Изображение военных действий 1812 года Барклай-де-Толли Михаил
Барклай находился при последней колонне и следовал с нею, в виде резерва, за авангардной колонной графа Гиулая, пошедшей на Лангр, по большой Парижской дороге, через Момбельяр и Везуль. Ему предписано было от Шварценберга быть во всегдашней готовности подкрепить ту из остальных колонн, которая первая подвергнется неприятельскому нападению.
Дождь, снег, оттепели и морозы попеременно затрудняли переходы, но не останавливали войск, благодаря настойчивости и деятельности императора Александра. 9 января Барклай де Толли пришел с своей колонной в Лангр, куда вскоре прибыли и все три союзные монарха, а также князь Шварценберг. Тут, в продолжение шести дней, происходили обсуждения и совещания, имевшие целью решение вопроса: должно ли довольствоваться приобретенными успехами и заключить с Наполеоном мир, или продолжать войну, с тем чтобы, в случае благоприятного хода ее, восстановить в Европе порядок вещей, существовавший до Французской революции?
Мнения были различны, но наконец все согласились с предложением императора Александра: продолжать войну и в то же время вступить в переговоры с Наполеоном. Город Шатильон на Сене был избран местом конгресса. Не знаем, какого мнения был и в какой степени участвовал в этих совещаниях Барклай де Толли. Мы имеем за это время в руках наших только любопытное письмо его к господину Майеру, которое и приводим здесь в русском переводе.
Оно писано 15 января и заключается в следующем: «Если я не отвечал вам до сих пор, то причиной этому море занятий, меня осаждающих. Как видите, мы теперь во Франции, и главная наша квартира в 60 лье от Парижа, а передовые войска большей частью уже дошли до Троа и Шалона. Таким образом, мы можем считать себя почти у цели наших трудов. Дай Бог, чтобы это скоро исполнилось, потому что нам нужен отдых.
Желательно бы было мне слышать, что говорят теперь те… которые, не зная причин, руководивших меня в моих действиях, позволяли себе так дерзко и громко осуждать меня? Если Россия выйдет из этой великой борьбы и, с бессмертной славой как бы перерожденная, станет на высшую степень величия и могущества, то это должно будет приписать благоразумно составленному плану войны 1813 года, и если мы видим неслыханное и невиданное доныне явление, что столь многосложный союз существует и с энергией стремится к достижению одной, общей цели, то за это обязаны мы твердости и неутомимости нашего Государя, действующего с постоянным терпением и неусыпной заботливостью».
Едва было решено: в одно и то же время продолжать войну и вести переговоры, как Наполеон, возвратясь из Парижа, начал наступательные действия против союзников, обратясь прежде всего на расположенную в Бриенне, Лемоне и их окрестностях Силезскую армию. Немедленно, 17 января, начались движения в Главной армии, и в тот же самый день последовало под Бриенном первое сражение союзников во Франции.
В нем участвовали только наши войска Силезской армии. Имея дело с превосходным неприятелем, Блюхер отступил к Трану, куда между тем прибыли, через Бар-сюр-Об: император Александр, король Прусский и Шварценберг из Шомона, и Барклай из Лангра. 20 января последовала новая, жаркая битва у селения Ла-Ротьер, где французами предводительствовал сам Наполеон, а нашими и прусскими войсками Блюхер.
Победа осталась на сторони союзников. Прусский полководец распоряжался в виду обоих союзных монархов и в присутствии Шварценберга и Барклая де Толли, но оба эти главнокомандующие были только простыми зрителями боя, предоставив Блюхеру вполне распоряжаться. «Ни лица их, ни речи, пишет Данилевский, – не обличали в них ни малейшего признака зависти.
Напротив, они старались содействовать Блюхеру советом и готовностью отправлять на его подкрепление войска, бывшие под их начальством. Нельзя не почтить признательным воспоминанием такой благородной черты их души и не упомянуть, что и по своей высокой нравственности они являлись достойными исполнителями повелений добродетельных монархов».
За Ла-Ротьерское сражение все три главнокомандующие были награждены золотыми шпагами, украшенными лаврами и алмазами. На другой день Барклай участвовал в совещании, происходившем в Бриеннском замке, насчет дальнейших действий против Наполеона, и потом пошел с своей частью армии, т. е. с резервами, к Вандевру, а оттуда, последовательно, в Бар-сюр-Об, Троа и Пон-сюр-Сен, откуда войска Главной армии, вследствие успехов, одержанных Наполеоном над Блюхером, перешли к отступлению, продолжавшемуся до самого Лангра.
Отсюда они двинулись опять вперед, до Арсис-сюр-Об, где 8 и 9 марта произошло новое сражение, окончившееся в пользу союзников. Барклай, с вверенными ему резервами, стоял тут позади генерала Вреде, занимавшего с баварскими войсками Арсис, и во время боя подкреплял их своими гренадерами, кирасирами и артиллериею, чем значительно способствовал успеху дела.
Накануне сражения император Александр, прибыв на высоты при Мениль-Лаконтес, где стояла наша гвардия, сошел с лошади и, долго ходя с Барклаем, взад и вперед, по полю, выражал ему свое неудовольствие на австрийских генералов. «Эти господа наделали мне много седых волос», – сказал государь, между прочим, Барклаю.
Всегда строгий блюститель порядка, Барклай де Толли, еще до Ла-Ротьерского сражения, отдал приказ, долженствовавший успокоить мирных жителей тех мест, чрез которые надлежало проходить нашим войскам. «Доброе расположение жителей, в недрах самой Франции, – сказано было в приказе, – поставляет нас в обязанность не считать никого из них нашими неприятелями, исключая тех, кои подъемлют против нас оружие, а потому всякое насилие накажется смертью.
Начальники войск, в обязанность коих вменяю я строго за сим наблюдать, употребят все зависящие от них меры к недопущению всякого своевольства и наглостей. Не посрамим лавров, осеняющих воинов, сражающихся за спокойствие Европы. И да будет мир обязан им миром». Повеление Барклая было исполнено во всей возможной точности, и сами французы отдают должную справедливость поведению наших войск, со славой подвизавшихся на пространстве между Рейном и Сеною.
Чрез несколько дней после Арсисского сражения, в главной квартире союзных государей, Сомпюи, происходило новое, важное совещание: идти ли, соединенно с Силезской армиею, на Наполеона и в гораздо превосходнейших силах атаковать его, или, скрывая от него наши движения, направиться прямо на Париж? Мнение Барклая де Толли, с которым сначала почти все согласились, состояло в том, чтобы следовать за Наполеоном и напасть на него, но император Александр решился идти на столицу Франции.
Через день после этого, 13 марта, произошло замечательное Фершампенуазское сражение, открывшее союзникам беспрепятственный путь к Парижу. При самом начале дела Барклай де Толли узнав, что войска наследного принца Вюртембергского и графа Палена вступили в дело с превосходными силами, поручил цесаревичу Константину Павловичу атаковать правое крыло неприятеля, полками 1-й кирасирской дивизии, лейб-гвардии драгунским, лейб-гвардии уланским и ротой гвардейской конной артиллерии. Отличные эти войска блистательно исполнили свое назначение и, решительными атаками, при содействии других войск, разбили французов наголову.
Неприятель принужден был броситься, через Конантре, к Фершампенуазу. 17 марта союзные армии уже были в виду Парижа и, вскоре после полудня, двинулись в трех колоннах против войск, собравшихся для защиты города. Правая колонна, Блюхера, пошла на Мери, Вильпент и Дюпьи; левая, наследного принца Вюртембергского, направилась к Венсенну, а средняя, Барклая де Толли, состоявшая из всех русских войск Главной армии, двинулась большой дорогой на Бонди.
Французы упорствовали в удерживании Бондийского леса, но были вытеснены из него графом Паленом. Генерал Гельфрейх занял Роменвиль. В 5 часов следующего утра началось общее нападение. Раевский, начальствовавший, после раненного под Бар-сюр-Об графа Витгенштейна, корпусами князя Горчакова и принца Евгения Вюртембергского, с успехом атаковал неприятельские войска, расположенные у Нантена и Бельвиля, но по малочисленности своей не был бы в силах удержать за собой место боя, тем более что назначенная для атаки Монмартрских высот армия Блюхера и направленный против Венсеннского леса корпус наследного принца Вюртембергского еще не прибыли и только через несколько часов могли вступить в дело.
Между тем в Париже с часу на час ожидали Наполеона. В таком положении дел, одна только решительность и быстрота действий могли отнять у неприятеля надежду на успех сопротивления и увенчать победой намерения союзных государей. Соображая все обстоятельства дела и все последствия неудачи, Барклай, не теряя ни минуты, послал на подкрепление Раевского гренадерский корпус, с Прусской и Баденской пешей гвардией, и этим своевременным распоряжением остановил натиск французов.
Пространство между Пантеном, Бельвилем и Роменвилем осталось окончательно за союзниками. Пушечный и ружейный огонь продолжался еще по всей линии, когда, около 11 часов утра, вправо от Раевского, показались передовые колонны Силезской армии. Как скоро артиллерия их начала действовать, французы открыли по ней огонь из своих батарей и возобновили усилия отнять у союзников Пантен, но и на этот раз были удержаны присланными Барклаем подкреплениями. Между тем и наследный принц Вюртембергский приблизился к Венсенну.
Извещенный об этом, Барклай велел произвести решительное нападение уже со всех сторон и подкрепил атакующих нашей 2-й гвардейской пехотной дивизией, приведенной генералом Ермоловым, и четырьмя батальонами прусской пехоты, под начальством принца Вильгельма Прусского. Пользуясь выгодами своей позиции, французы оборонялись упорно, но не могли устоять против быстрого и дружного натиска союзников.
Русские, пруссаки, баденцы, соревнуя друг другу в храбрости, одолели все препятствия и, быстро овладев высотами между Пантенской и Бельвильской заставами, ворвались на штыках в предместье Парижа. С таким же успехом наши гренадеры овладели Бельвилем и лежащим влево от него селением Мениль-Монтань, и проникли, чрез предместье, до городских ворот. Блистательные эти успехи, за которыми последовало взятие Монмартра, Венсеннского леса и, влево от него, селения Шарантон, – решили участь Парижа: столица Франции покорилась союзникам.
Оценивая важность распоряжений Барклая де Толли в решительный день 18 марта и великие заслуги, в продолжение всей войны им оказанные, император Александр, тут же, на месте только что стихшей битвы, поздравил его генерал-фельдмаршалом. Возвышение изумительное, если вспомним, что за семь лет перед тем Барклай был еще генерал-майором; но возвышение, вполне заслуженное и всеми таким признанное.
Расположив главную свою квартиру в Роменвиле, Барклай участвовал, 19 марта, в торжественном вступлении союзных государей и части их войск в Париж. Через день Блюхер сложил с себя, по болезни, звание главнокомандующего Силезской армией. По желанию короля Прусского, начальство над ней было поручено Барклаю де Толли, который по этому случаю и поместил Главную свою квартиру в Мо. Начальство над российско-прусскими резервами перешло к цесаревичу Константину Павловичу.
Падение Парижа положило конец владычеству Наполеона, и на престоле Франции были восстановлены Бурбоны. Новый король, Людовик XVIII, в самом начале своего воцарения возложил на Барклая звезду и ленту ордена Почетного легиона, а король Шведский Карл XIII прислал ему орден Меча 1-й степени. По заключении мира, Барклай де Толли сопутствовал императору Александру в Лондон и, по возвращении оттуда, получил следующего содержания рескрипт от короля Прусского: «Армии императора вашего, верного моего союзника, были соединены с моими, храбростью и перенесением стольких трудов, для цели, ныне достигнутой.
Мир прекратил это соединение, но он никогда не изгладит из памяти всех того единодушия, доброго согласия и геройского духа, с которыми только и можно было одержать столь решительную победу.
Я прошу вас, господин генерал-фельдмаршал, быть истолкователем моим перед армиями императора, государя вашего, в изъявлении моих чувствований, которые везде меня сопровождать будут, и объявить им, что воспоминание о том времени, в которое я был свидетелем беспрерывных опытов доблестей храбрых Русских войск, пребудет для меня всегда драгоценно и всякий раз будет возобновлять во мне чувство уважения к ним.
Вам лично не имею я надобности повторять уверение в том благорасположении, которым я к вам преисполнен; надеюсь, что оно вам довольно известно».
Когда получен был этот рескрипт, наши войска уже находились на возвратном походе из Франции и к осени достигли России, исключая некоторых частей, оставленных в Варшавском герцогстве. В самой Варшаве, с 30 июля, была главная квартира Барклая, имевшего под начальством своим шесть пехотных корпусов: графа Витгенштейна, принца Евгения Вюртембергского, Дохтурова, Раевского, Сакена и графа Ланжерона.
В октябре того же года, корпуса эти, заключавшие в себе и кавалерийские дивизии, вместе с 2-ю и 3-ю гренадерскими дивизиями, Ермолова, составили собой 1-ю армию, вверенную Барклаю де Толли, который с этого времени и начал подписываться: Главнокомандующий 1-й армией. До прибытия в Варшаву, с мая 1813 года, он имел звание главнокомандующего всеми армиями. Беннигсену поручено было начальство над 2-ю армиею.
В Варшаве Барклай де Толли особенно начал чувствовать ослабление сил, изнуренных ранами, трудами, душевными огорчениями, в Отечественную войну испытанными, а всего более, как он сам говорил, Кваркенским переходом. Вследствие этого он просил дозволения удалиться на некоторое время от всех дел. Император Александр соизволил на просьбу фельдмаршала, но писал, что вверенная ему армия, «никогда и ни в какое время не должна выходить из-под его начальства».
Бегство Наполеона с острова Эльбы, куда он был удален по своем отречении, и происшедшее, вследствие того, движение наших войск во Францию, воспрепятствовали отпуску Барклая. В начале апреля 1815 года он повел к Рейну армию, состоявшую из 225-ти тысяч человек, со включением парков и всех лиц, к военному управлению и обозу принадлежавших, и через два месяца был в пределах Франции, с 2-й и 3-й гренадерскими дивизиями, с корпусами: Дохтурова, Раевского, Сакена, Ланжерона и взятым из 2-й армии 7-м пехотным корпусом, Сабанеева.
Из всех этих войск, кроме корпуса графа Ланжерона, отделенного для блокады крепостей в Эльзасе, составлены были три колонны, порученные: правая – Дохтурову, средняя – Сакену, левая – Раевскому. Прочие два корпуса, Витгенштейна и принца Вюртембергского, выступили гораздо позже и до Рейна не доходили. Императоры Александр и Франц, а потом и король Прусский следовали при колонне Раевского. Баварцы составляли арьергард предводимой Барклаем армии, а Вюртембергский наследный принц прикрывал правый ее фланг.
Между тем Веллингтон, с английскими, и Блюхер, с прусскими войсками, решительной победой при Ватерлоо, одержанной 6 июня, уничтожив все замыслы Наполеона, заставили его вторично отказаться от престола и открыли союзникам беспрепятственный вход в Париж. Узнав об этих происшествиях, император Александр писал Барклаю, собственноручно: «Известие об отречении Наполеона справедливо, и генерал Рапп сообщил нам его формально.
Но сие происшествие не должно нисколько нас останавливать, и мы единогласно решили продолжать военные действия по-прежнему. Нам необходимо иметь в своих руках Наполеона, выдачи коего настоятельно требуем. Мы не можем равномерно терять военных выгод, доселе приобретенных. И так, с помощью Божиею, идем вперед, довершим благое дело! Если крепости будут входить в переговоры с нами, дабы почитать их принадлежащими королю Французскому, то подобных сношений не отклонять, а мне немедленно доносить.
С благословением Всевышнего, с пособием таких полководцев, как вы, и с храбростью непобедимых наших войск, надеюсь привести к желаемому концу новую войну и достичь до благодетельного для целой Европы мира». Почти вслед за этим рескриптом подошли к левой колонне Прусская гвардия и гренадеры и, по воле своего государя, поступили под непосредственное начальство Барклая. Герой Кульма и Парижа выразил королю Фридриху-Вильгельму, в особом письме, свою признательность, за поручение его начальству войск, составлявших цвет Прусской армии.
По словам генерала Данилевского, в этом походе Барклай, «нося звание главнокомандующего, только объявлял высочайшие повеления. Донесения привозились прямо к Государю; приказания о движении войск и о направлении колонн отдавались равномерно его величеством; все бумаги, заключавшие в себе некоторую важность, писаны были собственноручно императором».
Известив армию о победе над Наполеоном и о занятии передовыми союзными войсками Парижа, Барклай де Толли неусыпно заботился, чтобы предводимые им войска постоянно сохраняли тот дух устройства, которым отличались в предшествовавшем походе. «Сохранение дисциплины и порядка службы, – говорил Барклай в приказе своем, отданном 29 июня, в Шалоне, скромное и тихое обращение с жителями и вообще доброе поведение ваше, храбрые воины, во всех союзных нам землях и даже во Франции, покрыли вас новым блеском славы, тем драгоценнейшей, что слава сия нераздельно одним вам принадлежит.
Существенная от того польза очевидна: вы везде все необходимое находили без насилий и вымогательств; после тягостных трудов похода имели отдых, никем не встревоженный, и за вами всюду следуют похвала, благодарность и удивление. Само Провидение благословляет и охраняет вас. Оно не потребовало крови столь достойных воинов, для низложения и уничтожения врага, и война, угрожавшая упорством и жестокостью, при сильной помощи Всемогущего Бога, наказующего злых и поборающего правым, одним ударом союзников наших почти уже окончена.
Всемилостивейший Государь удостаивает особенного внимания Своего настоящее поведение ваше, и я имею от его императорского величества приятнейшее для меня поручение изъявить всем чинам армии высочайшую признательность, в особенности господам корпусным, дивизионным и прочим частным начальникам, к коих усердию, попечительности и наблюдению относится наиболее сия достохвальная черта в наших войсках.
При нынешнем расположении армии на кантонир-квартирах, до времени, пока во Франции водворится совершенное и для всей Европы необходимое спокойствие, требуется от вас, воины, то же скромное и тихое поведение и то же дружелюбное обращение с жителями, которым доселе вы отличались и заслужили толико лестную похвалу от всей Европы и признательность от всемилостивейшего государя.
В исполнении точной на сие воли его величества не может и не должно быть никакого препятствия, ибо когда вам не было трудно вести себя таким образом в долговременном и тягостном походе, то тем легчайшая представляется теперь к тому удобность при расположении в широких и покойных кантонир-квартирах.
Начальники ваши обязываются доставлять предметы, нужные для вашего содержания, в свое время и в том числе, сколько определено, но отнюдь не допускать излишества и прихотей, и взыскивать строго за всякое малейшее, паче чаяния, ослабление дисциплины и порядка службы, как равно за обиду и утеснение в чем-либо жителей.
Ожидая с уверенностью, что вы в полной мере оправдаете мое надеяние, в долг себе вменяю предварить, что продолжение на будущее время достойного подражания всех народов поведения армии, которой я имею честь командовать, доставит мне новое, величайшее удовольствие свидетельствовать о том пред лицом государя императора и отдавать всю справедливость тем чинам армии, коим оная принадлежать будет».
Для лучшего наблюдения за порядком в войсках, Барклай учредил, во время их похода чрез Францию, с высочайшего соизволения, особую военную полицию, под названием жандармов, для чего был употреблен находившийся в армии Борисоглебский драгунский полк, впоследствии переименованный в Жандармский.
Для отличия от прочих войск, нижним жандармским чинам были присвоены аксельбант на правом плече и красная повязка на правой руке, а офицерам – такая же повязка, только белого цвета. Позже всем им дано было голубое обмундирование, с некоторыми изменениями и поныне существующее.
Весть о сдаче Парижа заставила императора Александра и обоих его союзников ехать туда еще от Сен-Дизье. Через месяц, 29 июля, прибыли за ними 3-я гренадерская и 3-я кирасирская дивизии, – на этот раз одни из всех русских войск, вступившие с торжеством в бывшую столицу Наполеона.
С восстановлением поколебленного порядка, пребывание во Франции предводительствуемой Барклаем армии становилось уже не нужным; но, прежде возвращения ее в Россию, императору Александру было угодно сделать ей общий смотр, за исключением корпуса графа Ланжерона, облегавшего те французские крепости, которые еще не сдались союзникам.
Первоначально предполагалось исполнить эту мысль под Фершампенуазом, на поле прошлогодней победы, но потом это было отменено и, вместо Фершампенуаза, избрали обширную равнину в Шампаньи, близ города Вертю, между Эперне, Бриенном и Шалоном.
Желая представить армию свою перед глаза и, так сказать, на суд всей Европы, Государь входил во все подробности и распоряжения, касавшиеся предстоявшего смотра, и 26 августа произвел первый, примерный, смотр, на котором не было никого, кроме русских.
Какие чувства должны были занимать в этот день Барклая де Толли: за три года пред тем, 26 августа 1812 года, глубоко огорченный, он искал смерти в битве под Бородиным; теперь, удостоенный высших знаков отличий и почестей, облеченный высоким саном фельдмаршала, он являлся торжествующим полководцем в пределах Франции; полководцем, уже во второй раз приведшим русские войска за Рейн.
29 августа происходил второй смотр, в присутствии всех союзных государей и множества иностранцев, а 30, в день тезоименитства императора Александра, был церковный парад. В строю были корпуса: 4-й пехотный Раевского, 5-й Сакена, 3-й Дохтурова, 7-й Сабанеева, обе гренадерские дивизии Ермолова и 2-й и 3-й резервные кавалерийские корпуса, Винценгероде и графа Палена; всего 150 тысяч человек и 540 орудий.
В день второго смотра ныне царствующий государь император, – тогда великий князь, – Николай Павлович командовал бригадой гренадеров, а великий князь Михаил Павлович пятью ротами конной артиллерии. Их высочества прибыли к армии еще в Гейдельберге и таким образом начали первое свое, действительное, служение в рядах армии, под начальством Барклая де Толли.
С изумлением смотрели иностранцы на многочисленное, стройное русское войско и единогласно воздавали ему похвалы. Один из знаменитейших полководцев нашего времени, Веллингтон, говорил, что никогда не воображал видеть армию, доведенную до такой степени совершенства. Адмирал Сир-Сидней Смит сказал, что смотром при Вертю император Александр подает великий урок другим народам.
Объявив Барклаю де Толли за, превосходное устройство порученных ему войск, свое особенное благоволение, император Александр возвел его, с нисходящим потомством, в княжеское достоинство: «за оказанные в продолжение войны с французами неоднократные услуги, последствием коих было заключение мирного трактата в Париже; также за устройство войск, двинутых в 1815 году, под его предводительством, во Францию; за заведенный в них порядок, сохранение строжайшей дисциплины в землях иностранных, и еще большее прославление тем имени Российского воина; наконец, за воинскую исправность, каковая найдена в войске, при высочайшем смотре оного его императорским величеством у города Вертю».
Короли Французский, Нидерландский и Саксонский почтили русского полководца пожалованием ему высших степеней своих орденов: Св. Людовика, Вильгельма и Св. Генриха; принц-регент Великобритании прислал ему орден Бани 1-го класса, а город Лондон препроводил драгоценную шпагу, украшенную алмазами.
В исходе 1815 и в начале 1816 года наши войска, исключая оставленного во Франции корпуса графа Воронцова, возвратились в свои границы, а в 1816 году Барклай де Толли перевел главную свою квартиру в Могилев на Днепре. Здесь провел он два года, неусыпно заботясь о благоустройстве вверенных ему войск, а между тем силы его видимо приходили в большее и большее изнурение.
В начале 1818 года, быв на короткое время в Петербурге, он испросил себе отпуск в Германию, надеясь, что употребление тамошних минеральных вод принесет ему, если не совершенное исцеление, то по крайней мере ощутительную пользу, но ожидания его не исполнились. Не доехав до места, он скончался, 14 мая, в Инстербурге, близ Кенигсберга, на пятьдесят седьмом году своей деятельной и славной, благу Отечества посвященной жизни.
Тело его было привезено в Лифляндию и похоронено в Бекгофе, где над ним, овдовевшей супругой, впоследствии было воздвигнуто великолепное надгробие. Император Александр обратил ей в ежегодную пенсию весь оклад покойного, составлявший 85 тысяч рублей ассигнациями, и предназначил соорудить в честь ему памятник. Исполнение этой последней мысли состоялось уже в царствование императора Николая Павловича.
Барклай де Толли женился, будучи штаб, офицером, на эстляндской дворянке Елене Ивановне фон Смиттен. Она была с 1809 года Кавалерственной Дамой ордена Св. Екатерины, а с 1814 года статс-дамою, и скончалась через десять лет после своего знаменитого супруга.
Находящийся в живых сын Барклая де Толли, князь Эрнест Магнус, бывший флигель-адъютантом императора Александра, оставил службу в чине полковника. Из родных братьев князя Михаила Богдановича, младший, Андрей Богданович, умер в 1805 году, майором конно-артиллерии, а старший, Иван Богданович, состоявший в свите его императорского величества, скончался в 1819 году, в чине инженер-генерал-майора и в звании председателя комитета об устройстве финляндских укреплений.
Заслуги князя Михаила Богдановича были почтены и за пределами гроба. Выше мы видели, что он был долгое время шефом 3-го егерского полка, впоследствии, за подвиги в войне 1812, 1813 и 1814 годов, переименованного в 3-й гренадерский егерский, а потом во 2-й карабинерный. Царствующий государь император Николай Павлович, желая увековечить в потомстве и в рядах Русской армии имена знаменитых наших полководцев: Румянцева, Суворова, Кутузова и Барклая де Толли, высочайшим приказом от 17 августа 1826 года, повелел, чтобы полки, некогда имевшие этих знаменитых мужей своими шефами, приняли навсегда их названия.
При этом случае бывшему 2-му карабинерному полку присвоено было наименование карабинерного фельдмаршала князя Барклая де Толли. Сверх этого, сыновьям двоюродного брата фельдмаршала, бывшего рижского бургомистра Августа Вильгельма Барклая де Толли, пожаловано было, в 1827 году, дворянское достоинство, и в честь самого фельдмаршала сооружены два памятника: один в Санкт-Петербурге, на площади Казанского собора, рядом с памятником Кутузову, а другой – в Дерпте.
Последний из памятников воздвигнут на сумму, пожертвованную войсками Русской армии, служившими под начальством Барклая в 1812, 1813, 1814 и 1815 годах. Она была собрана почти вслед за его кончиной и первоначально простиралась до 10-ти тысяч рублей серебром, возросших впоследствии, с процентами, до 23-х тысяч.
Князь Барклай де Толли был высокого роста; имел продолговатое, бледное лицо; открытый, лоснящийся лоб, верхнюю часть головы без волос, и носил бакенбарды. Поступь его и все приемы выражали важность и необыкновенное хладнокровие, и вся наружность его, с первого взгляда внушавшая к нему уважение и доверие, являла в нем человека, созданного предводить войсками.
В первые два-три года после полученной под Прейсиш-Эйлау раны, он постоянно носил правую руку на перевязи из черной тафты и впоследствии хотя не употреблял ее, но всегда имел привычку поддерживать раненую свою руку здоровою, как он изображен и на портрете, во весь рост, в Военной галерее Зимнего дворца. Спокойствие духа никогда ему не изменяло, и в пылу битвы он распоряжался точно так, как бы это было в мирное время, в безопасном месте, не обращая никакого внимания на неприятельские выстрелы.
Бесстрашие его не знало пределов. В обращении с равными он бывал всегда вежлив и обходителен, но ни с кем близко не дружился; с подчиненными, от высших до нижних чинов, был кроток и ласков; никогда, ни в каком случае, не употреблял оскорбительных и бранных выражений, и всегда настоятельно требовал, чтобы до солдата доходило все ему следуемое. Отличительную черту его характера составляла признательность к лицам, способствовавшим его возвышению.
Глубоко уважая память своего бывшего начальника, принца Ангальт-Бернбургского, он всегда, во всех походах, имел с собой полученную от него шпагу, равно как и миниатюрный его портрет, который обыкновенно вешал над своей постелью. Обладая обширными познаниями в военном искусстве, он любил заниматься и обогащать себя новыми сведениями; вел жизнь весьма строгую и умеренную; не дозволял себе ни в чем излишества, убегал больших обществ, не любил карточной игры и, взыскательный к себе, снисходил к слабостям других, если они не выходили из границ приличия и законов.
В домашнем хозяйстве его заметна была бережливость, что надобно приписывать: сперва ограниченности средств, продолжавшейся до самого того времени, когда он был назначен главнокомандующим и генерал-губернатором в Финляндии, а потом привычке.
Ему много ставили в вину, что он, уступая влиянию своей супруги, окружал себя, по большей части, своими и ее единоземцами, уроженцами Остзейских губерний, и предоставлял им случай к отличиям; но если бы упрек этот и имел основание, то надобно сознаться, что, из всех покровительствованных Барклаем, едва ли нашлись такие, которые своей службой не оправдали его покровительства.
Солдаты уважали Барклая за его необычайную храбрость, правоту и заботливость об их нуждах, но, при всех этих достоинствах, он не мог быть, как справедливо выражается о нем в своих «Воспоминаниях» Ф. В. Булгарин, «народным или популярным начальником, потому что не имел тех Славянских качеств, которые восхищают Русского солдата и даже офицера: именно веселости, шутливости, живости, и не любил наших родных: авось и как-нибудь».
«Быстрые порывы храбрости, – читаем там же, – он старался умерять, зная, что они могут повесть к гибели, и приучал солдат к стойкости и хладнокровному мужеству. За нарушение военной дисциплины, за обиды жителей и за ослушание он был неумолим. Он вел войско в сражение не как на пир, но как на молитву, и требовал от воинов важности и обдуманности в деле чести, славы и пользы Отечества».
Приводим эти слова потому, что с ними совершенно согласны все, близко знавшие Барклая де Толли. «Быть верным своему долгу, – говорит именитый сподвижник Барклая, принц Евгений Вюртембергский, – вот постоянное стремление этого мужа; однако он приобрел не много друзей между русскими, потому что им не нравились всегда отличавшие его холодность и важность.
Высшие военные соображения Барклая де Толли всякий объяснял по-своему; но чего, без явной несправедливости, не могли отнять от него даже самые ожесточенные его противники, это были хладнокровие и осмотрительность в минуты опасности, непоколебимое терпение и примерный порядок, как в делах письменных, так и по всем частям строевого управления. Нельзя также не почтить в нем бессмертной заслуги, которую оказал для России образ его действий, в первое, самое тяжкое время войны 1812 года; впоследствии, при благоприятнейших обстоятельствах, поведший к таким результатам, огромнее которых ничего не представляют военные летописи».
Барклай де Толли, это высокое, светлое, благородное лицо в нашей военной истории, заслуживает места в ряде отличнейших полководцев не только России, но и всей Европы. Много ошибаются те, которые думают, что, платя должную дань Барклаю за последнюю Отечественную войну, неизбежно будет набросить тень на действия Кутузова, и, наоборот, что, оценивая по справедливости бессмертные заслуги Кутузова, нельзя обойтись без умаления заслуг и достоинств Барклая.
Оба они имеют свою долю участия в великой брани Двенадцатого года, оба имеют свои неотъемлемые права на вечную благодарность соотечественников, и каждый беспристрастный ценитель этих прав вполне будет сочувствовать мысли монарха: соединить в одном месте, так сказать, на одной черте, памятники обоим полководцам. Правительство наше сделало все, чтобы наградить заслуги и почтить память Барклая де Толли; недоставало ему только полной справедливости и признательности современников, но и этот долг заплатит ему за них потомство.
М. Б. Барклай де Толли. ИЗОБРАЖЕНИЕ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ ПЕРВОЙ АРМИИ В 1812 ГОДУ
Первоначальное намерение неприятеля и главный предмет его усилий состояли в отдалении армий друг от друга и проложении чрез то себе прямого пути в недра России.
Для уничтожения сих замыслов ваше императорское величество соизволили утвердить следующее предначертание.
Первая армия должна была следовать из Дриссы против течения Двины для предупреждения неприятеля в Витебске, также между Двиной и Днепром для удобнейшего соединения со Второй армией. Первые переходы армии до Полоцка прикрывались корпусом генерала Дохтурова, ставшего в расстоянии от Двины, занятой его авангардом.
Мое намерение было занять лагерь при Полоцке. Тогда мог бы я удобнее наблюдать за движениями неприятеля и подкреплять графа Витгенштейна, имея в своем расположении дороги к Ревелю и Себежу, откуда получал я продовольствие.
Но вскоре по прибытии в Полоцк увидел я, что большая часть неприятельской армии в полном марше следовала со всех сторон на Витебск. Не должно было терять ни минуты для предупреждения неприятеля в сем важном пункте; усиленными переходами армия достигла до сей цели – последствия происшествия сего доказали, что если бы мы пришли в Витебск двенадцатью часами позже, то сие место было бы уже занято неприятелем, соединение обеих армий сделалось бы невозможным, как и защищение открытой Московской дороги, главного предмета неприятельских усилий.
Упорные и славные сражения, выдержанные войсками вашего императорского величества 13-го, 14-го и 15-го при Витебске, тогда же были доведены до сведения вашего; избежать сих сражений было невозможно; они были неминуемы по неприбытию еще всего 6-го корпуса. Сей корпус прикрывал пространное следование артиллерийских парков, понтонов, обозов с припасами и больными, направляющихся с разных мест чрез Великие Луки к Торопцу и чрез Городок к Суражу.
Мое намерение было сражаться при Витебске, и я мог оное предпринять, ибо:
1) неприятель не собрал еще всех своих сил, он единственно имел в своем расположении 3-й корпус под начальством маршала Нея, 4-й под начальством вице-короля Итальянского, часть 1-го, находящегося около Сенного, два кавалерийские корпуса под начальством короля Неаполитанского и гвардию;
2) потому что храбрость и мужество, оказанные армий в сражениях 13-го и 14-го чисел, были для меня верным ручательством в приобретении победы и 3) потому что я чрез оное достиг бы важной цели, обращая на сию точку внимание неприятеля, останавливая его и доставляя тем князю Багратиону удобность приближаться к Первой армии.
Генералам были сообщены надлежащие наставления, и все было в ожидании происшествия следующего дня. Но в ночь с 14 на 15-е получил я от князя Багратиона известие о неудачном нападении его на Могилев. Он сообщал мне, что был принужден принять более вправо и лишиться надежды соединиться с 1-ю армиею, что маршал Даву сосредоточил все свои силы в Могилеве; он с прискорбием признавался мне также, что ни он, ни я не могли предупредить Даву в занятии Могилева.
В сих обстоятельствах неприлично было сражаться под Витебском, если бы, между тем, маршал Даву занял Смоленск, военные происшествия приняли тогда вид весьма затруднительный; я пожертвовал бы без всякой пользы 10-ю или 25000 человек, не имея способа, даже по одержании победы, преследовать неприятеля, ибо, заняв Смоленск, Даву пошел бы в тыл 1-й армии; если бы я решился на него напасть, Наполеон последовал бы за мною, и я был бы окружен.
Единственное мое отступление, даже после победы, направилось бы чрез Сураж к Велижу и, следовательно, все отдалялось бы от 2-й армии. По всем сим соображенным причинам решился я немедленно следовать к Смоленску. Все артиллерийские обозы и резервная артиллерия, отправленные в Сураж, получили повеление идти к Поречью; смоленскому губернатору и дворянскому предводителю поручено было попечение о продовольствии армии.
Для исполнения сего отступления по возможности в лучшем порядке, дабы неприятель не мог следовать непосредственно за мною, решился я твердо противустать его армии до полудня и показывать вид приготовления к вступлению в сражение. Вследствие чего предполагал я, что неприятель займется 15-го числа одними рекогносцировками и аванпостными сшибками, оставляя позади себя всю свою силу; сие намерение исполнилось превосходно.
Я усилил авангард и предписал ему противиться с упорностью. Авангард с рассвета вступил в дело и защищал от неприятеля каждый шаг, почему выстроил я армию в боевом порядке и отрядил кавалерию вперед с большей частью егерей.
Первая представляла на высотах впереди армии некоторым образом ограду, последняя же занимала отчасти город и пространство поля между армией и авангардом; армия частью своего левого крыла исполнила движение влево, как будто намеревалась обойти правый фланг неприятеля, принужденного чрез то несколько остановиться для отряжения вправо части 2-й своей линии.
Между тем армия выступила тремя колоннами, арьергард, подкрепляемый егерями, двинувшимися вперед, удерживал неприятеля до вечера; отступив, пошел чрез город и около оного соединился с кавалериею, оставленной ему в помощь и разделенной на три части в виде арьергардов за каждой колонной; первая находилась под командой генерал-майора Корфа, а третья под командой генерал-майора графа Палена, сей последний был слабо преследуем неприятелем. В сем случае взято у неприятеля несколько пленных из его гвардейских егерей.
Таким образом, исполнилось, в виду предприимчивого неприятеля, одно из опаснейших и труднейших движений, в устройстве, редко случающемся в простых воинских маневрах в мирное время.
Я поручил генералу Винценгероде начальство над войсками, собранными между Поречьем и Духовщиной, состоящими из одного драгунского и трех казачьих полков. Он обязан был прикрывать с сими войсками дорогу к Духовщине и Белой, освободить Велижский уезд от набегов неприятеля и наблюдать за ним в Поречье, Сураже и Витебске.
1) 19-го числа 5-й и 6-й корпуса прибыли в Смоленск по Рудненской дороге, прочие войска 1-й армии прибыли 21-го числа и стали лагерем на правом берегу Днепра.
2) 20-го числа генерал Платов прибыл с легкими войсками в окрестности Инокова и вошел в сообщение с армиею.
3) 23-го 2-я армия пришла к Смоленску и заняла позицию на левом берегу Днепра, заграждая дорогу из Красного в Смоленск.
После Могилевского дела князь Багратион нигде не встречал неприятеля. Он воспользовался сей ошибкой оного для следования к Смоленску усиленными переходами.
Может быть, содействовало также к сему скорому движению желание предупредить меня в занятии сего города; причиной сего обстоятельства могло быть одно из моих писем, в коем заметил я, что по направлению, принятому 2-ю армиею, нельзя надеяться на соединение и что, следственно, 1-я армия находится в необходимости противиться одна соединенным силам неприятельским; посему поспешил я прибыть в Смоленск, надеясь, что ничто не представит уже ему препятствий к приближению к 1-й армии.
Итак, столь желанное соединение обеих армий совершилось, вопреки всем противным оному предприятиям неприятеля, и лестные надежды Наполеона исчезли; оно принудило его соединить все свои силы между Двиной и Днепром, оставить маршалу Удино собственные его способы, и сие было причиною, что сей последний был разбит, что предварительные виды Наполеона на Лифляндию, Псков и Новгород были обмануты и что 5-й корпус, назначенный с австрийцами к следованию за князем Багратионом и занятию позиции между Припятью и Днепром, был ближе подвинут для замены в Могилеве корпуса Даву, присоединенного Наполеоном к Главной армии.
Никогда расчеты Наполеона не были столь совершенно предупреждены, но никогда также главнокомандующий какой-либо армии не находился в столь неприятнейшем положении, как я. В сие время два главнокомандующие двух соединенных армий равно зависели от вашего императорского величества и равно уполномочены были властью, принадлежащей к сему сану; каждый имел право непосредственно доносить вашему вмператорскому величеству и располагать по своему мнению вверенной армией.
Я имел особенное право, в качестве военного министра, объявлять высочайшую волю вашего императорского величества, но в делах столь важных, в делах, от коих зависела участь всей России, я не дерзал употребить сего права без высочайшего соизволения.
Итак, для приведения соединенных армий к действиям, по возможности согласным и стремящимся к одной цели, мне надлежало все употребить, дабы установить между мною и князем всевозможное единогласие, ибо из предыдущей нашей переписки о медленности действий произошло уже некоторое неудовольствие.
Я должен был льстить его самолюбию и уступать ему в разных случаях против собственного своего удостоверения, дабы произвести с большим успехом важнейшие; словом, мне следовало исполнить обязанность, для меня непонятную и совершенно противную характеру и чувствам моим. Несмотря на то, думал я, что в полной мере достиг своей цели; но впоследствии удостоверили меня в противном, ибо дух происков и пристрастия скоро открылся; обидные суждения и неблагопристойные слухи, с намерением распространяемые в Петербурге, также восприяли свое начало присоединение армии.
В сие самое время его императорское высочество великий князь Константин Павлович возвратился в армию из Москвы. Ко всему оному должно еще присовокупить особ, принадлежащих к Главной квартире вашего императорского величества. Для начертания Вам, всемилостивый государь! Слабого изображения всего происходившего в то время упомяну только о некоторых главных лицах, находящихся в Смоленской Главной квартире, из коих каждое в особенности побуждаемо было к осуждению всего.
Герцог Вюртембергский, генерал Беннигсен, Корсаков, Армфельд имели между адъютантами вашего величества и в обеих армиях приверженцев, распространяющих все, что доходило до их сведения, я скажу более. Сам начальник моего Главного штаба, человек с достоинствами, но ложный и интриган, единственно из лести к некоторым вышесказанным особам, к его императорскому высочеству, князю Багратиону совершенно согласовался с общим поведением.
Что ж до меня в особенности, я и канцелярии мои были беспрестанно утомляемы людьми, преданными сим лицемерам, алчущими узнать предполагаемые предприятия. Вскоре по исторжении ими какого-нибудь сведения, по их мнению – нового, сообщали от себя вымышленные рассказы, иногда всенародно на улице; следовательно, нимало неудивительно, что неприятель был обо всем известен.
Для прекращения некоторым образом сего неудобства, употребил я все, что от меня зависело. Я удалил особ, поспешающих все разведывать и распространять, а именно некоторых адъютантов вашего императорского величества: князя Любомирского, графа Браницкого, Владека и многих других. Чрез сие, без сомнения, не доставил я себе друзей между ближними, окружающими ваше величество, я желал бы также иметь право отправить некоторых особ высшего звания.
По полученным сведениям, неприятельская армия была расположена следующим образом: вице-король Итальянский между Суражем и Поречьем с 4-м корпусом и 1-м резервным кавалерийским. Сураж и Велиж были заняты неприятелем, король Неаполитанский стоял между Рудней и Лешной со 2-м резервным кавалерийским корпусом, а позади его в подкрепление маршал Ней с 3-м корпусом, вправо от Рудни, между Березиной и Днепром, находился генерал Монбрюн с 3-м резервным кавалерийским корпусом, а позади его, между Любовичами и Дубровной, маршал Даву с целым 1-м корпусом; утверждали, что сам Наполеон с гвардией находится еще в Витебске.
Нападение могло исполниться прежде на короля Неаполитанского и маршала Нея, находящихся в Рудне, но, если бы они отступили к Любовичам и Бабиновичам без сопротивления, мы не могли бы преследовать неприятеля, ибо неудобно было бы отдалиться от Смоленска более, нежели на три перехода; в противном случае вице-король Итальянский имел бы время и способ ударить нам в тыл со стороны Поречья; итак, я принял приличнейшее, по моему мнению, решение, оставляя 2-ю армию в Смоленске для наблюдения за неприятелем и прикрытия Московской дороги, под покровительством цепи передовых постов, коим надлежало усугубить свою прилежность, предпринял я совершение следующего движения с 1-ю армиею.
Армия, расположенная между Молеинскими (?) и холмом по дороге к Поречью, напала бы с превосходством по левому своему крылу на вице-короля Итальянского и опрокинула бы его. По обеспечении таким образом правого моего фланга, если бы весь край между Суражем и Велижем освободился от неприятеля и был занят г. Винценгероде, обе армии подступили бы к Рудне и ударили на неприятеля соединенными силами; если бы, между тем, неприятель приближался от Рудни к Смоленску, 1-я армия, для предупреждения его, присоединилась бы к 2-й одним переходом.
Я предложил сие мнение в совещание, к коему приглашены были его императорское высочество великий князь, князь Багратион, начальники штабов и генерал-квартирмейстеры обеих армий.
Общим мнением решено было двинуться от Смоленска прямо к Рудне, поставить перед Смоленском сильный отряд пехоты с несколькими казачьими полками. Я согласился на сие решение, потому что оно принято было общим мнением, но с условием отнюдь не отходить от Смоленска более трех переходов, ибо быстрым наступательным движением армия была бы приведена в затруднительнейшее положение, все выгоды, полученные с столь великим трудом, исчезли бы для нас.
Я при сем заметил, что мы имели дело с предприимчивым полководцем, который не упустил бы случая обойти своего противника и тем исторгнуть победу. 26 июля выступили обе армии к Рудне. По донесениям передовых постов, неприятель отступал; но притом получено также известие, что вице-король Итальянский находился в Поречье с 4-м корпусом и 1-м резервным кавалерийским и подкрепился кирасирской дивизиею, под начальством графа де Фринея. В таковых обстоятельствах не мог я стремиться за неприятелем и подвергнуть армию обходу оной с правого фланга.
Я решился, во-первых, привести в действие вышесказанное намерение для освобождения правого своего фланга. Я предложил князю Багратиону стать со своей армией в Выдре, где позиция была выгоднее смоленской и откуда мог он удобнее наблюдать за неприятелем и подкрепить свои аванпосты, будучи при том ближе к 1-й армии и отряду ее в Красном.
В славном кавалерийском деле 27-го числа нашелся на квартире генерала Себастиани дневной приказ, удостоверявший нас, что неприятель известился о намерении нашем и отступал с умыслом.
В Петербурге было много разговоров и суждений о сем происшествии, в особенности же князь Багратион и его приверженцы во многом меня обвиняли. За несколько времени пред тем, когда следовало им напасть и принудить к отступлению голову неприятельских сил, заградивших им путь, не напали они на него. Ныне же, не страшась какой-либо ответственности, говорили они единственно о нападении.
Поведение мое под Витебском доказывает, что я не страшился ударить на неприятеля; я то исполнил, что следовало исполнить Багратиону. Я устремился на голову неприятельской колонны и удерживал ее, доколе достиг места, предположенного к занятию. Я также ударил бы на неприятеля в Рудне, если бы он там остался, ибо мог надеяться уничтожить часть его армии до соединения еще всех его сил.
Общее же сражение за Руднею, в окрестностях Любовичей и Бабиновичей, ни к чему бы не послужило, если бы место сражения за нами осталось; оно причинило бы нам потерю в людях, коих не скоро можно было заменить, потому что резервы наши были частью отдалены, частью еще не устроены; напротив того, неприятель имел позади себя и на флангах корпуса, могущие вскоре его подкрепить; но если бы мы были разбиты и неприятель ударил нам во фланг со стороны Поречья и в тыл, не знаю, во что оборотилась бы тогда армия и самая Россия?
Участь империи зависела от сохранения армии, мне вверенной, доколе не было еще другой для замены оной. В таковых обстоятельствах из одного ложного стремления к славе предавать судьбу империи власти слепого рока – не значило ли изменить Отечеству? Нужны ли мечтания о славных маршах тогда, когда цель войны – истребление неприятеля, поработившего Европу?
Сия цель не могла быть иначе достигнута, как продолжением войны под Витебском. Намеревался я и непременно бы сражался, ибо мог чрез то достигнуть предположенного предмета. Я утомлял и удерживал неприятеля и доставил чрез то князю Багратиону время без препятствий идти к Смоленску.
28-го войска 1-й армии прибыли в места, из коих следовало исполнить действие на левый фланг неприятеля; 2-я армия осталась в Выдре; авангард ее в Смоленске и Инокове, а 27-я дивизия с некоторой частью кавалерии в Красном.
29-го войска, назначенные к действию на Поречье, выступили вперед, неприятель отступал по Витебской дороге до Трубинова; генералы Винценгероде и Краснов преследовали его.
30-го неприятель направился к Комышкам, а оттуда на Рудненскую дорогу; генерал Винценгероде переправился через Двину и наступал вдоль по правому берегу, к Витебску; Краснов занял место между Двиной и Кольниками и следовал за движениями неприятеля; чрез пленных получено сведение о выступлении Наполеона с гвардией его из Витебска в Любовичи.
31-го следовано за движениями неприятеля и все удостоверило, что он собрал всю силу свою за Рудней, в Любовичах, Бабиновичах и Дубровне. Я полагал, что он вознамерится с сей стороны нас атаковать в надежде, может быть, отрезать часть 1-й армии, распространившейся до Поречья.
Для предупреждения сего замысла неприятельского, решился я соединить обе армии в позиции при Волокове, как одной из выгоднейших между найденными нами в течение всего похода, и ожидать в оной сражения.
2 августа обе армии прибыли в сию позицию. Желательно было, чтоб неприятель нас в оной атаковал, ибо все выгоды были с нашей стороны.
На 3-е получено сведение, что неприятель со всеми силами переправился на левый берег Днепра, он стеснил генерала Неверовского, принужденного к отступлению в Смоленск с претерпением значительного урона и 9 орудий.
4-го неприятель остановил генерала Раевского при Смоленске, в тот же день прибыли обе армии на правый берег Днепра.
5-го на рассвете является Наполеон пред Смоленском с соединенной своей силой, состоящей из 150000 человек, подкрепившись 5-м корпусом князя Понятовского, пришедшим из Могилева.
Намерение Наполеона было очевидно; сим неожиданным движением отделял он нас от армии генерала Тормасова, от всех южных губерний России и даже от Москвы. При всякой медленности к лишению его сих выгод, пользовался он временем, дабы распространяться до Днепра и тем предупредить нас в переправе Днепра под сим городом. Каковы были бы впечатления и страх, произведенные известием о сих происшествиях в Москве и южных губерниях? Более всего должно было заботиться об Украине и Малороссии.
Вследствие сего было решено, что 2-я армия выступит, в ночь с 4-е на 5-е, по дороге Дорогобужской, что 1-я армия будет прикрывать сей марш, производимый против левого фланга неприятеля. Она должна была удерживать оного до достижения 2-й армией Соловьевой переправы на Днепре; часть 1-й армии должна была потом следовать по той же дороге, князю Горчакову следовало занять с сильным арьергардом пункты при Гедеонове и Заболотье до прибытия 1-й армии.
Знаменитые сражения, выдержанные 1-й армией 5 и 7 августа в Смоленске, известны по моим донесениям. Неприятель был остановлен, и 2-я армия столь удачно прикрыта, что не лишилась ни одного человека. По достижении надлежащей цели сих сражений, развалины Смоленска были оставлены неприятелю, армия 7-го числа следовала в двух колоннах по Дорогобужской дороге.
Отдача Смоленска дала пищу к обвинению меня моими неприятелями. Слухи, неблагопристойнейшего сочинения, исполненные ненависти против меня, распространились, и особенно людьми, находившимися в отдалении и не бывшими свидетелями сего события.
Для доказательства противоречия их суждений, без сомнения, восприявшего свое начало единственно из самолюбия их умствователей, упомяну только о следующем: 2 августа предписал я обеим армиям занять позицию при Волокове, потому что была единственна во всех окрестностях, где бы можно было ожидать с выгодой неприятельского нападения; сие действие почли слишком подверженным случайности; говорили, что я подвергаю всю армию большой опасности, поставляя ее противу соединенных сил неприятеля; ныне же, когда 2-я армия была отделена от 1-й, требовали, чтобы я с 75000 противился 150000. 3-го числа все исступленные нападения неприятеля действительно были отражаемы нашими войсками; но сей день стоил более 4000 убитыми и ранеными и 2 генералов.
Если бы я намеревался долее удерживать за собой город, то следовало бы мне сменить войска под Смоленском, бывшие 5-го числа в течение 24 часов в беспрерывном огне, остатком армии, то есть отборной частью оной, находящейся в резерве и сберегаемой для общего сражения.
Надлежало также подвергнуть их потере нескольких тысяч людей и в труднейшем случае, нежели как 5 августа, ибо неприятель занял высоты, из коих фланкировал Днепровский мост и тем пресекал армии даже сообщение с городом. Но, положим, что я бы удержал город.
6-го неприятелю следовало только переправиться через Днепр ниже Смоленска с частью своей армии и угрожать правому моему флангу, дабы принудить меня к выводу войск из города, и тогда оный попал бы внезапно в руки неприятелю, и тогда, потеряв совершенно без пользы от 8 до 10тысяч человек, я увидел бы себя в необходимости или против воли сражаться с превосходным неприятелем, или отступать в виду его.
2-я армия могла бы удобно отвлечь неприятеля переходом Днепра выше Смоленска, но невозможно полагаться на сии соображенные движения, особенно когда две армии, имеющие двух независимых начальников, должны действовать совокупно, что доказывается действиями 7 августа.
В сей день, во время отступления моего из Смоленска, полагал я, по условленному учреждению, найти сильный арьергард в важных пунктах, чрез которые следовало 1-й колонне в малом расстоянии от неприятеля достигнуть Дорогобужской дороги; вместо оного нашел я неприятеля; единственно неустрашимости наших войск и искусству предводителей обязан я сохранением сей колонны, могущей подпасть совершенному рассеянию.
Многие громогласно объявляли, что обеим армиям надлежало остаться в Смоленске и атаковать неприятеля, вероятно, для окончания войны одним разом, в случае неудачи, ибо я не понимаю, что случилось бы тогда с армией, имеющей в тылу крутые берега Днепра и пылающий город.
Все сии лица, любящие осуждать и назначать, что надлежало исполнить, нашлись бы в крайне затруднительном положении и лишились бы даже присутствия духа, если бы увидели себя на месте главнокомандующего и имели на своей ответственности не только защищение города, но и всего государства. Легко предполагать распоряжения, не обнимая общего соображения и невзирая на будущее, особенно же при уверении, что мы сами не обязаны исполнить оных и отвечать за последствия.
Сражение 7 августа, известное по моим донесениям, может почесться совершенной победой; неприятель был отражен на всех пунктах, и победоносные войска почивали на поле битвы. Они отступили единственно потому, что цель их была соединение обеих армий. Одна половина армии тогда сражалась, ибо остальная чась присоединилась на другой день к первой при деревне Соловьеве, где армия переправилась через Днепр на четырех мостах. 2-я армия прибыла в Дорогобуж уже 9-го числа.
Первая армия прибыла к деревне Усвят – отчина княгини Юсуповой – по реке Уле, в 12 верстах от Дорогобужа; позиция сия показалась мне выгодною, я решился в ней дожидаться нападения неприятеля и предложил князю Багратиону присоединить свою армию к левому флангу 1-й.
11-го арьергард, останавливавший неприятеля почти на каждом шагу, приблизился к армии. Неприятель вскоре за ним последовал; вечером он явился со всей своей силой в виду армии и завел сильную канонаду. Князь Багратион беспокоился о левом своем фланге, подверженном обходу, и утверждал, что в самом Дорогобуже позиция была выгоднее.
Я должен был сомневаться в сем последнем предложении, ибо офицеры, посланные уже мною из Смоленска для осмотра всего края, упоминали только о позициях при Уле и Царевом-Займище; но, по донесениям генералов Винценгероде и Краснова, вице-король Итальянский наступал со своим корпусом по правому берегу Днепра до Духовщины к Дорогобужу, и я решился отступить к сему последнему месту.
12 августа армия прибыла в сию хваленую позицию; я нашел ее неудобнейшей из всех занятых во время продолжения всей кампании.
1-е. Потому, что мне надлежало употребить целый корпус на левом берегу Днепра, дабы сопротивиться вице-королю Итальянскому.
2-е. Я был принужден растянуть остаток армии, чтобы прислониться вправо к Днепру; в то же время занять левым флангом высоты, на коих необходимы были войска; несмотря на то, оставались еще против сей позиции, в расстоянии пушечного выстрела, превосходные высоты, с коих неприятель мог рекогносцировать наше расположение и истребить нас своей артиллерией.
3-е. В малом расстоянии позади фронта находился город с деревянными строениями, на месте, ископанном рытвинами.
4-е. 2-я армия должна была стать подалее, в 8 верстах от 1-й, на дороге из Ульни к Вязьме. Может быть, по сему последнему обстоятельству показалась Дорогобужская позиция выгодною, ибо 2-я армия была в оной отдалена и не зависела от 1-й и некоторым образом ей защищаема. Вследствие сего решился я продолжать отступление до Царева-Займища. 17-го прибыли туда обе армии.
Позиция была очень выгодна, армии были расположены не в большом пространстве, имели пред собой открытое место, на коем неприятель не мог скрывать своих движений. В 12 верстах от сей позиции, позади Гжатска, была другая, найденная также удобною. Генерал Милорадович донес, что прибудет 18-го числа к Гжатску с частью своих резервов. Все сии причины были достаточны к уготовлению там решительного сражения.
Я твердо решился на сем месте исполнить оное, ибо, в случае неудачи, мог я удержаться в позиции при Гжатске. Я нашел в оной подкрепление, производимое по моей просьбе генералом Милорадовичем, состоящее из 12 батальонов и 8 эскадронов и нескольких рот артиллерии.
Губернаторам тульскому, орловскому и черниговскому поручено было доставление в Калугу жизненных и фуражных припасов, заготовленных в сих губерниях, и инженерам обеих армий было немедленно предписано устройство нескольких редутов на фронте и флангах.
Для подкрепления арьергарда, получившего приказание удерживать неприятеля по возможности на каждом шагу и на каждом дифилее, отрядил я уже 3-ю дивизию и 2-й корпус кавалерийский под начальством генерал-лейтенанта Коновницына. По отозвании генерала Платова в Москву, по высочайшему повелению принял команду над всем арьергардом генерал Коновницын.
17 августа князь Кутузов прибыл в армию. Он позицию нашел выгодной и приказал ускорить работы укреплений, все приготовлялось к решительному, как вдруг обе армии получили повеление идти в Гжатск 18-го числа августа, пополудни. Тогда оказались первые признаки духа пристрастия, беспорядков и пронырств, ежедневно умножавшихся в последствии времени и приближавших армию к погибели.
Вскоре по прибытии князя Кутузова, окружила его толпа праздных людей, в том числе находились многие из высланных мной из армии. Полковник князь Кудашев отличился с самого начала от прочих, как все делающий и намеревающийся командовать всей армией от имени князя Кутузова и компании (прежде сего видел я его единственно, когда прислал ко мне великий князь с каким-либо препоручением); за ним следовал полковник Кайсаров, думающий, что, в качестве наперсника и сводника, имел не менее права на командование армиею.
С первого дня каждый из них имел уже своих приверженцев; но оба условились заметить престарелому и слабому князю, что, по разбитии неприятеля в позиции при Царево-Займище, слава сего подвига не ему припишется, но избравшим позицию. Причина, достаточная для самолюбца, каков был князь, чтобы снять армию с сильной позиции.
18-го армия прибыла за Гжатск. Князь нашел эту позицию также выгодной и приказал приступить к работам некоторых укреплений, производимых 19-го числа с всевозможной ревностью, но ныне представилось новое явление. Генерал Беннигсен, гордящийся похищенной им славой и почитающий себя первым генералом в свете!
Сию мысль старается он внушить при всяком удобном случае, и даже мне объявил он сие в разговорах о разных злоупотреблениях, вселившихся в армии. Все, что не от него происходило или не им было предполагаемо, подвергал осуждению. С самой Вильны питал он против меня злобу, по неудаче его происков для получения некоторого влияния на управление армии.
Он, по обыкновению, нашел Гжатскую позицию невыгодною. Я спросил у него на самом местоположении и в присутствии князя, что находит он неудобного в сей позиции? Он показал мне на обширный лес, находящийся в 1 пушечных выстрела впереди центра, там, говорил он, скроет неприятель все свои движения, приуготовления к атаке и через него прикроет отступление в случае неудачи.
Я не мог не заметить ему, что таким образом не найдет он во всей России приличной позиции, спрашивая при том, неизвестна ли ему другая удобнейшая, ибо офицеры, посланные мной для осмотра края, за нами находящегося, доехали только до Гжатска, откуда князь их воротил в армию. Он утверждал, что заметил оных несколько в путешествии своем между Гжатском и Можайском.
Но последствие доказало, что он сие дурно замечал, ибо армии скитались, как сыны Израиля в степях Аравийских, от места до места без малейшего устройства, доколе судьба не привела их в позицию при Бородине. В упомянутом разговоре князь совершенно был моего мнения и твердо решился сражаться на сем месте.
Несмотря на то, в ночь с 19-го на 20-е получили мы повеление продолжать отступление; 19-го генерал Беннигсен назначен приказом по армиям начальником Главного штаба, а полковник Кайсаров дежурным генералом при князе Кутузове. В то же время объявлено, что их приказания должны почитаться приказаниями самого князя. Арьергарду предписано было доносить непосредственно генералу Беннигсену и получать от него предписания.
Полковник Толь, генерал-квартирмейстер 1-й армии, был прислан к князю Кутузову; следственно, 1-я армия была без квартирмейстера. Все инженеры и квартирмейстерские офицеры, пионеры и понтоны были отдалены от корпусов и армий и подчинены непосредственному начальству генерала Беннигсена.
При самых командующих генералах не оставлено квартирмейстерских офицеров, могущих сообщить им некоторые сведения о местоположениях, дорогах и позициях; все сие было достаточно к истреблению управления армии, устроенного по новому учреждению, и к уничтожению власти главнокомандующего.
Но сего еще мало: войска часто получали повеление от Беннигсена, Кайсарова, Толя и Кудашева, не только без сведения о том главнокомандующего армиею, но и корпусных командиров. Тогда сделались главнокомандующие армиями совершенно излишними. В самой армии трудно было исследовать, кто в точности начальствовал, ибо очевидно было, что князь носил только имя, под коим действовали его сообщники.
Сие устройство дел возбудило партии, а от оных произошли происки. Сильнейшая партия и имеющая обширнейшее влияние принадлежала князю Кудашеву. Хотя амия и не имела главного сведения о присоединении его к обществу начальствующих, но, в качестве зятя князя Кутузова, сохранял он первенство над прочими.
По совершении трех опасных переходов, прибыли мы, наконец, 22 августа в позицию при Бородине. Она была выгодна в центре и правом фланге; но левое крыло в прямой линии с центром совершенно ничем не подкреплялось и окружено было кустарниками на расстоянии ружейного выстрела.
Для прикрытия некоторым образом сего фланга построен был редут. В день нашего пришествия осмотрел я единственное место, занятое 1-ю армиею, для прикрытия правого фланга приказал генералу Трузсону построить несколько укреплений и засек, оконченных 25-го числа и снабженных потом артиллерией и войсками. 23-го сопровождал я князя Кутузова при осмотре левого фланга, то есть места, назначенного для 2-й армии.
Впереди 26-й дивизии примечалась отдаленная высота, в виду коей находилося пространство земли вправо и влево, служащей некоторым образом ключом всей позиции. Я упомянул князю Кутузову о сем обстоятельстве и предложил построить на сем месте сильный редут, вместо оного поставлена была батарея из 12 орудий. Последствие доказало, что надлежащее укрепление сей высоты доставило бы сражению совершенно иной успех.
Князь Багратион донес князю Кутузову, что в настоящем положении левый его фланг подвергался высочайшей опасности. Наконец, решено, что, в случае нападения неприятельского, сей фланг отступит и станет между упомянутой высотой и деревней Семеновским; на сей предмет предписано было построение батарей и редутов.
Я не постигал, почему сему движению надлежало исполниться по нападении неприятеля, а не заблаговременно, вероятно, потому, что генерал Беннигсен не желал себя опорочить, он выбрал позицию, и потому следовало пожертвовать 24-го от 6 до 7 тысяч храбрых воинов и 3-мя орудиями.
Князь Багратион также представил, что по левой стороне, в некотором расстоянии от деревни Семеновского, находилась прежняя Смоленская дорога, через которую неприятель мог обойти левый его фланг. Но князь Кутузов и Беннигсен утверждали, что сия дорога легко могла быть защищаема нестроевыми войсками; если бы, напротив того, построено было несколько редутов на главнейших высотах при сей дороге, 3-й корпус, коего отряжение сделалось необходимым, 24-го числа в полной мере удержал бы там неприятеля.
Впоследствии обстоятельства принудили к отряжению в сие место также всего корпуса и большой части кавалерии; несмотря на то, все сии войска с трудом удерживались там. Мы не нуждались в работниках для укреплений, ибо имели в своем распоряжении от 15 до 16 тысяч ополчения и множество потребных к тому орудий, доставленных нам графом Ростопчиным.
24-го числа, пополудни, арьергард, под начальством генерал-лейтенанта Коновницына, останавливавший неприятеля на каждом шагу, отступил к позиции армии. Неприятель, преследуя его, столкнулся с упомянутым редутом на левом фланге армии. Близкое расстояние оного побудило его к быстрому нападению.
Тогда началось дело, в коем вся 2-я армия принуждена была участвовать; последствием сего дела было взятие 5 орудий 2-й кирасирской дивизии; но, наконец, неприятель сбил редут, взял в оном орудия и причинил нам бесполезный урок, стоящий более, нежели из 6000 человек. Тогда 2-я армия заняла 2-ю позицию левого фланга, отступающего на деревню Семеновки. Под вечер примечено, что нестроевые войска были недостаточны к прикрытию Старой Смоленской дороги.
Почему и занята оная ночью 3-м корпусом. Сие распоряжение совершилось без малейшего моего о том сведения. Полковник Толь прибыл к корпусу и приказал за собой оному следовать. Адъютант, посланный мной с приказаниями в сей корпус, уведомил меня о сем происшествии.
Никто не знал, под чьим начальством следовало оному находиться, также неизвестно, к кому подлежало ему относиться и получить предписания. Я представил сие князю и получил в ответ, что причина тому была ошибка, которая впредь уже не случится. Каждое из начальствующих лиц удвоило войска и располагало оными, не удостаивая главнокомандующего извещением. Сии обстоятельства во время дела стоили бы погибели почти всей армии.
Весь день 25 августа употреблен был неприятелем для осмотра нашей позиции и для уготовлений к сражению. Следующего числа он окопал левый свой фланг против центра 1-й армии, но соединил большую часть своих сил на правом фланге. Посему можно было предвидеть, что левый фланг будет главным предметом его нападения.
Князю Кутузову предложено было под вечер, при наступлении темноты, исполнить с армией движение так, чтобы правый фланг 1-й армии опирался на высоты горки, а левый примыкал к деревне Семеновскому; но чтобы вся 2-я армия заняла место, в коем находился тогда 3-й корпус. Сие движение не переменило бы боевого порядка; каждый генерал имел бы при себе собранные свои войска; резервы наши, не начиная дела, могли быть сбережены до последнего времени, не будучи рассеяны, и, может быть решили бы исход сражения; князь Багратион, не будучи атакован, сам бы с успехом ударил на правый фланг неприятеля. Для прикрытия же нашего правого фланга, защищенного уже местоположением, достаточно было построенных укреплений, 8 или 10 батальонов пехоты, 1-го кавалерийского корпуса и казачьих полков 1-й армии. Князь одобривал, по-видимому, сию мысль, но она не была приведена в действие.
26-го, на рассвете, неприятель с превосходством напал на деревню Бородино, занятую гвардейскими егерями; он столь сильно теснил сей полк к Москва-реке, что не дал оному времени сжечь моста. Неприятель, несмотря на огонь, производимый по нем артиллериею, следовал по пятам помянутого полка и ежеминутно усиливался.
Я приказал полковнику Вуичу немедленно ударить в штыки на неприятеля с егерской своей бригадой; сей храбрый офицер отважно исполнил оное, так что неприятель был вскоре опрокинут, частью истреблен, а частью сбит в реку; малое число оного спаслось переходом моста, немедленно сооруженного; между тем на левом фланге 2-й армии открылся сильный ружейный и пушечный огонь.
Князь Багратион потребовал подкрепления. К нему отправлен был весь 2-й пехотный корпус и, вскоре потом, по вторичной его просьбе, гвардейские полки: Измайловский, Литовский и Финляндский, 2-й корпус был отряжен к генералу Тучкову 2-му, гвардейские полки употреблены были при деревне Семеновском. Я сам прибыл ко Второй армии для узнания ее позиции, я нашел оную в жарком деле и войска ее в расстройстве.
Все резервы были уже в деле. Я поспешил возвратиться, дабы немедленно привести с правого фланга, из-за центра обеих армий, 4-й корпус, оставшийся еще в моем распоряжении с 6-м пехотным, 2-м кавалерийским и 8-м гвардейским полками. Я вскоре построил оные в виде крюка на левом фланге, 26-ю дивизию фронтом ко 2-й армии; до совершенного исполнения сего движения 2-я армия, по отступлении раненого князя Багратиона и многих генералов, была опрокинута в величайшем расстройстве.
Все укрепления с частью батарей достались неприятелю; одна 26-я дивизия удерживала еще свою позицию около высоты, находящейся спереди центра. Она уже два раза отражала неприятельские нападения (сие происходило около 11 часов утра).
Генералу Дохтурову поручено было начальство над 2-й армией. Его пехота была совершенно расстроена и рассеяна в малых кучках, остановленных уже за Главной квартирой, на большой Можайской дороге; три гвардейских полка отступили в изрядном устройстве и приблизились к прочим гвардейским полкам, выстроенным мной в резерве с 2-м кавалерийским корпусом позади 4-го, в конце левого фланга.
Дело происходило с утра с переменным успехом. Генерал-лейтенант Тучков был ранен, генерал Багговут принял начальство и был отряжен в самое время совершенного разбития 2-й армии; но он с отличным мужеством все еще удерживал неприятеля почти на каждом шагу. Тогда неприятель двинул всю свою силу против 7-го корпуса и высоты центра, но встречен был с неустрашимостью.
Он употребил всю свою силу против сих двух предметов. После сильной канонады, около часа, неприятель во многих колоннах атаковал высоту центра, опрокинул 26-ю дивизию и овладел высотой и батареею, оную занимавшею. В то же время генерал-майор Ермолов приблизился к бегущей 26-й дивизии с батальоном 24-й дивизии, сомкнутым в густую колонну, остановил ее и повел с мужеством к высоте.
Я отрядил между тем два другие батальона вправо для обхода левого крыла неприятельского и еще правее выслал Оренбургский полк ударить на левый фланг неприятельской колонны, следующей в расстоянии для подкрепления сражающихся войск. Я приказал всей находящейся в сем месте артиллерии действовать по оной же колонне; все сии меры увенчаны желанным успехом.
Неприятель свергнут с высоты, артиллерия наша обратно отбита, и все, не успевшие спасаться бегством, совершенно истреблены. Неприятель потерял в сем случае по малой мере 3000 человек, ибо высота и поле, окружающее оную на несколько сот шагов, были совершенно устланы трупами неприятельскими. В оной взят в плен генерал Бонами.
По утомлению и расстройству 26-й дивизии, поручил я сие место генерал-майору Лихачеву с 24-ю дивизиею. Я вывел 26-ю дивизию из дела, для восстановления в ней порядка и сформирования батальонов, и предписал ей занять место между 4-м корпусом и 24-ю дивизиею; но до вечера не видал я сей дивизии, она стояла позади резервной кавалерии. Генерал Паскевич занимался приведением ее в устройство.
Во время самого нападения на высоту центра, неприятельская кавалерия, состоящая большей частью из кирасир и нескольких полков уланских, ударила на 4-й корпус, там встретила она Перновский пехотный и 24-й егерский полки. Сии храбрые полки выдержали нападение неприятеля с неимоверным мужеством, допустили его на 80 или 60 шагов и дали по нем столь удачный залп, что он отступил в расстройстве.
Сумской и Мариупольский гусарские полки и Сибирский драгунский преследовали неприятеля; но, столкнувшись с неприятельской пехотой и артиллерией, возвратились в расстройстве. Неприятельская кавалерия, усиленная резервами, следовала по пятам за нашей конницей, пробилась вперед между колонн и пехотных краев и явилась, таким образом, в тылу 4-го и 6-го корпусов.
Храбрые сии войска не замешались, но приняли неприятеля с задних фасов своих кареев. Огонь, производимый ими и нашей конной артиллерией, привел в беспорядок неприятельские ряды; кавалерия наша снова построилась и с помощью нескольких драгунских полков ударила на неприятеля и совершенно его опрокинула, так что он вовсе из виду отступил за свою пехоту.
Тогда снова артиллерия открыла с обеих сторон смертоносное свое действие. Казалось, что Наполеон решился уничтожить нас артиллериею. Пехота наша с чудесной твердостью выдержала ужаснейший пушечный огонь. В особенности войска, составлявшие угол центра, весьма потерпели, ибо там пересекался огонь с многих неприятельских батарей.
Во время сей ужасной канонады, сбивавшей с обеих сторон целые ряды, неприятель устроил несколько кавалерийских и пехотных колонн. Я предвидел жестокое нападение со стороны неприятеля. Кавалерия моя была уже крайне утомлена. Я послал немедленно за 1-й кирасирской дивизией, полагая, что она все еще на месте, мной предписанном, в коем намеревался я сохранить ее для решительного удара, но, по несчастью, была она уведена, не знаю кем, на край левого фланга.
Адъютант мой едва достиг двух кирасирских полков и, воротив оные, привел немедленно ко мне. Между тем неприятель начал уже нападение, с частью своей кавалерии занимал он нашу, а с другой врубился в 24-ю дивизию, употребленную для прикрытия батарей на высоте центра. Неприятель опрокинул оную и облегчил тем атаку пехотным колоннам, подвинувшимся тогда с другой стороны.
Читать бесплатно другие книги:
