Канал имени Москвы Аноним
Теперь Федор смотрел на нее, хлопая глазами, уши у него уже, наверное, покраснели. Ну что он за дурак?
– Я хотел сказать…
– Ты уже сказал достаточно, – остановила его Ева.
Собралась повернуться, чтобы уйти, и в этот момент легкий холодок коснулся лица Федора. И на мгновение, всего лишь короткое мгновение, но от этой спокойной радости не осталось и следа. В горле юноши что-то перевернулось с хриплым свистом, когда он поднимал руку, выставив вперед указательный палец, и перед глазами промелькнули, смешавшись, белый кролик в дубнинском трактире, когда зверек зашипел на него, приподняв губу и обнажая мелкие, но неестественно острые зубы, глаза Евы, когда она ему кричала что-то несколько минут назад, ищущий взор Второго и еще что-то, чего ему очень не хотелось бы видеть, но о чем он непостижимым образом знает, и… все прошло. Ночь снова казалась тихой, умиротворенной. Лишь этот холодок пока не развеялся окончательно, он все еще витал где-то там, над темной водой.
– Что с тобой? – Ева, склонив голову, смотрела на юношу. Она готова была предположить, что тот все еще издевается над ней, – если это так, то он, конечно, конченый придурок! – но даже масляного света фонарей оказалось достаточно, чтобы заметить, как юноша побледнел.
– Там, – прошептал Федор, указывая по курсу лодки, – впереди.
Но вот и холодок развеялся окончательно. Батя прав, и Кальян, и Хардов, – река Сестра действительно хорошее место, все они правы, и по мере приближения к реке никакие ночные страхи не могли задерживаться здесь надолго. Юноша чуть отклонился в сторону, чтобы гребцы не загораживали ему то, что он заметил.
– Капитан, – ровным голосом позвал Федор, – по-моему, мы здесь не одни.
Теперь и Кальян присоединился к Еве, пытавшейся разглядеть, на что указывал Федор. Здоровяк, приподняв весло, развернулся вполоборота по ходу движения судна; какое-то время он молчал, потом покачал головой:
– Ничего не вижу.
– Может быть, какое-то бревно, – произнесла Ева. – Нет, не могу различить.
– Мальчишка прав, – услышал Федор. Хардов пристально глядел на него. – Там лодка на темной воде.
Юноша потупил взор: гид по-прежнему стоял у мачты спиной к ходу движения. Мунир на его руках успокоился, прикрытый полой плаща, и Федор готов был поклясться, что Хардов даже не поворачивал голову.
– Я знаю этого попрошайку, – сообщил гид. Его рука бережно коснулась головы ворона и двинулась дальше, пройдя над крыльями. – Только не вступайте с ним в разговоры, ему лучше не знать ваших голосов. Предоставьте дело вести мне.
Федор проследил за рукой Хардова. И вдруг понял, что гид не просто гладит птицу, движения были несколько иные. «Ты лечишь своего ворона, – подумал юноша, – так? Помогаешь ему продержаться до того места, где Муниру будет оказана настоящая помощь? Кто же ты такой на самом деле, Хардов? И если на канале есть место, способное излечивать, почему же ты не хочешь там отдохнуть? Может, ты оттуда, может, там твой дом, из которого ты когда-то ушел, как сейчас я бросил свою милую Дубну?»
Опять вопросы. Их становится все больше. И от них становится все беспокойней.
– Ева, вернись в каюту, – услышал Федор голос Хардова. – Пока я переговорю с одним старым знакомым. – Девушка собралась что-то возразить, но Хардов, теперь уже мягко, остановил ее: – Так надо, милая.
Девушка подчинилась, одарив Федора напоследок еще одной похвалой:
– А у тебя хорошее зрение.
Он посмотрел ей вслед: походный мужской плащ очень шел Еве, и Федор внезапно отчетливо осознал, что чем больше он пытается получить ответов, тем все больше будет становиться вопросов. Их количество будет возрастать, пока они не утопят его. Надо отказаться от этого. Ведь вот как все просто. Приглушить в себе этот беспокойный вопросительный знак. Это главное, первое, что он должен сделать, с чего начать. Знающий не говорит. Конечно, это так. Невозможно отвечать на каждый вопрос,
(даже про голоса, что говорят в нем?)
они будут ветвиться, как дерево, дробиться, как крупа. И лишь отступив от этого, получишь надежду увидеть всю картину в целом. И тогда многие дробные вопросы просто перестанут тебя волновать, самоустранятся. Это главное и первое, что он должен сделать,
(даже голоса?)
что он должен принять, как принимает сейчас эту звездную ночь. И туман, окутавший правый берег. То ли хищную мглу, то ли диковинную тайну. А может, и то и другое.
– Суши весла, – распорядился Хардов.
Посреди канала, поперек рукотворного русла покачивалась крохотная плоскодонка. Ее осадка была настолько мала, что казалось, лодочка вот-вот черпнет воды.
– О, мой старый любезный друг Хардов! – послышался визгливый голосок. – Не зря я вышел на реку в такой час. Ох, не зря.
Команда в изумлении молчала, а Федор с любопытством пытался разглядеть забавного взлохмаченного старикашку в замусоленном пиджачке, надетом поверх видавшего виды свитера грубой вязки. У старикашки оказались кустистые брови, причем одна выше другой, прорезанной пополам то ли шрамом, то ли отсутствием волос, и… Федор даже не сразу поверил своим глазам, решив, что померещилось в скупом освещении. В уши старикашки были кокетливо вдеты аккуратные сережки, но самым невероятным оказался множественный пирсинг в носу, бровях и губах, которым тот решил украсить свою изрядно пропитую физиономию. Федор слышал о новом повальном увлечении – дмитровские модницы буквально помешались на пирсинге, – хотя до Дубны оно так и не докатилось. Но чтобы древнему деду вздумалось следовать довольно сомнительной моде – такое юноша видел впервые. Лодки не стали пришвартовывать друг к другу, но модник-старикашка неплохо справлялся при помощи однолопастного весла, и плоскодонка встала рядом как вкопанная.
– Дай, думаю, выйду на волну в полночный час, – продолжал тараторить старикашка. – Может, удастся какая коммерция. И тут такая удача: два скремлина, и от обоих пользы с гулькин нос, гребцы и целых два воина. – Дед в подобострастном восхищении поднял два растопыренных пальца. – Контрабанда, словом. А у старика трубы горят. Ой, горя-ат!
– Привет, Хароныч, – усмехнулся гид. – А я смотрю, ты все так же слаб на язык.
– Годы уже не те, – пожаловался дед и тут же захихикал, словно выдал какую-то удачную шутку. – Ну что, скремлинов берешь, серебряные монеты приготовил?
– Не сейчас, – отозвался Хардов.
– У меня молоденькие скремлины, совсем еще малыши, с незамутненными глазами.
– Обойдусь своим, – тихо сказал гид.
– Понимаю, понимаю, – дед участливо закивал, – но бедолага Мунир-то, гляжу, захворал. И не скоро оправится, если оправится. И как же ты шлюзы-то собираешься проходить? Без скремлинов-то как смотреть в тумане?
– С Муниром все в порядке.
– Ой, да-да-да… И мне птичку жалко! На речную деву рассчитываешь? Понимаю. Недолюбливает меня старая ведьма, но говорю не поэтому: даже если ее знахарство удастся и снимет она мертвый сглаз, не скоро бедолага Мунир сможет тебе помочь.
– Там и поглядим.
– Тебе что, жаль серебряных монет? Деду на опохмел?
– Ты же знаешь, что это не так.
– Ой, горят трубы… Выпить-то дашь?
– Конечно. – Хардов кивнул. Затем нагнулся и осторожно, чтобы не потревожить ворона, поднял увесистые кожаные меха. – Когда разойдемся.
– И то верно: пьянство и коммерция несовместимы. – Старикашка жадно посмотрел на флягу и принялся крутить пуговицу на пиджаке. – Не сидр-то хоть? – сглотнув, поинтересовался он, а в глазах его мелькнуло что-то от побитого пса.
– Обижаешь: неочищенный яблочный первач, как ты любишь, – заверил деда гид.
Старикашка облегченно вздохнул, ласково погладив серьгу в правом ухе и пробубнив: «Серебряные монеты, серебряные монеты…»
– Хороший ты человек, Хардов, – громко возвестил он.
– Сомневаюсь, – усмехнулся гид.
– Человечище! Но долг твой растет.
– Еще не пришел срок.
– Да я не о том, – отмахнулся старикашка. – Просто если Хардов в полночный час вышел на канал, да еще самогону деду поднес, то будь уверен и к доктору не ходи – долг его еще возрастет.
– Постараюсь этого избежать.
– Зарекалась лиса кур не есть… Хардов, они уже ищут его. Только пока не знают где.
– В курсе. Видел неделю назад, как кто-то переправлялся через канал с белым кроликом. Так, Хароныч?
– Ну-у… – замялся дед.
– А потом зверь этот всплыл в одном из трактиров Дубны. Твоя зверюга?
– Они принесли мне серебряных монет.
– Не сомневаюсь. Правда, лодки были надувные, с электродвигателями. А они у меня все сосчитаны. Две такие у гидов, но они нам ни к чему. Остальные у водной полиции. И в каждой лодке, скажу тебе, любопытные зверушки.
– Я хотел предупредить. Да запил. Коммерция, будь она неладна… А потом с ними был один из ваших.
– Шатун? Боюсь, он больше не из наших.
– Мне почем знать. Я не вмешиваюсь. И сейчас не стану. Не продажный. Понял, да?!
Хардов серьезно кивнул.
– Хотя про твою лодку уже побольше твоего понял, – уверил старикашка.
– И в этом я не сомневаюсь, – сказал Хардов.
Оба замолчали и смотрели друг на друга, а Федору показалось, конечно, только показалось, что между ними происходит какой-то непонятный молчаливый диалог.
– Ну, и чего вышло с белым кроликом? – первым прервал молчание хозяин плоскодонки. – Укусил, что ль, кого? – и вновь довольно захихикал.
Создавалось впечатление, что его своеобразный юмор понятен лишь ему одному, но старикашку этот факт вполне устраивает.
– Он чуть меня не укусил, – решил объяснить Федор. До этого самого момента юноша, как и все в лодке за исключением Хардова, вообще не понимал, о чем речь. Из всего этого ненормального диалога Федор вынес только то, что старикашка живо интересуется серебряными деньгами и его мучает дикое похмелье, поэтому он был рад внести хоть какое-то понимание в эту бессмыслицу. – Еще вчера, в трактире. Чуть не цапнул.
Дальше произошло нечто еще более странное. Старикашка, как-то ловко извернувшись, мгновенно оказался перед Федором. И словно даже немного вырос. И глаза его словно несколько потемнели, а в нос юноше ударил запах сильнейшего перегара со смесью еще чего-то… Чего-то незнакомого, но с чем, вы уверены, вам бы ни за что не хотелось познакомиться.
– У него есть серебряные монеты? – завопил старикашка. – А?! Есть?! Вижу, что есть!
«Псих… – мелькнуло в голове у Федора. – Допился до белой горячки».
– Есть серебряные монеты?!
– Нет, – быстро сказал Хардов. – У него нет! – И встал между старикашкой и Федором. В скорости реакции гид не уступал безумному деду и уже протягивал тому флягу с яблочным самогоном. – На, держи, отведай-ка лучше пока труда живых.
Дед, мгновенно забыв о своей заинтересованности юношей, жадно припал к горлу фляги.
– Все. Отходим, – велел Хардов капитану. – Быстро.
Гребцам не пришлось повторять дважды. Слаженно заработали весла, и лодка «Скремлин II» аккуратно отошла от плоскодонки, не потревожив увлеченно поглощающего яблочный самогон старикашку, словно все опасались, что тот выкинет еще какой фортель.
Изумление команды уже сменялось даже не догадками, а чем-то беспокойным и неуютным, похожим на темное понимание, и люди, с радостью взявшиеся за весла, спешили сейчас от всего этого прочь. Скорость, с которой разошлись обе лодки, впечатлила и озадачила Федора, ведь хозяин плоскодонки даже не притронулся к веслу, а все так же стоял и хлебал из кожаных мехов. Но в паре десятков метров от его лодочки люди снова вспомнили о приближении реки Сестры. Вот и Кальян скупо улыбнулся Федору, хотя в его глазах мелькнул отсвет потаенной тревоги.
– Правь на середину, – велел он чуть надтреснутым голосом.
Только теперь до Федора дошло, что, пока они тут стояли и вели переговоры, их сносило к чужому берегу. Дыхание близкого тумана оказалось холодным, но, возможно, это лишь померещилось с испугу. Юноша приналег на руль, взяв, наверное, слишком резкий крен, а затем быстро обернулся. Странный дед все так же стоял посреди своей лодочки, занятый угощением Хардова, и совершенно не обращал внимания, что плоскодонку уже обступили рваные дымчатые клочья и что ее сносит все дальше в туман. А потом лодка и лодочник исчезли, мгла поглотила их.
«Это что, существо из тумана?» – промелькнуло в голове у Федора, а потом он услышал голос капитана, показавшийся ему еще более надтреснутым:
– Хардов… – Здоровяк говорил тихо, словно что-то в горле мешало ему, и все еще пристально смотрел на то место, где скрылась плоскодонка. – Это был?..
– Тс-с, – остановил его гид. – Не говори о нем здесь. Он еще недалеко.
Матвей как-то зябко передернул плечами, став на миг похожим на огромного младенца, а Хардов перевел взгляд на Федора и ровным голосом, в котором почти не чувствовалось напряжения, сообщил:
– Юнга, если ты еще раз ослушаешься моего слова, я ссажу тебя с лодки вместе с рулевым, как только мы окажемся в безопасном месте.
Федор закусил губу, а Кальян быстрым, который вот-вот мог бы стать тяжелым, взглядом одарил Хардова. Но гид вовсе не собирался нарушать права капитана и тихо пояснил:
– Я не осуждаю его за то, что произошло. И не осуждаю тебя, Матвей. Я знаю, на что способен канал. – Хардов сделал паузу, а Федор подумал, что тот впервые обратился к капитану по имени. – Наверное, он хороший рулевой. Но я ссажу его при первом же удобном случае. Дальше он опасен и для себя, и для нас.
И словно в подтверждение его слов до них из тумана долетел хмельной голосок:
– Хардов, хорош твой самогон, бли-ин. Подлечил ты деда. Но западло этого мира заключается в том, что в нем не обойтись без старой доброй коммерции. Ты знаешь, где и как меня искать.
Видимо, правота слов гида заключалась не только в том, что хозяин плоскодонки еще недалеко. Потому что голос старикашки неожиданно окреп и будто стал объемней. И в тот момент, когда в серой дымчатой глубине полыхнуло холодным светом и стали различимы тени, таящиеся в тумане, в том числе и неизмеримо возросшая тень странного деда, потерявшего все атрибуты забавности, они услышали его прощальное напутствие:
– Хардов, не тяни с этим. Тебе не справиться без серебряных монет. Многие мечтали, но никому не удавалось.
Глава 6. В гостях у Сестры
Далее шли на веслах молча. Но молчание не было тягостным, напротив, тихая спокойная радость стала наполнять сердца людей, и им все труднее стало сдерживать улыбки. Даже бородач-рулевой затих, и огонек безумия, пусть и на время, покинул его глаза. Туман по правому берегу все светлел, хотя над головами стояла ясная звездная ночь. Только сейчас до Федора дошло, что Кальян так и не познакомил его с командой, слишком спешно они покинули Дубну, слишком много всего успело произойти. Но сейчас время словно возвращалось к своему привычному течению. Юноша оставался на руле и с удовольствием вытянул уставшие ноги.
– Правильно, пацан, отдохни, – услышал он. Второй по левому борту гребец приветливо смотрел на Федора. – Мы теперь и без тебя справимся, а ты отдохни.
Был он крепким рослым альбиносом, и Федру показалось, что Хардов обменивался с ним короткими понимающими взглядами чаще, чем с остальной командой. Наверное, они были знакомы прежде, да только это все не важно. Потому что присутствовала в тоне альбиноса какая-то теплая забота, так разговаривал с юношей даже не батя, а милая матушка, и Федор лишь смущенно улыбнулся в ответ.
«Это река Сестра, – понял он. – До нее теперь совсем рукой подать».
Вдруг с носа кто-то тихонечко затянул:
- На лианах чуть колышутся колибри,
- И раскатисто гудит индийский гонг…
Альбинос поддержал певца:
- В этих джунглях мне так странно
- Целовать тебя,
- гитана,
- Ожидая нападенья анаконд…
И вот уже вся команда с неожиданной удалью подхватила припев песни, отбивая себе такт взмахами весел:
- Дай
- мне свои губы цвета бронзы,
- Цвета окровавленного солнца!
Федор знал слова этой песни, хотя не понимал половины того, что они значат.
- Ты тоскуешь по коктейлям и проспектам,
- Но к чему тебе
- убожеский уют?
- Здесь опасно, здесь прекрасно, и совсем
- еще не ясно,
- Нас отравят, четвертуют иль сожрут.
- Дай мне
- свои губы цвета бронзы,
- Цвета окровавленного солнца!
Даже на губах Хардова появилась еле заметная улыбка, когда команда дружно подхватила припев. Лишь бородач-рулевой, морщась, вслушивался в слова старинной песни, словно пытался вспомнить что-то ускользающее.
- Здесь тревожно завывают обезьяны
- И покоя нет от
- мух и дикарей.
- Я ласкаю твое тело, и отравленные стрелы
- Отклоняют завитки твоих кудрей.
Федор подозревал, что и гребцам невдомек многое из того, о чем они поют. Эта песня, наверное, была как артефакт великой ушедшей эпохи, как и другие артефакты, которые иногда привозили купцы, чье предназначение стерлось из памяти людей. И потом, батя рассказывал, что нигде больше – ни в Дубне, ни в других местах – гребцы не пели этой песни, – застольными-то были другие! – лишь здесь, проходя реку Сестру.
- Крокодилы неподвижны, словно бархат,
- И устало, и уныло стонет лес.
- Но признайся, что ты
- рада, что любовь на Рио-Гранде
- Элегантней, чем последний «мерседес».
Слова были странными, ускользающими от понимания, может быть, даже темными, но прекрасными. Они напоминали Федору то, что он пережил недавно, глядя на звездопад. Возможно, эта песня – и артефакт ушедшей эпохи, но что-то говорило Федору, что она намного больше, что она часть той тайны, которая вот-вот откроется юноше.
- Дай мне свои губы цвета бронзы,
- Цвета окровавленного солнца!
«Боже! Как же прекрасен мир, в который есть возможность возвращения», – мелькнула в голове у юноши совсем уж шальная мысль. Словно в полузабытье восторга Федор увидел, как Хардов поднес к губам какой-то манок и беззвучно подул в него. И тут же к голосам команды присоединилось множество других голосов. Целый радостный хор в ожившей ночи пел теперь:
- Дай мне свои губы цвета бронзы,
- Цвета окровавленного солнца…[1]
А Федор и сам не понял, почему он стал править лодку к правому берегу. В туман,
(дай мне свои губы цвета бронзы)
который теперь не был просто туманом. В нем появились цвета, яркие и чистые, он забурлил колоритом, как будто лодка шла через хвост радуги. И стало светло, куда-то подевалась ночь, и Федор увидел, что игривый туман, заблестевший, как утренний морозный снег, сложился в женское лицо невообразимой красоты. Это огромное лицо не испугало юношу, скорее наоборот, что-то в его сердце потянулось к нему, и ощущение открывающейся тайны стало еще острее, а лицо уже растаяло. Лодка скользила по чистой прозрачной воде, а потом туман закончился. И приглушенный хор, певший про «губы цвета бронзы», остался где-то позади. Люди молчали, пораженные в самое сердце радостью, которую никто из них не переживал прежде. И красотой открывшейся картины.
Вокруг были зеленые холмы, покрытые сочной травой, и с них ниспадали пенные водопады. Воздух звенел такой дивной прозрачностью, что, казалось, можно было задохнуться и сейчас заложит уши. «Вот почему я подумал про радугу, – решил Федор, глядя на весело падающую воду, в брызгах которой и вправду застряли кусочки радуги. – Какая красота!»
Река вела к тихой заводи между холмами, и юноше показалось, что впереди, на далеком берегу, он различил облаченную в белое женскую фигурку.
– Хардов, где мы? – тихо и изумленно произнес Кальян. – Куда делась ночь? Что это за место?
– Река Сестра, – сказал гид. В его голосе был покой, который нарушал лишь легкий оттенок мечтательности. – Это самое светлое место на канале.
Кальян помолчал. Потом все же спросил:
– Но как? Река Сестра убрана в трубы. Я ведь много раз проходил здесь. И потом… всего в двух шагах от… Второго. Совсем рядом.
– Именно так. И хоть визит сюда нарушает все мои планы, смотри, капитан Кальян, на это диво. Смотри и запоминай.
Кальян, казалось, раздумывает, глядя по сторонам. Наконец он страстно проговорил:
– Как же может нарушать что-либо такая благодать?
– Благодать, говоришь? – улыбнулся Хардов, и снова непривычным оттенком мечтательности полоснуло из его глаз. – Ты прав. Но время здесь течет по-другому. И я не знаю, сколько его пройдет – минуты, дни, недели, – прежде чем мы снова окажемся на канале. Это сбивает все мои расчеты. Но только здесь Муниру окажут помощь. Я думаю, он это заслужил.
– Конечно, конечно, – с готовностью согласился Матвей.
– А вы все сможете отдохнуть сердцем. И телом, раз уж в нашем рейсе вышла заминка.
– А-а? – негромко произнес Кальян, скосив взгляд на бородача-рулевого.
– Ему здесь станет лучше. Наверное, он бы излечился полностью, если бы пожил здесь. Но столь долгим отпуском я не располагаю, капитан.
Федор слушал их беседу, жадно впитывая каждое слово. Только что голос, внутренний голос, порой так похожий на батин, произнес: «Хардов не совсем прав. Визит сюда намного важнее». Только звучал он сейчас не насмешливо. Были в нем спокойствие, сила и какая-то восхитительная радость от… чего? Тайны? Понимания? До которых остался один только шаг?
«Самое светлое место на канале, – подумал Федор, – и ведь действительно всего в двух шагах от Второго. Но почему батя никогда о нем не рассказывал, об этом месте? Не был здесь? Конечно. О таком невозможно умолчать. Не был. Как и Кальян. И никто из гребцов. Только Хардов. Так кто же ты на самом деле, гид Хардов? Кто?! Если тебе открыта такая благодать? И почему предпочитаешь вести лодку сквозь тьму, если здесь столько света, а ты здесь желанный гость?»
Далекий берег стал ближе, и Федор убедился, что их действительно ждали – женщина в белом приветливо помахала рукой.
– Там женщина, – восхищенно проговорил Кальян. – Прекрасна, как утренняя заря.
Хардов кивнул, и Федору показалось, что гид чуть смутился.
– Я никогда не говорил таких вещей, – удивленно пролепетал здоровяк. – Но это так – как утренняя заря! – И Матвей вдруг расхохотался.
Хардов улыбнулся, глядя на капитана, и тихо сказал:
– Ты еще не видел и половины.
Веселые морщинки сошли с лица здоровяка. Он словно что-то вспомнил:
– Но это она? Да?! О ней говорил…
Кальян сбился, на миг темный отсвет мелькнул в его глазах, но вот уже все прошло.
– Говори, – поддержал его гид. – Здесь вещи можно называть своими именами. Слова здесь чисты и не замутнены иными смыслами. Да, паромщик говорил о ней. Но речная дева вовсе не ведьма.
– Конечно же, нет, – горячо откликнулся Кальян.
Женщина была одета в простую белую тунику, как на старинных картинах, что показывал дядя Сливень. Федор вглядывался в юное лицо прелестной хозяйки, ожидавшей на берегу.
«Вот почему заря, – радостно думал юноша, даже перестав удивляться своему новому, незнакомому прежде строю мысли. – У нее нет возраста. Утренняя заря существует с начала времен, но она всегда юна».
А вглядевшись в лицо хозяйки пристальней, Федор понял, что уже видел эти черты. Именно в них недавно складывался туман, блестевший как морозный снег.
А потом лодка коснулась носом берега.
– Приветствую тебя, хозяйка Сестра! – веско произнес Хардов.
– И я приветствую тебя, воин, – в тон ему откликнулась речная дева, а потом в веселом укоре Федору почудилось чуть больше мягкости, чем требует официальное приветствие, – хотя ты почти и позабыл пути, ведущие сюда.
– Нет, не позабыл, – серьезно сказал Хардов. – Это не в моих силах.
Дева на миг замолчала и стала еще более юной. Но вот уже весело улыбнулась:
– Я приветствую вас всех. – Она обвела взглядом спутников гида, и каждому было подарено мгновение ее внимания. – Будьте желанными гостями.
– Прекрасная хозяйка! – вдруг произнес Кальян. – Это место полно благодати, но ты его подлинное украшение. Я не мастер пышных слов, но говорю от чистого сердца, в котором теперь запечатлелось настоящее сокровище – твой образ. Я так считаю. И как капитан говорю это от всей команды.
Хардов потупил взор и с трудом сдержал улыбку, а Федору потребовалось немалое усилие, чтобы его нижняя челюсть на глазах у всех вновь не отвисла. Казалось, все были не то смущены, не то сбиты с толку, а потом хозяйка извлекла белую лилию из своих волос и протянула ее капитану.
– Прошу вас, продолжайте так считать, – засмеялась дева.
– Как мне обращаться к тебе? – Кальян, наконец смущенный своим красноречием, посмотрел на хозяйку.
– Сестра, – коротко отозвалась она.
Когда все оказались на берегу, причем Федор с неуклюжей галантностью подал руку Еве, что не укрылось от Хардова, так и прижимавшего к себе ворона, взор хозяйки упал на Мунира.
– Я знала, что ты идешь сюда и несешь ко мне своего скремлина, но… Хорошо, что ты не передумал, – озабоченно проговорила она, и всем показалось, что даже сюда проник темный холод, ветерком повеявший на лица. – Помощь нужна немедленно. Мертвый сглаз почти коснулся его сердца.
Хардов посмотрел на своего ворона, плотно сжав губы, тот попытался откликнуться и приподнять голову, но лишь приоткрыл клюв, выдавив звук, очень похожий на стон, и голова его бессильно поникла. Зрачки гида сузились, однако, когда он перевел взгляд на хозяйку, в нем промелькнуло что-то очень похожее на отблеск мольбы.
– Дай мне его, – попросила Сестра.
Гид, не раздумывая, передал ей ворона, и дева тут же прижала его к сердцу. И тогда произошло что-то странное. Федор готов был поклясться, что хозяйка даже не раскрывала рта, но он услышал ее, словно обладал даром чтения мыслей.
«Вот оно в чем дело. – Это было внезапно и быстро, а потом чуть более монотонно, будто она повторяла за кем-то. – Я прошу тебя, прошу, спаси нас. Защити от него и останься жив. Я отдам тебе часть своей любви, я смогу, но останься жив».
Сестра с изумлением посмотрела на Еву, потом на Хардова, снова на Еву, взгляд ее сделался задумчивым, а ресницы чуть задрожали.
«Бедная ты моя», – услышал Федор.
Но Сестра уже нежно коснулась головы ворона и посмотрела на него с такой чистой любовью и состраданием, что от холодного ветерка не осталось и следа.
– Мне надо идти, – проговорила хозяйка. – Я присоединюсь к вам позже. Там, в дубовой роще, раскинут просторный шатер. – Она указала в сторону холмов. – Там вас ждут отдых и угощение. Мои дочери сопроводят и развлекут вас. Они уже взрослые, и если кто-то из мужчин захочет взять себе жену…
Она улыбнулась, и никто из команды не видел прежде такой улыбки, никто не смог бы сказать, чего в ней было больше – зрелой мудрости или невинной юности. А Федору показалось, что из пенных водопадов вышли семь девушек в таких же белых туниках и с цветами в волосах и остановились у границ леса. Наверное, только показалось, возможно, они прошли рядом с водопадами, так и играющими радугой, но юноша почему-то посмотрел на Еву и впервые пожалел, что его сердце отдано другой.
– Не беспокойся, – тихо сказала Сестра Хардову. Он единственный не смотрел на границу леса, где ждали семь дочерей. Его взгляд был прикован к ворону и лицу хозяйки. – Я помогу ему. – Потом она обратилась к остальным: – Мои дочери проводят вас. Ешьте, отдыхайте и ни о чем не тревожьтесь. Сегодня ваш покой будет охранять Сестра.
Она быстро развернулась, чтобы зашагать прочь. Хардов хотел было последовать за ней, но Сестра остановила гида:
– Нет, воин. Ты пойдешь с остальными.
Примерно в то же время в Дубне раздался громкий стук в дверь, и пьяный голос прокричал с улицы:
– Ева! Ева, открой. Знаю, что не спишь. Открывай, Ева!
Так как стучали в парадное Щедриных, а Павел Прокофьевич в этот поздний или уже ранний час не спал, старый ученый недоуменно пробормотал:
– Господи, кого это посреди ночи?
Стук повторился, причем с такой силой, будто дверь пытались снести с петель, и тот же голос потребовал:
– Выходи, Ева! Я тебя ждал. Почему не пришла на ярмарку?
Последовала пауза, в течение которой можно было различить невнятные переговоры и икание, а потом снова, но чуть игриво:
– Ева, ку-ку… Это твой муж…
– Будущий, – глубокомысленно поправил кто-то из собутыльников.
– Не важно. Законный. Не заставляй ждать, Ева. Немедленно выходи! Ну!
И в дверь опять стали молотить.
– Юрий, – сконфуженно произнес Павел Прокофьевич. – Явился… – И старый ученый тяжело вздохнул. – Представляю, что нас ждало.
Щедрин собирался было включить электричество над парадным, затем взглянул на накрытый чайный столик и передумал. Лишь добавил огоньку в масляный светильник.
С Юрием заявилась целая компания, были даже две девицы – все навеселе. Щедрин приоткрыл дверь, оставив щеколду на цепочке, и посветил на улицу.
– Что это за выходки, молодой человек? – с академической сдержанностью поинтересовался он. – Вам известно, который час?
– О! Тестек! – обрадовался Юрий. – Давай! Давай выпьем, тестек.
– Послушайте…
– Че-е? Если у тебя нет, мы с собой принесли. Не парься, тестек.
Компания довольно лыбилась, однако в тоне происходящего сквозило что-то странное, словно всем этим людям долгое время приходилось сдерживать себя, а теперь что-то изменилось и такая необходимость стала отпадать.
– Не выставляйте себя дураком, Юрий, – попросил Павел Прокофьевич. – И ступайте лучше проспитесь.
– Не-а, только с твоей дочерью! Папа.
– Перестаньте пороть чушь, за которую вам потом будет стыдно, – возмутился старый ученый. – И никакой я вам не «папа».
– Я присылал сватов.
– И что ж, получили ответ?
– Так жду-у… Ждем-с. Папа, лучше б выпил с зятьком, для своего же блага.
– И вы полагаете, что подобное поведение поможет с положительным ответом?
– Па-па, – теперь Юрий усмехнулся, возможно, чуть более злобно, чем позволил бы себе на трезвую голову, – а вы с дочурой считаете, что кто-то на свете поможет вам отказать? Мне?! Вы, э-э… Ладно, тестек, я ведь пока хочу по-хорошему. Мы просто идем на танцы. А осенью по-любому сыграем свадьбу. Я приглашение, между прочим, писал собствена-нэ… р-ручно… Давай, давай, зови дочь, тестек.
И, невзирая на приоткрытую дверь, Юрий принялся молотить в косяк.
– Ева! Ну-ка немедленно спускайся, Ева! Танцы в самом разгаре. Пора тебе в нормальное общество. Нечего прятаться от людей.
– Не-е. Не выйдет. Чураются нас, – подначила Юрия одна из девиц.
– А жена обязана следовать за мужем, – поддержала ее подруга и икнула, подняв к небу указательный палец, словно делясь великим откровением, повторила: – Следовать за мужем.
– Будущим… – внес свою лепту собутыльник, которого, видимо, всерьез волновали проблемы времени.
– Ниже их достоинства будем, – произнесла первая девица. – Рожей не вышли!
– Молодые люди, если вы сейчас же не покинете мой дом, – запротестовал Щедрин, – боюсь, у вас завтра будут серьезные неприятности…
– Не, папа, – протянул Юрий, – боюсь, ты не понимаешь. Мышей больше не ловишь, старичок. Неприятности будут у тебя. Не хочешь по-хорошему, не надо. – Он угрожающе шагнул к Щедрину. – А ну, зови дочь, старый пердун! Не заставляй меня применять силу.
– Боюсь, неприятностей им завтра так и так не избежать, – послышался из-за спины Щедрина веселый голос. – Их головы, или что там у них вместо, завтра треснут с похмелья.
Кто-то бесшумный появился за плечом Щедрина, словно вырос из-под земли. Юрий всмотрелся в лицо в отблесках света масляного фонаря, и его самодовольная улыбка поблекла.
– Тихон? – смущенно пролепетал Юрий.
– Точно, Тихон, – прошептал кто-то, когда гид отворил щеколду и сделал шаг на улицу. Компания тут же испуганно попятилась. Юрий остался в одиночестве, всю спесь с него как рукой стерло. Однако пьяная гордыня все еще не позволяла ему поступить благоразумно.
– Послушайте совета, – предложил Тихон, – ступайте своей дорогой.
Читать бесплатно другие книги:
