Описание земли Камчатки Крашенинников Степан
В обоих случаях бывает изрядный лов сетями, а особливо запорами. Которых гольцов ловят с начала осени, тех в соль кладут, а которых в заморозки, тех мерзлых хранят на зиму.
Другой род рыбы называется мыкыз [297]. Величиною бывает она с нярку. Чешуя по ней крупная. Голова посредственная. Шаглы серебряные, черными крапинками распестренные; сверх того, на каждой шагле по большому красному пятну находится. Нос, как у гольца, то есть верхняя его половина тупа, с выгибью, а нижняя крюком.
В челюстях и на языке по бокам зубы. Спина черноватая, с черными круглыми или полукружными пятнами. На обоих боках по широкой красной полоске, которые от самой почти головы до хвоста простираются, чем она от всех других родов различается.
По объявлению Стеллера, жрет она всякую гадину, особливо же глотает мышей, плавающих чрез реки. До брусничника так падка, что ежели оный растет у берега, то она, выбрасываясь из воды, хватает и листья, и ягоды.
Вкусом она весьма приятна, токмо не в таком множестве находится, как другая рыба, и не знают заподлинно, когда она заходят в реки и выплывает в море, чего ради думают, будто она по подледью идет из моря, которое мнение и Стеллером подтверждается.
Третий род называется кунжа [298]. Длиною бывает она до трех футов. Голова составляет седьмую часть длины ее. Нос короткий и острый. Челюсти с зубами. Спина и бока черноватые, с большими желтоватыми пятнами, из которых иные круглы, иные продолговаты. Брюхо белое, нижнее перья и хвост синие.
Телом бела и весьма вкусна. В Камчатке ее мало против Охотска, ибо она в реку Охот идет рунами, а в камчатских реках попадает гостем, чего ради и весьма высоко почитается.
Четвертый род – хариус[299], который известен в Сибири и во всей России, токмо тамошние перья на спине имеют дольше, нежели речные. И о сих пишет господин Стеллер, что она идет по рекам до их вскрытия, однако мне хариусов на Камчатке не случалось видеть.
Есть еще малый род красной же рыбы[300], видом она походит на гольца, токмо тем разнствует, что голова у ней больше и верхняя половина носа небольшим крюком, а не нижняя. Бока у ней алыми пятнами, так же как и у мальмы, украшены. Величиною больше 3 вершков редко случается.
Из мелких рыб на Камчатке бывают три рода корюхи, в том числе один род хагач, другой инняха, а третий уйки называется[301]. Хагач есть здешняя настоящая корюха, инняха имеет от ней некоторую отмену и водится в озере Нерпичьем в превеликом множестве, которого, однако ж, с уйками сравнить не можно, ибо их временами выкидывает из моря столько, что берега Восточного моря верст на сто в колено бывают ими покрыты.
Уйков от других родов корюхи легко распознать можно по мохнатой линии, которая по обоим бокам их лежит, как у барок порубень. Величиною они не больше настоящей корюхи. Плавают по большей части по три рыбы вместе и мохнатою оною линиею друг с другом так плотно соединяются, что ежели одну из них поднимешь, то другие не скоро оторвутся.
Камчадалы сушат их, как хахальчу, и в зимнее время на корм собакам употребляют, а в нужном случае и сами питаются, хотя оная рыба и противна вкусом.
Последняя рыба из касающихся до содержания тамошних жителей есть сельди[302], которые на Камчатке бельчучем и белою рыбкою называются.
Они водятся в Восточном море, а в устьях рек, текущих в Пенжинское море бывают гостем, так что мне не более десяти рыб случилось видеть; напротив того, из Восточного моря идут они в большие губы так густо, что из одной тони бочки с четыре насолить можно. Видом они от голландских не разнствуют, что и господином Стеллером подтверждается.
В осень заходят они в великие озера и там плодятся и зимуют, а весною выплывают в море. Примечания достоин лов их бывает в Вилючинском озере, которое от моря саженях только в 50 и посредством истока имеет с ним сообщение.
Когда сельди в озеро зайдут, то вскоре потом исток оный от сильных бурь хрящом заносит и совершенно пресекает сообщение озера с морем до самого марта месяца, в которое время озеро от тающих снегов прибывает и промывает себе дорогу в море прежде своего вскрытия, и сие повсягодно случается.
Сельди, желая тогда возвратиться в море, ежедневно приходят к истоку, аки бы проведывая отверстия озера, и стоят там до самого вечера, а потом в глубину возвращаются.
Камчадалы, ведая сие их обыкновение, делают в том месте прорубь и опускают невод, навешав в средине его сельдей несколько для приманки рыбы; после того закрывают прорубь рогожами, оставив небольшую скважину, в которую один из камчадалов смотрит и примечает приближение сельдей к неводу, а усмотрев, повещает своим товарищам; тогда открывают прорубь и вынимают невод с несказанным множеством рыбы, которую камчадалки, нанизав на лыка вязками, кладут на санки и отвозят в юрты.
Таким образом ловля продолжается, пока озеро не проходят; а летом ловят их сетьми на устьях рек и употребляют на варение жира, который вареного из других рыб жира несравненно лучше и бел, как чухонское масло: чего ради из Нижнего Камчатского острога, где варится жир бельчучий, развозится оный по другим острогам за диковинку.
Что касается до различного приуготовления рыбы и употребления в пищу, о том в своем месте объявлено будет.
Глава 10. О птицах
Птиц на Камчатке великое множество, токмо жители ими меньше пользуются, нежели кореньем и рыбою: для того что они промышлять их не умеют, а особливо что препятствует им в том и рыбная ловля, которую оставя ходить за птицами почти столько ж накладно в тех местах, как крестьянам страду оставя. Наибольше ведутся они около Нижнего Камчатского острога по озерам, которых там довольно, как уже выше сего при описании реки Камчатки объявлено.
Птиц разделим мы здесь на три статьи: в первой объявим о морских, в другой о речных, или которые около пресных вод и болот водятся, а в третьей о тех, которые в лесах и в полях бывают.
Морские птицы больше водятся около берегов Восточного, нежели Пенжинского моря: для того что берега Восточного моря гористее и потому способнее птицам к выводу цыплят и безопаснее.
Ипатка[303] – известная писателям натуральной истории птица, которая называется у них Аnаs Аrctiса, то есть северная утка[304]. Водится как около камчатских берегов, так около Курильских островов и в самой Пенжинской губе почти до Охотска. Величиною она с дворовую утку или немного меньше. Голова у ней и шея исчерна-сизые.
Спина черная. Брюхо и весь низ белые. Нос красный, перпендикулярно широкий, у корня шире, а к концу уже и острее. По обеим сторонам по три дорожки. Ноги у ней красные, о трех перстах, перепонкою перевязанных. Ногти малые, черные и кривоватые. Мясо ее жестко. Яйца подобны куриным. Гнезда вьет по утесам и расселинам, которые устилает травою. Клюются больно.
Камчадалы и курилы носы сей птицы, снизав на ремни и раскрасив крашеною тюленьей шерстью, нашивали на шее, а надевали им оные ремни шаманки, по их суеверию, для счастья.
Другой род сей птицы[305] называется мычагатка [306], а в Охотске – игылма. Сия птица ничем от вышеобъявленной не разнствует, кроме того что вся черна и имеет на голове два хохла белые в прожелть, которые от ушей почти до шеи лежат, как косы. Сколько известно из описаний, то сей птицы нигде в свете не было поныне примечено.
Обоих родов птиц как от Стеллера, так и от меня немало прислано в императорскую кунсткамеру, которые и поныне в целости. Между Стеллеровыми есть и третий род[307] сей птицы, которая ведется в Ангермании[308] на острове Бондене и на Каролинских островах в Готландии[309].
Прежних она поменьше и цветом подобна во всем ипатке, но тем разнствует, что нос у ней и ноги черные да на лбу две белые полоски, из которых каждая от глаза до самого носа простирается.
Ару, или кара[310], принадлежит к гагарьему роду[311]. Величиною она больше утки. Голова, шея и спина у ней черные. Брюхо белое. Нос долгий, прямой, черный и острый. Ноги исчерна-красные о трех перстах, черною перепонкою перевязанных. Водится около каменных островов в несказанном множестве. Тамошние жители бьют их не столько для мяса, которое жестко и невкусно, сколько для кож, из которых, так же как и из других морских птиц, шьют себе шубы. Яйца их почитаются за самые вкусные.
Особливо на тамошних морях чаек довольно, которые живущим при море причиняют своим криком крайнее беспокойство; в том числе есть два рода, которые нигде в других местах не примечены; а оба рода разнствуют между собою токмо перьями, ибо одни из них черные, а другие белые.[312]
Величиною они с большого гуся. Нос у них на конце крюком, впрочем, прямой, красноватый, длиною в три вершка и больше, по краям весьма острый. Ноздрей у них по четыре, а именно по две таких, каковы у других чаек примечаются, да по две близ лба трубочками, как у птиц морских, погоду предвозвещающих, которые потому от нынешних писателей и процелляриями названы.
Головы у них посредственные. Глаза черные. Шея короткая. Хвост в 5 вершков. Ноги по колено в перьях, впрочем, голые, синеватые, о трех перстах, перепонкою такого ж цвета перевязанных, ногти короткие, прямые. Крыло растянутое больше сажени. Есть между ними еще и пестрые, но те за молодых почитаются.
Водятся около морских берегов, особливо в то время, когда рыба в реки идет из моря, которою они питаются. На сухом берегу прямо стоять не могут, ибо ноги у них, так как у гагар, к хвосту весьма близки, чего ради и не способны к содержанию тела в равновесии. На полете весьма тяжелы и голодные а когда обожрутся, то с места подняться не могут.
Обожравшись чрез меру, выметанием пищи облегчаются. Горло у них такое широкое, что великую рыбу целиком глотают. Мясо их весьма жестко и жиловато, и для того камчадалы без крайней нужды не употребляют их в пищу, но ловят токмо для пузырей их, которые привязывают к сетям вместо наплавов.
Способ ловли их весьма смешон и странен, ибо их удят, как рыбу, следующим образом. Крюк толстый, железный или деревянный, привязывают к долгому ремню или к веревке; наживляют его целою рыбою, а особливо мальмою, так, чтоб конец оного крюка немного вышел насквозь у рыбьего пера на спине, и бросают в море. Чайки, усмотрев плавающую пищу, налетают великими стадами и долго между собою дерутся, пока оную сильнейшей сглотнуть удастся.
После того промышленник, притянув ее за веревку к берегу и засунув руку в горло, вынимает наживу с крюком. Для лучшего успеха в ловле привязывают иногда на объявленную веревку и живую чайку, которую маньщиком называют; чтоб другие чайки, увидев оную плавающей близ берега скорее к наживе сбирались; а чтоб маньщик сам не сожрал наживы, то нос связывают ему веревкою.
Камчадалы из костей их, что в крыльях, делают игольники и гребни для чесания крапивы и тоншича.
Кроме объявленных чаек есть там и другие их роды, а именно чайки сивые[313], которые и по рекам водятся. Мартышки и разбойники[314], у которых хвост долгий и раздвоился, как у ласточек, и которые у других малых чаек обыкновенно отнимают пищу, от чего получили и название.
Процеллярии[315], или погоду предвозвещающие птицы, величиною с ласточку, перо на них все черное, крыло по концам белое. Нос и ноги черные. Водятся около островов: пред погодою летают низко над морем, а иногда залетают и на корабли, по чему мореплаватели узнают настоящую бурю.
К сему роду птиц принадлежат старики и глупыши; ибо они и нос, и ноздри имеют такие ж, как процеллярии. Старики[316] величиною с голубя[317]. Носы у них синеватые, по самые ноздри в черно-сизом пере, которые видом, как щетиночки. Голова у них черно-сизая, с редкими белыми перышками, которые и тоньше других, и дольше, а расположены поверх головы кругом.
Шея сверху черная, потом черно-бело-пестрая. Брюхо белое. Крыло короткое. Большие перья в крыльях черноватые, прочие синие. Бока и хвост черные. Ноги красные, о трех перстах, красною перепонкою соединенных. Ногти малые, черные. Водятся около каменных островов, где и плодятся, и в ночное время имеют убежище.
Камчадалы и курилы ловят их еще легче, нежели помянутых больших чаек. Надев на себя шубы, куклянками называемые, садятся в удобных местах, рукава спустя, и ожидают вечера. Когда птицы прилетают с моря, то в темноте ища себе нор для убежища, в великом числе в шубы к ним набиваются.
Между Стеллеровыми птицами есть старики черные[318], у которых нос красен, как киноварь, а с правой стороны носа кривой хохол белый. Третий род сих птиц видел он в Америке, которые были белы, с черными пестринами[319].
Глупыши величиною с обыкновенных речных чаек, водятся в море по каменным островам, на высоких местах и неприступных. Цветом бывают сивые, белые и черные[320]. Глупышами называются они, может быть, потому, что к мореплавающим часто на суда залетают.
На четвертом и пятом Курильских островах, по Стеллерову объявлению, ловят их курилы великое множество и сушат на воздухе. Жир из них выдавливают сквозь кожу, который так свободно выходит, как ворванье сало из бочки гвоздем, а употребляют его на свет вместо другого жира.
Он же пишет, что в проливе, разделяющем Камчатку от Америки, и по островам, там находящимся, столь их много, что целые каменные острова занимают все сплошь. А величиною видал он их с превеликого орла и с гуся. Нос у таких кривой и желтоватый, глаза, как у совы, большие.
Цветом черны, как умбра, с белыми пятнами по всему телу. Верстах в 200 от берега случилось им однажды видеть их великое ж множество на ките мертвом, которые и питались им, и жили, как на острове. Я в переезде чрез Пенжинское море видал много ж глупышей белых и черных, однако они так близко к судну не приплывали, чтобы можно было рассмотреть точно приметы их.
Кайовер[321], или каюр-птица[322], принадлежит к тому ж роду. Они все черны, с красными носами и ногами. Гнезда имеют на высоких каменьях в море и весьма лукавы. Казаки называют их извозчиками, для того что свищут они, как извозчики. Но мне сей птицы не случилось видеть.
Урил-птица[323], которой на Камчатке довольно ж, принадлежит к роду бакланов у писателей водяными воронами называемых[324]. Величиною они со среднего гуся. Шея у них долгая и голова малая, как у крохалей. Перо по всему телу черно-сизое, выключая лядвии, которые белы и пушисты.
По шее местами есть долгое белое перо и тонкое, как волос. Вкруг глаз у них перепонка красная, как у глухаря. Нос прямой, сверху черный, снизу красноватый. Ноги черные, о четырех перстах с перепонкою.
По морю плавают, подняв шею, как гоголи, а на лету, протянув оную, как журавли, держат. Полет их скорый, токмо тяжелый. Питаются рыбою, которую целиком глотают. Ночью стоят по краям утесов рядами, спросонья часто в воду падают, и достаются песцам на пищу, которые их ищут и караулят по таким местам.
Несутся в июле месяце. Яйца у них зеленые, величиною с куриные, токмо невкусны и до густоты не скоро варятся, однако камчадалы лазят по них на утесы, невзирая на то что нередко сламывают шеи.
Ловят их сетями, спуская на сидячих птиц сверху или расстилая на воде близ берега, в которых они запутываются ногами. По вечерам промышляют их силками, на долгие шесты привязанными, с которыми к ним подкравшись, одну птицу по другой снимают, ибо они хотя и видят, однако того не опасаются.
Смешнее всего, что те, на которых силка долго наложить не удается, токмо головою мотают, а с места не сдвигаются. И так в короткое время собирают всех, сколько их ни сидит на утесе, из чего о глупости сей птицы всякому рассудить можно.
Мясо их крепко и жиловато, однако камчадалы готовят его так хорошо, что по тамошнему обстоятельству есть не противно: они жарят их в нажженных ямах, не ощипав и не вынув внутренностей, а изжаря мясо, из кожи вылупают.
Жители сказывают, что языка у урилов нет, для того что, по их мнению, променяли они язык каменным баранам на помянутое белое перье, что на шее и на ногах имеют; однако то неправда, ибо они и по утрам, и по вечерам кричат, и звук их издали уподобляет Стеллер трубному голосу, а вблизи нирнбергским ребятам, в трубы трубящим.
Главная из птиц, к сей статье принадлежащих есть лебедь[325], которых на Камчатке как летом, так и зимою столь довольно, что нет такого бедного жителя, у которого бы нарядный обед был без лебедя.
Ленных гоняют собаками и бьют палками, а зимою промышляют по рекам, где они не мерзнут.
Гусей там семь родов: большие серые, гуменники[326], короткошейки, серые и пестрые казарки, гуси-белошеи, белые и немки[327]. Прилетают все в мае, а отлетают в ноябре месяце, по Стеллерову объявлению, который при том пишет, что они прилетают из Америки и что он сам видел, коим образом помянутые птицы осенью мимо Берингова острова к востоку, а весною к западу стадами возвращаются.
Однако на Камчатке больше бывает серых больших гусей, гуменников и казарок, нежели прочих, особливо редко бывают там белые. Напротив того, по Северному морю около Колымы и других рек так их много, что тамошние промышленные набивают их великое множество, чего ради и самый лучший пух привозится в Якутск из оных мест.
Ловят их в то время, как они линяют, смешным образом. В таких местах, где они больше садятся, делают шалаши с проходными дверями.
Вечером промышленный надевает на себя белую рубаху или шубу и подкравшись к стаду оказывается, потом ползет к шалашу, а за ним следуют все гуси и в самый шалаш заходят, между тем промышленный, пройдя сквозь шалаш, запирает другие двери и, обежав вкруг, убивает всех гусей, сколько в шалаш ни наберется.
Восьмой род гусей примечен господином Стеллером в июле месяце на Беринговом острове[328]: величиною они с казарку, спина, шея и брюхо у них белые, крыло черное, затылок синеватый, щеки белые с прозеленью; глаза черные, с желтоватым кругом, около носа черные полоски, нос красноватый, с шишкою, как у китайских гусей: шишка без пера, желтоватая, чрез которую посередине лежит полоска с перьями черно-сизыми до самого носа.
Объявленные гуси, по сказкам жителей, водятся и около первого Курильского острова, токмо на земле никогда не примечены. На Камчатке гусей ленных же промышляют разными образами, иногда гоняют их в лодках, иногда собаками, а больше ямами, которые копают около озер, где им бывает пристанище, и, насторожив, закрывают травою.
Гуси, ходя по берегам, в них обваливаются и не могут выбиться, ибо ямы сделаны так узки, что у гусей крылья вверх стоят. Ловят же их и перевесами, о которых ниже объявлено.
Уток на Камчатке равные роды, а именно селезни, острохвосты, чернети, плутоносы, связи, крохали, лутки, гоголи, чирки, турпаны и каменные утки[329], из которых селезни, чирки, крохали и гоголи по ключам зимуют, а прочие, также как и гуси, весною прилетают, а осенью прочь отлетают.
Савки, или морские острохвосты[330], принадлежат к роду птиц, которые у писателей называются Anas caudacuta f. Hauelda Islandica. Водятся по морским заливам при устьях больших рек. Кричат весьма диковинным голосом, состоящим из шести тонов, которые господином Стеллером на ноты положены:
Они плавают всегда стадами и криком своим составляют приятное пение. Лабиринт, или нижняя часть горла, у сей птицы, как пишет господин Стеллер, точно как у сиповки, в нем есть три скважины, которые внутри покрыты тоненькою перепонкою, что различию голосов причиною.
Камчадалы называют сих уток аангич по крику их; тем же именем зовут они и дьячков, для того что они, как утки, поют разными голосами и на разные голоса могут колоколами названивать, а притом ввечеру и поутру, в чем они, по их рассуждению, весьма сходствуют с аангичом.
Турпан у писателей находится под именем черной утки[331]. На Камчатке их не столь много, как около Охотска, где им около равноденствия бывают особливые промыслы. Тунгусы или ламутки, собравшись человек до 50 и больше, выезжают в лодочках на море и, охватя вкруг стадо их, загоняют в устье реки Охоты во время прилива.
Когда вода пойдет на убыль и губа обсыхать начнет, то как тунгусы, так и охотские обыватели нападают на турпанов с палками и набивают их столь много, что каждому человеку по 20, по 30 и больше достается.
Каменные[332] утки в других местах поныне не примечены. Летом живут по рекам на заводях. Селезни в сем роде весьма пригожи. Голова у них черная, как бархат, около носа два пятна белые, от которых по белой полоске далее глаз продолжаются, а кончатся глинистыми полосками ж на самом затылке.
Около ушей по белому пятнышку, величиною с серебряную копейку. Нос у них, так же как у других уток, широк и плосок, цветом синеватый. Шея снизу черно-сизая. На зобу ожерелье белое с черною каймою, которое на зобу узко, а к спине по обеим сторонам шире. Впрочем, как брюхо, так и спина напереди синеваты, а к хвосту черноваты. На обоих крыльях по широкой белой полоске, с черными каймами, поперек лежат.
Бока под крыльями глинистые. Правильные перья черноватые, выключая шесть, начиная от 15-го, которые черны и лоснут, как бархат, да два последних, которые белы, с черною по концам каймою. Другой ряд правильного пера почти весь черноватый, а третий сизый, в том числе, однако, есть два пера, у которых на конце белые пятна.
Хвост черный, острый. Ноги бледные. Весом около двух фунтов. Утка сего рода не столь красива. Перо по ней черноватое, а каждое перышко близ конца желтоватого цвета, с белыми узенькими каемками. Голова черна, на висках распестрена белыми крапинами. Весом меньше полутора фунта.
Осенью живут по рекам токмо одни утки, а селезней не видно. Они весьма глупы, и ловить их по удобным местам весьма нетрудно; ибо они, завидев человека, прочь не летят, но токмо ныряют. А понеже реки весьма мелки и светлы, то можно видеть, как они под водою плавают, и колоть шестами. Таким образом самому мне промышлять случилось, когда шел я в батах по реке Быстрой, следуя в Верхний Камчатский острог из Большерецка. Господин Стеллер видал сих уток по островам и в Америке.
Уток наибольше ловят перевесами, то есть сетями, с большим искусством и трудом, нежели других птиц. Где между озерами есть леса, а расстояние не весьма велико, там жители с озера на озеро или с озера на реку прорубают лес в прямую линию, которым местом птицы во все лето обыкновенно перелетают.
Осенью, когда окончится рыбный промысел, связывают камчадалы по несколько сетей вместе, привязывают концами к высоким шестам и вечером поднимают их кверху столь высоко, как утки обыкновенно перелетают близкое расстояние. В сети вдернуты тетивы, которыми их можно и стягивать, и растягивать. За тетивы держат несколько камчадалов, которые стягивают вместе, когда на сети налетят утки.
Иногда случается, что налетают они в таком множестве и с таким стремлением, что сети насквозь пробивают. Таким же образом перетягивают сети чрез узкие реки и ловят каменных и других уток, а особливо по реке Быстрой. Однако сей способ ловить птиц не токмо на Камчатке, но и по всей почти Сибири употребителен.
К сей же статье птиц принадлежат и гагары, которых четыре рода[333] примечено, в том числе три больших и один малый. Из больших гагар один род с хвостом, другой имеет на шее повыше зоба глинистое пятно, третий находится у автора Вормия под именем северной гагары, или лумме, а четвертый у Марсилия под именем малой гагары[334].
Камчадалы по летанию их с криком предсказывают перемену погоды, ибо, по мнению их, должно быть ветру с той стороны, в которую летят гагары, однако предсказание их не всегда сбывается, но часто и противное тому бывает.
Примечено на Камчатке около реки Козыревской и стерхово[335] гнездо, как пишет господин Стеллер, однако их никому там видеть не случилось.
Из малых водяных птиц довольно там травников[336], разных родов куликов, зуйков[337] и сорок татарских[338], из которых малые роды ловят силками при море. Пигалиц и турухтанов[339] нигде по Камчатке не усмотрено.
В сей статье главные птицы орлы[340], которых на Камчатке примечено четыре рода. 1) Черный, у которого голова, хвост и ноги белые. На Камчатке их редко видают, напротив того. весьма много по островам, лежащим между Камчаткой и Америкой, как видно из описания господина Стеллера, который при том объявляет и сие: что они гнезда делают на высоких утесах из хвороста, которые на сажень в диаметре, а толщиною около полуаршина.
Несут по два яйца в начале июля. Молодые бывают белы, как снег. Смотря их на Беринговом острову, был господин Стеллер в превеликой опасности от старых; ибо хотя он детям и никакого вреда не сделал, однако орлы так нагло на него устремлялись, что едва мог от них палкой отбиться. Впрочем, они, гнездо оное оставя, делали новое на другом месте.
2) Белый, по-тунгусски ело называемый, которого нам в Нерчинске случилось видеть, не бел был, но сер, а белого орла почитает за ело господин Стеллер, объявляя притом, что водится он токмо около Хариузовой реки, которая в Пенжинское море устьем впадает. 3) Черно-бело-пестрый. 4) Темно-глинистый, у которого по конец крыльев и хвоста пестрины овальные; и сии два рода в великом множестве там находятся[341].
Орлов камчадалы едят и мясо их почитают за приятную пищу.
Из других хищных птиц много там скоп, белых кречетов, соколов, ястребов, копчиков, филинов, сов, луней[342], а больше всего воронов, ворон черных, сорок[343], которые от наших ни в чем не разнствуют, ронжей[344], дятлов пестрых и зеленых[345], которые поныне не описаны, для того что их ни убить, ни поймать нельзя, ибо они ни секунды не сидят на одном месте.
Сверх того, водятся там в немалом числе кукушки, водяные воробьи, тетеревы, польники, куропатки, дрозды, клесты, щуры, жаворонки, ласточки и чечетки, трясогузки белые[346], которых камчадалы ожидают весною с великою жадностию и начинают от времени их прибытия новый год вешний.
В заключение сей главы сообщим мы реестр произрастающим, зверям, рыбам и птицам, с именами камчатскими, корякскими и курильскими, чтоб читателю при случае без труда справиться можно было, как какая из объявленных вещей от тамошних народов называется.
Глава 11. О насекомых и гадах
Ежели бы на Камчатке великая мокрота, дожди и ветры не препятствовали размножению насекомых, то б летом от них нигде покою не было для того везде почти тундра, озера и болота.
Плевки[347] по всей Камчатке во все лето ведутся и причиняют запасу превеликий вред, особливо во время рыбного промысла, ибо они вывешенную для сушенья рыбу в кратком времени так объедают, что одна только кожа остается. И в тех местах столь их много, что земля ими сплошь бывает как усыпана.
В июне, июле и августе месяцах, когда ясные дни случаются, весьма беспокоят комары и мошки[348], однако оное не так чувствительно, для того что люди бывают в то время у моря для промысла рыбы, где их из-за холода и непрестанных ветров немного ведется.
Клопы на Большой реке и Аваче появились недавно и завезены туда в сундуках и в платье, а на самой Камчатке и поныне их не примечено.
Бабочек из-за мокрой погоды и ветров весьма там мало, выключая места около Верхнего Камчатского острога, где их для суши и лесов довольнее. Некогда сии насекомые в великом множестве налетели на судно[349], которое было верстах в 30 от берега, и многие дивились, что они могут перелетать без отдыха такое знатное расстояние.
Также немного на Камчатке и пауков[350], чего ради камчатские бабы принуждены бывают искать их с великим трудом и прилежанием, когда желают быть чреватыми, и едят их перед совокуплением, по зачатии младенца и перед родами, для способнейшего разрешения от бремени.
Ничто так камчадалов, в земляных юртах живущих, не беспокоит, как вши и блохи, а особливо женский пол, у которых долгие и по большей части пришивные волосы. Я сам видел многократно, что некоторые женщины ничего больше не делали, как токмо вшей одну за другой беспрестанно из головы таскали; другие для уменьшения труда, подняв косы, рукою, как гребнем, чесали их над куклянками и сгребали кучами. Мужчины со спины стирают их дощечками и плетешками, которые нарочно для того делают. Камчадалы все вообще едали их, что делают и подлые китайцы, но будучи от казаков за то бранены, а иногда и биты, многие ныне того опасаются, однако мне сию мерзость случалось видеть.
Господин Стеллер слышал некогда, будто у моря находится насекомое, вше подобное[351], которое чрез скважины на коже в тело впивается, от чего люди во всю жизнь прежестокую болезнь чувствуют и другим способом не могут избавиться, как вырезыванием животного: чего ради тамошние жители, живя на рыбных промыслах при море, весьма оного опасаются.
Сие достойно примечания, что по всей Камчатке нет ни лягушек, ни жаб, ни змей: одних токмо ящериц довольно[352], которых камчадалы почитают шпионами, посылаемыми от подземного владельца для подсмотра за ними и для предсказания смерти: чего ради они прилежно наблюдают ящериц и, где ни завидят, терзают их в мелкие части, чтоб не могли дать известия пославшему их.
Ежели же случится уйти от них помянутому животному, то в великую печаль и отчаяние впадают, ежечасно ожидая смерти, которая иногда от уныния их и последует, к вящему утверждению прочих в суеверии.
Глава 12. О приливе и отливе Пенжинского моря и Восточного океана
По описании Камчатской земли надобно упомянуть здесь и о морях, окружающих оную, особливо о приливе и отливе оных; ибо хотя всякому довольно известно, что на всех больших морях, выключая немногие заливы, бывают приливы и отливы по два раза в сутки, и потому пространно писать об них излишне бы было, но довольно бы токмо объявить, что в тех морях, так как в других, бывают приливы и отливы.
Но понеже примечены мною некоторые обстоятельства, которых нигде читать мне не случилось, то небесполезно будет сообщить оные любопытным читателям, по крайней мере для того, что они могут подать повод к обстоятельнейшему исследованию прилива и отлива по другим морям, если не учинено того поныне.
Вообще полагается, что прилив и отлив дважды бывает в сутки, смотря по времени течения лунного, и что воды около полнолуния и новолуния случаются больше; однако о том не ведаю, писано ли где, что приливы и отливы неравны, и не в равное время прибывает вода и убывает, но смотря по старости луны, как то мною на Пенжинском море примечено.
И если справедливо общее оное мнение, что прилив и отлив по другим морям бывает равный и в равные часы, то камчатские моря имеют сходство токмо с Белым морем, где, как сказано мне, бывает, так же как в камчатских морях, одна большая вода, а другая малая в сутки, которую и поморяне, и камчатские жители называют манихою[353].
Чего ради и нужно объявить здесь об отмене оной и коим образом тамошние приливы и отливы бывают, как воды, большая – в маниху, а маниха – в большую, и когда переменяются; а для лучшего изъяснения сообщим и самые наши примечания, которые чинены в 1739 и 1740 годах по три месяца на каждый год.
Сообщим же и примечания флота капитана Ивана Фомича господина Елагина, которые чинены им при устье реки Охоты, около Курильских островов и в Петропавловской гавани, каким образом и в тех местах вода прибывает и убывает, ибо мне не случилось там делать наблюдения.
И хотя в них о примеченной мною перемене воды не объявлено, однако я изустно от помянутого господина капитана слышал, что и там бывает большая вода и маниха, почему должно думать, что надлежит быть там и перемене такой же.
А чтоб описание мое понятнее было, то должно сперва объявить, что морская вода, которою во время приливов губы при устьях рек наполняются, не всегда вся сбегает в моря, но по времени же старости луны смотря, и для того иногда губы оные во время отливов все обсыхают, и одна остается речная вода в берегах своих, а иногда бывают покрыты водою.
Вся вода морская во время отлива сбегает около полнолуния и новолуния, а когда прилив по отливе следует, то прибывает ее тогда близ восьми футов. Прилив продолжается около восьми часов, потом начинается отлив и продолжается около 6 часов, а морской воды убывает около трех футов.
После прилив начинается и продолжается часа с три, а воды прибывает меньше фута; наконец вода убывает, и вся вода морская сбегает в море досуха, а убыль оной часов с 7 продолжается.
Таким образом бывает прилив и отлив дни по три, от полнолуния и новолуния, а после большая вода будет меньше и высотою и временем прибывания и убывания, а маниха больше, также и прибылая морская вода, которая вся уходила в море, как выше показано, не вся в море сбегать имеет, и чем ближе время к четверти луны, тем меньше большой воды и маниха прибывает; а при убыли манихи больше остается в губах морской воды, наконец, около четверти луны большая в маниху и маниха в большую воду переменяются, которая перемена по 4 раза в месяц постоянно бывает.
Но сие читатель лучше усмотрит из приложенных примечаний, в которых означены часы[354] прилива и отлива, также число футов и дюймов прибылой и убылой воды и остатка морской воды в губах при речных устьях[355]. Перемену большой воды в маниху и манихи в большую полагаю я с того времени, когда одна вода в полденб, а другая в полночь или в 6 часов пред полуднем и пополудни прибывать и убывать начинают.
Еще должно объявить, каким образом чинены мною наблюдения. Столб, разделенный на парижские футы и дюймы, ставлен был при устье реки во время отлива полнолунного и новолунного так, чтоб нижняя черта, от которой начинается разделение, была в прямой линии с поверхностью реки, что учинить весьма не трудно было, прокопав малый канал от реки до столба, где его ставить надлежало.
Впрочем, должно признаться, что прибыли воды точно приметить нельзя, ибо вода прибывает валами; и для того за вышину прибыли надлежало брать влажность на столбе. Нельзя же по той причине доподлинно объявить и того, стоит ли вода после прибыли и убыли в одной мере хотя несколько времени.
Прилив и отлив морской воды – ненеприятное позорище. Когда прилив начинается, то вода малыми валами. как бы крадучись, в реку забирается, которые потом становятся больше и час от часу далее в реку пробираются до самой стрежи, между тем и в самую тихую погоду на устье рек делается страшный шум и валы ужасные с засыпью, от спора речной воды с морскою, до тех пор пока морская вода преодолеет, а тогда бывает совершенная тишина и такое стрмление морской воды в реки, что превосходит и самую быстрину речную.
Такой же шум и валы всегда случаются и во время отлива.
Часть третья. О КАМЧАТСКИХ НАРОДАХ
Глава 1. О камчатских народах вообще
Камчатка сколь дикое место по своему состоянию, столь и дикими народами обитаема. Иные из них живут как лопари, переходя с места на место с оленьими табунами своими; другие – по рекам, в Восточное и Пенжинское море текущим, не переменяя жилищ своих и имея от ловли рыбной или морских зверей пропитание, а иные по островам, лежащим около Курильской лопатки, питаясь морскими ж зверями, рыбою и всякими извергаемыми из моря и растущими около берегов вещами, как например, репою морскою, капустою[356], раками и пр.
Первые живут в юртах из оленьих кож, а прочие в землянках. Все вообще житием гнусны, нравами грубы, язычники, не знающие Бога и не имеющие никаких письмен.
Природных тамошних жителей считается три народа: камчадалы, коряки и курилы. Камчадалы[357] живут в южной части Камчатского мыса, от устья реки Уки до Курильской лопатки и на первом Курильском острову, называемом Шоумшчу.
Коряки в северных местах и вкруг Пенжинского моря до реки Нукчана, а вкруг Восточного океана почти до Анадыря; а курилы на втором Курильском острове и на других, до японского владения. Итак, камчадалы с южной стороны имеют в соседстве курилов, а с северной – коряков. Коряки смежны с чукчами, юкагирями и ламутками, а курилы – с камчадалами и японцами.
Камчадалов по разности языка можно разделить на два народа: северный и южный. Северный народ, который имеет свои жилища по реке Камчатке, с вершины до устья, и по берегу Восточного океана, от устья Уки-реки на юг до устья Налачевой, за столповой по справедливости почесться может: ибо оный и поступками в сравнении с другими лучше, и нравами не столь суров, и в языке нигде почти никакой не имеет отмены.
Напротив того, у прочих в каждом остроге особливое наречие примечается. Южный народ по Восточному морю от Налачевой до Курильской лопатки, а по Пенжинскому от Лопатки на север до реки Хариузовой имеет свои жилища.
Коряки разделяются просто на два же народа – на оленных и сидячих. Оленные с табунами своими с места на место кочуют, а сидячие живут при реках, как камчадалы. В языке имеют такую разность, что оленные сидячих едва разуметь могут, а особливо тех, кои смежны с камчадалами и многие слова их в своем языке употребляют.
Таким же образом разделяют некоторые и курильцев на дальних и ближних. Под именем дальних разумеются курильцы, на дальних и на втором Курильском острове живущие, потому что они выезжие с других островов; а под именем ближних, жители первого Курильского острова и Курильской лопатки. Но сие разделение несправедливо.
Ибо хотя объявленные первого острова и Курильской лопатки жители в языке своем, в обрядах и в телесном виде несколько от камчадалов и разнствуют, однако доподлинно известно, что они происходят от камчадалов, которых я называю южными; а помянутая разность происходит от соседства, обхождения и взаимного супружества с прямыми курилами.
Камчадалы, как северные, так и южные, называют себя ительмен – «житель», а в женском роде – ительма, которое название происходит от глагола ителахса – «живу», как пишет господин Стеллер. Кима ителахса значит «я живу», а мен – «человек»; ма ителахсан – «где он живет?».
Корни сих слов, по его ж объявлению, остались в языке камчадалов, которые живут между реками Немтиком и Морошечной. Всемилостивейшую государыню называют они коач аерем, то есть «государь, сияющий как солнце», без различия пола: ибо солнце на их языке коач, а государь – аерем.
Россиян вообще именуют брыхтатын[358] – огненные люди, по причине огненного оружия, которого они не видя прежде и не имея о стрельбе из него понятия, думали, что огонь не из ружья выходит, но что россияне огненное имеют дыхание. Коряки на их языке – таулюган, курильцы – кушин и кужин.
Камчадалы между прочим имеют такое смешное обыкновение, что [они никакого чужестранного слова в свой язык не принимают,] всякую вещь своим языком назвать стараются, смотря на сходство ее имени [на другом языке], на действия и на другие обстоятельства; буде же понятие какой вещи им трудно и сходства имени скоро не сыщут, то и чужестранное имя принимают, но так его испортя, что почти не будет иметь с сущим именем и подобия.
Таким образом священник у них называется богбог, без сомнения, для того что часто Бога упоминает; доктор – дуктонас, студент – сокейнахч (студеный); хлеб – брыхтатын аугч (российская сарана); дьячок – ки аангыч (морской острохвост – утка, которая по их мнению также, как дьячок, поет); колокол – кук, железо – оачу, кузнец – оазакиса, матрос – учавешинитах (наверх лазящий); конопатчик – калупасан, чай – сокосох (чайка); подполковник, который, будучи при следствии, многих вешал, – итахзашах (вешатель).
Оленные коряки сами себя называют тумугуту, россиян – мельгытангы, как уже выше объявлено, камчадалов – хончала, а о курильцах не знают. Сидячие себя называют чаучу, россиян, – так же как оленные, мелагытангы, камчадалов – нымылага, а курильцев – куинала.
Курильцы себя называют уйвут-ееке, курильцев неясачных, кои на дальних островах живут, – яункур, россиян – сиисиань, камчадалов – аругарункур, а про коряков не ведают.
Что значат названия, о которых знаменовании не упомянуто, того по причине грубости народов и неискусства толмачей не можно было проведать.
Впрочем, довольно видеть можно всякому, что мы ни одного народа собственным его именем не называем, но по большей части таким, каким они назывались от соседей, которые прежде от России завоеваны были, придав имени их свое окончание и несколько испортя. Таким образом камчадалов называем мы по-корякски, ибо камчадал от корякского хончала происходит; курильцев по-камчатски, ибо курилец от куши имеет свое начало.
О происхождении корякского имени хотя не известно доподлинно, однако Стеллерово о том примечание, что слово «коряк» происходит от хора (оленя), весьма вероятно: ибо казаки по приходе к сему народу, может быть, часто слыша слово хора или и видя, что благополучие помянутых иноверцев состоит в оленных табунах, прозвали их коряками, то есть оленным народом.
Чукчи, живущий в Чукотском носу немирный народ, называется также испорченным именем чаучу, которое общее есть всем сидячим корякам. Одно неизвестно происхождение имени юкагирь, с которым народом оленные коряки пограничны в севере.
Корякское имя едель, то есть волк, которым они называют юкагиров по причине пропитания их звериною ловлею, которую уподобляют волчьему хищению, за начало юкагирского наименования почесть сомнительно, хотя между обоими именами и есть некоторое сходство; особливо же что не знаем мы, как юкагиры сами себя называют и как соседи их, которые живут к Якутску ближе.
Что касается до языка камчатских народов, то их по числу народов три считается: камчатский, корякский и курильский; впрочем, каждый язык по разности наречия на особливые языки разделяется. В камчатском языке три главные наречия, одно употребляется у северных, а другое у южных камчадалов[359].
Сии два наречия так между собою различны, что можно бы их почесть и за два разные языка; однако камчадалы друг друга без толмача разумеют, хотя слова их наречий не имеют почти никакого сходства, чему господин Стеллер не без причины удивляется. Третьим наречием можно почесть язык, которым говорят жители Пенжинского моря, от Воровской реки до Тигиля, и который состоит из обоих вышеописанных наречий и из некоторого числа корякских слов.
В корякском языке[360] два же наречия, одно оленных коряков, а другое сидячих. О корякском языке хотя и не известно доподлинно, сколько в нем наречий: ибо подданные российские говорят одним языком, а о других и сами не знают, однако сомневаться почти не можно, чтоб у них по разным островам не было в языке по крайней мере такой же отмены, какова у камчадалов южных и у сидячих коряков по разным острожкам примечается.
Камчатский язык выговаривается половиною в горле и половиною во рту. Произношение их языка тихо, трудно, с протяжением и удивительным тело-движением, а сие показывает людей боязливых, раболепных, коварных и хитрых, каковы они и в самом деле.
Коряки говорят из всего горла с великим криком и замешательством: слова в языке их долги, но слоги коротки, начинаются по большей части с двух гласных и на гласные же кончаются, как, например, уемкай (важенка, или неезжалый олень). Нравы сего народа согласны с языком их, как в описании его объявлено будет.
Курилы говорят тихо, плавно, свободно и приятно. Слова в языке их посредственны, гласных и согласных в них умеренно; но и самый народ всех диких народов добронравнее, осторожнее, правдивее, постояннее, обходительнее и честолюбивее.
Глава 2. О происхождении названия камчадал и камчатского народа по одним токмо догадкам [361]
Хотя и выше сего объявлено, что звание камчадал происходит от корякского имени хончала, однако причины не показано, с чего коряки камчадалов так называют, и для того должно сообщить здесь изъяснение.
Некоторые пишут, аки бы помянутый народ камчадалами от россиян прозван по реке Камчатке, которая до их еще прихода называлась Камчаткою, по имени славного воина Кончата, и аки бы россияне от тамошних язычников чрез знаки приметя, что великая оная река Коншатка у них именуется, всех тамошних жителей прозвали камчадалами.
Но сие есть искусный вымысел и предрассуждение: 1) для того что россиянам с камчадалами чрез знаки говорить не было нужды: ибо при них довольно было толмачей из сидячих коряков, которые камчатский язык совершенно знают; 2) что имя Кончат камчадалам неведомо; 3) а хотя бы того имени и был у них человек, то река не могла прозваться его именем: ибо камчадалы ни рек, ни озер, ни гор, ни островов именем людей не называют; но дают им имена по неким свойственным им качествам или по сходству с другими вещами; 4) что Камчатка-река не Коншаткою, но Уйкоалом, то есть большою рекою называется, как уже выше объявлено.
А с чего коряки камчадалов зовут хончала, о том хотя доподлинно объявить и нельзя, для того что коряки и сами причины тому не ведают, однако не без основания думать можно, что хончала есть испорченное слово из кооч-ай, что значит жителей по реке Еловке, которая течет в Камчатку и Кооч называется, как в первой части сего описания показано.
Камчадалы, кроме общего имени ительмен, различают себя большей частью прозванием рек или других урочищ, где они жилища свои имеют: так, например, кыкша-ай – житель при Большой реке, суачу-ай – житель при Аваче, кооч-ай – еловский житель и пр.: ибо ай, приложенное к званию реки или другого какого урочища, значит жителя того места, к которому прилагается, так как ительмень вообще камчатского жителя.
Которые Кончата славным воином тамошних мест называют, те в одном том ошиблись, что храбрость оную одному человеку приписали, которую надлежало приписать всем еловским жителям, из которых каждый коочь-ай, или кончат, называется.
Ибо сие самая правда, что еловские жители издревле почитались храбрыми и славны были перед прочими; чего ради и корякам, как по соседству, так и по той знати под именем своим кооч-ай, которым они и от других камчадалов называются, были ведомы.
О перемене кооч-ай на хончала и хончала на камчадала, из-за нарочитого сходства имен, немногие, чаю, сомневаться будут, особливо которым известно, коим образом и в самых европейских языках чужестранные слова портятся, а по тамошним местам тысячи оному примеров показать можно, как не токмо язычники, но и самые россияне чужие звания портят.
Так, например, из Ус-кыг, то есть Ус-речка, сделаны у них ушки, из Кру-кыг – крюки, из Ууту – утка, из Кали-кыг – халилики, из Кужи – курил, или курилец и пр.
Что ж касается до происхождения камчатского народа, до прежнего места жилищ их, до преодоления в сии места и до времени переселения, того хотя с такою исправностию, какова требуется по исторической достоверности, показать и невозможно, ибо дикий оный народ, у которого все доказательства древности состоят в словесных преданиях, и сам ничего о том не ведает, но наипаче утверждает, что они на сем месте сотворены и ни в какие другие места никогда не переселялись, а творцом своим и прародителем почитают Кутху, который прежде живал на небе, как о том ниже объявлено будет пространнее, однако по склонности, по внешнему виду, по обычаям, по имени, по языку, платью и по другим обстоятельствам думать можно, что камчадалы в древние годы[362] переселились туда из Монголии[363], которой древности Стеллер приводит следующее в доказательство:
1) что камчадалы не знают, откуда они происходят, потеряв о том все предания [по причине древности]; чего ради верить начали, что Кутху на том месте их создал, как выше показано;
2) что они до прихода российских людей ни о каких других народах нимало не знали, выключая соседей своих, коряков и чукчей, а о японцах и курильцах уведали они не весьма давно, или по причине бывшего торга с ними, или потому что иногда выкидывало на берега их японские бусы;
3) что сии народы весьма умножились, невзирая на то что ежегодно много их погибало от катящегося с гор снега, от бурь, от зверей, от потопления, от самоубийства и от войны между собою;
4) что они великое имеют знание в тамошних натуральных вещах, какую они имеют силу и к чему угодны, чего в краткое время опытами изведать не можно, тем наипаче что для такого исследования больше четырех месяцев в году не остается: ибо зима там долгая, а лето короткое, но и то время надлежит им употреблять на рыбную ловлю, как на главное пропитание;
5) что инструменты и всякая домовая посуда разнятся от посуды всех других народов и что по обстоятельству их жития и нужды так хитро сделаны, что не видав образца, и разумному трудно выдумать; такого же состояния их санная езда на собаках;
6) что нравы их грубы, и склонность не разнствует от бессловесных животных, ибо они пекутся о удовольствии токмо плоти, которое почитают за вящее благополучие, а о душе не имеют и понятия.
Что ж они произошли из Монголии, а не от других народов, то есть ни от татар, по эту сторону Амура живущих, ни от курильцев, ни от японцев, о том думать побуждают нижеописанные обстоятельства. От поколения татар не можно, кажется, им быть, для того что в противном случае при своем переселении, конечно, заняли бы они места по Лене, которыми ныне владеют якуты с тунгусами: ибо они и по довольству к содержанию удобнее камчатских, и никем не были обитаемы.
Буде же думать, что они в тех местах живали, но после выгнаны якутами по приходе их в те места, как тунгусы, которые ныне живут в средине между братскими и якутами, то якуты бы и об них, так как о тунгусах, имели хотя малое известие, чего однако же не примечено.
Что они не от рода курильского, оное доказывается нравами и совершенным несходством в телесном виде; а что не от японцев, то вероятною древностью их переселения в те места, которое, кажется, случилось, прежде нежели японцы от китайцев отпали и поселились на нынешнем месте. [Таким образом, кажется, не останется иного места происхождения сего народа, кроме Монголии, а переселение их, может быть, учинилось задолго до разделения монархии Чингисхана Великого и прежде происхождения тунгусов и монголов.]
Причина тому, что камчадалы об употреблении железа и о железной руде, также и о других металлах, не ведают, хотя монголы назад тому более двух тысяч лет и ружейный снаряд, и домовые инструменты из железа делать начали, так как татары из меди ножи и кинжалы.
Почему вероятно, что камчатские народы в начале самодержавного владения князей в восточных странах Азии удалились к морю, так как лопари, остяки и самоеды, убегая от нашествия других народов в Европе, и по берегу Пенжинского моря дошли до Камчатки.
Ежели же бы камчадалы не старе тунгусов были переселение, то бы тунгусы при случае своего бегства не преминули дойти до Камчатки как до места, безопаснейшего по отдалению. Что ж те места заняты были столь многочисленным народом, что тунгусы, невзирая на храбрость свою, не могли против них отважиться, то непосредственно следует, что они задолго до прихода тунгусов поселились и умножились.
Что касается до прежних жилищ камчатского народа, то они, кажется, жили за Амуром в Монголии и прежде с монголами были один народ, а оное доказывается следующими доводами. 1) Что в камчатском языке[364] много слов, которые имеют монгольское или китайское свойство по окончаниям на онг, инг, оанг, чин, ча, чинг, кси, ксунг; однако много бы того было, если бы кто многих и целых слов и согласных речений потребовал; ибо камчатский язык в одном народе и в одной земле диалектами разнится; но довольно для свойства языка и того, почему европеец, не учась языкам, знает из одного произношения, кто говорит по-немецки, кто по-французски, по-итальянски и пр.; наипаче разность слов сама доказательством, что переселение камчатского народа в самые древние времена было и что поныне осталась одна тень сходства между языками, а не самое сходство, так как в еврейском и татарском.
В утверждение сего может служить, что камчатский язык с монгольским не токмо в словах имеет сходство, но в склонении и произвождении: ибо в монгольском языке сие особливое, что много первообразных. 2) Что камчадалы, так как и монголы ростом низки, телом смуглы, не мохнаты, черноволосы, малобороды, лицом калмыковаты, с покляпыми носами, косолапы.
Глаза у них впалы, брови малы и редки, брюха отвислы, ноги и руки малы и тонки, походка тихая. Сверх того, робость, хвастовство, раболепность к строгим, упрямство и презрение к ласковым обоим народам свойственны.
[Но хотя рассуждение г-на Стеллера благоразумно, однако при том нахожу я некоторые причины к сомнению: 1) что вышеобъявленных окончаний в камчатском языке отнюдь не находится, как читатель может сам видеть из приобщенного при конце части сей собрания слов различных наречий; 2) как могли препятствовать камчадалы прихождению тунгусов ближе к Камчатке, когда между ними и тунгусами и в то время коряки жили; разве он под именем камчадалов и коряков включает.
Но если сие принять и положить, что коряки и камчадалы один народ и в одно время или несколько лет спустя одни после других переселились, то удивительно, отчего у коряков и камчадалов такая разность в языке, когда они всегда в соседстве жили и имели обхождение?
Между славянскими и другими языками, которые происходят от одного начала, везде есть остатки коренных слов как сущее доказательство их происхождения, хотя разделение народов за многие веки случилось и хотя народы одного языка не имеют между собою никакого почти сообщения, а в языке корякского народа (оленных разуметь должно) трудно сыскать слово, которое бы походило на камчатское, не упоминая о разности окончаний, которые тому не могут препятствовать.
Но может ли сие служить к подтверждению авторова[365] мнения, что сидячие коряки говорят смешанным языком из камчатского и корякского, о том искуснейшим рассуждать оставляется.
А мне по причине помянутой разности языка сомнительно и происхождение камчатских народов из Монголии: ибо кроме того, что нет вышеупомянутых окончаний, которые от г-на автора приводятся в доказательство, не можно сыскать ни слова, которое бы хотя несколько походило на маньчжурское, как то от искусных в маньчжурском языке подтверждается.
Рассеяние чуди по разным странам и разделение на разные народы, которые ныне под именем лопарей, остяков, вогуличей и пр. известны, хотя также в древние времена случилось, однако, по объявлению знающих, у всех народов в коренных словах примечается некое сходство с чудским языком; для чего ж бы не быть тому же у коряков и камчадалов с маньчжурами, особливо (что с коряками в соседстве живут тунгусы маньчжурской породы, которые, по объявлению автора, не недавно ж в те места переселились?
Внешний вид и страсти – не великое, по моему мнению, доказательство; особливо что почти все азиатские народы лицом широки, волосом черны, голотелы, робки, коварны и хитры, хотя по разности климата и разнствуют.
Сие самое принуждает меня оставлять в сомнении авторово решение вопроса, откуда Америка получила жителей: ибо, по его мнению, нет нужды ссылаться ныне на людей прежде Адама или на селения, которые в древние времена заведены африканским флотом, для того что Камчатка под 56° широты отстоит не более 50 миль от Америки и на оном расстоянии многие острова в проливе находятся.
Что касается до американцев, которых автор почитает за корякский народ, доказывая сходство обоих народов в росте, в лице, в волосах, в произношении из горла, в платье, в лодках, в приготовлении сладкой травы и тоншича, в рубашках из кишок китовых, в шляпах, в украшении лица рыбьими костями, в обыкновении дарить иностранных орлиными и сокольими крыльями, в том я ни спорить не могу, ни согласиться, для того что мне неизвестны объявленные автором обстоятельства.
Но его решение вопроса, откуда жители в Америке, кажется мне не довольным к совершенному доказательству их происхождения. Ибо хотя положить, что американцы корякской природы, хотя, по близости расстояния между Чукотским носом и Америкою могли переезжать из Америки в Азию и из Азии в Америку, однако из того столь же мало следует, что американцы из Азии, так и то, что коряки из Америки.
Но, по моему мнению, последнее с большим еще основанием утверждать можно, ибо кажется странным, чтоб бесчисленное множество американцев произошло от коряков, которых всех купно с камчадалами и чукчами не будет и тридцати тысяч. Разве так думать, что большая часть переселилась в Америку, а на Камчатке остались немногие люди. Но сие искусным в языках и испытателям в языках и испытателям древности оставляется на рассуждение.
Может быть и то не без основания заключается, что в Америке жители из Африки, и ежели то правда также и объявленное сходство американцев с коряками, то коряков можно почесть за народ американский, которые по какой-нибудь причине принуждены были оставить отечество и поселиться в сей стране, однако в обоих случаях не можно сказать, чтоб американцы произошли от корякского народа, но паче что коряки некая часть американцев.][366]
Глава 3. О прежнем состоянии камчатского народа
До покорения российскому владению дикий оный народ жил в совершенной вольности; не имел никаких над собою начальников[367], не подвержен был никаким законам и дани никому не плачивал. Старые и удалые люди имели в каждом острожке преимущество, которое, однако же, только в том состояло, что их советы предпочитались; впрочем, было между ними равенство, никто никем повелевать не мог и никто сам собою не смел другого наказывать.
По внешнему виду сей народ и сходен с другими сибирскими народами, и некоторую имеет отмену, почему оный легко распознать можно, как уже выше показано.
Сходство состоит особливо в том, что они телом смуглы и черноволосы, что глаза у них малы и лица плоски; а несходство, что лица у камчадалов не столь продолговаты и скуласты, как у других народов, что щеки у них одутловаты, губы толсты и рот превеликий, роста все по большей части среднего, плечисты и присадисты, особливо кои живут при море и морскими зверями питаются. Великанов по всей Камчатке не примечено.
В житье гнусны, никакой чистоты не наблюдают, лица и рук не умывают, ногтей не обрезают, едят из одной посуды с собаками и никогда ее не моют, все вообще пахнут рыбою, как гагары, волосов на голове не чешут, но расплетают на две косы, как мужчины, так и женщины.
У которых баб долгие косы, те для красы расплетают их на многие мелкие косы, а потом в две большие соединяют и, закинув на спину, связывают на конце веревочкой. Когда волосы из кос выбиваются, то пришивают их нитками, чтоб были гладки, и потому они столь вшивы, что рукою, как гребнем, подняв косы, их чешут и, сметая в кучу, пожирают, как выше показано.
А у которых волосы малы, те парики объявленным образом сделанные носят, которые весом бывают до десяти фунтов и голову сенною копною представляют; впрочем, женский пол красивее и, кажется, умнее, чего ради из баб и из коекчучей их больше шаманов, нежели из мужеского пола[368].
Платье носят из звериных кож; питаются кореньем, рыбою и морскими зверями. Живут зимою в земляных юртах, а летом в балаганах; в зимнее время ездят на собаках, а летом, где судовой ход, батами, а где нет, пешие ходят. Тяжести мужчины на плечах, а женщины лбом носят.
О боге, пороках и добродетелях имеют развращенное понятие. За вящее благополучие почитают объедение, праздность и плотское совокупление; похоть возбуждают пением, пляскою и рассказыванием любовных басен по своему обыкновению. Главный у них грех – скука и неспокойство, которого убегают всеми мерами, не щадя иногда и своей жизни.
Ибо, по их мнению, лучше умереть, нежели не жить, как им угодно. Чего ради прежде сего самоубийство было у них последний способ удовольствия, которое до самого их покорения продолжалось, а по покорении так было умножилось, что из Москвы нарочные были указы, чтоб россиянам не допускать камчадалов до самовольной смерти[369].
Впрочем, живут они беззаботно, трудятся по своей воле, думают о нужном и настоящем, будущее совсем оставя.
Богатства, славы и чести не ведают, чего ради нет между ними сребролюбия, любочестия и гордости, но токмо роскошь и похоть со своими плодами, а притом ярость, ненависть и мщение, чего ради и войны, как между собою, так и с соседними народами, имели они не для распространения земли, ни для приобретения власти, но по причине какой-нибудь обиды или для похищения съестных припасов, а наибольше для девок, которых они могли в жены брать с меньшим трудом, нежели как добровольно, ибо им жены весьма доставались дорого, как о том в своем месте объявлено будет.
По той же причине и торги у них не для богатства были, но для получения нужного к содержанию. Корякам давали они соболей, лисиц, рослые белые собачьи кожи, сушеный мухомор и другие мелочи, а от них получали шитое оленье платье и кожи.
Читать бесплатно другие книги:
