Белый Шанхай Барякина Эльвира

1

– Вы с ума ушли, – сказал Иржи, когда Нина объявила ему что они остановятся в «Астор Хаусе». – Нас сразу догонит полиция!

– Ерунда. Дорогой отель – это последнее место, где будут искать нелегалов.

Утреннее небо. Пар изо рта. Нина ехала на рикше по залитому солнцем городу. Главное – не трусить. Шестьсот долларов сделала из воздуха, будет и миллион.

У дверей «Астор Хауса» – швейцар в алой куртке. В вестибюле – мраморные полы, яркие люстры. Нина уже забыла, что так бывает.

К ним подлетел носильщик, оглядел недоуменным взглядом: белые люди, а вид потрепанный – как же так?

Нина расправила плечи:

– Иржи, отдайте ему мешок.

Клерк за стойкой насторожился, когда Нина потребовала номер первого класса.

– Вы хотите задаток? – спросила она по-французски. – Я готова.

Вид пачки денег тут же рассеял сомнения.

– Нет-нет, мадам. В Шанхае все расплачиваются расписками. Мы выставим счет позже.

Окна с витражами, ковры, стены обшиты красным деревом. Носильщик выудил из кармана ключи и открыл номер:

– Месье, мадам, прошу!

Нина раздернула занавески на окне: вид на набережную, на мост.

– Кажется, я люблю этот город.

Иржи сел на край полосатого стула:

– Много денег уйдет. Нам надо экономить.

Нина посмотрела ему в глаза:

– Если хотите быть королем, учитесь держать, а не подавать скипетр.

Сидеть в белом халате с полотенцем на голове, пить кофе из золоченой чашки…

– Иржи, идите помойтесь! Сейчас мы пойдем по магазинам. С нами никто не станет разговаривать, если мы будем выглядеть как бродяги. «Астор Хаус» и модные туфли – это лучшая визитная карточка.

Выйдя из номера, они наткнулись на галерею, обрамляющую танцевальный зал с расписными сводчатыми потолками. Внизу играл оркестр, кружили пары.

Нина смотрела на дам. Пояса нынче носят на бедрах, застегивают на боку, спина и плечи голые – ого!

– Иржи, что это за музыка?

– Не знаю. Я ранее такой не слышал.

– А еще артист! – развеселилась Нина. – Эх, мы с вами безнадежно отстали от жизни.

Иржи спросил у мальчика-лифтера, оказалось, что музыка называется «джаз», а происходящее внизу – «тиффин», завтрак с коктейлями и танцами.

2

Вечером Нина лежала в кровати и, как книжку, читала меню из французского ресторана:

– Филе каплуна с пюре из каштанов. Жареный фазан на гренках с соусом из мяса вальдшнепа, бекона, анчоусов и трюфелей. Холодная рыба «Мандарин» с диким рисом, приправленным шафраном.

Ноги гудели, голова кружилась от несуществующей корабельной качки. На полу валялись коробки с покупками – предметы первой женской необходимости, как сказал Иржи.

До войны Нина была в Москве, потом в Париже и видела универсальные магазины в несколько этажей. Куда им до громад «Wing On» и «Sincere»! Американские фотокамеры, шотландский виски, английская кожа, самопишущие перья… Там же, над торговыми рядами, – синематограф, пекинская опера и рестораны. На крыше – зимний сад.

В магазинах тоже не платили денег, достаточно было дать визитную карточку отеля и расписаться. Приказчики в длинных серых халатах валили на прилавок рулоны шелка, надрезали невесомую ткань и дальше разрывали руками.

– Bye-bye makee pay. My send chit.[11]

За обедом Лабуда все смотрел на нарядную Нину, на свое отражение в зеркальной стене – пиджак, сорочка, галстук. Волосы подстрижены и смазаны бриолином. Он не верил своим глазам.

Нина вынула из сумки серебряный портсигар и положила перед ним:

– Это вам.

– Зачем? Я не умею курить.

– Богатство – это возможность покупать ненужные вещи.

Нине было смешно. Она таскала за собой Иржи и хвасталась Шанхаем, будто это был ее город.

– А наши-то все сидят на кораблях, – сказала она, поднявшись в номер.

Иржи онемел и оглох от Шанхая, Нина – опьянела. В раю на каникулах.

Залезть в постель, как в нору, читать меню, изнемогать от чистоты и свежести. Иржи тихонько поскребся в дверь. В шелковом халате с пояском он выглядел как курортник.

– Нина, я ненарочно тревожу вас. Но сомнения такие неприятные… Из какого места мы возьмем денег, чтобы расплатиться? – Он показал глазами на покупки.

Нина пожала плечами:

– Напечатаю в газетах объявления: «Поговорю об умном с умными людьми. Сто долларов в час». Это лучшее из удовольствий.

– В Японии таких женщин называют «гэй-ся», гейша. Им два доллара дают.

1

– Опять опоздала, – проворчал кассир, когда Ада протянула ему танцевальные билеты за прошлую ночь. – Марта сказала: если будешь приходить позже семи, билеты на деньги не менять.

Такси-гёрл толпились в прокуренной гримерке – наряжались, подвивали челки. Черноглазая Бэтти – красивая и буйная – распахнула дверь:

– Управляющий велел гардеробщику убирать под замок мое пальто, чтобы я не убегала раньше времени с «золотыми жилами».

Ей посочувствовали:

– Да, негативно…

У девушек в «Гаване» был свой диалект английского языка. Богачей называли «золотыми жилами», а их партнерш – «старательницами». Скучный мужчина, не умеющий танцевать, – это «огурец»; мужчина без средств – «ложная тревога». «Слесарь» – тот, кто подкладывает в карман железки (чтобы они звенели и все думали, что у него много серебра). Самые лучшие – красавцы «ящеры»: молодые, наглые, белозубые. У них всегда есть доллары, но деньги для них – пыль.

Бэтти никак не могла разобраться, кто она – такси-гёрл или проститутка. И танцы, и любовь обожала.

Красное платье с бахромой. Алые губы. Ни стыда ни совести.

Ада наблюдала за ней украдкой, восхищалась, но не подходила. Бэтти как-то вырвала у нее папиросу: «Брось каку! Мала еще!» А сама говорила, что курение – лучшее средство от ангины.

В гримерку сунулся управляющий – без стука. Девушки завизжали, прикрываясь.

– Эй ты, русская, тебя хозяйка зовет, – бросил он равнодушно.

Марта сидела наверху, в маленьком кабинете. Все стены увешаны фарфоровыми тарелками с видами городов: Париж, Вена, Флоренция, – Марта их собирала.

– Садись, – сказала она, показывая Аде на старинное, обитое парчой кресло. – Из муниципалитета опять прислали бумагу: хотят, чтобы я представила списки работающих в заведении. Как твое полное имя и адрес?

Ада назвала.

– Национальность?

– Я американка.

Ада три раза ходила в консульство, но злой морской пехотинец не пустил ее:

– Паспорт есть? Нет? Ну и проваливай!

– Но у меня папа из Техаса! И тетя Клэр!

– Проваливай!

В графе «национальность» Марта написала «русская».

– Замужем? Напишем «да».

– Мы с Климом просто снимаем комнату на двоих!

– Не имеет значения. Иди работай.

Ада медленно побрела вниз по лестнице.

Клим не думал о ней, не считал ее женщиной. Он вставал рано, несколько раз отжимался – крест на тонкой цепочке тихонько звякал о дощатый пол.

– Ада, в Сюйцзяхуэй есть детский дом – там живут русские девочки… Хочешь туда?

Убила бы!

– В детдоме тебя хоть вышивать научат. А в «Гаване» ты каждый день пьешь и табачищем дышишь.

– Сами меня туда привели.

Он надевал куртку и уходил. Куда – неизвестно.

Другие взрослые в другой жизни видели в Аде сокровище.

– Это необыкновенный ребенок, – говорила бабушка. – В четыре года читала, в пять – стихи писала и по-русски, и по-английски. Да еще красавица! Одна коса чего стоит – загляденье!

Бэтти сказала, что Ада должна отрезать косу и сделать себе модную «волну».

– А то выглядишь как китайская прачка.

Ни Бэтти, ни Марте, ни Климу не было дела до ее талантов. Ада чувствовала себя золотом под ногами слепых.

2

Под утро нагрянули португальские моряки: выпили вина, потанцевали. Ада заработала шестнадцать билетов, и все с одним парнем. У него были страшные, точно гнилые, ногти. Аду в дрожь бросало, когда он касался ее: «Какая-нибудь болезнь – вдруг пристанет?»

Посетители ушли. Официанты ставили на столы перевернутые стулья. Растрепавшаяся Бэтти спустилась в залу, кинула ключи от номера управляющему:

– Теперь доволен?

Иногда она так делала – забирала какого-нибудь «ящера» наверх и доводила его до бессилия. Стоило это очень дорого.

Бэтти подошла к Марио – единственному платному танцору в «Гаване»:

– Покружи меня.

Марио называли «большевиком», потому что он никогда ни за что не платил. У него была работа в магазине «Музыка и техника», но он все равно приходил в «Гавану». Он жил танцами.

Пластинка Карлоса Гарделя, великого аргентинца: «Mi noche triste» – «Моя грустная ночь».

Ада сидела, уронив руки на стол, и смотрела, как Бэтти и Марио танцуют танго в полутьме. Красивые животные.

– Твой муж придет сегодня за тобой? – спросил управляющий.

Ада дернулась:

– Он не муж… Он просто…

– Но он тебя содержит?

– Кто? Клим? Да это я его содержу!

– А, сутенер, значит…

В «Гаване» никто не думал о любви. Всех интересовали только деньги.

1

Вот уже несколько недель Клим болтался без дела. Марта оказалась права: если ты не инженер, не плотник или не оперная звезда, работу в Шанхае не найти. Кому нужен репортер со слабым английским? Говорить – это одно, а писать – совсем другое. Нет документов – никто на тебя даже не посмотрит.

Восстановить паспорт Клим не мог – между Китаем и Аргентиной не было дипломатических отношений. Ближайший аргентинский консул – через Тихий океан.

Старые приятели разъехались, последней надеждой был Марк Донэлл, хозяин чайной компании, где когда-то служил Клим. Прийти с повинной, сказать, что начальство оказалось право насчет Джя-Джя?

Когда-то Донэлл жил в «Палас-отеле» – так было и дешевле, и удобнее.

Клим вошел в залитый электрическим светом вестибюль. Ковры, пальмы в кадках; солидные постояльцы в креслах дожидались отправки чемоданов.

– Мистер Донэлл только вчера в Японию уехал, – сказал Климу портье за стойкой.

Верх невезения.

– А фирму кому он передал?

– Никому. С ним несчастье произошло: он продал лошадь сыну военного губернатора Лу Юнсяна, а она взяла и скинула мальчишку, да еще копытом приложила. Ее, конечно, пристрелили, а Лу поклялся разделаться с Донэллом: он подумал, что ему специально подсунули норовистую скотину. Вы знаете китайцев – им везде мерещатся заговоры против их чести. С сыновьями губернатора не шутят, вот Донэлл и решил убраться из города, пока не поздно.

– Спасибо, понятно, – отозвался Клим.

Он направился к дверям, но его остановила молодая дама, сидевшая в кресле. Рыжая, в клетчатом костюме, на руках – широкие браслеты, на кофточке третья пуговица не застегнута.

– Простите, вы русский? Я заметила по акценту.

Клим кивнул. Ресницы у дамы были странные: светлые у основания и будто отделенные от век. Передние зубы чуть-чуть наезжали друг на друга.

Дама протянула ладонь:

– Меня зовут Эдна Бернар. Я работаю в англоязычной газете «Ежедневные новости Северного Китая».

Клим приосанился:

– Клим Рогов. Газета «Нижегородская коммуна» и другие примечательные издания.

– Вы журналист?

– Так точно. А вы американка?

– Тоже слышно по акценту? – рассмеялась она. – Я из Сан-Франциско.

Розовые кружева мелькнули между второй и третьей пуговками.

– Мне надо написать заметку о беженцах, которые прибыли на кораблях Старка, – сказала Эдна. – Как они живут, на что надеются? Но я не знаю русского языка. Договорилась встретиться здесь с одним человеком, а он не пришел.

У Клима забилось сердце.

– Я расскажу вам все и обо всех.

2

Во время учебы Эдна была председателем дюжины студенческих комитетов и главным редактором либерального университетского журнала. Яростные диспуты о праве женщины голосовать, летние поездки в Вашингтон – чтобы стоять с плакатами у Белого дома и требовать свободы, равноправия и прекращения войны…

– Но это… так неженственно! – изумлялись приятели.

Эдна хохотала, а вслед за ней начинали улыбаться и бестактные друзья. Ее никак нельзя было упрекнуть в неженственности. Она была грациозна, как эльф из детской книжки. Рыжая, веснушчатая, громкая, знающая в двадцать раз больше девиц своего возраста – такой барышне полагалось иметь необычные убеждения.

Над ее столом висела карта мира, на столе лежали книги Дарвина и автобиография Эммелин Панкхёрст.[12]

Эдна приехала в Шанхай в гости к сестре. Город показался ей яйцом доисторического чудовища, непонятно как сохранившимся до наших дней. Люди ездили на людях, при входе в парк висела табличка: «Цветы не рвать, деревья не ломать, собак не выгуливать. Китайцы, за исключением работающих кули,[13] не допускаются». Снаружи, за скорлупой, могло происходить все что угодно, но белых людей внутри «яйца» это не волновало. Они создали себе прекрасный мир: деньги лились рекой, кредит давался под честное слово белого человека. «Яйцо» высиживали метрополии, в казну которых Шанхай не платил ни цента.

«Мужчины здесь целуют дамам руки, – писала Эдна матери. – Никаких рукопожатий. Они как будто заразились от китайцев презрением к женщине. Конечно, они не запирают их дома и не бинтуют им ноги, но предполагается, что идеальная супруга – это леди с хорошим вкусом, любящая детей и умеющая вести хозяйство. Ни о каком умственном развитии даже речи не идет.

Дамы считают, что работать могут только те из них, кому не повезло с супругом. Они рожают детей, отдают их на попечение нянек, а сами сидят по клубам – играют в карты и обсуждают друг друга за глаза. Именно так проводит время наша Лиззи».

– Неужели ты не скучаешь по дому? – спросила Эдна сестру.

В ответ Лиззи таинственно улыбнулась:

– Ты скоро сама поймешь. В Америке в твою необыкновенность верит только мама. А здесь, в Шанхае, ты необыкновенна уже потому, что ты белая. Нас мало – несколько десятков тысяч на миллионный город, – но мир вращается вокруг нас. Чтобы отпроситься на день, слуги врут о похоронах несуществующих родственников: им стыдно, что у них есть свои дела. Китайские воспитанницы монастырей просят у тебя автограф на память, ибо ты принадлежишь к высшей расе.

Эдна решила, что отправится домой на первом же пароходе, но на балу у британского консула она познакомилась с Даниэлем Бернаром, хозяином чайной компании.

Блестящий интеллектуал, спортсмен, коллекционер редкостей и толковый бизнесмен… Теперь Эдна и думать не могла об отъезде. Свадьбу справили в кратчайшие сроки, без родителей, – Даниэлю надо было в Европу по делам.

Муж уехал, и Эдна сразу соскучилась. Посыльные тащили в дом свадебные дары от китайских знакомых Даниэля. Каждому надо было отправить благодарственную открытку: Эдна две недели не вставала из-за письменного стола.

– Свитки – в кладовку, в медные тазы посадим герань, – распоряжалась она.

Горничная пришла в ужас:

– Что вы, мисси! Это для купания вашего первенца!

– Я не хочу детей.

– Как?!

Весь вечер слуги перешептывались и глядели на хозяйку с беспокойством.

Эдна маялась. Сестре было неинтересно слушать о ее любви. Лиззи получила свежий номер «Cosmopolitan» и не могла думать ни о чем, кроме платьев «под фараоншу».

– Представляешь, в Египте нашли какую-то гробницу, я забыла какого царя… Тутунхамон или Тутанхамон – черт его знает… Открытие века, говорят, так что в этом сезоне самым модным будет египетский стиль.

«Мне нужно какое-то дело, а то я сойду с ума», – подумала Эдна.

Через две недели она опубликовала первую статью в местной газете.

3

Редакция «Ежедневных новостей Северного Китая» изумила Эдну: в ней не было и намека на шумную вольницу университетских изданий. Здесь ценили талант, но к нему полагались профессионализм, знание теории и истории журналистики, умение подавать конфликт, выстраивать композицию, составлять заголовки. Целая наука!

– Я думала, у вас здесь что-то вроде провинциальной доски объявлений, – призналась Эдна мистеру Грину, главному редактору.

Он засмеялся:

– Мы – лучшее издание в этой части света.

Ему льстил восторг Эдны.

– Начните с заметок в рубрику «События и происшествия», – посоветовал он. – Не хватайтесь сразу за аналитику. Если пианист не может играть гаммы, то ему и с серьезной пьесой не справиться. А если двигаться постепенно, шаг за шагом, то со временем выйдет толк.

Эдна внутренне сопротивлялась: ей не хотелось писать о тайфунах и залитых подвалах ткацких фабрик. Политика, дипломатия, общественные пороки и скрытые механизмы управления колониальным миром – вот что ее увлекало. Но мистер Грин был прав: любому искусству надо учиться с азов.

Эдна остро завидовала лучшему журналисту Шанхая – Майклу Весборо. Они вместе играли в теннис.

– У меня есть хобби, – как-то сказал он после очередного сета. – Я коллекционирую статьи, перепечатанные без моего разрешения в туземной прессе. Это верный признак успеха: если удачный материал – тут же передерут.

Эдна отправляла матери денежные переводы и рассказывала ей о своих планах: «Вот увидите, мама, однажды я получу Пулицеровскую премию. Дорогу осилит идущий, но я надеюсь найти короткий путь, чтобы первой прийти к финишу».

Чтобы добыть материал для одной статьи, Эдне приходилось целый день носиться по городу. Она работала медленно, тщательно взвешивая фразы даже в пустяковой заметке о драке нищих. Она училась играть словами, и ей было страшно жаль времени, потраченного на беготню.

Клим Рогов подвернулся ей очень кстати. Он знал русский и испанский в совершенстве. Английский – достаточно, шанхайский диалект – прилично. У него был опыт репортерской работы – как раз то, что требуется. Если он будет поставлять материалы, а Эдна – писать, она продвинется наверх гораздо быстрее.