Ангел в темноте Лешко Юлия
– Интересно же про все: про любовь, про спорт, про жизнь. Начнем, конечно, про спорт. Греко-римская борьба… Пять раз произнести вслух – уже какой-то разговор. А там уж, как пойдет. Помните, как мне полковник милиции Бродского в эфире читал? «Прощай, позабудь и не обессудь. А письма сожги, как мост. Да будет мужественным твой путь, да будет он прям и прост».
Ольга смотрит на меня как-то особенно внимательно и вдруг говорит:
– Рита, по-моему, тебе надо думать об авторской программе. Ты созрела. А вот «Утро» явно переросла.
Так, сразу я ничего не говорю, не до такой степени мы накоротке, но спросить-то можно!
– Ольга Васильевна, это вы мне комплимент сделали или намекаете, что я уже не вписываюсь в молодежный формат?
Она даже хмурится недовольно:
– Брось, Рита. Какое там, «не вписываешься», при чем тут молодежный формат. Ты замечательно работаешь! Но рамки тебе тесноваты. Я же не зря про «отсебятину»… Если дать тебе волю, ты сама придумаешь вопросы и так «раскрутишь» собеседника, как никто! Люди с тобой хотят разговаривать, с тобой лично, это очень важно… Ты же наша Опра Уинфри!
Я задумываюсь: ведь подобные мысли мне уже приходили в голову. Не про Опру, конечно, мании величия у меня нет. Но… в конце концов, я же не собираюсь «будить страну» до пенсии. И мне есть, чем поделиться с экрана, кроме лучезарной улыбки.
Ольга Васильевна наблюдает за мной. И «забрасывает» еще одну «удочку»:
– Назвать передачу как-нибудь… Может, «Мастера и Маргарита»?
Я отрицательно качаю головой:
– Очень уж в лоб… И претенциозно. Нет, тут надо подумать.
Ольга даже смеется от удовольствия:
– Вот видишь, я права! Ты уже не хочешь слушать и соглашаться. У тебя обо всем свое мнение.
Пожалуй, Ольга Васильевна права. Я киваю задумчиво, а она продолжает:
– Рита, поверь моему опыту. Я тебя старше и здесь – всю жизнь, со студенческой скамьи, буквально. Еще студенткой бегала по заданиям, куда пошлют. Ты просто рождена для телевидения. С этим действительно или рождаются, или нет.
Целый день вспоминаю этот разговор. Он очень важен для меня и во многом объясняет мой внутренний «раздрызг»: да, мне хочется делать больше, чем я делаю. Я еще не знаю как, но, по-моему, знаю что.
А завтра поговорю с плечистыми ребятами из сборной по греко-римской борьбе: пусть научат меня, как укладывать судьбу «на обе лопатки» и выигрывать хотя бы «серебро»…
Я еду к маме. Еду в ее новую квартиру, которую сама ей и подарила. «Сама» – это, конечно, перебор, «сама» – это Миша, его деньги. Он у нас основной добытчик на всю семью. Иначе никак не получается, да и по определению, так сказать, не может быть: у него реальное дело, он (вернее, его «сотоварищи» – фирма) производит конкретную продукцию – такую же весомую, как все, что он говорит и делает. Это асфальтовая плитка, маленькие тяжеленькие «паззлы», которые своим фигурным панцирем покрыли уже почти весь наш город. Раньше, когда дело только раскручивалось, он радовался, как ребенок, оказавшись на улице, вымощенной «своей» плиткой: обязательно топнет по ней ногой и скажет: «Наша земля!»
Но, конечно, если бы не моя ласковая убедительность, у мамы не было бы новой квартиры, совсем недалеко от нашей собственной.
Я родилась в деревне, вернее, в маленьком поселке городского типа под Молодечно. И ничего из этого самого раннего детства не помню: вскоре после моего рождения семья переехала в районный центр. Позже мама рассказывала, как радовалась новой «благоустроенной» квартире: она была в центре Молодечно, на пятом этаже, внизу, как на ладони, располагался городской рынок. Это казалось маме пределом ее мечтаний, и это, наконец, воплотилось в жизнь!
Когда я подросла, и мы с ней стали подружками, мама делилась: «Я всегда знала, что буду жить в большом городе, буду смотреть вечером в окно и видеть море огней!» И показывала мне это «море огней» – по-разному светящиеся окна в квартирах таких же пятиэтажек, габариты проезжающих по нешироким улицам машин, уличные фонари, ночное освещение рынка…
Когда я стала взрослой и уехала учиться в столицу, родители объявили мне, что вместе жить больше не будут. Семью они сохраняли исключительно ради меня: старший брат уже был женат, давно жил отдельно. Это, конечно, для меня, семнадцатилетней, не стало страшным открытием: и не такие взрослые дети все чувствуют и замечают, даже если родители «шифруются». А наши семейные проблемы были слишком очевидны: папа часто «давал повод». Родители развелись, а вот жить пришлось все равно вместе, просто по разным комнатам, как соседи.
В общем, спустя год я вышла замуж. А через несколько лет, когда у меня родилась Катька, мама приехала помогать мне на первых порах, да так и осталась. А папа и сегодня живет в нашей маленькой квартирке в Молодечно, в комнате с видом на «море огней». Я часто бываю у него, так часто, как могу. Это мой папа, и я его люблю и жалею…
Конечно, мне очень повезло с мужем. Отчуждение, возникшее между нами, – это только моя вина. Объяснить все это я могу, а вот исправить что-то? Не знаю, не знаю…
Да, мамина квартира… Сначала мы приобрели новую для нас, с расчетом, что мама будет по-прежнему жить с нами вместе. Дело в том, что вот этой анекдотической пошлятины по поводу «тещи и зятя» в нашей семье никогда не было.
Это не значит, что они с Мишей были «не разлей вода». Но мама, раз и навсегда оценив спокойную надежность моего мужа и поверив ему, очень уважала его. И даже в наших ссорах всегда принимала его сторону. Он-то об этом и не знал, но именно мама могла найти для меня такие слова, что я складывала лапки ковшиком и бежала мириться. Однажды, после очередной нашей размолвки, она сказала мне: «Ему тридцать, а у него уже виски седеют. Думаешь, легко ему? И еще твои свинячьи выходки терпеть…»
Сочетание ее душевной теплоты и простонародной грубости меня мигом приводили в чувство. И становилось жалко Мишу, в ту пору действительно загибавшегося на производстве, и себя, эгоистку, и маму, наверное, жалевшую и меня, и его, и себя.
Еще запомнился случай. Поругались мы с мужем, как водится, сижу, надутая, у мамы в комнате, шиплю ей все, что недовысказала ему. А она так буднично, вполголоса говорит: «Ну, разведись с ним, где еще такого доброго, такого смешного найдешь?» И слезы у меня хлынули потоком, и побежала к своему, действительно доброму, действительно смешному…
А какие претензии к мужу я выдвигала тогда? Стыдно даже вспоминать. Дома бывал мало. С Катькой не гулял. Денег тоже не хватало. Ах, да, еще не проявлял ко мне должного внимания. Попросту говоря, со мной не спал. И ведь причины его мужских проблем были мне понятны, они уважительными были, эти причины, даже, пожалуй, социальными. Трудным было «перестроечное» время: финансовая неразбериха, общая нестабильность, дефицит. Но нет! Шашки наголо и в бой! Дура… И как его хватило на все: и дело свое отстоять, и мои истерики вытерпеть? Может, чувствовал, если уж он дрогнет, то Екатерина Дмитриевна костьми ляжет, а семью дочери сбережет. Нет, конечно, свою семью. Ведь мы по-прежнему семья.
Мама много лет терпела и ждала, когда ее горячо любимый гулена угомонится. Сдалась только тогда, когда гулянка, по понятным причинам, прекратилась, а началась пьянка – по тем же понятным причинам.
Вот мамин дом на Некрасова. Высокая «башня», построенная по новой, какой-то то ли «каркасной», то ли «монолитной» технологии. Смотрю на это торжество современного градостроительства с гордостью. Да не только за то, что свой дочерний долг – хотя бы и при помощи мужа – перед матерью выполнила, а просто: люблю свой город! Так здорово смотреть на эти дома-супермодели, раскрашенные в яркие теплые цвета, и мечтать, что все в нашей жизни будет хорошо: чисто, прочно, надежно, достойно. Мы ведь уже живем в таких домах! Вот они – потрогать можно, потопать, сказать: «Наша земля!»
Мама открывает дверь с ручкой и листком бумаги в руках:
– Привет, доча, – и убегает в комнату. Оттуда кричит: – Проходи, я сейчас, рецептик один запишу только…
Прав был герой одного старого фильма: «Ничего не будет: одно телевидение!» На работе у меня телевидение, дома – во всех комнатах, прихожу к маме – вот оно!
Захожу в комнату. Рецепт не кулинарный: целитель-самоучка Халатов на пару с некогда популярной актрисой поучает малообразованных домохозяек, как беречь здоровье. Актриса говорит почти так же много, как и Халатов, улыбаясь при этом, как Гуинплен. Углы ее накачанного силиконом (или жиром с ягодиц, не знаю…) рта подтянуты вверх, но латексный натянутый лоб и лишенные мимических морщин глаза как будто не принимают участия в улыбке. Если абстрагироваться от ее трескотни, и просто смотреть в глаза… Ужас! Да, но «человек, который смеется» хоть попал в руки жестоким изуверам, а эта богатая дама по доброй воле легла под нож пластического хирурга.
– И чему ты у них учишься? – спрашиваю я, садясь с мамой рядом на диван.
– Нужно с утра выпивать стакан минеральной воды с ложкой меда и соком половины лимона, – говорит мама, все еще глядя на экран. – Это полезно для обмена веществ, а значит для кожи, волос, общего тонуса. Напиток – тормоз для старения.
– Стареть нужно с достоинством, – неожиданно назидательно изрекаю я. Неожиданно для самой себя, потому что проблема старения занимает меня последние дни больше, чем хотелось бы.
Мама смеется:
– Вот и ложились. Я, кажется, только этим и занимаюсь все время: старею с достоинством.
Я спохватываюсь:
– Мам, да я не про тебя, про себя. Настраиваться как-то надо на новый возраст, чтобы не выглядеть смешно. Ну, помнишь ту байку про кинозвезду: «Маленькая девочка… Девушка… Молодая женщина… Молодая женщина… Молодая женщина… Бабушка умерла». Вон, как эта мумия.
Киваю на экран, где Халатов со своей свежемороженой коллегой уже прощаются с телезрителями.
Мама замечает:
– Да уж, зря она так с собой. Нос зачем-то поправила, губы надула. Зря, у нее в молодости носик был курносый, глаза синие, блондинка… Чего еще хотеть? Такая была миловидная.
Сочетание этих «особых примет» полностью совпадает с набором прелестей Алисы. Вспоминаю Алису, и все мои проблемы встают передо мной «в полный рост». И я решаюсь поделиться ими с мамой.
– Знаешь, мама, я номинирована на «Золотую Телевышку» в этом году. Но почти наверняка мне ее не присудят, – от частого повторения, видимо, эти слова я уже могу произносить спокойно, почти без выражения. Уже хорошо.
– Почему? – растерянно спрашивает мама. – Нет, так нечестно. Несправедливо! Когда я бываю в санатории, у меня все просят твой автограф, ну вот все. Как узнают, что я мама Риты Дубровской, так сразу улыбки, вопросы… Ты очень популярная! Я тобой так горжусь! Вот поеду на Нарочь, ты мне подготовь автографы – отвезу всем девочкам из персонала, которые просили. И фотографии дай, они будут рады.
– Я фотографии с автографами дам, конечно. Даже календарики дам, – дело в том, что у нас же на канале их специально печатают для «промоушена», у меня их вагон, – но я не об этом, мама.
– А о чем? – мама смотрит, чуть отклонив голову, как бы со стороны. И вдруг – как обухом: – С Мишей что-то не так?
А я, не сгруппировавшись вовремя, отвечаю, как есть:
– И с Мишей тоже.
Мама встает и выключает без толку вещающий телевизор. Садится в кресло, которое стоит у стены. Как будто отодвигается от меня. Да, тут поддержки не жди.
– В чем дело-то? – устало спрашивает мама.
– Во мне, – честно отвечаю я. – Я чувствую, что ко мне все просто привыкли, что ли. Зрители, коллеги, муж. Я расту, изменяюсь, старею, наконец. И отдаю им всем больше, чем получаю! Я просто обозначена как-то, ну и ладно. Наверное, мне этого уже мало.
– Тебе хочется большого и сильного чувства от них от всех? – надо же, мама иронизирует. А я не буду:
– Да, ответного чувства.
Мама настроена юмористически:
– С мужем – это понятно. Хотя мне кажется, Миша относится к тебе даже лучше, чем…
– Чем заслуживаю? – кротко вопрошаю я.
– Нет, чем раньше. Ну ладно, это мое мнение. А как ты проверишь, вот со зрителями? Они должны поцеловать экран, когда ты на нем появляешься?
Как я легко начинаю злиться в последнее время!
– Знаешь, легче всего смеяться над тем, чего не понимаешь. Попробую на примерах из жизни… Миша – бизнесмен. Он работает, вкладывает деньги, ну что еще… Разрабатывает стратегию, строит планы, реализует их. И конечный результат – налицо. Ты воспитываешь мою дочь, меня воспитываешь до сих пор («просвистело и ухнуло прямо в мой огород», как говорит мама), и результат тоже виден.
– Заметен, прямо скажем, – вставляет мама свои ответные «пять копеек».
– А у меня результат может быть один – признание коллег, профессионалов. Потому что их признание – это реальное подтверждение моей пусть не очень заметной, но вовсе не призрачной популярности у зрителей. Все связано. И знаешь, не так обидно, когда работаешь год из года, и это воспринимается как должное. Обидно, когда вроде бы заметили, но решили ничем не отмечать. По здравому, так сказать, размышлению.
Мама обдумывает мои слова. Я молчу. Не жду, что она выдаст какую-то сентенцию, которая меня утешит или объяснит что-то. Что объяснять, зачем утешать… Так и происходит: утирать мои невидимые миру слезы никто не собирается.
– Пойдем, чаю попьем, – говорит мама, направляясь на кухню.
Мы пьем чай и едим чудные пирожки с капустой и картошкой. Мама не боится располнеть: очень уж она у меня энергичная. Я, будем считать, тоже.
За окном вечереет. Сгущаются сумерки. Мама поворачивает голову смотрит в окно. У нее красивый профиль: правильный нос, брови вразлет… Мне достались мамины брови и папин нос. Давно я не ездила к папе, в Молодечно… И мама вдруг говорит, будто подслушав мои мысли:
– Помнишь, я тебе говорила давно: «Однажды я буду жить в городе, и у меня за окном будет море огней». Думала, что это про ту нашу квартирку, в Молодечно, а это было про вот этот мой дом. Смотри, какие огни внизу… Спасибо вам, дети, вы у меня лучше всех.
Горло перехватывает… А внизу сияет и переливается вечерней светомузыкой столица. Вон там, чуть левее – проспект Победителей, высотные отели, казино, реклама, если посмотреть на восток – сверкает разными цветами «бриллиант» Национальной библиотеки. Столичные дороги пестрят светлячками машин, автобусов, трамваев… Мама отводит глаза от окна, с будничным звяком ставит чашку на стол, смотрит на меня и произносит:
– А теперь рассказывай, что у вас все-таки случилось с Мишей. Или с кем-то другим?
Глава 7
«Звездный бал»
Как все началось? Красиво…
На нашем канале запустили очередную «развлекаловку», супер-пупер-мега-шоу: лицензионный проект «Звездный бал». Обкатанный, кажется, уже во всем мире, и во всем мире имеющий успех: медийные персоны танцуют с профессионалами, пары соревнуются, что-то там выигрывают. Кто-то сразу умеет танцевать, кто-то учится на глазах у зрителей. Правда, интересно! И шоу продолжается бесконечно: зрелище того стоит. Зрители в восторге, звезды, по-моему, еще больше восхищены. Замечательно!
Сразу было решено, что вести программу буду я: во-первых, я хорошо вписываюсь в формат, во-вторых, сама неплохо танцую. Оставалось только найти мне партнера-ведущего. Предполагалось, что мы, ведущие, сами должны хоть немного потанцевать, не для конкурса, конечно, а для антуража – это логически вписывается в контекст шоу: пара-тройка па в кадре должна смотреться эффектно. И тут выяснилось, что единственный из моих коллег, кто умеет танцевать, это Игорь Сорокин. Но он ниже меня ростом и смотримся мы рядом просто забавно. То, что симпатяга Игорь ниже меня, и раньше бросалось в глаза, это очевидно. Но в данной ситуации этот факт было до слез обидно признавать: танцует-то он и правда великолепно – долгое время занимался в студии бального танца.
Была сделана попытка подыскать замену мне по принципу «те же данные, но ниже ростом». Ни одна кандидатура не прошла («браво, Рита!»): здесь очень важен момент импровизации, а импровизировать в кадре трудно порой даже лучшим из нас. Я умею.
Вернулись на исходную позицию и стали «скрести по сусекам» в поисках партнера для меня. Предложенный в качестве варианта конферансье из мюзик-холла, остряк, умница, хохотун с ослепительной улыбкой, довольно сносно танцующий вальс, не подошел тоже. Чтобы вписаться в формат и общаться с нашими звездами на равных, ему пришлось бы тщательно изучать их творческие и личные биографии. Он их попросту не знал! Кроме, разумеется, поющих на эстраде. А ведь для участия в конкурсе были заявлены и киноактеры, и спортсмены, и музыканты, и циркачи. Со многими из них я знакома лично, почти все были у меня в утреннем эфире, некоторые – не по одному разу. Итак, нужен был человек, отвечающий вот таким суровым требованиям: «свой среди своих», знающий всех не понаслышке, высокий, красивый, обаятельный, умеющий и поддержать конкурсантов, и пошутить экспромтом, и главное – танцевать!
И тогда свою кандидатуру предложил он, сам Сергей Александрович Сосновский, наш многоуважаемый шеф. Оказалось, что в юности он тоже увлекался бальными танцами.
О-о-о… Как он вошел в студию! Конечно, я его видела не в первый и даже не в сто первый раз. Но увидела все же впервые.
«С чего начнем?» – спросил он. «С танца!» – бойко ответила я.
С танца все и началось…
Несколько фонограмм он взмахом руки отменил: «Нет, не фокстрот, нет, не ча-ча-ча…» А когда раздалось тягучее танго «Stop» из фильма «Горькая луна», он сделал знак: «Да!»
И обнял меня.
Я вспоминаю этот момент каждый раз, когда он прикасается ко мне. Хотя это неповторимо. Кто-то говорит о своих первых ощущениях, что это похоже на удар током. Нет, конечно. Я, привыкшая связывать с «живой жизнью» самые смелые фантазии, не буду даже вспоминать про поражение электричеством. Испытала однажды на себе, еще в раннем детстве. Там – болевой шок, пусть сиюминутный, здесь же был чистый чувственный восторг!
Как и положено в танго, одной вытянутой рукой он взял и приподнял мою, другой обнял меня чуть выше талии. И «сообщил движение» нашей паре, двинув меня в нужную сторону. Он смотрел мне в глаза, и эти глаза улыбались. Но лицо оставалось чуть отстраненным – так ведь и нужно танцевать танго! А вот я улыбалась, как дура, потому что меня никто и никогда так не кружил, не обнимал, не отталкивал и не принимал в объятия, как он. Хриплый голос певицы Сэм Браун уносился все выше, а моя танцующая душа летела в сверкающую пропасть. Существительное «пропасть» и глагол «пропасть», как можно заметить, однокоренные слова. У них ударение в разных местах, а по смыслу они очень близки. Вот я и пропала. Я влюбилась.
Мы танцевали и танцевали, а потом фонограмма закончилась. Он галантно поцеловал мне руку, я сделала глубокий реверанс. Раздались такие аплодисменты, которых эта студия не слышала потом ни разу во время самого конкурса! Все сбежались ближе к танцполу и хлопали, хлопали, кричали «у-у!» и даже свистели, как на рок-концертах. Я чуть не лопнула от счастья!
«Кажется, у нас получилось, да, Рита?» – спросил он. И я почувствовала, что заливаюсь румянцем. «Да», – сказала я с интонацией невесты, стоящей под венцом.
Ну, это уж потом мне Наташка открыла глаза на репутацию Сосновского как самого опасного сердцееда в масштабах нашего профсоюза. А может – и за его пределами! Потом. Когда было поздно, безнадежно, безвозвратно.
Передача шла в записи, поэтому иногда за смену удавалось записать два-три эфира, по-разному. Наши звезды танцевали, кокетничали, красовались перед камерами, стараясь быть элегантными и пластичными, обаятельными и обворожительными. Я делала все то же самое, только посвящалось это не зрителям (пусть простят меня), а ему. Он был безупречен! И если меня можно было упрекнуть в излишнем кураже, то Сергей Александрович держался джентльменом и с конкурсантами, и со мной.
Вспоминаю то время, и до сих пор меня охватывает дрожь волнения. На работу я бежала как на свидание. Прекрасно зная, что придется переодеваться и наносить студийный грим, сто раз меняла наряды, тщательно красилась, меняла духи. Духи-то оставались на мне в любом случае! В ход пошла редко мной употребляемая «тяжелая артиллерия» – «Черная магия» и «Гипноз». Эти на самом деле тяжелые, цепляющие, волнующие ароматы, как оказалось, он не выносил раньше. Но в атмосфере этой ярмарки тщеславия они были очень кстати. И он привык: это для него был не мой запах, а запах «Звездного бала».
Но волновала ли я его тогда так, как он волновал меня? Если что-то и было, он умело скрывал свои чувства. Очень долго.
Пока однажды, после очередной многочасовой записи в «шестисотке», он не окликнул меня на стоянке перед телецентром.
– Рита! Подожди меня.
Я остановилась. И пока он шел ко мне от своей машины, не думала вообще ни о чем, в голове был какой-то невероятный сумбур: как будто бал продолжается, я стою с бокалом шампанского, отпив уже половину, и жду его приглашения на танец. И вот он идет – приглашать меня на вальс.
– Не заводится. Подвези меня до Площади Победы, пожалуйста, – сказал он довольно буднично, пряча в карман ключи от своей «вольво».
Легкий звон в голове прекратился мигом: это, наверное, лопнули последние пузырьки шампанского в моем воображаемом бокале.
Я тоже что-то совсем обычное сказала в ответ, села за руль, он – рядом. Машина плавно тронулась с места.
Мы молчали всю дорогу. Сначала это было тягостно: все-таки хоть из вежливости можно было затеять какой-нибудь разговор. Можно было обсудить наш проект, поделиться впечатлениями, посплетничать немного, наконец.
Нет! Он молчал и смотрел в боковое стекло.
Я тоже решила молчать.
А в чем, собственно, дело? Я его везу, это его забота быть вежливым со мной. Я дама, в конце концов. И субординацию я тоже не нарушаю своим упрямым молчанием: а вдруг у шефа настроение плохое, машина не завелась, то да се?…
Где-то на площади Якуба Коласа, на светофоре, то есть за две минуты до нашей «конечной» остановки, я вдруг поняла, почему он молчит. И почему машина «не завелась». И мне стало трудно дышать…
Нет, я не настолько самоуверенна, как может показаться со стороны. Большинство моих поклонников – виртуальны. Я вышла замуж в восемнадцать лет, и все эти годы была «верной супругой и добродетельной матерью». В общем, во многих вопросах, в том числе в стратегии обольщения и в тактике измен, я полный профан.
Но я просто кожей почувствовала: он напряжен и взволнован не меньше меня. И я ему очень, очень нравлюсь.
Он сказал:
– Спасибо, очень выручила, – и вышел, мягко захлопнув за собой дверь.
Он не попрощался, а я не успела ничего сказать в ответ. Сидела, сжав руль руками в перчатках, и смотрела на него. А он стоял на тротуаре и тоже смотрел на меня, долго, минуту, наверное. Больше я выдержать не смогла и уехать тоже! В ушах пульсировало: «Назад-дороги-нет… Назад-дороги-нет…»
Выскочила из машины, успев, однако, автоматически включить аварийку, и мигом оказалась рядом. Он стоял, положив руки в карманы своего длинного пальто «редингот», и серьезно смотрел на меня, все так же молча. И вот каким был наш первый поцелуй: я крепко вцепилась в широкий воротник пальто, прижалась к нему всем телом, как смогла, и дотянулась губами до его щеки.
Он улыбнулся. И опять ничего не сказал! А чего, впрочем, говорить – все и так было слишком ясно нам обоим.
А вот каким был наш второй поцелуй: я изловчилась и попала в улыбающиеся губы.
Только тогда он мне чуть-чуть ответил – губами. И сказал вслух:
– Как я рад. Я уже думал, мне показалось, – и наконец-то обнял мои плечи.
– Показалось? – я засмеялась. – Да я с ума схожу по тебе!
– Давно? – настала его очередь засмеяться.
– Вот с того танго… – и я пропела, как смогла, «Stop».
Под мое мяуканье мы покачались немного друг у друга в объятьях. И… очарование первого признания почему-то рассеялось. Но снова стало душно и тесно, и сердце переместилось ближе к горлу. Я отстранилась, вернее, попыталась это сделать – он не отпустил. И сказал прямо в ухо, глухим, но властным голосом:
– Завтра мы встретимся на этом месте. И начнем все сначала.
Я улыбнулась, глядя в пол, и двинулась к машине. Ноги в таких особых случаях бывают ватными, но вата – это что-то легкое, а я тащила за собой пушечное ядро. Мне кажется, каждый мой шаг отдавался звоном тяжелой цепи. Как я не хотела уходить! Но все же влезла в машину, отключила аварийку и тронулась.
Чувствовала себя как зомби. «Завтра значит завтра. Здесь? Ладно. Сначала?… Да».
Вот так все и началось.
Продолжение было более прозаическим. Здесь, на площади Победы, была квартира его старшей дочери, которая в тот год уехала продолжать учебу во Франции, в докторантуре Гренобльского филиала Сорбонны. Вторая его дочь, тоже умница, учится в школе. А жена, говорят, очень хороша собой.
Но об этом я старалась не думать тогда, не хочу думать и сегодня. Понятно почему? Думаю, понятно.
Мы пришли в эту квартиру пешком. И лифта в этом старом доме не было. Пока поднялись на четвертый этаж, дыхание сбилось – у меня. Я так и не смогла восстановить его…
Если бы я решилась рассказать обо всем этом моей маме, то рассказала бы именно так. Конечно, никогда не смогла бы передать подробности.
Но они были прекрасны, как они были прекрасны! Если мужчина умеет так танцевать, еще лучше он умеет любить: я знаю теперь это наверняка. Он знает секрет гармонии. Покоряться его пластике и власти легко: да, он все решает сам, но ни один твой вздох, ни один порыв, ни одно движение, ни одна мольба не останутся незамеченными.
Я все-таки говорю об этом?…
Впрочем, все подробности можно вместить в одну простую фразу: «Я стала женщиной». С ним я стала женщиной, вот и все.
Эту тщательно оберегаемую и всеми силами скрываемую перемену во мне, к сожалению, отметили многие. Первым, конечно, ее заметил мой муж. И удивился. Наше отдаление друг от друга началось гораздо раньше, но если спросить его мнение, он будет придерживаться именно этого времени: осень прошлого года.
Ну, и что я могла ответить маме на ее вопрос?
Я ушла от ответа, сославшись на «кризис среднего возраста». И кстати, это тоже правда, просто не вся.
Глава 8
«Ситуация меняется, а модель поведения остается прежней»
Никто не знает, какой важный у меня сегодня день. Никто, даже Наташа, которая (по наитию, видимо) круто завила, распустила мне волосы по плечам и предложила яркую помаду, не знает, что сегодня я буду примерять на себя корону мега-звезды Опры Уинфри – непревзойденной королевы телеэфира. В душе у меня вполголоса звучат африканские «спиричуэлс», хотя я уверена, сама Опра предпочитает другую музыку.
Какую, интересно?… Музыкальные предпочтения – это, по-моему, безошибочный ключ к разгадке человеческой личности.
Опра должна любить классику, или григорианские песнопения, или Элтона Джона, одним словом, классику в любом жанре. Да, наверняка она предпочитает музыку, которая уравновешивает эмоции и восстанавливает душевные силы.
Вот я за великую Опру Уинфри все и решила. Надо будет все-таки поинтересоваться и ее мнением на этот счет, при случае, в Интернете.
Наташа брызгает лак на укладку, еще раз проводит кисточкой по лбу… Она закончила свою работу, у нас есть еще минут восемь, можно было бы поболтать. Но сегодня почему-то болтать не хочется.
Моего гостя, модного психолога-консультанта, уже причесали и слегка загримировали, и он вышел в коридор: сосредоточиться, собраться. Сосредоточусь и я.
Итак, Ольга Васильевна дала мне сегодня «карт бланш»: разрешила строить разговор в прямом эфире по принципу ток-шоу. Диалог будет живым, мои вопросы будут рождаться из ответов героя, или, наоборот, он будет меня спрашивать, а я отвечать. Как пойдет!
Конечно, персона Опры Уинфри в качестве эталона телеведущей «всех времен и народов» принимается у нас далеко не всеми. Мы все же по-разному мыслим с американцами, да и представления о границах откровенности у нас иные. Я даже не очень уверена, что блестящая полемистка, бесстрашная исповедница, а то и провокаторша Опра сделала бы на нашем телевидении такую же невероятную карьеру, как у себя на родине. В славянском менталитете изначально заложена скромность, а американцы, напротив, культивируют безграничную внутреннюю свободу, а уж как разнообразно ее проявляют, и говорить не стоит. В эфир к Опре приходят гении и сумасшедшие, латентные маньяки и самозваные пророки, оперные дивы и патологоанатомы, писатели и уборщики мусора. Но, конечно, есть какая-то магия в том, что все они – все, без исключения! – в конце концов открывают перед ней, а значит и перед зрителями, свою душу. Ну, или что там у них есть внутри вместо души…
Нет, я вовсе не стремлюсь выворачивать моих гостей наизнанку. И контингент у меня другой: даже в виде
«эксклюзива» не попадаются ни «пограничные» личности, ни маргиналы. Да и раннее утро, пожалуй, не так уж располагает к откровениям. Но если бы у меня, в самом деле, была авторская программа, и шла она в прямом эфире, в «прайм-тайм», мне было бы о чем поговорить с людьми. Ну, мечтать – так уж ни в чем себе не отказывать!..
…Работаем!
Как и следовало ожидать, психолог, которого зовут Олег Витальевич, сразу решил взять ситуацию под свой контроль, начав читать коротенькую, «минут на двадцать», лекцию о психологической совместимости, о трудностях взаимопонимания, поисках компромиссов в общении и так далее. Или я слишком много читаю, или тема уже несколько приелась: разобщенность, одиночество, коммуникативный голод, эмоциональная глухота…
Ему чуть больше сорока, почти мой ровесник. У него приятное умное лицо, большие светлые глаза, очки в дорогой металлической оправе, голос мягкий, несмотря на низкий тон, интонация немного назидательная – он ведь еще и преподает, в университете, кажется, даже на нескольких факультетах. Ознакомительная «лекция», разумеется, заняла чуть больше минуты, но… стало скучно. Даже мне!
Я даю зрителям еще немного послушать «вводную» в его исполнении, дожидаюсь крохотной логической паузы и невинным голосом спрашиваю:
– А что, Олег Витальевич, определило ваш выбор профессии? У вас тоже были трудности с общением?
Олег Витальевич замирает на долю секунды, дыхание как будто перевел. Ага, «клюнуло», что называется! Опра, наверное, именно в таких случаях произносит свое фирменное: «Ага, момент!» Я мысленно погладила себя по головке, как это любит делать Сергей Александрович Сосновский, потому что психолог встрепенулся, и я почти физически почувствовала, как он принимает решение – отделаться общими фразами или сказать чистую правду. Я посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась, очень по-дружески, и правда взяла верх.
– Конечно, у меня, как и у многих, были трудности с общением. Причем не только со сверстниками, но и в семье. Как все подростки, я очень переживал из-за конфликтов с родителями, с отцом особенно. Все повторяется в каждом поколении, это закономерно и естественно. Это нормально, особенно когда об этом читаешь в книгах. А когда сам сталкиваешься с этим в жизни, кажется, что рушится мир. Но вот книги… Книги мне на определенном этапе помогли. Я, мальчишка, однажды увидел в магазине скучную книженцию в тусклой обложке – «Психология семейных отношений». Открыл ее прямо там же, у прилавка, напоролся взглядом на «пример из жизни» – и уже не смог оторваться!
– Книга помогла вам решить свои проблемы?
– Да нет, никакая книга проблем не решает. Та книга просто открыла мне, что я не одинок в своем одиночестве, что это можно и нужно пережить и даже извлечь из этого пользу, неконкретную, нематериальную, разумеется. Просто любой человеческий опыт оказывается дороже всего в конечном итоге. Ничто так не обогащает, как то, что удалось пережить или преодолеть в себе.
Я чувствую, что этот успешный столичный психолог добился так многого в своей профессии не только потому, что приобрел «многая знания». Он, наверное, отзывчивый и теплый человек… И искренний – у него хорошие глаза.
– Я слышала похожее выражение: «То, что нас не убивает, делает сильнее». Если вернуться к трудностям в общении… Что делать, если, несмотря на приобретенный ценный опыт и правильные психологические установки, говоря вашим языком, тупиковые ситуации в общении с людьми все время повторяются? Может, нужно просто прекратить общаться с какими-то конкретными людьми?
Олег Витальевич задумчиво приподнимает брови:
– Такие случаи, конечно, тоже нередки, но это чаще касается семейных отношений. Производственные отношения, межличностное общение в трудовом коллективе можно и нужно нормализовать в любом случае. «Развод», фигурально выражаясь, или увольнение отдельных членов коллектива – это радикальная мера. Но и она, как правило, проблему не решает – ни личную, ни коллективную. Другое дело – семья. Здесь включаются другие механизмы, возникает другой эмоциональный фон и психологические предпосылки. Нет, каждый случай нужно рассматривать отдельно. Иногда непониманием люди называют то, что проще и честнее было бы назвать элементарным отсутствием интереса друг к другу, угасшей любовью.
Нет, до мисс Уинфри мне еще ой как далеко: лидировать в этой беседе не получается. Не подозревая о том, психолог вторгся в мои сокровенные переживания и… уже начал меня консультировать. Я говорю по-прежнему максимально нейтральным тоном:
– Олег Витальевич, ваши корпоративные тренинги пользуются успехом и у нас в стране, и за рубежом: я знаю, вас приглашают в Россию, Украину, Польшу. Но давайте подробнее остановимся на семейных проблемах, ведь нас сейчас смотрят люди, сидящие у экранов домашних телевизоров. Как разобраться в истинных проблемах в семье? Как их решить самостоятельно, чтобы не нанести психологический ущерб родным? Возможно ли это в принципе?
Психолог делает красивый жест: на мгновение поднимает вверх полураскрытую ладонь, как бы взвешивая эти проблемы на руке – тяжело? Тяжело.
– Нужно быть, в первую очередь, честным с самим собой. Люблю? Не люблю? Дорожу семьей? Или хочу создать новую? Однако если человек приходит к выводу, что проблема в семье есть, обозначает ее и начинает искать пути ее решения, это, как правило, говорит о том, что он хочет сберечь свою семью и отношения с супругом.
Ну вот, самое время обсудить со специалистом мои личные проблемы. Сделаю это без ущерба для телезрителей и с пользой для себя:
– Часто семью, которая распадается на глазах, сохраняют только ради детей. Считается, что дети страдают сильнее своих конфликтующих родителей и что последствия развода губительны, порой необратимы для психики ребенка. Как вы оцениваете родительскую жертвенность: она, по-вашему, оправданна? Что перевешивает на чаше психологических весов: правда и счастье ребенка, или правда и счастье его страдающих родителей?
Он улыбается мне. Понял, что у меня «живой» интерес.
– Давайте говорить не о жертвенности, а о любви. На жертву, на самопожертвование способны очень немногие люди. И, кстати, все вкладывают в это понятие разный смысл. Да и любовь каждый понимает по-своему. И все-таки… Я рискую встать в оппозицию к общественному мнению, но буду утверждать: семью, однажды созданную по любви, нужно сохранять всеми силами. Я не говорю о каких-то экстремальных ситуациях, каких тоже немало: пьянство, насилие в семье… Если нет реальной угрозы жизни и здоровью, если речь идет о так называемых «временных трудностях», семейных кризисах. Переживать кризисы, стоически терпеть периоды взаимного охлаждения…
– На глазах у ребенка? «Временные трудности» могут длиться годами…
– Да, конечно, так чаще всего и бывает. Однако жизнь продолжается! Если не решились на крайние меры сразу, значит, в них нет острой необходимости. Не надо лгать детям, но и посвящать их во все проблемы взрослых не стоит. Можно, в конце концов, на собственном примере учить терпению, прощению, любви. Учить хранить семью, в которой еще теплится любовь, если не любовь, то уважение, не уважение, так сострадание, доброта. Пока живо в семье хоть какое-то добро по отношению друг к другу! Улыбчивая искусственность в отношениях ранит детей куда сильнее, чем серьезная откровенность, а нравственное мужество формируется именно в семье.
… В общем и целом разговор получился интересным и познавательным. Надеюсь, не только для меня и Ольги Васильевны, но и для широкой зрительской аудитории. Если кто-то прислушается к советам этого человека и решит «перетерпеть» трудности в семье, это будет уже неплохо. Я, по крайней мере, готова терпеть и дальше. Но есть еще два человека, о планах которых я могу только догадываться. Будут ли так же «терпеть» эти двое? Мой муж и мой… не муж. К сожалению…
Конечно, я и до разговора с психологом была настроена на то, чтобы ничего не менять. Но ведь жизнь порой преподносит такие сюрпризы…
Мы минут пять, как вышли из кадра, направляемся к выходу из «шестисотки». И уже в коридоре Олег Витальевич вдруг взглядывает на меня с каким-то профессиональным прищуром и произносит:
– Маргарита, я обратил внимание, что вы машинально рисуете что-то на бумаге. Можно взглянуть, что?
Я раскрываю папку и молча достаю мои листочки. Я всегда рисую одно и то же – солнышко и птичек. Малохудожественные каракули, детские почеркушки: много солнышек, много птичек…
– Что скажете, доктор? Какой диагноз? – спрашиваю кокетливо, но все же волнуюсь, самую малость.
А «доктор» отвечает вполне серьезно:
– Не обидитесь?
– Уже обиделась – на это предположение, – парирую я. А сама и правда слегка завибрировала.
– Мне хотелось бы ошибиться, Маргарита, – говорит психолог, – но вам не хватает любви.
– В каком смысле? – холодно спрашиваю я.
– Не знаю, – пожимает плечами «доктор». – Это, в общем-то, спорная теория, но она имеет место быть. Все эти каракули на самом деле не случайны, они – из подкорки. Солнце – это самое яркое воплощение тепла. Вам хочется больше тепла и свободы. Свобода – это вот эти галочки. Это ведь птицы, верно?
Я киваю, но сдаваться не хочу:
– Птицы, но я вполне… то есть, у меня все в порядке.
Психолог улыбается:
– Не сомневаюсь. А обручальное кольцо вы… просто забыли сегодня надеть?
Я машинально прикасаюсь к безымянному пальцу: так и есть, забыла… Забыла, потому что «просто забыла», или – опять нечто «из подкорки»?
Олег Витальевич, кажется, еще и читает мысли:
– Не обращайте внимания, Маргарита. Мне, наверное, просто не хочется с вами так быстро расставаться. А вот заинтересовать собственной персоной хочется. И хочется продлить с вами знакомство. Как вам такая откровенность?
Я смотрю на него с немного наигранным удивлением. А потом решаю отбить этот чисто мужской «пас» в его же обезоруживающей манере:
– Олег Витальевич, неужели сейчас вы пригласите меня в ресторан?
– Да, а вы согласитесь. Мы ведь еще не договорили.
И вот мы уже сидим за столиком в нашем кафе на первом этаже и пьем кофе. Олег Витальевич очень ненавязчиво «продолжает знакомство»:
– Дело в том, что человек склонен искать самые простые объяснения всему, что с ним происходит. И это правильно, это норма человеческой психики. А вот излишнее самокопание – уже отклонение от нормы. Ну, разумеется, если это не часть профессии, как моей или вашей.
Я делаю глоток и закуриваю. Тяну время, чтобы ничего не говорить, а только слушать. Психолог привык к внимательной аудитории, мое молчание его не тяготит.
– Некоторые ваши вопросы показались мне немного личными. Остановите меня, если я касаюсь запретной темы. Хотите, я и не буду ее касаться вовсе. Но еще одну установочку вам дам, согласны? Она проста как все сущее. Правильный вывод – это верное решение, как в математике, так и в психологии. Сделали вывод из сложившейся ситуации – значит, уже почти нашли выход из нее.
Мы говорили бы еще долго, и не знаю, чем закончился бы этот разговор, возможно, исповедью. Я уже раскрыла рот, чтобы задать очередной вопрос «доктору», но тут в кафе заходит мой любимый Сергей Александрович. Не один: рядом с ним – веселая, как птичка, Алиса. Алиса щебечет, жестикулирует, играет глазами, Сергей внимательно слушает ее, улыбаясь и глядя вниз перед собой – это у него такая манера внимать на ходу. Они очень увлечены разговором и не сразу замечают нас с психологом. Но совсем не заметить кого-либо в небольшом кафе невозможно, и вот уже Сергей машет мне рукой и чуть кивает моему визави. Он наверняка смотрел наше «ток-шоу», а это всегда дает какое-то ощущение знакомства с героем передачи. Я кисло улыбаюсь в ответ. Сергей поворачивает голову к Алисе, а та только и ждала, когда можно будет продолжить беседу, не отвлекаясь на мелочи.
Почти со скрежетом перевожу взгляд на Олега Витальевича и напарываюсь на его понимающую улыбку:
– Коллеги? Или начальство?
– Коллега и начальство, – отвечаю я невозмутимо. Как мне кажется, невозмутимо.
А психолог-то наш – и впрямь орел! Все понял, все просчитал, да еще и молчит загадочно, хочет, чтобы я сама сказала что-то интересное для него, как для практика. Нет, ничего не скажу, улыбнусь вот ему вежливо, и все, разговор окончен – на эту тему, по крайней мере.
Без особой связи с предыдущим, Олег Витальевич спрашивает:
Читать бесплатно другие книги:
