Планета Вода (сборник) Акунин Борис
Пресвятой Боже! Кобра опустила голову! Загипнотизировал он ее, что ли?
– Вы правы, мистер Булль. Я буду об этом думать.
– И еще одно. Вы сказали, что все три девочки умерли ночью, без свидетелей?
– Вы так это говорите, будто их кто-то убил! – ужаснулась укрощенная змеюка. – При туберкулезе критическое кровотечение почти всегда происходит перед рассветом. Утром мы находили их в кроватках уже бездыханными. Срочно приезжал доктор Ласт, констатировал смерть… – (Ого! Всхлипнула!) – Деточек тихонько выносили, чтобы не травмировать остальных… Похорон мы не устраиваем, это очень вредно для психики. Но вид кладбища – дело другое. Доктор Ласт говорит, что его должно быть видно из окон. Жестокая реальность смерти негативна, но сакрализованное напоминание о ней, символизируемое надгробиями, дисциплинирует сознание и мобилизует его ресурсы…
– Очень странная идея. Я поговорю про это с мистером Ластом, – сурово молвил Питер. (Вот он какой – и сам доктор Ласт ему нипочем!) – Когда он у вас бывает?
– По понедельникам.
– Через четыре дня? Хорошо. Пока же я буду время от времени забирать у вас Беллинду – когда позволит мое рабочее расписание. И вы увидите, как хорошо это скажется на самочувствии ребенка.
«Да! Да!».
И Кобра не пикнула!
Прощаясь с Питом, Беллинда шепнула: «А если доктор не разрешит?»
– До понедельника целых четыре дня, – так же тихонько ответил Питер. – За это время много чего п-произойдет. Ну, будь умницей. Не простужайся.
– Сколько вам лет? – спросила она. Вопрос был очень важный.
– Сорок семь. Что, много? – чуть усмехнулся он.
– Лучше бы побольше, – задумчиво ответила Беллинда.
Мужчины как яблоки – с возрастом становятся лучше. Когда мальчишки – ужас, кислятина, невозможно есть. Молодые тоже пакость. Рот вяжет и жесткие, зуб можно сломать. Лет с сорока начинают созревать, а в хороший возраст входят уже в старой старости, после пятидесяти. Самый лучший мужчина – это дедушка. У Беллинды был. Жалко, помер.
Лет через пять, когда она станет взрослой и выздоровеет, Питер как раз состарится. И они станут идеальной парой.
Поразительно, что она еще утром про это подумала, но не по-настоящему, а так, просто помечталось. Мало ли какие мечты приходят человеку в голову.
А озарение пришло только перед вечером, в гроте, когда Беллинда сидела в горячей, пахучей воде и думала про приятное.
Какой Питер уверенный, но при этом, в отличие от других сильных мужчин, нисколько на тебя не давит. Как рядом с ним спокойно и в то же время интересно. Какой он красивый. Как здорово было бы, если б он забирал ее каждый день. А еще лучше, чтобы вообще все время был рядом.
Вот тут-то ее и пронзило. Беллинда чуть не подпрыгнула в бассейне.
Человеку не обязательно быть одному. Она всегда была уверена, что правильная жизнь – это когда ты сама по себе и тебе никто не нужен. Тогда ты свободна, ничего на свете не боишься. А оказывается, можно быть вдвоем, и это еще лучше. Намного лучше!
Вот какое ослепительное озарение снизошло на Беллинду, когда она мокла в минеральном источнике.
Поход в грот у санаторок считался огромным событием. Горячий источник находился с другой стороны от поселка, на склоне горы. Он был целебным, но доктор Ласт нечасто разрешал девочкам принимать минеральные ванны – только если атмосфера, температура и что-то там еще (Беллинда забыла) находились в идеальном балансе. За все время ее жизни на острове такое пока случалось лишь один раз, в самом начале.
В гроте было шикарно: высокий свод и глубины пещеры тонули во мраке, но мраморный бассейн с голубой водой и узорчатые бортики были ярко освещены прожекторами – несказанная красотища. Вода теплая, вся булькает пузырьками. Беллинде понравился даже гнилой запах, от которого другие девчонки морщили носы.
Когда объявили, что после обеда будет купание в источнике, все жутко возбудились. Две несчастные дурехи, у кого температура, закатили рев, но остальным от этого аккомпанемента сделалось только радостней. Даже сущая мелочь – то, что из-за теплой облачной погоды сегодня можно не надевать шляпок – тоже была праздником. Идиотское изобретение – шляпка. Беллинда их терпеть не могла. Одним из главных удовольствий ночной жизни было то, что идешь себе с непокрытой головой, ветер шевелит волосы – свобода!
Пошли за Коброй – конечно, парами, это уж как водится. У каждой корзинка, там полотенце, бутерброд в салфеточке, термос. Еще одна радость от похода в источник – потом бывает пикник. Там, на площадке перед гротом, сквер со скамейками. Можно погулять, перекусить, полюбоваться пейзажем.
В воду залезали по трое, потому что бассейн маленький. Жителей поселка сегодня в грот не пускали, так что стесняться было некого. Соседки Беллинды прыгали, пищали, брызгались, а она сидела у самой стенки тихо – осмысляла только что сделанное великое открытие.
Потом Кобра стала вызывать по одной, каждую собственноручно надраивала полотенцем – так полагалось. Девчонки охали и визжали. Беллинда не смотрела на их бледные и тощие тела, ярко высвеченные электрическими лучами. Фу, на грибы-поганки похожи. И она такая же.
Дошла очередь и до нее. Стиснув зубы, вытерпела довольно-таки болезненную процедуру. Ну и ручищи у немки! Как у землекопа.
А потом появилась возможность побыть в одиночестве – пока купаются следующие.
Скверик был чахловатый, три с половиной кустика да жалкие пальмы в кадках, но зато целых четыре ажурных беседки, красивые скамейки, фонтан. Вечером сюда приходили погулять, поиграть в домино, шашки и другие глупые игры, но сейчас народу было мало. Беллинда заняла самую лучшую скамейку у балюстрады, с классным видом на океан. Развернула бутерброд, но не притронулась к нему, хотя обычно на аппетит не жаловалась.
Попробовала представить: как это – жить на свете не одной, а с кем-нибудь вдвоем. Допустим с Питером Буллем. В смысле, не в одной комнате или даже в одной кровати, как все, а по-настоящему вдвоем. Говорить всё, что думаешь. Заниматься и интересоваться одним и тем же. Из-за одного и того же огорчаться и веселиться.
Представлялось очень даже неплохо, хоть и чудн.
Жаль только через некоторое время подсел какой-то старичок. Беллинда никогда раньше его не видела, а то бы запомнила – на острове стариков было мало.
– Прекрасная юная леди, вы не возражаете…?
Она дернула плечом. И даже слегка отвернулась, чтобы не мешал мечтать.
Но сосед, немного помолчав, снова заговорил:
– Прекрасная юная леди, хотите, я угадаю, о чем или вернее о ком вы думаете с такой нежной улыбкой?
Тут уж игнорировать надоеду стало невозможно. Беллинда относилась к старости с почтением, однако не сдержалась:
– Я не леди и не прекрасная, – огрызнулась она. – И, как вы справедливо заметили, думаю. А вы мне мешаете.
Но седенький, сухонький, очень опрятно одетый дедушка улыбался так беззащитно и ласково, что Беллинда прибавила уже мягче:
– И вы понятия не имеете, о чем я думаю. Вам просто скучно и хочется поговорить.
Смех у старичка (а он засмеялся) был удивительно приятный, мелодичный, а взгляд залучился сиянием, по которому сразу стало ясно, что человек он очень хороший, мухи не обидит.
– Всякая женщина, девушка или девочка, с которой обращаются как с леди, является леди. Это аксиома. Вы знаете, что такое «аксиома»?
– Знаю. Аксиома Евклида. Мы проходили.
Незнакомец снял канотье, вытер чистый, удивительно молодой лоб немужским кружевным платочком. Мягкие белые волосы встали пуховым облаком.
– И вы невыразимо прекрасны, уж можете мне поверить. – Он говорил с иностранным акцентом, не поймешь с каким именно («как Пит», подумала Беллинда) – ласково так, с легким присюсюкиванием. А может, у дедушки не хватало зубов. – Самое прекрасное в вас то, что вы даже не подозреваете, до чего вы хороши.
От таких слов всякий подобреет. Подобрела и Беллинда.
– Ну ладно, о чем я, по-вашему, думаю? – снисходительно спросила она.
– О прекрасном принце, разумеется. Он брюнет, намного старше вас, и вы ему совершенно не нужны.
У Беллинды, должно быть, сделался очень глупый вид, потому что старичок весело захихикал.
– Но… Но как… Откуда…? – залепетала она и сказала совсем уж детскую глупость: – Вы волшебник?
Только волшебник мог так точно всё угадать!
– Да, я волшебник, – не стал запираться старик. – Но в данном случае колдовство мне не понадобилось. Юные леди вашего возраста думают с таким видом только о прекрасном принце. Поскольку вы блондинка, принц скорее всего черноволос. Мальчиков своего возраста вы, конечно, на дух не выносите, так что принц обязательно должен быть намного старше вас. А не нужны вы ему потому, что принцев не интересуют двенадцатилетние девочки.
Действительно, никакого колдовства. Единственное – он точно угадал ее возраст. Обычно Беллинде давали меньше, потому что она медленно росла из-за болезни.
– Девочки, девочки, идите ко мне!
Это звала Кобра. Значит, все уже отплескались.
– Мне нужно идти. Приятно было познакомиться, сэр, – сказала Беллинда, встала и сделала книксен. Если уж она леди, то надо держаться соответствующим образом.
– А уж мне как приятно! – Дедушка слегка поклонился. – Остров маленький. Может быть, мы еще увидимся.
– Вряд ли, – вздохнула Беллинда. – Нас редко выпускают. Жалко.
– Вы в самом деле желали бы встретиться вновь?
Бедный дедушка так обрадовался, даже жалко его стало. Наверное, совсем одинокий, поговорить не с кем.
– Я бы с удовольствием, но у нас строго.
– Ничего, я ведь волшебник. – И лукаво подмигнул. – Я поколдую-поколдую, глядишь, всё и устроится.
Благородный муж и трагедия
24 октября 1903 года. Остров Сен-Константен
После двух часов сна (если спать правильно, для полного восстановления этого совершенно достаточно), Эраст Петрович пробудился в прекрасном расположении духа. Его переполняла энергия, предвкушения были самые радужные.
С неопределенностью покончено. Шарада разгадана. Теперь, после успешной сухопутной разведки, остается провести подводную, и можно переходить к действиям. Ох, зря покойный майор Шёнберг пролил кровь фандоринского «вассала». Сколько труда, изобретательности, денег потратили немцы на устройство чудесной секретной базы, и всё пойдет прахом. Эраст Петрович еще не знал, что именно сделает с этой жемчужиной конспирации, но в любом случае его величеству кайзеру придется с нею распрощаться. Путь катакиути прям и остр, как клинок меча.
Сигнальная колючка была прицеплена к спасательному кругу, челночный катер увез весточку на Тенерифе, где истомился от ожидания Маса. Нынче ночью предстояла увлекательная работа.
День впереди, однако, был еще длинный, и его следовало чем-то занять.
Фандорин отправился на службу. Изображать работу над водолазным аппаратом он сегодня не собирался, но было одно важное дело: выбрать транспортное средство для ночной экспедиции. У научного центра имелась собственная небольшая гавань, где были пришвартованы катера, лодки, яхты и катамараны, на которых биологи и инженеры могли выходить в море, если возникала такая необходимость.
Эрасту Петровичу повезло. Оказалось, что сегодня никто не работает – такой уж выдался день. Молодые ученые затеяли футбольный матч. Две команды, химико-биологического отдела и инженерно-конструкторского, гоняли мяч на спортивной площадке. Зрители подбадривали игроков воплями. Уже привыкнув к здешним нравам, Фандорин не слишком удивился, но не преминул воспользоваться ситуацией. Спокойно, без спешки выбрал отличную лодку – легкую, нескрипучую, с тихим мотором; заменил на ней весла, подлил бензина и масла.
Сделав дело, пошел посмотреть на крикунов.
Футбол, эту суетливую игру, всё больше входящую в моду, он не любил. Все бегают, потеют, толкаются, а простую задачу – вколотить кожаный мяч в огромные «ворота» – осуществить не могут. Счет был ноль-ноль.
Вдруг появился Нэп. Эраст Петрович думал, что он всех отправит по рабочим местам, но не тут-то было. Вместо этого диспетчер присоединился к болельщикам и стал поддерживать сразу обе команды: какая бы ни атаковала, вопил «Цель! Цель!». «Целью» (goal) в идиотской игре именовалось заталкивание мяча в «ворота». Когда же самому активному из химико-биологов зашибли щиколотку, так что он был вынужден уйти с площадки, Нэп занял его место. Скинул куртку и рубаху, засучил штанины. Ловкий, пегий от загара (руки и шея темные, мускулистый торс белый), он быстро изменил ход матча: в течение всего нескольких минут достиг «цели» трижды.
Фандорин наблюдал не за ходом состязания, а за диспетчером. Этот человек, видимо, единственный из присутствующих был осведомлен о подлинной жизни острова Сен-Константен, но при этом казался таким простосердечным, таким очевидным. Он – переодетый германский офицер? Не может быть. Исключено. Тогда кто же?
Тем временем игра прервалась. Инженеро-конструкторы бранили свого «хранителя цели» (goal-keeper) за пропущенные мечи. Тот обиделся, швырнул перчатки наземь, ушел.
Тогда один член команды – Жерар, приятель Фандорина – крикнул:
– Пит, выручайте! Господа, вот кто нам нужен! Я вчера смахнул со стола чашку чая, так, представляете, Булль подхватил ее на лету, пока она падала. Никогда не видел такой реакции!
Действительно, было вчера такое маленькое происшествие. Спасая свои белые брюки, Эраст Петрович не дал чашке удариться об пол, чтоб не разлетелись брызги.
Его обступили со всех сторон, начали уговаривать, объяснять правила.
«Собственно, почему бы нет? – сказал себе Фандорин. – Заняться все равно нечем, а, если Нэпа как следует раззадорить, он может открыться с неожиданной стороны. Этот человек явно не привык проигрывать».
– Хорошо, г-господа. Правила мне знать необязательно. Главное – не допускать, чтобы кожаный шар залетал в эту деревянную скобу. Но одно условие. Играть будете по-моему. Все десять человек – вперед, в атаку. Мне никто не нужен.
Так не бывает, стали ему втолковывать, гокиперу полагаются защитники, иначе противник сразу возьмет «ворота» штурмом.
– Если такое случится, я признаю вашу п-правоту. А пока все вперед.
Матч возобновился. Инженеро-конструкторы всей гурьбой прорвали оборону неприятеля, однако промахнулись по воротам, и через несколько секунд Эраст Петрович оказался наедине с тремя вражескими нападающими. Но пролететь мимо Фандорина у мяча не было ни малейших шансов. Эраст Петрович подпрыгнул, ударил кулаком по шару – и послал его прямо в ноги Жерару. Тот немного пробежал, ударил – и попал в сетку.
Все заорали, как безумные. Товарищи по команде стали обнимать Жерара, лупить его по плечам, а потом накинулись и на Фандорина. Он перенес это панибратство стоически.
Потом ситуация повторилась еще несколько раз. Химико-биологи нападали на «ворота» Эраста Петровича – то лупили сразу, то перебрасывались мячом, пытаясь обмануть «хранителя». Всё впустую. Выпускнику суровой школы «крадущихся», которые владеют техникой убыстренного движения, эти ухищрения были нипочем.
Семь раз по «воротам» бил диспетчер. Когда Фандорин ловил или отбивал мяч, у Нэпа на лице мелькала интересная гримаса: не огорчение и не злость, а веселое удивление – надо же, мол, какая незадача. Эраст Петрович пришел к выводу, что этот субъект органически не способен расстраиваться из-за неудач – воспринимает их как интригующее обстоятельство. Редкое свойство характера. И очень ценное для любого масшабного человека. Тот, кто доверил Нэпу руководить всей легальной деятельностью Сен-Константена, хорошо разбирается в людях.
Время матча закончилось при счете 3:3, но игра на этом не завершилась. По какому-то неведомому правилу начали поочередно бить «штрафы» (penalties), по десять ударов в каждые «ворота». Инженеры успешно поразили «цель» пять раз. Эраст Петрович ни разу не дал мячу влететь в сетку.
Потом его минут пять подбрасывали в воздух – несносный, дурацкий обычай. У Фандорина растрепался пробор и оторвались две пуговицы.
Подошел диспетчер, крепко пожал руку.
– Впредь буду играть с вами только в одной команде, Пит, – сверкнул он белыми зубами. Посерьезнел. – Давайте как-нибудь вместе поплаваем под водой. Испытаем ваш аппарат. При такой координации движений вы должны быть превосходным водолазом.
– Вот доведу конструкцию до ума, и мы с вами з-замечательно поплаваем, – пообещал Эраст Петрович. – Мне осталось совсем чуть-чуть.
Вечером, чтобы скоротать время, он еще наведался в санаторий – проверить, не отыгралась ли суровая фройляйн на девочке за неприятный утренний разговор.
Но Беллинду отпустили к «дяде», не чиня никаких препятствий.
Они немного прогулялись вдоль ограды. Приближалось время заката. Обычно Эраст Петрович наслаждался этим фантастическим, все время разным па-де-де, который исполняли небо и море, стараясь перещеголять друг друга, но сегодня хотелось, чтобы солнце зашло побыстрее. Фандорину не терпелось поскорее заняться настоящим делом.
– Красиво… – вздохнула девочка. – Один день – это как целая жизнь, только в маленьком масштабе, правда?
– Мхм, – промычал Фандорин, думая о своем.
– День рождается, живет, умирает, – продолжала она развивать тривиальную, но для ребенка не такую простую метафору. И вдруг сказала нечто, от чего Эраст Петрович вздрогнул: – Мы были вместе, когда этот день родился. И мы вместе, когда он умирает. Эта маленькая жизнь у нас была общей.
При свете заходящего солнца она была похожа не на Кагуяхимэ, а на врубелевскую царевну – только с золотыми волосами. Вырастет – будет совершенно феноменальной красавицей. К тому же умна, самостоятельна, с характером. Девочки с такими задатками становятся или очень счастливыми женщинами, или очень несчастными, а обычно – вперемежку. Но заурядной жизни у Беллинды Дженкинс не будет, за это можно поручиться.
– Я сегодня целый день про красоту думаю. Знаете, что мне пришло в голову? – Она взяла Фандорина за руку и посмотрела снизу вверх. – Люди представляют себе красоту шиворот-навыворот. Почему-то считается, что молодость – красиво, а старость – нет. А по-моему, это ошибка. Свежая кожа, густые волосы и всё такое бывают в молодости у кого угодно, никакой твоей заслуги тут нет. А вот если у кого-то лицо хорошеет с возрастом, это значит, что жизнь была красивая. Нет, правда! Морщины интереснее, чем гладкая мордашка. По морщинам видно душу. Седина – вообще заглядение. Вон у вас виски белые – мне жутко нравится! И вокруг глаз у вас такая чудесная сеточка…
Эраст Петрович, нахмурившись, потрогал подглазья, веки. Черт, в самом деле всё какое-то набрякшее.
– Старые лица вроде вашего ужасно красивые! – восхитилась жестокая девочка. – На них интересно смотреть. Уверена, что в молодости вы были не такой красивый, как в старости. Права я или нет?
Какой оригинальный склад ума, кисло подумал Фандорин, пообещав себе, что, как только покончит с немецкой базой, обязательно займется «чудесной сеточкой» возле глаз.
– У всякого возраста своя к-красота… – уклончиво ответил он. – П-пойдем назад. Мне пора.
На прощание она сказала:
– Вы завтра придете? Я буду ждать.
– П-постараюсь, но твердо обещать не могу.
Эраст Петрович понятия не имел, что будет завтра, и это согревало ему сердце.
Он сладостно улыбнулся. Ночь близка. Она будет захватывающе интересной.
В начале одиннадцатого Фандорин оттолкнулся веслами от причала, и течение само понесло лодку к выходу из маленькой бухты. Хватятся – решат, что кто-то из рассеянных ученых плохо закрепил швартов.
В окнах лаборатории горел свет – там, как обычно, кто-то работал в неурочное время, но в гавани было безлюдно.
Минут через десять Эраст Петрович начал грести. Поначалу плавно и бесшумно, потом все быстрее. В полумиле от берега включил мотор. Взял курс на зюйд-зюйд и, точно рассчитав скорость, плыл так двадцать две минуты. Застопорил двигатель, снова взялся за весла. Уже выглянула луна, и поверхность моря наполнилась неровным, рябоватым сиянием, однако надежней было полагаться на слух, а не на зрение. Еще какое-то время Фандорин медленно плыл, описывая круг, и прислушивался, оглядывался.
Вот близко, в какой-нибудь сотне метров раздался плеск, из воды полез темный бугорок, стал увеличиваться, и вынырнула спина чудо-рыбины, засверкала серебряной чешуей. Маса, умница, вывел «Лимон-2» точнехонько в указанную точку, почти минута в минуту.
Развернув лодку, Эраст Петрович направил ее к субмарине. Японец увидел в иллюминатор, откинул крышку люка.
Фандорин прыгнул на скользкую палубу, покачнулся, устоял на ногах. Осиротевшая лодка поплыла себе дальше. Теперь будет путешествовать по океану бог весть сколько дней, пока ее не утопит шторм. Или же через несколько месяцев окажется у берегов Южной Америки. Эраст Петрович пожелал лодке не первой судьбы, а второй.
– Здравствуй, Маса. Как я рад тебя видеть.
Они не виделись больше недели, и японец, придававший много значения формальностям, тоже должен был бы в ответ произнести что-то приветственно-учтивое.
– Господин, я только что видел странное, – сказал Маса. – Мне навстречу под водой что-то проплыло. Большое, напоминающее формой толстую сигару.
– Может быть, к-кит? Они заплывают в эти воды.
– Может быть, но вряд ли. Кит не светит перед собой прожектором.
– Ты уверен?!
– Да. И это еще не самое странное. Я тоже плыл с прожектором. И встречная субмарина меня заметила. Просто подмигнула и прошла мимо. Как ни в чем не бывало. И если вы думаете, что я, дожидаясь вашего вызова, пил много рома и допился до белой горячки, вы ошибаетесь. У меня была любовь с одной очень красивой женщиной, но я совсем не пил. Вы верите, что субмарина мне не привиделась?
– Верю. – Эраст Петрович был очень доволен. – Теперь всё становится на свои места. Ну конечно! Сен-Константен нужен немцам как секретная база для подводных лодок! Торнтон ведь рассказывал, что германский Адмирал-штаб разработал план создания нетрадиционных военно-морских сил. Из этой стратегической точки в случае войны легко перекрыть морские пути через Атлантику.
И он рассказал японцу про двухъярусное устройство острова, про спрятанную в жерле вулкана солнечную электростанцию.
– Остров стоит на природной платформе. С четырех сторон – я видел сверху – на дне устроены какие-то сооружения или, может быть, опытные площадки. Но нам нужно найти подводные ворота, через которые выходят в море субмарины. Доплывем до обрыва и пройдем по п-периметру. Ты останешься в рубке, а я надену водолазный костюм.
Протиснувшись мимо японца, Фандорин спустился вниз.
База для субмарин, как интересно!
– Ты разглядел ту лодку? – крикнул он в переговорную трубку из водолазного отсека, пристегивая пояс и ошейник пневмофора поверх качуковых доспехов.
– Нет, только свет прожектора. Но лодка двигалась очень быстро.
– Не быстрее «Лимона», я п-полагаю?
– Быстрее.
– Этого не может быть. Если бы у немцев существовали с-субмарины более совершенной конструкции, я бы знал.
– Вы никогда мне не верите, господин, – пожаловался Маса. – Иду на погружение!
Эраст Петрович внимательно смотрел в носовой иллюминатор.
Луч, похожий на узкий, постепенно растворяющийся в черноте конус, уперся в покрытую мохнатыми водорослями стену.
– Поворачивай! Это уже обрыв!
– Я не слепой, господин. Куда поворачивать – вправо или влево? Что вам подсказывает голос удачи?
Прислушавшись к себе, Фандорин велел:
– П-поворачивай вправо. И скинь скорость до шести узлов.
Они поплыли вдоль края подводной платформы. Иногда Маса светил вниз. Там, на дне, до которого было, вероятно, метров сорок, торчали коралловые рифы, а больше ничего интересного не усматривалось.
– Выключи свет! – крикнул Эраст Петрович и весь подался вперед.
Прожектор погас, но тьма кромешной не была. Где-то впереди сквозь толщу воды тянулась светлая, постепенно расширяющаяся и бледнеющая полоса. Она двигалась. Очень быстро.
– Невероятно! – воскликнул Фандорин. – Узлов двенадцать, не меньше!
У «Лимона-2» полная крейсерская скорость не превышала восьми.
– А что я говорил? Вам давно пора бы привыкнуть, господин, что Масахиро Сибата никогда ничего не выдумывает и не преуве…
– Заткнись! Видел, откуда появился свет? Плыви туда! Медленно, медленно. И включи прожектор.
Ага! Луч осветил двухстворчатые стальные ворота со стальными заклепками, встроенные прямо в обрыв. Вход был круглый, диаметром метров десять.
– Я – наружу, – сказал Эраст Петрович. – А ты спустись ниже, встань на якоря и погаси прожектор. Гляди в оба. Как только ворота задвигаются, я мигну тебе фонарем. Тогда сползай на тросах ниже, чтоб не заметили.
– Хай.
Выровнять давление. Запереть герметичную дверцу. Надеть ласты, маску. Теперь открыть люк в полу.
Навстречу колыхнулась и опустилась обратно черная вода. Фандорин нырнул в нее головой вниз, включил фонарик, поплыл.
План был самый простой: дождаться, когда ворота снова откроются, впуская или выпуская очередную субмарину, и проскользнуть внутрь, в туннель.
Если не двигаться, воздуха в резервуаре хватит минут на пятьдесят. Потом можно будет вернуться, поменять пояс на запасной и подождать еще.
Дыша ровно и очень-очень медленно, Эраст Петрович поплавал около ворот, опустился ниже, но не забывал поглядывать вверх, чтобы не упустить момент, когда створки начнут открываться.
Что это там внизу слабо светится? Тонкая прямая линия, будто прорисованная по черноте желтым фосфором. Непонятно.
Он нырнул глубже, зажав нос и проталкивая через него воздух, чтобы не залипали барабанные перепонки. «Лимон-2» остался в стороне и сверху, черной тенью покачивался на двух тросах.
Светящаяся линия шире не становилась, но сделалась более четкой. Это необъяснимое явление занимало Фандорина больше, чем ворота – он перестал на них озираться.
Даже самый опытный человек иногда делает ошибки. Именно это с Эрастом Петровичем и произошло.
Он услышал странный вибрирующий звук и не сразу сообразил, что так под водой разносится металлический скрежет.
Это открывались ворота! Из них засочился яркий свет и почти сразу выскочил – быстро, словно с разгона – продолговатый, акулообразный силуэт.
Подводная лодка!
Эраст Петрович отчаянно замигал Масе фонариком, но японец, конечно, уже и сам увидел немецкую субмарину. Да только что он мог сделать? Лишь надеяться, что не заметят.
Но чужая лодка не пошла вперед, а повернула вбок. Закачалась, прожектор прочертил лучом сверху вниз – и в пятне света блеснул хвост «Лимона»!
Субмарина сбросила ход, выровнялась. Пошарила прожектором уже целенаправленно. Осветила Масину лодку целиком.
Проклятье! Операция была провалена! Теперь незаметно проникнуть на базу не удастся!
Японец тоже понял это. Начал выбирать якоря, включил кормовой винт. Фандорин заработал ластами, поплыл к лодке.
Теперь немцы еще и увидят, как в чужую субмарину возвращается водолаз. Черт, черт, черт! Какое досадное фиаско!
За «Лимон» Эраст Петрович не опасался – что может одна подводная лодка сделать другой? Не на таран же возьмет? Однако шанс нанести по базе неожиданный удар теперь был упущен.
Фандорину оставалось подняться до «Лимона» метров пятнадцать-двадцать, когда немецкая субмарина вдруг качнулась назад и выплюнула фонтан пузырей. Из фонтана вынырнуло что-то узкое, острое, стремительное.
Боже, это была торпеда!
Чуть порыскав вправо-влево, вверх-вниз, словно вынюхивая цель, снаряд выправился, ускорил движение и – о ужас – ударил в кормовую часть «Лимона», точно в работающий винт.
Мощный напор воды швырнул Фандорина вниз, прямо на дно. Оно оказалось странно ровным и гладким, будто было сделано из стекла. Оглушенный Эраст Петрович на миг увидел фантастическую картину: через приоткрывшуюся щель заглянул сверху в чертоги рая. Там, в раю, цвели дерева и клумбы, блестели крыши, сиял несказанный свет.
Потом наступила тьма. Райское видение исчезло. Фандорин потерял сознание.
Трубка выскочила изо рта, сработал предохранительный клапан: воздух с шипением устремился из пневмофора в жилет, тот надулся и повлек бесчувственное тело вверх.
Очнулся Эраст Петрович оттого, что в лицо ему брызгами ударила волна.
Жилет удерживал Фандорина на поверхности моря. От контузии и быстрого подъема Эраст Петрович совершенно оглох. Ночь сделалась беззвучной. Голова лопалась от боли. Перед глазами вертелись радужные круги. От сочетания этой головокружительной чехарды с полным безмолвием Фандорин еще некоторое время пребывал на границе яви и забытья. Потом вспомнил про взрыв. Дернулся, окончательно придя в себя.
Закричал:
– Маса-а-а! – и не услышал собственного голоса.
Собрав всю силу духа (а ее у Эраста Петровича было более чем достаточно), он изгнал прочь сполохи, замутнявшие зрение.
Море было пустынным, лишь морщилось, чередуя серебряные полосы с черными.
– Маса! Маса! – всё повторял Фандорин. – Ты не можешь погибнуть! Маса!
Поодаль что-то вынырнуло, закачалось на воде.
– Я здесь! Я сейчас! – Эраст Петрович отцепил жилет и пневмофор, сковывавшие движения. Быстро поплыл, мощно загребая руками.
В пахучей луже дизельного топлива чернел продолговатый предмет – флагшток «Лимона-2» с придуманным Масой гербом: острая стрела и пузатый лук.
Больше из морской пучины ничего не всплыло.
На темном скалистом берегу, у пенной кромки прибоя, сидел мокрый человек, дрожал от холода и трясся от рыданий. Прежний Фандорин, сильный и бесстрашный, был раздавлен обрушившимся на него несчастьем.
Он привык считать себя одиночкой, существующим отдельно от всего остального мира, но лишь сейчас он ощутил одиночество во всей его страшной немой пустоте. Когда поблизости есть кто-то, кому можно без колебания довериться – верный друг который, если чего и не поймет, то истолкует любое сомнение в твою пользу, никакого одиночества нет.
Четверть века, почти всю взрослую жизнь Эраст Петрович провел со своим компаньоном. Иногда рядом возникали женщины, которых Фандорин любил, но каждая была как просвет в затянутом тучами небе – блеснет ярким светом, ненадолго согреет, и исчезнет. При расставании кроме естественной печали Эраст Петрович иногда чувствовал странное удовлетворение: обнажившийся участок души снова защищен. Кому мало что терять, тот мало чего и страшится.
Но когда у человека мало что есть, и он это малое теряет, оказывается, что он потерял всё. Маса был не «малое», а единственное, чем Фандорин дорожил в этой жизни, хоть, кажется, никогда прежде об этом не задумывался.
«Мне сорок восьмой год, и у меня совсем никого нет», – сказал Эраст Петрович и заплакал еще безутешней. Маса тоже бы плакал. Он всегда говорил, что слезы, пролитые по достойному поводу, красят мужчину.
Но край моря озарился рассветом, тьма начала рассеиваться, и Фандорин вытер слезы ладонью. Ночь больше не скрывала очертаний окружающего мира. Мир этот был Эрасту Петровичу враждебен, а врагам показывать заплаканное лицо нельзя.
Нужно было вернуть себе почву под ногами. Хотя бы для того, чтобы расквитаться за Масу с этим ненавистным островом.
Сказано: «Когда происходит трагедия, благородный муж сначала укорачивается, а потом делается выше». Эраст Петрович вспомнил эту максиму и ухватился за нее, пытаясь понять смысл древнего рецепта.
Укорачивается – понятно. Вот он сидит и трясется, сломленный и сгорбленный горем, жалкая частица прежнего себя. Но что такое «становится выше»? Выше, чем прежде? Как? За счет чего?
Наверное, когда оборвана нить, привязывающая тебя к жизни, дух отрывается от земли. Выше взлетаешь, дальше видишь. Абсолютное одиночество – первый шаг к внутреннему покою и Великой Тишине, в которую не проникают звуки бренного мира. Видимо, мудрец имел в виду что-нибудь этакое.
Но в тишину, где пребывал Эраст Петрович, звуки и так не проникали. Он оглох. А внутренний покой еще надо было заслужить. Путь известен, он называется катакиути. Только теперь Сен-Константена, пожалуй, будет мало. Не хватит и всего германского рейха с его Адмирал-штабом и кайзером.
Фандорин больше не плакал. Он представлял себе, каким может быть катакиути против целой империи, и величие задачи наполняло душу желанным спокойствием.
Через минуту-другую взошло солнце, потянуло к Эрасту Петровичу по воде золотую дорожку.
Читать бесплатно другие книги:
