Путешествие в Тянь-Шань Семенов-Тян-Шанский Петр
Возвращаюсь к своему путешествию. 27 июля около 9 часов утра, следуя вверх по продольной долине Асы, я уже вышел из пределов лесной растительности и стал быстро подниматься на перевал. Ранее полудня мы уже достигли его вершины, которая, по моему гипсометрическому определению, оказалась в 2520 метров. Термометр в полдень показывал +12 °C. Спуск на другую сторону перевала привел нас к речке Ой-джайлау, которая оказалась одним из притоков известной нам реки Тургень. Растительность на самом перевале и его спусках была альпийская.[84]
Войдя в лесную зону, мы прошли через нее по левому скату увалами и, пересекая левые притоки Тургени, наконец достигли слияния двух главных ее ветвей и остановились здесь в 7 часов вечера на ночлег посреди роскошной растительности нижней лесной зоны, состоявшей исключительно из лиственных деревьев: березы, тополя (Populus laurifolia), яблони, урюка (абрикоса) и заилийского клена (Acer semenovi), а из кустарников – крушины (Rhamnus catharctica) и аргая (Cotoneaster nummularia), бересклета (Evonymus semenovi), черганака (Berberis heteropoda), боярки (Crataegus multifida) и жимолости (Lonicera coerulea). Из травянистых растений всего более бросался в глаза своими светло-голубыми шарами Echinops ritro. Урюк и клен достигали здесь своего верхнего предела. Высота нашего ночлега оказалась в 1280 метров.
28 июля, снявшись со своего ночлега в 7 часов утра, мы спустились по Тургени и в 11 часов утра достигли выхода этой реки на подгорье. Здесь мы сделали привал на месте, где высота оказалась, по моему измерению, в 950 метров. Термометр в 11 часов утра показывал 29 °C.
Вступив на равнину, мы повернули по хорошо знакомой нам дороге к западу через выжженное солнцем степное подгорье и быстрым ходом достигли к 6 часам вечера выхода хорошо знакомой нам реки Иссык, на которой остановились лагерем на абсолютной высоте 940 метров. Уже в сумерках сделали мы еще переход до выхода из гор реки Талгар, где остались на ночлеге.
29 июля мы снялись со своего ночлега ранее 8 часов утра и после быстрого перехода возвратились в Верное, где нас ожидала самая радушная встреча. Все почти население города, со всем начальством во главе, предупрежденное накануне о возвращении экспедиции Русского географического общества, ожидало нас на главной площади города, где против быстро подвигавшейся вперед церковной постройки мы сошли с лошадей.
Действительно, первая научная экспедиция Русского географического общества, посетившая юный, только что зарождавшийся в глубине азиатского материка за рекой Или русский край, возбудила всеобщее и глубокое сочувствие.
Русские переселенцы из крестьян, уже достаточно ознакомившиеся с необыкновенным привольем чудного края, радовались: ученые люди приехали для изучения их польз и нужд.
Водворенные в Верном казаки, потомки сподвижников Ермака, признали нашу экспедицию своей не только потому, что они были привлечены к непосредственному в ней участию, но и потому, что полное неожиданностей блуждание в доселе недоступных русским, да и вообще в неведомых русским землях, возбуждало в них живые воспоминания о подвигах их предков при занятии Сибири в XVI и XVII веках.
Наконец, малочисленная интеллигенция Верного, живо заинтересованная в будущности края, очень сознательно относилась к последствиям, вызванным благополучно совершенной экспедицией.
Расспросам лиц, наиболее сознательно относящихся к будущности Заилийского края, не было конца. Ознакомившись из моих ответов с пределами владений богинцев, принятие которых в русское подданство закрепило бы за Россией не только обладание бассейном озера Иссык-Куль, но и всего северного склона исполинского Тянь-Шаня и Мусартскими горными проходами, полковник Перемышльский, с прирожденным ему здравым умом и знанием быта кочевников, очень хорошо понял, что и враждебные нам сарыбагиши, поставленные между двух огней – между киргизами, охраняемыми от набегов русскими властями, и никем не обузданными и более сильными кочевниками Кокандского ханства, очень скоро последуют примеру богинцев и пожелают войти в русское подданство, как шли одно за другим, по тем же причинам, в XVIII веке племена, входившие в состав Средней и Большой киргизских орд.
Начальнику верненской артиллерии, полковнику Обуху, как наиболее образованному и развитому из местной интеллигенции, я решил объяснить свое мнение о необходимости и даже неизбежности в недалеком будущем вынесения нашей государственной границы с длинной оренбургско-сибирско-иртышской линии на линию, соединяющую Верное, или, лучше сказать, западную оконечность Иссык-Куля, с находящимся уже на нижнем течении Сырдарьи оседлым пунктом – фортом Перовским. Мне казалось очевидным, что для рекогносцировки и занятия такой пограничной линии будет снаряжена в недалеком будущем экспедиция и что для успешного действия такая экспедиция должна быть снаряжена из Верного и опираться на Заилийский край.
В Верном я пробыл всего только три дня. С одной стороны, я торопился воспользоваться остатком осени, для того чтобы закончить свои научные исследования в Семиреченском крае исследованием интересной местности Кату в Илийской равнине и посещением цветущей Лепсинской станицы в горной долине Семиреченского Алатау, а также посещением живо интересовавших меня озера Ала-куль и Тарбагатайского хребта. С другой стороны, дальнейшее мое пребывание в Верном было бесполезным, так как город на третий день по моем возвращении был уже погружен в свой обычный алкоголизм, и мне оставалось только наблюдать причины и последствия этого печального явления, имевшего полвека тому назад такое обширное распространение на наших окраинах. Казалось, что правительство старалось бороться с этим злом, по крайней мере на центральноазиатской нашей окраине, довольно радикальными мерами. В новозаселенных в Центральной Азии, Семиреченском и Заилийском краях было не только запрещено винокурение, но и ввоз туда спиртных напитков. Но с корчемным производством водки местным населением края бороться было невозможно. Водку предприимчивые казаки курили самыми первобытными способами из изюма, привозимого в громадном количестве на верблюдах из Ташкента. Независимо от того всемогущий откупщик, состоявший под специальным покровительством Главного управления Западной Сибири, с членами которого он так охотно делился своими барышами, отправлял, несмотря на запрещение ввоза спиртных напитков, в Семиреченский и Заилийский края караваны своей откупной водки из всех станиц сибирско-иртышской линии через Киргизскую степь в Аягуз, Копал и Верное. Бутылка этой водки стоила в Копале и Верном три рубля, то есть та цена, за которую в Петербурге и Москве в то время продавалась бутылка шампанского, и такая высокая цена не имела ни малейшего влияния на прекращение или ограничение пьянства, а само богатство юной русской окраины много способствовало потреблению спиртных напитков, так как оправдывалось выражение откупщиков, что пил не только желудок, но и карман. Очевидно, что запрещение винокурения и ввоза водки в край оказалось недостаточным средством для борьбы с пьянством, потому что осуществить наблюдение за выполнением этих запрещений по местным условиям страны было невозможно. Для борьбы с алкоголизмом на наших отдаленных окраинах нужны были другие, более тонкие меры.
Я выехал из Верного 2 сентября 1857 года после полудня, в своем тарантасе и, переехав через первый глубокий овраг по прекрасно построенному деревянному мосту, очутился в приилийской степи, которая в это время года была обращена засухой в пыльную поверхность пепельного цвета, на которой уцелели только группы не более шести видов полувысохших растений, а именно солодковый корень (Glycyrrhiza asperrima), другое растение из бобовых (Sophora alopecuroides), два вида полыни (Artemisia maritima, Ar. oliveriana) и еще два вида сложноцветных (Echenais sieversii и Acroptilon picris).
Построенный из прекрасного елового леса на полпути от Верного до Илийска, Алматинский пикет украсился надстройкой в виде мезонина, служащего хорошим обсервационным пунктом для Илийской равнины. Когда мы подъехали к берегам уже маловодной и тихой реки Алматы, то растительность оживилась и сделалась разнообразной. На сырой почве были еще в цвету следующие растения: из лютиковых Ranunculus sceleratus, из мальвовых Althea officinalis и Alth. nudiflora, из бобовых Medicago falcata, Trigonella polycerata, Melilotus alba, из сложноцветных Onopordon acanthium, Cousinia tenella, Cous. platylepis, Heteracia scovitzii, из вьюнковых Convolvulus arvensis, из бурачниковых Anchusa italica, из скрофулариевых Verbascum speciosum, из семейства Plumlagineae Goniolimon speciosum, из солянковых Axyris amaranthoides, Atriplex laciniata, из злаков Phragmites communis, Aeluropes littoralis, а из кустарников цветший в это время Lycium turcomanicum.
Солнце уже было на закате, когда я выехал из Алматинского пикета, и полная луна величественно восходила над Турайгыром. У подошвы Заилийского Алатау облачко дыма обозначало лесной пожар в одном из ущелий хребта. Сухой туман образовал прозрачную дымку перед хребтом. Снежные вершины Талгарской группы мерцали еще своим розовым блеском и казались маленькими, хотя совершенно ясными. С грустью окинул я прощальным взором то снежное нагорье Центральной Азии, где, по выражению великого поэта, находился в течение многих лет
«Моей души предел желанный».
Задержанные на Талгарском броду трудностью переправы (мы сломали на ней дышло тарантаса), мы добрались до Илийского пикета только в глухую полночь.
Долина реки Или. Рисунок художника П.Кошарова
3 сентября я употребил на экскурсию в степь на северной стороне реки Или. Древесная растительность между Илийским и Чингильдийским пикетами состояла из следующих деревьев и кустарников: Populus euphratica, Pop. pruinosa, Berberis integerrima, покрытого в это время красивыми круглыми розового цвета ягодами, Eleagnus hortensis, Caragana frutescens, Car. tragacanthoides, Halimodendron argenteum, Rosa gebleriana, Hultheimia berberifolia, Tamarix elongata, Tam. pallasii, Tam. hispida, Stellera stachyoides. Экскурсируя, мы доехали до Чингильдийского пикета только к 3 часам пополудни и здесь осмотрели незнакомый нам еще источник, температура которого оказалась 13,2 °C. Посреди круглого его бассейна с силой била вода. В источнике плавали мелкие рыбки, видом похожие на гольцов. Выехали мы из Чингильды при солнечном закате и добрались уже ночью до Карачекинского пикета, где и ночевали.[85]
4 сентября мы тронулись в путь с рассветом. Остановившись на полпути до станции Куян-куз, я предпринял экскурсию в соседние горы. Ближайшие из них – Аркарлы – отстояли всего только в трех верстах в стороне от дороги, за речкой того же имени. Они состояли исключительно из порфира и имели направление от востока-северо-востока к западу – юго-западу.
Доехав отсюда через волнистую степь до Куян-куза, мы продолжали нашу экскурсию к небольшой горной группе Май-тюбе, отстоявшей отсюда в десяти верстах. Группу эту я уже посетил в мае 1857 года и здесь нашел тогда две новые породы астрагалов, получившие впоследствии от ботаника Бунге мое имя (Oxytropis semenovi и Astragalus semenovi), в то время года уже отцветшие.
Издали внимание привлекли своей формой две остроконечные сопки. Обнажения, встреченные мной на пути к первой из этих сопок, состояли из светло-красного полосатого порфира с вкрапленным в него зеленым минералом; но самая сопка, поднимавшаяся на берегу реки, состояла из очень темного порфира, имеющего сходство с базальтом. Далее, к середине горы встретился сначала конгломерат, а потом – диабаз. Вторая остроконечная сопка находилась уже на оконечности группы близ загиба реки и состояла из очень темного порфира.
Отсюда мы направились в обратный путь и прошли диагонально через весь Май-тюбе, встретив на пути опять обнажения диабаза, а за ним порфира. Характер растительности был совершенно степной, с кустиками вишен (Cerasus prostrata) и красивыми, несколько колючими Aeanthophyllum spinosum, Atraphaxis pungens, Atr. lanceolata, так же как и Lallemantia royleana, Centaurea pulchella, Cent. squarrosa, Ruta dahurica.
Окончив свою интересную экскурсию на Май-тюбе, мы добрались к 7 с половиной часам вечера до Алтын-эмеля при 19 °C. Гипсометрическое определение дало нам здесь 1120 метров абсолютной высоты. Здесь мы и ночевали.
5 сентября мы с раннего утра пустились в путь, направляясь к Алтынэмельскому горному проходу. День был сухой и жаркий, и степь представляла оригинальное зрелище. Она горела к северо-востоку от нас на протяжении нескольких квадратных верст, и нам пришлось пробираться осторожно мимо громадного пала, чтобы не попасть под ветер, его разносивший.
Первые обнажения при подъеме на горный перевал состояли из сланца, а затем мы встретили обнажения порфира, которые сопровождали нас до самой вершины перевала, высота которого, по моему гипсометрическому измерению, оказалась 1520 метров абсолютной высоты. Растения, в особенности обратившие мое внимание на вершине горного перевала, были из губоцветных – Dracocephalum nutans var. alpina и Nepeta densiflora, а из высокогорных кустарников – apчa (Jumperus sabina).
Пройдя перевал, мы спустились с него по ключику Алтын-эмеля и затем повернули к востоку через шпоры, отделяющиеся от хребта. Из горных пород мы встретили обнажения сначала диабаза, а потом – мелафира. Вблизи дороги, недалеко от нее, я заметил выходы свинцовых руд. Когда мы вышли окончательно на дол, то вправо, вдали от нас, стали видны на китайской границе горы Калкан, отделявшиеся от оконечности гор Кату – цели нашей поездки.
Коксуйское ущелье. Рисунок топографа М.Сироткина
Бесплодная равнина, по которой мы следовали, была засыпана камнями и валунами, между которыми преобладал сиенит. Перейдя речку Биш-булак, на которой встретили также свинцовые руды, мы направились к отдельной сопке Биш-тау, замечательной тем, что она состоит из порфира, поднимающего пласты кремнистого сланца, известняка и доломита. В одном месте я заметил метаморфизированный известняк. Далее, через Тюльку-булак, берега которого поросли талом (Salix viminalis) и крушиной (Rhamnus cathartica), мы направились в диагональ поперечной долины, сохранявшей тот же бесплодный характер. Когда же мы дошли до речки Айно-булак, характер местности изменился. Почва сделалась плодородной, и мы увидели здесь прекрасные пашни моего приятеля Тезека, на полях которого урожай проса был превосходный.
Здесь мы и расположились на ночлег в 7 часов 30 минут вечера. Температура была 22,5 °C. Гипсометрическое определение дало мне для нашего ночлега 1040 метров абсолютной высоты. На мерцавшем еще после солнечного заката Алатавском хребте были видны снежные полосы и пятна.
6 сентября, снявшись с нашего ночлега рано поутру, мы направились в путь Айнобулакским долом. Почва была менее камениста, чем в предыдущий день, но все-таки в это время года довольно бедна растительностью. Я заметил всего две породы полыни (Artemisia oliveriana и Art. maritima) и Peganum harmala. По степи ползало множество опасных каракуртов. Местами попадались солончаки. Наконец, появление чия (Lasiagrostis splendens) и злаков обозначило более плодородную почву довольно обширного оазиса, пересекаемого несколькими речками, носящими название Конур-узень. Из кустарников здесь росли Caragana pygmaea, Car. tragacanthoides, Atraphaxis lanceolata, Atr. pungens, из галофитов Statice otolepis и найденная мной в этот день вновь уже в несколько отцветшем виде порода Statice, получившая впоследствии название Statice semenovi, Halostachys caspia, Chenopodium botrys, Salsola lanata, Sals. brachiata, Sals. rigida, а из степных трав: Althaea officinalis, Alth. nudiflora, Galatella punctata, Saussurea sp., Salvia sylvestris, Ceratocarpus arenarius.
Вскоре после полудня мы прибыли в аул самого Тезека, который встретил меня с большой радостью и представил мне все свое семейство, в том числе мальчика-сына, которым особенно гордился и на голову которого надел богатую, шитую золотом, бархатную шапку казанского изделия, подаренную мной и оказавшуюся недостаточно большой для огромной головы Тезека. Само собой разумеется, что мы провели весь день после полудня и ночевали в богатой юрте Тезека.
7 сентября выехали мы из аула Тезека не ранее 8 часов утра и направились к юго-западу от его стойбища к довольно близким оттуда горам Кату. Переехав через речку Кок-терек, мы пересекли весь плодородный оазис Конур-узень и повернули круто в горы Кату, которые на северном своем склоне состояли исключительно из порфира. Растительность их была совершенно степная: степные (невьющиеся) вьюны (Convolvulus subsericea, Conv. pseudocantabrica, Conv. semenovi, Eremostachys rotata, Lallemantia royleana, Ceratocarpus arenarius, Atraphaxis lanceolata, Lasiagrostis splendens). Обнажения состояли из очень темной кристаллической горной породы, похожей на мелафир, которая приподнимает слои конгломерата.
Выехав на южный склон гор Кату, я попал в местность, похожую на сульфатару. Она была окружена равной величины коническими холмами, в трех местах образующими довольно высокие группы и местами прорванными с южной их стороны. Холмы эти состояли из той же темной горной породы. Сульфатарных ям я встретил две: одну в северо-восточном краю горной группы, другую в юго-западном углу. Что сера выходила здесь сублимацией в виде паров из-под почвы, это доказывается заполнением серой трещин, как в пуццуольской сульфатаре, образованием в этих трещинах кристаллов гипса, а также влиянием возгонки серы через трещины на темную горную породу, совершенно здесь побелевшую. Только сульфатара, по-видимому, уже давно угасла, и никаких паров нигде не выходило, хотя запах серы, подъезжая к угасшей сульфатаре, был чувствителен даже издали. Конечно, весь химический процесс, здесь когда-то происходивший, можно было объяснить продолжительным подземным пожаром пластов каменного угля, столь распространенных выше – в Илийской долине.
Пройдя сульфатару в диагональ, я встретил на юго-запад от нее выход кварцевой жилы с железным блеском. Впереди нас возвышался мелкосопочник, получивший название Актау (белые горы) от своего белого цвета, подобного цвету побелевших пород сульфатары. В Актау находились месторождения квасцов и, как утверждали местные киргизы, нашатыря. Китайцы оставили здесь везде следы опытов своей разработки на серу, квасцы и на руды, по их свидетельству железные и серебро-свинцовые, как и в Калкане.
На дальнейшем нашем пути растительность, по-видимому, изменилась, но она так уже высохла и поблекла, что я не мог установить характера растительной формации и мог определить только немногие виды растений, между которыми я заметил бледно-желтую Statice semenovi. Верстах в пяти к северо-востоку от сульфатары мы встретили прекрасные колодцы с водой, картинно осененные еще свежими высокими камышами (Phragmites communis) и Eragrostis poaeoides. Осенняя энтомологическая фауна этой местности показалась мне довольно богатой; по камням, между прочим, медленно ползали красивые жесткокрылые из рода Prosodes. Издали мы видели стада быстроногих куланов (Equus hemionus)[86] и сайг (каракуйрюков)[87].
Группа Кату немного возвышается над Конуруленским плоскогорьем. Вдали за Актау блестела широкая лента реки Или, а за ней был виден зубчатый профиль горы Богуты. Поздно вечером мы вернулись из нашей поездки в горы Кату на ночлег в аулы Тезека.
8 сентября мы выехали от Тезека только после полудня, окончательно распростившись с ним, и, переехав через каменистое плоскогорье Конурулен, доехали до подошвы гор Аламан и остановились здесь на ночлег при выходе из гор реки Караколы.
9 сентября, рано поутру, мы поднялись Караколой в гору. Первые встреченные нами обнажения состояли из светло-серого диоритового порфира. Следуя вверх течения Караколы, мы мало-помалу вступили в продольную безводную долину хребта Аламан и последовали ею к востоку-северо-востоку. Отсюда увидели первый еловый лес, встреченный нами на южном скате хребта, но он ютился на склонах продольной долины, обращенных к северу. Далее вышли на реку Букон, которая образуется здесь из слияния двух ветвей, и проследовали восточной ветвью до ее вершины. Все обнажения на нашем пути состояли из диоритового порфира.
Далее мы повернули несколько к северо-востоку, пересекая вершины речек, текущих на восток, и стали подниматься на скат кристаллических пород, поднимающих гигантские пласты осадочных, а именно кремнистого сланца с падением 45° к юго-востоку.
Легкими перевалами мы достигли до кульминационного пункта всего горного прохода через Аламанский хребет, который оказался здесь, по моему гипсометрическому измерению, в 2470 метров абсолютной высоты. Измерение было сделано в 11 часов утра при температуре 14 °C. Все обнажения на перевале состояли из красного порфира.
Вид к востоку-юго-востоку на цветущую китайскую Илийскую провинцию с ее утопающими в зелени деревьев поселками, до Кульджи включительно, был обширный и восхитительный. Течение Или при прозрачной атмосфере было обозначено светлой ленточкой. За этим течением ясная атмосфера позволяла нам рассмотреть сначала Нань-Шань, то есть предгорья Тянь-Шаня, а затем ряд облаков обозначал направление самого Тянь-Шаня, там, где находился Мусартский горный проход.
Осмотревшись с вершины перевала, мы начали быстро спускаться на северную его сторону, следуя вдоль речки, которая ниже своего верховья уже сопровождалась еловым лесом, у нижнего предела которого мы и полдневали. Отсюда мы вышли на продольную долину, образуемую верховьем реки Бурохуджир и носящую название Саз. На всем спуске в нее горная порода во всех своих обнажениях состояла из сиенита. Сазская долина, при значительной ширине своей, мягкости ее скатов и постоянстве направления от востока к западу, медленно повышалась.
Пройдя истоки Бурохуджира, мы очутились на перевале Югенташ, абсолютная высота которого оказалась, по моему гипсометрическому измерению, в 1880 метров. Термометр в 2 часа пополудни показывал 17 °C.
Сначала мы спускались с перевала по реке Кескен-терек, но потом река отошла от нас влево, и мы более на нее не выходили, но шли косогором, не выходя из ее продольной долины, и перешли три ее притока, носящие название Уч-су.
Во все время нашего следования через перевал Югенташ мы видели под нами обширные пятна вечного снега, а растительность была совершенно альпийская, между которой особенно бросался в глаза альпийский мак (Papaver alpinum). Спускались мы по скату широкой продольной долины легкими увалами, имея постоянно в виду на дне долины светлую извилистую ленту Кескен-терека, но, наконец, повернули правее отдельной сопки Аргал-тюбе и, не доходя и пяти верст до низкого перевала Аган-каты, ночевали в аулах суванского племени Большой орды.
10 сентября мы перешли рано поутру в аулы нашего старого знакомца Адамсарта, находившиеся от нас в пяти верстах, и только после полудня снова пустились в путь, перешли Аган-хаты, вышли на реку Кок-су и к вечеру достигли Джангызагачского пикета.
11 сентября, в 8 часов 30 минут утра, я был уже на Каратале, где определил при температуре 18 °C высоту Каратальской долины в 670 метров.
12 сентября я возвратился в Копал, где пробыл три дня, определив высоту Копала на его площади в 1020 метров. Встреча с полковником Абакумовым была самая радушная, и он оказал мне существенную услугу отправлением моего тяжелого тарантаса со всеми мной собранными коллекциями почтовой дорогой в Семипалатинск и устройством для меня объездного пути в самой легкой повозке через цветущие русские поселения северной части Семиреченского края, Лепсинское и Урджарское.
Дорогой мой спутник, сопровождавший меня во все мое тянь-шаньское и заилийское путешествия 1857 года и перенесший с замечательным самоотвержением все труды и опасности путешествия, художник Кошаров, спешивший возвратиться в Томск к началу преподавания в гимназии, расстался со мной и поехал в моем тарантасе по почтовому тракту до Семипалатинска, с тем чтоб оттуда доехать до Томска на перекладных. Провожая его 15 сентября, я переехал в этот день из Копала в Арасан.
16 сентября, рано поутру, я выехал из Арасана через Кейсын-ауз. Переезжая через Биен, я заметил не виданное мной до сих пор растение – вид рогоза (Typha stenophylla). На самом Кейсын-аузе я заметил целые заросли диких низкорослых вишен (Cerasus prostrata).
Высота перевала оказалась, по моему определению, в 1160 метров абсолютной высоты – только на 210 метров выше Арасана. Зато спуск на северную сторону был несравненно длиннее, и на конце его лепсинская дорога отделилась от главного Семипалатинского тракта. Верст через семь от раздела дороги мы выехали на реку Ак-су Дорога наша проходила по степи от запада к востоку вдоль подошвы хребта. Сильный западный ветер, дувший с утра, катил перед нами совершенно высохшие стебли разных растений, называемых здесь «перекати-поле», между которыми я заметил Ruta davurica. Вся растительность здесь выгорела и поблекла. Дождя с 15 июня здесь не было. На реке Ак-су нам запрягли прекрасных киргизских лошадей, и мы помчались быстро через кочки и арыки. В реке Ак-су я заметил валуны сланца и гранита. За рекой степь не изменяла своего характера верст двадцать до реки Баскан и еще десять верст до Саркана. Она была покрыта высокой поблекшей растительностью когда-то раскошных трав, между которыми я заметил характерные типы Althea, Sophora alopecuroides, Salvia sylvestris, Lasiagrostis splendens.
Саркан, подобно Ак-су и Биену, выходил из узкого ущелья невысокой Арасанской цепи, представляющей довольно ровный гребень, простирающийся от запада к востоку. Но за Басканом уже выдаются горы, образующие гласис главного Алатавского хребта, простирающегося от запада-юго-запада к востоку-северо-востоку. Баскан – довольно значительная широкая река, быстрая и извилистая, окаймленная целым рядом громадных валунов, состоящих преимущественно из гранита. Между растениями на ее берегу я заметил кусты Atraphaxis lanceolata. Здесь мы снова переменили лошадей и продолжали свой путь через очень холмистую местность. Большая часть холмов была прикрыта наносами, поросшими поблекшим дерном. Кое-где вблизи дороги выходили на поверхность обнажения глинистых сланцев с неясным простиранием. За половиной дороги уже смерклось, и только ночью доехали мы до своего ночлега на реке Теректы. Западный ветер, дувший целый день, наконец разразился бурей и сильным дождем. Ночь была холодна, а раскинуть палатку было невозможно. Казаки заснули у ярких огней, разведенных богатым свадебным поездом, ехавшим на венчание в Копал из Чубар-агача (Лепсинска), где не было своего священника.
Во вторую половину ночи на 17 сентября заблистали звезды. Утро было морозное, но инея было мало. Речка Теректы, у которой мы ночевали, протекала в неглубокой долине предгорья, имевшей не более полуверсты ширины. В долине росла роща вековых, но довольно редких тополей (Populus laurifolia), которых можно было насчитать не более двухсоттрехсот.
Вид через долину на замыкающие ее снежные белки Семиреченского или Джунгарского Алатау был очень красив. Поляны вечного снега за ночь очень расширились за счет свежевыпавшего снега. Температура и днем была низкой.
Выехали мы со своего ночлега рано поутру. Дорога наша пролегала по холмистой, почти гористой местности; но обнажений горно-каменных пород мы встречали очень мало. Обнажения эти состояли из кремнистого сланца, переходящего в роговик, с очень неясным напластованием. Растительность в значительной мере уже поблекла, но цвели еще некоторые степные травы, как, например, Berteroa incana, Althea officinalis, Tanacetum fruticulosum, Saussurea coronata, Salvia sylvestris, Nepeta ucranica, Salsola affinis. Вдали от нас на невысоких предгорьях кое-где виднелся лес. Предгорья эти заслоняли главную снежную цепь.
После нескольких легких перевалов, верст через двадцать от нашего ночлега на Теректы, мы начали спускаться в долину реки Лепсы и, наконец, увидели Чубарагачское, или Лепсинское, поселение, расположенное на слиянии двух ветвей, образующих эту реку в продольной долине Семиреченского Алатау, имеющей форму удлиненного эллипса верст в двенадцать длины и до 7 ширины, со всех сторон замкнутого горами; главная ось этого эллипса была направлена от северо-востока к юго-западу. Обе сливающиеся ветви брали начало в высокой цепи, ограничивающей эллиптическую долину с юго-востока, а после их слияния соединенная река (Лепса) прорывалась через дикие ущелья менее высокой цепи, ограничивающей эллиптическую долину с юго-запада. В 1857 году дороги через это ущелье не существовало; она проходила через не особенно высокий и безлесный перевал северо-западной цепи. Юго-восточная же цепь, более высокая, чем северо-западная, имела на своих вершинах снежные поляны, а скат ее, обращенный к эллиптической долине, на дне которой было расположено Лепсинское поселение, весь покрытый разнообразным лиственным лесом, носил название чубар-агача (пестрого леса) и вполне его оправдывал, особенно в своем чудном осеннем убранстве.
Вообще Чубарагачская долина представляет местность хотя не столь грандиозную, как долины Тянь-Шаня и Заилийского Алатау, но не менее привлекательную, чем лучшие долины французских Вогезов и Гардта в Баварском Пфальце, с которыми имеют большое сходство в своем осеннем убранстве. Гипсометрическое определение дало мне для высоты дна Чубарагачской долины 820 метров абсолютной высоты. Лепсинский поселок был довольно хорошо обстроен из осинового леса, и только подоконники и косяки были сделаны из елового леса. Всех домов в Лепсинском поселении было в 1857 году 440, а жителей
Поселенцы этой русской колонии в Центральной Азии, как крестьяне, так и казаки, были чрезвычайно довольны климатическими условиями страны и в особенности ее привольем и плодородием, хотя при непривычке к местным климатическим условиям болезни на первое время были часты. Но болезни эти зависели преимущественно от условий, неизбежно связанных с самым процессом колонизации. Преобладавшие болезни – цинга, дизентерия у детей и горячка – были в особенности обусловлены неприспособлением к местным условиям, отсутствием крова в климате довольно дождливом и подверженном быстрым переменам температуры, недостаточностью медицинской помощи, плохим уходом за детьми при первых усиленных полевых и строевых работах и злоупотреблением плодами и ягодами.
В 1857 году под посевами Лепсинского поселения уже было занято озимым хлебом (рожью) 105 десятин, яровым хлебом 753 десятины (пшеницы 245 десятин, ярицы 210, овса 194, ячменя 60, проса 25, гороха 19). Сверх того, под посевами льна было 30 десятин и конопли 1 десятина. Урожай этих хлебов в течение последних трех лет был следующий: проса сам-40, пшеницы – от сам-15 до 20, ржи и ярицы – от сам-12 до 15, овса – от сам-6 до 10. Урожаи льна и конопли были также превосходны.
Хлеба в Чубарагачской долине, при достаточно дождливом климате, особенно в первую половину лета, в поливе не нуждаются, но при поливе (никак не более одного во все лето) дают больше зерна. Корма для скота неимоверно хороши, так как травы растут здесь не менее роскошно, чем в лучших алтайских долинах. Только некоторые овощи, а именно огурцы, арбузы и дыни, не вызревают вследствие ранних инеев, представляющих единственный дефект прекрасного климата Чубарагачской долины. Во все время моего посещения этой долины (в половине сентября 1857 г.) температура по утрам была низкая и инеи начались уже с начала сентября.
18 сентября, с раннего утра, я предпринял поездку верхом в горы, в сопровождении двух хорошо знакомых с окрестной местностью казаков, направившись к тому самому горному перевалу, по которому Карелин в 1840 году восходил на Семиреченский Алатау.
Подъем наш начался уже в одной версте на юго-восток от станицы. Весь горный скат был покрыт прекрасным лиственным лесом (чубар-агач), в состав которого входили следующие деревья и кустарники: осина (Populus tremula), тополь (Populus nigra, P. laurifolia), береза (Betula alba), несколько видов ивы (Salix pentandra, S. fragilis, S. alba, S. amygdalina, S. purpurea, S. viminalis, S. stipularis, S. capraea, S. sibirica), дикая яблоня (Pyrus malus, P. sieversii), рябина (Pyrus aucuparia), черемуха (Primus padus), a из кустарников два вида боярки – красная и черная (Crataegus sanguinea, С. melanocarpa), аргай (Cotoneaster nummularia, Potentilla fruticosa), малина (Rubus idaeus), дикий крыжовник и смородина (Ribes aciculare, Rib. heterotrichum, R. rubrum), крушина (Rhamnus cathartica), сибирская акация (Caragana frutescens), породы жимолости (Lonicera tatarica, L. xylosteum, L. hispida, L. coerulea, L. microphylla), калина (Viburnum opulus), черганак (Berberis heteropoda). Густо растущие деревья местами были сильно перевиты здешними лианами: породами клематиса (Clematis orientalis, Atragene alpina) и хмелем (Humulus lupulus). Хвойного леса в чубар-агаче еще не было.
Поднимаясь в направлении к югу, мы пересекли ключик, который казаки называли Беремесевым, а в пяти верстах от станицы выехали на более значительный приток Б. Лепсы, вдоль которого производилась рубка леса. Встреченные мной по дороге обнажения горных пород состояли из грауваккового сланца с неясным напластованием и едва выходящего на поверхность почвы. На притоке Б. Лепсы встретились и хвойные деревья (Picea schrenkiane). В верховьях этого притока мы начали сильно подниматься в гору, сначала к юго-востоку, потом постепенно повернули, сначала к востоку и, наконец, к северо-востоку. Пестрый лес (чубар-агач) постепенно заменился травами, хотя и поблекшими, но превосходящими вышиной всадника на лошади. Травы эти принадлежали к семействам мальвовых (Althea ficifolia), зонтичных (Sium lancifolium, Bupleurum aureum, Bupl. exaltatum, Conioselinum fischeri, Ferula soongorica, Anthriscus sylvestris, An. nemorosa, Conium maculatum, Schrenkia vaginata), сложноцветных (Inula halenium, Lappa tomentosa, Cirsium heterophyllum, Cirsium arvense, Onopordon acanthium), злаков (Dactylis glomerata, Elymus sibiricus, Deschampsia caespitosa, Calamagrostis sylvatica, Milium effusum, Lasiagrostis splendens). Местами эти травы были сильно обвиты мышиным горошком, который достигал их вершины. Иногда роскошные заросли травы перемежались с рощицами деревьев, из которых рощицы яблонь имели вид садовых насаждений; яблоки в это время года уже совершенно созрели и показались нам очень вкусными.
При дальнейшем нашем подъеме сланец вдруг заменился гранитом, сначала мелкозернистым, выходящим на поверхность штоком, а потом и крупнозернистым. На его плоских скалах лепились еще уродливые ели, но затем лесная растительность окончательно исчезла. Из кустарников росли Роtentilla fruticosa и арча (Juniperus sabina), ползущая по плоским скалам. Но эти плоские скалы скоро заменились резко торчащими в виде зубьев или вертикально поставленных книг.
Дорога наша, взобравшись на гребень, отделяющий приток Лепсы от главного ее течения, шла далее легкими перевалами, извиваясь между скалами почти на одном уровне, лишь чуть немного повышаясь, причем растительность была уже здесь совершенно альпийская, хотя уже сильно поблекшая, но все-таки я мог различить некоторые растения, как-то: Papaver alpinurn, Alsine verna, Cerastium maximum, Ledum gelidum, Arnebia perennis, Aster alpinus, Ast. flaccidus, четыре вида генциан (Gentiana aurea, G. frigida, G. macrophylla, G. verna и Dracocephalum altaiense).
По мере того как мы шли вперед, мы встречали между скалами все более и более груд свежего снега, набитого бураном. Ветер был невыносим по своей силе и холоду. Мы вынуждены были повернуть к западу и даже к северо-западу, чтобы попасть на спуск в главную Лепсу, и таким образом из гранитов вышли опять на сланцы, простирание которых на этот раз было совершенно ясное, а падение – почти вертикальное (85° к северо-западу).
Отсюда перед нами открылся чудный вид на самую высокую часть Семиреченского Алатау. Именно здесь верхняя долина Лепсы, загибаясь на десять верст, меняет свое направление: то она была направлена от запада—северо-запада к востоку—юго-востоку, перпендикулярно к оси хребта, здесь же завернулась почти под прямым углом и потекла от юга-юго-запада к северу—северо-востоку, то есть почти от юга на север, продольно относительно простирания сланцев. Во главе долины находился самый значительный из белков, и с него к двум или трем истокам Лепсы спускалась широкая снежная мантия. Верхняя продольная долина Лепсы имела немного более версты ширины, скаты ее были мягки, а дно поросло елью, хотя довольно редко, так как лесная растительность достигает здесь уже своего предела. По долине извивается, подобно Чилику, река Лепса, но когда эта река повертывает под прямым углом, то прорывается через поперечную долину, где и направляется поперек простирания сланцев в скалистых щеках, между которыми, встречая препятствие, образует озеро. Поэтому, хотя в верховьях Лепсы и существует горный проход в Китай, но местные жители предпочитали попадать туда через высокие скалы и перевалы, обходя верхнюю долину, которая в 1857 году считалась недоступной.
Намерение мое пробраться Лепсинским проходом на китайскую сторону не увенчалось успехом. Убедившись воочию, что горный проход в это время был засыпан снегом, а погода впереди была неблагоприятная, я решился вернуться назад.
Спускаться в верхнюю долину Лепсы было незачем, и мы вернулись по той же дороге, по которой восходили. Смеркалось, когда мы дошли до гранитных зубьев, и уже в ночной темноте спустились мы до первого ключика, где и ночевали в прекрасной роще, состоявшей из берез, осины и яблонь. Этот проход был тот самый, по которому проходил Карелин в 1840 году.
19 сентября тем же путем, при пасмурной погоде, мы вернулись в Чубар-агач. С гор все селение казалось шахматной доской. Было видно, как, стекаясь за станицей, речки пробиваются после своего слияния сквозь передовой кряж диким ущельем. В этом ущелье в мое время не было дороги, и в Чубар-агач нельзя было попасть с запада иначе как через хребет, хотя и невысокий. Снег в самом Чубар-агаче выпадает обыкновенно окончательно только в декабре, а на западном склоне передового хребта – и еще позже, и держится только до марта. В это время года здесь устанавливается хорошая санная дорога; вообще зима очень мягкая, и значительных холодов совсем не бывает.
Переночевав в Лепсинской станице, я решился выехать из нее 20 сентября. Проснувшись в седьмом часу утра, я был неожиданно поражен совершенно зимней картиной. Все было покрыто густым инеем. Травы не было видно, кроме высоких злаков (Dactylis, Calamagrostis, Lasiagrostis), но и те поникли своими колосьями под тяжестью инея, которым были совершенно убелены и лавролистные тополи. Густой туман не позволял различать предметов далее двух десятков шагов. Тем не менее мы пустились в путь и, переехав версты две поперек долины, стали быстро подниматься на ее скат в направлении к западу.
На этом пути нас ожидало замечательное зрелище. Туман начал быстро редеть и резко окончился чуть не стеной, за которой при дальнейшем подъеме небо было уже ясно и прозрачно. С вершины перевала уже не было видно ни одного облачка, солнце светило тепло и ярко, термометр показывал 12 °C в 8 часов утра, снежные вершины Семиреченского Алатау были совершенно безоблачны и ярко блестели на солнечных лучах, которые прекрасно освещали и скаты лесной зоны в ее пестром осеннем убранстве чубар-агача. Ни одной росинки не было видно на свежих еще травах горного перевала. Зато у наших ног в Лепсинской долине вся широкая эллиптическая котловина в двенадцать верст длиной и семь шириной представляла собой настоящее «mare vaporum». Цвет его был млечно-серовато-белый, похожий на цвет кучевых облаков (cumuli). Сначала оно как бы слегка колыхалось, но с самого верха перевала его поверхность казалась уже совершенно горизонтальной. Ни одного пятнышка не было видно на этом млечном море, и ничто не обличало в нем его характера.
То же жаркое солнце и та же сухость атмосферы сопровождали нас не только на нашем подъеме на вершину перевала, но и на спуске с него в низкий дол, во время которого мы все более сближались с Лепсой, вырвавшейся из ущелья и красивой лентой изгибавшейся по долу. На правом берегу реки широкое пространство было занято чубарагачскими пашнями, а на левом слегка холмистая местность, на пространстве от четырех до пяти квадратных верст, представляла огромное черное пятно от пала, происшедшего прошлой ночью. Ветер был в эту ночь юго-западный, нагнал огонь на Лепсу, но остановился на береговом уступе. Только в одном месте он прорвался вниз к ложу реки, но и здесь был остановлен уже ее волнами. Я обратил внимание сопровождавших меня казаков на то, что занимаемые ими пашни на этом склоне гор особенно удобны для разведения бахчей (арбузов, дынь и огурцов), так как здесь ранних инеев совсем не бывает. Горная порода, встреченная мной на северо-западном спуске с гор, была граувакковая. Она выходила на поверхность низкими скалами без ясного простирания. Растительность пожелтела и поблекла, но более всего бросались здесь в глаза Astragalus sieversianus, Althaea officinalis и Dipsacus azureus.
Спустившись с гор, мы повернули к северу по холмистой местности. Весь переезд через хребет имел десять верст протяжения, да при спуске с него мы проехали еще верст двадцать пять до реки Чинжалы. Постепенно спускаясь с холмов, мы достигли этой реки, довольно узкой и неглубокой, и переехали на правый ее берег в десяти верстах ниже впадения в нее реки Куянды. Верст пять далее мы выехали к урочищу Кызыл-джар, где были выставлены наши юрты и устроена перемена лошадей. Вдали впереди нам видна была долина реки Тентек. Разделяющий реки кряж, понижаясь, оканчивался здесь. Отсюда, оставив влево дугу, описываемую в этом месте рекой Чинжалы, мы направились по ее хорде через сыпучие песчаные холмы к горам Саукан, встречая на своем пути значительные заросли красивого красного степного шиповника (Hultheimia berberifolia).
21 сентября с сауканского ночлега мы выехали в 6 часов утра и следовали сначала верст 5 через арыки и пашни киргизов, а потом – через барханы, совершенно подобные тем, что расположены в бассейне Балхаша между Джуз-агачем и Арганатинским пикетом; они имеют ту же растительность, состоящую преимущественно из пород Statice (St. gmelini, St. myrianthe) и вообще галофитов,[88] для которых в бассейне Ала-куля на степи, расстилающейся между горами Алатау и Тарбагатаем, настоящее царство. Через эти дюны шли мы верст десять, а далее пересекли солонцеватую равнину по гладкой и хорошей дороге и, наконец, увидели перед собой обширное плоскобережное озеро Ала-куль, в юго-восточном углу которого возвышалась вдающаяся в него полуостровная сопка Арал-тюбе.
Подъехав к камышам, окаймившим верст на пять плоские берега озера, мы встретили киргизские табуны, переменили лошадей и, повернув на запад, приблизились к узкому углубленному заливу озера, на котором плавало громадное количество уток и лебедей. С северо-востока дул ветер с неимоверной силой. Это был знаменитый юй-бэ, о котором китайские летописи повествуют, что он дует периодически от острова озера Ала-куля (Арал-тюбе), опрокидывает юрты и уносит скот и людей в озеро. Действительно, мы убедились в невозможности проехать в день нашего прибытия к озеру береговой дорогой и вынуждены были пуститься в объезд.
От нашего ночлега на Саукане до камышей мы проехали верст тридцать пять, от камышей до брода через залив Ала-куль – двадцать верст. В 2 часа пополудни термометр показывал 16 °C. Гипсометрическое определение дало мне абсолютную высоту озера в 240 метров. Брод был довольно глубок, и всю нашу поклажу мы перевезли на лошадях. Вода в западном Ала-куле была пресная. От брода мы прошли еще верст пятнадцать через перешеек, отделяющий Малый, или Западный, Ала-куль от Большого, или Восточного, и дошли до колодцев, где нашли аулы, в которых и ночевали.
Ознакомление мое с обширным озерным бассейном Ала-куля только подтвердило то, что впервые было обстоятельно выяснено в 1840 году исследователем Семиреченского Алатау и соседних с ним озерных бассейнов – Балхаша и Ала-куля – Александром Шренком. Озерный бассейн Ала-куля в наше время (1840–1858) состоял из двух главных озер – Восточного и Западного. Разделяются они между собой болотистым перешейком верст в двадцать шириной, отчасти заросшим камышами и усеянным небольшими лагунами, которые соединяются протоком. В иные времена года и в иные годы перешеек делается непроходимым и в такой степени бывает затоплен водой, что оба озера более или менее сливаются в одно. Само собой разумеется, что при низменных берегах озера, большей частью обросших камышами, и значительных колебаниях уровня из года в год и в разные времена года (колебаниях, зависящих от изменения в количестве вод, вносимых притоками, и количества испарений) и самые очертания озера, как и всех степных озер Киргизской степи, не могут быть определены с точностью, и поверхность каждого из двух озер может быть указана приблизительно, а именно Восточного (при 55 верстах в длину и 40 верстах в ширину) в 1500 квадратных верст, а Западного (при 40 верстах в длину и 15 верстах в ширину) не более 560 квадратных верст. Влево от Западного Ала-куля, в направлении к северо-западной оконечности Балхаша простирается песчаная и солонцеватая полоса Айтактын-кара-кум, обозначающая как бы след прежнего соединения балхашского и алакульского бассейнов, из которых последний представляет как бы отделившуюся (отсохшую) оконечность первого.
Алакульский бассейн отличается от всех других бесчисленных озерных бассейнов низменных Киргизских степей тем, что с его дна или с низменных берегов поднимаются высокие островные или полуостровные сопки, носящие название Арал-тюбе (островная гора) и хорошо известные всем когда-либо проезжавшим мимо озера Ала-куль. Это обстоятельство позволяет уточнить некоторые старые интересные исторические маршруты даже XIII века. Так, несомненно, что армянский царь Гетум, ездивший в XIII веке на поклонение к чингисханидам в их знаменитую столицу Каракорум, находившуюся в Монголии, близ нынешних границ Забайкальской области, проходил мимо озера Ала-куль, так как он упоминает об озере с высоким островом, а другого такого на всем своем пути от Каспийского моря через всю Арало-Каспийскую низменность он встретить не мог. Таким образом, данники чингисханидов, армянские и кавказские государи, огибали Каспийское море и через Туркмению и Туркестан проходили мимо озера Ала-куль и входили в Монголию через те ворота народных переселений из нагорной Азии, которые расположены между Джунгарским Алатау и Тарбагатаем. Наоборот, все русские князья, как, например, Ярослав Всеволодович (отец Александра Невского) и сам Александр Невский следовали в Каракорум через Золотую орду на Волге по Иртышской линии и входили в нагорную Азию через Зайсанские ворота, то есть между Тарбагатаем и Алтаем.
Сведения об озере Ала-куль встречаются уже в китайских источниках, начиная с летописей юаньской (монгольской) династии, откуда они и сделались известны европейским географам (Риттеру и Гумбольдту). Пестрое озеро (Ала-куль) с высокой островной сопкой (Арал-тюбе), сильные ветры (юй-бэ), дующие постоянно в одном направлении от Арал-тюбе, особенно заинтересовали Гумбольдта, усмотревшего как здесь, так и в китайских описаниях окрестности города Куча в Тянь-Шане вероятные признаки вулканических явлений. Вот почему Карелин – первый русский путешественник, посетивший Ала-куль в 1840 году, употребил доблестные усилия для разрешения вопроса о вулканизме острова Арал-тюбе. Он привез с собой маленькую лодку с Зайсана, добрался до острова Арал-тюбе и, достигнув своей цели, пришел к отрицательным результатам. Конический остров оказался состоящим из порфира, но ни на нем, ни в береговых валунах озера никаких вулканических пород не оказалось; местами только между этими валунами попадались куски каменного угля.
Семнадцать лет позже мои исследования в холмах Кату в Илийской долине и на всем протяжении Тянь-Шаня между Мусартским и Заукинским горными проходами также не подтвердили предположений Гумбольдта о вулканических явлениях в Центральной Азии.
Возвращаюсь к своему путешествию.
Аул, в котором я ночевал с 21 на 22 сентября, находился у колодцев Кабанды в двадцати трех верстах к северу от Западного Ала-куля. В 7 часов вечера здесь было +14°, и гипсометрическое измерение дало мне 250 метров абсолютной высоты, то есть не более 10 метров над уровнем Западного Ала-куля, что и подтвердилось тем, что дорога от Ала-куля до нашего ночлега почти никакого подъема не имела. Зато мне показалось, что уровень Западного Ала-куля выше уровня Восточного. Заключил я это из того, что встретил русло, направленное из северной оконечности Западного Ала-куля к низовью реки Урджар. Русло это киргизы называли Уалы и утверждали, что при высоком стоянии воды в Западном Ала-куле вода течет по нему в реку Урджар. Притом же реки, текущие в Западный Ала-куль (Тентек и Каракол), едва ли маловоднее впадающих в Восточный Ала-куль (Урджар и Эмиль), но последнее озеро представляет поверхность для испарения втрое большую, чем Западный Ала-куль. Вероятно, вследствие этого вода в Западном Ала-куле пресная и годная к употреблению, а в Восточном Ала-куле – соленая, вследствие чего туземцы часто называют Восточный Ала-куль Ащи-кулем, то есть горьким озером.
Откуда взял Ал. Шренк для Западного Ала-куля название Сазын-куль, я не знаю, но спрошенные киргизы названия этого не знали и называли Западный Ала-куль всегда Ала-кулем, а Восточный или Ащи-кулем, или также Ала-кулем. Кого же может удивить, что два соседних озера, составлявшие на памяти народной один бассейн, да и теперь иногда сливающиеся в одно зеркало, известны под одним названием. Название Ала-куль весь этот бассейн мог в совокупности получить оттого, что с его уровня поднимаются в виде высоких сопок скалистые, порфировые острова и полуострова, а перешеек, разделяющий весь бассейн на два озера, состоит из перемежающихся лагун, протоков, заросших галофитами солонцов и обширных камышовых зарослей. Если на все это посмотреть с любой из озерных или приозерных сопок (арал-тюбе), то название «Пестрое озеро» (Ала-куль) находит себе полное оправдание. Такого объяснения не могли дать сопровождавшие меня киргизы, никогда не восходившие на Арал-тюбе, а на мой вопрос, почему они называют озеро Ала-кулем, два самых бойких из моих проводников отвечали: «Потому, что с двух сторон от Ала-куля видны пестрые горы (Алатау)», то есть горы, постоянно носящие на себе снежные пятна.
22 сентября с места нашего ночлега на колодцах Кабанды я тронулся часов в 10 утра и, проехав верст десять к северо-западу, достиг реки Каракол, а отсюда следовал через степь в направлении к северо-востоку, в двух местах встретил аулы на колодцах, потом, повернув к северу, переехал вброд речку Иссык-су и через старые пашни и арыки достиг к 3 часам пополудни до Урджарской станицы, расположенной всего только в двенадцати верстах от подошвы Тарбагатая. В 7 часов вечера я сделал свое гипсометрическое измерение, давшее для станицы 280 метров абсолютной высоты; термометр показывал +7 °C.
В Урджарской станице во время моего посещения (в 1857 г.) было 80 домов и 940 жителей (536 мужского пола), 440 лошадей и 450 голов рогатого скота. Баранов жители сами не разводили, так как их можно было достать сколько угодно от киргиз-казахов. Пашни урджарских поселенцев были обширны (ржи 100 десятин, ярицы 10, пшеницы 120, овса 106, ячменя и проса по 14, льна 17). Рожь давала сам-5, но урожаи яровых хлебов были превосходны: пшеницы – сам-8, ярицы и овса – более чем сам-13. Лен родился также очень хорошо.
Переночевав в Урджарской станице с 22 на 23 сентября, я решился посвятить весь следующий день восхождению на Тарбагатай. Выехав из станицы в 7 часов утра, я направился сначала к западу, а потом к западу-северо-западу по речке Карабулак. Скоро мы вышли на ключ, обросший тополями (Populus laurifolia) и кустарниками: жимолостью (Lonicera tatarica), крушиной (Rhamnus cathartica) и карликовой акацией (Robinia pygmaea). Первые встреченные нами в Тарбагатае обнажения состояли из гранита. Далее пошел очень крутой подъем по ущелью, проходящему по линии соприкосновения гранитов на северо-востоке с диоритами на юге-западе. Дорога шла через груды камней и была очень трудна. Когда же мы взобрались на горный гребень, то шли уже легкими перевалами в направлении к западу—северо-западу и, наконец, обойдя мыс, отделяющийся от главной оси хребта, достигли вершины перевала, который наши проводники называли Алет и который состоял из гранита. Дошли мы до вершины перевала немного ранее полудня. Термометр Цельсия показывал +4°. Гипсометрическое определение дало мне для вершины перевала 1960 метров абсолютной высоты. На соседних возвышениях лежали пятна вечного снега.
Когда я взошел на одну из вершин Тарбагатая, передо мной открылся необыкновенно обширный вид. С одной (южной) стороны расстилалась широкая степь, по которой, извиваясь, как на карте, протекала по направлению к югу река Урджар, а далее сотни блесток, перемежавшихся с темными пятнами, обозначали положение «Пестрого озера» (Ала-куля), а за ним на далеком горизонте сливались с облаками снежные вершины Семиреченского Алатау.
С другой (северной) стороны перевала расстилалась еще более широкая, но волнистая степь, на которой можно было различить извилины текущей к северу реки Базар, а далее в туманной дали едва виднелось очертание обширного бассейна озера Зайсан.
Таким образом, горный гребень высокого Тарбагатая разделял два широких степных пути, через которые со II века до нашей эры и до XIII века от начала ее спускались с нагорной Азии, как через ворота, в обширную низменность Сихая (Западного моря), то есть в балхашско-арало-каспийский бассейн, те великие народные переселения, которые имели в течение двенадцати веков громадное влияние на судьбы Европы и в особенности России.
Кочевники, шедшие через Зайсанские ворота, естественно, спускались вдоль течения Иртыша по прииртышским степям, а далее, вдоль позднейшей сибирско-иртышской сторожевой линии, выходили на реку Урал и таким образом входили в Европу через широкие ворота обширных степей, отделяющих южную оконечность Уральского хребта от Аральского моря.
Народные переселения, шедшие через Алакульские (Джунгарские) ворота, выходили через них непосредственно в Балхашскую низменность, но одни из них, менее многочисленные, повертывали к юго-западу через Семиреченский край, переходили реку Или в ее нижнем течении, выходили на реку Чу, а оттуда – на реку Яксарт (Сырдарью) и, пройдя через степи Туркестана и Туркмении, огибали Аральское и Каспийское моря с южной стороны, а в Европу проходили уже через Кавказский перешеек. Другие же, более многочисленные массы, огибали озеро Балхаш с северной стороны и следовали по самой середине Киргизской степи, достигая по ним беспрепятственно реки Урала, так как кочевники, занимавшие эти степи, не только не служили препятствием их движению, а вовлекались в него, так что переселение кочевников уподоблялось падающей с горной вершины снежной лавине, увлекающей с собой не только снежные массы, через которые она проходит, но и громадные каменные глыбы.
Но и кочевые орды, проходившие через Киргизские степи, вторгались в Европу через те же каспийско-уральские ворота, так как кочевники с их многочисленными стадами и табунами вынуждены были огибать с южной стороны распространенные на Урале и в позднейшей Уфимской губернии обширные леса, действительно составлявшие трудно одолимое препятствие для движения кочевников с их стадами.
Пробыв более часа на гребне Тарбагатая, мы начали быстро спускаться в равнину Ала-куля и только к полуночи возвратились в Урджарскую станицу, где и ночевали.
24 сентября я выехал из Урджарской станицы в 7 часов утра. До реки Урджар я следовал верст шесть через равнину. За нею начались медленные подъемы на увалы. Кое-где по сторонам дороги были видны гранитные и диоритовые обнажения. Растительность состояла из степных кустарников (Spiraea и Amygdalus) и степных трав, между которыми я заметил Althaea, Eryngium campestre, Dipsacus, Salvia sylvestris, Senecio.
Наконец, через тридцать пять верст мы выехали на реку Теректы, течение которой обозначено было длинным рядом тополей, и достигли Теректинского пикета. Отсюда через увал мы поднялись на горный кряж, на котором беспрестанно встречали обнажения гранитов и диоритов, и наконец достигли главного перевала – Котель-асы. Высота его, по моему гипсометрическому измерению, оказалась 1040 метров при температуре +14 °C.
Отсюда начался спуск к реке Каракол, на которой в двадцати двух верстах от предшедшего пикета был расположен Каракольский пикет. Река Каракол, текущая здесь между гранитными возвышенностями, берет начало только в двадцати пяти верстах отсюда. В одной версте от пикета находился теплый ключ (Арасан), имевший 9,8 °C и текущий из-под гранитной скалы. В Арасане водятся пиявки. Киргизы лечатся тут с успехом от ревматизма и других простудных болезней. Климат здесь гораздо суровее, чем в Урджарской станице и Аягузе. 18 и 19 сентября здесь даже выпадал сильный снег, между тем как в Урджаре был дождь.
25 сентября, переночевав на Каракольском пикете, я выехал дальше в 7 часов утра в очень дурную погоду и, проехав через Верхненарынский пикет, доехал к 2 часам дня до Аягуза, где пробыл не более двух часов, и затем направился в легкой почтовой повозке по главному почтовому Копальскому тракту в Семипалатинск, куда прибыл рано утром 27 сентября.
Остановился я по-прежнему у гостеприимного Демчинского, где нашел в полной исправности оставленный у него моим милым спутником художником Кошаровым мой обширный тарантас, наполненный собранными мной в путешествии 1857 года сокровищами: геологическими, ботаническими и этнографическими коллекциями. В тот же день, так же как и в следующие, навещал меня Ф. М. Достоевский, находившийся, по-видимому, в самом лучшем настроении духа и проникавшийся твердой верой в свое будущее. В течение трех дней своего пребывания в Семипалатинске я обедал ежедневно у губернатора (Г.М.Панова), который сообщил мне с удовольствием, что ожидает официального извещения о полной амнистии Ф. М. Достоевского.
30 сентября я уже выехал из Семипалатинска, сердечно распростившись со своими тремя семипалатинскими друзьями, из них с генералом Пановым навсегда; он умер от разрушавшей его организм чахотки года через три после моего путешествия. С остальными двумя я встретился в жизни довольно скоро, но при очень изменившихся для них обстоятельствах. Ф. М. Достоевского, от которого я с особенным удовольствием принял его письма и поручения к его близким, я увидел в Петербурге в следующем, 1858 г., если еще не в довольстве, которым ему не суждено было пользоваться при своей жизни, то на пути к апогею его славы, как одного из величайших художников слова. Что же касается до блестящего в свое время и симпатичного по своему добродушию и гуманности офицера Демчинского, то я встретил его через немного лет в полной нищете и в начале нравственного падения вследствие алкоголизма, от которого он был однако же спасен определением на скромную должность начальника небольшой железнодорожной станции на открывшейся Козлово-Воронежской железной дороге.
В гостеприимный Барнаул я прибыл в первых числах октября и по обыкновению был встречен очень радушно высококультурным обществом «сибирских Афин». Всеобщее внимание города было в это время поглощено толками о предстоящем освобождении крестьян и о том, что происходило в Европейской России и должно было получить громадное влияние на дальнейшие судьбы России.
Казалось, городу, запрятанному в стороне от главного сибирского пути, в дебрях Сибири, где никогда не существовало ни дворянских поместий, ни помещичьего крепостного права, было мало дела до предпринимаемой реформы, но культурное русское общество Сибири не могло оставаться равнодушным «к далекому шуму борьбы».
Притом же, как предвидели представители барнаульского общества, освобождение крестьян от крепостной зависимости должно было иметь для них неминуемые и притом весьма нежелательные последствия в отмене обязательного труда не только горнорабочих, но и крестьян Алтайского горного округа. По отношению к горнорабочим, которые приравнивались к положению дворовых людей в дворянских имениях, алтайские горные инженеры не выражали чрезмерных опасений: они считали возможным замену на заводах и рудниках обязательного труда вольнонаемным при условии, чтобы на эту реформу им дано было достаточно времени, так как живущие в заводских селениях безземельные горные рабочие, привязанные к селениям своей усадебной оседлостью, едва ли могли найти себе другой прибыльный заработок кроме того, к которому они уже привыкли. Но всего более алтайская администрация опасалась быстрой отмены обязательных вспомогательных работ сельского населения Алтая, так как построенная на этих обязательных отношениях горных крестьян стройная система самовознаграждения чиновников должна была неминуемо рухнуть.
Само собой разумеется, что я принял самое живое участие в общих рассуждениях о тех последствиях, какие будет иметь для будущности России освобождение крестьян.
Из моих разговоров скоро выяснилось, что неожиданная весть застала барнаульское общество врасплох и оно едва одумалось, что последствия реформы грозят ей большими невыгодами, а потому большинство барнаульского общества относилось к этим реформам со страхом и опасением, но зато очень немалочисленное меньшинство отнеслось к ним с великодушным патриотическим сочувствием. С ним-то я и сошелся в глубоком убеждении, что геройская севастопольская война ясно доказала полную несостоятельность всего государственного строя России, который может быть исправлен только рядом разумных и энергических реформ, и что первой из этих реформ может быть только освобождение крестьян из крепостной зависимости, и что освобождение это не может произойти без закрепления за крестьянами той земли, которой они владеют.
В Барнауле я остался всего три недели, что было совершенно необходимо для приведения в порядок и укладки моих обширных коллекций, а затем в конце октября я уже был в Омске.
В Омске я не нашел никаких перемен. Омское общество даже не прислушивалось к «далекому шуму» того, что происходило в России. Реформы, там готовившиеся, не волновали омское общество, непосредственно в них не заинтересованное. Оно еще не соображало, что освобождение крестьян неминуемо повлечет за собой ряд других реформ, которые изменят весь строй русской провинциальной жизни. Ни высшим чинам Главного управления Западной Сибири, ни мелким чиновникам омских канцелярий не приходило в голову, что возможность для первых получать дополнительное содержание от откупщиков и поставщиков провианта войскам, расположенным за государственной сибирско-иртышской границей в Семиреченском крае, а для последних возможность лихоимствовать столь открыто и безнаказанно – прекратится.
Только молодое поколение чиновников с высшим образованием, привлеченных в Сибирь преимущественно стараниями генерал-губернатора Гасфорта в качестве чиновников особых поручений и вообще его ближайших сотрудников, еще не теряло мужества в своей тяжелой борьбе с хищничеством старого строя, но и они, убеждаясь вместе с генерал-губернатором в своем бессилии в этой борьбе, стремились к переходу в Европейскую Россию. Даже самые юные, талантливые и чистые душой вновь развивающиеся местные деятели, как Г. Н. Потанин и Ч. Ч. Валиханов, глубоко проникнутые своим стремлением и жаждой знания, стремились закончить высшее образование в Петербургском университете.
Я нашел генерала Гасфорта сильно постаревшим и упавшим духом со времени его поездки на коронацию Александра II. Там на него мало обратили внимания, и, по выражению одного из «подчиненных инородцев», его сопровождавших, он, казавшийся таким большим человеком в Киргизской степи, представлялся совсем маленьким в блестящей свите русского царя. В столицах никому не было дела до Заилийского края, и никто не оценивал заслуги генерала Гасфорта, упрочившего за Россией обладание одним из перлов российской территории.
При разговорах со мной и при моих рассказах о Заилийском крае и Тянь-Шане старик совершенно оживился и, освободившись от делавшей его смешным в глазах окружающих «мании величия», быстро перешел к таившимся в его душе стремлениям. Он видел, что его заботы о правильно понимаемых политических интересах и выгодах своего приемного отечества находили себе живую и компетентную оценку в одном из скромных представителей русского ученого общества. Вся энергия, обнаруженная им при занятии Заилийского края, пробудилась снова, и он стал расспрашивать меня, что еще, по моему мнению, остается сделать для созданного его усилиями русского края. Я ответил, что, по моему мнению, совершенно необходимо дать этому краю прочные и неуязвимые границы, а для этого нужно немедленно принять в подданство богинцев, а за ними и сарыбагишей, которые, очутившись в том же критическом положении, как и богинцы, между молотом и наковальней, не далее как года через два будут так же настойчиво проситься в русское подданство. Таким образом, государственная русская граница, захватив весь бассейн Иссык-Куля, будет опираться на снежный гребень Тянь-Шаня, а ключ, замыкающий доступ в Заилийский край, уже легко будет найти занятием укрепленного пункта в Чуйской долине. Отсюда, если русское правительство захочет вынести всю свою государственную границу вперед наших обширных владений в Киргизских степях, уже возможно будет впоследствии рекогносцировать и провести новую границу от укрепленного пункта на реке Чу до форта Перовского и на реке Сырдарье.
Генерал Гасфорт отнесся с большим вниманием к высказанным мной соображениям и ответил мне, что, несмотря на препятствия, которые непременно встретит со стороны Министерства иностранных дел принятие в подданство племен, числящихся подданными Китайской империи и Кокандского ханства, он не замедлит сделать представление по этому предмету военному министру, но что он со своей стороны надеется, что Географическое общество, в котором между его деятелями много офицеров Генерального штаба, будет способствовать ознакомлению петербургских правительственных сфер с положением и нуждами вверенной ему окраины.
Расставаясь уже этот раз навсегда с почтенным деятелем, оказавшим мне, во всяком случае, несомненные услуги, и поблагодарив его от имени Географического общества за широко оказанное им содействие моему путешествию, я еще ходатайствовал перед ним по двум частным вопросам.
Дом П. П. Семенова-Тян-Шанского на Восьмой линии Васильевского острова в Санкт-Петербурге. Фотография
Во-первых, я просил его командировать поручика Чокана Валиханова, переодетым в его национальный костюм, в Кашгар, для того чтобы собрать обстоятельные сведения о гибели доктора Адольфа Шлагинтвейта, одинаково интересующие как Русское и Берлинское географические общества, так и вообще весь образованный мир, а также постараться собрать все, что могло уцелеть из собранных им материалов, дневников и т. д., а затем, по возвращении Валиханова, дать ему возможность, оставаясь на службе при генерал-губернаторе, приехать в Петербург на продолжительное время для разработки превосходных, уже собранных им этнографических и исторических материалов о Киргизской степи. При этом я обещал Валиханову широкое покровительство и содействие Географического общества.
Вторым моим ходатайством было освобождение сотника Потанина от окончания обязательных лет военной службы с целью дать ему возможность получить высшее образование в Петербурге. На оба мои ходатайства Г. И. Гасфорт с удовольствием согласился, объяснив мне, что он всегда и везде подавал руку помощи всем талантливым людям, ему встречавшимся.
В Омске я пробыл только три дня и поспешил в Петербург, куда я стремился ко времени пылко мной ожидаемого обновления России.
Приехал я в Петербург к 15 ноября 1857 года.
Список печатных работ П. П. Семенова-Тян-Шанского
Несколько заметок о границах геологических формаций в средней и южной России. «Географические известия». -СПб., 1850.
О важности ботанико-географических исследований в России. «Вестник РГО», 1851, ч. 1, отд. X. – СПб., 1851.
Описание Новой Калифорнии, Новой Мехики и Орегона в физическом, политическом и этнографическом отношениях. Статья первая. «Вестник РГО», ч. II, отд. III. – СПб., 1851.
То же. Статья вторая и статья третья. «Вестник РГО», ч. III, отд. III.-СПб., 1851.
Придонская флора в ее отношениях с географическим распределением растений в Европейской России. – СПб., 1851.
(Рецензия). Очерк географических и гидрографических отношений Лифляндии, Эстляндии и Курляндии. Соч. докт. Ратлефа «Вестник РГО», ч. 6, кн. II, отд. IV. – СПб., 1852.
(Рецензия). Описание Пермской губернии. Соч. К. Цереннера, часть вторая. «Вестник РГО», ч. 7, отд. VI. – СПб., 1853.
ber die Fossilien des schelesischen Kohlenkalkes. Erste Alhandlung: Brachiopoden. «Zeitchr. d. Deutsch. Geolog. Gesellschaft». -Jahrg. 1854.
Отрывки из истории природы. Гольфштром, его причины и отношение к развитию цивилизации в Европе. «Отечественные записки», т. 102, кн. 10. – СПб., 1855.
Обозрение Амура в физико-географическом отношении. «Вестник РГО», ч. 15. – СПб., 1855.
Землеведение Азии К. Риттера, т. I. Перевел и дополнил П. П. Семенов. – СПб., 1856.
О вулканических явлениях внутренней Азии. «Вестник РГО»,ч. 17.-СПб., 1856.
Письмо д. чл. Общ. П. П. Семенова о его путешествии в Киргизской степи Сибирского ведомства. Алматы, или укрепление Верное, 18 сентября 1856 г. «Вестник РГО», ч. 18, кн. 5 и кн. 6. – СПб., 1856.
Путешествие Данилевского и Семенова к устью р. Эмбы в 1851 г. «Вестник РГО», ч. 13. – СПб., 1856.
Р. Р. Semenow's Erforschungsreisen in Inner– Asien im Jahre 1857, seine Aufnahme des Alpensees Issyk-kul und anderer Theile der word-westlichen Russisch-Chinesischen Grenzlnder dis zu den Gletschern des Tianschan-Gebirges (nach original Mittheilungen des Reisenden datirt St. Petersburg 13–25 Juni 1858) с картой. «Petermann's Geographische Mittheilungen». – 1858. Heft IX.
Речь по случаю возвращения экспедиции Г. Н. Потанина. «Известия РГО», т. XXII. – СПб., 1857.
Письмо д. чл. Общ. П. П. Семенова к испр. должн. секр. Общества из Семипалатинска от 20 окт. 1857 г. «Вестник РГО», ч. 21.-СПб., 1858.
Первая поездка на Тянь-Шань, или Небесный хребет, до верховьев системы р. Яксарта, или Сыр-дарьи, действительного члена П.П.Семенова в 1857 г. «Вестник РГО», ч. 23, кн. 5.-СПб., 1858.
Землеведение Азии К. Риттера, т. II. Перевел и дополнил П. П. Семенов. – СПб., 1859.
Записка по вопросу об обмелении Азовского моря. «Вестник РГО», ч. 30. – СПб., 1860.
Землеведение Азии К. Риттера, т. III. Перевел и дополнил П. П. Семенов. – СПб., 1860.
First Ascent of the Tian-Shan or Celestrial Mountains, and Visit to the Upper Course of the Jaxartes or Syr-Daria, in 1857. -Journal of the Royal Geographical Society, 31 (London, 1861).
Австралия, Азия, Алтай, Америка и др. – статьи в издании Энциклопедический словарь, составленный русскими учеными и литераторами. Т. I–III. – СПб., 1861; T. IV–V. – СПб., 1862.
(Рецензия). Сочинение акад. Миддендорфа «Сибирское путешествие». «Записки РГО», кн. 1. – СПб., 1862.
Географическо-статистический словарь Российской империи. Т. I.-СПб., 1863.
О верхних девонских пластах средней России (в сотрудн. с В. Меллером). «Горный журнал». – 1864, № 2.
Географическо-статистический словарь Российской империи. Т. II. – СПб., 1865.
То же. Т. III.-СПб., 1867.
Поездка из укр. Верного через горный перевал у Суок-тюбе и ущелье Буам к западной оконечности оз. Иссык-Куль в 1856 г. Отрывок из путевых записок. «Записки РГО по общей географии». Т. I. – СПб., 1867.
Географическо-статистический словарь Российской империи. Т. IV. – СПб., 1868.
Narrative of an Exploring Expedition from Fort Vernoe to the Western Shore of the Issik-Kul Lake, Eastern Turkestan. -Jornal of the Royal Geographical Society, 39 (London, 1869).
Перепись жителей г. С.-Петербурга 10 дек. 1869. «Известия РГО». Т. IV – СПб., 1870 г.
Населенность Европейской России в зависимости от причин, обусловливающих распределение населения империи. Статистический временник, II, вып. первый. – СПб., 1871.
Обозрение деятельности Общества по общей географии. «Двадцатипятилетие Русск. геогр. общества». – СПб., 1872.
О прежних руслах Амударьи. «Московские ведомости», № 294.-М., 1873.
О деятельности Брюссельской географической конференции. «Известия РГО». -1876.
Землеведение Азии К. Риттера. Т. IV. Дополнение к т. III. Сост. П. П. Семеновым и Г. Н. Потаниным. – СПб., 1877.
Землеведение Азии К. Риттера Т. V. Пер. и изд. под руководством П. П. Семенова. – СПб., 1879.
Мураевенская волость (Данковского у. Рязанской губ.). «Сборник материалов для изучения сельской поземельной общины».-СПб., 1880.
Статьи в издании «Статистика поземельной собственности и населенных мест Европейской России», издание Ц. С. Ком., вып. I, II, IV, V – СПб., 1880–1884.
1) Несколько общих выводов из данных по статистике поземельной собственности и населенных мест Центральной Земледельческой области, вып. I. – СПб., 1880.
2) Несколько общих выводов и данных по статистике поземельной собственности и населенных мест Московской промышленной области, вып. II. – СПб., 1881.
3) Несколько общих выводов из данных по статистике поземельной собственности и населенных мест Нижне-Волжской области, вып. IV – СПб., 1884.
4) Несколько общих выводов из данных по статистике поземельной собственности и населенных мест губерний Литовской и Белорусской групп, вып. V – СПб., 1882.
О возвращении Амударьи в Каспийское море. «Московские ведомости», № 45. – М., 1881.
О возвращении Амударьи в Каспийское море (окончание). «Московские ведомости», № 46. – М., 1881.
Область Крайнего Севера Европейской России в ее современном экономическом состоянии. «Живописная Россия». Отечество наше в его земельном, историческ., племен. и бытовом значении. Под общ. ред. П. П. Семенова. Т. I. -СПб.;М., 1881.
Озерная область в ее современном экономическом состоянии. То же издание. Т. I. – СПб.; М., 1881.
Эрмитаж и картинные галереи Петербурга. То же издание. Т. I.-СПб.; М., 1881.
Общий обзор экономического состояния Финляндии. То же издание. Т. П. – СПб.; М., 1882.
Белорусская область в ее современном экономическом состоянии. То же издание. Т. III. – СПб.; М., 1882.
Литовская область в ее современном экономическом состоянии. То же издание. Т. III. – СПб.; М., 1882.
Общий обзор коневодства по данным переписи 1882 г. Конская перепись 1882 г. Изд. Гл. Упр. Гос. Конноз., с. IX–XXX.
Краткое руководство для собирания жуков или жесткокрылых (Coleoptera) и бабочек или чешуекрылых (Lepidortera). – СПб., 1882. 2 изд. – СПб., 1893.
Список жесткокрылых, собранных в 1879 г. Г. Н. Потаниным, определенных П.П.Семеновым. «Очерки Сев. – Зап. Монголии Г. Н. Потанина», вып. III. – СПб., 1883.
Западная Сибирь в ее современном экономическом состоянии. «Живописная Россия». Отечество наше в его земельном, историческ., племен. и бытовом значении. Под общ. ред. П. П. Семенова. Т. XI. – СПб.; М., 1884.
Небесный хребет и Заилийский край. То же издание. Т. X.-СПб.; М., 1885.
Географическо-статистический словарь Российской империи. TV. – СПб., 1885.
Этюды по истории нидерландской живописи, ч. I. – СПб., 1885. Приложение к Вестнику изящных искусств.
Речь в честь проф. Норденшельда. «Известия РГО». Т. XVIII.-СПб., 1885.
Речь о Н.М.Пржевальском. «Известия РГО». Т. XXII, вып. 1.-СПб., 1886.
Речь на юбилее И.К.Айвазовского. «Известия РГО». Т. XXIII.-СПб., 1887.
Туркестан и Закаспийский край в 1888 году. «Известия РГО». Т. XXIV. – СПб., 1888.
Речь в память Н.М.Пржевальского. «Известия РГО». Т. XXIV.-СПб., 1888.
Отчет о путешествии в Туркестан. «Турк. Вед.», 1888. № 43.
(Биографический очерк) «Г.Н.Потанин». – «Нива», 1888. № 5.
Этюды по истории нидерландской живописи, ч. II. – СПб., 1890. Приложение к Вестнику изящных искусств.
Речь в чрезвычайном собрании РГО по случаю VIII съезда русских естествоиспытателей и врачей 3 января 1890. «Известия РГО». Т. XXVI. – СПб., 1890.
Отзыв о трудах Г. Е. и M. Е. Грумм-Гржимайло. «Отчет РГО» за 1891.
Значение России в колонизационном движении европейских народов. «Известия РГО». Т. XXVIII. – СПб., 1892.
Сибирь и Великая Сибирская железная дорога. – СПб., 1893 (Изд. составлено при участии П. П. Семенова).
Предисловие к соч. «Тангутско-Тибетская окраина Китая и Центральная Монголия» Г. Н. Потанина. – СПб., 1893.
Предисловие, заключение и пр. в соч. Г. Е. Грумм-Гржимайло «Описание Амурской области». Под. ред. П. П. Семенова. – СПб., 1894.
Землеведение Азии К. Риттера. Восточная Сибирь. Озеро Байкал и прибайкальские страны. Забайкалье и степь Гоби. (Новйшие сведения об этих странах 1832–1890 гг. и т. д.), ч. I, сост. П. П. Семенов, И. Д. Черский и Г. Г. ф. Петц. – СПб., 1894.
То же, ч. II, сост. те же. – СПб., 1895.
История полувековой деятельности РГО 1845–1895. При содействии А. А. Достоевского. Т. I–III. – СПб., 1896.
Речь на юбилейном собрании РГО 21 января 1896. «Известия РГО», т. XXXII, вып. I. – 1896.
Сибирь и торговля России с Китаем и Японией. Статья в сборнике «Производительные силы России» к Всероссийской Нижегородской выставке, под ред. В. И. Ковалевского. – СПб., 1896.
Характерные выводы из первой всеобщей переписи. «Известия РГО». Т. XXXIII. – СПб., 1897.
Сибирь. Статья в издании «Окраины России. Сибирь, Туркестан, Кавказ и полярная часть Европейской России». Под ред. П. П. Семенова. – СПб., 1900.
Общий обзор (в разделе: Пространство, население и государственное устройство) в книге: «Россия в конце XIX века», изд. для Всемирной выставки в Париже, под ред. В. И. Ковалевского. – СПб., 1900.
Читать бесплатно другие книги:
