Путь к империи Наполеон Бонапарт

5) обезопасить зимние квартиры французских армий в Германии и прикрывающие их позиции, овладев Ингольштадтом и Ульмом, чтобы появилась возможность, после взятия Мантуи, весной 1797 года атаковать наследственные владения императора одновременно со стороны Италии и Германии.

Для этого нужно было сделать две вещи: 1) установить тесную блокаду крепостей Эренбрейтенштейн и Филиппсбург, осадить Майнц и Мангейм; 2) прикрывать осады и блокады сильной армией, которая перенесла бы войну внутрь Германии и угрожала бы наследственным владениям императора. Эту сильную армию следовало составить из четырех корпусов, каждый в составе трех пехотных дивизий, нескольких конноегерских и гусарских бригад и из резерва тяжелой кавалерии. Численность этой армии должна была составить 140 000–150 000 человек.

Обсервационную армию на Рейне следовало составить из трех корпусов, в которые включить семь пехотных дивизий и несколько кавалерийских бригад, всего 60 000 человек. Первый ее корпус, силой в две дивизии, должен был охранять Голландию и Дюссельдорф и блокировать Эренбрейтенштейн.

Второй корпус, силой в три дивизии, должен был осаждать Майнц. Третьим корпусом, из двух дивизий, нужно было блокировать Филиппсбург и Мангейм, охранять Кель и гюнингенское предмостное укрепление. Общая численность обеих армий должна была составить 200 000–210 000 человек.

Эти войска уже существовали: в армиях Рейнской и Самбро-Маасской в начале кампании имелось 160 000 человек, в Голландской армии – 30 000 человек, и 20 000 человек можно было подтянуть из Вандеи и из Внутренней Франции, где в них не было необходимости. В общем составилось бы 210 000 человек.

Траншею перед Майнцем нужно было заложить на другой же день после того, как блокировали крепость. Июня, июля, августа и сентября было достаточно, чтобы ее взять. Было даже возможно с тем же осадным парком выгадать время для взятия еще и Мангейма. Крепости Эренбрейтенштейн и Филиппсбург не смогли бы устоять перед девятимесячной блокадой и капитулировали бы в течение зимы.

Сосредоточение войск в большую общую армию следовало бы осуществить под стенами Страсбурга по левому берегу Рейна в течение февраля, марта и апреля путем замаскированных передвижений. Можно было возлагать большие надежды на столь значительную армию, которой надлежало переправиться через Рейн врасплох и быстро двинуться вперед по всем направлениям, подавляя войска, разбросанные для обороны реки. Армии противника покинули бы Рейн и сосредоточились на Дунае.

Французская армия заняла бы Ульм. Из этого пункта как операционного центра она могла бы маневрировать в Вюртемберге на Верниц, Лех и в Баварии, имея только одну операционную линию, – на Кель, Ней-Брейзах и Гюнинген. Она все подавляла бы своей массой. На зимних квартирах ей следовало бы стать на границах австрийской монархии, подчинив и обезоружив государей Германского союза.

План кампаний, принятый в Париже, был составлен в противоположном духе: 1) крепости не были ни блокированы, ни осаждены, за ними только велось наблюдение издали; 2) две армии под начальством двух главнокомандующих, независимых один от другого, вступили в Германию по двум взаимно противоположным операционным линиям. Они шли наугад, без взаимодействия, без коммуникаций, и были отброшены, не будучи разбиты в настоящем сражении.

Это произошло от господствовавших тогда в военном искусстве ошибочных взглядов. Было замечено, что в кампании 1794 года, когда противник владел крепостями Конде, Валансьенн, Ландреси и Кенуа, французы потерпели неудачу в ряде прямых атак на центр и добились успехов только тогда, когда они разделили свои войска на две армии: Северную и Самбро-Маасскую, направив одну – армию Пишегрю – на правый фланг противника через Менен вдоль моря, а другую – армию Журдана – на левый фланг по Самбре. Результатом этого операционного плана было завоевание названных крепостей и Бельгии. Противник был отброшен за Рур и Рейн, а немного спустя капитулировали одна за другой и фландрские крепости.

Но принципы, выведенные из этих наблюдений, были ошибочны. Успехи кампании 1794 года не только не могут быть отнесены на счет плана кампании, наоборот, они были одержаны, несмотря на ошибочность этого плана, единственно по причине громадного численного превосходства войск, которые были выставлены республикой на этой границе. Хотя они и были разделены на две отдельные армии, но каждая из этих армий была по численности почти равна всей австрийской.

В сражении под Флерюсом генерал Клерфайт имел армию такой же силы, как армия Журдана, но армия Журдана была только частью войск, которые Франция имела на севере, Клерфайт же сосредоточил большую часть своих сил. Если бы он разыграл сражение основательно и оказался победителем, то затем разбил бы Пишегрю, и, несмотря на большое число батальонов, французы были бы побеждены вследствие ошибочности их плана.

Если бы вместо двух армий – одной на правом, а другой на левом берегу, – вся французская армия была бы сосредоточена на Самбре, среди флерюсских полей, выставив обсервационный корпус в направлении на Дюнкерк, то армия Журдана, вдвое сильнейшая, чем армия Клерфайта, не встретила бы отпора и, подобно горному потоку, обрушилась бы на левый фланг противника, отрезав ему отступление к Рейну. У нее был бы успех верный и решительный.

Но неудобства, являющиеся следствием таких принципов ведения войны, делаются значительно более опасными при вторжении в неприятельскую страну. Обе французские северные армии в 1794 году опирались своими флангами: первая – на крепости Шарлемон, Живе и Филиппвилль, вторая – на крепость Дюнкерк и на море. Другие их фланговые группы все время опирались на крепости или примыкали к участкам французской территории.

Сообщение между обеими армиями затруднялось, так как противник находился между ними, но оно все время поддерживалось немного позади фронта. В кампанию 1796 года левый фланг, правый фланг и тылы обеих армий в одинаковой степени висели в воздухе. Во Фландрии каждые 24 часа обе армии согласовывали свои действия в соответствии с приказаниями из Парижа.

В 1796 году управлять из центра стало совершенно невозможно, и все должно было исходить от одного главнокомандующего, а их было два. Следовательно, приходится признать, что ошибочные принципы плана кампании в 1794 году помешали французам добиться решительного успеха, а в 1796 году они были причиной больших потерь и поражений Самбро-Маасской и Рейнско-Мозельской армий.

Республика хотела мира и границы по Рейну. Не было возможности требовать этой границы, пока противник занимал Майнц. Следовало осадить Майнц. Осада была тем менее опасна, что эта крепость лежит на левом берегу.

Армия, двигающаяся на завоевание страны, имеет оба свои крыла примкнутыми к нейтральным странам или к большим естественным преградам, будь то большие реки или горные цепи, или же имеет примкнутым только одно крыло, а иногда и ни одного. В первом случае ей необходимо следить преимущественно только за тем, чтоб ее не прервали с фронта. Во втором случае она должна опираться на обеспеченный фланг.

В третьем случае она должна заставить свои корпуса прочно опираться на собственный центр и никогда не разделяться. Если трудно победить, имея два фланга открытыми, то эта трудность удваивается, если их четыре, утраивается, если их шесть, учетверяется, если их восемь, то есть если армия разделяется на два, три или четыре отдельных корпуса. Операционная линия армии в первом случае может опираться на правый или левый фланг; это безразлично.

Во втором случае она должна опираться на обеспеченный фланг. В третьем случае она должна быть перпендикулярна середине фронта движения армии. Во всех случаях нужно через каждые пять или шесть переходов иметь на операционной линии крепость или укрепленную позицию для сосредоточения складов продовольствия и боеприпасов, для организации обозов и устройства в этих местах обменных пунктов, укорачивающих операционную линию.

Ульм является первой естественной базой вторжения в Германию. Эта крепость, лежащая на Дунае, дает тому, кто ее займет, легкую возможность маневрировать на обоих берегах. Это наиболее удобный пункт для устройства основных складов на самой большой реке Европы, реке, омывающей стены Ингольштадта, Регенсбурга, Пассау и Вены. Со стороны Франции эта крепость лежит у выхода из Шварцвальда.

Второе замечание (Журдан)

1. В начале кампании главнокомандующий Самбро-Маасской армией маневрировал сразу на обоих берегах Рейна, имея левый фланг отделенным этой рекой от центра и правого фланга. Если бы 7 июня Клебер в Альтенкирхене был атакован 30 000 человек, а не 15 000, как это было на самом деле, он был бы поставлен в тяжелое положение. 1 июня следовало всю армию сосредоточить в Дюссельдорфе и двинуться на реки Зиг, Лан, Майн, занять здесь хорошую позицию на высотах, окопаться и ждать тут, пока Рейнская армия не переправится на правый берег Рейна.

2. Прибытие эрцгерцога с частью своих войск на Лан не вынуждало генерала Журдана расчленять собственную армию. Он мог сначала держаться на Лане, укрепившись на хорошей позиции, а если уж решился приблизиться к своим складам, то должен был сделать это, собрав свою армию в кулак на правом берегу Рейна; такое поведение произвело бы впечатление на противника, последний не решился бы ослабить перед лицом его армии свои силы, выделив 24 батальона для борьбы с Рейнско-Мозельской армией.

3. В первых числах июля Самбро-Маасская армия двинулась вперед. Переправа через реку, произведенная Рейнской армией в Келе, заставила эрцгерцога двинуться на Верхний Рейн. Он оставил Вартенслебену только 36 000 человек. Этот отряд следовало разгромить. Но по правилам того времени предписывалось двигаться по всем дорогам, как для облавы. Так как за неприятельским арьергардом следовали только с равными последнему силами и притом без обхода правого и левого флангов, без прорыва в центре, он никогда не попадал в тяжелое положение. Он причинял столько же вреда, сколько наносилось ему самому.

4. От Майна главнокомандующий Самбро-Маасской армией двинулся на Швейнфурт и Бамберг, примыкая своим левым флангом к горам Саксонии, которая только что присоединилась к Прусскому нейтралитету и войска которой из-за этого покинули австрийскую армию, имея свой правый фланг открытым.

Вследствие такого направления он увеличивал расстояние, отделяющее его армию от Рейнской, потому что удалялся от Дуная в тот момент, когда Рейнская армия переправлялась на правый берег этой реки. Обе армии действовали обратно тому, что они должны были делать. Одна армия опиралась на свой левый фланг, другая – на свой правый, тогда как первая должна была опираться на свой правый фланг, а вторая – на свой левый, чтобы произошло их соединение в компактную массу.

5. Самбро-Маасская армия, переправившись через Регниц в Бамберге 8 августа, двинулась на Нюрнберг и Лауф и оттуда, сделав поворот налево, направилась на реку Наб через Зульцбах и Амберг, подставляя при этом на протяжении в 30 лье свой правый фланг под удар со стороны выходов из Богемии, а левый фланг – со стороны дунайских переправ, которые были в руках противника, потому что он еще занимал Баварию, правый берег Леха и левый берег Верница.

Таким образом, она тянулась колонной в 30 лье длиной, окруженная со всех сторон противником. Таким образом, если переход в 50 лье, от Франкфурта к Бамбергу, противоречил цели, которую она должна была преследовать, – соединению обеих армий, то переход от Бамберга в Амберг был безрассудством и явно ставил на карту участь всей армии. Эта часть Баварии на правом берегу Регница является страной ущелий, образуемых первыми отрогами Богемских гор, страной бесплодной, трудно проходимой, имеющей только один путь сообщения – шоссе из Нюрнберга в Амберг.

Для прикрытия этого шоссе Журдан выслал в Ноймаркт, находившийся в 10 лье, дивизию Бернадотта, чтобы угрожать Регенсбургу. Самбро-Маасская армия должна была из Франкфурта, следуя по левому берегу Майна, двинуться на Мергентгейм, обеспечить свой правый фланг соединением с левым флангом Рейнской армии и тогда, сделав полный поворот своим правым флангом, произвести захождение левым флангом в направлении на Регенсбург.

По прибытии в Вюрцбург у армии было еще время двинуться по прямой на Нюрнберг. По прибытии в Нюрнберг ее главнокомандующему следовало идти по дороге на Ноймаркт и приблизиться к Регенсбургу. В случае необходимости отступления на левый берег Рейна он всегда смог бы осуществить его, поднимаясь вверх по Регницу, а отнюдь не спускаясь вниз по этой реке.

6. Главнокомандующий Самбро-Маасской армией одновременно узнал, что эрцгерцог Карл движется ему навстречу, уже разбил Бернадотта и овладел Лауфом и Нюрнбергом и что все коммуникации его армии перерезаны. Это именно и значит, что его операционная линия была плоха и что он маневрировал вопреки всем правилам ведения войны.

7. Но раз Бернадотт был разбит, что мог сделать главнокомандующий, попав в то ложное положение, в каком он находился? Он должен был форсировать переправу через Наб до прибытия эрцгерцога к Амбергу и двинуться на Регенсбург, от которого был удален только на несколько лье, и здесь провести соединение с Рейнской армией.

Первое же энергичное движение заставило бы эрцгерцога Карла сосредоточить свои силы, отозвать назад все выделенные отряды, что сразу бы прояснило обстановку и рассеяло эту мнимую бурю, сила которой все возрастала, потому что французский генерал все время уступал ей. Австрийцы очень искусны в распространении ложных слухов и в создании ошибочных представлений у населения. Они являются большими мастерами сеять тревогу в тылах армии, но стоит обнажить меч Рено[45], как чары волшебства тотчас же рассеиваются.

8. 1) В Вюрцбургском сражении Журдан совсем некстати оставил четверть своих сил у Швейнфурта; добавление дивизии Лефевра могло бы дать ему победу. 2) Если бы Лефевр выступил из этого города в 2 часа утра 2 сентября, то прибыл бы на поле сражения в 10 часов и, бросившись сразу в атаку, смог бы разгромить 20 батальонов Готце и Старая, овладеть Вюрцбургом и там соединиться с Марсо. Эрцгерцог очень неумело разбросал свои силы.

Он смог их собрать лишь в день боя, 3 сентября, с большим опозданием, но Журдан, прибыв к полудню 2-го, дал эрцгерцогу 18 часов на сбор армии. 3-го, в 9 часов утра, у эрцгерцога в боевой линии было уже 45 000 человек. 3) Журдан занял втрое большее, чем следовало, поле сражения. Ему пришлось поневоле растянуться в одну линию: как бы ни были неустрашимы его войска, их линия не могла не быть прорвана.

9. 1) Лан от Кобленца до Гиссена течет на протяжении 24 лье. Он протекает в 30 лье от Дюссельдорфа. Если бы Журдан сосредоточил все дивизии на своем крайнем левом фланге, в Венцларе, он разбил бы и отбросил своего противника на Майн, а вскоре за этим – на Дунай. После соединения с корпусом Марсо и дивизией из Голландии у него было большое превосходство в силах. Он сам объявил об этом замысле, но время, которое надлежало затратить на его выполнение, он потерял на проектирование.

Армия у него растянулась кордоном вдоль Лана. Кордон этот и прорвали в направлении на Лимбург вследствие отступления корпуса Марсо. Главнокомандующий тогда поспешно отвел свои колонны на Альтенкирхен. 2) Там у него было еще время возобновить наступление и все исправить, но не хватило решимости. 3) Когда он приказал отступить, следовало отходить – раз уж он считал это необходимым – по крайней мере до дюссельдорфского укрепленного лагеря всей армией сосредоточенно.

Пока армия стояла сосредоточенной массой на правом берегу Рейна, эрцгерцог не мог ослаблять себя, потому что каждую минуту ему грозила опасность наступательного движения столь сильной армии. Но все было потеряно, когда Журдан в Альтенкирхене расчленил свою армию и один только левый фланг ее продолжал движение к Дюссельдорфу, остальная же часть армии переправилась обратно через Рейн.

Как будто левому берегу и Гундсрюку что-то угрожало! Не против него, а против Рейнско-Мозельской армии, бывшей еще в сердце Германии, собирался идти эрцгерцог. А эту армию оставили тогда без поддержки.

10. Образ действий Самбро-Маасской армии, усиленной войсками из Голландии в течение октября, ноября, декабря и января, необъясним. Но она была под командованием такого странного генерала (Бернонвилля), что ничему не следует удивляться. Между тем Гош мало что сделал на побережье, а Клебер, сидя в Шайо, равно ничего.

Он был в немилости. Вот когда представился случай забыть его провинности, если они у него были, и использовать его таланты и патриотизм. Если бы тогда Самбро-Маасскую армию вверили Гошу, он еще спас бы кампанию. Генерал Журдан был очень храбр в день боя, перед лицом врага и под огнем, но он не обладал смелостью мысли в ночной тиши, перед боем. У него не было недостатка в умственных способностях, но он был нерешителен и держался самых ошибочных принципов ведения войны.

Третье замечание (Моро)

1. Переправа через Рейн произошла 24 июня. Ее следовало провести с 1-го по 4-е этого месяца, в то время когда Самбро-Маасская армия начинала свое движение. 24 июня, в день переправы, первые части войск прибыли на правый берег в 3 часа утра. Мост следовало закончить в полдень – тогда армию можно было бы переправить и построить в боевом порядке на правом берегу 25-го перед рассветом.

Мост был готов только 25-го к полудню, с опозданием на 24 часа. Переправа через реки, подобные Рейну, является одной из тех трудных операций, при которых не следует подставлять войска под возможный удар в течение продолжительного срока без обеспечения их коммуникаций.

2. 26-го Рейнская армия имела только 40 000 человек на правом берегу; Сен-Сир с 20 000 человек оставался в Пфальце на левом берегу, а Лаборд с 10 000 человек – на Верхнем Рейне. Три корпуса и резерв, составлявшие всю армию, силой в 70 000 человек, должны были 26-го, самое позднее в полдень, быть на правом берегу и находиться на марше, чтобы захватить врасплох и разгромить разбросанные вдоль реки неприятельские дивизии. 27 июня армии следовало войти в Раштадт, 30-го – в Пфорцгейм, изолировав Филиппсбург,

Мангейм и отрезав противника от Неккара, которого ей следовало достигнуть с 1 по 4 июля. Ее главнокомандующий выиграл бы тогда 15 дней, избежал бы многих мелких боев, вместо них одержал бы несколько блестящих побед, еще более ослабив своего противника, настолько уступавшего ему тогда по силе, – прежде чем эрцгерцог Карл успел бы вернуться сюда с берегов Лана.

Нерешительность французского главнокомандующего дала время неприятелю сосредоточить к 9 июля свою армию у Эттлингена, в трех переходах от Келя, спустя 13 дней после переправы через Рейн. Как мог французский главнокомандующий опасаться за территорию республики, предприняв наступление с 70 000 человек?

3. После переправы через Рейн, не произведя еще соединения с Самбро-Маасской армией, этот главнокомандующий выделяет свой правый фланг в 20 000 человек – почти треть своей армии – под начальством Ферино, который поднимается вверх по течению Рейна, совершает переход через Шварцвальд и направляется к Констанцскому озеру, в то время как центр и левый фланг направляются на Неккар. Армия оказывается, таким образом, разделенной на две части Вюртембергскими Альпами, горами Шварцвальда и Дунаем, тогда как генерал Старай, действующий против Ферино, после борьбы за выходы из Шварцвальдских гор, наоборот, сосредоточил свои силы на Неккаре и примкнул к левому флангу эрцгерцога Карла.

Остальные две трети Рейнской армии прибыли на Неккар в составе 50 000 человек. Перед ними оказалась большая часть неприятельской армии. Журдан на Майне и Ферино на Констанцком озере имели в головных частях лишь весьма незначительные силы. Таким образом, в этом марше-маневре французы образовали три отдельных соединения, не имевших между собой никакой связи, с тремя различными операционными линиями и шестью флангами, из которых пять было открытых. Так как фланги являются слабейшими участками, их нужно прикрывать, а когда этого сделать нельзя, то их следует иметь возможно меньше.

4. Марш армии от Рейна на Штутгарт через Вюртембергские Альпы соответствует духу этой войны, но главнокомандующий должен был распорядиться занять Ульм – крепость настолько важную, что без обладания ею невозможно вести войну в бассейне Дуная, простирающемся от гор Тироля и Швейцарии до гор Тюрингии и Саксонии.

Он должен был упереть свой правый фланг в Дунай; тогда по прибытии в Нересгейм фланг не оказался бы открытым. Но, хотя и обойденный в Нересгеймском сражении справа и слева и не имевший никакой опоры в центре, главнокомандующий поддержал честь французского оружия и выказал хладнокровие и выдержку.

5. После Нересгеймского сражения он должен был быстро двинуться на Верниц и Альтмюль, соединиться с Журданом, расположить свою главную квартиру в Регенсбурге, укрепить этот пункт, самый важный для него после Ульма, и маневрировать на обоих берегах. Соединение обеих армий можно было бы провести 15–16 августа, и успех кампании был бы обеспечен. Вместо этого он сделал все, чего мог желать противник.

Он 12 дней бездействовал в самый решающий момент кампании, наконец решился переправиться через Дунай и Лех, а после этого снова бездействовал 16 дней. Казалось, он не знал, что слева от него существует французская армия. Только 10 сентября, спустя месяц после Нересгеймского сражения, когда Самбро-Маасская армия была уже на Лане, в 80 лье от него, он решился послать дивизию Дезе на левый берег Дуная с целью получения известий о Журдане.

19 сентября он начал отступать и переправился обратно через Лех. Тогда Самбро-Маасская армия вышла из боя на левом берегу Рейна, и перед ним оказались все силы противника. Таким образом, он оставался 32 дня лицом к лицу с генералом Латуром, имевшим в два раза меньшие силы, не пытаясь нанести ему урон, дать бой и разгромить; наоборот, он не причинил ему никакого вреда.

Единственным важным событием этой кампании является Биберахское сражение, вызванное необходимостью обеспечить отступление, – сражение, которое имело бы более значительные результаты, если бы на следующий день армия продолжала действовать, преследуя генерала Латура частью своих сил, а оставшимися силами маневрируя, с целью вновь открыть проходы в горах Шварцвальда.

Именно в этом отступлении почувствовалось значение Ульма как ключа Дуная.

6. По прибытии 14 октября во Фрейбург и Альт-Брейзах можно было принять одно из двух решений: переправиться через Рейн в тот же самый день и дать армии отдых, для того чтобы установить контакт с Самбро-Маасской армией, или двинуться немедля против эрцгерцога Карла, чтобы воспользоваться моментом, когда у него было мало сил, и отбросить его за Ренх и Мург, помешав соединению его с Латуром; в этом случае можно было бы удержаться Бадене и Брисгау.

Вместо этого Моро остался на позиции у Фрейбурга, позволив эрцгерцогу Карлу сосредоточить все свои части. И что является еще более странным, Журдан, отослав треть своей армии под начальством генерала Дезе на левый берег Рейна, еще упорнее застыл в нерешительности, обрекая две остальные трети на полный разгром. Это была существенная ошибка. Армия вернулась во Францию в беспорядке, имея вид побежденной и побитой, – вид, какого она не имела до 20 октября, гордая биберахскими успехами, и какого у нее вовсе не было бы, возвратись она раньше.

7. Особенностью этой кампании является то, что французские генералы, несмотря на их ошибки, не понесли существенных потерь и у них постоянно была возможность все поправить. Моро после Биберахского сражения был еще распорядителем судеб кампании. Ему было достаточно для этого двинуться на Ротвейль, разгромить Петраша и Науендорфа, имевших оба вместе не больше 15 000 человек, а после этого направиться против эрцгерцога, находившегося в устье Ренха с менее чем 9000 человек.

Даже 15 октября, по прибытии в долину Рейна, Моро мог еще все поправить. Быстро поднявшись к Келю, он отбросил бы эрцгерцога с Ренха и помешал бы его соединению с корпусами Науендорфа и Латура. Восстановив сообщения с Самбро-Маасской армией, он неизбежно побудил бы ее вновь перейти в наступление.

Наконец, он мог еще все поправить даже во время осады его предмостных укреплений. Если бы он вышел через кельский укрепленный лагерь с 50 000 человек, он разгромил бы осадную армию генерала Латура, имевшего самое большее 35 000 человек, и успел бы еще стать на зимние квартиры по Дунаю.

Четвертое замечание (эрцгерцог Карл)

1. Французские и австрийские армии были численно равны, но у эрцгерцога имелось на 20 000 человек больше кавалерии. Это преимущество было бы решающим у другого народа, но немцы не умеют пользоваться своей кавалерией, боятся подставить ее под удар и дорожат ею больше, чем она того заслуживает. Конная артиллерия является дополнением кавалерии. 20 000 всадников и 120 орудий легкой конной артиллерии равняются 60 000 человек пехоты, имеющей 120 орудий.

Трудно определить, кто из них имел бы превосходство в странах с обширными равнинами, как Египет, Польша и т. д. Две тысячи кавалерии с 12 орудиями конной артиллерии равняются, следовательно, 6000 человек пехоты с 12 орудиями. В линейном боевом порядке дивизия занимает участок в 500 туазов.

Двенадцать пехотинцев или четыре всадника приходятся на один туаз. Пушечный выстрел, поражающий все, что находится в одном кубическом туазе, убил бы, следовательно, 12 пехотинцев или четырех кавалеристов с четырьмя лошадьми.

Потеря в 12 пехотинцев является гораздо более значительной, чем потеря четырех кавалеристов и четырех лошадей, потому что потеря восьми пехотинцев больше, чем потеря только четырех лошадей. Снаряжение и вооружение четырех кавалеристов и четырех лошадей не равны снаряжению и вооружению 12 пехотинцев. Таким образом, даже с финансовой точки зрения потеря пехоты обходится дороже, чем потеря кавалерии.

Если бы эрцгерцог командовал войском нации, привыкшей смело пускать в ход свою конницу, и имел бы офицеров, наученных воодушевлять ее и вести ее в бой, французской армии было бы невозможно проникнуть в Германию, имея на 20 000 меньше кавалерии. В этом легко убедиться, вспомнив, что проделывал Наполеон с кавалерией против русской и прусской пехоты у Вошана, Нанжиса и т. д.

2. Эрцгерцог, узнав в июне, что французская армия переправилась через Рейн в Келе, выступил с берегов Лана на помощь генералу Латуру. Он оставил генерала Вартенслебена с 36 000 человек на Нижнем Рейне и 26 000 человек в гехтсгеймском укрепленном лагере перед Майнцем. Эрцгерцогу следовало оставить в гарнизоне Майнца только 8000 человек с несколькими тысячами слабосильных и только 25 000 человек Вартенслебену, а с 60 000 человек двинуться на помощь своей армии Верхнего Рейна.

Он сосредоточил бы тогда на реке Альб 90 000–100 000 человек. Кто мог бы ему сопротивляться? 9 июля он разбил бы Дезе, отбросил бы его на левый берег Рейна, овладел бы Келем и рейнским мостом. Ему нечего было опасаться Самбро-Маасской армии, потому что она стояла разбросанно. Если бы эта армия даже предприняла наступление и прибыла с 10 по 15 июля на Майн, какое это имело бы для него значение, если бы он уже тогда оказался обладателем Келя, а армия Моро была бы им отброшена в Эльзас?

3. Если бы он сосредоточил в одном каком-нибудь пункте на своем правом фланге все 50 000 человек, какие у него стояли по реке Альб, то 9 июля, выйдя тремя колоннами на реке Мург, он обошел бы Дезе справа и слева и прорвал бы его боевой порядок в центре. Разгромив его и отбросив в Эльзас, он овладел бы кельским мостом. Сен-Сир, отрезанный от Рейна, был бы отброшен на реку Неккар, а Ферино – на Гюнинген.

Когда две армии стоят друг против друга в боевом порядке, когда одна из них, подобно французской, вынуждена производить отступление по мосту, а другая, подобно австрийской, может отступать на любую точку полуокружности, то все выгоды на стороне этой последней; она должна дерзать, наносить сокрушительные удары, маневрировать на флангах своего противника. У нее в руках все козыри, и ей остается только ими воспользоваться.

4. Эрцгерцог Карл должен был вооружить, снабдить продовольствием и надежным гарнизоном Ульм, этот ключ к Дунаю.

5. Сражение при Нересгейме представлялось единственным средством, какое оставалось у эрцгерцога, чтобы помешать соединению обеих французских армий на реке Альтмюль. Оказавшись победителем, он отбросил бы Рейнско-Мозельскую армию в Вюртембергские Альпы и на Неккар. С разгромом главной армии Самбро-Маасская армия, бывшая лишь вспомогательной, была бы вынуждена отступить на Майн.

Но в Нересгеймском сражении французская армия была разбросана на линии протяжением в 8 лье, на труднодоступной местности; ее фланги не были защищены. Эрцгерцог овладел всем течением Дуная. Всю силу атаки ему следовало направить в сторону своего левого фланга, а боевую линию построить параллельно Дунаю; у него были обеспеченные пути отхода на Ульм, гюнцбургский и диллингенский мосты. Если бы он стал маневрировать подобным образом, то добился бы большого успеха. Французы дорого бы заплатили за глупое пренебрежение к обеспечению своего правого фланга Дунаем и за то, что не заняли Ульм войсками Ферино.

6. Потерпев неудачу в сражении при Нересгейме, эрцгерцог оставил мысль помешать соединению обеих французских армий. Если бы он все еще хотел помешать этому соединению, он бы повел свое отступление на реки Верниц и Альтмюль, придерживаясь левого берега Дуная. Оставив 30 000 человек под начальством генерала Латура за рекой Верниц, он выиграл бы те пять или шесть переходов, в которых нуждался, чтобы двинуться против Журдана. Вместо этого он переправился через Дунай, Верниц и Альтмюль. Со своей стороны Вартенслебен в продолжение всего августа маневрировал так, чтобы быть дальше от Дуная и прикрывать Богемию. Следовательно, ничто не мешало больше соединению французских армий.

7. Переправившись после сражения при Нересгейме через Дунай и Лех, эрцгерцог не имел в виду ничего больше, как прикрывать Баварию, что бы об этом ни говорили. Положение его было щекотливое. Рейнско-Мозельская армия состояла из 60 000 человек, а Самбро-Маасская – из 50 000, следовательно, можно было считать, что перед Регенсбургом уже собрано 110 000 человек на обоих берегах Дуная.

Противопоставить им он мог только 90 000 человек. Нересгеймское сражение ухудшило его положение, для французов же оно оказалось благоприятным. Он успокоился, когда узнал, что Моро, остававшийся несколько дней бездеятельным, стал проявлять величайшую нерешительность, двинулся было на Донауверт, затем отступил к Гехштедту, не выслав даже разъездов на реку Альтмюль, и что, наконец, французские генералы маневрируют так, как будто оба они взаимно позабыли о существовании другой французской армии в Германии, а 400 венгерских гусар, ведших наблюдение вдоль реки Альтмюль, продолжали находиться на ней и высылать патрули вплоть до Нюрнберга и реки Верниц.

Именно тогда у него родилась мысль совершить свой прекрасный маневр – переправиться 17 августа через Дунай с 28 000 человек и наступать против Самбро-Маасской армии. Передают, что, когда он заявил генералу Латуру, что оставляет его с 30 000 человек на Лехе, этот генерал, обеспокоенный опасностями, каким будет подвергнут такой слабый корпус, сделал ему несколько возражений: как сможет он устоять перед победоносной французской армией, вдвое сильнейшей, чем его?

На это эрцгерцог ответил: «Пусть Моро дойдет хоть до Вены, если тем временем я разобью армию Журдана». Он был прав, но ему следовало успокоить этого генерала, поставив его перед Регенсбургом с приказом расположиться на левом берегу Дуная. В таком случае Моро не смог бы ничего предпринять на левом берегу.

8. Эрцгерцог атаковал Бернадотта в Ноймаркте только 22 августа, то есть через пять дней после переправы через Дунай, атаковал вяло и не причинил ему никакого вреда. Это было плохое выполнение прекрасного замысла: Бернадотта следовало окружить и атаковать спустя 24 часа после переправы через Дунай с такой стремительностью и с таким превосходством в силах, что результатом явилась бы полная гибель его.

9. Эрцгерцог двинулся на Амберг 24 августа, но с малым количеством войск, использовав большую часть своих 28 000 человек на выполнение второстепенных задач. Он должен был послать вслед за Бернадоттом только несколько эскадронов и обрушиться на тылы Журдана всеми своими войсками, атакуя со всей стремительностью. На берегах Наба он решил бы участь кампании.

10. Когда 20 сентября Журдан рассеял свою армию и переправился обратно на левый берег Рейна, эрцгерцогу следовало двинуться на Ульм с 40 000 человек, приказав генералу Латуру переправиться на левый берег Дуная по ингольштадскому мосту, чтобы с наивозможной быстротой идти к нему на соединение.

Он прибыл бы в Ульм в то же самое время, как и французская армия, которой тогда пришлось бы выдержать натиск 70 000 человек, и ее отступление сделалось бы тогда действительно крайне трудным. Вместо этого эрцгерцог возвратил с собой на Верхний Рейн только 12 000 человек, оставив без основания много войск на Нижнем Рейне у генерала Вернека. Он плохо использовал часть этих 12 000 человек на выполнение второстепенных задач, так что прибыл к Келю только с 8000–9000 человек.

11. Он должен был приказать Латуру, Фрелиху и Надашти маневрировать на левом берегу Дуная, опережая отступавшую армию. Они были бы там в состоянии принять Петраша и все другие отряды.

12. Эрцгерцог маневрировал в эту кампанию, применяя правильные принципы, но робко – как человек, осознавший существование этих принципов, но не сумевший их продумать. Он не наносил больших ударов, и до самой последней минуты, как мы уже говорили, французские генералы имели возможность поправить свои дела, тогда как уже в бою на Мурге эрцгерцог мог решить участь кампании.

Пятое замечание (об осаде Келя и Гюнингена)

К концу декабря французские армии были на отдыхе уже два месяца. Они реорганизовались, пополнились рекрутами, полностью восстановили свои силы и превосходили своей численностью противостоявшие им австрийские армии. Однако эрцгерцог Карл, имея их перед собой, отважился заложить траншею одновременно перед кельским и гюнингенским предмостными укреплениями.

Если бы вся Рейнская армия, подкрепленная отрядом Самбро-Маасской армии, перешла в наступление через Кель или Гюнинген, она могла бы на рассвете атаковать лагерь эрцгерцога Карла силами вдвое большими, чем его силы, овладеть всеми контрвалационными линиями, захватить всю артиллерию, парки, склады и достигнуть блестящей победы, которая вознаградила бы ее за все поражения, восстановила бы честь французского оружия, поставила бы под угрозу безопасность Германии и позволила бы ей (французской армии) зазимовать на правом берегу Рейна.

Если бы эта армия состояла только из новобранцев, необученных, лишенных моральной устойчивости, – предположение, прямо противоположное тому, что существовало на самом деле, – французский главнокомандующий, конечно, не мог бы осмелиться на сражение для снятия осад.

Но даже и тогда, имея больше рук, больше средств и более выгодное положение, чем противник, он должен был бы возводить одно укрепление за другим, одну батарею за другой и продвигаться вперед с помощью контрапрошей[46], опирающихся на позиции левого берега и островов. Даже тогда эти осады должны были бы привести к посрамлению противника, к гибели его парков и части войск, принудить его, хотя бы вследствие усталости, перейти на зимние квартиры.

Обе эти осады не делают чести осторожности эрцгерцога Карла, но являются чрезвычайно славными для его войск и свидетельствуют об их храбрости и хорошем состоянии духа. Они всегда будут расцениваться военными как действия, мало почетные для французских армий. Действительно, обладание обоими предмостными укреплениями было очень важно для Франции. Рейн является крупной преградой.

Обладание обоими этими укреплениями вынуждало противника оставить всю долину Рейна вплоть до гор Шварцвальда в руках французских армий, а это было бы выгодно одновременно и с военной точки зрения, и с финансовой. Тревожные настроения в Германии не позволили бы австрийцам отправить столько войск в Италию.

Французские офицеры говорили в свое оправдание, что правительство обрекло их на полнейшую нищету; не выплачивалось жалованье, кормили плохо, инженерная и артиллерийская части не имели никаких средств для удовлетворения своих нужд. Но эти причины совсем не являются основательными.

Лишения только доказывали еще более убедительно необходимость ошеломить противника громовым ударом и дать решительное сражение, в котором все шансы на победу были бы в руках французов. Для развертывания 50-тысячной армии на островах и в местности от равелина до Кинцига пространства было более чем достаточно.

Со своей стороны австрийские офицеры, желающие оправдать неосторожность и опрометчивость этих осад, предпринятых эрцгерцогом Карлом, говорили, что ему было известно об упадке духа во французской армии, об удручающем впечатлении, какое было произведено исходом кампании на ее командование, и особенно о нерешительности последнего, на которую эрцгерцог Карл именно и рассчитывал, чтобы довести до благополучного конца такое опасное предприятие, которое он считал необходимым для успеха намеченной им кампании в Италии. Другие говорили, что эти осады были предприняты по приказу из Вены и вопреки мнению эрцгерцога. Это возможно.

I. С Генуэзской республикой. – II. С сардинским королем. – III. С герцогом Пармским. – IV. С герцогом Моденским. – V. С Римским двором. – VI. С великим герцогом Тосканским. – VII. С королем неаполитанским. – VIII. С императором германским. – IX. Ломбардский конгресс. – X. Циспаданская республика.

Меньшинство аристократии, управлявшей Генуэзской республикой, большинство третьего сословия и весь народ западной Ривьеры были благожелательно настроены к французским идеям. Генуя была единственным значительным городом в этом государстве. Она была обнесена двойной бастионной оградой, оборонялась многочисленной артиллерией, 6000 человек линейных войск и 6000 национальной гвардии.

По первому знаку сената 30 000 человек из низших цехов, таких как угольщики и носильщики, крестьяне долин Польчевера, Бизаньо и Фонгана-Буона, были готовы двинуться на защиту владетеля[47]. Чтобы овладеть этой столицей, нужно было иметь 40-тысячную армию и осадный парк и затратить на это два месяца. В 1794 и 1795 годах и в начале 1796 года австро-сардинская армия стояла к северу от Генуи и сообщалась с ней по Бокеттскому перевалу.

Французская армия стояла на западе и сообщалась с нею по береговой дороге (Корниш) от Савоны. Расположенная, таким образом, между двумя воюющими армиями, Генуя могла получить помощь от обеих и сохраняла равновесие между ними. Та, за которую она выступила бы, приобрела бы большое преимущество. Это придавало Генуе значительный вес в делах Италии.

Сенат чувствовал всю деликатность такого положения и вместе с тем силу, которую оно ему придавало. Он предпочитал держаться нейтралитета и не считался ни с посулами, ни с угрозами коалиции. Торговля города ширилась и привлекала в республику огромные богатства.

Но неприкосновенность его порта была нарушена английской эскадрой. Катастрофа с фрегатом «Модест» сильно задела всех французов. Конвент затаил досаду, но выжидал благоприятной минуты, чтобы потребовать достойного возмещения. Несколько знатных семейств, наиболее приверженных Франции, были изгнаны. Это было новым оскорблением, за которое французскому правительству предстояло потребовать удовлетворения.

После сражения у Лоано, зимой 1796 года, Директория сочла момент тем более благоприятным, что сверхсметный доход в 5–6 миллионов имел бы большое значение вследствие нищеты, которую испытывала ее Итальянская армия. Эти переговоры были начаты, когда Наполеон прибыл для командования армией.

Он осудил эту мелочную политику, не имевшую шансов увенчаться каким-либо успехом и неизбежно ведшую к раздражению и к неудовольствию населения этой важной для Франции столицы. «Нужно, – говорил он, – или штурмовать валы крепости и, утвердившись там, энергичным натиском разгромить аристократию, или уважать независимость Генуи и, главное, оставить ей ее деньги».

Несколько дней спустя, когда неприятельские армии были отброшены за По и сардинский король сложил оружие, Генуэзская республика оказалась всецело во власти Франции. Директория хотела установить в ней демократию, но французские армии ушли уже далеко вперед. Для обеспечения успеха подобной революции было необходимо присутствие или, может быть, даже пребывание под стенами Генуи отряда из 15 000 французов в течение нескольких недель.

И это в то время, когда повсюду открыто говорили о приходе Вурмзера, который тогда пересек Германию и вошел в Тироль. Затем поражение Вурмзера, маневрирование в Тироле и по ущельям Бренты, наступление Альвинци для освобождения Вурмзера в Мантуе – все эти события одно за другим делали необходимым сосредоточение всей армии на Адидже. Впрочем, армии нечего было опасаться генуэзцев: среди господствующего класса не было единства, а народ стоял на нашей стороне.

Жерола, посланник императора, воспользовавшись уходом армии и тайно поддерживаемый феодальной знатью, вызвал восстание в императорских поместьях и организовал отряды из пьемонтских дезертиров, бродяг, оставшихся без дела после роспуска легких пьемонтских войсковых частей, и из австрийских пленных, убегавших с пути вследствие плохого надзора французов.

Этими шайками кишели Апеннины и тыл армии. В течение июня стало совершенно необходимым положить этому конец. Отряда в 1200 человек и присутствия главнокомандующего в Тортоне оказалось достаточно, чтобы все пришло в порядок. Главнокомандующий дал тогда инструкцию французскому посланнику в Генуе Фейпу об открытии переговоров с целью усиления нашего влияния в правительстве, с тем, однако, чтобы для этого не потребовалось присутствие армии. Он добивался: 1) высылки австрийского посланника Жеролы; 2) высылки феодальной знати, в соответствии с одним из статутов республики; 3) возвращения изгнанных семей.

Эти переговоры затянулись. Тем временем пять французских торговых судов были захвачены в сфере огня генуэзских батарей без того, чтобы последние оказали им помощь. Сенат, встревоженный угрозами французских агентов, послал в Париж сенатора Винченте Спинолу, человека весьма подходящего для Франции.

В результате переговоров он подписал 6 октября 1796 года конвенцию с министром иностранных дел Шарлем Делакруа. Все обиды Франции были преданы забвению; Сенат уплатил 4 миллиона контрибуции и вернул изгнанников. Было возможно и следовало воспользоваться этим поводом для заключения с Генуей наступательного и оборонительного союза, для увеличения ее территории императорскими поместьями и областью Массади-Каррара и для получения от нее контингента в 2400 человек пехоты, 400 кавалеристов и 200 артиллеристов.

Но при всей его целесообразности такой союз с олигархами внушал отвращение парижским демократам. Тем не менее спокойствие было восстановлено благодаря этой конвенции и продолжалось вплоть до заключения конвенции в Момбелло в июне 1797 года, и, пока французская армия находилась в Италии, не возникало никакого повода к жалобам на поведение генуэзского населения.

Перемирие в Кераско изолировало австрийскую армию и позволило французской армии изгнать ее из Италии, обложить Мантую и занять линию Адидже. Мир, заключенный в мае в Париже, отдал во власть Франции все крепости Пьемонта, кроме Турина. Сардинский король оказался, таким образом, в полной зависимости от республики.

Его армия была уменьшена до 20 000 человек. Выпущенные им бумажные деньги угрожали разорением частным лицам и государству. Его народ был недоволен и разделился на партии. Имелись приверженцы даже французских идей, хотя их было немного. Некоторые политические деятели хотели революционизировать Пьемонт для того, чтобы не беспокоиться за тылы армии и увеличить наши средства против Австрии, но было невозможно опрокинуть сардинский трон без прямого вмешательства в дела страны, для чего требовались значительные силы, а события, происходившие перед Мантуей, занимали все войска республики в Италии.

При этом революция в Пьемонте могла повести к гражданской войне, и тогда пришлось бы оставить в этой стране больше французских войск, чем можно было бы извлечь оттуда пьемонтских, а в случае отступления население, которое было бы охвачено брожением, неизбежно стало бы прибегать к эксцессам. Кроме того, встревожились бы короли испанский и прусский, видя, что республика из ненависти к королям своими руками свергла государя, с которым она только что заключила мир.

Эти соображения привели Наполеона к мысли о необходимости достигнуть того же результата обратным путем, а именно: заключением наступательного и оборонительного договора с сардинским королем.

Подобное решение обеспечивало все выгоды и не вызывало никаких неудобств: 1) этот договор был бы сам по себе воззванием, которое сдерживало бы недовольных, так как с его опубликованием они перестали бы верить демократам армии, не перестававшим обещать им поддержку Франции; следовательно, страна оставалась бы спокойной; 2) дивизия силой в 10 000 хороших, прекрасно обученных и закаленных солдат усилила бы французскую армию и дала бы ей новые шансы на успех; 3) пример Туринского двора хорошо повлиял бы на венецианцев и способствовал бы принятию ими решения искать в союзе с Францией гарантию неприкосновенности их территории и сохранения их конституции.

В то же время пьемонтские войска, присоединенные к французской армии, переняли бы от нее боевой дух и привязались к главнокомандующему, который повел бы их к победе. Во всяком случае, они были бы заложниками, находящимися в армии и гарантирующими хорошее поведение пьемонтского народа.

Если бы оказалось верно, что король не может удержаться, находясь между демократическими республиками – Лигурийской, Ломбардской и Французской, то его свержение было бы результатом естественного хода вещей, а не политического акта, способного вселить недоверие к нам среди других королей, находившихся в союзе с Францией.

«Союз Франции с Сардинией, – сказал Наполеон, – это гигант, обнимающий пигмея. Если гигант его задушит, то только против своей воли и единственно вследствие чрезвычайного различия их организмов». Но Директория не хотела понять целесообразности и глубины такой политики. Она разрешила открыть переговоры, но мешала их завершению.

Господин Пуссьельг, секретарь посольства в Генуе, вел переговоры в Турине в течение многих месяцев. Он нашел, что двор склонен к союзу с Францией, но этот неискусный посредник позволил исторгнуть у себя явно преувеличенные уступки. Он обещал сардинскому королю Ломбардию, тогда как не могло быть и речи ни о том, чтобы увеличить владения этого государя, ни о том, чтобы возбудить в нем надежды, которых не хотели осуществить.

Король и так достаточно выигрывал, получая по договору гарантию целостности своего королевства. Когда Мантуя открыла свои ворота и Наполеон двинулся на Толентино, чтобы там продиктовать мир святейшему престолу[48] и получить возможность направиться оттуда к Вене, он понял важность урегулирования дел с Пьемонтом и уполномочил генерала Кларка вести переговоры с господином де Сен-Марсаном о наступательном и оборонительном союзе.

Договор о таком союзе был подписан в Болонье 1 марта 1797 года Король получил от республики гарантию целостности своих владений, предоставлял французской армии контингент в 8000 человек пехоты, 2000 кавалерии и 20 пушек. Не сомневаясь в ратификации договора, подписанного по приказанию главнокомандующего, Туринский двор поспешил выставить свой контингент, который предполагалось послать с французскими войсками в Каринтию, но Директория медлила с ратификацией этого договора. Контингент оставался в Пьемонте, на квартирах около Новары, в продолжение всей кампании 1797 года.

Политика, которую пришлось вести в отношении инфанта герцога Пармского, была предрешена нашими отношениями с Испанией.[49] Ему было предложено сначала перемирие (9 мая 1796 года), а несколько месяцев спустя он подписал в Париже с республикой мир, но французский посланник не сумел достигнуть цели, поставленной главнокомандующим.

Успехи Итальянской армии побудили испанского короля заключить с республикой в августе 1796 года договор о наступательном и оборонительном союзе.[50] Вследствие этого было бы легко[51] побудить Мадридский двор к высылке дивизии в 10 000 человек на реку По для охраны пармского инфанта и, обещав увеличить территорию его государства, привлечь указанную дивизию под французские знамена.

Ее присутствие импонировало бы Риму и Неаполю и немало способствовало бы успеху военных действий. Союз с Испанией, вынудивший Англию к уходу из Средиземного моря, обеспечил господство на нем французской и испанской эскадрам, чем облегчалась переброска испанских войск в Италию. Нахождение испанских войск в рядах французской армии благоприятно повлияло бы на решение Венецианского Сената вступить в союз с Францией, что увеличило бы армию на 10 000 словенцев.

По Миланскому перемирию от 17 мая 1796 года прекратилось состояние войны с герцогом Моденским. Французская армия была немногочисленна, а страна, которую она занимала, огромна. Выделение двух-трех батальонов для второстепенных задач было бы ошибкой. Перемирие с Моденой отдавало все средства этого герцогства в распоряжение армии и не требовало посылки войск для поддержания там общественного спокойствия. Командор д’Эсте, облеченный полномочиями герцога, повел в Париже переговоры об окончательном мире.

Французское министерство вполне разумно не торопилось с его заключением. Герцог, целиком преданный австрийцам, удалился в Венецию, а регентство, управлявшее его государством, пропустило в Мантую несколько обозов с продовольствием в начале августа и в конце сентября, когда блокада была снята.

Как только главнокомандующий узнал о столь явном нарушении перемирия, он указал на это регентству, тщетно пытавшемуся оправдаться ссылкой на существование прежних договоров. Между тем в связи с этим отряд мантуанского гарнизона, переправившийся через По у Боргофорте, был отрезан; он направился в Реджио 29 сентября, намереваясь двинуться в Тоскану, но жители Реджио заперли ворота города, и отряд укрылся в форте Монте-Киаруголо, где патриоты окружили его и заставили сложить оружие.

Два жителя Реджио были убиты в происшедшей стычке. Это были первые итальянцы, пролившие кровь за освобождение своей страны. Отряд национальной гвардии Реджио, приведший пленных в Милан, был там торжественно принят Ломбардским конгрессом, Миланской национальной гвардией и главнокомандующим.

По этому случаю было устроено несколько общественных празднеств, которые еще больше воспламенили воображение итальянцев. Реджио объявил себя свободным. Население Модены хотело сделать то же, но было удержано гарнизоном. При таком положении вещей не могло быть двух решений. Главнокомандующий объявил, что Миланское перемирие было нарушено регентством, снабдившим продовольствием Мантую.

Он приказал воинским частям занять все три герцогства – Реджио, Модену и Мирандолу – и 4 октября по праву завоевателя провозгласил их независимость. Это решение улучшило положение армии, потому что недоброжелательное регентство было заменено временным правительством, всецело преданным французскому делу. Во всех городах этих трех герцогств стали вооружать отряды национальной гвардии, составленные из горячих патриотов.

Так как состояние войны с Римом было прекращено Болонским перемирием 23 июня 1796 года, то Римский двор послал в Париж монсиньора Петрарки. После нескольких недель переговоров этот посланник препроводил своему двору проект договора с Директорией. Конгрегация кардиналов нашла, что в нем содержатся пункты, противоречащие вере и поэтому неприемлемые.

Монсиньор Петрарки был отозван. В сентябре переговоры возобновились во Флоренции. Правительственные комиссары при армии получили на это полномочия Директории. На первых же совещаниях они представили монсиньору Галеппи, – папскому уполномоченному, – договор в 60 статей, в качестве sine qua non[52].

В Риме заключили, что этот договор также содержит пункты, направленные против веры. Монсиньор Галеппи был отозван, и переговоры прервались 25 сентября. Римский двор, не сомневаясь больше, что французское правительство хочет его гибели, впал в отчаяние и решил связаться исключительно с Веной.

Он начал с того, что отказался от выполнения Болонского перемирия. Ему оставалось еще уплатить 16 миллионов, уже находившихся на пути в Болонью, где они должны были поступить в армейскую казну. Эти обозы с деньгами вернулись в Рим, и их возвращение было встречено с триумфом. Монсиньор Альбани отбыл 6 октября в Вену с поручением просить поддержки этого двора. Римская знать стала делать патриотические взносы и набирать полки.

Папа разослал воззвания с призывом к священной войне, если территория святейшего престола подвергнется нападению. Все эти усилия Римского двора смогли, как было подсчитано, привести лишь к созданию 10-тысячной армии из наихудших войск. Но Рим рассчитывал на неаполитанского короля, который тайно обязался поддержать его армией в 30 000 человек, и, хотя враждебность и недобросовестность кабинета Обеих Сицилий[53] были Ватикану известны, он все же обратился к его помощи.

«В их состоянии безумия все средства хороши, – писал посланник Како, – они ухватились бы и за раскаленное железо». Такое положение вещей произвело дурное впечатление на всю Италию. Наполеон не хотел иметь лишних затруднений. Ему уже угрожал Альвинци, войска которого собирались в Тироле и на Пьяве.

Он упрекнул французское министерство за то, что оно держало его в стороне от переговоров, которыми только сам он мог руководить. Если бы они были поручены Наполеону, как это следовало сделать, он задержал бы открытие переговоров на две-три недели для того, чтобы получить сперва 17 миллионов, которые святейший престол обязался уплатить во исполнение Болонского перемирия. Он не допустил бы смешать в договоре духовные и светские дела, потому что раз светские дела были бы улажены – а это было главное, – опоздание на несколько месяцев с заключением соглашения о духовных делах не имело бы никакого значения.

Но зло было сделано. Правительство, признавшее это, дало Наполеону необходимые полномочия, чтобы исправить зло, если возможно. Вопрос заключался в том, чтобы выиграть время, успокоить страсти, восстановить доверие и удержать в рамках тревогу в Ватикане. Наполеон поручил французскому представителю в Риме господину Како дезавуировать без огласки все, относящееся к духовным вопросам в парижских и флорентийских переговорах, уведомить, что возобновить переговоры поручено Наполеону и что они будут вестись не с Директорией и не с комиссарами, а с ним.

Такое начало произвело хорошее впечатление. Чтобы его усилить, главнокомандующий 19 октября 1796 года отправился в Феррару, остановился у кардинала Маттеи, архиепископа этого города, и имел с ним несколько совещаний. Он убедил его в своих мирных намерениях и отправил в Рим передать слова мира непосредственно папе. Несколько дней спустя Аркольское сражение положило конец надеждам, зародившимся было в Италии с приближением армии Альвинци.

Наполеон счел момент благоприятным для завершения римских дел. В январе 1797 года он направился в Болонью с 1500 французов и 4000 циспаданцев и ломбардцев, угрожая двинуться на Рим.[54] На этот раз, однако, Римский двор отнесся к его угрозам с насмешкой. Он находился в переписке о заключении договора с Веной и знал, что две новые многочисленные армии вступают в Италию. Кардинал Буска и австрийский посланник в Риме громко заявляли: «Если будет нужно, папа оставит Рим, потому что чем дальше французский главнокомандующий удалится от Адидже, тем более мы приблизимся к спасению».

Действительно, несколько дней спустя Наполеон, извещенный о наступлении Альвинци, переправился обратно через По и быстро двинулся в Верону. Но сражение при Риволи в январе 1797 года навсегда уничтожило надежды врагов Франции. Немного спустя открыла свои ворота Мантуя. Наступил момент наказать Рим, и небольшая Галло-Итальянская армия двинулась на Апеннины. Все затруднения между этим двором и Францией были улажены договором в Толентино, как это будет изложено в XII главе.

Великий герцог Тосканский был первым европейским государем, признавшим республику. Когда французская армия заняла Италию, он находился с Францией в мире. Его владения, расположенные по ту сторону Апеннин, не имели никакого влияния на театр военных действий.

Если после обложения Мантуи одна французская бригада направилась в Ливорно, то это было сделано с целью изгнать оттуда английскую торговлю и облегчить борьбу за освобождение Корсики; в остальном владения Тосканы остались неприкосновенны. Ливорнский гарнизон никогда не насчитывал более 1800 человек. Это, без сомнения, была жертва – использовать три батальона на второстепенную цель, – но туда была назначена сначала 75-я полубригада, сильно пострадавшая и нуждавшаяся в отдыхе.

Манфредини, премьер-министр великого герцога, проявил находчивость, энергию в устранении препятствий, могущих повредить государю, и великий герцог был ему обязан сохранением своих владений. Три или четыре малозначащих конвенции были заключены между главнокомандующим и маркизом Манфредини. Согласно последней из них, подписанной в Болонье, из Ливорно эвакуировался французский гарнизон.

По этому случаю великий герцог в уплату старых расчетов передал в армейскую казну два миллиона. По Кампо-Формийскому миру этот государь сохранил свои владения в неприкосновенности. Он испытал некоторое беспокойство, но ему не было причинено вреда, и в течение Итальянской войны его ни разу не обидели как из уважения к существующим трактатам, так и вследствие желания смягчить вражду, питаемую Лотарингским домом к республике, и отвлечь его от Англии.

Когда французская армия прибыла на Адидже и вследствие этого Средняя и Нижняя Италия оказались отрезанными от Германии, князь Пиньятелли прибыл в главную квартиру, просил и добился для неаполитанского короля перемирия, подписанного 5 июня 1796 года Неаполитанская кавалерийская дивизия численностью в 2400 коней, составлявшая часть армии Болье, стала на квартирах близ Брешиа среди французской армии.

Неаполитанский уполномоченный отправился в Париж для обсуждения и подписания окончательного мира с республикой. При переговорах возникли затруднения вследствие неуместных придирок Парижа, а также вследствие недобросовестных уверток, столь обычных для двора Обеих Сицилий. Директория должна была считать за большую удачу то, что удалось обезоружить неаполитанского короля, потому что у него было в строю 60 000 человек и он располагал 25 000—30 000 человек для посылки на По.

Наполеон не переставал торопить с заключением этого договора. Министерство иностранных дел в Париже требовало контрибуции в несколько миллионов, платить которую Неаполитанский двор резонно оказывался. Но в сентябре – когда стало известно, что союз Испании с Францией и освобождение Корсики от английского ига побудили Сент-Джемский кабинет[55] отозвать свои эскадры из Средиземного моря, вследствие чего господство в Средиземном море и в Адриатике перешло к тулонским эскадрам, – встревоженный Неаполитанский двор подписал все, что хотела Директория, и мир был заключен 8 октября.

Но ненависть и недобросовестность этого двора и отсутствие у него уважения к своей подписи на договорах были таковы, что еще долго после заключения мира двор этот беспокоил Италию передвижениями войск на своих границах и угрозами нападения, как будто состояние войны продолжалось. Трудно выразить негодование, возбуждаемое таким отсутствием всякого стыда и всякого уважения к людям, что и привело в конце концов к свержению этого кабинета.

Французское правительство предписало Наполеону в начале сентября, когда Рейнская и Самбро-Маасская армии были еще в Германии, сообщить императору, что если он не согласится на мир, то его морские базы в Фиуме и Триесте будут разрушены. От такого неуместного заявления нельзя было ожидать ничего хорошего.

Позже, однако, когда Самбро-Маасская и Рейнская армии были отброшены во Францию, а предмостные укрепления Келя и Гюнингена – осаждены, Моро предложил перемирие, от которого эрцгерцог отказался, заявив о своих претензиях на оба предмостных укрепления. Когда фельдмаршал Вурмзер с почти 30 000 австрийцев был блокирован в Мантуе и усилия Альвинци выручить его потерпели неудачу у Арколе, Директория стала надеяться, что будет заключено общее перемирие, по которому Гюнинген и Кель останутся за Францией, а Мантуя – за Австрией. Генерал Кларк получил необходимые полномочия, чтобы отправиться в Вену и предложить общее перемирие до июня 1797 года.

Осаду Келя и Гюнингена предлагалось снять, а для Мантуи сохранить status quo[56]. Австрийские и французские комиссары должны были ежедневно пропускать в эту крепость продовольствие, необходимое жителям и войскам. Генерал Кларк прибыл 1 декабря[57] в Милан для согласования действий с главнокомандующим, которому было поручено добиться для этого уполномоченного всех необходимых паспортов. Наполеон ему сказал: «Осаду Келя и Гюнингена легко заставить снять.

Эрцгерцог ведет осаду Келя всего с сорока тысячами человек, – пусть Моро на рассвете сделает вылазку из своего укрепленного лагеря с шестьюдесятью тысячами человек, разобьет осадную армию, захватит все парки и разрушит все укрепления осаждающих; впрочем, Кель и гюнингенское предмостное укрепление не стоят Мантуи; нет никакой возможности установить число жителей, мужчин, женщин, детей и даже состав гарнизона.

Фельдмаршал Вурмзер, уменьшив для всех паек наполовину, выгадает за шесть месяцев запас продовольствия еще на шесть месяцев. Если думают, что перемирие должно послужить началом переговоров о мире, то это еще один повод не предлагать его, пока Мантуя находится во власти Австрии. Нужно, значит, выиграть сражение под стенами Келя и дождаться сдачи Мантуи, а тогда предложить перемирие и мир». Однако приказания правительства были точны. Генерал Кларк написал императору и отправил ему письмо Директории.

Вследствие этого барон Винцент, адъютант императора, и генерал Кларк встретились 3 января в Виченце; здесь у них состоялось два совещания. Барон Винцент заявил, что император не может принять в Вене уполномоченного республики, которую он не признает, что он не может к тому же действовать отдельно от своих союзников и что, наконец, если французский представитель имеет сделать какие-либо сообщения, он может адресоваться к г-ну Жиральди, австрийскому посланнику в Турине.

Таким образом пагубная мысль о перемирии была, к счастью, отвергнута противником. Французский уполномоченный едва успел возвратиться на Адидже, как Альвинци уже начал наступление для освобождения Мантуи. Это привело к сражениям при Риволи и Фаворите.

Однако Люксембургский кабинет[58], неизвестно почему, увидел в этом ответе барона Винцента открытую дверь для переговоров и в январе 1797 года отправил генералу инструкции, уполномочившие его заключить мир на следующих условиях: 1) император отказывается от Бельгии и Люксембургской области; 2) он признает за республикой Льеж и другие небольшие территории, вдававшиеся в ее владения и уступленные ей; 3) он обещает употребить свое влияние, чтобы в Германии было выкроено некоторое возмещение штатгальтеру[59]; 4) со своей стороны, Французская республика возвращает императору все его владения в Италии.

Эти условия не были одобрены Наполеоном, убежденным в том, что республика имела право требовать границы по Рейну и создания в Италии государства, которое позволило бы поддерживать там французское влияние и сохранить в зависимости от себя Генуэзскую республику, сардинского короля и папу, так как Италию нельзя было больше считать такой же, какой она была до войны. Если когда-нибудь французы вновь уйдут за Альпы, не сохранив там могущественного союзника, то генуэзские и венецианские аристократы и сардинский король свяжутся с Австрией неразрывными узами под влиянием необходимости предохранить свои режимы от распространения идей демократии и народовластия.

Венеция, не имевшая в течение целого столетия никакого влияния на европейское равновесие, наученная отныне опытом и опасностью, которой только что избежала, найдет у себя энергию, деньги и армию, чтобы усилить императора и подавить идеи свободы и независимости в своих материковых владениях. Папа, короли, дворянство соединятся для защиты своих привилегий и закроют Альпы для современных идей.

Три месяца спустя Наполеон подписал предварительные условия мира на основе получения границы по Рейну (включая крепость Майнц), присоединения территории с населением на 1 500 000 человек больше, чем того требовала Директория, и существования одной или двух демократических республик в Италии, сообщающихся со Швейцарией, пересекающих всю Италию с севера на юг, от Альп до По, окружающих сардинского короля и прикрывающих по линии По Среднюю и Нижнюю Италию.

В случае надобности французские армии через Геную, Парму, Модему, Болонью, Феррару и Местре сразу могли бы оказаться на Пьяве, обойдя Минчио, Мантую и Адидже. Этой республикой с тремя миллионами жителей обеспечивалось бы французское влияние на три миллиона жителей Сардинского королевства, и на три миллиона жителей церковных владений и Тосканы, и даже на Неаполитанское королевство.

Образ действий, которого следовало держаться в отношении населения Ломбардии, должен был быть осторожным. Франция соглашалась заключить мир, как только император откажется от Бельгии и Люксембурга. За эту цену она была согласна возвратить ему Ломбардию. Следовательно, нельзя было ни принимать на себя какого-либо обязательства, ни давать какой-либо гарантии, противоречащей этим секретным намерениям кабинета. С другой стороны, все издержки армии должна была нести страна, а это не только поглощало все поступления, но и порождало больший или меньший дефицит в зависимости от количества войск, находившихся в том или ином месте.

Во Франции были упразднены все косвенные налоги. Ее налоговая система была очень несовершенна. Казначейство было независимо. Все велось беспорядочно, бесчестно и неумело. Все учреждения работали плохо. Из итальянских контрибуций приходилось посылать очень значительные суммы для содержания рейнских армий, тулонских и брестских эскадр и даже правительственных учреждений в Париже.

При всем том нужно было противодействовать в Италии влиянию австрийской партии, состоявшей из дворянства и части духовенства, на которую с большим или меньшим успехом воздействовал Рим. Наполеон поддерживал партию, желавшую независимости Италии, но не компрометируя себя, и привлек на свою сторону, несмотря на критическое положение, симпатии большинства населения. Он не только оказывал большое уважение религии, но не забывал ни о чем, что могло склонить к нему духовенство.

Он сумел весьма уместно, словно талисман, использовать лозунги свободы и особенно национальной независимости, которые со времен Рима никогда не переставали быть дороги итальянцам. Управление провинциями, городами и сельскими общинами он вверил самому населению, выбрав для этого самых достойных людей, пользовавшихся наибольшим уважением народа. Полицейская служба была возложена на национальную гвардию, которая во всей Ломбардии была создана по примеру Франции и у которой были национальные цвета: красный, белый и зеленый.

Миланцы были гвельфами[60]; настроение их умов оставалось прежним. Патриоты с каждым днем становились более многочисленными. Французские идеи одерживали с каждым днем новые успехи, а после уничтожения армии Вурмзера настроения в народе стали таковы, что главнокомандующий разрешил Ломбардскому конгрессу провести набор легиона в 3000 человек. В ноябре польские генералы Зайончек и Домбровский спешно прибыли из Польши с большим числом офицеров, чтобы предложить Италии свои услуги, и конгрессу было разрешено создать легион из 3000 поляков. Эти войска никогда не посылались на фронт для борьбы против австрийцев, но служили для охраны общественного спокойствия и сдерживания папской армии.

Когда затруднительные обстоятельства побудили главнокомандующего провозгласить Циспаданскую республику, Ломбардский конгресс был сильно встревожен. Но ему дали понять, что это необходимо сделать в силу изменившейся обстановки. Операционная линия армии не проходила по циспаданской территории. И наконец, явилось нетрудным убедить наиболее осведомленных людей, что им нечего тревожиться, если французское правительство не желает брать на себя обязательств, которые оно не сможет сдержать в случае военных неудач, так как вполне очевидно, что судьба французской партии в Италии решается на полях сражений.

Гарантия, которую в данное время дает Франция Циспаданской республике, благоприятна также и для ломбардцев, так как если Франция когда-нибудь будет вынуждена согласиться на возвращение австрийцев в Ломбардию, то Циспаданская республика послужит убежищем для ломбардцев и очагом, где сохранится священный огонь итальянской свободы. Реджио, Модена, Болонья и Феррара, расположенные на правом берегу По, составляли всю территорию этой страны от Адриатического моря до пармских владений, соприкасаясь с Генуэзской республикой, а через нее – с Францией.

При наличии опасений, что придется вернуть Ломбардию Австрии, чтобы облегчить заключение мира, было тем более необходимо сохранить на правом берегу Ира демократическую республику, на которую Австрийский двор не имел никакого права и не мог предъявить никаких претензий.

Эти четыре области несколько месяцев пробыли независимыми под управлением своих муниципалитетов. Хунта общественной безопасности, состоявшая из Капрара и др.[61], была организована для согласования мероприятий по обороне этих областей и обуздания недоброжелателей. В течение ноября в Модене собрался конгресс из ста депутатов.

Они приняли ломбардские цвета в качестве общеитальянских, пришли к соглашению относительно некоторых основных принципов управления, а именно: об отмене феодализма, о равенстве, о правах человека. Эти маленькие республики объединились для общей обороны и решили совместно выставить первый итальянский легион силою в 3000 человек. Конгресс состоял из лиц всех сословий: кардиналов, дворян, купцов, юристов, писателей.

Постепенно кругозор их расширялся, была объявлена свобода печати, и наконец, в начале января 1797 года, после некоторого сопротивления областнический дух был преодолен, и эти народы объединились в одну республику под названием Циспаданской. Столицей ее была объявлена Болонья, и они приняли представительное конституционное устройство. Это дало себя почувствовать и в Риме. Организация и принципы новой республики являлись прочным барьером против принципов, пропагандируемых святейшим престолом, и против войск, которые им собирались в Романье.

Ломбардский конгресс вошел в связь с Циспаданской республикой, которая с этой поры привлекала к себе взоры всех народов Италии. Из всех городов Италии Болонья постоянно проявляла наибольшую энергию и была самой просвещенной в подлинном смысле этого слова. В феврале 1797 года, после Толентинского мира, Романья, уступленная папой, естественно, должна была присоединиться к Циспаданской республике. Это довело ее население до двух миллионов человек. Таково было положение Италии в конце 1796 года и весной 1797 года, когда французская армия решилась перейти через Юлийские Альпы и двинуться на Вену.

I. Римские дела. – II. Положение австрийской армии. – III. Положение французской армии. – IV. План действий, принятый Венским двором. – V. Бой у Сан-Микеле (12 января 1797 года). – VI. Занятие Короны фельдмаршалом Альвинци. – VII. Сражение у Риволи (14 января). – VIII. Переправа генерала Провера через Адидже; его движение на Мантую (14 января). – IX. Сражение у Фаворита (16 января). – X. Капитуляция Мантуи (2 февраля).

Венецианский Сенат с каждым днем все больше и больше раздражался против французов, но эту ненависть сковывал двойной страх: присутствие победоносной армии и брожение, охватившее большинство его городов на материке. Тем временем он проводил новые наборы словенцев; в лагуны один за другим прибывали новые батальоны.

Обе враждебные партии готовились померяться силами во всех городах на материке. Веронский и Брешианский замки были заняты французскими войсками. Беспорядки, возникшие в Бергамо, показали необходимость занятия цитадели; генерал Бараге-д’Илье занял ее. Такая предосторожность казалась достаточной, так как Наполеон рассчитывал на скорую сдачу Мантуи.

Ему не хотелось до падения этой крепости вступать с Сенатом в споры, которые усложнили бы его положение. Таким образом, обе стороны скрывали пока свои намерения. Переговоры с Римом были прерваны. Опыт показал, что от этого двора ничего нельзя добиться без наличия вооруженных сил. Нужно было положить предел такому состоянию неуверенности, поддерживавшему брожение в Италии.

Еще до прибытия новых австрийских армий 3000 французов и 4000 итальянцев переправились через По и вступили 6 января в Болонью, откуда главнокомандующий отправился в Милан. Манфредини, первый министр великого герцога Тосканского, спешно прибыл туда отстаивать его интересы. Он возвратился во Флоренцию, убежденный, что французы двинулись на Рим. Ватикан не был обманут этими угрозами.

Он знал о планах, принятых в Вене, и надеялся на их успех. Австрийский посланник поддерживал его бодрость. С их точки зрения, ничто не было столь желательно, как завлечение французов в глубь Италии. Папа, в случае необходимости, был даже готов покинуть Рим, считая, что это явится дополнительной гарантией поражения французов на Адидже. Участь Италии должна решиться на Тибре[62]!

Действительно, Альвинци каждый день получал значительные подкрепления. Области Падуи, Тревизы и Бассано были заняты его войсками. Австрия воспользовалась двумя месяцами, истекшими после Аркольского сражения, для присылки во Фриуль дивизий, снятых с берегов Рейна, где французские армии стояли на зимних квартирах.

Она подняла национальное движение во всей монархии, набрала в Тироле несколько батальонов отличнейших стрелков. Было нетрудно внушить им убеждение в необходимости защищать собственную землю и помочь отвоевать Италию, так как это насущно необходимо для процветания их горных областей.

Успехи Австрии в Германии, достигнутые в последнюю кампанию, и поражения в Италии по-разному воздействовали на общественное мнение народов. Большие города предложили батальоны из добровольцев. Вена выставила четыре таких батальона. Венские батальоны получили от императрицы знамена, вышитые ее собственными руками; они их потеряли, но защищали с честью.

В начале января 1797 года австрийская армия в Италии состояла из восьми пехотных дивизий равной силы, которым было придано несколько легких кавалерийских бригад, и из одной дивизии резервной кавалерии; в общем 65 000—70 000 бойцов (64 батальона, 30 эскадронов) и 60 000 тирольцев, не считая 24 000 человек гарнизона Мантуи; всего 96 000–100 000 человек.

Французская армия после Арколе была усилена двумя пехотными полубригадами, снятыми с побережья Прованса (включая 57-ю полубригаду), и одним кавалерийским полком – в общем 7000 человек; это возместило потери при Арколе и при блокаде Мантуи. Армия состояла из пяти дивизий: одной командовал Жубер – он занимал Монте-Бальдо, Риволи и Буссоленго; Рей с другой дивизией, меньшей силы, находился в резерве в Дезенцано; Массена был в Вероне, имея авангард в Сан-Микеле; Ожеро был в Леньяго, его авангард в Бевилакве; Серюрье блокировал Мантую.

В этих пяти дивизиях насчитывалось в строю 43 000 человек, из которых только 31 000 человек были в обсервационной армии. Жубер прикрыл Корону окопами; Верона, Леньяго, Пескиера, Пиццигетоне были в хорошем состоянии; брешианская и бергамская цитадели, форт Фуент, Феррарская цитадель и форт Урбано были также заняты французами, а канонерские лодки дали им господство над четырьмя озерами: Гарда, Комо, Лугано и Маджиоре.

Наступление Вурмзера осуществлялось по трем направлениям: по Киезскому шоссе, через Монте-Бальдо и по долине Адидже; все три его колонны должны были сойтись у Мантуи. Несколько месяцев спустя Альвинци, в свою очередь, вступил в Италию с двумя армиями: одна направилась через Тироль, а другая по рекам Пьяве, Бренте и Адидже; они должны были соединиться в Вероне. На этот раз Венский двор принял новый план, согласованный с действиями на римском театре военных действий.

Он предписал повести два больших наступления в следующих направлениях: главное – через Монте-Бальдо, вспомогательное – на Нижний Адидже, по Падуанским равнинам. Оба эти наступления должны были вестись независимо одно от другого. Наступавшие корпуса должны были соединиться у Мантуи. Главный корпус должен был выйти через Тироль; в случае если бы ему удалось разбить французскую армию, он вышел бы затем к стенам Мантуи и застал бы там корпус, прибывший туда после переправы через Адидже.

Если бы атака главного корпуса не удалась, а успешной оказалась бы только атака вспомогательного, то и в этом случае была бы снята осада Мантуи, а крепость снабжена припасами. Затем этот корпус бросился бы в Серральо и установил бы коммуникации с Римом. Вурмзер принял бы тогда командование армией, формировавшейся в Романье, имея 5000 человек своей кавалерии, штаб и многочисленную полевую артиллерию.

Большое количество генералов, офицеров и спешенных кавалеристов, находившихся в Мантуе, внедрили бы дисциплину в армию папы и устроили бы диверсию, которая принудила бы французов отрядить два армейских корпуса – один для наблюдения за левым берегом, другой – за правым берегом По. Очень толковый тайный агент, посланный из Вены в Мантую, был задержан одним часовым в тот самый момент, когда он миновал уже последний пост блокирующей армии.

При помощи рвотного его заставили выдать проглоченную им депешу; она находилась в маленьком шарике из воска для печатей. Эта депеша представляла собой письмецо на французском языке, написанное очень мелким почерком и подписанное императором Францем. Император уведомлял Вурмзера, что в ближайшее время он будет освобожден, приказывая ему ни в коем случае не сдаваться, а эвакуировать крепость, переправиться через По и направиться во владения папы, где ему предстояло принять командование армией святейшего престола.

Во исполнение плана Венского двора Альвинци принял командование над основным войском, состоявшим из 45 000 человек, и перенес свою главную квартиру из Бассано в Роверето. Генерал Провера принял командование над корпусом, предназначенным для действий в направлении на Нижний Адидже. Этот корпус состоял из трех дивизий силой в 20 000 человек.

Его главная квартира была в Падуе. 12 января левофланговая дивизия корпуса, под командованием Баялича, заняла позицию в Кальдиеро, а Гогенцоллерн, командующий авангардом, – в Монтаньяне. 12-го Гогенцоллерн двинулся на Бевилаква, где находился авангард под командой храброго генерала Дюфо, который после легкого сопротивления отступил за Адидже, переправившись по мостам Порто-Леньяго.

Дивизия Баялича атаковала Сан-Микеле. Она состояла из восьми батальонов и шести эскадронов. Массена выступил на поддержку своего авангарда. Австрийцы были сломлены и преследуемы по пятам до Кальдиеро, оставив 900 пленных.

Извещенный в Болонье своими венецианскими агентами о движении австрийской армии на Падую, главнокомандующий распорядился выставить итальянские части на транспаданских границах, чтобы держать под ударом армию папы, и направил 3000 французов из Болоньи на Феррару, где они переправились через По в Понте-ди-Лагоскуро.

Сам он переправился через По в Боргофорте и направился в ровербелльскую главную квартиру. В Верону он прибыл во время Сан-Микельского боя. Вечером он приказал Массена отвести ночью всю свою дивизию за Верону. Противник приступил к действиям. Следовало держать все войска вне дефиле[63], чтобы была возможность направиться без замедления туда, где произойдет действительная атака.

Ночью он получил из Леньяго донесение, что замечено движение австрийской армии на Нижнем Адидже, что с ней ее главный штаб и что видели два понтонных парка. Донесение генерала Дюфо не оставляло никакого сомнения в том, что перед ним развернуты многочисленные силы. Он видел более 12 000 человек и предполагал, что это только первая линия.

Жубер из Короны сообщал, что он подвергался атакам в течение всего дня 12-го, но удержался и отразил все атаки противника. Этим, казалось, подтверждалось мнение, что главное наступление противника ведется на Нижнем Адидже.

Противник еще не обнаружил своих намерений, и принимать решение было рано. Войска были готовы к ночному переходу. Дивизия, бывшая в Дезенцано, направилась 13-го в Кастельнуово, чтобы там ожидать дальнейших приказаний. Донесения с Киезы были успокоительны. Пошел проливной дождь. В 10 часов войска были под ружьем, но Наполеон еще не решил, в какую сторону их направить: спускаться ли вниз или подниматься вверх по берегам Адидже?

В 10 часов вечера прибыли донесения из Монте-Бальдо и с Нижнего Адидже. Жубер доносил, что 13-го, в 9 часов утра, противник развернул большие силы, что сам он дрался весь день и что его позиция сильно сузилась. Он имел счастье удержаться на своей позиции, но в 2 часа пополудни заметил, что с левого фланга его обошла вдоль озера Гарда австрийская дивизия, угрожавшая стать между ним и Пескиерой, а с правого фланга его обошла другая дивизия противника, шедшая сначала вдоль левого берега Адидже, перебросившая мост около Дольче, в одном лье от Риволи, переправившаяся через эту реку и идущая теперь по правому берегу, вдоль подножья Монте-Маньоне, для захвата Риволийского плато.