Мемуары «Красного герцога» Ришелье Арман Жан дю Плесси

В определенной мере все это, конечно, наносило ущерб мнению, которое должно было сложиться у людей в отношении королевской власти; она и впрямь пользовалась в народе все меньшим уважением, и многие напрямую отзывались о делах Короля крайне нелестно, разочаровавшись в нем; но, с другой стороны, это приносило Королю гораздо большую выгоду, состоявшую в том, что принцы настолько уверовали в свои силы, что не желали более оставить двор, убежденные, что смогут воплотить все задуманное против Его Величества, не зная, что он мог незаметно добиться успеха в своих делах, и не догадываясь также, что среди них были такие, кто время от времени доносил Королю об их замыслах – причем из тех, кому они доверяли больше всего.

Видя сей обширный и злобный умысел принцев, приводивший всякого в изумление, Королева пожелала воспользоваться случаем и вновь, как и прежде, поговорить с Королем; она призналась Барбену, что положение дел выглядит настолько отчаянным, что она почитает за лучшее для своей честной репутации полностью передать управление делами в руки Короля.

Однако Барбен красноречиво объяснил ей, что она должна заботиться не только о своем уходе на покой, но и использовать любые возможности, чтобы помешать вельможам силой и с позором отстранить Короля от государственных дел; что ей в первую очередь нужно обеспечить передачу власти своим детям, а не думать об отдыхе; что вся Европа обвинит ее в недостаточной твердости характера, если она отойдет от дел в тот момент, когда над страной вот-вот должна разразиться гроза.

Эти доводы убедили ее, но она все же настояла на разговоре с Королем, что и сделала в присутствии г-д Барбена, Манго и де Люиня: она упрашивала его взвалить на себя бремя власти, говорила, что он уже достаточно зрелый и ему свойственны качества, необходимые для счастливого правления; что у него под рукой – Совет, составленный из людей, которые будут беззаветно бороться за упрочение его власти, а в том случае, если он захочет внести какие-либо изменения в сложившийся порядок, то недостатка в нужных людях в государстве нет; что если бы, едва выйдя из детского возраста, он начал управлять народом, то стяжал бы себе бессмертную славу, равно как и в том случае, если бы в том возрасте, когда другие стремятся к запретным удовольствиям, он поступился бы даже приличными и дозволенными ради того, чтобы постоянно внушать уважение к власти, данной ему Господом.

Люинь, которому Король уже всецело доверял, умолял ее оставить мысль, столь явно противоречащую общественному благу и соображениям безопасности Государя; он убеждал ее также, что она слишком заинтересована в сохранении и того, и другого, чтобы отказаться от этого в тот момент, когда ничто не мешает людям творить зло, разве что уважение, внушаемое ее именем, и благоразумие ее решений.

Быть может, беды, которые, казалось, готовы были разразиться в стране, вынуждали его поверить в необходимость правления Королевы, особенно потому, что у него было слишком мало опыта в государственных делах; может быть, он и впрямь не хотел, чтобы она удалилась на покой именно в это время, поскольку, оставаясь возле Короля и далее, она все равно обладала бы властью большей, чем он мог пожелать для себя.

В любом случае, независимо от того, что он говорил ей, Королева согласилась с просьбой Короля и заявила, что не может скрыть от него того, что ничто так не возмущает ее, как ревность, которую ему пытаются внушить к ее правлению, равно как и попытки выставить ее решения в нелицеприятном свете; если бы он пожелал, чтобы она с удовольствием исполняла все то, что ей придется исполнять вынужденно, то она предпочитает и в будущем делить с ним все тяготы власти, а именно: оставив ему славу и честь раздавать милости, возложить на себя тяжкую обязанность отказывать людям в чем-либо; что она просит его, раз уж так получилось, по его собственному усмотрению распоряжаться должностями, которые должны вскоре освободиться, и наградить ими тех, чья верность и преданность были ей известны; что если, среди прочих, он желает отблагодарить г-на де Люиня, то ему нужно только отдать необходимый приказ, и все будет исполнено, тем более что подобное решение лишний раз доказывает, насколько Король доволен тем, как она распоряжалась государственными делами; что какое бы мнение относительно ее правления ни внушали Королю, она ни на мгновение не перестанет делать того, что требуется в подобных случаях от Королевы, являющейся подданной своего Государя и матерью, пекущейся о благополучии собственных детей.

Люинь, выказывая, что искренне верит в ее слова, обращенные к Королю, поблагодарил ее от себя, заявив, что желает полностью зависеть от ее воли. Однако даже если он и поверил в искренность ее заверений, это не сделало его лучше. Королева, напротив, выказала меньшую, чем это было необходимо, прозорливость.

Вместо того чтобы пристально наблюдать за его действиями, она доверилась его обещаниям, решив, что добилась его расположения своей милостью, хотя ей следовало бы из соображений предосторожности удалить его.

Словом, она подумала, что ей удалось привязать его к себе, вознаградив за верность долгу и назвав благородным человеком – на эту тему есть поговорка о злодеях, – тем не менее дожить до старости, пребывая в этой уверенности, ей не пришлось, как мы убедимся дальше.

Вернемся к принцам: собираясь по ночам и замышляя против Его Величества, они не могли добиться единодушия; каждый из них был по-своему требователен и настойчив, в большей или меньшей степени утерял страх перед Господом и уважение к королевской власти, а посему их предложения сильно отличались одно от другого.

Некоторые из них были умеренными и полагали, что арестовывать маршала д’Анкра, чтобы выдать его парламенту, который вынес бы решение о начале судебного разбирательства по его делу, не обязательно.

Другие готовы были идти на большее и, опасаясь, что неприязнь парламента к маршалу окажется слабее желания Короля вырвать маршала из рук чиновников, желали, чтобы тот был арестован, вывезен из Парижа и помещен под стражу в одной из крепостей или в одном из населенных пунктов, находившихся в их управлении.

Но были среди них и такие, кто утверждал, что не нужно дважды возвращаться к одному и тому же делу и что мертвый человек не сможет никому навредить, а потому от маршала необходимо избавиться раз и навсегда.

Все это они обсуждали с рвением, несмотря на то что Господин Принц клятвенно заверял маршала, что оградит его от любых возможных опасностей: вот доказательство того, что не стоит верить людям, которые не властны сами над собой и являются рабами собственного честолюбия. Тем не менее, давая обещания, он действовал достаточно искренне, исходя из собственной слабости и страха исполнить то, что намеревался.

Однажды, когда он устроил торжественный прием в честь чрезвычайного посла Англии, маршал д’Анкр как ни в чем не бывало присоединился к нему, среди собравшихся находились и принцы крови, причем их было так много, что они могли захватить его и сделать с ним все что угодно. Они насели на Господина Принца, требуя принять решение, говоря ему, что случай выдался как нельзя более удачный; однако им не удалось убедить его, и он отложил все задуманное до другого раза.

Барбен, который тогда пользовался доверием Королевы, видя, что среди принцев созрел некий дурной замысел, который они и не думали скрывать, посоветовал своей госпоже попытаться удалить от них г-на де Гиза и сохранить за ним должность: де Гиз считал, что у него были причины быть недовольным в связи с тем, что маршал перекинулся от него к Принцу.

Он отправился к нему самостоятельно и сказал, что Ее Величество помнит о тех заслугах, которые он оказывал ей даже в самых крайних случаях, и, если она умела забывать о вреде, наносимом теми, кто сбился с праведного пути ради мира, который она желала сохранить любой ценой, она никогда не забудет, что г-н де Гиз был чуть ли не единственным из принцев, кто остался верен своему долгу; что ей известно, насколько резко он расходился с остальными в решении разных вопросов; что она просит его относиться к происходящему по возможности мягко и терпеливо, однако если речь зайдет о разрыве, то он должен быть уверен: она ни при каких обстоятельствах не оставит его.

Герцог де Гиз выслушал все это с большим недовольством, пожаловавшись на то, что, когда все остальные принцы подняли оружие против Короля, он остался верен ему, а как только мир был заключен, его больше не замечали; остальные же, напротив, пользовались всей полнотой власти, и поскольку спорили с ним из-за своих и его рангов, то в один прекрасный день все равно, придравшись к какому-нибудь пустяку, устроили бы ссору, расставив ему ловушки. Однако на следующий день он отправился к Королеве и многократно подтвердил, что останется верен ей, несмотря ни на что.

Это не избавило его от дурного отношения к маршалу д’Анкру, и если он не мог приписать Королеве поступки маршала и его супруги, будучи недоволен Ее Величеством, то по крайней мере стал питать еще большую злобу против маршала.

Несколькими днями раньше Господин Принц встретился со своими сообщниками и предложил им поторопиться исполнить задуманное, вызвавшись сделать это лично; однако добавил, что поскольку это дело будет иметь очевидные последствия, то необходимо заранее продумать все детали и определить, каким образом они станут оправдываться перед Королевой, которая окажется в сем случае настолько оскорбленной, что непременно станет мстить им, располагая всей полнотой королевской власти и обладая достаточным количеством слуг, которые посоветуют ей поступить именно так и – если назреет подобная необходимость – укрепят ее в этом решении; сам же Господин Принц видел во всем этом способ удалить маршала от Короля.

Похожим было и мнение тех, кто не рискнул изменить своему слову, как это сделал он; некоторые сочли подобное положение странным, и все – вместо того чтобы отвечать, – почтительно молчали.

Один герцог де Гиз держал слово и заявил, что большая разница заключается в том, чтобы направить удар против маршала д’Анкра, являвшегося ничтожеством, позором и мишенью для всей Франции, и в том, чтобы, забыв уважение, которое должно оказывать Королеве, матери Государя, составлять заговор против нее; что касается его самого, то он относится к маршалу с ненавистью и при этом остается преданным слугой Ее Величества.

Сей ответ показал, что герцог де Гиз действительно является слугой Королевы; однако его ненависть к маршалу внушила другим доверие к нему, и они не скрывали от него своих замыслов. Только Господин Принц чуть охладел к герцогу, опасаясь, что, когда с маршалом будет покончено, де Гиз один извлечет из всего дела пользу и выгоды, по-прежнему располагая доверием Королевы, ненавидевшей и презиравшей принцев.

Однако он продолжал плести заговор, и его дерзость, равно как и дерзость его сообщников, изо дня в день только увеличивалась; Королева все чаще слышала от него и его приспешников резкие слова, причем однажды дошло до того, что один из них заявил ей, что она, мол, благосклонна к некоторым придворным и ему не нравится, что она переманивает на свою сторону его друзей; в другой же раз, говоря о герцоге де Гизе, он потребовал, чтобы она знала: и он сам, и его братья столь тесно связаны с ним, что не в ее власти разделить их.

Но если слуги Господина Принца дерзали разговаривать с Государыней подобным образом, то были также и многие другие – из числа тех, коим он более всего не доверял, – которые рассказывали Королеве обо всем, что происходило вокруг; среди прочих ей с величайшей тщательностью доносили, делая это под покровом ночи, дабы их не узнали, архиепископ Буржский и г-н де Гиз.

В конце концов они стали убеждать Королеву, что дела складываются настолько не в пользу Короля, что вряд ли найдется средство исправить положение.

Г-н де Сюлли испросил у Королевы аудиенции, чтобы поговорить с ней с глазу на глаз о том, что он полагал жизненно важным для Их Величеств. Королеве нездоровилось, однако речь шла о столь важном деле, что она сочла своим долгом принять его; волею случая на этом свидании оказался Король и г-да Манго и Барбен. Г-н де Сюлли произнес длинную речь о дурных намерениях принцев и тех неизбежных бедах, которые из них вытекали.

Г-да Манго и Барбен ответили ему, что слов недостаточно и нужно, чтобы он уточнил, каким образом можно всего этого избежать; в ответ он произнес только одно: риск очень велик и пагубные последствия не замедлят проявиться. Уже выходя из кабинета, он остановился и сказал следующее: «Ваше Величество и Вы, господа, умоляю Вас задуматься над тем, что я только что сказал, совесть моя чиста. Пусть с Божией помощью у Вас наберется хотя бы тысяча двести всадников, другого выхода я не вижу». И удалился.

Королева, не желавшая прибегать к крайностям, если речь не шла об исключительных случаях, прослезилась от того, что ее почти вынудили применить силу, ведь она с самого начала пыталась поступать мягко, желая явить народу стремление править великодушно, равно как и доказать принцам, что они зашли слишком далеко и большинство из тех, кто обещал им поддержку, в глубине души остаются верными слугами Короля, которые, дойди дело до осуществления дерзких замыслов, сразу же отойдут от заговорщиков.

Она побеседовала с каждым из придворных в отдельности, объясняя, каким образом намеревается управлять далее, насколько ей пришлось ослабить королевскую власть, дабы сохранить мир, сколь сильно завистники искажают цели всех ее начинаний. И не было почти никого из тех, с кем она говорила, в ком не возникло бы желания с чистым сердцем служить Королю и кто не заверил бы Королеву в своей преданности, вопреки любым обстоятельствам.

Все это получило довольно большую огласку и не могло быть утаено от Господина Принца и его сообщников; но дело зашло так далеко и они считали себя настолько сильными, что не пожелали отказаться от своих замыслов, и даже решимость Королевы отнюдь не внушала им страх.

Как известно, основной трудностью всех заговоров является сохранение самообладания в момент их осуществления, поскольку, замышляя недоброе, не берут во внимание возможный испуг; именно так и произошло с Господином Принцем, утратившим присутствие духа, оказавшимся нерешительным и слабым.

Когда наступило время осуществить все, что он обещал своим сторонникам, он в одиночестве удалился в Сен-Мартен и послал за Барбеном, которому открылся, что попал в чрезвычайно затруднительное положение и что в течение трех часов он не переставал проливать слезы, ибо все принцы торопили его, угрожая оставить; если бы он поступил так, как они требовали, Королева – он прекрасно это понимал – стала бы презирать его; он отдавал себе отчет, что на самом деле ему не оставалось ничего, кроме как требовать отречения Короля и претендовать на его место, что было для него слишком, однако ему было невмоготу и презрительное отношение к его персоне, к тому же он понимал: заговор принцев против Короля принял такой оборот, что он не верит – даже если бы он переметнулся на сторону Его Величества, – что Король окажется сильнее.

Барбен ответил ему, что его происхождение и положение защищают его от презрения, что Королева доказала ему свое уважение и что она готова сделать все, дабы увеличить, а не уменьшить его могущество.

Что же касается партии Короля, то она не является настолько слабой, насколько он себе это представляет, что не все, кто, как он полагает, связаны с принцами, на самом деле являются их сообщниками и что имя Короля обладает такой силой, что любое направленное против него действие вызовет мгновенную вспышку народного недовольства.

Когда Господин Принц немного пришел в себя, то заявил Барбену, что Королеве следует удалить от двора герцога Буйонского, который смущал его рассудок и внушал ему крамольные мысли, и что он не может не признать его сильное влияние на себя, и что даже если он сам выйдет из игры, тот будет крутить принцами как хочет.

Барбен, не знавший, с каким намерением Господин Принц сообщил ему это, ответил, что Королева относится к ним всем с большой привязанностью, что она желает им всем добра и сохранения мира в королевстве. Что касается г-на де Буйона, то если бы на его счет имелось какое-либо почетное решение и он был бы достоин удаления от двора, то Королева охотно согласилась бы на это и ей бы потребовалась в этом деле помощь Господина Принца.

На том они расстались. Господин Принц, вернувшись к себе, обнаружил там г-на де Буйона, дожидавшегося его и сумевшего так околдовать его своими речами, что мысли его пошли в совершенно ином направлении. Господин Принц, учитывая состояние, в котором он находился, был расположен к таким переменам; ибо те, кто теряют рассудок от страха, обычно полагают, что каждый новый совет лучше прежнего, что их положение непрочно и все, что им предлагают, придаст им больше уверенности, чем они могли предположить раньше.

Г-н де Буйон подтолкнул Господина Принца к крайним мерам – решиться порвать с маршалом д’Анкром, и он послал сказать ему, бросая вызов, что более не хочет быть ему другом. Одной из главных причин, по которой герцог Буйонский убедил его в необходимости сделать это, были его слова о том, что маршал насмехался над ним по поводу развода с Госпожой Принцессой, а также то, что он подогревал его надежду многого добиться от Рима, но ничего не сделал для этого.

Господин Принц дал соответствующее поручение архиепископу Буржскому, который, будучи расторопным слугой, тут же бросился к маршалу д’Анкру, где встретил Барбена, за коим маршал посылал, а также аббата д’Омаля. Он сказал и тому, и другому, что они могут присутствовать при разговоре; когда они уселись, он обратился к маршалу и заявил ему, что прибыл по поручению Господина Принца, который более не является его другом, ибо маршал не выполнил свое обещание.

Он заявил то же самое и Барбену, ответившему следующее: «Что же я такого совершил за те два часа, которые истекли с тех пор, как он уверял меня совершенно в обратном?» Что касается маршала, тот добавил, что поистине несчастен от сознания того, что лишился доброго отношения Принца, но утешает себя тем, что не дал к этому никакого повода.

Слово взял аббат д’Омаль и обратился к архиепископу: «Я понимаю, вы хотите напомнить, что именно я был послан к Господину Принцу господином маршалом, дабы заверить его в том, что он будет всячески помогать ему в его разводе; в любом случае я пытался убедить его, что сделать это невозможно, что я всегда выступал против ваших советов».

Архиепископ сконфузился; обратившись к Барбену, он попросил его отправиться к Господину Принцу, на что тот ответил отказом; но пообещал, что на следующий день, прежде чем отправиться на заседание Совета, будет ждать архиепископа у себя.

Маршал привел Барбена к своей больной жене и сказал ему, что они пребывают в отчаянии и хотят удалиться в Каен, а оттуда морем в Италию; что они прекрасно понимают: все потеряно и для Короля, и для них; и если позволит Господь, они смогут вернуться на корабле во Флоренцию.

Барбен ответил, что времена действительно смутные, однако дела не настолько безнадежны, как они полагают; что он надеется, что власть Их Величеств является намного более сильной, чем во времена регентства; что им не следует внять дурному совету и уехать, дабы не дать повода ни принцам, ни народу обвинять их.

Супруги возражали в том духе, что, вернувшись ко двору, не станут более вмешиваться ни в какие дела и будут довольствоваться незначительной властью, дабы обеспечить безопасность своих богатств, не пытаясь вновь снискать то могущество, которое навлекает на них всеобщую ненависть.

