По полю мёртвых одуванчиков Туров Ярослав

– Она ждёт, – сказал он, закончив разговор. Они направились в сторону метро, чуть обнявшись. В трёх станциях вышли, прошли вдоль проспекта минут десять и свернули в тёмный проход арки, дальше на лифте на девятый этаж. Дверь открыла невысокая красивая девушка лет двадцати с длинными русыми волосами. По вечерам она работала по вызову, а днём училась в одном из московских вузов на экономиста, и Макс с Полей периодически наведывались к ней.

– Давно вас что-то не было, – сказала Элина, отправляясь в душ.

– Зарплату задержали, – пожал плечами Макс, запирая за собой входную дверь…

С утра он проснулся разбитым. В Агентстве Морган заставила его распутывать сложный коррупционный скандал в одном из крупных машиностроительных концернов ЕС, а потом разбираться в причинах забастовки пилотов аэропорта во Франкфурте. Выпив лошадиную дозу кофе, Макс кое-как родил парочку текстов, после чего Таня подозвала его к себе.

– Макс, все коры сейчас заняты по горло с хохлами, а наш спец по Палестине в отпуске. Вам с Жанной надо сходить на прессуху к израильской послице и послушать, что она скажет про операцию в Газе. Справитесь?

– Без проблем, – кивнул он и отправился на задание. Обычно на всех пресс-конференциях, где он бывал до этого, Макс просто записывал всё на диктофон, а после спокойно расшифровывал запись в редакции за своим компом. Но то было с экспертами и аналитиками, которые просто пытались заглянуть за дымку завтрашнего дня и состряпать хоть какой-то правдоподобный прогноз, а сейчас ему предстояло иметь дело с полноценным ньюсмейкером.

Жанна была всего на год старше Макса и работала в Агентстве немногим дольше его, но её вот-вот должны были отправить собкором в Нью-Дели, так как она хорошо знала хинди и английский.

– Блин, как же я тебе завидую, – сказал Макс, когда они подходили к зданию международного пресс-центра, где у входа покуривали операторы федеральных телеканалов. – Ты только-только устроилась, а уже едешь собкором. Мне с моим английским и немецким нужно минимум лет пять отпахать, чтоб куда отправили… Жить в Индии и путешествовать по разным местам с политиками и бизнесменами – это же мечта! Я следил за лентами собкоров в других странах, они в день пишут от силы два-три текста. Это же на час работы, всё остальное время – полная халява!

– Я бы не идеализировала так работу собкоров, – сдержанно проговорила Жанна, которая, полностью отвечая стереотипам об индийцах, увлекалась йогой и буддистской философией. – Чтоб написать эти два-три текста, им приходится много копать, да и психологически это тяжело. Всё-таки жизнь в другой стране, вдали от близких и друзей…

Макс лишь скептически хмыкнул. Войдя в зал для пресс-конференций, они миновали стройные ряды штативов с видеокамерами и устроились на свободных местах, приготовив диктофоны. Госпожа посол в сопровождении переводчика и военного атташе появилась полчаса спустя, сославшись на московские пробки. На Макса произвёл впечатление безукоризненный русский этой красивой, уверенной в себе женщины и та тёплая энергия, которая от неё исходила. Около часа посол и атташе по очереди высказывались на тему только что начатой Израилем в секторе Газа операции «Нерушимая скала». Атташе, мощный лысый мужик с рублеными чертами лица, гвоздил слова низким басом, а посол говорила тихим доверительным голосом, каким беседуют у камина за бокалом глинтвейна старые друзья. По их словам выходило, что палестинский ХАМАС – понарывшее тут и там туннели вероломное зло, которое добрый Израиль в порядке самозащиты должен если не уничтожить, то хотя бы ослабить. Для этого израильтяне бомбят школы и жилые кварталы палестинцев в Газе.

– Что дальше? – спросил Макс, когда конференция закончилась и операторы стали сворачивать шнуры.

– Как можно быстрее составить новость и передать оператору, чтоб он оформил и кинул её на флаг, – ответила Жанна, и они отправились искать тихое местечко. Главное в работе новостных агентств – скорость, потому что новость, пришедшая с опозданием, уже никому не нужна. Получив от источника новость – это может быть и одна замаскированная под кучей красивых слов фраза, – корреспондент звонит новостному оператору и надиктовывает её. Оператор обрабатывает записанное в стилистике Агентства, после чего отправляет на флагман («флаг») – отдел выпускающих редакторов, которые проверяют текст на наличие стилистических и фактических ошибок, затем новость выкладывают в терминал и на сайт, откуда её расхватывают на цитаты многочисленные газеты, телеканалы и новостные сайты.

В сквере рядом с пресс-центром нашлась пустая скамейка.

– Мы будем давать всю эту лабуду про контрабанду оружия и организацию терактов палестинцами? – спросил Макс.

– Ты что, конечно, нет, – ответила Жанна. – Всё, что она сказала, надо делить минимум на два. Ты вообще бэки читал перед выходом?

– Ну как тебе сказать…

– Понятно. А как ты собираешься отбирать цитату, когда даже не знаешь, что из сказанного новость, а что нет?

Макс ничего не ответил. Нахмурившись, Жанна вручила ему диктофон.

– На вот, найди, что она говорила про обстрел палестинской школы, когда дети погибли, я пока лид напишу. – Повозившись с чужой техникой, Макс нашёл нужный кусок записи и стал слушать.

– Кажется, она говорит, что Израиль снимает с себя всю ответственность, так как им казалось, что в школе прячутся боевики ХАМАС.

– Кажется или точно?

– Да точно, точно. Хочешь, сама послушай.

– Ладно, диктуй, – Жанна записала под диктовку Макса цитату, после чего проговорила её в трубку первому освободившемуся оператору. – Ну вот и всё, работа сделана. Поехали в редакцию.

Морган нахмурилась, когда они вернулись с задания чуть позже, чем было нужно, но ничего не сказала, и Макс уже было расслабился, как вдруг ему пришло сообщение от Прока: «Ну и днища у вас там работают, даже фамилию посла правильно записать не могут!». В панике Макс полез на главный сайт и с ужасом обнаружил, что в фамилии посла допущена ошибка – по его вине! Это он неверно продиктовал сложную еврейскую фамилию Жанне, когда та передавала новость оператору. Странно, что на выпуске этого не заметили. Макс быстро кинул взгляд на сидевшую напротив Жанну и по полным страха глазам понял: она тоже заметила. На долю секунды её палец прижался к губам, мол, молчи, но какой смысл утаивать свой косяк от Морган, когда взрывная волна запущена и бесчисленные сайты доверчиво принялись распространять его ошибку по просторам сети? Весь оставшийся день Макс боязливо поглядывал в сторону Тани, вздрагивая под каждым её взглядом, однако она так ничего и не сказала ему. Ошибка в фамилии посла была не первой в его практике, он и раньше позволял себе некоторые упущения, зачастую из-за чистой невнимательности. Однажды он перепутал имя и отчество военного эксперта, и новость вышла в таком виде, отчего политолог долго ругался в трубку, заставляя Макса краснеть, как советский флаг. Другой раз Макс перевёл фразу «senior official in the foreign office of Egypt» как «министр иностранных дел Египта» вместо «высокопоставленный чиновник египетского МИДа», за что Морган костерила его по-чёрному целую неделю. Втайне Макс подозревал, что его небрежность к фактам рано или поздно больно ему аукнется. В школе и в институте цена ошибки – плохая оценка, в худшем случае незачёт и пересдача, а тут, на выходе, когда всем плевать, какого цвета у тебя диплом и насколько ты крут был за партой alma mater, ценой может быть чья-то жизнь, в том числе и твоя.

Вечером в «Жан-Жаке» его ждала Поля с бокалом мартини. По её красным глазам он понял, что она уже третьи сутки не спит.

– Стрёмно выглядишь, – сказал он, заказывая себе виски с колой.

– Мог бы и не говорить. Макс, это какой-то адок, – протянула Поля, втирая подушечки пальцев глубоко-глубоко в виски. – Я уже давно свыклась с мыслью, что нашу лавочку скоро прикроют после всей этой истории с Крымом и негативной реакцией на это нашего главреда. Я даже привыкла, что половина читательских писем – это обвинения в предательстве, угрозы сжечь нас заживо и пожелания захлебнуться в собственном «либеральном дерьме», но это уж чересчур.

– Ты что, занялась сетевым маркетингом?

– Макс, твой юмор даже не плоский, – поморщилась Поля. – Назвать его плоским было бы величайшим комплиментом.

– Спасибо, стараюсь. Ну, так что стряслось?

– Помнишь, я рассказывала, что мне в руки попала информационная бомба?

– Ты знаешь, я так часто пишу про взрывы и бомбы, что меня от них уже тошнит. Как и от многих других вещей в этом мире.

– Ну так вот, помимо прочего, мне приходится работать с зарубежными авторами, и на днях одна популярная еврейская блогерша с русскими корнями разрешила опубликовать отрывки из её репортажей про жизнь палестинских семей в Газе, который сейчас обстреливают израильтяне. Ты ещё не читал этот материал? Он только вчера вышел…

– Чукча не читатель, чукча писатель, – хмыкнул Макс.

– Ладно, не важно. В общем, крутой текст, но мне так и так пришлось его сильно сократить, ибо мы не электронная библиотека, а сайт радиостанции, и у любого текста должен быть разумный объём. Так вот, почти сразу после публикации сокращённой версии эта еврейка опубликовала гневный пост, в котором обвинила нас и меня лично в ограничении свободы слова, мол, я выкинула из её опусов куски про страдания палестинских детей, разрываемых осколками снарядов. Я написала ей письмо, что никакой политической подоплёки и цензуры тут нет, лишь чисто редакторские соображения, так она накатала ещё один пост с выдержками из моего письма, где выставила меня полной дурой. После этого мой почтовый ящик просто взорвался. На него стали приходить сотни писем с угрозами и оскорблениями на разных языках – натуральный адок! Мне пришлось на время его заблокировать, потому что это просто невыносимо…

– Забавно. Теперь ты чувствуешь, каково это, когда на тебя гадят иностранцы? – ухмыльнулся Макс.

– Вот только не надо злорадствовать.

– Хочешь, чтоб тебя пожалели?

– Нет, просто ещё чуть-чуть, и я натурально сдохну. И это не только из-за травли наглой еврейки, ко всему прочему я сегодня прошляпила свой ноутбук!

– Это тот, который ты во всероссийском конкурсе репортажей выиграла?

– Он самый. Я шла с ним по коридору и споткнулась, он упал и вдребезги. И ладно бы экран полетел – лопнул жёсткий диск, а на нём вся моя жизнь! Фотки, видео, база контактов, документы, письма читателей, контент для публикации на ближайшую неделю – всё! Главред ещё не в курсе, и я пока не знаю, что ему сказать.

Официант принёс виски с колой, и Макс с наслаждением глотнул ледяного напитка, почувствовав во рту освежающую горечь. Кубики льда мелодично звенели в бокале.

– Меня вообще всё здесь бесит! Бесит моя личная жизнь и то, что мы с тобой творим! Это как у Евтушенко: «ходят в праздной суете разнообразные не те». Я чувствую, что меня окружают одни не те, что делаю я совсем не то! Меня бесят эти увешанные георгиевскими ленточками хоругвеносцы и попы-блогеры, коммунисты с айпадами и «вежливые люди»! Эти марши с флагами и транспарантами «Крым наш!», этот блатняк из всех щелей и вата вместо мозгов. Бесит Лена Андреева на Первом и Киселин на Втором. Макс, ну хоть Киселин-то, хоть его-то ты ненавидишь всем сердцем, я надеюсь? Пожалуйста, скажи мне!

Макс медленно сделал глоток и представил себе гладко выбритое и сверкающее залысинами в свете софитов лицо Киселина, гения прокремлёвской пропаганды, недавно ставшего генеральным директором Агентства. Когда-то он действительно ненавидел его всем сердцем, но это осталось в прошлом.

– Я отношусь к этому человеку с большим уважением, – отчётливо проговаривая каждое слово, сказал Макс. На секунду взгляд Поли сделался совершенно пустым. – Ты знаешь, у меня нет поводов ненавидеть его. В прошлом году, когда я учился на последнем курсе, он приходил к нам читать лекцию, и сам ректор сидел от него по правую руку. Как сейчас помню, он рассказывал бесхитростную историю. В середине девяностых, когда он работал на телевидении, ему доводилось снимать документальные передачи, одна из которых была посвящена водке и алкоголизму в России. Киселин основательно подошёл к делу и осветил тему от и до, рассказав и о появлении водки на Руси, и о русских питейных традициях, ну и так далее. Возвращаясь с Останкина, по дороге домой он встретил своего соседа-слесаря, и тот похвалил его, мол, классную программу сделал, только одно забыл сказать. «Что?» – удивился Киселин. Ему казалось, что он довёл свой выпуск до идеала. – «Какую брать», – ответил слесарь. И вот, по его мнению, эти два слова – «какую брать» – окончательно определили для него задачу современных СМИ в России. Российское общество пребывает в состоянии ценностного вакуума, который нужно заполнить. Время «дистиллированной» журналистики кончилось, а точнее, никогда и не наступало. Не надо заниматься морализаторством, что водка – зло, мы всё равно не бросим бухать. Ты лучше скажи, какую брать, чтоб не палёная была, а мы из двух зол выберем меньшее. И так во всём. После той лекции я перестал ненавидеть Киселина, мне показалось, что я его понял.

Поля сидела с холодными глазами и смотрела на опустевший бокал мартини.

– Поль, я отлично тебя понимаю. Я помню это состояние Карениной перед броском на рельсы, – сказал Макс, допивая виски. – Меня тоже трясло от всей этой жести вокруг. Помню, когда я только поступил на журфак, мы сидели с одним поэтом-анархистом на кухне и пили водку, и он мне сказал, что после института я стану продажным журналистом. Я тогда страшно обиделся, и мы едва не подрались. Как, чтобы я и продажным журналистом?! – Макс задумчиво повёл бокалом с тающим льдом перед глазами. – А потом как-то, знаешь, перегорело, переболело. Какие есть альтернативы? Уехать в поисках лучшей жизни или остаться и любить своё болото таким, каким его Бог создал. Что-либо менять здесь бессмысленно, это ты прекрасно знаешь. Предположим, уехать. Куда? В Европу? В Штаты? В Китай? Я знаю с десяток таких лягушек-путешественниц, сменивших болото на трясину. Думаешь, им там сладко живётся? Они еле сводят концы с концами. Открой их фейсбук – это же сплошная довлатовщина. Одна тоска по родине вперемешку с комплексом неполноценности, ненавистью к своей национальной природе и невозможностью от неё избавиться. Бедность, подработки официантом и вечный языковой и культурный барьер. Ни один из них никогда не выбьется в люди, а под старость приползёт в родные пенаты и попросит уложить его в русской рубашке под берёзами умирать. Ты, конечно, можешь попытать счастья, но я себе такой судьбы не хочу. Увы, за бугром ничего нет, пора снять розовые очки и посмотреть правде в глаза. Настоящий день у нас с тобой может наступить только по эту сторону занавеса.

Наступила долгая пауза. Очень долгая.

– Думаю, нам с тобой лучше пока не общаться. Заплати за меня, – наконец сказала Поля, встала и вышла. В глазах её Макс успел заметить слёзы, но бежать за ней вслед не было ни малейшего желания.

То, что происходило между ними последний год, можно было назвать «дружбой с преимуществами», хотя Макс и морщился от этой грубой кальки с английского. Он никогда не любил Полю, хотя и спал с ней иногда, никогда не дарил ей подарков, хотя мог себе это позволить. Их «дружба», полная сарказма и взаимных издёвок, забавляла его и вносила в пресную жизнь некую перчинку. Несгибаемая уверенность Поли, её самостоятельность и непримиримость в главных вопросах восхищали его. Возможно, ему всегда недоставало того, что было присуще ей с рождения. Поля выросла без отца, очень быстро разъехалась с матерью и уже к середине института стала абсолютно независимой в финансовом плане, тогда как Макс даже после того, как начал зарабатывать сам, всё равно периодически брал у родителей деньги. Каждый раз, когда он обладал ею, Макс испытывал смешанное чувство гордости и стыда. Он гордился тем, что в эту минуту девушка находится рядом именно с ним, и при этом осознавал, что недостоин и локона её волос. Поля, видимо, думала о том же. И Макс лишь оттого не бросился её догонять, что ничего не терял – за всё время их общения ему так и не удалось даже на миг сделать ее по-настоящему своей…

На следующее утро, когда он уже был в Агентстве, пришла страшная весть – в московском метро произошла авария, пострадало несколько сотен человек, десятки погибли. И хотя крушение поезда произошло совсем не на его ветке, волосы на голове у Макса зашевелились – на месте погибших мог оказаться кто угодно, в том числе и он.

После вести о катастрофе в метро все в ньюсруме заметно приуныли, и только на светлом лице Морган Макс заметил улыбку.

– Чему ты улыбаешься?

– Ты разве не заметил, мы дали новость об аварии на тридцать секунд быстрее конкурентов, и на нас сослались Рейтер и Франс Пресс. Такое нечасто бывает. Теперь у нас подрастёт индекс цитируемости…

Каждый раз, приходя на работу, Макс заранее знал, что будет описывать чью-нибудь смерть. В мире постоянно что-то взрывалось, ломалось, падало, тонуло, подвергалось атакам стихии, и в ходе этого гибла уйма народу. Больше всего жертв за один день Макс насчитал, когда в Кашмире где-то на границе Индии и Пакистана начались аномальные ливни, что привело к невиданному наводнению, утопившему около пятисот местных жителей. Макс изо всех сил пытался представить себе пятьсот трупов, но даже его воображения не хватало, а ведь бывали в мире события, приводившие к смерти миллионов… Новость Макса о пяти сотнях утонувших индийцев прочитали приблизительно сто тысяч человек, что было в двести раз больше числа жертв, и представить их себе было совсем уж нереально. Макса иногда очень забавляло, что каждый день он рассказывает одним людям, живущим чёрт те где, о других, которые живут ещё дальше. И если он ещё мог вообразить, что когда-нибудь побывает в Сибири или на российском Дальнем Востоке, где народ по вечерам читал его статейки, то в том, что когда-либо поедет в Кашмир или куда-нибудь в Сирию, где людям отрезают головы, Макс сильно сомневался. Иногда он сомневался и в том, а существуют ли все эти люди вообще? Эмпирическим путём он не смог бы доказать их существование никогда – для этого пришлось бы объехать полмира и увидеть их своими глазами. Единственное, что ему оставалось – просто верить: они действительно гибнут и действительно читают его новости. Ирония была ещё и в том, что число погибших Макс мог бы подправить (снизить или увеличить), а число читателей – нет.

После работы за ним на такси заехал Прок, они поужинали в «Пирогах» на Китайке и поехали к нему. Серёга жил со своим отцом в шикарной квартире на Шуваловском. Сам Прокопьев-старший регулярно ездил в заграничные командировки, практически не видел сына, что позволяло тому относительно свободно водить домой друзей и девушек. Комната Прока была обставлена со вкусом: на видном месте стоял старенький виниловый проигрыватель с коллекцией пластинок великих джаз-музыкантов, на стене висели портреты Хью Лори, Ланы Дель Рей и Тома Йорка, рядом с кроватью уместился маленький столик, где были россыпью разбросаны открытки, которые Прок покупал, путешествуя по миру. Прок взял со столика бокал и бутылку «Бэллентайнз» – он называл этот виски не иначе как «чай для юристов» – и протянул Максу.

– А что твой отец говорит на то, что ты тут вискарь хлещешь каждый день?

– Ну, во-первых, ему по барабану, а во-вторых, совсем не каждый. Только по праздникам, – отозвался Прок, разливая «Бэллентайнз» по бокалам.

– И какой сегодня праздник?

– День этого… Ну как его?.. Придумай сам, короче.

Выпили. Потом Прок захотел покурить, и они вышли на балкон. Пока Серёга закуривал, Макс наслаждался открывающимся видом. Во многих окнах горел свет. Внизу под окнами фонари отбрасывали густые тени на асфальт. Где-то в листве стрекотал сверчок.

– Меня вчера Поля послала, – сказал Макс.

– Прям послала?

– Нет. Сказала, нам лучше пока не видеться.

– Значит, послала, – констатировал Прок, выдыхая через нос струю сигаретного дыма. – Я, конечно, в ваши дела не лезу, но завязывал бы ты с этим. Хорош мозги друг другу канифолить.

– Да кто я такой, чтобы ей канифолить мозги? Я для неё – низшая форма жизни, пригодная только для размножения.

– Плохи дела человечества, раз она так считает, – оглядев его, хмыкнул Прок.

– Пошёл в пень, – огрызнулся Макс. – Ты прекрасно знаешь моё отношение к женщинам, мы с тобой со школы знакомы.

– Конечно, знаю. Натуральный садист.

– Вот именно, – кивнул Макс. – Не знаю, откуда это взялось, но для меня любовь всегда была равносильна страданию. Причём страдать должны оба, иначе нет смысла. Она – от сомнений в правильности выбора, я – от невозможности достичь идеала.

– Совсем долбанулись, журналюги, – покачал головой Прок. – Хотя я понимаю, о чём ты. Я вот тоже не могу достичь идеала. И никогда не смогу…

– Перфекционизм для юриста – нормально, – хлопнул его по плечу Макс.

– Это не стремление к совершенству, это навязчивая идея. Или навязанная. Понимаешь, мой отец с детства вдохновлял меня своим примером. К тридцати пяти он уже был партнёром в международной юрфирме и зарабатывал пятьсот «ка» в месяц, просто как процент от сделок. Сейчас он может не работать и ежедневно кидаться пятитысячными купюрами в прохожих, но ему просто гордость не позволяет бросить контору. Он всегда хотел, чтобы я повторил его путь след в след.

– Да, ты поступил на юрфак, как он когда-то, закончил с красным дипломом, стал «ассошиэйтед трейни» или как там это у вас зовётся… Красавчик, что тут скажешь.

– Во-первых, трэйни ассоушиэйт, а во-вторых, не перебивай, – Прок налил ещё виски и выпил. Свет уличных фонарей отражался в его глазах. – Недавно я понял, что очень болен.

– Шта? Есенина перечитал?

– Ты же знаешь, что я из классики знаю только «Му-му». Не, чувак, со здоровьем всё в порядке, это здесь, – Прок бросил окурок с балкона и приложил ладонь к сердцу. – Понимаешь, я сейчас зарабатываю шестьдесят косарей, и мне, в принципе, хватает. Но для отца и моих друзей-яппи этого недостаточно, они уверены, что я могу выжимать больше. Отец говорит, если я буду работать по двенадцать часов в сутки, как он, то через год буду зашибать сто, а через пять лет – триста. Сколько, по-твоему, человеку нужно, чтобы стать счастливым? Пятьсот хватит?

– Не знаю, мне и сорока пока хватает.

– И я не знаю, поэтому не вижу во всём этом смысла. Но кроме денег и работы у меня ничего нет. Даже девушка от меня ушла из-за того, что я допоздна засиживался над этими долбаными договорами и не уделял ей внимания. Самое главное, я иначе просто не могу. Я, как акула, бро, если остановлюсь – утону. Меня ждёт либо много денег плюс посаженная печень, бессонница и одиночество к тридцати, как моего отца, либо… Я даже не знаю, что… Другой жизни я и представить себе не могу. Забавная вещь: мне тут на днях написал наш общий знакомый яппи Антуан, который ещё учился в Нью-Йорке. Он в прошлом месяце выиграл грант на двухлетнее обучение в Тулузе, и знаешь, что он мне сказал?

– Что французские тёлки страшнее американских? – поднял бровь Макс.

– Он сказал: вот ты сейчас пашешь, как Папа Карло, чтобы заработать дофига бабла к тридцати годам, купить себе маленький домик на юге Франции и ничего не делать. А я уже получил дофига бабла, живу в маленьком домике на юге Франции и ничего не делаю, и мне это совсем ничего не стоило. Это были самые ужасные слова, которые я слышал в своей жизни. А ещё страшнее то, что я не могу, как он, просто взять и поехать хрен знает куда изучать хрен знает что, я повязан по рукам и ногам своими обязательствами перед фирмой и отцом. Более того, я не могу этого даже представить! Ну, серьёзно, что я буду делать, если не фигачить допоздна на работе и не бухать по ночам с тёлками?

– Не знаю. Попробуй для разнообразия выращивать цветы, кошку заведи.

– Издеваешься? – Прок докурил одну сигарету и начал следующую.

– Вовсе нет, – отозвался Макс. – Почему бы не попробовать то, что тебе не свойственно? Это очень сильно изменит взгляд на мир.

– Ты сам делал подобное?

– Конечно. Последний раз, когда ездил в отпуск, три дня прожил в землянке с семьёй отшельников.

– Почему я об этом не знаю?

– В таких случаях принято говорить «ты не спрашивал». Но если серьёзно, то это произошло совершенно случайно. У меня есть один знакомый кришнаит Тимофей, который давно это предлагал. Добирались от Москвы чуть меньше суток, а потом ещё долго шли пешком почти без дороги. Я бы при всём желании не смог показать тебе на карте, где это находится. В общем, Тима привёл меня к Платону – он со своей семьёй живёт в землянке на берегу небольшого озера. Мы с Тимофеем провели рядом с ними три дня, и это – одно из самых странных переживаний в моей жизни. Платон – инженер с высшим образованием, до тридцати лет проектировал дома и в свободное время занимался резьбой по дереву, а потом встретил свою жену Ольгу, они вместе купили по дешёвке участок в той страшной глухомани и уехали туда жить. Вокруг – ни одной живой души, до ближайшей трассы – полчаса на машине по бездорожью. Зато природа сказочная. Лиственный лес, берёзовая роща, огромные пастбища, где Платон пасёт своих коров и коз, да ещё и озеро рядом. Сам он под два метра ростом, бородень, как у тебя, ручищи огромные, глаза искрятся, как у святого. Всё в своём маленьком мирке он сделал собственными руками. У берега он соорудил огромную насыпь, так что получилась небольшая бухточка, и его жена каждое утро ходит туда поплавать, как в своём личном бассейне, только с рыбками. Самые маленькие рыбки её не боятся, подплывают и щиплют за ноги, это же что твой пилинг. Ей лет тридцать на вид, она уже давным-давно не пользовалась косметикой, но выглядит, будто только сошла с обложки глянцевого журнала. Я давно не видел такой красивой женщины с такими горящими радостью и мудростью глазами. У Платона с Ольгой трое детей, старшим, мальчику и девочке, уже по пять лет, а самому младшему – полгода. Платон сам принимал роды каждый раз, перерезал пуповину. Дети здоровые, крепкие, бегают босиком по земле и камням, лазают по деревьям, хорошо плавают. Правда, они очень стеснительные и ни разу со мной так и не заговорили, но с родителями болтают охотно. Платон сказал, что специально увёз их подальше от городской суеты и людей, чтобы как можно дольше сохранить в них чистоту и непосредственность.

– А как он собирается их учить потом?

– Его жена по образованию педагог, учитель начальных классов, и начальное образование они дадут им сами, а потом уже придётся решать, что делать дальше, но до этого момента у них ещё лет пять минимум. Живут они в вырытой внутри небольшого холма и обустроенной землянке. Чем-то напоминает домик хоббитов. Зимой топят печку, а летом там приятная прохлада. В планах построить большой дом-мазанку из глины, они уже вырыли под него котлован. Платон себя называет не отшельником, а эко-фермером. У него есть несколько коров и стадо коз, которых он пасёт, а Ольга доит. Из молока делают сыр, творог, ряженку, потом торгуют этим, животных тоже покупают-продают. Неплохо зарабатывают, кстати, на этом. Платон с Ольгой счастливы, хотя их жизнь и трудна – непросто вдвоём управляться с таким хозяйством, да ещё и детей воспитывать. Но они по-настоящему счастливы. Когда я видел, как Платон смотрит на Ольгу, страшно завидовал.

– Почему?

– Потому что никого не смогу полюбить с такой силой, никогда не буду готов пожертвовать для него всем, особенно жизнью. Для этого нужна духовная сила, а во мне её нет и взять негде.

– И что, у тебя открылся третий глаз после того, как пожил с хоббитами?

– Я люблю сарказм, но в данном случае говорю совершенно серьёзно, – Макс отхлебнул виски, глядя, как гаснут один за другим городские огни. – Когда видишь, как живут другие люди, совсем иначе начинаешь смотреть на то, что на самом деле важно в этом мире. Как-то утром, когда Платон с Ольгой ушли работать, мы с Тимофеем сидели на насыпи у пруда и смотрели на рыбок. Вокруг кружили всякие насекомые, и Тимофей вот так вытянул руку вперёд, и на неё сел майский жук. Он дал мне рассмотреть его близко-близко – как тот перебирает лапками, ползая по руке, как отливают радугой на его хитиновом панцире лучики солнца. Потом жук расправил крылышки и улетел, и Тима мне сказал, показав на озеро и заросли по берегам: гляди, Макс, это же целый мир, тут сейчас происходит чуть ли не больше, чем во всей Москве! А я ответил: знаешь, Тим, может, конечно, полёт жука и рост травы отражают суть бытия, но есть на свете вещи и поважнее. Когда на твоих глазах цивилизации обмениваются ударами, вершится история, философия отходит на второй план. Тогда как раз перед отпуском началась вся эта бодяга с санкциями ЕС и нашим овощным эмбарго, ну, ты помнишь. Сейчас я, наверное, так бы уже не сказал…

Помолчали. Прок докурил вторую сигарету, достал из кармана маленький зелёный пакетик, извлёк из него пару крупинок чего-то и положил их на кончик следующей. Затем прожёг дырочку в полулитровой пластиковой бутылке от кока-колы, вставил туда сигарету, подкурил и подождал, пока бутылка наполнится густым молочным дымом, отвинтил крышку и сделал глоток.

– Может, я и свалю куда-нибудь учиться, как Антуан. Или картины начну рисовать. Разберусь только сперва с договорами… – сипло проговорил он. – Будешь?

Прок протянул бутылку с дымом Максу. Тот молча взял и вдохнул.

Свет в окнах погас, и город погрузился во тьму. Максу приснилось, что он попал в ад. Во сне он выглядел в точности, как московское метро зимой в час пик, когда стоишь в непробиваемом пуховике с тяжёлой сумкой, сжатый со всех сторон человеческой массой и отчаянно потеешь. До твоей станции ещё бесконечно далеко, а людей в вагоне всё прибывает и прибывает, и уже не хватает воздуха, и нет возможности даже шевельнуть рукой.

Макс подумал, что уже видел это в каком-то сериале. Главные герои там жили убеждённостью, что рано или поздно наступит светлое будущее, но в какой-то момент их мечты пошли прахом, а элита, которой они верили, оказалась кучкой жуликов. Тогда они подняли восстание и свергли старую власть, закидав её коктейлями Молотова и завалив подожжёнными покрышками, после чего их страна развалилась на части. Рекой полилась кровь, тысячи людей потеряли работу, жильё, родственников, жизнь. Те, кто были братьями, превратились в заклятых врагов. Кто казался другом, отвернулся в трудную минуту. В какой-то момент герои вдруг поняли, что у них нет ни прошлого, ни будущего, а есть только страшный маленький островок настоящего, затерянный в океане бескрайнего хаоса. И бежать куда-то с этого островка бессмысленно.

Макс смотрел этот сериал с упоением, и каждая новая серия захватывала его сильней предыдущей, и оторваться от этого было нереально. Сюжетные ходы, предусмотренные гениальным сценаристом, сменяли друг друга, и каждый раз он уже не помнил, что происходило до этого, потому что новое событие накрывало его с головой. Хитросплетения сценария змеились и искривляли привычную логику жизни настолько, что безумие начинало казаться нормой, а норма – безумием. Правда – это ложь, мир – это война, дружба – это вражда, любовь – это ненависть.

Мог ли Макс сказать с полной уверенностью, что живёт, или ему это только казалось? А может быть, он сам является плодом чьего-то воображения? Если на работе он запросто может изменить слово в тексте, исказить какой-то факт, и сотни тысяч людей после прочтения станут думать чуточку иначе, и его вымысел станет частью их сущности, не мог ли и он сам на все сто быть компиляцией чужих вымыслов? Ему говорили, что человек должен любить, но он сам не может. Ему говорили, что человек рождён для счастья, но ведь счастье относительно, и откуда кому известно, как оно выглядит на самом деле? Ему говорили, что можно изменить свою жизнь, но как можно изменить то, в самом существовании чего ты не до конца уверен? Макс так часто думал об этом и так часто сдавался, просто опуская руки и позволяя очередному дню нести себя, как Ёжик в тумане разрешал нести себя реке в гости к Медвежонку…

Проснувшись после ночной пьянки у Прока и быстро приведя себя в порядок, Макс помчался на работу. В редакции Макса ждала Морган, снова загрузившая его заданиями. На этот раз были заразившиеся Эболой американские врачи, внезапная свадьба Джорджа Клуни и отправленные бундесвером на российско-украинскую границу военные эксперты, которые должны были при помощи беспилотников следить за ситуацией на месте событий. Справившись с заданиями и убедившись, что все новости вышли, Макс отправился в столовую. После обеда началась прессуха Лаврина, которую передавали в прямом эфире, и корреспонденты с диктофонами забегали по редакции с удвоенной силой. Новости в терминале появлялись каждые пятнадцать секунд – ровно с той скоростью, с какой министр успевал высказывать новую мысль.

ЛАВРИН ПРИЗВАЛ ЗАПАД К МИРНОМУ УРЕГУЛИРОВАНИЮ НА ВОСТОКЕ УКРАИНЫ.

РОССИЯ ОСУЖДАЕТ РЕШЕНИЕ ЕВРОСОЮЗА О ВВЕДЕНИИ ОЧЕРЕДНОГО ЭТАПА САНКЦИЙ – ЛАВРИН.

ЗАПАД ПРОВОДИТ ПО ОТНОШЕНИЮ К РОССИИ НЕДРУЖЕСТВЕННУЮ ПОЛИТИКУ, И МОСКВА ОБЕСПОКОЕНА АГРЕССИВНОЙ РИТОРИКОЙ АМЕРИКАНСКОГО ПРЕЗИДЕНТА ОБАМЫ – ЛАВРИН.

МИНИСТР ЛАВРИН ОСУДИЛ РЕШЕНИЕ ГЕРМАНИИ О ПРИМЕНЕНИИ БПЛА НА РОССИЙСКО-УКРАИНСКОЙ ГРАНИЦЕ БЕЗ СОГЛАСОВАНИЯ С РОССИЙСКОЙ СТОРОНОЙ.

– Что? – Макс не верил своим ушам.

– На тебя только что сослались, – бросила Таня.

– Поздравляю! – сказала сидевшая рядом Жанна. В голосе её слышалось уважение.

Пару часов до конца рабочего дня Макс чувствовал себя абсолютно счастливым. Как-то раз Прок сказал ему, что большая часть профессий, по сути, является ненужной и оказывает совсем незначительное влияние на мир. После того, как на него сослался министр иностранных дел России, Макс перестал считать свою профессию ненужной. Увы, его радость была недолгой. Почти перед самым уходом Морган подозвала его к себе и показала срочняк:

ПРЕДСТАВИТЕЛИ БУНДЕСВЕРА ОПРОВЕРГЛИ ОБВИНЕНИЯ МИД РОССИИ В ПРИМЕНЕНИИ БПЛА НА РОССИСКО-УКРАИНСКОЙ ГРАНИЦЕ.

– Макс, как это понимать?

– Ну, мало ли, они ведь могут опровергнуть всё, что угодно, – немного помявшись, ответил он.

– Тогда что ты скажешь вот на это? – и Таня показала ему аналогичный материал на тему немецких беспилотников, который был написан конкурентами несколько минут спустя после того, как Макс опубликовал свою новость. В материале конкурентов речь шла не о применении беспилотников немецкими военными, а лишь о проверке экспертами необходимости их применять. И тут до Макса дошло: он совершил косяк при переводе. Это было как удар молотком по голове.

– У кого правда – у нас или у них? – спросила Морган, и её вопрос прозвучал, как щелчок хлыста.

– У них… – еле слышно проговорил Макс.

– ТЫ ПОНИМАЕШЬ, ЧТО ТЫ ЧУТЬ НЕ ВЫЗВАЛ ИНФОРМАЦИОННЫЙ СКАНДАЛ?! – заорала она так, что все взгляды в ньюсруме обратились в их сторону. Если б у Макса в этот момент был в руке пистолет, он бы не задумываясь пустил себе пулю в висок.

– Таня, послушай… – только и смог проговорить он.

– Если б я была Дмитрием Киселиным, я б сказала «вон из профессии!», – произнесла она холодно. – Но я добрая, поэтому говорю тебе просто: «Вон из Агентства!» Ты уволен.

Говорить дальше было бесполезно, Макс понял, что всё кончено. Пока Морган писала за него опровержение и вносила исправленный вариант в терминал, Макс собирал вещи. Их было не слишком много: папка с документами, кофейная кружка, диктофон. Собрав вещи, Макс сдал Тане свой пропуск и направился было к выходу, но столкнулся с Жанной. Через неделю она улетала в Индию. Возможно, на несколько лет.

– Не люблю сантиментов, но, похоже, мы видимся в последний раз, – сказал он.

– Кто знает, – ответила она. – Земля круглая. Главное, не отчаивайся. Не повезло в этот, повезёт в следующий раз.

– Да уж, любой косяк можно оправдать жизненным опытом, если ты при этом не сдох.

– Кажется, до тебя эту мысль уже высказывал один философ. Правда, в более изящной манере, – улыбнулась она.

– Куда мне до него, – вздохнул Макс.

Они обнялись и распрощались. Бросив последний взгляд на родной ньюсрум, Макс вдруг услышал испуганные вопли, и вся редакция на его глазах постепенно превратилась в обезумевший муравейник. В кармане зажужжал телефон, это была смска от Поли.

«У Исламского государства теперь есть оружие массового уничтожения!!! Адок-адок!!!» – прочитал он. По его лицу пробежала тень лёгкой улыбки. Это означало, что они снова «друзья».

Москва,ноябрь 2014 года

По полю мёртвых одуванчиков

Роман

Посвящается Насте Д.

И ненавидим мы,

и любим мы случайно,

Ничем не жертвуя ни злобе,

ни любви,

И царствует в душе какой-то холод тайный,

Когда огонь кипит в крови.

М. Ю. Лермонтов

Глава I. Паутинная любовь

За окном танцевал дождь. Крупные кристаллики ледяной влаги били чечетку по крышам, стучались в стекло, словно просясь, чтобы их впустили, зло хлестали и без того израненную спину не знавшего ремонта асфальта. Как они похожи на слезы! – думала девушка с книгой в руках, сидя у окна и заворожено глядя, как капли дождевыми червями сползают по стеклу.

Деревенская улица была пуста. Ни случайных прохожих, ни редких здесь машин. Сквозь рисующую на земле круги водную стену с трудом можно было различить кособокие домишки на другой стороне дороги и чёрный шпиль радиоантенны, совсем уже далекий и недостижимый, будто мираж. Девушка вернулась к чтению:

«С кем был! Куда меня закинула судьба! Все гонят! Все клянут! Мучителей толпа, в любви предателей, в вражде неутомимых…»

Дочитав страницу до конца, девушка захлопнула книгу и ласково прикоснулась к переплёту губами. Она всегда целовала книгу после прочтения.

– Воистину, злые языки страшнее пистолетов, – чуть слышно поговорила она.

– Са-ша-а! – эхом донесся из кухни глухой голос. – Иди есть!

– Иду, – пробормотала девушка. На столе перед ней лежал длинный список книг, которые ещё только предстояло прочесть. Несколько пунктов, например, «Слово о полку Игореве», «Недоросль» Фонвизина, «Бедная Лиза» Карамзина уже были зачёркнуты. Нехотя вычеркнув «Горе от ума», Саша задумалась. Ещё столько классиков впереди… Благо, у неё целый год, чтобы подготовиться к ЕГЭ по литературе.

– Са-ша-а! – снова раздался из кухни зов. Девушка вздрогнула.

– Да иду я!!! – выкрикнула Саша.

Сашина комната очень напоминала палату в районной больнице. Неопределенного цвета линолеум поблескивал при неярком свете белой, как халат терапевта, люстры. Серые обои с тусклыми васильками. Письменный стол, без двух лет новенький компьютер. Учебники за одиннадцатый класс, книги, тетради, кирпичиками сложенные на нём. Бывалый диван-кровать, сожравший половину всей комнаты. Платяной шкаф, где из-за недостатка места приходилось хранить ещё и книги. Старое чёрное пианино – на нём ещё дедушка играл – молчавшее с тех пор, как Саша закончила музыкалку.

В комнате было чисто. Чисто настолько, что при взгляде на комнату у Саши возникало желание разбросать тут всё. Но нельзя – не зря же мама целыми днями наводит в квартире порядок, поэтому Саша привыкла. И к тесноте она тоже привыкла.

Свободного места было всего ничего – метр на метр. Правда, на двери висело большое зеркало, и благодаря ему комната казалась больше, но то был обман. Саша взглянула на себя: из зазеркалья глядела девушка семнадцати лет, уже достаточно оформившаяся, чтобы ловить на себе восхищённые взгляды мужчин. Стройную фигурку с широкими бёдрами и высокой грудью хорошо подчеркивали джинсы и бежевая блузка в обтяжку. Золотые локоны, собранные в два аккуратных хвостика, стекали по плечам. Живые голубые глаза. Многие ребята в школе считали Сашу красивой, и даже очень.

– Какая же я всё-таки толстая! – сказала Саша и, показав отражению язык, поспешила на кухню.

Кухня в доме Саши мало чем отличалась от её комнаты – те же обои с васильками, тот же линолеум, та же чистота. Одна из стен была выложена бледно-голубой плиткой, на которой висели два больших календаря за позапрошлый год с серыми и белыми котятами. Одинокая лампочка под потолком тускло светила, отбрасывая слабые блики на потолок.

У плиты над кастрюлей колдовала сутулая женщина в голубом переднике, мама Саши. На вид ей было не меньше пятидесяти, хотя по паспорту не исполнилось и сорока. Прикрытые прозрачной шапочкой волосы отливали поблекшим золотом. Потухшие голубые глаза при виде дочери на миг озарились нежным светом, но лишь на миг.

– Что на обед? – спросила Саша, заглядывая в кастрюлю. Не ответив, женщина молча принялась разливать по тарелкам густой дымящийся борщ.

– Мама! Ты что, спишь?

– Помоги мне накрыть на стол.

Мать и дочь покрыли стол голубой скатертью, разложили голубые салфетки и белые блюда с голубою каймой. Шум подъезжающей машины заставил отвлечься. Глухо завыл старый, покрытый болячками пёс, заскрипели ворота, входная дверь распахнулась, и в дом вошел высокий красивый мужчина в длинном чёрном пальто. Запах борща пропал, его вытеснил аромат мужского парфюма. Мокрые от дождя волосы вошедшего блестели, зелёные глаза горели; в руках – букет белых роз в пёстрой оберточной бумаге и зонтик.

– Привет семейству Снежиных! Отец дома, – бодро сказал мужчина, лёгким движением скидывая пальто и отбрасывая зонтик на тумбу. – Ох и поливает же там… Жуть!

– Ой, а что за цветы? Маме купил? – захлопала глазами Саша, принимая букет и ставя его в вазу. Мать молчала.

– Нет… это мне… на работе подарили, – чуть смущённо сказал отец и, подумав пару секунд, протянул букет жене. – А, впрочем, держи, дарю.

Мама Саши молча приняла подарок и, опустив глаза, унесла, чтобы поставить в вазу.

– С чего это, интересно? День рождения у тебя ещё не скоро.

– Так сегодня же… День научного работника.

– Но ты ведь не научный работник, ты чиновник, – проговорила девушка.

– Быть чиновником в России, дочь, – это целая наука. Тем более, в нашем районном Управлении. Люди плетут такие интриги – только успевай выводить гипотезы да опыты ставить. Как там было? И опыт, сын ошибок трудных, и гений, парадоксов друг… – отец Саши улыбнулся. – А знаешь, какой самый главный опыт? – сказал он уже из ванной, открывая кран. – Доказать, что незаменимые люди есть. Я живу как по Бомарше: Пётр Сергеевич тут, Пётр Сергеевич там… Куда мы без Пётра Сергеевича? Куда, а? Да никуда… Я смотрю у вас тут всё готово! – сказал отец, заглянув в кухню.

Мама Саши Снежиной работала медсестрой в местной больнице и отличалась немалым кулинарным талантом, поэтому стол часто играл изобилием. И теперь наготовлено было немало. Кроме хлеба и огромной кастрюли отменного наваристого борща с фасолью на столе стояли салат из свежих овощей, лохань куриных ножек с зеленью, большая вареная рыба, нарезка сыра и ветчины и грушевый компот.

– Вот это я понимаю, добрая пища, – сказал Пётр Сергеевич, когда все уселись ужинать, после чего на несколько секунд закрыл глаза и что-то беззвучно произносил одними губами. У Снежина была привычка молиться перед едой – он приобщил к этому родных, и класса до седьмого Саша тоже усердно молилась каждый раз, а потом вдруг перестала, сама не зная, почему.

– Люблю, когда на столе столько всего, – произнёс Сашин отец. – В такой стране, как наша, свободный выбор имеет для человека первостепенное значение. Не довольствоваться тем, что есть, а выбирать то, что действительно хочешь – это и есть свобода.

– Ты прямо философ, – хмыкнула Саша. – Так что за научные изыскания там у тебя?

– Ничего особенного, – мотнул головой отец, накладывая в тарелку курицу с овощами. – Сегодня решили с коллегами разбавить серые будни. Посидели, выпили немного.

– Это они тебе цветы подарили? Женщина или мужчина?

– Кхем… – поперхнулся Пётр Сергеевич. – Дочь, знаешь такую поговорку: Когда я ем, я глух и нем? Она сейчас очень уместна.

Он всегда называл Сашу словом «дочь», а при хорошем настроении иногда «доча». Когда хотел пошутить, называл «мать».

– Какой тонкий педагогический ход – затыкать сующего нос не в своё дело подростка былинными нравоучениями… – сказала Саша. – Надо будет взять на заметку.

– Ешь свой салат, дочь, – понизил голос отец.

– А как же…

– Я сказал, ешь! – тяжелый кулак ударил по столу, так что приборы громко забряцали о посуду. – И не задавай глупых вопросов.

Стало тихо. Слышно было, как шелестит дождь, да как холодно скребут о тарелки вилки в руках людей. Пётр Сергеевич расправлялся с курицей, вырывая куски мяса и обгладывая кости. Теплый жир стекал по его губам и пальцам. Мать, слившись со скатертью, бесшумно ела борщ.

Саша вяло ковыряла вилкой салат, украдкой глядя на родителей. Интересно, как они, такие разные, познакомились, поженились, воспитали дочь? Медсестра и чиновник.

– Спасибо, всё было очень вкусно! – почти не притронувшись к еде, сказала она через пару минут.

– Стой, ты же не поела! – поднял брови отец, но услышал только слабое «Я не голодна» и стук захлопывающейся двери.

– Не девушка, а птичка!

Саше было не до еды – её ждала Паутина. Нетерпеливо щелкнув выключателем, проделав несколько манипуляций с блоком напряжения (оно в селе временами скакало, напрочь вырубая свет в домах), Саша уставилась в монитор – окно в измерение более совершенное, нежели то, в котором ей не посчастливилось жить. Секунду спустя девушка увидела свирепое обезображенное лицо – обои своего рабочего стола. На фоне горы окровавленных тел стояла маленькая девочка в грязном белом платьице. Мокрые чёрные волосы почти скрывали лицо, видно было лишь безобразную улыбку гнилых жёлтых зубов и абсолютно чёрные глаза без зрачков, радужки, белка и даже бликов. В когтистой лапе девочка сжимала мясницкий тесак, с которого ржавой струйкой стекала кровь.

– Привет, Лялька! – поздоровалась Саша и опутала себя невидимой сетью. Отбросив назойливые предложения купить новые чудо-таблетки для похудения, девушка вышла в соцсеть. Сердце радостно сжалось: он был здесь! Её Принц. Они не виделись уже несколько дней – с тех пор, как он внезапно пропал, не оставив ни строчки. Сейчас над ником возлюбленного прекрасное, как нимб апостола Петра, висело пылкое «онлайн».

Speranza (17:21): «здравствуй, радость моя! я так соскучилась! куда же ты пропал?»

Собеседник долго молчал, потом написал:

Prinz (17:25): «привет»

Prinz (17:25): «были дела»

Speranza (17:26): «совсем забыл про меня, да?»

Снова молчание длиною в вечность.

Prinz (17:28): «не забыл».

Speranza (17:28): «ну как это не забыл? четвертый день тебя нет и нет! совсем не думаешь обо мне»

На этот раз молчание было особенно долгим, как будто собеседник мучительно обдумывал каждое слово. Не в силах больше терпеть, Саша набрала:

Speranza (17:36): «почему молчишь? не хочешь разговаривать со мной – так и скажи»

Но Принц, наконец, ответил.

Prinz (17:37): «Саша»

Prinz (17:37): «ты не представляешь»

Prinz (17:38): «как мне трудно это говорить».

Prinz (17:38): «мы больше не сможем с тобой общаться, как раньше»

Prinz (17:40): «у меня появилась девушка, и, похоже, я её люблю»

Тонкая, но очень важная ниточка разорвалась в груди девушки, ухнуло в бездну сжавшееся сердце. Это конец всего. Это её конец.

Она навсегда запомнила чудесный день, когда встретила его. Недели не прошло, как Снежиным провели интернет, а Саша уже чувствовала себя здесь, как дома. Совершенно другой мир, где свои законы, где никто никому ничего не должен, покорил девушку. Свобода, настоящая свобода – то, за что она отдала бы самое дорогое.

Страницы: «« « 1234 » »»