Ангел в темноте Лешко Юлия
– Маргарита, а коньяк у вас тут заказать можно?
– Можно, – отвечаю я, – но желательно после работы.
– В таком случае, может быть нам переместиться в какое-то другое место? Я так понимаю, вы на сегодня уже освободились?
Я раздумываю недолго. Мне очень хочется сейчас уйти отсюда и больше не видеть, даже боковым зрением, как склонились друг к другу и говорят о чем-то Сергей и Алиса. Это, конечно, бегство.
А как вежливо и доходчиво дать понять тонкому знатоку человеческих душ, что я хочу пойти куда-то не с ним именно, а просто уйти и все?
Он опережает меня на полсекунды:
– Мне показалось, что вы просто хотели бы уйти отсюда. Или я не прав?
Да что же это такое! Так и будет просчитывать мои следующие шаги?! Не выйдет:
– Олег Витальевич, вы меня пугаете своей проницательностью. Да, мне хочется уйти. Не буду объяснять, почему. Но я никуда не пойду. Вы у меня в гостях, мы пришли попить кофе. Вот давайте и попьем! И коньяк сейчас закажем.
– А как же начальство? – спрашивает с улыбкой «доктор».
– Напишу объяснительную, а он объявит мне выговор. Мы найдем компромиссное решение, – мило улыбаюсь в ответ.
Олег отходит к стойке, я мечтательно смотрю в потолок, но прекрасно при этом вижу, как Сергей Александрович бросает на меня полтора взгляда: «целым» отмечает мое присутствие, «половинкой» сканирует место нахождение моего спутника.
Олег Витальевич возвращается. Мы делаем по глоточку.
– Я вам, наверное, надоел со своей лекцией, – сообщает мне мой догадливый собеседник, – но, если позволите, еще пару слов в тему скажу.
Я, согретая изнутри капелькой коньячку, милостиво киваю:
– Что вы, мне очень интересно…
Олег Витальевич как бы мельком, но довольно внимательно взглядывает на Алису и Сергея и произносит:
– Человек устроен так, что ситуация меняется, а модель его поведения остается прежней. Если знаешь кого-то не первый год, нетрудно догадаться, как он будет себя вести в разных обстоятельствах.
– Почему вы мне об этом говорите? – искренне удивляюсь я.
– Потому что вы мне очень нравитесь. Потому что мне, судя по всему, не на что надеяться. И потому что я знаю, а может быть, вижу причину.
Мне не хочется больше играть словами:
– Ну хорошо, причину вы знаете, а следствие? Психолог пожимает плечами:
– Ну я же не Господь Бог… Извините Маргарита, ваш муж… тоже намного старше вас?
– На одиннадцать лет.
Какой смысл притворяться и делать большие глаза на слово «тоже»? Мол, что значит «тоже»? А кто еще «тоже»? А почему вы, собственно, решили, что «тоже»?…
Да, тоже. Когда-то, до моего безумного романа с Сосновским, мне казалось, что одиннадцать лет – огромная разница в возрасте. Космос! Как же все относительно!..
Олег Витальевич понимающе кивает, но никак не комментирует этот факт. А потом говорит:
– Не знаю, как у вас, а у меня есть ощущение, что мы знакомы больше, чем три часа. И я очень рад этому знакомству. Между прочим, ваша коллега и ваш начальник, по-моему, собираются уходить. И пока я в вас окончательно не влюбился, нужно идти и нам.
Моя очередь понимающе кивнуть, но не комментировать это заявление по поводу «влюбился». Я тоже психолог, Олег Витальевич, работа такая.
Я сегодня без машины: в городе у меня нет особых дел, до Катькиной школы доберусь и на метро. Сегодня моя очередь забирать девчонок.
А Олег Витальевич, естественно, за рулем. Широким жестом приглашает подвезти меня на серебристом «додж караване» – наперсток «Старого Кахети», выпитый с кофе, его, видимо, не смущает. Пообщавшись с ним, начинаю понимать: он, в случае чего, так любого гаишника заговорит, что человек в погонах и с жезлом будет уверен, что граммульку тяпнул как раз он сам, а никак не водитель.
Но ехать почему-то отказываюсь. Впрочем, знаю почему: просто хочу побыть одна. Вслух говорю:
– Мне еще нужно в магазин забежать, в продуктовый. И чего я взбрыкиваю по мелочам, почему мне так хочется его разочаровать? Он мне – «влюбился», а я ему – «продуктовый магазин». Потому что не люблю, когда меня просчитывают и предсказывают мой следующий шаг. Или все же что-то, сказанное им, действительно меня зацепило и осело «в подкорке»? Что именно? Что-то про «меняющуюся ситуацию и модель поведения»?
Олег Витальевич целует мне руку:
– Удачи вам, Маргарита. Пусть у вас все будет хорошо.
– Спасибо, Олег Витальевич. До свидания, – в ответ улыбаюсь я. – И вам всего хорошего.
Я еще не дошла до метро, когда «додж караван» свернул на проспект.
А зайду-ка я в продуктовый магазин!
Глава 9
Психология семейных отношений. Теория и практика
Я безумно люблю Катьку и очень привязана к мужу. Но когда дочь вытворяет что-то из ряда вон, реакция моя однозначна – вся в отца! Что именно я вкладываю в это выражение, без пространных объяснений поймет любая женщина.
Учительница Ульяна Вячеславовна приветливо здоровается и спрашивает:
– Маргарита Владимировна, у вас не получилось прийти на родительское собрание? Тут есть несколько небольших финансовых вопросов.
Так, вторая часть мне понятна: очередной добровольный взнос на что-то внебюджетное. Плачу без комментариев.
А первая? Почему у меня не получилось прийти на родительское собрание? Да я про него просто не знала. Дневник не смотрю принципиально, а Катька ничего не сообщила. Странно. До сей поры я ходила на собрания, как на работу. Однако разбираться с дочерью буду наедине, обойдемся без публичной порки.
Всю дорогу болтаем с девчонками о том о сем… Настроение у девочек хорошее: через неделю каникулы, без пяти минут лето.
Катина подружка – хорошая девочка, умненькая, спокойная, смешливая. Но лидер в их парочке, конечно, Катя. И вот этот самый лидер-неформал, очевидно, волнуется: нервно смеется и время от времени поглядывает на меня с некоторой опаской. Ничего, пусть попереживает. Интересно, зачем ей понадобилось скрыть факт родительского собрания, если там всего лишь собирали деньги на внеплановый косметический ремонт лингафонного кабинета?
А дома, как только закрываю входную дверь, поворачиваюсь к дочери и спрашиваю в манере, которую психолог семейных отношений не одобрил бы наверняка:
– Ну и?…
И Катька, которая сегодня наглядно демонстрирует правильность генетических теорий, отвечает мне так, как ответил бы Миша. Он обычно пропускает мимо ушей мои красноречивые междометия, игнорирует выразительные интонации и сразу переходит к сути.
– Я тебя не обманула, а просто не сказала.
– Это, конечно, тебя полностью оправдывает, как тебе кажется, – сурово говорю я.
Доморощенный философ изрекает:
– Промолчать – не обмануть.
Все, хватит риторики, спрашиваю прямо:
– Почему ты не хотела, чтобы я пошла на родительское собрание? Там же ничего особенного не было.
Молчит. Потом делает гримаску и говорит:
– А я откуда знала, что там будет. Может будет, может нет.
– Да в чем дело-то, Катерина? – начинаю нервничать я.
– Я Петьке Парфеновичу в ухо дала, – признается дочь. Я смеюсь:
– Ух ты! И попала? А за что?
Катька поняла, что возмездия не будет и объясняет:
– Он сказал: «У Дубровской мать – „телепузик“, а Катька – карапузик».
Я чешу под носом, скрывая смущенную улыбку. Хочется расспросить подробнее: я, честно говоря, не очень понимаю, что это за персонажи такие – телепузики? Положительные или отрицательные? Умные или глупые? Милые или противные? Что-то читала в прессе, будто они якобы деформируют детское восприятие действительности, что ли… Это была статья по педагогике, по-моему. Восьмилетний мальчишка так смешно и, на мой взгляд, не очень обидно зарифмовал моего… ну да, карапузика (давно ли она перестала им быть?) со мной. Ну и что теперь, драться? Если бы Катя была «в меня», то просто разревелась бы, если уж так обиделась. Но Катя «в отца»: ее обидели – она тут же дала сдачи, и весь разговор. И кого при этом защищала моя боевая дочь – меня или себя, уже не важно.
Ничего умного не придумав, спрашиваю:
– Ну, и как его ухо?
– Болело, наверное. Распухло, красное… Он ревел. Это хуже:
– А ты чем стукнула?
Катька, кажется, и сама изумлена всей этой историей:
– Да кулаком…
Нет, надо поговорить с Мишей на эту тему. Его характер: покладистый и долготерпеливый, но в экстремальной ситуации – импульсивный и взрывной.
Катька еще смотрит на меня:
– Ругать не будешь?
– Не буду, – отвечаю я. – А Ульяна Вячеславовна не ругала тебя?
– Ругала. Обещала вызвать в школу родителей. И Петькиных тоже. Он все время ругается разными словами, а тут собрание как раз…
Ладно, если педагог в курсе драки и не подняла шума, значит, все в порядке, но еще один «штрих» к портрету дочери сделан. И это – дочь своего отца!..
Я в детстве не дралась, даже когда сильно обижали. Обижали ведь и меня…
Да я и сейчас не «дерусь», а может, надо?
Телефонный звонок на кухне отвлекает меня от педагогических и прочих раздумий. Это Оксана, моя подруга, с которой мы познакомились в роддоме: лежали на соседних койках…
– Привет. Есть у тебя время поговорить?
Если Оксанка звонит на городской, значит разговор долгий.
– Есть, конечно.
Оксана молчит немного, потом спрашивает со вздохом:
– Как у тебя дела? Я тебя утром по телевизору смотрела, но не с начала. Ты с каким-то мужиком так по-умному разговаривала…
– Да, стараюсь, – перебиваю я, понимая, что не передачу ей хочется обсудить, а что-то более личное. – Ксан, случилось что?
Оксана молчит. Плачет, что ли?
– Плачешь, что ли?
– Уже нет.
Оксанка – девушка очень эмоциональная, но со знаком «плюс». Готова радоваться любому положительному явлению: хорошей погоде, хорошему человеку, смешному происшествию, вкусной пироженке. Если она «уже» не плачет, значит причина для слез была по-настоящему серьезная. Истерик без особых оснований, как у меня, например, у Оксаны не бывает, а я ее в разных ситуациях видела: и в смешных, и в не очень смешных. Однажды мы с детьми и колясками в нашем лифте на полтора часа застряли на уровне седьмого этажа, то есть между шестым и седьмым. Тетки из ЖЭСа не смогли лифт ни с места сдвинуть, ни открыть, вызвали монтеров из ремонта. Дети орут, я шиплю, да еще в туалет хочу со страшной силой, и страшно, между прочим. А Ксанка с тетками только перешучивается в образовавшуюся при застревании щель.
– Ксана, хочешь, приезжай ко мне, поговорим тут. Я тебя по телефону не вижу, а понять ничего не могу.
Ксанка тихо пыхтит в трубке. Потом спрашивает:
– А может, ты ко мне?
Я немного раздумываю. В кои-то веки с дочерью хотела дома побыть. А то уж и мама мне как-то раз полусерьезно замечание сделала: «Поменьше бы о работе думала, побольше о семье, а то корпоративы… кооперативы… презентации… Не мать, а ехидна». Что за зверь ехидна, не знаю. На мамины слова отшутилась: «Не знаю такого животного, не видела. Но, судя по названию, у него есть чувство юмора! Да, иногда я ехидничаю. А вы повод не давайте».
Да ведь и у Оксанки наверняка не просто свободный вечер, который не с кем скоротать…
Ладно, решено, тут недалеко, съезжу.
– Катя! – кричу, повернувшись к дочкиной комнате.
– Что? – возникает на пороге.
– Я на часок к Оксане съезжу, ладно? Ты, может, уроки пока сделай, приеду, поиграем во что-нибудь, – говорю ей.
Я уже давно в разговорах с Катькой не добавляю к именам моих подруг слово «тетя». Она обращается к ним тоже только по имени: у нас так принято. И не только потому, что это «по-европейски». Мне кажется, в кругу родительских друзей ребенку легче адаптироваться к взрослому миру. Называя взрослых друзей по имени, маленький человек чувствует себя если не на равных с ними, то увереннее – точно.
Моя мама, общаясь дома с подругами, никогда не выгоняла меня из комнаты. Какие-то уж очень женские вопросы они решали, разумеется, без меня. Но их разговоры, как правило, «запретных» тем не касались, а мне было очень интересно слушать, как они что-то одобряют, над чем-то смеются, чему-то радуются. Я до сих пор благодарна маме за то, что она таким образом проявляла ко мне свое уважение.
Катя, которую сегодня счастливо миновало наказание за «молчание, а не ложь», с легким сердцем отпускает меня ненадолго.
Оксана живет через остановку от меня, только я еду к ней не на трамвае, а на «реношке»: прямо по улице и в «рукав». Мне очень нравится ее уютная квартира, в которой малая площадь компенсируется отменным вкусом хозяйки. Это всего лишь хрущевская «полуторка», но светлые обои, встроенные зеркальные шкафы, компактная мебель и полное отсутствие ковров где бы то ни было создают эффект просторного, наполненного воздухом и светом помещения. Широкие окна, прозрачные занавески, на стенах – немногочисленные картины и плоская панель телевизора. Несколько элегантных цветочных кашпо, самое большое из которых – роскошная монстера в прихожей. Светильники тоже небольшие, в стиле хай-тэк… Красиво! И все продуманно, и ничего не случайно. Оксана – дизайнер широкого профиля, дома ее талант тоже не отдыхает: она шьет, создает интерьеры и моделирует ландшафты. Вот такой рядом со мной живет «человек эпохи Возрождения»!
Она и сама всегда очень элегантная и продуманная. Сочетание цветов в предметах ее туалета всегда приводят меня просто в священный трепет: полутона сочетаются и перекликаются, один цвет намекает на другой, структуры тканей дополняют друг друга безупречно. Когда я вижу очередной шедевр, созданный Оксанкиными руками, сама себе напоминаю в такие моменты пчелу, нашедшую дивный цветок: о, сколько же там должно быть нектара! Хотя это – чисто эстетическое удовольствие.
Оксана шьет иногда и мне. За годы дружбы изучила мои особенности и темперамент, недостатки фигуры и вкусовые предпочтения. Вообще-то, я одеваюсь везде, где могу найти что-то подходящее: в магазине, на торговой выставке, на распродаже, иногда даже в сэконд-хэнде. Миша за эту «всеядность» меня время от времени отчитывает. А зря! Я не шмоточница, просто для меня это еще один способ самовыражения. Я, например, очень люблю одежку фирмы «Марк и Спенсер», которая позиционирует свои изделия как «одежда для немодных женщин». Хитрый ход: кажется, что обидели потенциальных покупательниц, а на самом деле – сделали комплимент. Немодная женщина – это, другими словами, женщина вне моды, самодостаточная дама, которой одинаково идет и кринолин, и набедренная повязка, и скромный кардиган. Это она их украшает, а не они ее!
Но Оксанины туалеты – это мой «золотой фонд». Она всегда мне шила для каких-то особенных случаев. Например, мое тридцатилетие (короткое бирюзовое, с открытыми плечами), или Международный кинофестиваль, открытие которого я вела (зеленая и золотая парча, декольте, в пол), прием во французском посольстве по случаю Дня взятия Бастилии (маленькое черное), свадьба близких друзей, где мы с Мишей были свидетелями (сиреневый костюм «шанель»)…
Неумолимо приближается еще один такой особый случай: торжественная церемония невручения мне «Золотой Телевышки».
Вот с этого и начну разговор. Оксанка расслабится, а потом уж расскажет все, что посчитает нужным.
Оксана открывает дверь и молча стоит, прислонившись к косяку, наблюдает, как я снимаю обувь. Не оживленная, как обычно, а как-то нехорошо спокойная. А я старательно заполняю паузу:
– Знаешь, я сама хотела к тебе напроситься на днях. Может, успеешь мне сочинить что-нибудь к «Телевышке»?
Оксана рассеянно кивает:
– Давай, у меня как раз появилась новая интересная ткань. Я тоже о тебе подумала: твой стиль.
– Правда? – оживляюсь я чуть больше, чем следует. Не нравится мне это ее «скорбное бесчувствие». Кстати, а где Сергей? Ее мужа тоже зовут Сергей. Тоже… А почему тоже, а с какой стати тоже? Это я все продолжаю воевать с прозорливым психологом, хотя он уже одержал чистую победу по очкам. – А где Сережа?
Оксана бросает взгляд куда-то в бок и отвечает:
– К маме поехал.
«Ага, поссорились, – смекаю я, – и, видно, серьезно поссорились, раз он – к маме, а ей нужно советоваться с подругой…» А вслух продолжаю бытовой разговор:
– Покажи тряпочку-то.
Мы заходим в меньшую комнату, это как бы Оксанкин кабинет. Она раздвигает зеркальные дверцы шкафа-купе, роется на полочке. И, наконец, достает нечто темнеющее в пакете.
Когда она разворачивает отрез ткани, то это нечто оказывается струящимся шифоном, постепенно меняющим цвет от аспидно-черного до белоснежного. Я говорю: «Ах!» Это действительно ах!
– Смотри, – говорит Оксанка уже более оттаявшим голосом, – черный будет низ, а к плечам платье уже будет белым, переход из цвета в цвет – на талии. Я нарисую тебе, как придумала.
– Супер! – от души восклицаю я. – То, что нужно!
И начинаю взахлеб рассказывать о своих жалких планах выглядеть в момент своего профессионального фиаско на высоте – ну хоть внешне:
– Понимаешь, мои переживания, в общем, никого не касаются. Хочу выглядеть так, как будто я спокойна, уверена в себе. Я выше тщеславия! То есть я, конечно, ничего не выше… И обидно до слез, и комплексы давят, но марку-то держать надо! Вот как Анна Каренина в ложе оперы, помнишь, в кино. Сидит, такая вся прекрасная до невозможности, улыбается, и никто не знает, что у нее внутри.
Оксана смотрит на меня внимательно. Прикидывает фасон, что ли? Но нет, не фасон.
– Рита, Сергей меня бросил.
Вот это да. Пауза повисает тяжелая, как кирпич.
– То есть как это бросил? – выговариваю я, чтобы что-то сказать.
– А как бросают? Раз – и бросил. Ушел. Пока к маме на время, потом, видимо, к ней.
Я прижимаю уши: «к ней»?… Но спрашиваю:
– А почему не сразу к ней?
– А она замужем. Пока.
Бог ты мой… Вопросов хочется задать миллион. Нет, не надо никаких вопросов. Оксана молчит. Потом продолжает:
– Вот ты ехала, а я все думала, думала: рассказать – не рассказать. Потом решила – расскажу. Еще вашу передачу, как по заказу, посмотрела, где вы с этим умником жизни учили… Да нет, я не иронизирую, это так, от бессилия… Все правильно вы там говорили, только от реальности далеко.
«Не так уж и далеко, – мелькает у меня. – В моем случае ну очень близко».
– А где Вадик? – спохватываюсь я. В самом деле, где Вадим в такое время? Ему, как и Катьке, всего восемь.
– Тоже у мамы, только у моей. Незачем ему наши разборки наблюдать.
Значит разборки уже состоялись. Что нужно говорить в такой ситуации? Может, лучше помолчать вдвоем и все же:
– Ты сказала, что она пока замужем. Тоже уходит от мужа? Все у них уже решено?
Оксанка смотрит себе на руки, крохотные, трудолюбивые, тоненькие ручки… Поднимает на меня глаза. Господи, плачет…
– Она беременна. И будет рожать ребенка от моего мужа. Вот так.
Я не нахожу, что сказать.
Не нахожу, что сказать еще и потому, что Оксана – одна из немногих моих близких подруг, которая знает про Сосновского. Про нас с Сосновским…
Будто прочитав мои мысли, Оксана говорит:
– Ты не обижайся, Рита, но я раньше как-то легче на эти вещи смотрела: ну, любовница, ну, любовник. Как бы все это – от слова любовь, а теперь…
Да, я понимаю, что она имеет в виду. Ну да, я тоже склонна думать, что вот у меня – любовь, а вот Сережка поступил с Ксаной подло. А в сущности, какая разница? Все, все, все понимаю. Но люблю!..
Господи, ну зачем у нее повсюду зеркала… В одном из них я вижу свое отражение, и оно мне сейчас очень не нравится.
Глава 10
«Не учите меня жить!»
Я уже почти доехала до дома, когда зазвонил телефон. Сергей всегда говорит так, будто мы не разговаривали, самое большое, минут десять: вот еще и трубка не остыла, а он вспомнил кое-что важное и звонит:
– Рита, завтра не опаздывай, пожалуйста, хочу, чтобы ты присутствовала на переговорах. Есть решение купить одну лицензионную программу, планирую тебя в качестве ведущей. Вот поприсутствуешь, пусть правообладатель на тебя полюбуется. И я тоже, лишний раз.
Я невольно улыбаюсь и говорю:
– И я на тебя полюбуюсь… вблизи.
Сама с собой не заключишь пари, больше не с кем! А спорю, что он не поймается, не произнесет ни слова объяснения или, хуже того, оправдания… Типа: «Милая, просто мы с Алисой обсуждали очень важное-преважное дело, и я не мог подойти к тебе, и ты, дорогая, была так занята собеседником, что я не…» И так далее. Не будет этого! И в усеченном варианте не будет! Спорим, Рита?
И, конечно, я вчистую выигрываю это блиц-пари! А может, проигрываю: играю-то сама с собой…
Он просто говорит по существу, только то, что ему нужно мне сообщить:
– Потом бизнес-ланч, потом… Мы с тобой решим, что будет потом.
Единственное, что я могу извлечь из своего перехваченного от нахлынувшего волнения горла, – хрипловатое «да»…
Этот мужчина имеет надо мной неограниченную власть. По иронии судьбы, он ведь еще и мой непосредственный руководитель!
Потом, когда магия его голоса ослабевает, начинаю вдумываться в смысл того, что он мне сообщил.
Покупают какую-то лицензионную программу. Меня он планирует ведущей. Все это – прекрасные новости, любая на моем месте уже висела бы в невесомости от счастья.
Но… А как же мой утренний эфир? И как же мои наполеоновские планы по поводу авторской программы?
Ладно, утро вечера мудренее. А сейчас я открываю дверь своим ключом, на всякий случай, вдруг Катька заснула ненароком.
И слышу голос Миши, который говорит по телефону:
– Ты никак не уяснишь: я не могу это решить вот так быстро, и если ты не забыла: у меня семья еще есть…
«Ты не ЗАБЫЛА, у меня семья ЕЩЕ ЕСТЬ…»
Достаточно! Подслушивать я не буду и прятаться тоже. Громко захлопываю дверь. На этот звук Миша выходит в прихожую. Не отнимая трубки от уха, целует в щеку, свободной рукой поддерживает меня, пока я снимаю босоножки.
– Ну все, извините, я больше не могу говорить. До свидания.
«ИЗВИНИТЕ».
Диплом об актерском образовании уютно лежит и, возможно, даже пылится в отделе кадров нашей Телерадиокомпании, но мастерство, как говорится, не пропьешь. Как ни в чем не бывало направляюсь в ванную, мою руки, гляжусь в зеркало. Вот они, мои неверные глаза, которые так не понравились мне в зеркальном отражении у Ксаны. Вот они, и вон он – уголек страсти, еще тлеющей после звонка Сергея.
И вот мой муж, который так резко меняет интонации с моим появлением на пороге.
Бабушка покойная говорила: «Хто парася ўкраў, у таго ў вушах пiшчыць».
А я, со своим увесистым «парася», конечно, слышу оглушительный писк отовсюду: и муж себя ведет подозрительно, и к любовнику куча претензий… Хороша, нечего сказать.
Но как легко прощаем мы себе свои грехи, ведь все так понятно, так объяснимо. И как трудно проявлять ответную снисходительность к ближним…
Та же бабушка, которая всю жизнь вкладывала в меня большие и малые крупицы женской мудрости, полученной ею в наследство от своих бабушек, учила, как лучше всего вести себя в запутанных житейских ситуациях: «Будзь разумнейшая, маўчы…»
Попробую. Как получится насчет «разумнейшай», не знаю, а некоторое время помолчать могу.
Если Миша начнет объяснять, хоть в двух словах, с кем он разговаривал то на «ты», то на «вы» да еще и обсуждал наличие у него семьи, значит, в чем-то и он передо мной виноват.
Миша, однако, не торопится с комментариями, не спешит с оправданиями. Наоборот, ведет себя до такой степени буднично, что я начинаю думать, что мне все показалось и ничего странного в его разговоре не было. Ну да, то «ты», то «вы», и семья у него имеется. Мало ли, для чего понадобился именно этот аргумент.
И без всякой связи с предыдущими внутренними рассуждениями спрашиваю у мужа:
– А с кем ты это разговаривал сейчас?
Миша, который сидит напротив телевизора и последовательно «листает» каналы, без всякого выражения отвечает:
– Это по работе.
– А, – говорю я. Можно подумать, это что-то проясняет. Но продолжения, судя по всему, не будет. Ну, на нет – и суда нет. – Катька уже спит?
Миша задумчиво выслушивает какую-то международную экономическую новость, потом переводит на меня взгляд и говорит:
– Ну конечно, десятый час уже… Хотела тебя дождаться, читала «Гарри Поттера» в постели. Я заглянул к ней – спит на книжке… Устает, заяц…
Эх, папа, устает наша девчонка и от уроков, и от переживаний. Слава Богу, вот они, каникулы, буквально послезавтра! Не буду рассказывать Мише про учиненный Катькой самосуд над обидчиком «телепузиков» Петькой Парфеновичем, проехали. При этом мне почему-то кажется, что решительные действия дочери ему больше понравились бы, чем нет.
Но мне очень хочется рассказать ему про невеселые Ксанкины дела. Не то, чтобы в назидание… И все-таки, мы дружим уже столько лет: дни рождения детские вместе отмечаем, на шашлыки ездим к ним на дачу. Миша с Сергеем, конечно, не такие друзья, как мы с Оксаной, но все эти годы приятельствуют, уважают друг друга. Интересно, как прореагировал бы Миша на новость о прибавлении в семействе и о возможном изменении состава их семьи? Осудил бы? Промолчал? Пожал плечами? Даже предположить не могу. И любая его реакция была бы «пробным камнем», выражением его отношения к жизни. Мужская солидарность или протест?
Вот только не знаю, стоит ли опережать события: а вдруг еще все у Оксаны и Сергея наладится? Дал бы Бог, в самом деле. Вот только как?
Миша выключает телевизор, поворачивается ко мне. Его поза – руки локтями на коленях, подбородок уперся в сложенные замком ладони – мне кажется какой-то настороженной. И голос тоже кажется напряженным:
– Рита, нужно кое-что обсудить.
У-ух…
«Парася» у меня в ушах сейчас лопнет от визга, но я смотрю на мужа прямо, киваю спокойно:
– Давай обсудим. А что именно?
Миша встает, подходит к незадернутому окну. Он тоже любит наш вечерний город…
– Понимаешь, я сейчас думаю об одном серьезном деле. То есть, я давно над ним думаю, уже больше месяца, но нужно принимать какое-то решение, а я никак его не приму. В общем, это касается нас обоих…
Я сижу, буквально не дыша. Однако разнообразные мысли мечутся в мозгу, как молнии, – быстро, криво и невпопад. А Миша продолжает:
– Что-то я в последнее время места себе не нахожу. У тебя тоже проблемы, я же вижу, поэтому и не гружу тебя, стараюсь не грузить…
Все, спокойствие, хоть оно и кажущееся, мне изменяет. Я подхожу к Мише, и он обнимает меня за плечи. Теперь мы оба смотрим в одном направлении, прямо как пишут в умных книжках про правильную семью: «Муж и жена должны смотреть не друг на друга, а в одном направлении». Тогда все будет хорошо. Ну, вот, смотрим…
Там, на востоке, еле видна бессонная башня телецентра: вон они, красные сигнальные огоньки на краях крыши, видимо, чтобы самолеты не цепляли крыльями. Если напрячь воображение или взять сильный бинокль, пожалуй, можно углядеть три окна большого кабинета Сергея Александровича Сосновского. Может быть, он и сейчас на работе – день у него сильно ненормированный, его тоже «грузят» все кому не лень, а он – везет.
– Миша, а ты нагрузи меня, – говорю я, – вдруг помогу?
И внезапно чувствую такой необыкновенный прилив теплоты, нежности и почему-то жалости к мужу, что поворачиваюсь к нему лицом и просто вешаюсь на шею, совсем как в наши первые дни… Из-за разницы в росте и весе он иногда брал меня подмышки и раскручивал, как пропеллер, – ему было очень легко сделать такую карусель. Как я смеялась тогда, как я была счастлива!
Сейчас меня не очень-то раскрутишь, да и места в комнате для этого маловато. Просто стоим и целуемся: нежно, по-семейному, мягко, без страсти…
Читать бесплатно другие книги:
