Черная гора (сборник) Стаут Рекс

Не знаю, сколько это могло продолжаться.

Рано или поздно Вулфу пришлось бы прервать эту деятельность, и я предпочитаю думать, что это случилось бы рано. Стало заметно, что он не выдерживает напряжения; пример тому — сцена в кабинете на следующее утро, в пятницу, о которой я уже рассказывал. Что касается меня, я старался его не раздражать. Я просто предоставил ему возможность освободиться от этого дела, сообщив, что письмо Картрайта из «Консолидейтед продактс» требует немедленного ответа, и напомнил, что однажды Картрайт заплатил за вексель двенадцать кусков и не пикнул; сцена, когда он сгреб бумаги со стола и швырнул их в корзину, выглядела многообещающе. Я как раз решал вопрос, что делать дальше, когда зазвонил телефон. Я с удовольствием поступил бы с ним так же, как Вулф с почтой, однако пересилил себя и взял трубку. Женский голос спросил, приму ли я неоплаченный звонок из Бари, Италия, для мистера Ниро Вулфа; я согласился и позвал шефа. Он снял трубку.

На этот раз разговор был ещё короче, чем в то воскресенье ночью. Я не умею разделять итальянский на отдельные слова, но, насколько понимаю, Вулф не произнес и пятидесяти. По его тону я понял, что новости опять неприятные, и выражение его лица, когда он повесил трубку, подтверждало это. Он сжал губы, свирепо глядя на телефон, потом перевёл взгляд на меня.

— Она мертва, — мрачно сказал он.

Его всегда раздражало, когда я говорил таким образом. Он вдолбил мне в голову, чтобы при сообщении информации я использовал четкие формулировки, в особенности при описании людей или предметов. Но поскольку звонок был из Бари, а в той части света находилась только одна интересующая нас женщина, я не стал протестовать.

— Где она? — спросил я. — В Бари?

— Нет, в Черногории. Оттуда сообщили.

— Что послужило причиной смерти?

— Источник сказал, что ничего не знает, кроме того, что смерть была насильственной. Он не сказал, что её убили, но это так. Может быть, ты сомневаешься?

— Не сомневаюсь. Что ещё?

— Ничего. Просто факт, и больше ничего. А если бы я и выудил из него дополнительные сведения, то, сидя здесь, все равно не знал бы, что с ними делать.

Вулф посмотрел на свои ноги, затем перевёл взгляд на правый подлокотник кресла, потом на левый, как будто хотел убедиться, что в самом деле сидит. Потом вдруг, резко отодвинув кресло, встал. Он подошёл к телевизору, постоял немного, глядя на экран, затем повернулся и передвинулся к самому крупному, не считая его самого, предмету в кабинете, тридцтишестидюймовому глобусу, крутанул его, остановил и на одну-две минуты погрузился в изучение. Потом повернулся, подошёл к своему столу, взял книгу, которую дочитал до середины, — «Но мы родились свободными» Элмера Дэвиса, — приблизился к книжному шкафу и поставил её между двумя другими. Обернулся ко мне и спросил:

— Сколько у нас на счету в банке?

— Чуть больше двадцати шести тысяч после уплаты недельных счетов. Чеки вы выбросили в корзину.

— А в сейфе сколько?

— Сто девяносто четыре доллара двенадцать центов мелочью, а также, на крайний случай, резервные тридцать восемь сотен.

— Как долго идёт поезд до Вашингтона?

— От трёх часов двадцати пяти минут до четырёх часов пятнадцати минут, в зависимости от поезда.

Он недовольно поморщился:

— А самолёт?

— От шестидесяти до ста минут, в зависимости от направления ветра.

— Самолёты летают часто?

— Каждые полчаса.

Он взглянул на настенные часы.

— Можем мы попасть на тот, что улетает в полдень?

Я поднял голову:

— Вы сказали «мы»?

— Да. Нужно быстро получить паспорта — ты должен съездить за ними.

— Зачем нам паспорта?

— Чтобы попасть в Англию и в Италию.

— Когда мы уезжаем?

— Как только получим паспорта. Лучше вечером. Так можем мы попасть на самолёт, который улетает в Вашингтон в полдень?

— Погодите, — сказал я. Можно рехнуться, наблюдая, как статуя неожиданно превращается в динамо-машину. — Это действительно необходимо?

— Нет.

— Сколько раз вы мне говорили, что ни в коем случае нельзя действовать под влиянием порыва! Почему вы не сядете и не сосчитаете до тысячи?

— Это не порыв. Мы должны были уехать намного раньше — как только узнали, что она там. Теперь этого требуют обстоятельства. К черту все; так можем мы попасть на этот самолёт?

— Нет. Ничего не поделаешь. Одному богу известно, что вы будете есть в течение недели или, может быть, года, — а Фриц готовит к ужину мусс «Покахонтас» из молок макрели, и если вы его не съедите, то потом выместите злость на мне. Пока я позвоню в аэропорт и достану из сейфа ваше свидетельство о натурализации и своё свидетельство о рождении, вы можете пойти и помочь Фрицу, раз уж у нас такая спешка.

Он хотел что-то сказать, но передумал, повернулся и пошёл на кухню.

ГЛАВА 4

Мы вернулись домой в девять часов вечера. У нас были не только паспорта, но и билеты на самолёт, улетающий из Айдлуайлда в Лондон завтра, в субботу, в пять часов пополудни.

Вулф вёл себя не так, как подобает мужчине. Я надеялся, что раз уж он решил пересечь океан и добрую часть континента, то с нелюбовью к машинам покончено, и расслабился, однако видимых изменений в его поведении не произошло. В такси он сидел на краешке сиденья, вцепившись в ремень, а в самолёте все его мускулы были напряжены. По-видимому, это укоренилось в нём так глубоко, что помочь ему мог только психоанализ, а на это не было времени. На эту процедуру ушло бы, пожалуй, не двадцать часов, а двадцать лет.

В Вашингтоне все было просто. «Особо важная персона» из Госдепартамента, которую мы прождали всего десять минут, поначалу пыталась объяснить, что вмешательство в дела паспортного отдела на высоком уровне неблагоразумно, но Вулф прервал его, и вовсе не так дипломатично, как можно было бы ожидать в таком учреждении. Вулф заявил, что он просит не о вмешательстве, а только о том, чтобы ускорить дело; обратился он за помощью в Вашингтон только потому, что крайняя необходимость профессионального характера требует его присутствия в Лондоне в кратчайший срок. Он предполагал, что может рассчитывать на выражение благодарности за некие оказанные услуги и изъявление готовности ответить взаимностью на столь скромную и невинную просьбу. Так и вышло, но все равно формальности отняли какое-то время.

Всю субботу мы провозились с делами. Неизвестно было, на сколько мы уезжаем. Мы могли вернуться через несколько дней, но Вулф считал, что надо рассчитывать на неопределенный срок, поэтому дел у меня было невпроворот. Фреду и Орри было заплачено, а Солу предписано находиться в кабинете и спать в Южной комнате. Натаниэль Паркер, наш адвокат, был уполномочен подписывать чеки, а Фриц — присматривать за «Рустерманом». Теодору выдали целую кучу ненужных инструкций по поводу орхидей. Помощник управляющего в отеле «Черчилль» должен был оплатить наличными чек на десять тысяч десятками, двадцатками и сотнями, и я потратил добрый час на то, чтобы аккуратно уложить их в пояс, который купил в магазине Аберкромби.

Единственная за целый день ссора произошла в последнюю минуту, когда Вулф стоял в кабинете в пальто и шляпе, а я открыл ящик своего стола и вытащил «марли» 32-го калибра и две коробки с патронами.

— Ты это не возьмёшь, — заявил он.

— Естественно, возьму. — Я сунул пистолет в плечевую кобуру, а коробки — в карман. — Разрешение у меня в бумажнике.

— Нет. Из-за него могут быть неприятности на таможне. Ты сможешь купить пистолет в Бари. Вынь его.

Это прозвучало как приказ, и он был начальником.

— Хорошо, — сказал я, вынул пистолет и положил его в ящик. Затем уселся на стул. — Я не еду. Как вам известно, я уже много лет взял за правило не выходить на дело, связанное с убийством, без пистолета. Я не собираюсь гоняться за убийцей вокруг Черной горы, на чужой земле, имея в качестве оружия лишь отвратительный пистолет местного производства, о котором я ничего не знаю.

— Вздор. — Он посмотрел на часы. — Пора ехать.

— Езжайте.

Молчание. Я положил ногу на ногу. Он сдался:

— Очень хорошо. Если бы я так не зависел от тебя, я бы сделал это сам. Идем.

Я снова взял «марли», положил его куда надо, и мы вышли. Фриц и Теодор проводили нас на улицу, где за рулем седана уже сидел Сол. Вещи лежали в багажнике, и все заднее сиденье было в распоряжении Вулфа. Глядя на физиономии Фрица и Теодора, можно было подумать, что мы уезжаем на фронт; они на самом деле ничего не знали. Только Сол и Паркер были в курсе дела.

В Айдлуайлде мы без помех преодолели формальности и сели в самолёт. Я подумал, что Вулфу не повредит небольшая доза юмора, чтобы отвлечь его от ужасов перелета, и пересказал ему забавную фразу, произнесенную кем-то сзади нас, когда мы поднимались по трапу:

— Боже мой, они содрали с меня тридцать долларов за лишний вес багажа, а посмотрите только на этого типа!

Видя, что это не произвело желаемого эффекта, я пристегнулся и оставил Вульфа наедине со своими страданиями.

Я признаю, что он старался их не показывать. Первую пару часов я вообще не видел его лица, потому что он сидел, уставившись в окно на морской горизонт или на облака. Мы попросили, чтобы нам подали еду на подносах; шеф нормально управился с фрикасе и салатом с приправами, без капризов и выкрутасов. Потом я принес ему две бутылки пива, он вежливо меня поблагодарил, и это было поступком, если учесть, что, с его точки зрения, все движущиеся части любой машины подвержены непредсказуемым прихотям и, если дурь овладеет вдруг нашим самолетом, мы плюхнемся глухой ночью в пучину Атлантики. На этой мысли я крепко заснул. Часы показывали половину третьего, когда я проснулся, но было совсем светло, пахло жареным беконом, а в ушах звучал голос Вулфа:

— Я хочу есть. Мы летим, опережая время, и через час уже будем на месте.

— Вы спали?

— Немного. Я хочу завтракать.

Он съел четыре яйца, десять ломтиков бекона, три булочки и выпил три чашки кофе.

Я так и не увидел Лондона, потому что аэропорт находится за городом, а Джеффри Хичкок ждал нас у выхода. Мы не видели его с тех пор, как он был в последний раз в Нью-Йорке, три года назад. Он приветствовал нас очень сердечно для англичанина, пригласил к угловому столику в ресторане и заказал булочки, повидло и чай. Сначала я хотел воздержаться, но подумал: какого чёрта, должен же я привыкать к чудной иностранной пище, — и взял свою долю.

Хичкок вынул из кармана конверт.

— Здесь ваши билеты на самолёт до Рима. Он улетает через сорок минут, в двадцать минут десятого, и прилетает в три часа по римскому времени. Поскольку ваш багаж едет прямо туда, здешние таможенники вас не касаются. У нас есть полчаса. Этого хватит?

— С избытком. — Вулф намазал повидло на булочку. — В основном меня интересует Телезио. Тридцать лет назад, будучи мальчиком, я доверил бы ему свою жизнь. Могу ли я доверять ему теперь?

— Не знаю.

— Я должен знать, — резко сказал Вулф.

— Конечно, должны. — Хичкок вытер салфеткой тонкие бледные губы. — Но в наши дни человек, которому вы можете доверять, — редкая птица. Могу сказать только, что имею с ним дело восемь лет, и я доволен, а Боден знает его гораздо дольше — со времен Муссолини, и он ручается за него. Если у вас…

Хриплый металлический голос из громкоговорителя, кажется женский, сотряс воздух. Мне показалось, что голос говорил о чем-то весьма срочном. Когда динамик умолк, я поинтересовался у Хичкока, не случилось ли чего, а тот изумленно ответил, что пассажиров девятичасового рейса на Каир попросили собраться у выхода номер семь.

— Да, — я кивнул, — мне тоже показалось, что я расслышал слово «Каир». А на каком языке она говорила? На арабском?

— На английском.

— Прошу прощения, — сказал я вежливо и отпил немного чая.

— Я говорил, — обратился Хичкок к Вулфу, — что если вам нужно довериться кому-то, то сомневаюсь, что на этом берегу вам удастся найти кого-нибудь лучше Телезио. Можете мне поверить, потому что я очень осторожный человек.

— Это лучше, чем я надеялся, — проворчал Вулф. — Ещё вопрос: как обстоит дело с самолетом от Рима до Бари?

— Сейчас скажу. — Хичкок прокашлялся. — Его арендовали, и он должен быть в полной готовности. — Он вынул из кармана потертый кожаный бумажник, порылся в нём и достал листок бумаги. — Вас встретят по приезде, но если случится накладка, то здесь вы найдете фамилию нужного человека и номер телефона. — Он передал бумагу Вулфу. — Это стоит восемьдесят долларов, причём вы можете расплатиться именно долларами. Агент, с которым я имею дело в Риме, Джузеппе Дрого, — хороший человек по римским стандартам, но способен постараться извлечь личную пользу из контакта со своим знаменитым другом. Конечно, он должен знать ваше имя. Теперь, если с Римом все, я снимаю с себя ответственность.

Вулф не выразил удовольствия, что свидетельствовало о том, насколько он сосредоточен на своей поездке. Любой человек, обладающий десятой частью его самомнения, напыжился бы как индюк, узнав, что его известность докатилась до Рима.

Немного позже громкоговоритель произнес, по-видимому на английском, что объявляется посадка на самолёт до Рима, и наш хозяин проводил нас к выходу. Когда мы выруливали на взлетную полосу, шеф помахал ему на прощание рукой.

Вулф снова занял место у окна, и мне пришлось вытянуть шею, чтобы впервые взглянуть на Европу. День был хороший и солнечный, у меня на коленях лежала карта, и, после того как мы пересекли Ла-Манш, было очень интересно смотреть на Брюссель, остающийся слева, Париж справа, затем Цюрих слева, Женева справа или Милан слева, Генуя справа. Я легко узнал Альпы и даже разглядел Берн. А вот Флоренцию, к великому сожалению, пропустил. Пролетая над Апеннинами, мы угодили в воздушную яму и падали добрую милю или около того, пока не выровняли курс, что, в общем-то, было достаточно неприятно; некоторые пассажиры даже выразили неудовольствие. Но не Вулф. Он только закрыл глаза и сжал губы. После такой встряски я счёл вежливым заметить:

— Это ещё цветочки. Вот, помнится, когда вы отправили меня в Калифорнию, я пролетал над скалами…

— Заткнись, — проворчал он.

Итак, Флоренцию я прошляпил. Мы приземлились в римском аэропорту в три часа пополудни; стоял приятный и теплый день, воскресенье, но в ту минуту, когда мы спустились по трапу и направились к зданию, наши отношения с Вулфом резко изменились к худшему. Всю мою жизнь, едва возникала необходимость сориентироваться в новой обстановке, мне достаточно было посмотреть на указатели или, в крайнем случае, спросить местного жителя. Теперь же я пропал. Увы, вывески были не для меня. Такое впечатление, что итальянцы понимали только по-итальянски и считали, что других языков в мире не существует. Я остановился и бросил беспомощный взгляд на Вулфа.

— Сюда, — сухо произнес он, — на таможню.

Основа наших взаимоотношений была нарушена, и мне это не пришлось по душе. Я встал рядом с ним у стола и безмолвно внимал диким звукам, которыми он обменивался с басовитым молодцем в униформе, причём моё личное участие в беседе ограничилось тем, что я протянул паспорт, когда меня попросили об этом по-английски. Я стоял рядом с ним у стойки в другой комнате. Вулф на этот раз обменивался любезностями с черноволосым тенором, хотя, признаюсь, здесь я играл более важную роль, поскольку мне доверили открыть чемоданы и закрыть их после осмотра. И опять звуки, обращенные к красной фуражке с усами, которая передала вещи другой — синей — фуражке. Затем толстый синьор в зелёном костюме с красной гвоздикой в петлице. Вулф любезно сообщил мне, что толстяка зовут Дрого и что частный самолёт на Бари ждет нас. Только я собрался выразить благодарность, что меня наконец заметили, как к нам подошёл холеный молодой человек, похожий на студента, одетый так, будто он собрался на свадьбу или похороны, и обратился, слава богу, на хорошем американском языке:

— Мистер Ниро Вулф?

Вулф вытаращился на него:

— Могу я узнать ваше имя, сэр?

Он любезно улыбнулся:

— Я Ричард Коуртни из посольства. Мы подумали, что вам может что-нибудь понадобиться, и были бы рады предложить свои услуги. Можем ли мы чем-то помочь?

— Нет, спасибо.

— Вы долго пробудете в Риме?

— Не знаю. А вам надо знать?

— Нет, нет… — Он запнулся. — Мы не собираемся вмешиваться в ваши дела — только дайте нам знать, если вам будет нужна какая-нибудь информация или содействие.

— Я дам вам знать, мистер Коуртни.

— Пожалуйста. И я надеюсь, вы не будете возражать. — Он вынул из внутреннего нагрудного кармана своего безупречно сшитого пиджака, купленного явно не в магазине, маленькую черную книжку и ручку. — Мне бы очень хотелось иметь ваш автограф. — Он открыл книжку и протянул её. — Если можно.

Вулф расписался. Хорошо одетый мальчик-студент поблагодарил его, повторил, чтобы мы обращались в посольство при первой необходимости, одарил всех, включая Дрого и меня, благовоспитанной улыбкой и ушёл.

— Вас проверяют? — спросил я у Вулфа.

— Сомневаюсь. Зачем?

Он что-то сказал Дрого и синей фуражке, и мы двинулись вперёд, причём Дрого возглавлял группу, а синяя фуражка с вещами замыкала её. После прогулки по бетону, а затем по гравию странного цвета, которого я никогда не видел, мы подошли к ангару, перед которым стоял маленький голубой самолёт. По сравнению с тем, на котором мы пересекали Европу, он выглядел игрушкой. Вулф постоял, сердито глядя на него, затем повернулся к Дрого и что-то произнес. Он говорил все громче и горячей, затем слегка поостыл и в конце концов велел мне заплатить девяносто долларов.

— Хичкок сказал — восемьдесят, — возразил я.

— Он просил сто десять. Что касается платы вперёд, то тут я его прекрасно понимаю. Когда мы вылезем из этой штуковины, может быть, мы будем не в состоянии заплатить. Дай ему девяносто долларов.

Я заплатил, затем получил указание дать доллар синей фуражке, что и сделал, после того как она передала наш багаж пилоту, и подержал переносную лестницу, пока Вулф водружал себя на место. Затем я залез в самолёт сам. Там было место для четырёх пассажиров, но не для четырёх Вулфов. Вошёл пилот, и мы покатили на взлетную полосу. Я бы предпочёл не прощаться с Дрого, учитывая, что он обманным путем выманил у нас лишнюю десятку, но во имя спасения общественных связей помахал ему рукой.

Полет на небольшой высоте над Волчанскими холмами (если интересуют подробности — посмотрите на карту) в самолёте объемом в пинту — далеко не идеальное место для дружеской беседы, но до Бари оставалось только девяносто минут, а некоторые вопросы требовали безотлагательного решения. Я перегнулся и прокричал Вулфу, перекрывая шум:

— Я хочу обсудить один вопрос!

Он повернулся ко мне. Лицо его было мрачным. Я наклонился ближе к его уху:

— Я про общение с туземцами. На скольких языках вы говорите?

Вулф подумал, потом сказал:

— На восьми.

— А я на одном. И понимаю только один. Мне это не по зубам. Наше дальнейшее сосуществование абсолютно невозможно, если вы не согласитесь на одно условие. Когда вы разговариваете с людьми, я не могу требовать, чтобы вы переводили все подряд, но вы должны это делать при первой же возможности. Я постараюсь быть благоразумным, но, если уж прошу, значит, это нужно. В противном случае я могу вернуться в Рим на этой штуковине.

Он стиснул зубы:

— Место для ультиматума выбрано идеальное.

— Великолепно! С таким же успехом вы могли взять с собой куклу. Я же сказал, что постараюсь быть благоразумным, и потом, я столько лет вам докладывал, что могу рассчитывать в обмен на ваши сообщения.

— Очень хорошо. Я подчиняюсь.

— Я хочу полностью быть в курсе дела.

— Я же сказал, что подчиняюсь.

— Тогда мы можем начать сейчас. Что сказал Дрого об организации встречи с Телезио?

— Ничего. Дрого было известно только, что мне нужен самолёт, чтобы добраться до Бари.

— Телезио будет нас встречать в аэропорту?

— Нет. Он не знает, что мы прилетаем. Я сначала хотел спросить о нём Хичкока. В тысяча девятьсот двадцать первом он убил двух фашистов, которые загнали меня в угол.

— Убил чем?

— Ножом.

— В Бари?

— Да.

— А я думал, вы черногорец. Как вы очутились в Италии?

— В те времена я был очень мобильным. Я подчинился твоему ультиматуму, как ты настаивал, но не собираюсь давать тебе отчёт о том, что я делал в молодости, по крайней мере не здесь и не сейчас.

— Какой план действий у нас в Бари?

— Не знаю. Раньше там не было аэропорта, и поэтому я не знаю, где он находится. Посмотрим.

Он отвернулся и выглянул в иллюминатор. Минуту спустя сказал:

— Мне кажется, мы летим над Беневенто. Спроси у пилота.

— Не могу, чёрт возьми. Я вообще никого ни о чем не способен спросить. Спросите сами.

Он пропустил моё предложение мимо ушей.

— Это, должно быть, Беневенто. Полюбуйся на него. Римляне разбили здесь самнитов в триста двенадцатом году до нашей эры.

Он пускал пыль в глаза, и я это оценил. Всего лишь два дня назад я поставил бы десять против одного, что, находясь в самолёте, он не сможет вспомнить вообще ни одной даты, а тут он болтал про то, что было двадцать два века назад. Я повернулся к окну, чтобы взглянуть на Беневенто. Вскоре я увидел море впереди и слева и познакомился с Адриатикой; мы приближались, и я видел, как вода блестит и переливается на солнце, а затем появился Бари. Часть его была беспорядочно разбросана по косе, убегающей в море, и, судя по всему, не имела улиц, а другая, расположенная вдоль берега к югу от косы, равномерно пересекалась прямыми улицами, почти как в центре Манхэттена, только без Бродвея.

Самолёт приземлился.

ГЛАВА 5

А теперь, пожалуйста, вспомните предупреждение, которое я сделал вначале. Как я уже упоминал, самые важные события изложены со слов Вулфа.

Итак, было пять часов вечера апрельского воскресенья, Вербного воскресенья. Конечно, наш самолёт прилетел вне расписания, и Бари не столица государства, но даже в этом случае можно было надеяться увидеть признаки жизни в аэропорту. Но нет. Он вымер. Конечно, кто-то находился на контрольной вышке, и ещё кто-то — в крохотном зданьице, куда вошёл пилот, вероятно, доложить о прибытии, но больше никого, за исключением трёх мальчиков, швырявших камнями в кошку. Вулф узнал у них, где находится телефон, и вошёл в здание позвонить. Я караулил вещи и наблюдал за паршивыми мальчишками. Коммунисты, должно быть, решил я, нельзя же обижать честных кошек в Вербное воскресенье. Потом я вспомнил, где нахожусь, и подумал, что они с таким же успехом могут оказаться фашистами.

Вулф вернулся и сообщил:

— Я дозвонился до Телезио. Он сказал, что дежурный охранник перед этим зданием знает его и не должен видеть нас вместе. Он дал мне номер телефона, по которому я позвонил и договорился, что за нами прибудет машина и отвезёт на встречу.

— Да, сэр. Нужно время, чтобы я сумел привыкнуть к такому положению. Полагаю, года мне хватит. Давайте войдем, чтобы не стоять на солнце.

Деревянная скамья в зале ожидания была не слишком удобной, но, думаю, Вулф не поэтому встал через несколько минут и вышел. Проделав четыре тысячи миль и сменив три самолёта, он был по горло сыт передвижением. Невероятно, но факт: я сидел в помещении, а он был на ногах — и снаружи. Может быть, места, где он провел молодость, неожиданно вызвали у него приступ сентиментальности, но, подумав, я решил, что едва ли. В конце концов он появился и сделал мне знак рукой. Я поднял вещи и вышел.

Нас ждала длинная чёрная «Ланчиа» с водителем в красивой серой форме, отделанной зелёным. Здесь было достаточно места и для вещей, и для нас. Когда мы тронулись, Вулф дотянулся до ремня безопасности и крепко вцепился в него, что свидетельствовало о его нормальном состоянии. С площади мы повернули на гладкую асфальтированную дорогу, и «Ланчиа» совершенно бесшумно понеслась по ней, а спидометр показывал восемьдесят, девяносто и больше ста, когда я сообразил, наконец, что это километры, а не мили. Всё равно это была классная машина. Вскоре домов стало больше, дорога превратилась в улицу, затем в авеню. Мы повернули направо, где движение было более интенсивным, сделали ещё два поворота и остановились у тротуара напротив здания, напоминавшего железнодорожную станцию. Вулф поговорил с водителем и обратился ко мне:

— Он просит четыре тысячи лир. Дай ему восемь долларов.

Я мысленно произвел подсчёт, пока доставал бумажник, нашёл его правильным и протянул шоферу деньги. Чаевые были приемлемыми, поскольку он придержал Вулфу дверь и помог мне вынуть багаж. Затем он сел в машину и уехал. Я хотел спросить у Вулфа, не станция ли это, но не смог. Он напряженно следил за чем-то, и, проследив за его взглядом, я понял, что он наблюдает за «Ланчией». Едва она завернула за угол и исчезла из виду, он заговорил:

— Нам надо пройти пятьсот ярдов.

Я поднял вещи:

— Andiamo [Пошли (ит.)].

— Где, чёрт возьми, ты это выкопал?

— В опере с Лили Роуэн. Хор не уходит со сцены, не спев этого слова.

Мы пошли рядом, но вскоре тротуар сузился, и я пропустил его вперёд, а мы с вещами тащились сзади. Я не знаю, может быть, он в молодости измерил шагами именно эту дорогу, которая состояла из трёх прямых участков и трёх поворотов, но если так, то, значит, память его подвела. Мы прошли больше полумили, и чем дальше, тем тяжелее становились вещи. После третьего поворота на улицу, которая была уже, чем все остальные, мы увидели припаркованную машину, возле которой стоял мужчина. Когда мы подошли, он сурово уставился на Вулфа. Вулф остановился прямо против него и сказал:

— Паоло.

— Нет! — Мужчина не мог поверить. — Боже, это правда. Садитесь.

Он услужливо распахнул дверь автомобиля.

Это был маленький двухдверный «Фиат», который мог бы служить прицепом к «Ланчии». Мы всё же втиснулись в него: я с вещами — назад, а Вулф с Телезио — на переднее сиденье. Пока машина ехала по узкой улице, Телезио то и дело поворачивал голову к Вулфу, и я смог внимательно рассмотреть его. В Нью-Йорке полно таких, как он, — с жёсткими густыми волосами, большей частью седыми, смуглой грубой кожей, быстрыми чёрными глазами и большим ртом, всегда готовым к улыбке. Вулф, естественно, был не в состоянии отвечать на его вопросы, и я не мог его в этом упрекнуть. Я хотел бы удостовериться, что Телезио можно доверять как брату, поскольку меньше чем через милю мне стало ясно, что ему нельзя доверять как водителю. Судя по всему, он был твёрдо убежден, что все препятствия, возникающие на его пути, одушевленные или неодушевленные, должны исчезнуть, прежде чем он до них доберётся, а когда одно из них все же не успело вовремя увернуться и Телезио почти столкнулся с ним, это вызвало у нашего водителя искреннюю радость. Когда мы наконец доехали, я вылез из машины и обошел её, чтобы взглянуть на крылья. Ни царапины, ни вмятины. Я подумал, что, слава богу, таких водителей один на миллион.

Пункт назначения представлял собой маленький двухэтажный оштукатуренный дом, позади которого находился двор, огороженный с трёх сторон забором, с цветами и маленьким бассейном.

— Не мой, — сказал Телезио, — моего друга, который уехал. У меня дом в старом городе, где вы были бы слишком заметны.

На самом деле мне перевели эту фразу только спустя два часа, но я стараюсь передавать события в том порядке, в котором они происходили. Это единственная возможность получить о них четкое представление.

Телезио настоял на том, чтобы самому внести вещи, хотя ему пришлось их поставить, чтобы открыть дверь ключом. В небольшом квадратном холле он взял наши пальто и шляпы, повесил их и провел нас в большую комнату. В ней все было выдержано в розовых тонах, и одного взгляда на мебель и другие предметы было достаточно, чтобы понять, какого пола его друг, по крайней мере, мне так показалось. Вулф оглянулся в поисках подходящего стула, не нашёл его и сел на кушетку. Телезио исчез, но вскоре вернулся с подносом, на котором красовались бутылка вина, стаканы и вазочка с миндальными орешками. Он наполнил стаканы до краев и провозгласил тост.

— За Иво и Гарибальди! — воскликнул он.

Выпив, они с Вулфом оставили немного вина в стаканах, и я последовал их примеру. Вулф снова поднял свой бокал:

— В ответ можно сказать только одно: «За Гарибальди и Иво».

Мы допили до конца. Я нашёл себе удобный стул. Около часа они говорили, пили и ели миндаль. Когда Вулф позже мне все пересказывал, я узнал, что первый час был посвящен личным воспоминаниям, не относящимся к делу, о чем явно свидетельствовал тон их беседы. Потребовалась вторая бутылка вина и вторая вазочка с миндалем. Они вернулись к делу после того, как Телезио поднял свой стакан и произнес:

— За упокой души вашей маленькой дочери Карлы, женщины столь же смелой, сколь и прекрасной.

Они выпили. Вулф поставил стакан и заговорил совсем другим тоном:

— Расскажи мне о ней. Ты видел её мертвой?

Телезио покачал головой:

— Нет, я видел её живой. Однажды она явилась ко мне и попросила помочь ей переправиться на тот берег. Я знал о ней от Марко, и, конечно, она знала все обо мне. Я пытался объяснить ей, что это не женское дело, но она ничего не хотела слушать. Она сказала, что, раз Марко погиб, она должна увидеть людей с того берега и решить, что делать дальше. Я привёл к ней Гвидо, и она ему очень много заплатила, чтобы он перевез её на тот берег, и в тот же день уехала. Я старался…

— Ты знаешь, как она добиралась сюда из Нью-Йорка?

— Да, она сказала мне — стюардессой на пароходе до Неаполя; это достаточно просто при наличии связей, а из Неаполя — на машине. Я пытался позвонить тебе до её отъезда, но возникли трудности, и, когда я дозвонился, она уже уехала с Гвидо. Вот и все, что я могу тебе сказать. Гвидо вернулся через четыре дня. Он пришёл ко мне рано утром вместе с одним из тех — Йосипом Пашичем. Ты знаешь его?

— Нет.

— Действительно, он слишком молод, чтобы ты его помнил. Он передал сообщение от Данило Вукчича, племянника Марко. В сообщении говорилось, что я должен тебе позвонить и сказать: «Человек, которого вы ищете, находится в окрестностях горы». Я знал, что тебя будут интересовать подробности, и постарался узнать их, но это всё, что сказал мне Йосип. Он знает меня не так хорошо, как другие. Поэтому больше я ничего не смог узнать. Естественно, я подумал, это означает, что там находится человек, который убил Марко. А ты?

— Да.

— Тогда почему ты не приехал?

— Хотел получить что-нибудь поточнее криптограммы.

— Я тебя помню другим, но теперь ты постарел, да и я тоже. Ты стал слишком толстым, и тебе нужно больше двигаться. Впрочем, я не удивлён, потому что Марко рассказывал мне о тебе и даже привёз фотографию. Во всяком случае, сейчас ты здесь, а твоя дочь умерла. Я не понимаю, как тебе удалось сюда добраться. Я тебе позвонил в пятницу, прошло всего сорок восемь часов. Йосип приезжал ещё раз, но уже без Гвидо, на другой лодке и с другим посланием от Данило. Я должен был сообщить тебе, что твоя дочь погибла насильственной смертью в окрестностях горы.

И снова это было все, что он сказал. Если бы я знал, что ты приедешь, я постарался бы задержать его, но сейчас его здесь уже нет. В любом случае ты, наверное, захочешь сам увидеть Данило. Мы пошлем за ним Гвидо. Данило доверяет только Гвидо. Он приедет, скорее всего, во вторник ночью. Тогда рано утром в среду вы сможете увидеться с ним здесь. Марко тоже пользовался этим домом. Я думаю, что на самом деле он заплатил за это вино и не хотел бы, чтобы мы его экономили.

Он вышел из комнаты и вскоре вернулся с другой бутылкой, уже откупоренной. Наполнив стакан Вулфа, он повернулся ко мне. Я бы предпочёл пропустить, но выражение его лица, когда я отказался в первый раз, не оставляло сомнения, что человек, который отказывается от вина, не вызывает у него доверия. Поэтому я взял стакан с вином и горсть миндаля.

— Это место вполне пристойное, — сказал он Вулфу. — Даже для тебя, привыкшего к роскоши. Марко предпочитал готовить сам, но завтра я могу найти женщину.

— Не нужно, — сказал Вулф. — Я уезжаю.

Телезио возразил:

— Нет. Ты не должен.

— Напротив, я должен. Где мы можем найти Гвидо?

Телезио нахмурился:

— Ты действительно едешь?

— Да. Мне необходимо найти человека, который убил Марко. Я не могу легально попасть в Югославию, но среди этих скал и ущелий — какое это имеет значение?

— Большое. Самое худшее, что Белград может сделать Ниро Вулфу, — это выслать его из страны, но скалы и ущелья — это не Белград. И они не те, какими ты их помнишь. Например, там, у этой горы, находится убежище головорезов Тито, а через границу — албанских бандитов, которыми управляют русские. Они смогли убить Марко в Америке. Они убили твою дочь через несколько часов после того, как она ступила на этот берег. Возможно, она была неосторожна, но то, что собираешься сделать ты — появиться среди них в собственном обличье, — намного хуже. Если тебе так хочется совершить самоубийство, я помогу достать нож или ружье, что тебе больше нравится, тогда не нужно будет предпринимать рискованное путешествие по нашему морю, которое, как ты знаешь, часто бывает свирепым. Вот скажи мне — я трус?

— Нет, ты не трус.

— Это верно. Я очень смелый человек. Иногда я сам поражаюсь, сколько во мне отваги. Но ничто не заставит меня появиться днём или ночью между Цетинье и Скутари, в особенности к востоку, где граница проходит через горы. Был ли Марко трусом?

— Нет.

— Это правда. Но он никогда даже не помышлял о том, чтобы разворошить это гнездо предателей. — Телезио пожал плечами. — Это все, что я хотел сказать. К сожалению, тебя не будет в живых, чтобы подтвердить мою правоту. — Он поднял свой стакан и осушил его.

Вулф посмотрел на меня, чтобы увидеть мою реакцию, но сообразил, что я ничего не понимаю, и тяжело вздохнул.

— Все это хорошо, — сказал он Телезио, — но я не могу охотиться за убийцей, оставаясь на противоположном берегу Адриатического моря, и теперь, когда я забрался так далеко, я не собираюсь возвращаться домой. Мне надо подумать и обсудить это с мистером Гудвином. В любом случае мне нужен Гвидо. Как его фамилия?

— Гвидо Баттиста.

— Он лучше всех?

— Да. Не хочу сказать, что он святой; если составлять список святых, которых сегодня можно найти в округе, не наберешь и вот столько. — Он показал кончик мизинца.

— Ты можешь привести его сюда?

— Да, но на это уйдёт время. Сегодня Вербное воскресенье. — Телезио встал. — Если вы голодны, кухня к вашим услугам и в буфете кое-что найдется. Вино есть, но нет пива. Марко рассказывал мне о твоём пристрастии к пиву, которое я не одобряю. Если позвонит телефон, подними трубку, и, если это я, я заговорю первым. Если в трубке молчат, то и ты не отвечай. Никто не должен сюда прийти. Прежде чем включить свет, плотно задерните занавески. О вашем приезде в Бари никому не известно, однако они достали Марко в Нью-Йорке. Моему другу не доставило бы удовольствия увидеть кровь на этом прекрасном розовом ковре. — Вдруг он засмеялся. — Особенно в таком количестве. Я найду Гвидо.

Он ушёл. Раздался стук наружной двери, а затем дверцы «Фиата». Телезио развернулся во дворе и выехал на улицу.

Я посмотрел на Вулфа.

— Это очаровательно, — горько сказал я.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Легче всего писать о героях, совершивших беспримерный подвиг. А как быть, когда тысячи выдающихся де...
Это издание из серии «Великие путешествия» знакомит отечественного читателя со знаменитым российским...
Христофор Колумб (1451—1506) открыл не только Америку – он раздвинул границы возможного и дозволенно...
По-настоящему крупная личность редко помещается в рамки своей биографии. Выдающемуся русскому военно...
Уже первое путешествие выдвинуло генерал-майора Михаила Васильевича Певцова (1843—1902) в число выда...
Рим… Всесильный, надменный, вечный город. Он создан богами, чтобы править всем миром, а народы этого...