Мемуары «Красного герцога» Ришелье Арман Жан дю Плесси

Екатерина Городилина. О политическом завещании Ришельё

Среди множества политических учений идеи герцога де Ришельё о государственном устройстве, внутренней и внешней политике, власти, праве и обществе представляют особый интерес как цельная и своеобразная концепция. К сожалению, этого талантливого государственного деятеля и теолога у нас знают в основном по произведениям французских писателей, например Дюма-отца или де Виньи, весьма далеким от реальности и являющимся по большей части исключительно плодом фантазии их авторов.

Арман Жан дю Плесси де Ришельё родился 9 сентября 1585 г. в семье Франсуа дю Плесси де Ришельё – потомственного дворянина, Главного прево Франции. Его мать, Сюзанна де Ла Порт, была дочерью одного из лучших юристов того времени, адвоката парижского парламента Франсуа де Ла Порта.

Изначально Арман готовил себя к военной карьере, однако судьба распорядилась иначе. После смерти отца семья испытывала значительные материальные затруднения. Одним из основных источников ее немногочисленных доходов было Люсонское епископство, дарованное Генрихом III Главному прево.

Епископами здесь долгое время были, в сущности, подставные лица, назначаемые по воле семьи Ришельё. Недовольное люсонское духовенство возбудило канонический процесс, это могло повлечь за собой утрату бенефиция, положение могло спасти только одно – сан епископа должен был принять старший сын, Альфонс.

Однако он отказался от этого, принял монашеский постриг, и последней надеждой вдовы Главного прево стало благоразумие младшего сына. Все хорошо обдумав, Арман дал свое согласие, спасая этим бенефиции. В довершение к светскому образованию он прошел курс теологии и защитил диссертацию на степень доктора богословия.

Какое-то время Арман де Ришельё еще оставался в Париже, его проповеди пользовались успехом, к нему благоволил Генрих IV. Казалось, что следовало воспользоваться этим и сделать карьеру при дворе. Но вопреки всем прогнозам и ожиданиям Арман покидает Париж, королевский двор и отправляется в провинцию, в свое епископство Люсон – одно из самых бедных во Франции, «грязное епископство», как его называли.

Резиденция его главы выглядела не лучше самого Люсона: мебель, посуда и само здание оставляли желать много лучшего; «невозможно развести огонь без угара; можете судить, что зима мне совсем некстати, и лекарство одно – терпение», – писал Ришельё[154].

Несмотря на все трудности и препоны, деятельность молодого епископа протекала весьма успешно. Он добился проведения в жизнь постановлений Тридентского собора, основал в епархии семинарию, отменил случайное или по чьей-то рекомендации назначение священников, отстранил не соответствующих сану, отремонтировал кафедральный собор, всеми возможными средствами он пытался помочь своей пастве – и это лишь малый перечень его деяний.

Стараясь добиться снижения налогов, слишком высоких для жителей небогатой провинции, он обращался даже к Максимильену Сюлли, сюринтенданту (министру) финансов.

Приняв сан епископа лишь волей случая, Арман де Ришельё оказался достоин его больше, чем многие иерархи того времени. Заслуживают внимания его теологические работы, не потерявшие своей актуальности и сегодня, несмотря на серьезное развитие западного богословия.

В 1614 году Ришельё участвовал в работе Генеральных Штатов как депутат от духовенства; через год был назначен духовником Анны, супруги Людовика XIII, а вскоре занял и пост государственного секретаря по иностранным и военным делам. Время регентства Марии Медичи – тяжелый период для Франции.

Происпанская политика королевы-матери противоречила взглядам и принципам Ришельё, однако он тщательно скрывал это, пользуясь расположением королевы и оставаясь на своем посту вплоть до окончания регентства.

В 1617 году по приказу короля арестовали и казнили маршала д’Анкра, фаворита королевы-матери, и его супругу – король не желал больше быть марионеткой в руках Марии Медичи. Регентство завершилось изгнанием недавней правительницы в Блуа. Для Ришельё начался долгий период опалы. Его не спасло ни заступничество его сторонников, ни его непричастность к аферам Кончини.

Однако король не мог обойтись без ссыльного епископа, а Мария Медичи не желала мириться со своим положением и пыталась всеми средствами, включая и вооруженный мятеж, вернуть хотя бы часть былого влияния. Только тонкая дипломатия Ришельё помогла примирить Людовика с матерью и восстановить мир в королевстве.

В течение пяти лет положение Ришельё было весьма неопределенным и непрочным, пока в 1622 году он не получил сан кардинала – не без протекции королевы-матери, но прежде всего благодаря своим личным качествам. А в августе 1624 года король назначает его своим первым министром.

Назначение было неожиданным прежде всего для самого Ришельё. Людовик XIII руководствовался не своими симпатиями, на его решение не повлияли ни Мария Медичи, ни сам Ришельё, ни его сторонники. Государству требовалась новая политика; бездарное правление могло привести к гибели королевства.

Какие бы личные чувства ни испытывал король к кардиналу, он вынужден был признать, что при дворе нет другого человека, которому можно было бы доверить судьбу Франции. Начиналась эпоха восемнадцатилетнего правления кардинала Ришельё.

«Главный итог государственной деятельности Ришельё, безусловно, состоит в утверждении абсолютизма во Франции. Именно он сумел глубоко и радикально перестроить сословную монархию в монархию абсолютную. Именно он подорвал политическую мощь аристократической оппозиции центральной (королевской) власти, добился существенных успехов в преодолении регионального сепаратизма и сословных партикуляризмов, которым он противопоставил национальный и государственный интерес»[155].

Ришельё принадлежит заслуга реализации идеи «европейского равновесия». Он не дожил до окончания Тридцатилетней войны, но победой в этой войне Франция обязана прежде всего ему – «как в Вестфальском (1648 г.), так и в Пиренейском (1659 г.) мирных договорах, установивших новую систему международных отношений, есть немалый его вклад»[156]. Его политика предотвратила угрозу испано-австрийской гегемонии Габсбургов в Европе.

При нем получили развитие морская и колониальная политика Франции, международная торговля; были установлены дипломатические отношения с рядом государств. За время правления Ришельё было заключено 74 международных договора (один из них – с Россией), поддерживались союзнические отношения с протестантскими государствами.

Он обеспечил верховенство центральной государственной власти внутри страны и независимость Франции во внешнеполитической сфере; независимость светской власти от церкви.

Важное значение Ришельё придавал развитию во Франции науки и культуры. Он провел архитектурную реконструкцию и внутреннюю реорганизацию Сорбонны (он называл ее «mа Sorbonne»); основал Французскую академию; покровительствовал многим художникам и поэтам – среди них были Малерб, Корнель, Филипп де Шампень, один из лучших французских портретистов XVII века, и многие другие.

Успех политики Ришельё объясняется тем, наверное, что у него не было других интересов, кроме интересов Франции. Он никогда не шел ни на какие уступки, если они могли нанести вред государству, и это стало причиной недовольства его реформами как среди аристократии, так и в народе.

Ришельё никогда не претендовал на роль «народного» правителя, как, например, Генрих IV. Кардинал пытался предвидеть будущее – в какой-то мере это ему удалось, в какой-то – нет; даже самый гениальный политик не застрахован от ошибок и неудач.

Значение деятельности Ришельё на посту первого министра для Франции и Европы в целом сложно переоценить; однако не меньший интерес представляют и его теоретические работы. Прежде всего, это не далекая от жизни утопия и не отвлеченные рассуждения о недосягаемом идеале, не философские сочинения, оторванные от конкретной действительности; это – взгляды и рекомендации человека, два десятилетия без малого управлявшего государством.

Он никогда не рассуждал о всеобщем благоденствии, об идеальном государстве, понимая, что это пустые слова, какие бы теории под них ни подводились, какая бы видимость научности этих теорий ни создавалась. Пока существует общество – существуют и проблемы, требующие разрешения, и пути их разрешения важнее самой безупречной, но недостижимой модели.

Государство не может быть идеальным, оно всегда реально; бесплодные мечтания лишь отдаляют от того, что необходимо в действительности. В идеях Ришельё нет ничего общего с мессианизмом Маркса или сетованиями утопистов на несовершенство мироздания.

Основной, хотя и не единственный, источник, где наиболее полно изложены его политические взгляды, – это «Политическое завещание», посвященное Людовику XIII. Оно состоит из двух частей.

В первой рассматриваются положение сословий и вопросы административного аппарата, деятельности судей, налоговых служб и Государственного совета; достаточно пристальное внимание при этом уделяется нравственному облику чиновников и государственных деятелей, к которым у Ришельё были весьма высокие требования.

Вторая часть посвящена внутренней и внешней политике, а также общим принципам, которыми следует руководствоваться в управлении государством.

Излагая свою политическую концепцию, Ришельё исходит из монархической формы правления, но «Политическое завещание» нельзя назвать апологией монархии – оно отнюдь не защищает или оправдывает существующий строй, и рекомендации Ришельё едва ли бы потеряли свой смысл при другой форме правления. Его цель – благо государства, под которым понимается также благо общества и народа в целом.

Вопреки ошибочному мнению некоторых авторов, будто Ришельё представлял интересы исключительно французской аристократии, его теоретические труды, как и практическая деятельность, явно свидетельствуют об обратном.

Государство в его понимании – некое целостное образование, состоящее, безусловно, из совокупности определенных элементов, которые неразрывно связаны между собой и должны находиться в равновесии. Это касается и различных социальных групп или сословий: интерес ни одного из них не может быть выше государственного интереса.

Иногда Ришельё сравнивает государство с телом человека, что, однако, не дает основания объявить его сторонником органической теории, – это не более чем образное сравнение, позволяющее лучше понять его взгляды на соотношение различных слоев общества. «Герцог де Ришельё нанес смертельный удар по исключительным правам и привилегиям аристократии, подчинив ее, как и всех остальных подданных, государственным законам», – отмечает П. П. Черкасов[157].

С этим нельзя не согласиться. Впрочем, одну привилегию Ришельё оставил аристократии: с его точки зрения, именно представители дворянского сословия непременно обязаны посвятить всю свою жизнь служению государству, в противном же случае они должны быть лишены дворянского звания. Простому народу герцог не предъявляет подобных жестких требований.

Не допускается и произвол знати по отношению к простолюдинам. «Это порок, довольно распространенный среди тех, кто принадлежит этому сословию: насилие и жестокость по отношению к народу, которому Бог дал руки скорее для того, чтобы зарабатывать на жизнь, чем для ее защиты.

Крайне важно пресекать подобные беспорядки со всей строгостью, чтобы самым слабым из Ваших подданных, которые безоружны, законом была обеспечена такая же безопасность, как и тем, кто может защитить себя с оружием в руках»[158].

Так кардинал Ришельё утверждал верховенство закона, которому должны быть подчинены все граждане государства без исключения; высокое положение не дает права посягать на жизнь, собственность и личную неприкосновенность тех, кто этого положения не имеет. Государство обязано стоять на защите интересов всех своих подданных независимо от их социального и имущественного положения.

Неприкосновенность человеческой жизни и недопустимость самосуда в любой форме достаточно важны для Ришельё: отсюда и его твердое убеждение о недопустимости дуэлей – об этом вся вторая часть главы, в которой рассматривается положение дворянства. И речь отнюдь не о временном контексте, не об искоренении обычая той эпохи – речь о том, что нельзя лишать жизни кого-либо, кроме как по законному решению суда.

«Правители существуют для охраны своих подданных, а не для их погибели… и невозможно позволить такие поединки, не подвергая невиновного казни виноватого»[159]. К поединкам должны приравниваться и драки; любое посягательство на жизнь или нанесение телесных повреждений – это преступление, независимо от обоюдного согласия обеих сторон.

Только государство вправе определять преступность деяния и наказание; оно обязано охранять своих граждан. Важно не только принимать необходимые законы, говорит Ришельё, обеспечивать их исполнение принудительной силой государства, т. е. создавать механизм для их реализации: «Лучшие законы бесполезны, если они нарушаются»[160].

Одна из основных задач государства – устранение пороков судебной системы, главные из них – небеспристрастность судей и злоупотребление ими своей должностью в целях личной выгоды (недостаток, свойственный отнюдь не одной лишь Франции XVII в.).

Среди способов усовершенствования работы судов Ришельё в первую очередь называет контроль за отправлением правосудия и наказуемость всех злоупотреблений и проступков в судах. А также обязательный для судей возрастной ценз и специальное образование, без которого они не могут быть признаны соответствующими должности.

Необходимы органы надзора за деятельностью судов, они рассматривают жалобы граждан, независимо от их положения в обществе, на действия судей, а также пресекают взяточничество и иные злоупотребления в судах, нарушения прав малоимущих слоев населения со стороны более обеспеченных лиц и дворянства.

Немаловажно и то, что «судьи не должны вмешиваться ни во что, кроме произведения разбирательства дел королевских подданных, на что они единственно и учреждены»[161].

Деятельность налоговых служб также должна осуществляться в строгом соответствии с законом; преступления в этой сфере наносят вред как подданным государства, так и казне. Число сборщиков налогов не должно превышать необходимого; насколько это возможно, оно должно быть сокращено.

Ришельё резко выступает против слишком большого размера налогов, они должны соответствовать реальной возможности плательщика и не наносить ему ущерба. Если же обстоятельства требуют увеличения средств, поступающих в казну, то правители «должны снабдить себя изобилием богатых, прежде чем источать кровь бедных»[162].

Основную часть налогов нужно собирать за счет платежей наиболее обеспеченных лиц. Что же касается тех сборов, которые платит народ, то государство следует компенсировать их охраной покоя и собственности народа.

Однако наиболее суровые требования Ришельё предъявляет верховной власти и ее представителям. Единственное предназначение короля и Государственного совета – благо страны, общества и народа; ничто, противоречащее этой цели, не может совершаться ни на каком основании.

Моральные требования к представителям власти предельно высоки – если, например, Макиавелли допускал, что в крайних случаях государь может совершать действия, предосудительные с нравственной точки зрения, то Ришельё, сам всегда стремившийся поступать в соответствии с нормами христианской этики, не допускал ни малейшего основания для оправдания безнравственного и корыстного поведения власть имущих.

Этический аспект вообще достаточно силен в учении Ришельё, но наиболее ярко он проявляется именно в этом вопросе. Король не имеет права руководствоваться личными побуждениями или эмоциями, он обязан подчиняться лишь разуму и пользе государства; он в полной мере несет моральную ответственность за все последствия своего правления и все свои ошибки.

Причина возможных бедствий – не нерадивость подданных, не их проступки, а прежде всего бездарность правителей, их неспособность или нежелание достойно управлять государством. Правители должны «лишаться покоя и не иметь иного удовольствия, кроме как видеть многих людей, живущих в спокойствии под сенью трудов их (правителей) и пребывающих в благоденствии благодаря их лишениям»[163].

Королю следует быть благочестивым без ханжества, разумным и справедливым; он должен остерегаться слушать клеветников и льстецов, иметь «чистые руки, сердце и язык непорочные»[164]. Он не имеет права обидеть словом простого гражданина, который заведомо находится в неравном с ним положении, и не может с презрением относиться даже к самому ничтожному из своих подданных.

Особая же забота короля – выбор советников: «… хотя бы и был в состоянии править исключительно по своему разумению, должен иметь достаточно скромности и благоразумия, чтобы ничего не делать без доброго совета, так как один глаз всегда видит меньше, чем многие… Разумный правитель – большая ценность для государства, правильный совет – ценность не меньшая, но соединение обоих бесценно, так как от него зависит все благополучие государства»[165].

Арман де Ришельё – сторонник авторитарной власти и яростный противник тирании, самодурства во всех их проявлениях. Во второй части «Завещания» он приводит девять условий государственного благополучия, первое из которых – необходимость правителей следовать нормам христианской морали и добиваться их исполнения, уважения своими подданными.

«Этому ничто не может способствовать лучше, чем достойный образ жизни самих правителей, который является живым законом, действующим сильнее, чем все принятые ими постановления… Несомненно, что, какие бы законы король ни издал, исполнение этих законов им самим и его личный пример полезны не меньше, чем все наказания, сколь строги они бы ни были»[166].

Второе необходимое условие – разумное правление. «Человек, сотворенный разумным существом, должен все делать по разуму… Как не надлежит делать ничего, что неразумно и неправильно, так не следует желать и того, что не может быть исполнено»[167].

Управлять следует такими способами, которые привели бы подданных к добровольному подчинению, к осознанию необходимости исполнять законы государства и следовать им по собственному желанию. Ришельё неодобрительно отзывается о тех властителях, которые пользуются лишь силовыми методами и устрашением граждан: с его точки зрения, это не только неправильно, но и неэффективно.

Третье условие – народная польза должна быть единственной целью представителей верховной власти, и во всяком случае ее нужно ставить выше собственных интересов. «Большая часть несчастий, постигших когда-либо Францию, происходила от предпочтения теми, кто ей правил, своей корысти народной пользе»[168].

Затем следует размышление о таком необходимом для политика качестве, как дальновидность и умение предусматривать все возможные изменения, какие только могут произойти. Следует учитывать, пишет Ришельё, что причина, на первый взгляд кажущаяся незначительной, может привести к таким последствиям, которые нанесут серьезный вред государству[169].

Следующие рассуждения посвящены наказаниям и наградам, международным отношениям и соответствию должностных лиц занимаемому положению.

Как наказание, так и поощрение тех, кто того заслуживает, Ришельё считает одним из основных условий благополучного правления. Безнаказанность преступлений, по его мнению, наносит непоправимый ущерб обществу в целом; к тому же она неизбежно ведет к новым правонарушениям – более тяжелым, чем предыдущие. Однако правосудие ни в коем случае не должно превращаться в жестокость и террор.

В делах особенной важности (скажем, государственная измена) следует принимать необходимые меры безопасности даже в случае только подозрения; но чтобы избежать наказания невиновных, надо применять только «безвредные средства», способные пресечь неблагоприятные последствия, и не покарать тех, чья вина точно не установлена.

Цель различных санкций – не столько собственно негативные последствия для виновного лица, сколько предотвращение дальнейших преступлений и искоренение преступности как таковой. «Наказания и благодеяния имеют больше значения для будущего, чем для прошлого»[170].

Что касается отношений между государствами, то Ришельё прежде всего подчеркивает необходимость непрерывных дипломатических контактов. Важны дружественные отношения с соседними государствами, «потому что их соседство как дает им возможность принести вред, так и может сослужить добрую службу, подобно наружным пристройкам к крепости, которые не позволяют приблизиться к ее стенам»[171].

Способ ведения переговоров зависит от особенностей каждого государства. Скорее всего можно договориться с теми, где существует монархическая форма правления, обеспечивающая быстрое принятие решений главой государства. В республиках, где эта процедура происходит иначе, заключение договоров требует более длительного срока, «обычно от них нельзя получить желаемого с первого раза, но надлежит довольствоваться малым, чтобы достигнуть большего.

Как большие тела движутся медленнее, чем малые, так и государства, состоящие из многих голов, гораздо медленнее принимают решения и их исполняют, чем прочие»[172].

Заключая договоры, нужно проявлять исключительную осторожность и осмотрительность, заключив же – свято соблюдать. Данный принцип столь важен для Ришельё, что он отдает предпочтение ему даже перед пользой государства, – единственный случай, когда что-то может быть главнее этого!

«Правитель скорее может рисковать своей особой и государственной пользой, чем нарушить слово». Кардинала можно назвать предтечей утверждения примата международного права над внутренним.

Седьмое условие, без соблюдения которого невозможно обойтись, – соответствие всех лиц, состоящих на государственной службе, занимаемой должности. «Я хорошо знаю, что невозможно найти таких подданных, которые имели бы все необходимые качества, требующиеся для исполнения возложенных на них обязанностей, но хотя бы главными из них они должны обладать; и раз нельзя найти совершенных, следует выбирать самых лучших»[173].

Правители не вправе распределять должности, руководствуясь личными симпатиями, которые приводят к назначению неспособных и случайных людей: «Государства никогда не бывают в худшем состоянии, чем когда склонности, которые правитель имеет к кому-либо, приводят к предпочтению этих лиц тем, которые больше полезны обществу»[174].

Существование временщиков и фаворитов недопустимо – «многие правители погубили себя тем, что предпочитали собственные привязанности народной пользе»[175].

Далее Ришельё предупреждает об опасности лести и клеветы: в сущности, он развивает предыдущее положение и еще раз повторяет, что не может быть отстранен от должности тот, кто полезен обществу, по причине лишь того, что он неприятен монарху, и – напротив – нельзя допускать к управлению государством тех, кто преследует лишь свои корыстные интересы.

Наконец, последнее, девятое условие. Оно содержит восемь подразделов, рассматривающих вопросы государственной границы и ее укрепления, армии, флота и обороны, финансов, торговли; дается также ряд рекомендаций о власти и управлении. Хорошую репутацию главы государства Ришельё считает более важной, чем силу и богатство. Правитель должен быть правдив в словах и верен обещаниям; он должен править, опираясь на любовь своих подданных.

Характеризуя политические взгляды кардинала Ришельё, нужно еще раз подчеркнуть, что высшая ценность для него, как уже отмечалось, – благо государства. Однако здесь следует уточнить его понимание государства как такового: не некий монстр, не искусственное образование, полностью уничтожающее понятие личности, а прежде всего страна и ее население со своей культурой, традициями, обычаями, национальными особенностями.

И не народ нужно приносить в жертву государству, а благо народа – единственная задача государства. Это благо – не идеал, не абстрактное «светлое будущее», достижение которого требует жертвенной крови тысяч людей, а удовлетворение их настоящих потребностей и нужд.

Ришельё не говорит прямо о правах человека – он отсылает к другому источнику, где все они содержатся в полном объеме, – к Закону Божиему. В устах князя Церкви и глубоко верующего человека это не бессмысленная формулировка, он просто не видит необходимости заново пересказывать Евангелие, имеющее для него силу высшего закона.

По этой же причине его «Политическое завещание» не дает идеального образа человека или общества, в соответствие которому следует насильно их привести. Ришельё с уважением относится к индивидуальной неповторимости каждого человека и каждой нации; пороки, с его точки зрения, неизбежны, но, как правило, они компенсируются хорошими качествами, нужно только, чтобы этих качеств было все-таки больше, чем пороков.

В отличие, например, от Платона, Ришельё не предлагает никаких учреждений, призванных обеспечить «исправление» личности, создание человека, соответствующего требованиям идеального общества.

Право свободы вероисповедания он провозглашал постоянно. Еще в Люсоне, в 1608 году, в первой же своей речи после прибытия в епархию он утверждал, что «разъединенные принадлежностью к разным конфессиям могут быть объединены любовью»[176].

Это утверждение стало одним из лозунгов современного экуменического движения за межконфессиональный диалог и согласие различных Церквей. Однако мало кто знает, что едва ли не впервые в истории произнес эти слова четыреста лет назад, без малого, 24-летний французский епископ, когда в Европе, особенно в Испании, еретиков сотнями отправляли на костер.

В «Завещании» Ришельё повторяет, что подданные государства находятся в равном положении независимо от того, какой Церкви они принадлежат. Иные способы обращения в католичество, кроме проповеди, кардинал считал невозможными. Нет оснований утверждать, что Ришельё, как представитель французской аристократии, выражал исключительно ее интересы.

Один из его биографов справедливо отмечает, что Ришельё сам одновременно представлял все три сословия: его отец принадлежал французской знати; дед по материнской линии не имел знатного происхождения и дворянство ему было пожаловано за его деятельность юриста; сам же Арман де Ришельё был не только политическим деятелем, но и духовным лицом[177].

Подобный сословный «синтез» во многом определил и его политику. «Ришельё явился провозвестником “концепции гражданского мира”, гармонии интересов всех слоев общества, короля и народа», – считает Ю. В. Борисов[178]. Тогда в чем же на самом деле заключается суть его взглядов на роль дворянского сословия?

Это невозможно понять, если рассматривать, как принято, сквозь призму сословного строя – давно не существующего исторического явления. В действительности речь идет о необходимости существования социальной и духовной элиты, без которой невозможно представить себе полноценное общество.

Здесь важно не происхождение и не имущественное положение. Тонкий психолог, Ришельё понимал, что общественная жизнь, идеология, система ценностей зависят прежде всего от наиболее интеллектуальной и духовно развитой части общества, которая воспринимается – или, во всяком случае, должна восприниматься – остальными социальными группами как некий эталон. И тем, каким он будет, этот эталон, определяется и состояние общества в целом.

Отсюда и высокие требования Ришельё к представителям элиты – «нервам государства», его лучшим членам не в силу происхождения, но только благодаря своим личным достоинствам. Те же, чьи качества и образ жизни не могут служить примером остальным, становятся недостойными своего положения и должны быть переведены в число «управляемого большинства» (Гаэтано Моски).

Ришельё заложил фундамент для формирования принципиально нового типа государственной и общественной элиты – не сословной, но интеллектуальной, обладающей не столько привилегиями, сколько многочисленными обязанностями перед обществом, долг которой – всю свою жизнь посвятить благу народа и страны.

Согласно Ришельё, чем выше положение – тем более высокие обязательства оно накладывает на тех, кто к нему принадлежит. Именно отсутствие такой элиты приводит к исчезновению единого общества, системы духовных ценностей, моральных норм, к низкому правосознанию и асоциальным установкам – наверное, можно сказать, что именно такая ситуация, к сожалению, сложилась и у нас в настоящее время.

Авторитарная власть, сторонником которой был Ришельё, не имеет ничего общего с тиранией и тоталитарными режимами.

Ее назначение – эффективная охрана граждан, безопасность государства, разумное правление, система единого и непротиворечивого законодательства, гарантирующего надлежащее исполнение органами государства и должностными лицами своих функций и защищенность всех слоев населения, а также осуществление внутренней и внешней политики, обеспечивающей экономическую и политическую стабильность, активной роли государства в сфере международных отношений.

Точно так же, как и элита, власть – не привилегия, не неограниченное право, а прежде всего – обязанность, долг перед государством и ответственность перед обществом. Как глава государства, так и высшие должностные лица почти что не вправе иметь личные интересы, считает Ришельё.

Потому они и должны в большинстве своем происходить из высших слоев общества, принадлежность к которым гарантирует соответствующее воспитание и обладание необходимыми качествами и чувством долга. С точки зрения Ришельё, человек, воспитанный в другой среде, обладает иным, узким мировоззрением и может быть не готов или не способен нести ответственность за общество и государство.

Идеи Ришельё не антигуманны, не жестоки, не бесчеловечны. Политические мыслители других поколений подчас гораздо более склонны к ограничению личной свободы индивида. Руссо, считающийся одним из наиболее ярких представителей французского Просвещения, полностью одобряет и считает необходимым контроль со стороны государства над религиозным сознанием граждан и применение санкций по отношению к тем, чьи религиозные убеждения не соответствуют навязываемому стандарту.

Ришельё же, которому порой пытались приписывать человеконенавистнические чувства, всю свою жизнь считал свободу вероисповедания неотъемлемым правом каждого человека. Осада Ла-Рошели ни в коем разе не была «религиозной» – речь шла о подавлении оппозиции, угрожавшей безопасности и территориальной целостности государства.

Гугеноты Ла-Рошели требовали привилегий – Ришельё отказывался давать привилегии кому бы то ни было: привилегии протестантам нарушали бы права католиков, а Ришельё не допускал зависимости объема гражданских прав от религиозных убеждений. После взятия мятежного города кардинал в первую очередь распорядился доставить хлеб его жителям.

Участников вооруженного восстания не преследовали, некоторые его предводители вскоре поступили на службу в королевскую армию.

В целом идеи Ришельё были достаточно прогрессивны для его времени и, как и его практическая деятельность, сыграли значительную роль в дальнейшем становлении Европы и развитии политической мысли. Его теоретические работы представляют интерес не только для истории политических учений, но и с точки зрения политологии, этики, социологии, современной теории государства и права.

До сих пор политические взгляды кардинала Ришельё оставались в нашей стране еще менее изученными, чем история его правления. Однако это вовсе не означает, что они не представляют собой большого интереса для научного исследования. Немногочисленные работы наших авторов, посвященные этому историческому периоду, дают противоречивые и не всегда верные оценки личности и деятельности кардинала.

Наверное, наиболее справедливой характеристикой Армана де Ришельё остаются его собственные слова, сказанные им за несколько часов до смерти: «У меня не было других врагов, кроме врагов государства».

Александр Дюма. Жизнь Людовика XIV[179]

Поручение графу Карлейлю во Франции. – Приезд герцога Бэкингема. – Его великодушие. – История принимает вид романа. – Попытки Бэкингема понравиться королеве. – Семнадцать придворных. – Кавалер де Гиз и Бэкингем на балу. – Великий Могол. – «Белая дама». – Приключение в садах Амьена. – Разлука. – Бэкингем снова перед королевой. – Последствия приключения в садах Амьена.

Источник несогласия между Луи XIII и Анной Австрийской должно искать в интригах Марии Медичи, которая, надеясь на кардинала Ришельё, думала, что стоит ей только уничтожить влияние на двадцатилетнего короля молодой прекрасной жены, как к ней вернется потерянная со времени убийства маршала д’Анкра власть. К этой причине вскоре присоединилась другая, независимая от всяких намерений и расчетов и возникшая по простому стечению обстоятельств.

В 1624 году английский двор послал в Париж в качестве чрезвычайного посланника графа Карлейля, которому было поручено просить у короля Луи XIII руки его сестры, Анриетты-Марии, для принца Уэльского, сына Джейкоба VI. Это предложение, о котором давно говорили, не делая его предметом дипломатических переговоров, было дружески принято французским двором, и граф Карлейль возвратился в Англию с положительным ответом.

В числе свиты графа был милорд Рич, впоследствии граф Голланд, один из прекраснейших кавалеров при английском дворе, хотя для французов красота его казалась безжизненной. Но, будучи очень богат и одеваясь всегда изящно, он произвел большой эффект среди дам, окружавших Анну Австрийскую, и особенно понравился м-м де Шеврез, которой, впрочем, с необыкновенной щедростью приписывали большую часть скандальных историй, происходивших в то время при французском дворе.

Возвратившись в Лондон, милорд Рич рассказал своему другу герцогу Бэкингему все, что видел любопытного в Лувре и в Париже, говоря, что самое прекрасное и любопытное из всего им виденного – королева Франции, и что если бы он имел хоть малейшую надежду понравиться ей, то с радостью отдал бы счастье и жизнь, считая с избытком вознагражденным за потерю первого – взглядом, а второго – поцелуем.

Тот, к которому он обращался, играл тогда при дворе Джейкоба VI ту же роль, какую играли Лозен при дворе Луи XIV, а герцог Ришельё – при дворе Луи XV.

Однако Провидение, щедрое к фавориту его величества короля Англии, наделило герцога Бэкингема еще большим безрассудством, чем его двух соперников по этому прекрасному качеству.

Теперь да будет нам позволено сказать несколько слов о личности, представляемой нами читателю и благодаря которой в нашу историю перейдет часть романа с его безумными приключениями, душераздирающими сценами и всякого рода случайностями.

После восьми лет серьезного и спокойного союза король и королева Франции должны были сделаться героями комедии, более интересными, более мучимыми, более подверженными общественному мнению, нежели когда-либо были Клелия или великий Кир.

Джордж Вильерс, герцог Бэкингем, родился 20 августа 1592 года, и, следовательно, в 1624 году ему было 32 года. Он слыл в Англии самым блистательным кавалером всей Европы; впрочем, у него оспаривали это достоинство «семнадцать вельмож Франции».

Его род по отцу был древним, а по матери – знаменитым; он был послан в Париж восемнадцати лет; около того времени, когда умер король Анри IV, причем той же смертью, которая спустя восемнадцать лет постигла герцога Бэкингема, он возвратился в Лондон, прекрасно говоря по-французски, умея отлично ездить верхом, превосходно драться всяким оружием и прелестно танцевать.

Он поразил Джейкоба VI красотой и ловкостью, участвуя в дивертисменте, данном в 1615 году в честь короля учениками Кембриджа. Джейкоб, никогда не способный противостоять прелести прекрасного лица и превосходно сидящей одежды, попросил представить молодого человека и сделал своим мундшенком.

Менее чем через два года новый фаворит был сделан кавалером, виконтом, маркизом Бэкингемом, главным адмиралом, охранителем пяти портов, и, наконец, в его распоряжение были предоставлены всяческие почести, дары, должности и доходы трех королевств.

Тогда-то, вероятно, для того чтобы помириться с принцем Уэльским, на которого он осмелился поднять руку, Бэкингем и предложил ему вместе инкогнито отправиться в Мадрид, чтобы посмотреть на предназначенную принцу в супруги инфантину. Может быть, именно оригинальность этого предложения была причиной того, что принц Уэльский согласился; наследник престола и фаворит короля так настоятельно просили, что Джейкоб VI вынужден был согласиться.

Бэкингем и принц приехали в Мадрид, где оскорбили испанский этикет, так что начатые с эскуриальским кабинетом переговоры были прерваны и открылись новые, с французским двором. Милорд Рич приехал для этого в Париж и возвратился в Лондон, чтобы дать отчет Джейкобу VI в расположении, правда, не короля Луи XIII, но кардинала Ришельё. Тогда Бэкингем, назначенный представителем Великобритании, был послан в Париж, чтобы довести до конца переговоры.

С этих пор начинается упомянутый нами роман, который в своем драматическом и живописном течении так переплетается с историей, что в продолжение нескольких лет их невозможно отделить друг от друга. Впрочем, мы рады, что нам пришлось встретить среди исторических сухих фактов подробности, доставляемые нам фаворитом Джейкоба VI и Карла I, любовником такой королевы, как Анна Австрийская, соперником и врагом такого человека, как кардинал Ришельё, и погибшем так внезапно в середине цветущей и блистательной жизни.

Читатели, вероятно, увидят, что мы и постараемся им показать, как велико было влияние этого романа на историю Франции.

Итак, Бэкингем приехал в Париж. Он был, как уверяют все современные писатели, одним из обаятельнейших людей своего времени и явился при французском дворе с такой пышностью и таким блеском, что народ почувствовал к нему удивление, дамы – любовь, мужья – ревность, а волокиты – ненависть.

Луи XIII был одним из этих мужей, а Ришельё – одним из волокит.

Мы ныне далеки от той рыцарской любви, которая часто вознаграждалась за самые большие пожертвования одним взглядом или словом, возвышенность которой поэтизировала сам предмет. Тогда любили женщин как королев, а королев – как богинь. Герцог Медина, влюбленный до безумия в Елизавету Французскую, супругу своего короля Филиппа IV, сжег во время пиршества (в тот же день, когда Анна Австрийская выходила за Луи XIII) свой дворец со всем содержимым, – словом, совсем разорил себя, чтобы иметь возможность хоть одно мгновение держать в своих объятиях королеву Испании, которую он вынес из пламени, нашептывая слова любви.

Бэкингем сделал лучше – он не сжег своего дворца, но воспламенил два больших государства, играл будущим Англии, которую едва не погубил, играл собственной жизнью, которую и потерял ради возможности быть посланником при Анне Австрийской, несмотря на непреклонную и угрожающую волю Ришельё.

Оставим пока эту трагическую развязку во мраке будущего и посмотрим, как Бэкингем явился уполномоченным при французском дворе и как первая его аудиенция оставила неизгладимые воспоминания в летописях этого двора.

Бэкингем, введенный в Тронный зал, подошел в сопровождении многочисленной свиты к королю и королеве и передал им свои аккредитивные грамоты. Он был в белом атласном, шитом золотом кафтане, поверх которого был накинут светло-серый бархатный плащ, расшитый драгоценным жемчугом.

Этот цвет, столь неавантажный для человека его лет, доказывает, как хорош был Бэкингем, поскольку в мемуарах того времени говорится, что «этот цвет шел к нему». Скоро заметили, что все жемчужины были пришиты такими тонкими шелковинками, что отрывались от собственной тяжести и рассыпались по полу.

Эта пышность, несколько грубая при странной утонченности, не могла бы понравиться в наше время, при господствующих ныне понятиях о чести, но тогда никто не посовестился принять жемчужины, так радушно предлагаемые щедрым посланником тем, кто, думая, что они оторвались случайно, бросились собирать их и хотели вернуть.

Таким образом, герцог сразу занял воображение молодой королевы, щедро наделенной дарами природы, но обиженной Фортуной, так как французский двор был тогда любезнейшим, но не богатейшим двором Европы.

Государственная казна, так заботливо собранная Анри IV в последние десять лет его жизни, по смерти его постепенно уменьшалась войнами принцев крови с государством, пять раз вынужденным купить мир у своих принцев. Поэтому казна была совершенно истощена, и августейшие лица, историю которых мы пишем, уже и тогда нуждались в деньгах, хотя не так сильно, как впоследствии.

В самом деле, когда Анне Австрийской приходилось питаться крохами от своих придворных и провожать польских посланников через неосвещенные комнаты, она не раз с горечью вспоминала о сокровищах, растраченных Бэкингемом для того только, чтобы вызвать у нее улыбку, благосклонный взгляд или одобрительный жест, между тем как Мазарини, которого она предпочла, поддержала, осыпала золотом и почестями, заставлял жить ее, гордую дочь цезарей, в полуразрушенных комнатах, заставлял ее, для которой, по словам одного из современников, было наказанием спать на голландском полотне, нуждаться в белье и отказывать Луи XIV-ребенку в новых простынях, в замене старых, дырявых, через дырки которых, как говорит камердинер Лапорт, свободно могли проходить ноги.

Герцог Бэкингем, человек, опытный в делах любви, рассчитывал для приобретения расположения Анны Австрийской не только на свою красоту и не только на сияние драгоценных камней – этого было много, но недовольно, когда возбуждают подозрения короля и кардинала. Бэкингем, уверенный в том, что враги его сильны и опасны, хотел приобрести себе искусного и преданного союзника.

Он посмотрел вокруг себя и увидел м-м де Шеврез, способную отразить угрожавшие ему интриги. М-м де Шеврез, подруга Анны Австрийской, искательница приключений, хорошенькая, умная и смелая, торгуемая кардиналом Ришельё, который пытался ее купить, преданная всему, что называлось удовольствием, капризом и обманом, м-м де Шеврез могла сделаться незаменимым помощником.

Бриллиантовый узел в сто тысяч ливров и данные взаймы две тысячи пистолей, а может быть, и романтическая сторона предприятия, решили дело.

Бэкингем употребил старую хитрость, всегда отличную, так как она всегда удается. Он притворился влюбленным в м-м де Шеврез и покидал ее только тогда, когда дела посланника призывали его в Лувр или к кардиналу.

Со своей стороны, ободренная этой мнимой страстью, имевшей вид публично объявленной любви, королева с удовольствием принимала знаки необыкновенного уважения и нежности, которые ее смелый любовник расточал ей посреди двора, наполненного шпионами короля и кардинала.

Так как Бэкингему редко представлялись случаи видеться с королевой и особа ее была охраняема с необыкновенной заботливостью, то м-м де Шеврез придумала пышный бал в своем отеле. Королева приняла приглашение, предложенное фавориткой, и сам король не нашел предлога отказаться. Он даже подарил своей супруге по этому случаю бант с двенадцатью бриллиантовыми подвесками.

Герцог Бэкингем, для которого давалось празднество, решил, со своей стороны, придумать средство, чтобы, насколько возможно, не покидать королеву и следовать за ней, прикрывая свое инкогнито различными костюмами, с той поры, как она вступит в отель м-м де Шеврез, до того времени, пока она не сядет в карету, чтобы ехать обратно в Лувр.

Донос, сделанный кардиналу через некоторое время, сохранил нам всем подробности этого праздника, который отлично послужил замыслам герцога, но вместе с тем удвоил ревность короля и кардинала, не остановив, впрочем, дальнейших смелых предприятий влюбленного посланника.

Сначала королева по выходе из кареты изъявила желание пройтись по саду м-м де Шеврез; она оперлась на руку герцогини и начала прогулку. Не успели они сделать и двадцати шагов, как вдруг подошел садовник и предложил королеве одной рукой корзинку цветов, а другой – букет. Анна взяла букет, но в это мгновение рука ее коснулась руки садовника и он шепнул ей несколько слов.

Королева была сильно удивлена – жест, которым выразилось это удивление, и румянец отмечены в упомянутом доносе.

Тотчас же распространился слух о любезном садовнике, и стали говорить, что это не кто иной, как сам герцог Бэкингем. Все сейчас же бросились искать его, но было уже поздно – садовник исчез, а королеве предсказывал будущее волшебник, державший ее прекрасную ручку в руках своих и говоривший ей такие странные вещи, что королева, слушая их, не в силах была скрыть своего смущения.

Наконец, смущение это возросло до такой степени, что она совсем потерялась, и тогда м-м де Шеврез, испуганная возможными последствиями подобного безрассудства, дала герцогу понять, что он перешел границы благоразумия и что следует вести себя осторожнее.

И все-таки, каковы ни были речи, которые слушала Анна Австрийская, она допускала их, хотя не была обманута ни видом садовника, ни видом волшебника. У королевы были хорошие глаза, и притом при ней была услужливая подруга, хорошо знавшая все эти тайны.

Герцог Бэкингем отличался в искусстве танца, которое, впрочем, в это время, как мы имели случай видеть по сарабанде, протанцованной кардиналом, не было в пренебрежении. Коронованные особы очень заботились об овладении этим искусством, чрезвычайно нравившемся дамам.

Анри IV очень любил балеты, в балете он в первый раз увидел прекрасную Анриетту де Монморанси, ради которой делал столько глупостей; Луи XIII сам сочинял музыку для балетов, которые танцевали перед ним, и особенно он любил один из них, называвшийся «Мерлезонский балет». Всем также известны успехи на этом поприще Граммона, Лозена и Луи XIV.

Поэтому нам не покажется странным, что Бэкингем с необыкновенным успехом играл роль в «Балете демонов», придуманном для этого вечера как самая лучшая забава для их величеств.

Король и королева аплодировали неизвестному танцору, которого приняли – один из них действительно впал в ошибку – за одного из кавалеров французского двора. Наконец, по окончании балета их величества приготовились смотреть самое великолепное увеселение этого вечера; в нем Бэкингем тоже играл важнейшую роль, которую он себе присвоил очень смело и ловко.

Тогда было обыкновением льстить государям даже в их увеселениях, и орудием этой лести французские церемониймейстеры использовали выдуманных восточных государей. Обычай маскарадов, подобных тому, который мы сейчас опишем, продолжался до 1720 года и в последний раз был приложен к ночным празднествам, дававшимся м-м дю Мэн в ее дворце Со и известным как «Белые ночи».

Дело было в том, чтобы предположить, что всем государям земного шара, а особенно неизвестных стран, лежащих за экватором, баснословным суфиям, загадочным ханам, богачам-моголам, инкам, владельцам золотых рудников вздумалось однажды собраться всем вместе и прийти поклониться престолу короля Франции.

Как видно, идея была недурна, и, например, Луи XIV, государь довольно тщеславный, был обманут еще лучше, когда принимал мнимого персидского посланника, знаменитого Мехмет-Реза-Бека, и хотел, чтобы этот шарлатан был принят со всей пышностью, на какую был способен Версаль.

Восточные цари, о которых мы говорим, должны были быть изображаемы принцами царствующего во Франции дома. Герцоги де Гиз, де Роган Буйонский, де Шабо и де ла Тремуйль были избраны королем для увеселения.

Молодой кавалер де Гиз, сын того, которого называли le Balafre («Меченый»), игравший роль Великого Могола, был младшим братом герцога де Шевреза, тем самым, который убил на дуэли барона де Люца и его сына и который впоследствии, сев верхом на пробуемую пушку, погиб от ее разрыва.

Накануне празднества Бэкингем сделал визит кавалеру де Гизу, который, как и почти все вельможи того времени, сильно нуждаясь в деньгах, принужден был прибегнуть к разным средствам и все-таки боялся, что ему не удастся явиться на праздник м-м де Шеврез с тем великолепием, с каким бы он желал.

Бэкингем был известен своей щедростью и не раз снабжал из своего кошелька самых гордых и самых богатых. Поэтому посещение это показалось де Гизу хорошим знаком, и он уже готовил в своем уме фразу, с которой хотел обратиться к щедрому посланнику, но тот предупредил его желания, подарив три тысячи пистолей, и предложил, кроме того, одолжить для увеличения блеска костюма де Гиза все алмазы короны Англии, которые Джейкоб VI позволил своему представителю увезти с собой во Францию.

Это было более, нежели смел надеяться кавалер де Гиз. Он протянул Бэкингему руку и спросил, чем может отблагодарить его за такую большую услугу.

– Послушайте, – отвечал Бэкингем, – я хотел бы, и это, может быть, пустая прихоть, но она мне доставит большое удовольствие, я хотел бы иметь возможность нести на себе некоторое время весь магазин бриллиантов, который я привез с собой. Одолжите мне ваше место на часть завтрашнего вечера – пока Великий Могол будет замаскирован, я буду Великим Моголом, когда же он должен будет снять маску, я отдам вам ваше место.

Таким образом, мы будем играть наши роли, вы – открыто, я – тайно. Мы оба составим одно лицо, вот и все. Вы будете ужинать, а я буду танцевать. Согласны ли вы на это?

Кавалер де Гиз нашел, что это дело маловажное, не стоит и говорить и тотчас же согласился на все, чего желал Бэкингем.

Кавалер считал себя одолженным герцогу и признавал в нем своего учителя, поскольку, хотя его собственные глупости и наделали много шума во Франции, он был далек, особенно в безрассудстве, от знаменитого в подобных проделках Бэкингема.

Как было условлено, так и сделано. Герцог, замаскированный, блистающий при свете люстр и ламп, представился глазам королевы в сопровождении многочисленной свиты, великолепие которой не равнялось пышности его наряда, но и не составляло с ней слишком резкого контраста.

Восточный язык богат метафорами и поэтическими намеками. Бэкингем употребил все свое искусство, чтобы украдкой сказать королеве несколько страстных комплиментов. Ситуация тем более нравилась искателю приключений, герцогу, и романтической Анне Австрийской, что была чрезвычайно опасной.

Король, кардинал и весь двор были при этом, и так как уже распространился слух, что герцог Бэкингем присутствует на балу, то все удвоили внимание, а между тем никто и не подозревал, что Великий Могол, в котором все видели кавалера де Гиза, был сам Бэкингем. Зрелище имело такой огромный успех, что король не мог удержаться, чтобы не выразить м-м де Шеврез своей благодарности.

Наконец, последовало приглашение их величеств к столу, когда нужно было снять маски в приготовленных для этого комнатах. Великий Могол и его оруженосец удалились вдвоем в кабинет – оруженосец был не кто иной, как кавалер де Гиз, который в свою очередь надел маскарадное платье и пошел ужинать в костюме Великого Могола, между тем как Бэкингем превратился в оруженосца.

Когда де Гиз вернулся к гостям, все стали расхваливать пышность его наряда и ловкость, с которой он танцевал. После ужина кавалер отправился в кабинет, к герцогу, ожидавшему его там. Тогда они снова поменялись ролями: кавалер сделался простым оруженосцем, а герцог снова возвысился до сана Великого Могола.

В этих костюмах они опять возвратились в зал. Нечего и говорить, что пышность наряда этого могущественного государя и почетное место, которое он занимал в ряду коронованных особ, доставили ему честь быть выбранным королевой для танца. Таким образом, Бэкингем до утра мог свободно выражать под маской и при общем смешении чувства, уже не бывшие тайной для королевы благодаря стараниям услужливой м-м де Шеврез.

Наконец, пробило четыре часа утра, и король изъявил желание вернуться домой. Королева не настаивала на том, чтобы остаться, потому как за несколько минут перед тем удалились цари Востока и с ними исчезла интрига бала. Анна Австрийская приблизилась к своей карете; лакей в ливрее стоял уже у дверец.

При виде королевы он преклонил одно колено, но, вместо того чтобы откинуть подножку, он протянул свою руку. Королева увидела в этом любезность своей подруги м-м де Шеврез, но эта рука так нежно и тихо пожала ей ножку, что она невольно опустила глаза на услужливого лакея и узнала в нем герцога Бэкингема. Как ни была приготовлена Анна Австрийская ко всем обличьям, в которых герцог мог являться перед ней, однако на этот раз удивление ее было так велико, что она тихонько вскрикнула и сильно покраснела.

Придворные тотчас подошли, чтобы узнать причину волнения королевы, но она уже сидела в карете с м-м де Ланнуа и м-м де Берне. Король отправился в своей карете вместе с кардиналом.

Можно ли сравнить историю того времени, столь богатую романтическими приключениями, анекдотическими эпизодами и интригами, подобными той, которую мы только что в точности описали, с нашей современной историей, сухой и лишенной живых подробностей, несмотря на публичность ежедневных актов, которой прежде не было и которая теперь так широка?