Канал имени Москвы Аноним

1

Ти-ти-ти, та-а, та-а. Ти-ти-ти, та-а, та-а…

Павел Прокофьевич Щедрин уже собирался отойти ко сну, когда услышал стук в окно. Сердце старого учёного моментально забилось сильней.

— Что же это? — прошептал он, вслушавшись в звук ночи. — Как же?..

Старик даже вылез из-под одеяла, впихивая ноги в мягкие домашние тапочки. Он так долго ждал и одновременно боялся этого момента, что могло и показаться, могло… Стук повторился. Лицо профессора застыло. Ошибки не было. Три коротких удара и два длинных: ти-ти-ти, та-а, та-а. Ти-ти-ти, та-а, та-а.

— Мунир, — сипло проговорил Щедрин.

Он сразу как-то суетливо вскочил с кровати, хватаясь за давно приготовленный баул с необходимыми вещами. Всё, как говорил ему Хардов, но Щедрин не сделал и нескольких шагов, а потом тяжело осел на стул, и плечи его поникли.

— Ну, вот и всё, — с болью выдохнул он. — Девочка моя…

Однако когда спустя пару минут он постучал в комнату дочери, на его лице читалась не вполне уместная попытка нарисовать радость и бодрую сосредоточенность.

— Да, пап, — послышалось из-за двери. — Заходи, я не сплю.

Щедрин осторожно отворил дверь. Дочь сидела к нему спиной и опять что-то писала. У профессора сжалось сердце, и как он ни пытался приглушить эту тёмную, глухую и отчаянную мысль, она всё же выскочила, как чёртик из табакерки: «А ведь такой вот я её больше никогда не увижу». Однако старый учёный постарался, чтобы его голос не выказывал волнения, а звучал по-деловому буднично.

— Ева, — сказал Щедрин, — он прислал ворона.

Плечи девушки вздрогнули. Она отложила перо в сторону и обернулась к отцу.

— Пора, — улыбнулся Павел Прокофьевич, но в последний момент не смог совладать с собой, и предательские горькие складки чуть искривили линию его рта.

— Когда? — тихо спросила дочь.

— Прямо сейчас.

Её глаза застыли и на побледневшем лице, казалось, сделались огромными. Она смотрела на отца. Потом быстро закивала, и короткий, почти неслышный полустон-полухрип сорвался с её губ. Однако произнесла она твёрдо:

— Я готова.

Звук тикающих настенных часов показался сейчас оглушительным.

— Девочка моя, — не выдержал Щедрин.

— Папа… — Её лицо всё ещё было бледным. — Мы же знали, что так будет. Нет другого выхода. И потом, это же не навсегда. Так ведь?!

Какой-то тёмный отсвет испуганного сомнения мелькнул в глазах старого учёного.

— Мы же расстаёмся не навсегда? Скажи, это очень важно — ведь не навсегда?!

— Не навсегда, — тихо отозвался Павел Прокофьевич.

А затем всё-таки всхлипнул и раскрыл объятия, пытаясь справиться со слезами, что вот-вот прорвутся наружу. Этого ещё не хватало. И без того девочка на грани паники. Щедрин шагнул к дочери. — Ева…

Она коротко подалась к отцу с ответным объятием и тут же отстранилась:

— Папа. Всё будет хорошо.

Щедрин смотрел на неё с восхищением, любовью и страхом.

— Конечно, Ева. Как и всегда.

Две мысли, расталкивая друг дружку, пролезли в голову профессора почти одновременно.

«Я спасаю её».

«Собственными руками я обрекаю нас на гибель».

2

Не прошло и часа, а Фёдор уже бежал обратно вдоль опустевших и безлюдных ночью грузовых причалов, где на самом краю города должна была ждать лодка. Ночь и сила реки оказались лучшими сторожами купеческому добру, хоть считалось, что патрули водной полиции наблюдают за пристанью. Может, так оно и было.

Фёдор бесшумно спрыгнул на деревянный настил, остановился и прислушался. Тихо. Где-то за спиной юноши остались такие уютные огни и весёлая музыка — праздник в «Белом кролике» был в самом разгаре, а впереди его ждали лишь ночь и неизвестность. Он уже миновал последний фонарный столб, отмечавший границу города, и тьма, обступившая вокруг, сделалась плотнее.

Фёдор пытался подавить страхи, а заодно справиться с обрывками своих знаний о канале. Собственно, и знаний-то никаких не было: скупые рассказы отца, разговоры в «Белом кролике», слухи, россказни, байки. Все они настойчиво твердили, что после заката сюда лучше не соваться. Все они сходились в одном: в канале что-то есть, какая-то сила, не позволившая прийти тому, что пожрало землю. Тому, что таится на другой стороне, в тумане, который дальше обступает канал с обоих берегов. Собственно, поэтому связь между городами и поселениями людей возможна только по воде. Но что это за сила, какова её природа, и главное, дружественна она или враждебна, Фёдор не знал. Да и полагал, что мало кто в Дубне ведает про это. Ну, может, кто из учёных или… гидов? Ещё говорили о безумных отшельниках, которые живут там, где канал течёт вдоль пустых земель, и некоторые из них вроде бы в безумии своём узрели истину. А ещё про то, что кто-то что-то слышал с гиблых болот, вроде как кто поселился там, в этом жутком месте, но человек ли он или…

Фёдор передёрнул плечами и ускорил шаг. Сухой остаток его знаний вышел весьма скупым и не самым обнадёживающим: что-то бережёт канал, позволяет жизни на нём продолжаться, но это «что-то» очень не любит, когда его тревожат ночью.

На всякий случай юноша чуть отступил от воды.

Прощаться со своими стариками Фёдор не стал. Он знал, что отец не отпустит, а матушка не даст своего благословения. Фёдор не хотел уходить и красться ночью, словно вор, но после случившегося в трактире у него не оставалось выхода. Он лишь подложил записку под любимую батину пепельницу массивного старого хрусталя. Написал много тёплых слов, уверил в сыновней любви и уважении, просил прощения за то, что взял на себя смелость определить самому собственную жизнь, обещал вернуться сказочно богатым и всё равно жениться на Веронике.

— Быть блудному сыну поротым, когда вернётся, — с каким-то экзальтированным весельем выдавил Фёдор.

Хотя, если разобраться, ничего весёлого во всём этом не было. За всё время, что Фёдор помнил, батя порол его всего лишь дважды. И оба раза за дело. Милый добрый дом… Фёдор покидал его и ничего не мог поделать с тихой радостью, что уже бурлила в его крови.

О стычке в «Белом кролике» отцу ещё не доложили. В этом Фёдор убедился, когда, прихватив вещмешок, вылез из окна своей комнатки под крышей и бесшумно спустился по водосточной трубе. Батя с матушкой ужинали. Они никогда не ходили на торжества первого ярмарочного дня, обычно являлись только на закрытие, где уже собирался весь город, но праздничный ужин мать всегда ставила. И сейчас батя запивал его пенным сидром, что передал сегодня дядя Сливень. Когда Фёдор посмотрел через окошко на своих мирных стариков, у него защемило сердце.

— Так надо, — сказал юноша самому себе.

После случившегося в трактире у него действительно не оставалось другого выхода. Своим бегством он, в том числе, отводил неприятности от своей семьи. Почему и оставил вторую, «фальшивую» записку для Дмитровской полиции, где сообщал, что уходит с купцами в другую сторону, вниз по Волге, к Ярославлю. Мол, ну, погорячился парень, юн да зелен, что с него возьмёшь?! К тому же батя в своё время тоже сбежал из дома и тоже разбил своим поступком кое-кому сердце. Кстати, так и стал гребцом! Наверное, это у них наследственное, яблочко от яблоньки…

Вроде бы умом Фёдор всё понимал, только на сердце от этого легче не становилось.

— Я вернусь настоящим гребцом, — прошептал он. — И отцу с мамой больше не надо будет корячиться в три погибели. Ну, и ещё, конечно, женюсь на Веронике.

Фёдор вдруг впервые подумал, что его почти не печалит предстоящая разлука с любимой девушкой. Может быть, потому, что отчасти именно из-за неё он всё это и затеял. Словно его бегство из дома было поступком, совершаемым из-за неё и для их общего блага. Словно как в древних книжках, хранимых учёными, она велела ему отыскать алмазную гору, или изумрудную башню, или черевички великой царицы. А может, всё ещё горька была обида за странную перемену в девушке, неожиданную надменность и чуть ли не презрение в голосе, с которым Вероника наговорила ему всё это в трактире. Так всё запутано…

— Ничего, я ей докажу, — начал было Фёдор.

А потом впереди, на реке он увидел еле различимые тёмные силуэты — это и был дальний причал. Ему туда, там ждала лодка. И там ждало начало… Чего? Перемен? Новой жизни? Какой-то новой надежды… Хотелось бы так думать. Только почему тот голос из сна, суливший эту перемену, порой казался таким пугающим? Фёдор ускорил шаг — ещё несколько минут, и обратного хода уже не будет.

— Я докажу, — повторил юноша, — найду изумрудную гору…

Фёдор подумал, что раньше окончания ярмарки бате, конечно, ничего не сообщат и искать его не станут. Водная полиция уверена, что всё у них под контролем, да и куда человеку деваться с канала? В любом случае, свою первую трубку отец набивал после обеда, значит, и послание под пепельницей обнаружит не раньше. А к тому времени Фёдор надеялся быть уже далеко. На несколько километров ближе к таинственной горе, изумрудной башне его мечты, которая переменит всю его жизнь, сделает его сказочно богатым и почти всемогущим.

Лодка оказалась большой и неповоротливой, что удивило и озадачило Фёдора. Те, кто промышлял контрабандой, обычно пользовались лёгкими лодками, чтобы обносить небольшие препятствия, а в случае опасности быстро спрятать и судно, и груз. Фёдор считал, что они снимутся с места сразу, без лишних разговоров, пока никто не заметил. Потому так и спешил. «Когда уйдёшь в свой первый рейс, парадной музыки не будет!» — вспомнил юноша прибаутки гребцов. Однако выяснилось, что ещё ждут рулевого.

— Представлю вас команде, когда отчалим, — пояснил Кальян.

Он встречал юношу на берегу, чуть поодаль от лодки, в которой нанятые Хардовым люди уже заняли свои места.

— Странные они, — здоровяк непонятно кивнул на лодку. — Молчаливые, улыбчивые и крепкие. Явно скитальцы. Но, по-моему, не из гребцов. Ни жаргонных терминов, ни специфики наших шуток не понимают. Ну, может, в других местах оно по-другому. — Матвей бросил взгляд на наручные часы и вдруг переменил тему, заговорив о рулевом: — Ничего, успеет. Ещё почти пять минут, а это уйма времени.

По каналу ходили на вёслах; паруса ставили, только оказавшись на широкой воде волжских водохранилищ, хотя возможность таких плаваний с каждым годом сокращалась.

У этой же лодки имелась совершенно ненужная для вёсельного хода мачта, довольно глубокий кокпит с местом рулевого на корме, а на носу — надстройка, в которой, видимо, была оборудована каюта.

— Старушка, — шепнул о ней Кальян, — хотя недавно перестроена. Шесть вёсел, по одному гребцу на каждом баке. Тяжеловата. Да и вообще…

— Вижу, — разочарованно кивнул Фёдор.

На его взгляд, это была самая неподходящая лодка, чтобы идти по каналу в такой рейс, и как-то не вязалась она с историями про дерзких и ушлых контрабандистов. Путь к его алмазной горе начинался на старой тихоходной посудине…

— Правда, название классное, — похвалил Матвей, — «Скремлин II». С вызовом. Это по-нашему.

— Чего?! — Фёдор почти пришёл в ужас.

— Хотя это как посмотреть, — поддразнил его Кальян. — Кто-то считает их чуть ли не ангелами-хранителями, а кто-то самыми злейшими врагами, сущим проклятьем. Но в любом случае они, то есть скремлины, часть мира канала, а нам сейчас туда. — Здоровяк как-то неопределённо махнул рукой и поинтересовался: — Сечёшь?

— А-а, ну-у…

— Понимаешь, Фёдор, что-то надо умилостивить, чего-то лучше не поминать к ночи, а на что-то стоит смотреть с раскрытыми глазами. Хорошее название.

Фёдор промолчал. Была такая лодка «Скремлин». Выходит, предшественница этой. Как-то она ушла с богатым грузом вверх по Волге, в сторону Твери. И с тех пор о ней больше никто ничего не слышал. Лодка словно сгинула, канула в неизвестность. Правда, родственникам членов экипажа мерещились по ночам зовущие голоса, и… Словом, эту историю в Дубне знал каждый; Кальян, конечно, тоже.

— Может, Хардов нанял не ту лодку? — решился заметить юноша. — Я не про название. Про размеры. И потом, эта мачта… Странно.

Здоровяк посмотрел на него с оценивающим интересом.

— Сомневаюсь, — растягивая звуки, проговорил он. — Думаю, он знает, что делает. И тебе лучше так думать. Держи-ка фляжку с сидром, в случае чего мы просто загуляли на ярмарке.

— Хорошо. — Фёдор даже смутился.

Он уловил, или ему показалось, что уловил, неожиданную перемену тона. И опять юноша вспомнил одну из прибауток гребцов: «Дружба дружбой, а за весло капитана не берись».

— И хоть мне многое в Хардове непонятно, — продолжал Кальян, — но я доверяю своим инстинктам. Тео, эта ночь будет длинной. И следующие не станут короче. Это самое мягкое, что я как твой капитан могу сказать тебе о канале. Поэтому нам лучше положиться на Хардова. И мне всё равно, понимают ли нанятые им люди специфику моего юмора.

— Конечно, — согласился Фёдор. В общем, чего тут: Матвей действительно капитан на лодке, и этим всё сказано.

— Послушай, Тео, есть такой неписаный закон: ты всегда должен рассчитывать на тех, кто в лодке, а они — на тебя. Здесь, на берегу, может, оно и по-другому, но там… На какое-то время у тебя не будет никого ближе, Фёдор. Те, кто в лодке! Иначе канал не простит.

И опять юноша промолчал. Подобные сентенции, обобщения житейского опыта были в ходу на канале, только Фёдор не знал, как к ним относиться. Вернее, знал, не особо доверяя этому общепринятому ладу, и боялся, что его мнение Кальяну не очень-то понравится. Но здоровяк уже улыбался:

— Ты можешь отнестись к этому как к первой выволочке. А можешь — как к первому наставлению. — Кальян говорил негромко, и гребцы на лодке их, скорее всего, не слышали. — Обычно команду подбирает капитан, именно потому, что я тебе сказал. Но я доверился Хардову. Сечёшь, что имею в виду?

— Секу.

— Отлично, пацан. И ещё кое-что тебе следует знать: если ты сейчас взойдёшь на лодку, она оторвёт тебя от дома и от всего, к чему ты привык. И нет никаких гарантий, что ты получишь что-нибудь взамен. Только так выходят на волну. Сечёшь?! Если ты не готов, возвращайся в «Белый кролик», закажи большую кружку сидра и болтай о приключениях до конца жизни. Но если готов, добро пожаловать на борт! Хотя скажу сразу — мечтать в трактире гораздо безопасней.

— Я готов, — сказал Фёдор.

А сам подумал: вот, опять. Хотя батя как-то сказал ему, что так принято у гребцов. Это словно заговор беды. В этом бесконечном повторении азбучных истин есть большой смысл, потому что когда-нибудь они спасут тебе жизнь. Звучит так же банально, да только так и есть.

— Вот и хорошо, что готов, — спокойно сказал Кальян.

И вдруг рассмеялся: — Эй, чего пригорюнился? Это была приветственная речь. Так положено в первый раз.

— А-а, — протянул Фёдор, всё ещё не сообразив, продолжают его разыгрывать или уже нет.

— Грамоте обучен? — спросил Кальян.

— Конечно.

— Шучу. Эх, достанется мне от твоего бати…

— Я здесь по своей воле.

— Это сложный вопрос, — ухмыльнулся Кальян, но уже добродушно. — Наверное, он учил тебя вести судовой журнал?

— Конечно, — удивился Фёдор.

— Отлично. — Кальян снова посмотрел на свои наручные часы, фосфорные стрелки светились в темноте. — Первая запись: на волну вышли в одиннадцать двадцать три. Ветер ближе к каналу — ноль. Курс вверх по реке. Идём к шлюзу номер один.

Фёдор кивнул, а Матвей коротко посмотрел куда-то за его спину:

— Ну, вот и он. Теперь все в сборе.

Юноша обернулся. В бесшумно подошедшем человеке он узнал бородача, с которым Кальян беседовал в трактире. Рулевой одарил Фёдора быстрым взглядом и, не сказав ни слова, направился к лодке.

— Всё, быстро уходим, — распорядился Кальян. А потом он сделал что-то странное: отобрав у Фёдора бутыль с сидром, плеснул часть содержимого в воду. — Это каналу, — серьёзно пояснил здоровяк.

Гребцы дружно налегли на вёсла, и старая посудина продемонстрировала неожиданно хороший ход. Совсем скоро лодка оказалась на стремнине и двинулась по реке против течения, держась ближе к своему берегу. Дамба со шлюзом находилась по этой стороне, но Фёдор подумал, что Матвей, обогнув намытую отмель, пытается укрыть лодку под покровом густых деревьев, нависших над рекой. Юноша бросил прощальный взгляд на город — вся восточная часть неба была покрыта густой, почти смолистой тьмой.

«Ну, вот и началось твоё приключение», — сказал сам себе Фёдор. И внезапно вздрогнул. На какое-то очень короткое мгновение ему показалось, что этот его «внутренний» голос как бы и не совсем… его. Что он очень похож на тот тёмный голос из сна. И что прозвучал он сейчас насмешливо.

3

До плотины Иваньковской ГЭС дошли без приключений. Фёдор знал, что участок от Дубны до входа в канал считается самым безопасным отрезком водного пути, и с удовольствием наблюдал, как на привольной речной глади весело играют блики лунной дорожки. Весь далёкий противоположный берег был укрыт завесой тумана; он стоял вдоль кромки воды плотной, мглисто-серой стеной, почти неразличимой с такого расстояния, и Фёдору даже померещилось, что его рваные клочья частично вышли на плотину. Юноша, привстав на носу лодки, пристально вглядывался в темноту, но ничего рассмотреть не смог.

— Ночью много чего чудится, — шепнул ему Кальян, — не обращай внимания на туман. А вот как зайдём за дамбу к шлюзу, следи за окошком диспетчерской. Нам посветят фонариком. Три коротких сигнала и два длинных. Если по-другому, немедленно разворачиваемся и уходим.

Фёдор перевёл взгляд на далёкий пока вход в шлюз, но туман снова привлёк его внимание. Что-то там на плотине, перегородившей реку… Однако вся поверхность водохранилища и весь свой берег были чисты на много вёрст. Туман здесь отродясь не бывал, даже в самые плохие дни вода не пускала его. Лишь небольшой клок, говорят, появлялся на дальнем конце дамбы, где когда-то стоял второй памятник. Правда, по мере приближения к ГЭС шум падающей воды нарастал, и нарастало это тревожно-сосущее чувство… словно что-то в тумане почувствовало их появление, встрепенулось, проснулось и теперь наблюдает за ними с тихой, тёмной радостной злобой. Фёдор подумал, что здоровяк, наверное, прав: вода вроде бы действительно не пускает туман. Но тогда почему нельзя добраться по реке до крупных волжских городов? Связь с Нижним и Казанью оборвалась несколько лет назад, да и про Ярославль говорят, что там творится что-то жуткое. По крайней мере, люди покидают восточную часть города, переселяются в Кимры, а некоторые беженцы даже добираются до Дубны.