязный. Несколько десятков километров – не расстояние для молодости, каждые выходные Ханс, Георг и Шперлле проваливаются в его глубины. Мы с Мильхом как добропорядочные семьянины стараемся оставаться в Салоне, тем более что в Марселе небезопасно.

Сегодня мы возобновили вылеты. Воспользовавшись туманом над Тирренским морем, после обеда нас отправили смотреть цели на Сицилии. Провели разведку с высоты в четыре с половиной километра и благополучно вернулись обратно.

В безоблачную погоду мы можем себе позволить только ночные вылеты. Я выспался и решил написать вам коротенькое письмо, что у меня все нормально. Сегодня в три часа ночи летали на бомбардировку аэродрома на Сицилии. С первыми лучами были над целью. Британцы численно превосходят в воздухе, но мы благополучно удрали.

Вместо того чтобы обучаться торпедным атакам и получать повышение, нас регулярно бросают в бой из-за вторжения на Сицилию.

Сегодня состоялся мой шестидесятый боевой вылет, и он запомнился. Чтобы избежать ненужных потерь, нам предписано совершать полеты над Сицилией на большой высоте. Над островом мы оказались в шестом часу утра, когда летнее солнце уже встало над горизонтом. Чтобы лучше сфотографировать продвижение противника, а также ситуацию в Мессинском проливе с потопленными железнодорожными паромами, я принял решение снизиться с пяти тысяч четырехсот метров до трех километров, и тут же об этом пожалел. С земли открыли ураганный огонь. Один из снарядов крупного калибра разорвался прямо по курсу, несколько зенитных зарядов угодили в фюзеляж и крылья. Все были живы, дав команду надеть шноркели, я начал набирать положенную высоту, пытаясь уйти из-под огня. Мы вырвались и на поврежденном самолете заковыляли в сторону французского берега.

Гидросистема выпуска шасси была перебита, давление упало ниже четырнадцати атмосфер и продолжало уменьшаться, стойки не выходили, не помогала также ручная помпа. Предвкушая прелести посадки на «живот», я вдруг вспомнил о возможности аварийно выпустить шасси тросом. Хорошо, что братья Гюнтер позаботились о тройном дублировании системы выпуска.

Я никогда не выпускал шасси вручную тросовой проводкой, механизм работал исправно, все получилось, и мы благополучно приземлились.

Здравствуйте, мои дорогие! Я все думаю, как интересна судьба. За время службы я встретил много интересных людей. пилотов, инженеров, командиров, добившихся выдающихся результатов, бесстрашных и умных. Ни один из них не считает что война – это хорошо, и, тем не менее, они сражаются, выполняя приказы. Если бы не война, интересно, все эти люди состоялись бы в качестве гражданских, став такими же блестящими специалистами в мирных профессиях. Думаю, да! Мильх, например, собирается быть юристом, а Шперлле – инженером, но превратности судьбы сделали из нас авантюристов, летающих по миру, убивающих других и погибающих. Век на войне очень короток. Я – переросток, задержавшийся в лейтенантах, в моем возрасте командуют эскадрами или сидят при штабах. А я все летаю, о чем, кстати, не очень жалею. Я просто выполняю приказы, не неся никакой ответственности за содеянное, ни за победу, ни за поражение, разве что за судьбу самолета и экипажа. Вот и нынешней ночью, в тридцать минут первого нас подняли по тревоге, что является редкостью в бомбардировочной авиации, учитывая расстояние между базой и Сицилией. Все закончилось хорошо.

Опять в три часа ночи летали на вражескую батарею, дымка не помешала. Дела на Сицилии развиваются не очень хорошо, возможно, мы потеряем остров. Сегодняшней ночью наш экипаж разбомбил мост на реке Симето, чтобы хоть как-то задержать противника – слабое средство. Ночные вылеты вошли в систему, вылетаем и возвращаемся в одно время, днем отсыпаемся. Ночь или очень раннее утро спасает нас от истребителей и огня зениток, но и наши действия вряд ли наносят противнику серьезный урон. Спасибо за конфеты. Больше не присылайте, ешьте сами. Главное наше удовольствие в Салон-де-Провансе – это избыточная гастрономия, кухня отменная.

Выполнил еще два рутинных вылета. утром в качестве транспорта для эвакуации раненых, а ясной ночью следующего дня – на разведку. В первом вылете при посадке на незнакомый аэродром сильно повредил шасси. Аэродром, выглядевший сверху ровным полем, оказался перекопанным бомбами союзников, одна из шин на пробеге лопнула, наехав на осколок, и самолет сильно развернуло, подломив стойку. Это происшествие, несмотря на то, что все целы, могло сыграть злую шутку. Мы думали, что теперь останемся на острове и будем отходить в Италию вместе с наземными войсками. Нежелание попасть в плен оказалось сильнее обстоятельств, совместными усилиями мы смогли за полдня починить машину и вернуться на базу, где механики просто заменили вышедшие из строя детали. Второй вылет прошел без приключений. Так что ваш отец – молодец!

Наши дни быстротечны, а ночи длинные. Днем короткий сон, зато ночные часы целиком посвящены бомбардировочным вылетам или штабной работе. Бывает, днем, спрятавшись от жары под кроной деревьев, расстелив жесткую парашютную ткань прямо на траву, придаюсь чувству полной безмятежности. Кажется, что ночь никогда не наступит, а далекая гражданская жизнь вот-вот вернется в повседневное житейское русло. Но неотвратимо наступает новая ночь, несущая напряжение непредсказуемостью своего окончания. Что ждет нас в ясной темноте летней итальянской ночи, все ли вернутся обратно?

Постоянное недосыпание заставляет сидеть на таблетках, помогающих преодолеть усталость, их выдает эскадренный доктор, главное, не принимать их слишком много.

За короткую июльскую ночь, когда активность Спитфайров и Лайтингов минимальна, надо успеть преодолеть длинный водный участок, сделать свое дело и успеть вернуться обратно. Сегодня вылетели поздно, в 4.30 утра, уже начинало светать. Набрав четыре тысячи метров, держа курс на юго-восток над водной гладью, невольно залюбовался потрясающе красивым рассветом. Солнце еще не показалось, но весь горизонт уже осветился поднимающимся светилом, в этом свете были все цвета радуги от фиолетового через зеленый до оранжевого. Никакие искусственные краски не могли передать таких насыщенных тонов и полутонов.

– Красиво! – я указал рукой сидевшему рядом Мильхе.

– Да – кивнул в ответ бомбардир. Мы еще несколько минут любовались рассветом, будто были на воздушной экскурсии.

– Интересно, – прокричал товарищ – сколько наших увидят эту красоту сегодня в последний раз.

Я промолчал.

Сегодня один из самолетов нашей эскадры не вернулся на аэродром, экипаж пропал без вести.

Новости из Сицилии неутешительные. Все наши аэродромы, включая тот, с которого мы чудом улетели только благодаря своему безудержному желанию и самоотверженности местных механиков, захвачен союзнической коалицией, воюющей против нас. Теперь любое истребительное прикрытие осуществляется с Сардинии, а это лишние литры топлива, потраченные на перелет «велосипедистов», Мессершмитты могут меньшее время находиться над полем боя. Это окончательно загоняет нас в угол. Теперь, совершенно определенно, летать можно только ночью.

Сегодня в час ночи взяли курс на Сицилию, чтобы нанести удар по складам неприятеля, продолжающего сгружать войска и технику с транспортов на берег.

Погрузившись в полный мрак июльской ночи, мы медленно набрали четыре тысячи метров. Под нами море, расстилающееся до ночного горизонта, ярко зеленое днем, сейчас оно выглядело чернильно-синим, с высоты в темноте невозможно понять, есть ли волнение или штиль. Наконец, через несколько часов утомительного полета впереди показалось побережье Сицилии, характерное своими гористыми резкими очертаниями потухших вулканов и так отличающееся от равнин южной Франции. Остров-вулкан, да, там действительно сейчас жарко, даже ночью.

Сделав дело, экономя топливо и одновременно уходя от возможного огня корабельных и наземных зенитных батарей, мы повернули обратно. Начинало рассветать, впереди еще один рутинный день отдыха, волейбола, подготовки к следующему вылету, день, украшенный хорошей французской кухней, но испорченный тоской по дому. Сегодня эскадра не имела потерь.

Печальный факт, но нам приходится атаковать свои же бывшие аэродромы на Сицилии. Мильх – философ, он считает, что нет ничего постоянного, а значит, и «своего» не бывает. Остается с ним соглашаться, и, поправив жесткий парашют, любоваться звездами в ясном небе. Лететь долго. Наверняка союзники засекут нас радарами. Сегодня мы крадемся на трех с половиной километрах.

Термометр показывает за бортом минус пятнадцать – какая поразительная разница – на земле жарко даже ночью, а в каких-нибудь нескольких километрах выше – холод настоящей зимы.

Жара уже порядком надоела. Как несовершенен человек! В России в холодную и сырую погоду мы бы мечтали оказаться в подобных условиях, а здесь мечтаем о прохладе. Хорошо, что мы летаем только ночью, истребителям хуже. Иногда днем стоит такая жара, что видно, как над пологими холмами поднимается раскаленный воздух, в такие минуты мы прячемся под редкими деревьями. Много неудобств доставляет пыль Сахары, приносимая ветром из-за моря. Она забивает глаза и ложится толстым слоем на приборную доску, так что предполетная подготовка у нас заканчивается протиркой кабины. У нас все в порядке, но сегодня не вернулись два экипажа, проводившие атаку кораблей противника, есть сведения, что один самолет упал и люди погибли, экипаж второго Хейнкеля, скорее всего, был подобран британцами, теперь для них все закончено – плен!

Сегодня состоялся мой семидесятый боевой вылет, с чем мы друг друга и поздравили после возвращения. Это немного, те, кто начали войну в сорок первом, уже имеют за плечами и по сто пятьдесят и больше, но на все есть свои объективные причины и божья воля.

Командир Клюмпер начал натаскивать меня на летного командира – собственно, для чего и перевел в штаб. В остальном, все спокойно, если не считать, что оборона Сицилии закончится нашим поражением. Ночью опять бомбили союзников на подступах к Палермо. Мы особенно отличились, разрушив мост на реке Орето.

Сегодня ночью бомбили аэродром. На обратном пути имели короткую стычку с истребителем. Я его не видел, но стрелки открыли огонь. Дав команду прекратить огонь, я резко развернулся, и ушел в ночную темноту со снижением, развив достаточную скорость, истребитель потерял нас во мгле. Все обошлось.

Здравствуйте, мои родные. Мы все шокированы ковровыми бомбардировками противника. Я сам работаю в бомбардировочной авиации, конечно, и от наших бомб могло страдать гражданское население. Самый крупный город, который доводилось атаковать мне лично – это русская крепость Севастополь. Иногда нам приходится бомбить цели, находящиеся в небольших населенных пунктах, но все же мы стараемся атаковать войска, военные объекты или коммуникации, а не сбрасывать орудия смерти и разрушения в центры густонаселенных городов. Когда-то я писал Вам, что счастлив жить в сильном Рейхе, зная, что моя семья никогда не попадет под бомбовые удары вражеских самолетов, теперь уже ясно, что я наивно ошибался. Кольцо сжимается, и чем все закончится – неизвестно. Вы пишете, что Лейпциг не бомбят, надеюсь, что так и будет.

У нас затишье. Потеряна не только Сицилия, но и половина Италии. Эскадра борется с морскими доставками от Алжира до Италии, но успехи наши незначительные, а потери растут. За меня можете не волноваться. Я больше занят штабной работой и обучением редкого пополнения. Вернер держит слово, и скоро меня должны перевести на командную должность в другую эскадру. Жалко расставаться с ребятами, особенно с экипажем, к тому же я приобрел привычку к французской кухне.

Вернер сообщил, что меня переводят командиром звена в одну из эскадрилий Третьей группы Третьей бомбардировочной эскадры, и возможно, после стажировки повысят до командира эскадрильи. По пути я обязательно заеду домой. Послезавтра меня будут провожать все приятели. Шперлле, Мильх, Ханс, Георг. Придут офицеры штаба и даже сам Клюмпер. По этому поводу я заказал столики в одном из ресторанов в старой части города. До скорой и желанной встречи.

Прошел уже месяц после нашего расставания, а я все еще нахожусь под впечатлением домашнего уюта и вашей любви. Я не встречал ни одного солдата, который бы еще хотел воевать, но пока война продолжается, мы должны оставаться на своих местах.

Новое место – аэродром Грислинен в Восточной Пруссии. Здесь формируется и проходит обучение моя новая группа, состоящая как из зеленых новичков, так и из довольно опытных пилотов Юнкерсов-88. Командир нашей группы в звании хауптмана. Чувствуется нехватка личного состава, прибывшие – это уже не те зрелые мужчины, коими комплектовались бомбардировочные части в сороковом или сорок первом году, каким был я, когда впервые попал на фронт. Третью группу переучивают на Хейнкели, не потому, что мой старый бомбардировщик лучше, а потому, что он приспособлен к перевозке тяжелых бомб на внешней подвеске, а нас готовят именно к таким операциям. Поговаривают, что с помощью специальной бомбы можно разрушить плотины на электростанциях русских. Выбор моей кандидатуры, выходит, не был случайным, ведь большую часть войны, сорок три вылета из семидесяти шести, я выполнил с двумя тоннами бомб, подвешенных к животу. Теперь я исполняю роль звеньевого инструктора, переучивающего пилотов на новый тип. Правда, пока на всю группу поступило только четыре Хейнкеля. Нас полностью обещают укомплектовать в мае.

Я думал закончить войну инструктором, но начальство считает, что, пока мы ждем новое вооружение и переучиваем экипажи, командир звена не должен терять боевых навыков. Я вновь временно на фронте. Сегодня состоялся мой настоящий экзамен. Я вел несколько звеньев смешанной эскадрильи в ночную атаку на аэродром. Ночь выдалась темной как никогда. Тьма за бортом и курс на восток. Задачей моего самолета было первым выйти на аэродром и ударом обозначить цели для остальной группы. В этом была и удача, и роковая ошибка. Первая половина полета была спокойной и обыденной. Самолет прорезал полуночную мглу, штурман и я сверяли данные навигационных приборов с проложенным курсом. Но когда вышли на цель всего на высоте три тысячи метров, начался настоящий ад. Возможно, что противник обнаружил нас радарами еще на подходе. Огонь прожекторов и зениток взорвал ночь, делая наши шансы ничтожными. Такого сильного огня с земли я не помню ни в одной операции. Мы блестяще выполнили свою задачу, попав прямо в центр летного поля, и могли уходить заранее проложенным курсом. Но экипажи, вышедшие на цели через пару минут, были обнаружены и попали под шквальный огонь. Вдобавок с других аэродромов вдогонку и наперерез взлетело несколько ночных истребителей. Уходя из-под огня, наш Хейнкель получил повреждение правого двигателя. Вначале обороты, давление и температура были в норме, так продолжалось несколько десятков минут. Самолет, как живой, знал, что должен спасти экипаж и тянул к линии фронта. Уже пересекая эту невидимую, роковую для многих солдат черту, правый Юмо внезапно замолчал. Никакие попытки оживить его запуском, переключением магнето и прочими ухищрениям не могли заставить двигатель вновь работать. Мотор отказал полностью.