Белый Крым. Мемуары Правителя и Главнокомандующего Вооруженными силами Юга России Врангель Петр
Петр Врангель и его «Записки»
- Хлопнув
- дверью,
- сухой, как рапорт,
- из штаба
- опустевшего
- вышел он.
- Глядя
- на ноги,
- шагом
- резким
- шел
- Врангель
- в черной черкеске.
- …И над белым тленом,
- как от пули падающий,
- на оба
- колена
- упал главнокомандующий.
- Трижды
- землю
- поцеловавши,
- трижды
- город
- перекрестил.
- Под пули
- в лодку прыгнул…
- – Ваше
- превосходительство,
- грести?
- – Грести!
Автор этих строк Владимир Маяковский не читал «Записок» барона генерала Петра Николаевича Врангеля. Но образ поэт нарисовал удивительно похожий на тот, который пытался создать сам белый генерал: патриота России, решительного и по-военному лаконичного.
Личная трагедия покидающего Родину Врангеля перекликается и в литературе, и в самой отечественной истории с трагедией всех тех людей, которые вынуждены были отправиться на чужбину. До сих пор слова «разгром войск Врангеля в Крыму» для многих означают конец Гражданской войны. Но теперь командующий Русской армией уже не просто «черный барон», который «снова готовит царский трон».
Личность Петра Врангеля оценивается куда более неоднозначно, как и все Белое движение. Взглянуть на биографию генерала под новым углом историкам и широкому кругу читателей помогают мемуары, которые Врангель написал в эмиграции.
Петр Николаевич Врангель родился 15 августа 1878 года в городе Новоалександровске Ковенской губернии[1]. Семья Врангелей вела свой род от шведских баронов, который поступили на русскую службу в XVIII веке. Петр Николаевич унаследовал баронский титул и страсть к военному делу.
Впрочем, его отец, Николай Егорович, отдавал предпочтение предпринимательству. Кроме того, доход семьи обеспечивало имение в Минской губернии. В 1880 – 1890-е годы Врангели жили в Ростове, где Петр окончил реальное училище. Затем он учился в Горном институте в Санкт-Петербурге.
Обязательную военную службу Петр Врангель проходил в лейб-гвардии Конном полку – одном из элитных подразделений. Затем последовали два года в Иркутске, где Врангель служил чиновником по особым поручениям при генерал-губернаторе. С началом Русско-японской войны Врангель возвращается в армию – теперь уже навсегда.
В годы войны Врангель служил в двух казачьих полках. Молодого кавалериста отличало честолюбие и готовность лично участвовать в опасных военных операциях. Первое качество толкало его на получение новых и новых чинов. Второе принесло офицеру ордена Св. Анны и Св. Станислава.
В августе 1906 года Врангеля прикомандировали к давно знакомому лейб-гвардии Конному полку. В следующем году на одном из парадов его заметил император Николай II – в будущем Петр Николаевич еще не раз встретится с государем. Убежденный монархист, Врангель положительно отзывался о личных качествах последнего монарха России, хотя и был крайне недоволен окружением царя.
Нам кое-что известно о жизни Петра Николаевича до Первой мировой войны. Однополчане отмечали решительность и вспыльчивость Врангеля, от сослуживцев он получил прозвище Пайпер за пристрастие к одноименному шампанскому. Известно также, что статный конногвардеец пользовался успехом у светских дам. В 1910 году он успешно окончил Николаевскую академию Генштаба.
В 1907 году Петр Николаевич женился на Ольге Михайловне Иваненко – дочери камергера и фрейлины императрицы. К 1914 году у супругов было уже трое детей – дочери Елена и Наталья и сын Петр. Еще один сын, Алексей, родится уже в эмиграции – в 1922 году. Судя по «Запискам» Врангеля и его письмам к жене, отношения у них были самые теплые. Ольга Михайловна фактически спасла мужа от большевистского расстрела, выхаживала во время эпидемии сыпного тифа, помогала устраиваться за границей.
Первую мировую войну Врангель встретил командиром эскадрона и уже 6 августа 1914 года в бою под Каушеном (Восточная Пруссия) успешно атаковал немецкую батарею. За это он получил орден Св. Георгия IV степени, став, таким образом, едва ли не первым офицером – Георгиевским кавалером Первой мировой.
В апреле 1915 года к ордену добавилось Георгиевское оружие за смелые и эффективные действия во время Праснышской операции в Польше. В октябре 1916 года Врангель был назначен командиром 1-го Нерчинского полка Забайкальского казачьего войска. Именно с осени 1916 года начинается повествование в «Записках». Соответственно, большинство биографических сведений о Петре Николаевиче в период с 1916 по 1920 год историки черпают из этой книги.
Петр Врангель участвовал в боевых действиях на Юго-Западном и Румынском фронтах. Наибольшее удовольствие ему доставляло командование большими массами конницы – здесь Врангель чувствовал себя как рыба в воде. В январе 1917 года он стал генерал-майором.
Вскоре Россия была охвачена революционными событиями. И Февральскую, и Октябрьскую революции Врангель встретил неприязненно. В «Записках» много говорится о развале армии и фронта, о недопустимом вмешательстве в дела армии солдатских комитетов, о вредном заигрывании с народом.
Генерал осуждал своих сослуживцев, которые «шли на поводу» у либералов и демократов. Популярные красные банты для него были красной тряпкой. Врангель был готов поддержать Корниловский переворот, а под конец существования Временного правительства настойчиво просил о своей отставке.
На фоне революции раскрывается отношение генерала к простым солдатам и казакам, которое вполне укладывалось в рамки его консервативных принципов. С одной стороны, он явно считал, что солдатский и казацкий элемент недостаточно надежен – легко поддается пропаганде, требует сильной руки.
С другой – придавал огромное значение чувству единения солдат и командира; несколько раз в «Записках» Врангель описывает ситуацию, когда ему удавалось «овладеть войсками», то есть добиться искренней любви и послушания солдат. Летом 1917 года Петр Николаевич был награжден солдатским Георгиевским крестом – эта награда вручалась офицерам по постановлению собрания самих солдат.
После большевистского переворота Врангель с семьей уехал в Крым. Здесь в феврале 1918 года он был арестован революционными матросами, но избежал расстрела благодаря заступничеству местных жителей и жены.
Интересен эпизод встречи и разговоров Петра Николаевича с гетманом Скоропадским в мае 1918 года в Киеве. Врангель в целом положительно отзывается о добросовестном и исполнительном генерале Скоропадском. Однако политические интересы гетмана оказались чужды принципам самого Врангеля.
Последний был готов принять немецкую ориентацию, но категорически не разделял идеи Скоропадского об образовании «самостийной» Украины. Врангель готов был поступить в штаб гетмана, только если тот «мыслит Украину первым слогом России».
Единомышленников Врангель нашел в руководстве Добровольческой армии, которая в то время разворачивала деятельность на Дону и Кубани. Туда и прибыл генерал в августе 1918 года. В Екатеринодаре (современный Краснодар) Врангель познакомился с Антоном Ивановичем Деникиным и был назначен командиром 1-й конной дивизии.
Отношения Врангеля с Деникиным – тема многочисленных исследований по истории Белого движения. Чтобы понять причину разногласий, которые в результате вылились в открытое противостояние, необходимо, конечно, ознакомиться не только с мемуарами Врангеля, но и с «Очерками русской смуты» Деникина, другими свидетельствами и документами.
Со слов Петра Николаевича выходит следующая картина. В военном отношении конфликт разгорелся из-за выбора стратегического направления удара. После успешных действий частей Врангеля по освобождению Северного Кавказа он был назначен командующим Добровольческой армией, в январе 1919-го – командующим Кавказской Добровольческой армией[2]. Позже она была переименована в Кавказскую армию и действовала на Царицынском направлении.
Деникин пообещал Врангелю не отказывать ни в пехоте, ни в артиллерии, взяв обещание освободить Царицын за три недели. Однако вскоре Кавказская армия ощутила явный недостаток в подкреплении, обмундировании, вооружении. Телеграммы-требования Врангеля долго не давали результата и постепенно приобрели довольно резкий тон. Подкрепление в итоге пришло, и армия автора «Записок» героически взяла Царицын.
На этот момент расхождения между Врангелем и командующим Вооруженными силами Юга России (ВСЮР) были уже очевидными. Деникин полагал главным направлением Харьковское с последующим движением на Москву. Врангель же настаивал на первоочередном значении боев на Волге с последующим соединением с силами адмирала Колчака.
После подписания летом 1919 года знаменитой «Московской директивы» Деникина ситуация усугубилась. Врангель получил задачу наступать на Москву через Саратов и Нижний Новгород. Но основные силы и средства белых уходили в Украину, откуда развивала наступление Добровольческая армия Май-Маевского.
Петр Николаевич, во-первых, полагал, что армия не должна наступать на Москву тремя разными группами, а во-вторых – опять сетовал на отсутствие подкрепления. Ответ Деникина разочаровал командующего Кавказской армией: ему сообщалось, что его участок незначителен по сравнению с другими армиями.[3]
Однако конфликт двух лидеров Белого движения имел и другое, человеческое, измерение. Сам Петр Врангель полагал, что Главнокомандующему не хватает масштаба, политического чутья, «порыва». В своих мемуарах он упрекает Деникина в провинциальном происхождении, мелкобуржуазном и либеральном менталитете, предубежденности против аристократии, двора и гвардии.
Антон Иванович предстает в «Записках» мнительным, оторванным от действительности человеком, которому всюду мерещатся заговоры. К тому же именно Деникин, согласно «Запискам», допустил белый террор, грабежи и насилие, не уделял должного внимания земельному вопросу, своими неразумными действиями оттолкнул казачество.
Все это дискредитировало идею и название Добровольческого движения. Сам же Врангель, судя по всему, стал лидером всех правых в Белом движении. К нему тянулись монархисты и консерваторы. Можно поверить в то, что Деникину он казался чересчур и даже опасно честолюбивым человеком, который хотел сам возглавить движение, командовать основными войсками, получать все в первую очередь.
Между прочим, нелицеприятную характеристику получает от автора мемуаров не только Деникин. Откровенно плохо Врангель отзывается о Шкуро – как организаторе грабежей, попоек и разврата, партизане, а не серьезном военном командире.
Досталось от Петра Николаевича допустившему мародерство генералу Мамонтову, тщеславному генералу Слащеву и многим другим. Тем не менее в «Записках» хватает и хвалебных отзывов о подчиненных Врангеля – командующем кубанскими конными частями Улагае, верном соратнике и друге Шатилове.
Грабежи неизменно вызывали гнев Петра Врангеля. Во всех контролируемых им регионах он жестоко расправлялся с мародерами, нарушителями дисциплины; жертв военно-полевых судов вешали в центре городов. С другой стороны, Врангель вообще имел явные задатки диктатора.
Демократические учреждения, «самостийники», совещания и комитеты, «тыловые бюрократы», разросшийся пропагандистский отдел ОСВАГ – все это воспринималось им с неким пренебрежением, а порой с отвращением. Разумеется, борьба с «вредным либерализмом» обосновывалась генералом как необходимая и вынужденная в условиях войны мера.
В декабре 1919 года Деникин вынужден был поставить Врангеля командующим откатывающейся на юг Добровольческой армией. Петру Николаевичу удалось восстановить порядок в частях, но конфликт с Деникиным разгорелся с новой силой. Врангель считал, что армию нужно отводить в Крым, его оппонент требовал отхода на Дон.
В этих условиях Врангель попытался организовать совещание командующих армиями в Ростове, но получил жесткий отказ Деникина, который, кажется, справедливо усмотрел в этом попытку произвести переворот в руководстве Вооруженными силами Юга России.
Врангель писал командующему рапорты, которые становились известны другием офицерам из окружения Деникина. Собственно, эти рапорты стали поводом для историков обвинять Петра Николаевича в сознательном расколе Белого движения.
2 января 1920 года Деникин все же снял Врангеля с должности командующего Добровольческой армией. Петр Николаевич был направлен на решение явно второстепенных задач. Ряд генералов требовали от Деникина назначить его соперника командующим войсками в Крыму, но тот упорно отказывался повысить Врангеля.
В конце концов Деникин предписал Врангелю покинуть территорию Вооруженных сил Юга России. Оскорбленный Петр Николаевич написал перед отъездом в Константинополь злое и подробное письмо об истории отношений с Деникиным, которое стало достоянием широкой общественности.
В данном издании мы помещаем именно вторую книгу «Записок», которая охватывает период с марта по ноябрь 1920 года – то есть время, когда Петр Врангель возглавил Белое движение и организовал сопротивление большевикам, опираясь на Крымский полуостров. «Последняя пядь Русской земли», – так автор «Записок» постоянно называет Крым.
В интервью одной из «белых» газет он достаточно ясно разъясняет свое видение ситуации, цели и задачи борьбы, политические взгляды. Во-первых, это убежденность в том, что белые в Крыму – горстка храбрецов, которые ведут отчаянную борьбу за свободу России и за Россию как таковую. Красные же несут с собой произвол, деспотию и являются «настоящими реакционерами».
С ними не должны иметь дела ни истинные патриоты, ни цивилизованные страны, если они хотят сохранить демократию и порядок во всем мире. Во-вторых, Врангель отчетливо понимает, что без аграрной реформы, предоставления земли крестьянам никакая победа невозможна; фактически он признает свершившуюся на селе революцию и призывает сделать это всех соратников.
Мы видим и новую национальную доктрину белого командования – это признание необходимости федеративного переустройства России.
Итак, в марте 1920 года Деникин отказался от поста командующего ВСЮР. И тогда же под давлением Антанты он назначил своим преемником Врангеля, который снова прибыл в Крым. В одном из первых же своих приказов новый командующий присвоил себе всю полноту власти, став правителем Юга России.
Обстановка складывалась, казалось, безнадежная. Противник был готов ворваться на полуостров, части были расстроены и растеряны, борьба на Кубани и Дону была проиграна. Маленькая территория не могла дать всего необходимого – не хватало продовольствия, денег, лошадей, техники.
На содержании у армии было «150 тысяч ртов», из которых боевой элемент составлял лишь малую часть. Англия настаивала на сложении оружия и перемирии с большевиками. В общем, автор мемуаров рисует картину всеобщего развала во всех областях деятельности. Возможно, чтобы тем ярче был контраст с ситуацией через три месяца после своего назначения.
В правительство Юга России Врангель назначил бывшего помощника Столыпина А. Кривошеина и других представителей консервативных кругов, которые разделяли тем не менее социальные идеи командующего.
Врангель описывал красных не как проводников определенной политики, а исключительно как «все мутное, что всплыло в условиях анархии»; жители городов и сел якобы везде и всюду встречали белых как желанных избавителей от красных комиссаров и ужасов чекистского террора; красноармейцы охотно переходили на сторону белых…
То есть Петр Николаевич видел в революции в первую очередь результат ослабления государственной системы, деятельности немецких шпионов, вседозволенности. Теперь же он сам хотел «делать левую политику правыми руками». Объявленная им аграрная реформа предусматривала передачу земли в руки мелких землевладельцев за определенный выкуп, образование волостных земельных учреждений, в которых важнейшую роль играли сами крестьяне.
На протяжении многих страниц «Записок» автор детальнейшим образом раскрывает перед нами суть своей земельной программы, которая нашла краткое отражение в его «Приказе о земле». Документы о земле, о земских учреждениях составляют пространное приложение к «Запискам».
По всей видимости, Врангель очень хочет донести до широкой общественности идею: мы сделали для крестьянства все, что могли. Пожалуй, ему даже досадно, что его выступление в роли реформатора оказалось в тени его итоговой военной неудачи.
Согласно новой декларации правителя, Россия должна была превратиться в широкую федерацию свободных народов. Петр Николаевич искал поддержку даже у Нестора Махно и петлюровского руководства Украинской народной республики. «Хоть с чертом, лишь бы против большевиков!»
Автор описывает множество распоряжений кадрового, экономического, административного, политического характера. Это и мобилизация всех имеющихся продовольственных ресурсов, и реорганизация деятельности правоохранительных органов, и решение вопросов с рабочими (якобы оставшимися полностью удовлетворенными мероприятиями командующего).
Он постоянно говорит о нехватке средств – и вряд ли стоит сомневаться, что положение было действительно исключительно сложным, – но пишет, что жизнь, в общем, налаживалась, что служащие «подтянулись», а жители городов воспрянули духом.
В то же время, как обычно, Врангель занимался укреплением порядка: быстрому и суровому наказанию подвергались нарушители дисциплины – в первую очередь военной. Были отстранены видные военачальники – командиры казачьих подразделений Сидорин и Кельчевский.
Кубанцы и донцы вынуждены были признать полноту власти Врангеля над казачьими войсками, хотя им и была обещана широкая внутренняя автономия. Деятельность оппозиции левого толка правитель воспринимал с раздражением, фактически считал предательством. «Огульную критику» своего правительства в печати запрещал.
Главным внешнеполитическим партнером Русской армии (так с апреля 1920 года называлось войско Врангеля) стала Франция. Она морально и материально поощряла наступление белых ради поддержки польской армии, которая ввязалась в войну с Советами весной 1920 года. И Врангель совершил свой последний успешный поход.
В июне 1920 года его армия вышла из Крыма и повела наступление в Северной Таврии. По своему обыкновению, автор предоставляет в наше распоряжение фактически оперативную сводку с указанием мельчайших деталей операций, в результате которых под контролем белых оказалась обширная территория.
Развивая успех и, вероятно, не вполне отдавая себе отчет в реальных настроениях местного казачества, Врангель отправляет десант освобождать Кубань. Победы на фронте и упорядочение в тылу позволили Франции признать правительство Юга России де-факто, что было огромным дипломатическим успехом.
Своеобразным художественным отступлением «Записок», которым Врангель старается подчеркнуть весь позитив своей работы в качестве правителя, является его вечерний разговор с другом Шатиловым. Последний вспоминает, как пытался отговорить Петра Николаевича от выезда в Крым и как все изменилось за три месяца.
Однако с окончанием войны большевиков против поляков все вернулось на свои места. Попытка объединить фронт с польскими и украинскими (петлюровскими) войсками провалилась. Русская армия была заперта в Крыму. В ноябре 1920 года красные войска Южного фронта под командованием М. Фрунзе при поддержке махновских частей ворвались на полуостров.
Петр Николаевич подробно описывает свои распоряжения по организации эвакуации армии и гражданского населения из Крыма. Надо сказать, что безусловные заслуги Врангеля в спасении людей признают и свидетели событий, и современные историки. Казалось, что узнаваемая высокая фигура в черной черкеске сама по себе успокаивала людей, возвращала им самообладание.
Более чем на ста судах в Турцию было вывезено 75 тысяч военных и 60 тысяч гражданских беженцев. Это было в самом деле спасением; число жертв красного террора, который был развязан в Крыму в конце 1920 года, до сих пор корректируется, и чаще всего – в большую сторону.
«Записки» заканчиваются словами «Прощай, Родина!». Но на этом не была завершена жизненная миссия автора. В эмиграции Врангель продолжал чувствовать ответственность за своих людей. Он добивался размещения и снабжения армии. Через некоторое время часть беженцев была переведена им из Турции на территорию Королевства сербов, хорватов и словенцев и в Болгарию.
Сам он переехал в Сремские Карловцы (на территории совр. Сербии). Заниматься делами эмигрантов становилось все сложнее. Запад начал осознавать, что дело белых проиграно, сами люди теряли веру и разбредались. Созданный Врангелем Русский совет был распущен.
Ему на смену пришел Русский Общевоинский Союз (РОВС), через который Петр Николаевич старался обеспечить материальное снабжение офицеров. В 1925 году семья Врангеля перебралась в Брюссель. Последние годы бывший командующий Русской аримей посвятил работе над публикацией своих мемуаров.
В марте 1928 года врачи диагностировали у Врангеля туберкулез, через месяц Петра Николаевича не стало. Его прах на следующий год перевезли из Брюсселя в Белград, где захоронили в русской церкви.
Свои «Записки» Врангель начал, когда жил на яхте «Лукулл» у Константинополя, а окончил в Сремских Карловцах. Первая глава книги была завершена 28 июля 1921 года, последняя написана 30 декабря 1923 года. «Записки» состоят из двух книг: первая посвящена событиям с ноября 1916 по март 1920 года, вторая – с марта по ноябрь 1920 года.
Петр Николаевич диктовал текст своему секретарю Н. Котляревскому, а затем лично проверял и корректировал записи.
«Записки» Врангеля написаны достаточно сухим повествовательным языком, однако время от времени автор пытается нарисовать более живописную картину – страдания раненых и голодных солдат и простых жителей, собственные переживания, внешний и нравственный облик людей, с которыми встречается автор.
В «Записках» приводится полный текст многих документов: реляций, телеграмм, приказов. Врангель обладал прекрасной профессиональной памятью. За многочисленными данными о количестве войск, номерами подразделений, названиями населенных пунктов, датами виден образ педантичного и работоспособного человека.
Впрочем, автор полагался не только на память, в его распоряжении был архив Русской армии. Архив, возможно, был своевременно перевезен с яхты «Лукулл» на берег до затопления корабля[4].
Обилие приведенных в мемуарах документов позволяет относиться к «Запискам» как к солидному и заслуживающему доверия историческому источнику. Тем более, что к чести автора, он приводит в своих воспоминаниях и довольно обширные цитаты из своих оппонентов.
Само собой, читатель и исследователь должен понимать, что Врангель строит рассказ таким образом, чтобы подчеркнуть свою проницательность и правоту в разных обстоятельствах. Мемуары могут дать представление и о не лучших чертах характера и поступках генерала: зашкаливающее честолюбие, фрондерство и интриганство, высокомерие.
Однако чтобы портрет Петра Врангеля вышел более объективным, нужно, конечно, привлечь и другие источники – например, воспоминания современников. Историки отмечают, что реальная борьба Петра Николаевича против Деникина в январе – феврале 1920 года, его конфликт со Слащевым в Крыму выглядят далеко не так выгодно для Врангеля, как они поданы в его «Записках».
То же касается мотивов командующего при организации судебной расправы над командирами казачьих частей. Из «Записок» выходит, что это было необходимо для удаления провокаторов. Но у исследователей Белого движения есть и другая версия: Врангелем двигала давняя подозрительность и пренебрежение по отношению к казакам.
Просматривается желание автора приукрасить действительность – уж очень патетически описывает он радость простого народа, встречающего белых и лично их командующего, благожелательность крестьян. Гражданскую войну выигрывает та сила, которая сумела перетянуть на свою сторону население.
Петр Николаевич утверждает, что большевики работали в этом направлении с помощью пропаганды и ЧК. Это правда. Как и то, что белые зачастую действовали точно так же. Впрочем, по мнению автора воспоминаний, ответственность за это лежит на его предшественниках.
Особое внимание при подготовке «Записок» к публикации автор уделял тому, чтобы они не выглядели оправданием перед Деникиным. Именно после выхода в свет пятого тома деникинских «Очерков русской смуты» Петр Николаевич начал лихорадочную работу по подготовке собственной книги.
Поэтому Врангель тщательно датировал каждую главу (подчеркивая таким образом – мемуары написаны раньше, чем изданы воспоминания Деникина). Он внес множество правок, вычеркнув ряд резких высказываний о бывшем начальнике.
Публикацию взял на себя бывший белый офицер Алексей фон Лампе. Издать мемуары оказалось делом непростым. Категорически не хватало средств. В своих дневниках фон Лампе негодует по поводу состоятельной части русской эмиграции, которая на словах горячо приветствовала издание «Записок», а на деле не дала ни копейки.
Однако для фон Лампе завершить начатое было делом чести, своеобразным заветом Врангеля, который вносил последние правки, находясь уже в шаге от смерти. В конце концов лично издатель не заработал ничего – все деньги ушли на типографские нужды.
«Записки» Врангеля были изданы в июле – сентябре 1928 года в пятой и шестой книгах серии «Белое дело» в Берлине. После издания мемуаров два оригинальных машинописных текста, согласно завещанию Врангеля, были сожжены. Он очень не хотел, чтобы кто-нибудь смог впоследствии расшифровать зачеркнутый текст, – а выкинуто из оригинала им самим было около одной восьмой от всего объема.
Несмотря на все старания Петра Николаевича, общественность все равно восприняла его «Записки» именно как полемику с Деникиным. Сам Антон Иванович тут же опубликовал пространную статью «Мой ответ», в которой дискутировал с уже почившим соперником. Заочный спор лидеров Белого движения продолжается до сих пор.
Петр Николаевич Врангель писал: «История когда-нибудь оценит самоотречение и труды горсти русских людей в Крыму, которые в полном одиночестве на последнем клочке Русской земли боролись за устои счастья человеческого, за отдаленные очаги европейской культуры».
Прошло чуть меньше века, но окончательной оценки этой борьбы нет, да и быть не может, когда речь идет о гражданской войне. В ней у каждого своя правда.
Правда Врангеля перед вами.
В. Карнацевич
Петр Николаевич Врангель. ЗАПИСКИ (ноябрь 1916 года – ноябрь 1920 года)
Глава I. Смена власти
Утром 22 марта[5] «Emperor of India» бросил якорь на Севастопольском рейде. Стоял чудный весенний день. В неподвижном море отражалось голубое небо, и, залитый лучами солнца, белел и сверкал, раскинувшийся по высоким берегам бухты, Севастополь. На набережных виднелись снующие по всем направлениям люди, бухту бороздили многочисленные ялики и челны…
Жизнь, казалось, шла своей обычной чередой, и дикой представлялась мысль, что этот прекрасный город переживает последние дни, что, может быть, через несколько дней его зальет кровавая волна и здесь будет справляться красная тризна.
К нам подошел катер под Андреевским флагом, и по трапу на палубу поднялся морской офицер. Он доложил, что прислан ко мне командующим флотом и что для меня отведено помещение на крейсере «Генерал Корнилов». Я приказал перевезти вещи на крейсер, а сам решил съехать на берег и прежде всего повидать председателя Военного совета генерала Абрама Михайловича Драгомирова.
По словам встретившего меня офицера, заседание Совета должно было состояться в 12 часов дня в Большом дворце, занятом командующим флотом, где и находился генерал Драгомиров.
Первое знакомое лицо, встреченное мною при сходе на берег, был генерал Улагай. Я не видел его с декабря прошлого года, в то время он лежал в Екатеринодаре, тяжело больной тифом. После своего выздоровления он в последние дни борьбы на Кубани командовал Кавказской армией, сменив генерала Шкуро, удаления которого потребовала от генерала Деникина Кубанская рада.
Расчет Ставки, усиленно выдвигавшей генерала Шкуро в надежде использовать его популярность среди казаков, оказался ошибочным. Кавказская армия – кубанцы, терцы и часть донцов, – не успев погрузиться, отходила вдоль Черноморского побережья по дороге на Сочи и Туапсе.
За ними тянулось огромное число беженцев. По словам генерала Улагая, общее число кубанцев, в том числе и беженцев, доходило до сорока тысяч, донцов – до двадцати. Части были совершенно деморализованы, и о серьезном сопротивлении думать не приходилось.
Отношение к добровольцам среди не только казаков, но и офицеров было резко враждебно: генерала Деникина и добровольческие полки упрекали в том, что, «захватив корабли, они бежали в Крым, бросив на произвол судьбы казаков». Казаки отходили по гористой, бедной местными средствами территории; их преследовали слабые части конницы «товарища» Буденного, во много раз малочисленнее наших частей, но окрыленные победой.
Большинство кубанских и донских обозов были брошены, запасов продовольствия на местах не было, и люди, и лошади голодали. Ввиду ранней весны подножный корм отсутствовал, лошади ели прошлогодние листья и глодали древесную кору. Казаки отбирали последнее у населения, питались прошлогодней кукурузой и кониной.
Генерал Улагай оставил свою армию в районе Сочи. Заместителем своим он назначил генерала Шкуро, во главе донских частей оставался генерал Стариков. Последние дни в Сочи среди членов Кубанской рады разногласия особенно усилились.
Все громче раздавались голоса о необходимости вступить в переговоры с большевиками, другие предлагали просить о защите Грузию. Кубанский атаман генерал Букретов и председатель правительства инженер Иванис за несколько дней до отъезда генерала Улагая выехали в Крым.
На мой вопрос: «Неужели при таком превосходстве наших сил нет возможности рассчитывать хотя бы на частичный успех – вновь овладеть Новороссийском и тем обеспечить снабжение, а там, отдохнув и оправившись, постараться вырвать инициативу у противника?» – генерал Улагай безнадежно махнул рукой:
– Какой там, казаки драться не будут. Полки совсем потеряли дух.
Мне стало ясным, что дело действительно безнадежно. Дух был потерян не только казаками, но и начальниками. На продолжение борьбы казаками рассчитывать было нельзя.
В Крым переброшено было, включая тыл, около двадцати пяти тысяч добровольцев и до десяти тысяч донцов. Последние прибыли без лошадей и без оружия. Даже большая часть винтовок была при посадке брошена. Казачьи полки были совершенно деморализованы.
Настроение их было таково, что генерал Деникин, по соглашению с Донским атаманом генералом Богаевским и командующим Донской армией генералом Сидориным, отказался от первоначального намерения поручить донским частям оборону Керченского пролива и побережья Азовского моря и решил немедленно грузить их на пароходы и перебросить в район Евпатории, отобрав от полков последнее оружие.
Добровольческие полки прибыли также в полном расстройстве. Конница без лошадей, все части без обозов, артиллерии и пулеметов. Люди были оборваны и озлоблены, в значительной степени вышли из повиновения начальников. При этих условиях и Добровольческий корпус боевой силы в настоящее время не представлял.
Фронт удерживался частями генерала Слащева, сведенными в Крымский корпус. Корпус состоял из бесчисленного количества обрывков войсковых частей, зачастую еще в зародыше, отдельных штабов и нестроевых команд. Всего до пятидесяти отдельных пехотных и кавалерийских частей.
При этом боевой состав корпуса не превышал 3500 штыков и 2000 шашек. Общая численность противника на фронте генерала Слащева – 13-й советской армии была до 6000 штыков и 3000 шашек. При этих условиях сил у генерала Слащева для обороны перешейков было достаточно, однако сборный состав его частей и их слабая подготовка и отмеченное нашей разведкой, постоянное усиление противника заставляли считать наше положение далеко не устойчивым.
Я застал генерала Драгомирова в Большом дворце. Через час должно было открыться заседание Военного совета, и он спешил ознакомить меня в общих чертах с последними событиями.
Собранное накануне совещание оказалось чрезвычайно многочисленным. Несмотря на все усилия генерала Драгомирова, определенного решения добиться не удалось. Значительное число участников совещания решительно отказалось обсуждать вопрос о назначении преемника Главнокомандующего, считая недопустимым введение в армии принципа выборного начала и полагая, что преемник генерала Деникина должен быть назначен приказом последнего.
Генерал Слащев, под предлогом необходимости его присутствия на фронте, от дальнейшего участия уклонился и выехал из Севастополя; с ним уехали и представители Крымского корпуса. После совещания генерал Драгомиров донес по аппарату в Феодосию, где оставался генерал Деникин, о результатах первого совещания и высказанном последним пожелании.
Однако генерал Деникин решительно отказался от назначения себе преемника, подтвердив свое требование о выборе нового Главнокомандующего Военным советом.
Со своей стороны, я считал совершенно недопустимым выбор нового Главнокомандующего его будущими подчиненными и единственно правильным назначение такового самим генералом Деникиным. Я ознакомил генерала Драгомирова с привезенным мною ультиматумом англичан.
– По тем отрывочным сведениям, которые я имел в Константинополе и которые получил только что от генерала Улагая, и при условии лишения нас всякой помощи со стороны союзников я не вижу возможности продолжать борьбу, – сказал я. – Я прибыл сюда потому, что не счел возможным не разделить с армией ее, быть может, последние часы, и, если судьба пошлет мне испытание встать во главе армии, я его приму.
Однако я считаю, что при настоящих условиях генерал Деникин не имеет нравственного права оставить то дело, во главе которого он до сих пор стоял. Он должен довести это дело до конца и принять на себя ответственность за все, что произойдет.
– Решение Главнокомандующего уйти – окончательно. Я убежден, что он его не изменит, – ответил генерал Драгомиров.
(20 марта генерал Деникин писал генералу Драгомирову:
«Главнокомандующий Вооруженными силами на Юге России. № 145. 20 марта 1920 г. Феодосия.
Многоуважаемый Абрам Михайлович,
три года Российской смуты я вел борьбу, отдавая ей все свои силы и неся власть, как тяжкий крест, ниспосланный судьбой.
Бог не благословил успехом войск, мною предводимых. И хотя вера в жизнеспособность армии и в ее историческое призвание не потеряна, но внутренняя связь между вождем и армией порвана. И я не в силах более вести ее. Предлагаю Военному совету избрать достойного, которому я передам преемственно власть и командование.
Уважающий Вас, А. Деникин
Его высокопревосходительству А. М. Драгомирову, председателю Военного совета».)
Соседний зал, где должно было проходить совещание, постепенно наполнялся народом. Оттуда доносился шум, говор, топот многочисленных ног. Вошедший с какими-то бумагами адъютант приотворил дверь, и я увидел значительную толпу в несколько десятков человек.
– Это не военный совет, ваше высокопревосходительство, а какой-то совдеп, – сказал я. – Я полагаю совершенно невозможным скрыть от военного совещания новые обстоятельства, в корне меняющие обстановку. – Я указал на ноту англичан. – Новый Главнокомандующий, кто бы он ни был, должен с полной определенностью знать, что при этих условиях будут от него требовать его соратники, а последние – что может им обещать новый вождь.
Все это невозможно обсуждать в таком многолюдном собрании, в значительной мере состоящем из мальчиков. Ведь некоторые из нынешних командиров полков в нормальное время были бы только поручиками. Я полагаю, что из состава Совета должны быть удалены все лица, младше командиров корпусов или равных им по власти.
Генерал Драгомиров со мной охотно согласился. Мы тут же по списку наметили состав этих лиц: председатель – генерал от кавалерии Драгомиров, командующий флотом вице-адмирал Герасимов, Донской атаман генерал-лейтенант Богаевский, командующий Донской армией генерал-лейтенант Сидорин, начальник его штаба генерал-лейтенант Кельчевский, начальник военного управления генерал-лейтенант Вязьмитинов, комендант Севастопольской крепости генерал-лейтенант Турбин; генерал-лейтенанты: Шатилов, Боровский, Покровский, Юзефович, Шиллинг, Кутепов, Улагай, Ефимов, Стогов, Топорков, начальник штаба Главнокомандующего генерал-майор Махров, начальник штаба командующего флотом контр-адмирал Евдокимов и я.
Генерал Драгомиров, отпустив прочих участников совещания, просил старших начальников перейти к нему в кабинет. Известие об ультиматуме англичан всех поразило. Значение его в полной мере учитывалось всеми, все были сумрачны и молчаливы.
Генерал Драгомиров сообщил присутствующим, что генерал Деникин по-прежнему настаивает на выборе себе преемника. Однако все члены Совета продолжали считать такой порядок разрешения вопроса недопустимым.
Председательствующий предложил следующий выход из положения: старшие начальники в частном совещании выскажут свои предположения и назовут лицо, которое, по их мнению, может в настоящую минуту наиболее успешно выполнить возложенную на него задачу; генерал Драгомиров об этом сообщит генералу Деникину, доложив, что мнение участников совещания не связывает Главнокомандующего в его решении, и еще раз предложит генералу Деникину приказом назначить себе преемника.
Я просил слова и вновь повторил сказанное уже генералу Драгомирову:
– В настоящих условиях я не вижу возможности рассчитывать на успешное продолжение борьбы. Ультиматум англичан отнимает последние надежды. Нам предстоит испить горькую чашу до дна. При этих условиях генерал Деникин не имеет права оставить армию.
Мои слова были встречены гробовым молчанием. Мне стало ясно, что как самим генералом Деникиным, так и всеми присутствующими, вопрос об оставлении Главнокомандующим своего поста уже предрешен.
– Если генерал Деникин все же оставит армию, – продолжал я, – и на одного из нас выпадет тяжкий крест, то, прежде чем принять этот крест, тот, кто его будет нести, должен знать, что от него ожидают те, кто ему этот крест вверили. Повторяю, я лично не представляю себе возможным для нового Главнокомандующего обещать победоносный выход из положения.
Самое большее, что можно от него требовать, – это сохранить честь вверенного армии русского знамени. Конечно, общая обстановка мне менее знакома, чем всем присутствующим, а потому я, быть может, преувеличиваю безвыходность нашего положения. Я считаю совершенно необходимым ныне же выяснить этот вопрос.
Все молчали. Наконец генерал Махров стал говорить о том, что, как бы безвыходно ни казалось положение, борьбу следует продолжать:
– Пока у нас есть хоть один шанс из ста, мы не можем сложить оружия.
– Да, Петр Семенович, это так, – ответил генерал Шатилов, – если бы этот шанс был… Но, по-моему, у противника не девяносто девять шансов, а девяносто девять и девять в периоде… – Генерал Махров не возражал.
Для меня не было сомнения, что выбор участников совещания остановится на мне. Жребий был брошен, я сказал все, и дальнейшее зависело не от меня. Сославшись на нездоровье, я просил генерала Драгомирова разрешения оставить совещание.
На душе было невыразимо тяжело. Хотелось быть одному, разобраться с мыслями. Я вышел из дворца и пошел бродить по городу, ища уединения. Я прошел на Исторический бульвар и долго ходил по пустынным аллеям. Тяжелое, гнетущее чувство не проходило. Мне стало казаться, что душевное равновесие не вернется, пока я не получу возможности поделиться с кем-либо всем, что мучило мою душу.
Мне вспомнилось посещение мое, в бытность в Севастополе, епископа Севастопольского Вениамина. Это было накануне оставления мною родной земли. Я также тогда переживал тяжелые часы. Теплая, полная искренней задушевности беседа с владыкой облегчила тогда мою душу. Я решил пройти к епископу Вениамину.
Последний знал уже о моем приезде и, видимо, мне обрадовался:
– Вы хорошо сделали, что приехали сюда. Господь надоумил вас. Это был ваш долг, – сказал он. – Я знаю, как тяжело вам, знаю, какой крест вы на себя берете. Но вы не имеете права от этого креста отказываться. Вы должны принести жертву родной вам армии и России.
На вас указал промысел Божий устами тех людей, которые верят вам и готовы вам вручить свою участь. Еще до вашего приезда, как только генерал Драгомиров собрал Совет, к нему обратился, указывая на вас, целый ряд русских людей, духовенство православное, католическое и магометанское, целый ряд общественных организаций. Вот у меня копии с двух таких обращений.
Владыка, порывшись в лежащих на столе бумагах, передал мне две из них.
Пока я читал, владыка вышел в соседнюю горницу, откуда вынес икону Божьей Матери, старинного письма в золотой оправе с ризой, расшитой жемчугами. Он подошел ко мне.
– Этой старинной иконой я решил благословить вас, когда вы прибудете сюда на ваш новый подвиг.
Я преклонил колено. Владыка благословил меня. Тяжелый камень свалился с сердца. На душе просветлело, и я, спокойно решившись покориться судьбе, вернулся в Большой дворец.
Совещание давно уже закончилось. Следующее заседание было назначено на 6 часов вечера. Старшие начальники единогласно указали на меня как на преемника генерала Деникина. Генерал Драгомиров сообщил Главнокомандующему о результатах сегодняшнего совещания.
Во дворец приезжал, державший флаг на дредноуте «Emperor of India», адмирал Сеймур. Глубоко порядочный человек, тип английского джентльмена в лучшем смысле этого слова, он был положительно удручен новым политическим выступлением своего правительства. Он через несколько часов уходил в Феодосию.
Командующий флотом адмирал Герасимов предложил мне перекусить. На вопрос мой о тоннаже, запасах угля и масла, которыми мы могли бы обеспечить суда на случай необходимой эвакуации, я получил безнадежно неутешительный ответ.
Тоннаж в портах Крыма достаточен, однако ни одно судно выйти в море не может. Не только нет запасов угля и масла, но и на кораблях ни угля, ни масла нет. Даже боевые суда нет возможности освещать электричеством.
– Вы не поверите, – добавил адмирал Герасимов, – нам нечем даже развести пары на буксирах, чтобы вывести суда на рейд. Если, не дай Бог, случится несчастье на фронте, никто не выйдет.
В 6 часов заседание Совета старших начальников возобновилось под председательством генерала Драгомирова. Я передал присутствующим, что указание их на меня как на будущего преемника генерала Деникина мне известно, что оказываемое мне моими соратниками в эти грозные дни доверие меня особенно обязывает перед самим собой и перед ними это доверие оправдать, что, прежде чем дать свое согласие, я должен быть уверен, что в силах выполнить то, что от меня ожидают, что, как я уже имел случай высказать, я не вправе обещать им победы, что в настоящих условиях мы на победу рассчитывать не можем.
Я могу обещать лишь одно: не склонить знамени перед врагом и если нам суждено будет погибнуть, то сохранить честь русского знамени до конца.
– Англичане решили выйти из игры, – сказал я. – Отказ наш от их посредничества даст им возможность отойти в сторону, умыв руки. Никаких переговоров с большевиками с нашей стороны я, конечно, не допускаю. Мне представляется в настоящих условиях необходимым прежде всего не дать возможности англичанам выйти из игры.
Переложить на них одиум[6] переговоров, всячески затягивая таковые, а тем временем закрепиться, привести армию и тыл в порядок и обеспечить флот углем и маслом на случай эвакуации… Если мои соображения разделяются, я прошу Совет особым актом указать, какие задачи ставятся новому Главнокомандующему.
Я тут же предложил проект акта. Генерал Шатилов записал его под мою диктовку: «На заседании старших начальников, выделенных из состава Военного совета, собранного по приказанию Главнокомандующего в Севастополе 22 марта 1920 года, для избрания заместителя генералу Деникину, председателем Совета генералом от кавалерии Драгомировым было оглашено ультимативное сообщение Британского правительства генералу Деникину с указанием о необходимости прекращения неравной и безнадежной борьбы с тем, чтобы правительство короля Великобритании обратилось бы с предложением к Советскому правительству об амнистии населению Крыма и, в частности, войскам Юга России, причем, в случае отказа генерала Деникина на это предложение, Британское правительство категорически отказывается оказывать ему впредь всякую свою поддержку и какую-то ни было помощь.
При этих условиях совещание выразило желание просить Главнокомандующего о назначении его заместителем генерала Врангеля с тем, чтобы он, приняв на себя Главное командование, путем сношения с союзниками, добился бы неприкосновенности всем лицам, боровшимся против большевиков, и создал бы наиболее благоприятные условия для личного состава Вооруженных сил Юга России, который не найдет для себя возможным принять обеспечение безопасности от Советского правительства».
– Я вправе надеяться, – в заключение сказал я, – что вы не откажетесь поставить ваши подписи под этим постановлением, ежели, конечно, его текст вас удовлетворит, и тем разделить со мной ту тяжкую ответственность, которую я принимаю по вашему желанию перед русскими людьми. Я отлично отдаю себе отчет, насколько эта ответственность тяжела и потому прошу еще раз все это обдумать…
Я оставил Совет и вышел в соседнюю комнату. Прошло десять, пятнадцать, двадцать минут, обсуждение продолжалось. Изредка через дверь доносились до меня оживленные голоса; о чем-то спорили. Наконец дверь в кабинет отворилась. Вышел командир Добровольческого корпуса генерал Кутепов.
– Ваше превосходительство, пройдите туда, без вас все равно ничего не решат.
– Как так, в чем дело?
Генерал Кутепов пожал плечами.
– Да вот. Все понимают, что другого решения нет, а поставить свою подпись не соглашаются.
– Кто же собственно не соглашается?
– Генерал Турбин и генерал Улагай
Коменданта крепости генерала Турбина я почти не знал, зато смелого и благородного генерала Улагая знал отлично. В отсутствии гражданского мужества я его подозревать не мог. Причину с его стороны надо было искать в чем-то другом. Я прошел к Совету.
– У вас господа, по-видимому, возникли какие-то сомнения. Я считаю необходимым их выяснить, ибо то решение, которое мы примем, может иметь значение, лишь если оно будет единодушным.
Генерал Улагай стал возражать: против решения никто ничего не имеет. Однако он, Улагай, считает, что обусловливание моего согласия получением акта за подписью участников Совета есть признак недостаточного доверия моего к своим сотрудникам, что ни один из них, конечно, от своих слов не откажется и в письменном подтверждении этих слов надобности нет.
– Я поражен, – сказал я, – слышать эти слова от генерала Улагая. Особенно от него. Мы, кажется, пережили немало вместе и не раз имели случай друг друга испытать. Я не допускаю мысли о возможности между нами какого-то недоверия. Мне лично нет надобности в письменном подтверждении слов каждого из здесь присутствующих.
Однако никто из нас не знает, что ожидает нас, быть может, в ближайшем будущем. Каждый из нас, а я тем более, должен буду дать ответ перед будущей Россией, перед русскими людьми, наконец, перед теми, кто нам дорог.
Генерал Улагай тотчас заявил, что он готов дать свою подпись. Генерал Турбин, со своей стороны, не возражал. Стали подходить к столу и подписывать.
Подписали: генерал от кавалерии Драгомиров, вице-адмирал Герасимов, генерал-лейтенант Богаевский, генерал-лейтенант Сидорин, генерал-лейтенант Кельчевский, генерал-лейтенант Вязьмитинов, генерал-лейтенант Шатилов, генерал-лейтенант Турбин, генерал-лейтенант Боровский, генерал-лейтенант Покровский, генерал-лейтенант Топорков, генерал-лейтенант Юзефович, генерал-лейтенант Шиллинг, генерал-лейтенант Кутепов, генерал-лейтенант Ефимов, генерал-лейтенант Улагай, контр-адмирал Евдокимов, генерал-лейтенант Стогов и генерал-майор Махров.
Последним подписал я:
«Я делил с армией славу побед и не могу отказаться испить с ней чашу унижения. Черпая силы в поддержке моих старых соратников, я соглашаюсь принять должность Главнокомандующего.
Генерал-лейтенант барон П. Врангель. 22 марта 1920 года».
В то время как подписывался акт, генерал Драгомиров был вызван к аппарату генералом Деникиным. Последний справлялся о том, известно ли мне новое политическое положение и постановление утреннего совещания. Получив утвердительный ответ, генерал Деникин сообщил, что им отдается приказ о назначении меня его преемником.
Приказ этот гласил:
«Приказ
Главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России
№ 2899.
г. Феодосия. 22 марта 1920 года.
1. Генерал-лейтенант барон Врангель назначается Главнокомандующим Вооруженными силами на Юге России.
2. Всем, честно шедшим со мной в тяжелой борьбе, низкий поклон. Господи, дай победу армии, спаси Россию.
Генерал-лейтенант Деникин».
Мы вышли в зал, где тем временем собрались все члены совещания. Генерал Драгомиров предоставил мне слово.
Я начал говорить и при первых же словах почувствовал, как спазмы сжимают мне горло. Меня глубоко растрогала оказанная мне всеми моими соратниками неподдельно трогательная и радостная встреча. Я ясно чувствовал, что среди безысходного горя, разбитых надежд, страданий и лишений они ищут во мне поддержки и опоры. Привезенное мною известие наносило им новый удар.
Что ожидает их в ближайшем будущем? Что станется с теми, кто шли за нами, жертвуя личными интересами, здоровьем и самой жизнью во имя борьбы за свободу и счастье Родины? Что станется с десятками тысяч русских людей, которые в слепом ужасе бежали сюда, на последний клочок Русской земли, под защиту штыков армии?
Неужели напрасно принесено столько жертв, пролито столько крови и слез?
Неужели бесследно будет вычеркнута из истории России светлая страница борьбы ее лучших сынов, борьбы среди смрада российского пожарища, потоков крови, развала и бесчестия Родины? С трудом выдавливая фразы из горла, закончил я свою речь.
Я остался с генералом Драгомировым и генералом Шатиловым.
Я решил немедленно ответить на ноту Великобританского правительства и, приказав послать за начальником политической канцелярии управления иностранных сношений Б. А. Татищевым (начальник управления иностранных сношений А. А. Нератов был болен), стал диктовать генералу Шатилову ответ англичанам. Татищев вскоре прибыл и нота тут же была подписана мною:
«Телеграмма адмиралу де Робеку, в Костантинополь, отправленная из Севастополя 22 марта (4 апреля) 1920 года.
Приказом генерала Деникина я назначен Главнокомандующим Вооруженными силами на Юге России и вступил в исполнение моих обязанностей. Категорическое требование Великобританского правительства прекратить борьбу ставит мою армию в невозможность продолжать таковую.
Возлагая на Великобританское правительство всю нравственную ответственность за принятое им решение и совершенно исключая возможность непосредственных переговоров с врагом, я отдаю участь армии, флота и населения занятых нами областей, а также всех тех, кто участвовал с нами в настоящей борьбе, на справедливое решение Великобританского правительства.
Я считаю, что долг чести тех, кто лишает своей помощи в самый решительный час армию Юга России, оставшуюся неизменно верной общему делу союзников, обязывает их принять все меры к обеспечению неприкосновенности армии, населения занятых областей, а также тех лиц, которые не пожелали бы вернуться в Россию, и, наконец, тех, кто боролся против большевиков и ныне томится в тюрьмах Советской России.
Я имею право требовать от моих подчиненных жертвовать жизнью для спасения Отечества, но я не могу требовать от тех, кто считает для себя постыдным принять пощаду от врага, воспользоваться ею.
При этих условиях я нахожу необходимым, чтобы та возможность, которую Британское правительство предлагает Главнокомандующему и его главным сотрудникам, найти приют вне России, была бы предоставлена в одинаковой степени всем тем, кто предпочел бы оставление своей Родины принятию пощады от врага.
Я готов согласиться на самые тяжелые условия для существования за границей этих лиц, чем обеспечилось бы, что этой возможностью воспользуются только те, кому совесть не допускает воспользоваться милостью врага.
Само собой разумеется, что во главе этих лиц я прошу считать меня самого.
Читать бесплатно другие книги:
