Дающий Лоури Лоис

15

Джонас вошел в Пристройку и мгновенно понял, что его сейчас отошлют. Дающий неподвижно сидел в кресле, закрыв лицо руками.

– Я вернусь завтра, сэр. Хотя, может, я могу как-то помочь? – неуверенно спросил Джонас.

Дающий посмотрел на него. Его лицо исказилось.

– Пожалуйста, – взмолился старик, – забери часть боли!

Джонас усадил его на стул рядом с кроватью. Затем скинул форму и лег лицом вниз.

– Положите руки мне на спину, – скомандовал он, понимая, что в таком состоянии Дающий может не сообразить, что надо делать.

Руки легли ему на спину, и эти руки принесли боль. Джонас собрался с духом и погрузился в воспоминание, которое мучило Дающего.

Он оказался в каком-то непонятном месте. Было шумно и очень воняло. Было утро, раннее утро. Воздух был пропитан желтым дымом. Дым висел над землей. Вокруг Джонаса, на всей поверхности чего-то, что, возможно, было полем, лежали стонущие люди. Конь с безумными глазами и разорванной уздечкой метался между телами. Наконец, громко заржав, он упал и больше не поднялся. Джонас услышал голос. «Воды», – прохрипел кто-то совсем рядом.

Джонас повернул голову и встретился взглядом с мальчиком примерно своего возраста. Его глаза были полузакрыты, грязь покрывала лицо и светлые волосы. Он лежал в странной позе, серая форма блестела от крови.

Цвета были поразительно яркими: алая кровь на серой пыльной ткани, ослепительно-зеленые травинки в волосах мальчика.

Мальчик глядел на Джонаса. «Воды», – попросил он опять, и новая струя крови окрасила его грудь и рукав.

У Джонаса от боли не двигалась одна рука, и сквозь дырку в своем рукаве он увидел что-то похожее на обломки кости. Тогда он попробовал пошевелить второй рукой. Очень медленно нащупал у себя на боку фляжку и начал отвинчивать крышечку, то и дело останавливаясь, чтобы переждать накатывавшую боль. Наконец он открыл флягу и с трудом подтащил ее по мокрой от крови земле к губам мальчика. Вода потекла в открытый рот, часть пролилась на подбородок.

Мальчик вздохнул. Голова откинулась назад, лицо с приоткрытым ртом казалось удивленным. Его глаза затуманились. Он затих.

Но вокруг по-прежнему было шумно: кричали раненые люди. Они просили воды, звали Мать, молили о смерти. Раненые лошади хрипели и били копытами по воздуху.

Вдали грохотали пушки. Джонас лежал, переполненный болью. Много часов он пролежал так, ощущая оглушительную вонь, слыша крики людей и лошадей, узнавая, что такое война.

Наконец, когда Джонас понял, что больше не выдержит и сам уже мечтает о смерти, он открыл глаза и снова оказался на кровати.

Дающий не смотрел на него, словно не мог видеть, что он наделал.

– Прости меня, – сказал он.

16

Джонас не хотел возвращаться. Он не хотел воспоминаний, не хотел почета, не хотел мудрости, не хотел боли. Он хотел опять стать ребенком, вернуться к играм в мяч и поцарапанным коленкам. Он сидел дома один и смотрел в окно, на играющих детей, на взрослых, возвращавшихся домой после спокойного рабочего дня. В их обыкновенной жизни не было страдания, потому что они, как и их предшественники, выбрали Принимающего, чтобы он взял на себя это бремя. Но у Джонаса не было выбора. И каждое утро он возвращался в Пристройку.

Еще много дней после того, как они разделили ужасное воспоминание о войне, Дающий был особенно ласков с Джонасом.

– Так много хороших воспоминаний, – повторял Дающий.

Джонас ему верил. Он уже получил множество счастливых воспоминаний.

Он видел празднование дня рождения, когда именинником был только один ребенок, так что теперь он понимал, каково это – быть отдельным, особенным человеком и гордиться этим.

Он посещал музеи и видел картины, наполненные всеми цветами, и каждый он мог назвать.

В одном радостном воспоминании он скакал на вороном коне по полю, которое пахло мокрой травой. Они остановились у ручья и вместе пили холодную чистую воду. Теперь он многое понимал про животных, а когда конь поднял голову и уткнулся Джонасу в плечо, узнал про особую связь животных и людей.

Он гулял по лесу, он сидел ночью у костра. Воспоминания дали ему знания о боли одиночества, но теперь он понял, что уединение может приносить и радость.

– Какое ваше любимое воспоминание? – спросил Джонас. – Не нужно мне его отдавать, – добавил он быстро, – просто расскажите мне о нем, и я буду ждать. Вам же все равно придется отдать мне его в самом конце.

Дающий улыбнулся:

– Ложись. Я счастлив поделиться им с тобой.

Джонас тут же почувствовал радость. Иногда он не мог сразу сориентироваться. Но сейчас ощущение счастья, переполнявшее воспоминание, передалось ему мгновенно.

Он был в комнате, полной людей. В очаге горел огонь. Через окно он видел, что снаружи темно и идет снег. Разноцветные огоньки – красные, желтые, зеленые – сверкали на ветках дерева, которое почему-то стояло в комнате. На столе на золоченой подставке горели свечи, распространяя мягкий мерцающий свет. Он чувствовал запах готовящейся еды, слышал чей-то негромкий смех. На полу спала собака с золотистой шерстью.

Еще на полу лежали какие-то вещи, завернутые в яркую разноцветную бумагу и перевязанные блестящими ленточками. Джонас увидел, как малыш начал подбирать и раздавать свертки другим детям, затем взрослым, которые, очевидно, приходились им родителями, а затем паре Старых – они сидели на диванчике вместе и улыбались.

Джонас смотрел, как все развязывают ленточки, разворачивают яркую бумагу, открывают коробки и достают игрушки, одежду, книжки. Как радуются и обнимают друг друга.

Малыш залез к старой женщине на колени. Она прижалась щекой к его щеке.

Джонас открыл глаза. Он лежал на кровати, улыбаясь. Ему было тепло и хорошо. В этом воспоминании было все, что он приучился ценить.

– Что ты принял? – спросил Дающий.

– Тепло, – отвечал Джонас. – И счастье. И… дайте подумать. Семью. Они отмечали какой-то праздник. И я ощутил что-то еще, но не могу назвать это.

– Слово придет.

– Кто были эти старые люди? И почему они там были?

Джонаса это очень удивило. В коммуне Старые никогда не покидали своего Дома, где о них так хорошо заботились.

– Их называли дедушка и бабушка.

– Дедушка и бабушка?

– Да. Так называли родителей родителей. Давным-давно.

– До меня, до вас, до того, кто был до вас, и еще и еще раньше? – Джонас расхохотался. – Так что же получается, могли быть родители родителей родителей родителей?

Дающий тоже развеселился:

– Точно. Как будто смотришь в зеркало и видишь, как ты смотришь в зеркало и видишь, как ты смотришь в зеркало.

Джонас нахмурился:

– Но ведь и у моих родителей должны были быть родители? Никогда не думал об этом. А кто родители моих родителей? И главное, где они?

– Ты можешь пойти в Зал Открытых Записей и посмотреть. Но подумай, сынок. Если ты получишь детей, то кто будет родителями их родителей? Их бабушкой и дедушкой?

– Мои Отец и Мать.

– А где они будут?

Джонас задумался.

– А-а, – протянул он. – Когда я закончу Обучение и стану совсем взрослым, мне дадут мой собственный дом. Через несколько лет Лили получит свой дом и, может быть, супруга и детей, если подаст прошение. И тогда Отец и Мать…

– Так-так…

– Пока они будут работать и приносить пользу коммуне, они будут жить вместе с другими Бездетными Взрослыми. И уже не будут частью моей жизни. А потом, когда придет время, они отправятся в Дом Старых, – продолжил Джонас. Он думал вслух. – Там их будут уважать и будут о них заботиться, а потом состоится Церемония Удаления.

– На которую ты не придешь, – уточнил Дающий.

– Конечно, не приду. Я о ней даже не узнаю. У меня будет своя собственная жизнь. И у Лили тоже. Так что наши дети, если они у нас будут, тоже не будут знать, кто родители их родителей.

Джонас помолчал.

– Но ведь это неплохо устроено у нас в коммуне? – спросил он. – Пока я не получил этого воспоминания, мне и в голову не приходило, что может быть устроено по-другому.

– Конечно, – согласился Дающий.

– И все же мне очень понравилось это воспоминание, – задумчиво сказал Джонас. – Я понимаю, почему вы его выбрали. Я, правда, так и не смог принять слово, которое бы описало главное чувство в этом воспоминании. Это чувство переполняло комнату.

– Любовь, – сказал Дающий.

– Любовь, – повторил Джонас. Это было новое для него понятие.

Они помолчали.

– Дающий?

– Да?

– Я собираюсь сказать что-то очень-очень глупое.

– Не оправдывайся. Здесь нет ничего глупого. Верь воспоминаниям и чувствам, которые они в тебе пробуждают.

– Ну, – потупился Джонас, – я знаю, что у вас больше нет этого вспоминания, потому что вы мне его отдали, так что, возможно, вы уже не поймете…

– Пойму. Во-первых, остался след этого воспоминания, а во-вторых, у меня еще есть множество других воспоминаний о семьях и праздниках. О любви.

Джонас наконец решился открыться.

– Я подумал… Это, конечно, было не самое разумное устройство жизни. Старые там же, где и все остальные, а не в специальном месте, где за ними ухаживают, как сейчас, да и вообще сейчас все гораздо лучше продумано. И все-таки мне кажется, что это было здорово. И что было бы здорово, если бы и сейчас все так было и вы были бы моим дедушкой. Эта семья в воспоминании казалась немного более… – Джонас запнулся, пытаясь подобрать нужное слово.

– Немного более полной? – предложил Дающий.

Джонас кивнул.

– Мне понравилось чувство любви, – признался он.

Он покосился на громкоговоритель и, убедившись, что их никто не слышит, продолжил:

– Я бы хотел, чтобы все и сейчас было так, – прошептал Джонас. – Конечно, – торопливо добавил он, – я понимаю, что это не очень разумно. И сейчас все гораздо лучше организовано. Я понимаю, что это было очень опасно – так жить.

– Опасно?

Джонас задумался. Он сам не до конца понимал, что имеет в виду. Но чувствовал, что угроза есть.

– Ну, – ему показалось, он нащупал объяснение, – у них огонь горел прямо в комнате. В очаге. И свечки на столе тоже горели. Отлично понимаю, почему все это запретили. И все же, – подумав, заключил он, – мне нравился свет, который они излучали. И тепло.

– Отец, Мать, – неуверенно начал Джонас за ужином. – Хочу вас спросить кое о чем.

– О чем, Джонас? – спросил Отец.

Джонас зарделся от смущения. Всю дорогу от Пристройки он репетировал, как сделает это, но теперь все равно с трудом заставил себя произнести:

– Вы меня любите?

Повисло неловкое молчание. Затем Отец рассмеялся:

– Да, Джонас. Не ожидал от тебя такого. Нужно правильно употреблять слова.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джонас. Он не был готов к такой реакции.

– Твой Отец хочет сказать, что ты выбрал слишком общее слово, настолько бессмысленное, что его давно уже никто не употребляет, – мягко объяснила Мать.

Джонас уставился на них. Бессмысленное? Он не знал ничего более наполненного смыслом, чем это воспоминание.

– Коммуна не сможет нормально функционировать, если употреблять слова как попало. Ты мог спросить: «Вы мной довольны?» И мы бы ответили: «Да», – сказала Мать.

– Или, – продолжил Отец, – ты мог бы спросить: «Вы гордитесь моими достижениями?» И мы от всего сердца сказали бы: «Да».

– Теперь ты понимаешь, что слово «любить» совершенно неуместно? – спросила Мать.

Джонас опустил голову.

– Да, спасибо, теперь я понимаю.

Он первый раз солгал родителям.

– Гэбриэл? – прошептал Джонас.

Кроватка опять стояла в его комнате. Четыре ночи Гэбриэл крепко проспал в комнате Джонаса, и родители провозгласили эксперимент удачным, а Джонаса – героем. Гэбриэл быстро рос – он уже ползал и пытался вставать. Теперь, когда он начал спать по ночам, его можно отдать в Воспитательный Центр, обрадовался Отец. В декабре, то есть уже через два месяца, ему дадут имя и определят в Семейную Ячейку.

Но когда Гэбриэла забрали из спальни Джонаса, он опять всю ночь проплакал.

Так что его вернули обратно. Раз уж Гейбу так понравилось в комнате Джонаса, пусть поспит там еще немного, пока у него не выработается привычка к крепкому сну. Воспитатели были настроены весьма оптимистично.

Гэбриэл никак не отреагировал на шепот Джонаса. Он сладко спал.

– Все можно изменить, Гейб, – сказал Джонас, глядя в потолок. – Все можно сделать по-другому. И тогда будут цвета. И дедушка с бабушкой. И у всех будут воспоминания. Ты уже знаешь про воспоминания, – прошептал он, повернувшись лицом к кроватке.

Гэбриэл дышал ровно и глубоко. Джонасу нравилось спать с ним в одной комнате, хотя ему и было немного стыдно. Он так и не рассказал Дающему, что каждую ночь отдает Гейбу воспоминания: катание на лодке, пикник в солнечный день, шум дождя за окном, прогулки босиком по влажной траве.

– Гейб?

Младенец заворочался, не просыпаясь. Джонас посмотрел на него.

– И еще будет любовь, – прошептал он.

Следующим утром Джонас впервые не принял таблетку. Что-то внутри него, что-то, что выросло из воспоминаний, велело ему выбросить ее.

17

«ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ВНЕПЛАНОВЫЙ ВЫХОДНОЙ». Джонас, Лили и родители в изумлении посмотрели на громкоговоритель. Такие вещи он сообщал крайне редко. Члены коммуны очень радовались внеплановым выходным. Взрослых освобождали от работы, дети могли не ходить в школу, на Обучение и на добровольную работу. Рабочие-Заместители, которым потом тоже давали выходной, брали на себя обеспечение едой, уход за новорожденными и Старыми. Коммуна была свободна.

Джонас с облегчением опустил папку с домашним заданием. Он как раз собирался пойти в школу. Занятия уже не были для него столь важными, к тому же совсем скоро они закончатся. Но все равно Двенадцатилетние, хоть и начали взрослое Обучение, должны были запоминать бесконечные своды правил и осваивать новые техники.

Он пожелал родителям, сестре и Гейбу хорошего дня и поехал искать Эшера.

Он не принимал таблетки уже четыре недели. Возбуждение вернулось, и Джонаса смущали его ночные видения. Он чувствовал себя немного виноватым, но ничто не заставило бы его вернуться к миру, в котором нет чувств. Миру, где он жил так долго.

Его новые, обостренные чувства проявлялись не только во сне. Он знал, что это связано с отменой таблеток, но воспоминания тоже сыграли свою роль. Теперь он видел все цвета и, главное, мог удержать их. Трава, деревья и кусты оставались зелеными, пока он на них смотрел, щечки Гэбриэла – розовыми, даже во сне. А яблоки теперь всегда были ярко-красными.

В воспоминаниях он видел океаны, горные реки, ручейки, журчащие в лесной чаще, и теперь он совсем по-другому смотрел на реку. Он видел, как светится вода, как она переливается разными цветами, знал, что она несет в себе историю, понимал, что было Другое Место, откуда она брала начало, и Другое Место, куда она течет.

В этот неожиданный, незапланированный выходной Джонас чувствовал себя счастливым, как и всегда по выходным. Но это счастье тоже было более острым, чем раньше. Как обычно, мысленно подбирая правильное слово, Джонас понял, что его чувства стали более глубокими. И получалось, что они совсем не похожи на те чувства, которые бесконечно обсуждались каждый вечер в каждом доме коммуны.

«Я разозлилась, потому что один мальчик нарушил правила на игровой площадке», – сообщила как-то Лили, сжав кулачок, чтобы продемонстрировать свое недовольство. Члены семьи – и Джонас тоже – обсудили, как и почему он это сделал, объяснили Лили, что у этого мальчика были причины нарушить правила и что надо быть терпимее к остальным. Лили разжала кулак, ее злость исчезла.

Но теперь Джонас знал, что никакой злости Лили не испытывала. Нетерпение, раздражение – вот что она ощущала. Джонас в этом не сомневался, ведь теперь он понимал, что такое настоящая злость. В воспоминаниях он испытал на себе, что значат несправедливость и жестокость. В ответ на них его накрывала волна ярости – такое не обсуждают тихим вечером за ужином.

«Сегодня мне было грустно», – говорила Мать, и все утешали ее.

Но теперь Джонас знал, что такое настоящая грусть. Он испытал скорбь. Он знал, что скорбь не развеешь утешениями. Эти эмоции были гораздо глубже, и о них не нужно было рассказывать. Их можно было почувствовать. И вот сегодня он чувствовал счастье.

– Эшер! – Джонас заметил велосипед друга возле игрового поля.

Рядом валялись еще несколько – в выходной некоторые Правила можно было нарушить.

Он затормозил и тоже бросил велосипед на землю.

– Эш, ты где? – крикнул Джонас, озираясь. На поле он никого не видел. – Куда ты делся?

– Ты-ды-ды-ды-дыж, – завопил кто-то из-за куста. – Пиф-паф!

Девочка Таня выпрыгнула из укрытия. Скорчив гримасу, она схватилась за жи-вот.

– Ты попал в меня! – крикнула она и повалилась наземь.

– Бабах!

Джонас, застывший на краю поля, узнал голос Эшера. Он увидел, как его друг, целясь из воображаемого оружия, скачет от дерева к дереву.

– Бах! Джонас, ты на линии огня! Берегись!

Джонас отступил. Он подошел к велосипедам и присел, чтобы его не было видно. Он часто играл в эту игру раньше – игру в хороших и плохих, безобидное развлечение, позволявшее выпустить пар. Игра заканчивалась, когда все участники оказывались на земле в странных позах.

Ему и в голову раньше не приходило, что это игра в войну.

– В атаку! – крикнул кто-то из-за сарайчика с игровыми принадлежностями. Трое детей бросились вперед, паля из несуществующих ружей.

С другой стороны поля донеслось «Контратака!», и из укрытия выскочила толпа детей – Джонас заметил среди них Фиону. Они бежали и стреляли. Несколько детей вдруг замерли и, прижав руки к груди или животу, притворились, что их сильно ранили. Они попадали на землю и лежали, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

Джонаса переполняли эмоции. Сам не зная как, он очутился посреди поля.

– Ты ранен, Джонас! – крикнул Эшер из-за дерева. – Бах! Опять ранен!

Джонас был один в центре поля. Дети смотрели на него неодобрительно. Атакующие войска замерли и ждали, что он сделает дальше.

У Джонаса перед глазами стояло лицо мальчика, умирающего на поле боя. Мальчика, который умолял дать ему воды. Джонас вдруг почувствовал, что не может вздохнуть.

Один из детей поднял воображаемую винтовку и попробовал уничтожить Джонаса: «Пиф-паф!» Потом все умолкли, и тишину нарушало только прерывистое дыхание Джонаса. Он старался не заплакать.

Наконец, когда ничего так и не произошло, дети переглянулись и начали расходиться. Джонас слышал, как они берут велосипеды и уезжают. На поле остались только он, Эшер и Фиона.

– Что случилось, Джонас? Это просто игра, – сказала Фиона.

– И ты все испортил, – резко сказал Эшер.

– Не надо больше в нее играть, – попросил Джонас.

– Это меня назначили Помощником Директора Зоны Отдыха, – раздраженно сказал Эшер. – В твою зону ответа игры не входят!

– Зону ответственности, – машинально поправил его Джонас.

– Как угодно. Ты не можешь нам указывать, во что играть, даже если ты и собираешься стать новым Принимающим. – Эшер осекся. – Приношу свои извинения за то, что не отнесся к тебе с должным уважением, – пробормотал он.

– Эшер, – сказал Джонас. Он старался говорить мягко и четко, он подбирал слова, чтобы сказать именно то, что нужно: – Ты не можешь этого знать. Я и сам до недавних пор этого не знал. Это очень жестокая игра. Раньше люди…

– Я же сказал, что приношу извинения, Джонас.

Джонас вздохнул. Бесполезно. Эшер его никогда не поймет.

– Я принимаю твои извинения, Эшер, – устало проговорил он.

– Джонас, хочешь прокатиться вдоль реки? – спросила Фиона, нервно кусая губы.

Джонас взглянул на нее. Она была такой милой. На секунду он представил себе, как было бы здорово просто крутить педали, смеяться, болтать со своей подругой. Но он знал, что этому не бывать. Эти времена прошли. Он больше так не сможет. Джонас покачал головой. Его друзья отвернулись и пошли к велосипедам. Он смотрел, как они уезжают.

Джонас присел на скамейку возле сарая. Его переполняло чувство утраты. Его детство, его друзья, чувство защищенности – все это уходило. Играющие в войну дети вызывали грусть и досаду. Но он не сможет им ничего объяснить, если у них не будет воспоминаний.

Он так любил Фиону и Эшера. Но они никогда не полюбят его без воспоминаний. А он не мог им их дать. Он не мог ничего изменить. Джонас был в этом уверен.

Тем вечером Лили без умолку трещала. Она рассказывала, как прекрасно провела выходной, как играла с друзьями, как обедала на улице, как попробовала прокатиться на велосипеде Отца.

– Жду не дождусь, когда мне дадут велосипед! Отцовский для меня слишком большой. Я с него упала. Хорошо, Гейба на сиденье не было!

– Да уж, неплохо, – согласилась Мать, нахмурившись.

Гэбриэл помахал рукой, услышав свое имя. Он начал ходить неделю назад. Отец сказал, что в Воспитательном Центре всегда устраивают праздник по этому поводу. А еще начинают применять дисциплинарный прут. Отец приносил прут домой, на случай если Гэбриэл будет плохо себя вести. Но Гэбриэл был веселым и послушным малышом. Он ковылял по комнате и смеялся: «Ге! Ге!» – так он произносил свое имя.

Лицо Джонаса просветлело. День выдался непростым, несмотря на прекрасное начало. Джонас отогнал мрачные мысли. Он подумал, что пора учить Лили кататься на велосипеде, чтобы она могла гордо проехаться по коммуне после Церемонии Девятилетних. Трудно поверить, но Церемония уже скоро, почти год прошел с тех пор, как он стал Двенадцатилетним.

Джонас улыбался, глядя, как малыш аккуратно переставляет ножки, радуясь каждому шагу.

– Сегодня лягу спать пораньше, – сообщил Отец. – Завтра у меня трудный день. Близнецы родятся завтра, и тест показал, что они абсолютно одинаковые.

– Одного сюда, другого туда, – пропела Лили. – Одного сюда, другого туда…