Они намеревались уехать на следующее утро; но злой гений помешал супруге маршала поправиться: попытавшись добраться до своих носилок, она дважды, по причине невероятной слабости, падала на руки своих слуг. Будучи не в состоянии уехать, она решила любой ценой задержать своего мужа; на рассвете он послал за Барбеном, который, явившись к ним, нашел их испуганными и совершенно потерявшими голову.

Маршал сказал ему, что ему грозит гибель, если он не убедит жену позволить ему уехать; Барбен пришел ему на помощь, доказывая супруге маршала, что в отсутствие мужа ей ничего не угрожает, особенно если она переберется в Лувр, где будет в большей безопасности, нежели в Италии.

После отъезда маршала Барбен возвратился к себе домой, куда некоторое время спустя прибыл архиепископ Буржский, как было условленно заранее; от имени Господина Принца он объявил Барбену, что все, чего тот желает от маршала и от него, – избавиться от герцога Буйонского, который склонял его исполнить задуманное, и что, избавившись от присутствия герцога, Господин Принц тотчас спохватился.

Барбен ответил ему, что маршал уехал и поступил так отнюдь не потому, что этого хотел Господин Принц, а потому, что давно собирался это сделать.

Вскоре после того, как архиепископ Буржский уехал, появился Вире, первый секретарь Господина Принца, повторивший то же самое и добавивший множество дурных слов в адрес архиепископа, обвиняя того в нерасторопности, опрометчивости в выполнении поручения, данного ему Господином Принцем в присутствии человека, о котором было прекрасно известно, что именно управляет его рассудком.

Узнав об отъезде маршала, Вире разразился длинной красноречивой тирадой, то ли потому, что своим отъездом маршал оскорбил его хозяина и он как настоящий слуга переживал по этому поводу, то ли потому, что действительно имел более веские причины негодовать: ведь если бы маршал остался в Париже, никто не отважился бы предпринять что-либо против Господина Принца, боясь неизбежного наказания; а народный гнев помешал бы ему выполнить то, о чем он доверительно сообщил Барбену.

Дела приняли следующий оборот: союз принцев все более укреплялся и стал фактом общественной жизни; Королева была предупреждена относительно их попыток возмутить толпу в городе и привлечь на свою сторону полковников и городских старшин, отвечавших за оружие в своих кварталах; она знала о том, что принцы ведут переговоры с представителями всех сословий и хотят переманить на свою сторону военных, находящихся в Париже, настраивают кюре и проповедников против Короля и ее самой; что их сторонники хвастаются, что лишь Господь может помешать им сменить правительство; даже Господин Принц признался ей, что присутствовал на одном из их сборищ, где речь шла об объединении всех сил, и что у Их Величеств есть все основания подозревать его, однако они должны быть ему признательны более, чем собственным родителям, давшим им жизнь; несмотря на это признание, сделанное лишь для вида, он не замедлил присоединиться к злоумышленникам и подталкивал их к осуществлению их дурных замыслов, вплоть до похода в парламент с требованием к его членам выполнить распоряжение суда, принятое в минувшем году и предписывавшее всем принцам, пэрам и офицерам короны собраться вместе для обсуждения состава правительства и вопросов управления государством, а также о передаче власти из рук Ее Величества в иные руки.

Все это делалось настолько открыто, что послы иностранных государей, находившиеся при дворе, писали своим монархам, что в условиях публичных волнений в Париже все происходящее можно описать одной фразой: «Долой!»

С другой стороны, ни для кого не было секретом, что в провинциях собирались вооруженные люди, что, наконец, из Парижа было вывезено оружие, достаточное для вооружения трех тысяч человек, и это, конечно, не могло укрыться от внимания Их Величеств; Королева посчитала, что если она будет ожидать дальнейшего развития событий, то уже не сможет вовремя найти средство, которое окажется действенным; предупрежденная г-ном де Гизом, г-жой де Лонгвиль, герцогами де Сюлли и де Роаном о том, что замышляется принцами, она не могла не прислушаться; даже архиепископ Буржский, бывший главным орудием Господина Принца, рассказал ей обо всем, что знал; выходило, что злоумышленники хотят сослать ее в монастырь, дабы, лишив Короля ее защиты и покровительства, овладеть его разумом и его душой, чтобы управлять им и укрепиться в провинциях королевства, несмотря на все их сладкие речи о верности Его Величеству и благу государства; впрочем, подобные разговоры являются обычными предлогами во время любых гражданских войн; на самом же деле они стремились разрушить и уничтожить и то, и другое; Королева поверила, что Король будет нуждаться в ней и потому она окажется более виновной, нежели истинные виновники ее падения, если только не прибегнет к единственному способу, остававшемуся у нее, дабы разрушить основы мятежа: этим средством был арест Господина Принца, вождя восстания, а вместе с ним и других главарей мятежа.

Она поделилась своими планами с маршалом де Темином, на коего обратила свой взор по причине его верности и мужества и которого решила избрать для осуществления своего замысла.

Стоило маршалу узнать о сути ее планов, как он проявил к ним живейший интерес.

Ее Величество выбрала его еще и потому, что покойный Король, ее Государь, неоднократно любивший рассказывать ей о настроениях вельмож в своем королевстве, отзывался о нем как о человеке, который при любых обстоятельствах останется верен королевской власти; что он и подтвердил в данном случае, хотя замысел Королевы казался невероятно опасным, и не только из-за положения Господина Принца, но главным образом из-за большого числа принцев и вельмож, составлявших его партию.

Однако де Темин был верным слугой и полагал, что поступает правильно; хотя впоследствии был не совсем доволен, несмотря на награды, полученные им от Королевы.

Она сделала его маршалом Франции, выплатила ему наличными более ста тысяч экю, наградила его старшего сына чином гвардейского капитана и пожаловала Лозьеру, его второму сыну, должность первого конюшего государя; при всем этом он еще жаловался и сетовал: вот так люди дорого продают те небольшие заслуги, которые способны оказать, и питают мало уважения к милости своих господ.

Барбен, бывший самым рьяным сторонником Королевы на этом Совете и выразителем основных идей по поводу сего дела, спросил его от имени Королевы, на какое количество людей он может рассчитывать для достижения столь важной цели. Маршал ответил, что располагает двумя собственными сыновьями и семью или восемью дворянами из числа своих сторонников, в смелости и верности коих не сомневается.

Поскольку для выполнения замысла Королевы этих людей было явно недостаточно – ведь все должно было быть исполнено безупречно и с великой осторожностью, – он принялся размышлять, есть ли еще кто-нибудь из тех, кому Королева могла бы полностью доверять; он вспомнил о д’Эльбене, итальянце, и счел, что именно ему Королева может доверять более, чем кому бы то ни было, к тому же храбрость последнего была известна еще покойному Королю.

Он послал за ним и от имени Королевы спросил д’Эльбена, способен ли тот выполнить любой приказ, не важно, против кого он направлен; убедившись в желаемом, он поручил ему в течение нескольких дней находиться неотлучно возле него вместе с семью или восемью товарищами в ожидании приказа; оставалось лишь заняться подготовкой оружия; основная трудность заключалась в том, что нужно было пронести его в Лувр незаметно.

Г-н Темин вызвался купить алебарды, которые он посчитал самым подходящим оружием, а затем, спрятав в ящик, отправил их под видом шелковых итальянских тканей Барбену; Барбен на следующий день велел доставить оружие в Лувр, распорядившись поставить у дверей королевских покоев одного из слуг, дабы убедить охрану, что это действительно итальянский шелк для Ее Величества, в противном случае они бы захотели посмотреть, что находится внутри ящика.

Исполнение замысла Королевы было намечено на следующий день, приходившийся на среду, последний день августа; все складывалось в их пользу, и Королева была так удивлена этому, что вечером приказала подождать еще один день, надеясь, что заговор окончится неудачей.

Ведь любое большое дело невозможно осуществить втайне, избежав подозрений и намеков, хотя число участников заговора обычно оказывается очень небольшим; и тем не менее неизбежно наступает момент, когда нужно отдавать непосредственный приказ, раскрывая таким образом суть всего задуманного.

Д’Эльбен, вопреки своему обыкновению, в течение нескольких дней неотлучно находился в Лувре со своими сторонниками; отряд, охранявший Королеву, был возвращен в Лувр из Перонна, где находился до этого; Королева заставила принести себе новую клятву в верности господ де Креки, де Бассомпьера, де Сен-Жерана, де Ла Кюре и других вельмож, коих называли «семнадцать сеньоров»[139]; все это, равно как и некоторые иные признаки, открыли наиболее прозорливым очевидное; и в тот же день после обеда Королева приказала д’Эльбену отправиться к Барбену и заявить, что не знает, что нужно делать; однако Линье, его пасынок, лейтенант роты рейтаров г-на де Майенна, явился к нему от лица своего сеньора, дабы заверить его, что тот считает Барбена человеком слова и умоляет его ничего не делать сгоряча.

Герцог Майеннский отправился к г-ну де Буйону, несколькими днями раньше запершемуся в своем собственном доме то ли по причине недомогания, то ли оттого, что чувствовал себя там более уверенно; они решили, что герцог Майеннский должен просить Господина Принца не являться на завтрашнее заседание Совета.

Однако его просьба оказалась напрасной, поскольку Господину Принцу казалось, что ни один человек не рискнет предпринять против него что-либо; он был уверен также, что если и случится что-нибудь, то это будет заговор, направленный скорее против г-на де Буйона, нежели против него самого.

Когда наступила ночь, господа де Темин, Манго и Барбен собрались у Королевы, чтобы обсудить планы и в последний раз попытаться помешать ей отложить задуманное; они убеждали ее, что, промедлив, они рискуют обнаружить свои замыслы и что они уже упустили подходящий случай, ибо все принцы, за исключением г-на де Буйона, утром прибыли в Лувр.

Барбен также объявил Королеве, что она не должна ничему удивляться и не должна готовиться к худшему; он не верил, что Париж восстанет ради Господина Принца; г-н Мирон, купеческий голова и офицер, возглавлявший охрану, сообщил ему о настроениях городских старшин; большинства из них не следовало опасаться.

Тем не менее все было возможно, и Королеве нужно было решить, что для нее лучше: отказаться от заговора и предоставить событиям развиваться по опасному для Короля сценарию или арестовать Господина Принца, который не сможет оказать ей сопротивления, и увезти его из Парижа, часть населения которого, вероятно, будет охвачена волнением. Королева выбрала второе, и исполнение приказа было назначено на следующий день.

Господин Принц явился в Лувр очень рано и пришел на заседание Совета, проходившее за три часа до совещания, которое будет описано далее; узнав, что Барбен уже долгое время находится в Лувре, Господин Принц позвал Фейдо, сказал ему, что Барбен приехал туда в столь ранний час неспроста, и приказал разузнать, где именно он находится. Барбен попросил, чтобы его оставили в покое, поскольку он крайне огорчен состоянием супруги маршала, находящейся при смерти; и это развеяло подозрения Господина Принца.

Их Величества послали за г-ном де Креки, командиром полка гвардейцев, и г-ном де Бассомпьером, который был генерал-полковником отряда швейцарцев Ее Величества.

Королева предупредила их о замысле, созревшем у Короля и у нее: они должны были занять позиции у ворот Лувра, приведя своих солдат в боевую готовность, чтобы воспрепятствовать любым беспорядкам и арестовать Господина Принца, если бы тот, волею случая, собрался оставить Лувр; они высказали все свои возражения, пытаясь помешать Королеве осуществить ее план, преувеличивали трудности, которые могли бы иметь место, а затем потребовали грамоты, скрепленные большой печатью, предписывающие выполнить сей приказ.

В ответ на это Королева спросила их, неужели, учитывая чрезвычайную обстановку, в которой Король не мог предоставить им желаемое, им мало приказа, исходящего лично от Короля; тогда они принялись умолять ее по крайней мере отправить вместе с ними часть королевских телохранителей, с помощью коих они бы исполнили все приказанное Ее Величеством.

После долгого размышления о том, кого можно отправить вместе с ними, Король объявил Королеве, что нужно поручить сие Лоне, коему однажды доверили арестовать президента Ле Же и который был, без сомнения, храбрым человеком. За ним немедленно послали.

Когда он явился, Ее Величество приказала ему отправиться с господами де Креки и де Бассомпьером, дабы занять свой пост, и, если принцы и вельможи, имена которых она ему назвала, захотели бы удалиться из Лувра, он должен был приказать господам де Креки и де Бассомпьеру помешать им. Они вышли вместе и отправились туда.

Уходя, г-н де Креки обратился к Королеве с вопросом, нужно ли помешать уехать также и г-ну де Гизу. Она ответила отрицательно, заявив, что уверена в нем и его братьях. Гвардейцы встали наготове перед Лувром, и, чтобы не вызвать подозрений, королевский экипаж подъехал к подъезду, словно Король собирался уезжать.

Несмотря на это, сторонники принцев, терзаемые угрызениями совести, чувствовали опасность. Тианж, лейтенант отряда, охранявшего г-на де Майенна, сказал Ла Ферте, находившемуся у герцога де Роана, что затевается нечто, что он видел господ де Креки и де Бассомпьера проследовавшими с некоторым количеством телохранителей на новые посты – они были бледны, а стража держала алебарды наготове; что он видел королевскую карету, однако боялся, что происходит нечто таинственное, ибо при всем том пока царит тишина; поэтому он немедленно обратился к дворянину, бывшему при нем, и послал его предупредить г-на де Майенна, который этим же утром отправился посетить г-на нунция. Другой дворянин пошел на заседание Совета предупредить Господина Принца, который слегка изменился в лице и тут же прервал заседание.

Тем временем Король и Монсеньор были у Королевы в кабинете: Ее Величество только что вошла в свои покои и разговаривала с дворянами, сопровождавшими господ де Темина и д’Эльбена, уверяя, что не забудет об их услуге. Сен-Жеран явился испросить аудиенции у Их Величеств и поведал им, что только что на мосту Нотр-Дам встретил г-на де Буйона, который в великой спешке промчался мимо в карете, запряженной шестеркой лошадей, в сопровождении всадников, вооруженных пистолетами, и что г-н де Ла Тримуй скакал рядом с ними.

Они не заметили его, но им доложили, что видели его направляющимся в Лувр; герцог Буйонский не желал возвращаться туда и повторить ошибку, на которую, как он прекрасно понимал, обрек себя Господин Принц, и воспользовался случаем, чтобы отправиться утром в Шарантон с многочисленными друзьями и несколькими солдатами охраны.

Их Величествам донесли также, что г-н де Майенн скрылся, однако это было неправдой, поскольку он уехал лишь час спустя. Тем не менее этот слух стал причиной, подтолкнувшей к действию, ведь были все основания полагать, что они не вернутся.

Выйдя с заседания Совета, Тианж начал шептать на ухо Господину Принцу, что его назначили на место г-на де Майенна и что он не мог сказать ему об этом раньше, ибо появился в тот момент, когда заседание Совета уже началось.

Господин Принц, услышав сию новость, побледнел как полотно и ответил, что если против него что-либо замышляется, то он не сможет никоим образом помешать исполнению замысла, и продолжил свой путь через нижний зал швейцарцев, намереваясь подняться по маленькой лестнице в покои Королевы, дабы присутствовать на заседании еще одного Совета, которое обыкновенно начиналось в одиннадцать часов.

Он обнаружил, что у дверей стоят двое телохранителей, удивился и уверился в том, во что не хотел верить, однако было слишком поздно. Как только он вошел, то принялся звать Короля и Королеву, находившихся неподалеку, в помещении, которое служило Королеве кабинетом.

Их Величества, зная, что он пришел, и полагая, что все остальные скрылись, сочли невозможным более медлить и приказали г-ну де Темину арестовать Господина Принца, что и было исполнено без всякого сопротивления с его стороны – он оказался в полном одиночестве; лишь когда у него потребовали отдать шпагу, он вдруг отказался и обратился к г-ну де Роану, однако последний ничего ему не ответил.

Когда его вели в приготовленную для него комнату, он заметил д’Эльбена с некоторыми из его единомышленников, все они были вооружены алебардами; Господин Принц поверил, что это конец; однако д’Эльбен ответил ему, что не получал приказа причинить ему какой-либо вред и что все они – благородные люди.

Об аресте Принца сразу же узнал весь город, ибо всем, кто находился в Лувре, приказали немедленно покинуть его. Первые известия о случившемся были сообщены принцам заинтересованными людьми; некоторые из них собрались у г-на де Гиза, другие – у герцога Майеннского, возвращавшегося после визита к нунцию.

Маркиз де Кёвр оказался первым, кто явился в Лувр; чуть позже прибыл Аржанкур, посланец г-на де Гиза, который, не зная о замысле Короля, опасался, что окажется схваченным вместе с другими – общая угроза должна была объединить их; он отправил Аржанкура узнать у маркиза, не желает ли тот видеть г-на де Гиза, что он оказал бы г-ну де Гизу честь, прибыв в его особняк, дабы они смогли принять общее решение; герцог Майеннский, располагавший отрядом в сто или двести дворян, отправил к ним человека с просьбой дождаться его, чтобы они смогли тотчас отправиться к де Гизу.

Как только маркиз де Кёвр передал ему это известие, трое или четверо дворян отбыли, дабы предупредить герцога Буйонского, удалившегося в Шарантон; маркиз, не теряя времени, отправился напрямик к Сент-Антуанской заставе и послал Шамбре к г-ну де Майенну, умоляя его явиться для разговора, – он ожидал его в двухстах шагах от ворот. Г-н де Майенн сразу же отправился туда и сказал, что обратился к г-ну де Гизу с просьбой дождаться его.

Они решили поехать к нему вдвоем, чтобы собрать вокруг себя всех дворян, всех друзей и двинуться по парижским улицам, пытаясь поднять толпу и пробудить в ней решимость снова сооружать баррикады. Однако когда они уже намеревались войти в город, то подумали, что им нелегко будет овладеть воротами Сент-Антуан, дабы – если их план окажется неудачным – свободно скрыться, и что лучше захватить ворота дю Тампль, ибо их проще удержать.

Они уже двигались туда, когда им встретился Аржанкур, направлявшийся с поручением от г-на де Гиза: он хотел помешать им, заявив, что г-н де Прален приезжал к г-ну де Гизу от имени Их Величеств, чтобы приказать ему явиться к ним; однако он извинился перед ними и скрылся, чтобы в тот же вечер встретиться с заговорщиками в Суассоне, который считал подходящим для отступления местом.

Сие известие охладило их пыл, они решили, что г-н де Гиз поступил крайне дурно, и, видя, что он отделился от них, не отважились вступить в город, но направились по дороге к Бонди, послав в Париж узнать, что именно там происходит, и особенно о состоянии г-на де Вандома; они также уведомили сапожника Пикара, что готовы войти в Париж с пятью сотнями всадников и что, со своей стороны, он должен попытаться сопровождать их, поднимая народ на улицах, как он умеет это делать.

Сразу после ареста Господина Принца большая толпа дворян явилась в Лувр, стараясь попасться на глаза Их Величествам и засвидетельствовать им свою верность.

Кто-то поступал искренне, кто-то – исходя из совершенно иных намерений, однако не было ни одного человека, кто не одобрил бы поступка Ее Величества; многие уверяли, что завидуют счастливой судьбе г-на де Темина, коему довелось принять участие в осуществлении сего замысла; однако на самом деле двор был настолько развращен, что трудно было найти кого-то, действительно готового спасти государство своей верностью и мужеством.

Ни герцог де Гиз, ни его брат, кардинал, не осмелились явиться туда, но отправили в Лувр принца де Жуанвиля[140], чтобы заявить о своем почтении и убедить Их Величества, что не относятся к тем, кого необходимо арестовать. Он не упустил случая всячески заверить Их Величества в отношении своих братьев и себя самого.

Королева, будучи по складу натуры довольно серьезным человеком, мало расположенным к ласковым жестам, к тому же устав от суеты, царившей в Лувре, и накала страстей, причиной коих она была, ничего не ответила и держалась холодно.

По всей видимости, подобное обращение должно было встревожить пославших его, посему Ее Величество отправила сказать г-ну де Пралену, что знает его как близкого друга г-на де Гиза и поручает ему отправиться к герцогу и заверить и его, и братьев г-на де Гиза, что Король не сомневается в них, считая их своими верными слугами.

Это известие привело герцога де Гиза в его обыкновенное состояние нерешительности и помешало окончательно встать на сторону остальных принцев, а также отправить к ним человека с просьбой собраться у него; теперь он хотел, чтобы принцы действовали без его участия. Однако то, о чем он просил их, нарушило их замысел вступить в Париж, где, если бы их план удался, они, вероятно, смогли бы разжечь народное недовольство: не хватало только главаря, готового подать сигнал к действию.

Г-жа Принцесса де Конде, мать Господина Принца, пожелала уехать из своего особняка и добралась до моста Нотр-Дам, призывая людей браться за оружие и крича, что маршал д’Анкр приказал убить принца де Конде, ее сына. Все внимали ее словам с удивлением и жалостью; однако она была одна и потому не сумела внушить народу смелость подняться в поддержку Принца.

Сапожник Пикар, ободренный словами принцев, достиг некоторых результатов и попытался устроить волнение в своем собственном квартале; но поскольку не нашлось ни одного знатного человека, готового возглавить толпу, буря, которую он поднял, обрушилась только на особняк маршала д’Анкра и на дом его секретаря Корбинелли, подвергшиеся яростному нападению и разграблению: от них осталась лишь груда камней и бревен; грабеж продолжался весь следующий день; несмотря на это, в Париже был наведен порядок, огонь мятежа потушен, и к людям вернулось здравомыслие; ибо, во-первых, Королева отправила в парламент известие о случившемся, а также послала от имени Короля нескольких дворян, с тем чтобы они проехали по улицам Парижа, предотвращая беспорядки; гражданскому судье было приказано усмирить толпу, убедив людей, что Господину Принцу ничего не угрожает, что ему не собираются чинить зло и что в его отношении приняты лишь некоторые необходимые меры.

Несмотря на то что г-н де Гиз отказал господам де Майенну и де Буйону в их желании собраться у него, дабы обсудить положение, он тем не менее решил в тот же день покинуть Париж и отправился в Суассон так быстро, что прибыл туда самым первым.

При дворе подумали, что г-н де Прален поступил вопреки отданному приказ, у и, вместо того чтобы от лица Их Величеств уверить г-на де Гиза, что тот может быть совершенно спокоен, г-н де Прален, напротив, посоветовал ему скрыться, досадуя, что не ему, а г-ну де Темину поручили арестовать Господина Принца.

Большее основание думать так давало, вопреки обычной зависти придворных, всегда неискренних, то обстоятельство, что г-да де Гизы уехали сразу же после того, как г-н де Прален поговорил с ними, а также то, что обе г-жи де Гиз, мать и супруга, а также Принцесса де Конти заявляли, что бежали только из опасения, что против них плетутся сети; одна из них раскрыла Барбену, что однажды наступит день, когда она назовет того, кто дал им совет удалиться, и что он поверит ей больше, чем кому бы то ни было.

Г-н де Вандом скрылся еще раньше. Королеве сообщили, что, как только Господин Принц был арестован, тот организовал у себя несколько собраний. Сен-Жеран оказался одним из тех, кто рассказал это Королеве, некоторые другие, самые доверенные лица, также вызвались лично участвовать в аресте; им был отдан приказ, но г-н де Вандом опередил их, уйдя через заднюю дверь, и удалился в большой спешке.

Его некоторое время преследовали; однако его желание спастись оказалось сильнее, поэтому преследователи не смогли его схватить; он добрался до Вернея в Перше, принадлежавшего ему, и оттуда отправился в Ла-Фер. Некоторые подозревали, что отправленный за ним вдогонку Сен-Жеран подсказал ему, что нужно выйти с другой стороны дома, который был окружен.

Он был единственным, кого отправила Королева, поверив, что г-да де Майенн и де Буйон спаслись бегством слишком быстро, чтобы оказаться раненными.

А что касается г-на де Гиза, то поскольку она не имела ни малейшего намерения арестовывать его, то не стала и преследовать, ибо он был одним из сообщивших Их Величествам об опасности, а также потому, что она не хотела нападать сразу на многих и хорошо знала, что если ветреность этого принца и заставляет его прислушиваться к дурным советам других, то она же является препятствием к заключению с ними союзов: многие из влиятельных людей, несмотря на свое любопытство, тем не менее служили Королю.

Г-жа Графиня[141] заставила уехать и своего сына[142], поэтому двор опустел, лишившись многих вельмож, а вокруг Короля почти не оказалось принцев.

Рошфор, фаворит Господина Принца, призвал к себе Ле Менийе и удалился в Шинон, дабы затвориться там со слугами Господина Принца, способными защищать этот замок от Короля. Сансерские гугеноты воспользовались этим случаем и овладели замком, в который несколько лет назад вернулся с помощью кюре и католиков граф Сансер; с тех пор замок был в их руках с позволения Короля, не желавшего дать им предлог восстать против него. Ла-рошельские гугеноты захватили Рошфора в Шаранте, однако герцог д’Эпернон, в свою очередь, собрал войско и использовал гарнизоны Сюржера и Тоннэ-Шаранта, дабы воспрепятствовать их дурным намерениям.

Однако вернемся к Господину Принцу, которого мы оставили в руках г-на де Темина; г-н де Темин привел его в специально предназначенное для него помещение; когда наступило время ужина, Господин Принц раскапризничался и попросил, чтобы его слуги сами приготовили ему мясо; сия просьба была выполнена. Король отправил к нему г-на де Люиня, дабы укрепить его и уверить, что с ним будут хорошо обращаться; Королева-мать также отправила к нему своего человека.

Господин Принц потребовал встречи с Барбеном. Как только тот вошел к нему, он сразу же принялся говорить о нескольких предметах одновременно, ибо был вне себя и его поглощали сильные эмоции, соединившиеся отныне в желании освободиться.

Он спросил, схвачен ли г-н де Буйон, узнав, что нет, несколько раз заявил, что с его арестом промедлили, и приказал в течение двадцати четырех часов свернуть ему шею; в нем говорили бешенство и возмущение; вот уж поистине слова отражают всю злую природу человеческой натуры: нам хочется, чтобы весь мир погиб вместе с нами, мы ненавидим тех, кто не разделяет с нами нашей беды.

В то же время Господин Принц стал умолять Барбена уговорить Королеву выпустить его на свободу, а маршальшу – упасть к ее ногам с той же просьбой: вот насколько велика уверенность сильных мира сего, что, как бы дурно они ни поступали, все им обязаны.

Господин Принц заявил, что в том случае, если его захотят подвергнуть публичному процессу, он ничего не скажет; в другой раз он заявил то же самое; и добавил, что, если бы Королева захотела передать ему весть об освобождении через маршала д’Анкра и г-на де Темина, он открыл бы ей как собственные низкие умыслы, так и планы своих сторонников, замышлявших против Короля: это отнюдь не свидетельствовало о благородстве и смелости, которой должен обладать человек его положения.

Королева ответила мудро и достойно: что она не желает знать более того, что знает, и предпочитает скорее забыть о прошлом, чем снова ворошить его.

Потом он заявил маршалу де Темину, что, если бы Королева промедлила, Король лишился бы короны: это свидетельствовало о его былой дерзости, а также о подлых планах его сторонников; все это было примером того, какие разноречивые мысли обуревают сильных мира сего, когда они, совершенно того не ожидая, оказываются загнанными в угол, и об отсутствии благородства, характерном для тех, кто не сумел обуздать себя, будучи обласканным судьбой.

В день, когда он был взят под стражу, г-н дю Вер, хранитель печати, Вильруа и президент Жанен испросили аудиенции у Королевы, у которой в тот момент находился г-н де Сюлли, и повели с ней речь о том, что дело зашло так далеко, что, если Господина Принца не освободят, страна будет в опасности; они говорили об этом то ли по своей неопытности, как г-н дю Вер, то ли по причине врожденной робости души, как г-н де Вильруа, которому вообще было присуще подчиняться обстоятельствам и скорее отдаваться на их волю, чем самому руководить ими, то ли по причине привязанности к принцам, как президент Жанен, постоянно ждавший от каждого из них милостей.

Г-н де Сюлли, резкий и недостаточно осмотрительный, пламя ума коего, не озаряя прошлого и не освещая будущего, распространялось только на настоящее, добавил вслед за остальными, что тот, кто посоветовал Королеве взять Господина Принца под стражу, сослужил плохую службу государству.

Королева, видя, как было воспринято ее решение, отданное после тщательных раздумий, отвечала, что удивлена дерзостью его речей и что, должно быть, он лишился рассудка, если спустя три дня после того, что он сказал Королю, он уже все забыл; услышав это, он сконфузился и покинул собравшихся, к немалому их удивлению.

Спустя какое-то время его супруга попыталась извиниться за него, объяснив его поведение страхом, связанным с тем, что незадолго до того его предупредили, будто принцы и вельможи, сторонники Господина Принца, приняли решение убить его, уверенные, что он – инициатор ареста Господина Принца.

Королева, заверенная своими слугами и огромным количеством знати в преданности Королю, не изменила своего решения и лишь предприняла ряд мер, чтобы еще упрочить его и обезопасить от возможных случайностей.

3 сентября она велела перевести Господина Принца в хорошо охраняемое и защищенное решетками помещение Лувра.

А 6 сентября Король был в парламенте, где сделал заявление о взятии Господина Принца под стражу; он пояснил, что ради спокойствия в государстве и следуя Луданскому договору, он передал во владение Господина Принца губернаторство и города в провинции Берри, большую сумму денег одному из примыкавших к его партии вельмож, право талиона другому и непомерные, незаслуженные выгоды всем его сторонникам, без чего нельзя было заручиться их спокойствием, для чего, собственно – в том не было сомнений, – они и брались за оружие.

Но, несмотря на все это, они нарушили договор и, не оценив того, на что он пошел ради них, наступив на свою гордость, покусились на свободу Его Величества.

И вот все эти происки вынудили его не только ради собственного спасения, но и ради государства арестовать Господина Принца, чтобы таким образом вырвать его из-под власти тех, кто окончательно завел бы его в тупик и погубил, и ограничить этим арестом не столько его свободу, сколько действия пользующихся его покладистостью и его именем злоумышленников.

Тем не менее Король объявил, что прощает всех причастных к этому заговору, примкнувших к нему советами или делами, при условии, что они явятся в течение двух недель просить прощения у Его Величества; также он заявил, что тот, кто будет упорствовать в дурных замыслах, понесет наказание в соответствии с королевскими ордонансами и будет обвинен в оскорблении королевской власти.

По прошествии недолгого времени было объявлено под звуки фанфар, что все слуги и приближенные вышеупомянутых принцев в течение двадцати четырех часов должны покинуть Париж, если ими не будут сделаны заявления о верности Его Королевскому Величеству.

И дабы не упустить ничего, что вело бы к миру в стране, он известил собравшихся в Суассоне г-д де Шанвалона, де Буассиза и маркиза де Виллара, деверя г-на де Майенна, что предлагает им все, чем королевская власть может поступиться ради того, чтобы они вернулись к своим обязанностям.

Эти принцы собрались в Суассоне 2 сентября. Г-да де Гиз и де Шеврёз прибыли туда первыми, г-н де Френ, губернатор города, находившегося во владениях г-на де Майенна, отказался отворить им ворота до прибытия самого г-на де Майенна, и, хотя г-н де Гиз пытался поспорить с ним, все одобрили подобное поведение.

В первый же день они отправили к герцогу Вандомскому, бывшему в это время в Ла-Фере, и герцогу де Лонгвилю, находившемуся в Перонне, просьбу в течение трех дней прибыть в Куси, чтобы там обсудить положение дел. Кардинал де Гиз, прибывший в Суассон 3 сентября, также оказался в Куси. Г-н де Гиз был очень опечален и растерян: то ли вспомнил о случившемся некогда с его отцом и ужаснулся тому, что оказался замешанным в заговоре, то ли оттого, что впервые вот так открыто примкнул к антикоролевской партии и растрачивал славу, которой так кичился – славу человека, всегда твердо следующего решениям Короля, – то ли оттого, что не считал их Лигу жизнеспособной, учитывая, что Господин Принц находился под арестом, то ли сожалел, видя, как теряет честь командовать армиями Его Величества, будучи сведенным до уровня других принцев, оспаривавших его право на такое положение.

Его поведение было непонятно принцам, и они перестали ему доверять. Дабы полностью привлечь его на свою сторону, они воздавали ему всевозможные почести и дали ему понять, что он будет признан ими своим главой, что вызвало протест со стороны лишь г-на де Лонгвиля.

Это, однако, не помешало им принять план действий, по которому каждый обязывался набрать как можно большее число сторонников и через двенадцать дней съехаться в окрестности Нуайона, где был назначен главный сбор; они рассчитывали на восемь-девять тысяч пеших воинов и на полторы-две тысячи конных, с тем чтобы вести их прямо на Париж и там сразиться с королевскими войсками, если те окажутся у них на пути, а заодно и понять, как их поход повлияет на недовольные умы Парижа.

Столь хорошо выработанный план не возымел того успеха, на который они рассчитывали, так как, хотя они разделились, отправившись собирать войска: г-н де Гиз – в Гиз, г-н де Майенн – в Суассон, г-н де Буйон – в Седан, г-н де Лонгвиль – в Перонн, маркиз де Кёвр – в Лан, г-н де Вандом – в Ла-Фер, некоторые из них вели двойную игру, как это и бывает в любом союзе, в котором каждый старается блюсти собственные интересы, не зависящие от других, и отделяется от общего дела, которое превращается таким образом лишь в предлог.

Первым нарушил свое обещание г-н де Гиз. Тотчас по приезде в Гиз он отправил одного дворянина к г-ну де Лоррену, чтобы уговорить его присоединиться к партии, а другого дворянина – к г-дам д’Эпернону и де Бельгарду; маршал де Ледигьер был насильно удерживаем в Италии и потому не участвовал в названных событиях.

Однако, получив через три дня известие от супруги – переданное с аббатом де Фуа – о том, что Король, желая договориться с ними, распорядился выслать к ним парламентеров, как мы говорили выше, он бросил всех, кого успел собрать под свои знамена в Гизе, и отправился в Льесс, где поручил маркизу де Кёвру передать г-ну де Майенну, что назавтра он прибудет в Суассон.

Г-ну де Майенну не понравилось, что он бросил тех, кто отозвался на его призыв.

Тем не менее, по требованию парламентеров Короля, они попросили всех лигистов собраться в Суассоне, что те и сделали, кроме г-на де Лонгвиля, который благодаря посредничеству г-на Манго единолично помирился с Королем, несмотря на то что был вожаком, горячо настроенным против маршала д’Анкра, – он действовал отдельно от других, хотя был одним из главных зачинщиков, а некоторое время спустя передал Перонн под власть Короля, который назначил губернатором города г-на де Блеранкура, а самому г-ну де Лонгвилю отдал Ам.

Пока оба находились в этих городах, г-н де Терм, один из приближенных г-на де Бельгарда, явился, чтобы встретиться с г-ном де Гизом для беседы на предмет того, о чем он уже сообщал ему ранее через своего дворянина. Находясь в Льессе, он получил ответ от г-на де Лоррена – ответ доставил граф де Булэ, от г-на д’Эпернона также вернулся посланный к нему дворянин, доставивший лишь красивые слова, правда, у г-на д’Эпернона вырвалось, что если г-н де Гиз так легко покинул двор, то вернется туда еще скорее.

То ли г-н де Гиз и впрямь еще не принял никакого решения, то ли делал вид, что не принял, только он рассмотрел несколько возможностей, как то: отправиться в Жуанвиль, самый близкий к Лотарингии город, чтобы собрать там отряды и попытаться вырвать свою супругу из Парижа у двора, где она была всячески обласкана; двинуться в Прованс, чтобы там вести подрывную работу.

Однако принцы, зная о том, что его намерения зачастую расходятся со словами, не поверили ему и не поддались на его предложения.

Поскольку кардинал де Гиз осудил поведение брата, принцы пообещали, что подчинятся ему в том случае, если сравнятся с ним в званиях и дальнейшим спорам относительно степеней благородства будет положен конец.

Г-на де Невера не было в Париже, когда арестовали Господина Принца, и ничто не связывало его со сторонниками последнего; в свою очередь, и они не возлагали на него никаких надежд и были немало удивлены, когда от него прибыл дворянин с заявлением, что г-н де Невер хочет присоединиться к ним. Вот каким легкомыслием и недальновидностью он отличался.

После заключения Луданского договора, с отвращением взирая на распри, в коих погрязли вельможи, он пожелал служить вне королевства; он был одержим борьбой с турками и умолял Королеву написать об этом Папе и испанскому королю. Рассчитывая также на участие немецких принцев, он пожелал ехать с чрезвычайным посольством к Императору и приветствовать того от имени и под знаменами Его Величества.

Перед отъездом он явился к Королеве с книгой, в которую надеялся собрать подписи всех тех, кто сочувствует его намерениям и желал бы участвовать в них деньгами, умолял ее поставить свое имя первой, указав сумму в четыреста тысяч экю. Добившись от нее желаемого, в начале августа он отправился в путь.

Весть об аресте Принца застала его на границе Шампани, он не только остановился, но и дерзнул обратиться к Королеве с письмами весьма неучтивого свойства. Королева умело скрыла то недовольство, которое испытала, получив эти письма, и отдала приказ не принимать г-на де Невера ни в одном из городов, находившихся под ее властью.

Шалон, куда он собирался войти, закрыл перед ним ворота, чем вызвал его сильнейшее негодование, после чего он перестал скрываться и послал к принцам в Суассон сказать, что желает примкнуть к ним.

Тем временем послы Короля прибыли в Виллер-Котре и, не имея приказа продолжать путь до Суассона, встретились с принцами на ферме Кравоссон, отстоящей от Суассона на одно лье: на этой ферме принцы встречались впервые.

Парламентеры начали с того, что отделили г-на де Гиза от остальных, надеясь, что это поможет им повлиять на тех. Г-н де Шанвалон, уполномоченный вести переговоры и служивший г-ну де Лоррену для связи с Его Величеством, пользовался его доверием, однако секретарь герцога Монтелеонского, испанского посла, убедил его от имени хозяина, что будет порукой слову, которое получит, понимая, что верить маршалу д’Анкру трудно.

Неплохим козырем в переговорах оказалась сильная армия Короля, подошедшая тем временем к Виллер-Котре и готовая споспешествовать тому, чтобы они перестали спорить и выдвигать свои условия.

И все же принцы представили множество требований – больше для вида, не желая уронить своего лица, чем надеясь что-либо получить; при этом основные их требования сводились к следующему: не быть обязанными являться зимой ко двору и получить от Короля средства на содержание собственных гарнизонов.

Они просили также о том, чтобы условия Луданского договора остались в силе, чтобы королевские войска ушли из Шинона и Буржской крепости, а их командующие перешли в их подчинение; чтобы гарнизоны крепостей, принадлежащих герцогу Майеннскому, были усилены двумя сотнями пехотинцев; чтобы во время общего съезда в Суассоне была удовлетворена их просьба выплаты жалованья рядовым, кавалеристам и всем остальным; чтобы герцогу Вандомскому было поручено проведение Генеральных Штатов в Бретани; чтобы его рейтары были закреплены за ним приказом; чтобы ему были приданы сто пехотинцев для удержания гарнизона в Ла-Фере; чтобы Его Величество приказал срыть укрепления в Блаве и убрать гарнизоны из тех мест, в которые он направил их во время ареста Господина Принца, приведя свою армию в полную боевую готовность.

Г-н де Гиз, желавший только одного – увидеться с Их Величествами, – просил принцев одобрить его поездку ко двору, заверяя их, что будет способствовать удовлетворению их требований. Он прибыл ко двору 24-го числа вместе со своими братьями, ему был оказан прекрасный прием, после чего он вернулся к принцам, дабы изложить им волю Короля, а 29-го уже вновь был при дворе.

Его Величество согласился усилить гарнизон г-на де Майенна в Суассоне на двести солдат и гарнизон г-на де Вандома в Ла-Фере на сто солдат, однако не пожелал даровать им никакого денежного вознаграждения.

Что касается Луданского договора, Король обещал не нарушать его условия. Больше он не пошел ни на какие уступки, так как пожелал действовать не по чьей-то указке, а по собственной воле.

Г-н де Буассиз доставил принцам ответ на их требования; ответ их не устроил, они лишь расписались в его получении 6 октября.

16 октября Его Величество подписал декларацию, в коей говорилось, что, отдав приказ об аресте Господина Принца, он не считает виновными принцев, сеньоров и прочих своих офицеров, покинувших Париж 1 сентября; напротив, он объявлял их своими верными слугами и желал, чтобы они снова пользовались его милостью и по-прежнему служили ему. Он приказал составить и другую декларацию, частного характера – относительно г-на де Лонгвиля, – весьма благожелательного содержания.

Благодаря всем этим мерам конфликт, по крайней мере на некоторое время, был улажен. Крепости, удерживаемые в Берри Господином Принцем, были переданы под командование г-на де Монтиньи, назначенного маршалом Франции вместе с г-ном де Темином вскоре после ареста Господина Принца; Шинон, где укрылся Рошфор, также был приведен в повиновение Королю; а сам Рошфор покинул город: не из-за писем, полученных от Господина Принца, а скорее из-за боязни осады со стороны маршала де Сувре, занявшего позиции напротив города; губернатором города стал д’Эльбен.

Все вернулось в прежнее состояние и вокруг Ла-Рошели: не подчиняющийся власти Короля замок Рошфор был захвачен, герцог д’Эпернон отозвал свои гарнизоны из Сюржера и Тоннэ-Шаранта. Благодаря последнему принцы были возвращены на путь исполнения своего долга хотя бы внешне.

Единственным, кто никак не успокаивался, был г-н де Невер: он подбивал военных на мятеж, заручался поддержкой друзей, не раз наведывался в Седан, чтобы держать совет с демоном мятежников, и повсюду – в Мезьере, Ретеле, Ла-Кассине, Шато-Портьене, Ришкуре и других городах, находившихся в его власти, без позволения Короля насадил военных, однако самые мудрые, не разделявшие его мыслей, были удивлены, зная, какими силами располагает Король, и понимая, что г-ну де Неверу их не одолеть.

Королева использовала все средства, бывшие в ее распоряжении, чтобы довести до его сведения, как он не прав: отправила к нему г-на Мареско, а когда тот не смог ничего добиться, оказала честь мне, послав к нему от своего лица, веря, что мне достанет ловкости вразумить его; однако все было напрасно: г-н де Невер был не способен внять доводам разума.

Он продолжал плести интриги; об этом было известно от губернаторов, просивших усилить их гарнизоны и заявлявших, что они снимают с себя ответственность за их возможную потерю в случае, если тот их захватит.

Дабы не давать им повода вновь выдвинуть их обычные требования и не вооружать их чрезмерно, Королева предприняла следующее: в Шампань были направлены комиссары с целью уведомлять ее о происходящем; она не пожелала усилить гарнизоны в указанных городах и удовлетворилась тем, что отправила их губернаторам и населению распоряжение быть начеку, чтобы при этом г-н де Невер не смог заявить, что против него замышляли.

Г-н де Невер вознамерился овладеть Реймсом. Король отправил туда маркиза де Ла Вьёвиля, своего генерал-лейтенанта в этой части Шампани, однако приказал взять с собой лишь своих родственников. Спустя некоторое время г-жа де Невер подъехала к городским воротам, желая попасть внутрь; это произошло 14 ноября; маркиз, разузнав об обстановке и о ее связях в городе, самым почтительным тоном, на который только был способен, отказал ей, и ей пришлось провести ночь в предместье. Герцог Неверский, разгневанный этим, отправил вооруженный отряд захватить замок де Сиж, принадлежавший маркизу де Ла Вьёвилю и расположенный в Ретлуа, а немного времени спустя отправил письмо своему фискальному прокурору в герцогстве Ретлуа, прося его оформить эту землю на себя под предлогом того, что маркиз со времени кончины своего отца не занимался ею должным образом.

Маркиз де Ла Вьёвиль пожаловался Королю, и Его Величество отправил к нему Барантона, одного из своих телохранителей; 21-го числа того же месяца Барантон приказал людям, захватившим замок маркиза, оставить его и уверил г-на де Невера, что в Реймсе все было сделано согласно приказу Короля.

Г-н де Невер ответил ему в очень дерзких выражениях, например, что те, кто при дворе, – находятся под палкой, его же это ничуть не касается, и что через три месяца все будут так же откровенны, как он, и что он с двадцатью тысячами войска выступит навстречу г-ну де Пралену, командующему армиями Его Величества в провинции.

Барантон составил протокол, который отправил Его Величеству, приказавшему хранителю печатей дать заключение по результатам рассмотрения сего протокола и рапорта г-д де Комартена и д’Ормессона, государственных советников, – их рапорт также был отправлен Королю, дабы поставить его в известность о восстаниях военных и замыслах вышеозначенного герцога, равно как и учитывая мнения губернаторов городов этой провинции и выдвигаемые ими протесты.

Это заключение следовало сделать относительно того, как лучше поступить в подобных обстоятельствах, исходя из соображений необходимости мира в государстве.

Вопрос был вынесен на обсуждение, хранитель печатей высказался за то, чтобы отправить его на решение в парламент. Г-н де Вильруа, хотя его подозревали в благосклонности к принцам, ответил, что это не входит в компетенцию парламента, а президент Жанен дал совет разделить дело и отправить в парламент ту его часть, которая касалась захвата земельной собственности; ему смело возразили, что это означало бы затеять процесс дворянина с принцем за службу Королю.

Г-н Манго, государственный секретарь, взял слово и выступил в защиту маркиза де Ла Вьёвиля; г-н Барбен заявил ему, что тот забыл одну вещь, явно свидетельствующую о виновности г-на де Невера, а именно: что захват земельной собственности был сделан лишь спустя несколько дней после захвата имения.

Хранитель печатей, с неохотой вынесший это дело на всеобщее обсуждение и находившийся в состоянии раздумья, прямо-таки взорвался и заявил Барбену, что тот ошибается, если думает сделать его посредником в своих жестоких планах. Тот возразил ему, что всего лишь высказывает свое мнение, ради коего все и собрались тут, и что теперь нужно выслушать мнение остальных.

На что хранитель печатей отвечал, что не собирается делать этого до тех пор, пока не соберутся сведущие люди. Барбен поднялся и ответил ему: «Я единственный человек, кто, возможно, не сведущий, остальные же собравшиеся здесь господа весьма и весьма сведущи и были ими тогда, когда вас и на свете-то не было»; и, сказав сие, он отправился в Лувр, где поведал о случившемся Их Величествам.

Между тем наступило время Совета, и хранитель печатей явился в Лувр. Королева попросила его зачитать протокол об освобождении перед всеми принцами и сеньорами – в том случае, если таковой при нем. Хранитель печатей на мгновение замялся, и Барбен настоял, чтобы протокол был зачитан, дабы все узнали об оскорбительном поступке герцога Неверского.

И не было никого, кто не осудил бы герцога и не признал бы, что Их Величества никак не могут испытывать к нему приязни. Королева обратилась к хранителю печатей, желая узнать, что тот думает по этому поводу; он молча отступил на шаг назад; Королева, удивившись, переспросила еще два раза, и оба раза, как и в самый первый, хранитель печатей промолчал.

Король посчитал это чрезвычайной неучтивостью – он и до того был недоволен неуступчивостью и неопытностью хранителя печатей; кроме того, на него жаловалась и наиболее здравомыслящая часть духовенства – он имел у нее репутацию человека слабого в вере. Его Величество попросил Королеву уволить его.

Вечером того же дня у него были отобраны и переданы г-ну Манго печати. Мне же была оказана честь стать государственным секретарем, коим до сего момента был г-н Манго. Несколькими днями ранее мне поручили отправиться в Испанию с тайным посольством, дабы завершить некоторые из наших тамошних дел. В списке членов посольства после меня был записан граф де Ла Рошфуко.

Я попросил разрешения довести свою миссию до конца, поскольку она была лишь временной, а поручение довольно обычным. Однако мне не было это позволено, и я не мог не подчиниться воле своего государя; признаюсь, что немногие молодые люди отказались бы от выполнения столь блестящего поручения, которое являет собой путь к славе и большим должностям одновременно.

Я узнал о просьбе Королевы, переданной через маршала д’Анкра, к тому же Барбен был моим другом и очень уговаривал меня согласиться, что я и сделал.

Поскольку я получил должность, маршал стал оказывать на меня давление, чтобы я отказался от своего епископства, которое он желал отдать дю Веру.

Однако, приняв во внимание непостоянство придворной жизни и переменчивость натуры этого вельможи, а также превратности, которыми была чревата его судьба, я не дал своего согласия, чем вызвал его недовольство совершенно безосновательно. Я пытался объяснить ему, что не стремлюсь ничего выгадать, взявшись за предложенную мне обязанность, и могу потерять все.

Кроме того, отказ от епископства мог выглядеть так, словно я купил должность, а это не составило бы чести ни ему, ни мне. Но ни один из этих доводов не показался ему весомым, и г-н Барбен, чей склад ума был более практическим, нежели мой, сказал мне, что, как бы я ни поступил, маршал все одно не будет доволен, поскольку подлинная его цель состоит в том, чтобы лишить меня всего и сделать зависимым от его прихотей. Так мой друг укрепил меня в решении не отказываться от епископства.

Что касается г-на дю Вера, то ни один человек до него не вступал в должность с такой прекрасной репутацией, как он, и никто не оставлял ее, настолько лишившись уважения и доверия, хотя его назначение служило цели показать различия, существующие между дворцом[143] и двором, между частным правосудием и управлением общественными делами. В своих высказываниях он был груб, терялся при малейших затруднениях и не обладал должной ответственностью.

Господа де Буйон и де Майенн имели на него такое сильное влияние, что он, не стесняясь, представлял их интересы. Однажды – как мы уже рассказывали – он упрекнул Королеву в присутствии сих господ в том, что она мало доверяет им, и что если она будет подозревать их и дальше, то даст им повод искать поддержки на стороне, и что, оказавшись в отчаянном положении, они будут вынуждены найти себе другого покровителя, ославив ее поступки.

Удвоив с самого начала регентства жалованье этим господам и осыпав их милостями, она тем самым хотела удержать их, напоминая им о долге; они же воспользовались ее добротой ей во зло, стали устраивать заговоры, взялись за оружие в провинции, потеряли уважение к Государю, возмутили общественное спокойствие.

Все благонамеренные подданные желали, чтобы они были наказаны, они же, как ни странно, лишь выиграли от мятежа, который должен был повергнуть их в прах, – Королева обратилась к Королю с просьбой вознаградить их за их ошибки. Однако доброта Королевы не исправила их, воцарившийся мир был не прочен, они вынашивали новые планы по возмущению спокойствия в государстве.

Заговорили о женитьбе Короля – они стали угрожать, что помешают этому событию; Король поступил, как считал нужным, – они взялись за оружие. Их преступления дали повод Королю наказать их – они были в тот момент слабы, – но Королева воспротивилась.

С ними было заключено соглашение, и, вместо того чтобы поступить как карающий судья, Король обошелся с ними по-отечески.

Но и после всего этого, едва сблизившись с двором, они сразу стали отдаляться от него. Королева проявила большую неосторожность, доверившись им и отговорив Короля от наказания этих господ.

Еще не стихли возмущение и удивление, вызванные арестом Господина Принца, как маршал д’Анкр вернулся ко двору. Его возвращение не сулило ни малейшей надежды на то, что он будет править хоть немного лучше.

Его супруга была так напугана – об этом мы говорили выше – и пребывала в такой меланхолии, что отчасти даже повредилась рассудком: перестала выходить из своей комнаты, отказывалась видеть кого-либо, вообразив, что всякий, кто смотрит на нее, насылает на нее чары – даже Барбен, которого она умоляла не приходить больше.

По прибытии маршал спросил Барбена, грозит ли ему чем-нибудь участие в государственных делах. Барбен, уже зная о решении допустить маршала до дел и понимая: что бы он ему ни посоветовал, тот все равно не удержится в стороне, сказал, что он может заниматься делами и он не видит к тому препятствий.

Однако это стало началом конца маршала, вызвав по отношению к нему ненависть общества, дав повод Люиню порочить его в глазах Королевы и Короля и готовить тем самым бурю, которая – как мы увидим – разразится год спустя. Люинь твердил Королю, что маршал сосредоточил в своих руках власть, считает Его Величество пустым местом и, укрепляясь в своих дурных замыслах, сеет раздор между ним и Королевой-матерью.

На праздник Всех Святых король слег – у него случился обморок; Королева, находившаяся в Фёйане, тотчас вернулась в Лувр: в течение последующих трех или четырех дней Король поправился. Королева постоянно заговаривала об этой болезни, и дю Вер, в то время еще занимавший пост хранителя печатей, подумал, что недуг Короля гораздо серьезнее и может повториться весной.

Оттого и Королева, советуясь с г-ном Эруаром, первым медиком двора, делилась с ним своими опасениями, что Его Величество весной снова может слечь. Люинь не преминул воспользоваться случаем и сообщил Королю, что против него что-то замышляется и это что-то должно произойти весной. Он то и дело давал Королю понять, что принцы понесли наказание из-за маршала д’Анкра, что они очень привержены Его Величеству и несказанно огорчены его болезнью.

Эти слова запали Королю в душу, и по его приказу – но как бы от собственного имени – г-н де Жевр отправил г-ну де Майенну депешу в Суассон, оповещая о благожелательном отношении к нему Короля, о зародившейся у Его Величества мысли удалиться от Королевы-матери в Компьен, где все принцы могли бы с ним повидаться.

Сие известие воодушевило принцев, и они отдали кардиналу де Гизу приказ всячески помогать г-ну де Люиню, дабы извлечь из этого дела наибольшую выгоду. События приняли такой очевидный оборот, что Ла Шене, прислуживавший Королю дворянин, приближенный одновременно и к г-ну де Люиню, выслал к ним Женье, через коего передал, что Король недоволен маршалом д’Анкром и призывает всех держаться вместе и ни в коем случае не мириться с маршалом.

Несмотря на все это, назначение министров оказалось для принцев неожиданным; они были уверены, что без таких умов, какими обладали они, государство будет вынуждено снова обратиться к ним, и возгордились чрезмерно. Тем не менее они ни на йоту не приблизились к выполнению своих обязанностей, напротив, усилили бунт, особенно это касалось герцога Неверского, делавшего это в открытую; г-н де Буйон интриговал незаметно, возводя хулу на собственное правительство перед иностранными правительствами: он отправил в Голландию, в Льеж, и в различные города Германии послания, в коих ругал правительство. Так, г-н дю Пеше из Льежа говорил о Короле в неподобающих выражениях.

И один льежский дворянин, несогласный с подобными заявлениями, осудил его за предательство, дело дошло до рукоприкладства, и дю Пеше был убит. Были и иные случаи ущемления королевской власти, приведшие к конфликтам и появлению огромного числа вооруженных людей – в Седане, в Шампани, где герцог Неверский собирал их и направлял в покорные ему города.