В свободном падении Литвиновы Анна и Сергей

Алексей Данилов

Если Господь дает что-то (а я все ж надеюсь, что мой дар дал мне Господь), он что-то и отнимает. Если твои способности приносят деньги, известность, комфорт – не может быть, чтоб ты пользовался им безнаказанно. В моем случае расплата – неожиданные обмороки, потери памяти. Они настигают меня внезапно (но только не во время работы) и длятся порой несколько дней. Самый долгий и тяжелый приступ случился, когда умерла мама. То был, кстати, одновременно и самый первый приступ моего беспамятства.

Поклонники латиноамериканских сериалов могут сделать вывод, что на меня, сиротинушку, так повлияла гибель самого родного человека. Потрясенный, я, дескать, стал сызмальства страдать неким загадочным заболеванием. Отсюда возник мой дар. Однако ж я не любитель «мыльных» опер. И ежели врачи в один голос говорят: этиологический фактор потери памяти неясен – значит, так оно и есть.

Из тех времен, когда умерла мама, у меня в памяти сохранилось лишь одно воспоминание: мы с отцом сидим на заднем ряду самолета «Як-42». Он везет меня в Москву, лечить. Маму уже похоронили, но я не помню ни тела, ни гроба, ни похорон, ни поминок. Может, и впрямь то была защитная реакция организма. Но в таком случае он, организм, умнее или подлее меня – потому что я бы, конечно, хотел последний раз увидеть мамочку.

Не довелось.

Поэтому, когда в ресторане в Энске мне сказали, что хотят поговорить о моей маме, я сразу клюнул. Сейчас, по прошествии более чем двадцати лет, воспоминания о ней больше не доставляли мне боли – только печаль и ностальгию.

– Хорошо. Пусть она подойдет, – сказал я официантке. – Ты не против? – довольно формально спросил я у Сименса.

– Я не за, – откликнулся мой антрепренер. – Совершенно ненужные пертурбации перед неделей напряженнейшей работы.

– Брось. Может, я, наоборот, лучше настроюсь.

– Они хотят тет-а-тет, – вмешалась официантка. – Может быть, вы выйдете на террасу? Я принесу вам плед. И чайку горяченького?

– Давайте. Спасибо.

Официантка распахнула мне витрину-дверь, в кабак ворвался морской ветер, зашевелил занавесями, углами скатертей. Я вышел на террасу – море расстилалось передо мной во всем темном великолепии. В наползающем сумраке только что включили маяки, и контейнеровоз в компании с буксиром входил в порт мимо маяков и молов.

Подавальщица принесла мне чай, усадила, укутала ноги пледом – я стал похож на Рузвельта во время Ялтинской конференции.

А через минуту явилась мадам. Она выглядела южанкой – жгучая, но увядшая казацкая красота. Однако сразу создавалось впечатление, что ее точат, не находя выхода, сильные, но, пожалуй, низменные страсти. Женщина была худа (что нехарактерно для юга и ее возраста) – психологические черви сжирали ее изнутри. Я сразу пожалел, что согласился с ней встретиться – но взялся за гуж… Я приподнялся и, в нарушение этикета, первым протянул женщине руку. Я стараюсь всегда и со всеми здороваться рукопожатием. Через соприкосновение ладоней очень много информации обычно передается, и подготовленный человек изрядно может о своем контрагенте узнать. И в данном случае дама подтвердила мою догадку, что ее испепеляют чувства, которым она не в силах дать волю из-за так называемого «хорошего воспитания» и высоких требований к окружению. Подавленные фрустрации приводят ее к постоянным конфликтам в семье, на работе, в быту. Она даже нашей официантке, оказавшей ей любезность, готова была нагрубить, придравшись к мелочам. И в мой адрес готова была разразиться бранью – при том, что испытывала ко мне теплые, чуть ли не материнские чувства. Но в целом ее намерения по отношению к моей персоне являлись довольно светлыми. Она ничего не желала от меня получить – просто хотела помочь мне. Что называется, открыть глаза.

– Чаю хотите?

– Ты вырос, Алешка, – не ответив мне, произнесла она, очевидно, подготовленную заранее фразу. – Ты меня, наверно, не помнишь. А я видела тебя два раза. Она тебя к нам на работу приводила. Мы с ней в одном отделе работали. Ты такой хорошенький был, маленький.

Она запнулась, и я понял, что она хотела добавить: «Ты и сейчас хорошенький», – однако демоны порядка и хорошего воспитания не позволили ей произнести в адрес молодого мужчины комплимент – вдруг не так поймут. Я эту гражданку, конечно, совершенно не помнил. Дети запоминают обычно красивых. А она и двадцать лет назад наверняка выглядела ни то ни се. Но где-то на маминой работе она скорее всего действительно присутствовала. Комната, где мама трудилась, была огромной. Называлась: «Отдел». Столов двадцать, наверное. Почти одни женщины. Две обязательно разговаривают по двум телефонам в разных углах комнаты. На каждом столе – простыни-таблицы с цифрами. Стоят арифмометры – железные тяжелые кастрюльки, которые выдают результат вследствие вращения ручки. Кое у кого – счеты. Где-то калькуляторы – ламповые еще, питающиеся от сети, величиной с нынешний айпед.

Все пытаются мне, мальчику, услужить. Наливают чай, достают пряники, варенье, соломку. Усаживают. Даже фломастеры из каких-то секретных ящиков вынимают, бумагу раскладывают – рисуй, мол…

Так что спасибо вам, неизвестная мамина сослуживица, – вернула мне кусочек детства. Но что тебе надо от меня еще?

– Я не знаю, надо ли об этом говорить, но… Я всегда хочу, чтоб торжествовали правда и справедливость. Я о твоей маме. Ты знаешь, как она умерла?

Я ждал чего-то в подобном духе. Был готов: что здесь, в Энске, кто-нибудь эту тему затронет. Может, только ради этого сюда и приехал.

– Я-то знаю, как она умерла. А у вас что, есть другие версии?

– Тебе, Алеша, сказали, что она упала со скалы, правильно? Но вот почему она упала, ты в курсе?

– Ну, и почему же?

– Я не знаю. И я очень бы хотела, чтоб ты выяснил. И я могу дать тебе одну наводку. В то время у твоего отца завелась любовница. И, я знаю, твоя мама как раз тогда раскрыла его тайну.

Да! Беседа с правдолюбицей все-таки закончилась мерзостью, кислятиной, тухлятиной. Мне хочется схватить мою собеседницу за шею, подтащить к обрыву и тоже сбросить на камни. Но моя работа – в тесном взаимодействии с клиентами – приучила меня не давать воли своим эмоциям.

– Вы что же, намекаете, что это мой отец убил маму?

– Не знаю. А может быть – его любовница? Или твоя мать ушла из жизни сама?.. Ты большой человек, Алешенька, у тебя большие способности, неужели ты приехал сюда, в Энск, просто так? Неужели не попытаешься отыскать истину?

– Спасибо за информацию. А имя, фамилию, адрес вы знаете?

– Чей адрес? – пугается она.

– Любовницы моего отца.

– Нет, не знаю. Да его и вряд ли кто знает.

– Так, может, и не было ее вовсе?

– Нет, Алешенька, была, – проговорила дама печально. – Я это знаю. Чувствую. Честное благородное слово.

Варвара Кононова

Отплакавшись, я, как обычно бывает со всеми нормальными людьми, почувствовала себя легче. И поняла, что в душе распростилась с Борей. Прощай, товарищ Федосов. У нас с тобой не сложилось. И горечи, и печали по случаю расставания я уже не испытывала. Что ж, ушел один парень – придет другой.

Единственное только – годы на этих идиотов я бесцельно тратила. И временами начинала чувствовать, что меня как будто аж распирает нетерпение. Один поезд ушел, другой, третий усвистал – я все торчу на платформе, как бы не простоять здесь в одиночестве всю жизнь!

Против нетерпения, скапливающегося будто воздушным пузырем где-то в районе малого таза, имелось одно хорошее средство: работа. Тем более ее все равно мне требовалось выполнять.

Я позвонила в самую крутую гостиницу Энска. Само собой, граждане Данилов и Сименс остановились там.

Теперь осталась рутина: узнать, где Данилов будет вести свой прием. И проследить за ним. Отсмотреть, не окажется ли в числе его клиентов гражданка Вероника Климова. И не встретится ли с ней мой подопечный, что называется, в частном порядке: случайно, на улице, в кафе, на променаде. В столице мы в комиссии не заморачивались, когда двое или больше наших поднадзорных оказывались в городе в один и тот же промежуток времени. Москва огромна, шансы на случайное рандеву ничтожны. Но когда парочка вдруг очутилась в населенном пункте численностью в пару сотен тысяч – вероятность возрастает в сотню раз. До такой степени, что начинаешь думать: не дай бог.

Мне следовало идти с другого конца: пасти юную гражданку Климову. Она у нас состояла под постоянным наблюдением. Вели его местный участковый полиции и оперуполномоченный ФСБ. Разумеется, мы, комиссия, не сообщали им, в чем дело. Интерес наш к девушке был легендирован. Полковник Петренко учил (а потом еще и проверял): легенда должна быть близка к правде (но в то же время ни в коем случае на истину не наталкивать). Поэтому в данном случае прикрытие было следующим. В период обучения в вузе в городе К*** наша девушка якобы связалась с шайкой фальшивомонетчиков. Так как обучалась она на художественном факультете и обладала недюжинными способностями к живописи (что являлось чистой правдой), Климову якобы постарались привлечь к рисованию фальшивых бумажек. Она начала изготавливать макеты тысячерублевых и стодолларовых купюр – но спустя пару месяцев «работы» сама пришла в ФСБ города К***. Банду взяли. Судили. Девушка, естественно, осталась на свободе – а там и учеба подошла к концу, и она вернулась в родной Энск. И тут за ней требовалось присматривать: во-первых, согласно легенде, не ровен час, что она, вкусивши легких заработков, снова ступит на кривую дорожку фальшивомонетчицы. А может, напротив, ее найдут бывшие подельники, узнавшие, что она сдала банду, и решившие с ней расправиться. Итак, такова была легенда для местных.

Рапорты по разработке Климовой пересылали нам в комиссию, и я их регулярно читала. Конечно, по большей части они были формальностью. «Подозрительных контактов не выявлено, живет по средствам, в употреблении наркотических веществ не замечена». И сейчас мне хотелось лично поговорить с опером, что разрабатывал молодую Веронику. Во-первых, он встречался (по крайней мере, должен был в ходе наблюдения) с героиней. Во-вторых, я сама хотела посмотреть на нее. А в-третьих, не влезая в чужую компетенцию, я могла помочь организовать негласное наблюдение за Климовой – на время, пока Данилов в Энске.

Мы с участковым договорились встретиться у дома Вероники Климовой. Я оделась, спустилась в холл (портье ел меня глазами, как первогодок) и попросила его вызвать такси.

Через пятнадцать минут я уже подъехала к стоящим в ряд длинным пятиэтажным панелькам. Когда-то, лет сорок назад, эти дома, наверное, были предметом восхищения людей, что выбирались сюда из коммуналок, из изб с удобствами во дворе (и банями по субботам). Но теперь на немытые треснувшие панели, низкие потолки, прогнившие рамы тяжело было смотреть. А ветер все шумел и шумел в кронах тополей, выросших уже выше пятиэтажек.

Опер Баранов ждал меня в неприметной машине: синей «Нексии» с наглухо тонированными стеклами.

Я села на переднее пассажирское сиденье. Баранов оказался веселым, разбитным брюнетом с чубчиком.

– Привет, Варвара Батьковна! – радушно поприветствовал он меня. – Я Егор. Поцелуемся по случаю знакомства? – И погладил мою коленку.

– Слушай, старлей, тебе не повезло. У меня сейчас нет а-б-солютно никакого желания завязывать любые отношения, помимо служебных. Поэтому если ты снова начнешь делать телодвижения в мою сторону, я напишу на тебя рапорт, понял? Или сломаю нос. Или и то и другое вместе. Давай сосредоточимся на работе – и без обид.

– Обид? Тебя, по-моему, кто-то действительно обидел – но, видит бог, это был не я.

– Я не хочу обсуждать с тобой свои обиды, действительные или мнимые, – как и другие личные дела.

– Все-все, товарищ капитан, давайте формально. Что вас интересует? Гражданка Климова?

– Да. Вы с ней встречались?

– Конечно, встречался, коль разрабатывал.

– Ну, и ваше мнение? Личное, собственное?

Он фыркнул.

– Деффка резкая. Однако никакого криминала не летает с ней рядом даже близко. Может, налоги только зажимает, да и то не она сама, а ее работодатель. А работает она в «Бересклете» – это такая фирма у нас, для богатеньких делает дизайн участков, квартир, домов загородных. Она там типа художницы. Живет с отцом, матерью – здесь, на первом этаже, в двушке. Мечтает, конечно, выбраться. Замуж выйти мечтает, как все девчонки. Я раз поговорил с ней – типа, повелся на ее неземную красу. С мужиками она дева непростая. Типа ваших москвичек. Хочешь встречаться? Давай, плати. В клуб приглашай. В ресторан. Сейчас с одним богатеньким крутит. Сыном нашего прокурорского работника. Он ее на байке катает – да она и сама обучилась. Кстати, она, судя по расписанию, скоро домой пойдет. Сможете лично полюбоваться.

– А что-нибудь необычное вы за ней замечали?

– Необычное?

– Ну, не знаю. Асоциальное поведение, например. Пришла на горпляж голой купаться. Или вызывающая одежда. Пьянство. Наркотики. Легкие, тяжелые.

– Нет. Выпивает, как все. Кто сейчас не выпивает!

«Похоже, у девушки и впрямь дар не прорывается в самые благодатные, горячие юношеские времена. Неужели та вспышка так и осталась для Вероники Климовой единственной? Может, она и позабыла обо всем?»

И тут девушка появилась.

– Смотрите, – молвил Баранов и хотел потянуть меня за рукав, но вспомнил, видать, мою отповедь и отдернул руку.

К подъезду подъехал мотоцикл с двумя седоками. Рыкнул и встал. С заднего сиденья соскочила девушка. Она была худенькая, маленькая, в курточке и джинсах. Сняла шлемак, рассыпала по плечам волосы. То оказалась она, Климова. Водитель тоже снял шлем, взял девушку за предплечье, потянулся поцеловать. Она легко вырвалась, замотала головой, засмеялась – и исчезла в узкой норе подъезда. Парень спрятал ее шлем в багажник, надел свой и заквакал своей никелированной машиной.

– И впрямь, деффка резкая, – пробормотала я вслух.

Сердце у меня тревожно сжалось. Почему-то вспомнилась, как Данилов первый пик своих сверхъестественных способностей выдал. Тогда в его жизни тоже фигурировали девушка и мотоцикл. А уж если он вдруг сейчас снова влюбится? Да не в простую девушку. Если он столь же сильную, как сам, биоэнергооператоршу встретит? Тогда ведь мир может покачнуться.

Алексей Данилов

Гадкое чувство, разумеется, осталось у меня после разговора с бывшей маминой коллегой. В том, что у папули были любовницы, я и не сомневался. Они с непреходящей регулярностью сменяли друг дружку после того, как мамы не стало. Значит, ничего особенного, чтобы одна-две-три были при ее жизни. Батя мой считался мужчиной видным, властным, а с некоторых пор и богатым. Даже трудно себе представить, чтоб у советского директора завода не было бы любовницы. Но я не мог допустить мысли, чтобы наличие у него любовницы стало причиной маминой смерти. Живая, бодрая, жизнерадостная, неунывающая – такой она запомнилась мне. Такой ее вспоминали все вокруг. И чтобы она покончила с собой? Да еще столь варварски и некрасиво (с точки зрения визуальных последствий) – бросилась с обрыва? Никогда я не поверю. Она б скорее моего папашу с обрыва сбросила. Или довела б его до того, чтоб он сам сбросился. Хотя это я, пожалуй, завираю. Если мои воспоминания о матери еще можно считать приукрашенными безудержной детской любовью – то отца не стало, когда мне уже за двадцать было. И его-то я не просто помнил, но – знал. В том числе просвечивал его – благодаря своим экстраординарным способностям. И, да: был он харизматичным, властным, жестким, твердым. Он порой плутовал, привирал, жульничал – а как иначе может жить у нас крупный руководитель! Но чего-чего, а крови на нем нет. Ни несговорчивых конкурентов, ни тем более кого-то из семьи. Особенно мамы.

Поэтому разговоры худой крысы, все ее гнусные намеки оставили у меня неприятное ощущение вроде изжоги. Но сработал настоящий метод Яго: достаточно посеять сомнение. Потому что когда я вернулся с террасы к столу ресторана, сказал Сименсу:

– Здесь, в Энске, как ты знаешь, умерла моя мать. Я хочу расследовать, почему. Поэтому найди мне людей, которые знали ее. И моего отца в те годы. Самое предпочтительное – если отыщешь тогдашнюю любовницу моего бати.

– Когда ж я с этими делами своими непосредственными обязанностями заниматься буду!

– Ну, ты, Сименс, знал, куда мы едем. И что с этим городом у меня особые отношения. И это ты настоял, чтобы мы сюда отправились, разве нет?

Варвара Кононова

Потом опер отвез меня в отдел на совещание по поводу негласного наблюдения за Даниловым и юной Вероникой Климовой. В этом было нечто волнующее и, не побоюсь слова, даже возбуждающее: когда семеро мужиков, военнослужащих, в форме и в гражданском, сидят и выслушивают мои циркуляры. Мир вообще заточен под мужчин, у нас в стране – особенно, а уж про спецслужбы и говорить нечего. Поэтому всегда, когда мне предстояло солировать на совещаниях, я испытывала мощный выброс адреналина и целую гамму сильных чувств. Сначала, конечно, дикое волнение. Потом мне удавалось его побороть – но тут начинались пацанские взбрыки. Никогда, ни единого раза, эти самцы не покорялись мне безропотно. Все время, когда мне доводилось выступать, они меня прокачивали: насколько я компетентна? Сильна? Умна? Действовали разными методами, от хиханек до истерики, и противоборствовать им приходилось решительно, незамедлительно, искусно. Зато потом, когда в итоге, наконец, удавалось с ними справиться – я ощущала восхитительное чувство победы. Эмоция, пожалуй, даже к оргазму близкая: укротить, покорить, оседлать семерых жеребцов!

– Попрошу ваши вопросы, – предложила я, закончив свой краткий доклад.

– Чем связаны два объекта «наружки» – этот ваш московский гастролер Данилов и наша Климова?

– На этот вопрос я отвечать не уполномочена.

– Каков смысл негласного наблюдения? Что мы должны заметить? Наркотики, оружие, подготовку теракта?

– Самое главное: заметить момент, когда московский гость Данилов приближается к вашей девочке Климовой. Или – она к нему.

– Мы что, на его жену работаем? – Как парня ни укрощай, он найдет повод перед девушкой выкобениться. Особенно перед той, что выше его по званию или по положению.

Другой подхватил – им дай только волю позубоскалить:

– Или на ее мужика?

– Вы плохо подготовлены. Вопросы ваши неуместны. Вы должны были, товарищи, ознакомиться с объективками на обоих и знать: ни он не женат, ни она не замужем. Больше того, доложу вам: они незнакомы. И мы любыми способами должны не допустить их встречи. Понимаете, любыми. Вплоть до физического уничтожения – обоих.

– Они, как боеголовка, что ли? Две части сблизишь – ядерный взрыв?

– Кто знает, может быть, даже хуже, – серьезно отвечала я.

Разумеется, энские филеры мне не поверили. А зря.

Алексей Данилов

И номер в гостинице был роскошен (в понимании, конечно, провинциальных хозяйчиков и дизайнеров), и притомился я после перелета достаточно, а все равно было не уснуть. Я выходил на балкон, смотрел на море, слышал неумолчное гудение порта, постукивание буксиров, видел помаргивание огней на другой стороне бухты. От этих звуков и зрелища само собой в сердце просыпалось детство. Некогда мы жили с мамой и папой в трех кварталах от теперешней моей гостиницы, и наши окна так же выходили на море, и самым первым моим воспоминанием была картина ночного порта. А потом моя здешняя жизнь вдруг в одночасье оборвалась – когда погибла мама и отец вывез меня в Москву. И вернулся я сюда только в день свадьбы с моей первой женой Наташей. «Первой женой», – усмехнулся я своему собственному определению – как будто у меня есть или будет вторая, третья и прочие. Нет, после горячей любви и столь же горячей неудачи с Натальей я понял, что женитьба – институт, предназначенный не для меня. Когда в процессе совместной жизни потихоньку выясняется, что ты видишь своего любимого человека действительно насквозь… Когда у него от тебя не остается ни единой тайны… И если ты берешь за руку незнакомца – и уже многое о нем знаешь, – то как быть с еженощным сплетением тел в койке? А у нее, твоей благоверной, нет ни малейшего шанса сыграть на равных, то есть узнать о тебе хотя бы даже одну десятую часть той подноготной, что ты знаешь о ней… При подобном раскладе тебе будет вечно неловко. И стыдно, и скучно. А ее такая ситуация начинает постоянно злить.

Вначале, конечно, великолепно, что ты можешь угадывать все самые потаенные чаяния партнерши. Зато потом, когда тебе волей-неволей приходится прочитать ее мысли: «Опять он лезет. Как он надоел. Каждый раз одно и то же» – страсть, да и любовь, остывает. Поэтому развод, последовавший через два года после нашего с Наташей брака, стал для нас обоих избавлением.

И в дальнейшем у меня были, конечно, связи, но я запрещал самому себе увлекаться и чуть не насильно выключал свой дар – в койке и около, чтобы тонким чувствованием партнерши не произвести на нее слишком уж благоприятное впечатление.

Варвара Кононова

Говорят, что вид на море успокаивает. Потому, дескать, норвеги, эстонцы и прочие финны столь тихи и размеренны. Но меня он будоражил – даже невзирая на дикое желание спать и полный событиями уходящий день. Иной раз за неделю столько событий не случается, как за один сегодняшний день. Срочный перелет в Энск и дикие воздушные ямы по пути. Ругань с моим участковым Борей Федосовым и с попавшим под горячую руку энским опером. Девчонка Климова, произведшая на меня ощущение «оторви и брось». Совещание в местном горотделе, организация негласного наблюдения. В мозгу роились проговоренные фразы и планы на завтра. А еще томило ощущение неопределенности: вдруг Данилов и Вероника и правда встретятся? Что от этого будет и будет ли вообще?

Петренко своих сотрудников – в том числе меня – учил жестко: рассчитывать и готовиться всегда надо к самому худшему варианту. Тем паче прецедент наиболее омерзительного развития событий уже имелся: девяносто седьмой год, спецоперация «Бирюза», когда комиссия, если говорить, положа руку на сердце, сама устроила настоящий коллапс.

Москва, 1997 год

Генетическое исследование зарегистрированных биоэнергооператоров было замаскировано под обычный медосмотр: дышите – не дышите, читайте буквы по строчкам, положите ногу на ногу и тому подобное. Достаточно было просто взять мазок слюны, но один-единственный такой анализ сразу рождал бы в пациентах рой догадок и вопросов. А тут, кто его знает: то ли о здоровье заботятся, то ли в космос собираются запускать (как шутили отдельные острословы).

На всякий случай, из перестраховки организовали медосмотр так, чтобы пациенты не пересеклись. Поселили их в разных гостиницах, разбросанных по всей Москве – не в «России», конечно, а уровня «Золотого колоса». Строго-настрого велели каждому не опаздывать и вперед не забегать: назначено в четырнадцать ноль-ноль, извольте к указанному сроку явиться. Единственное, что не предусмотрели (да и сэкономили, признаться): разъездных машин иным не предоставили, заставили по Москве своим ходом передвигаться.

И вот однажды, выйдя из нашей поликлиники на ***-ской улице после «медосмотра», зарегистрированный биоэнергооператор из Твери по имени Василий Качалин, двадцати семи лет, решил выпить пивка. Погода, надо заметить, была великолепная, Москва блистала всеми своими красками, весна разворачивала перед гостем столицы цветущую сирень и лазурное небо. Неподалеку от поликлиники Качалин увидел шатер со столиками. Пиво показалось ему там непомерно дорогим – но он мог себе позволить, был бизнесменом, изрядным для областного города и для своего возраста. За первой кружкой «Балтики» последовала вторая – а когда Василий покинул заведение, был он в полном довольстве, даже домой в Тверь, несмотря на дела, возвращаться не хотелось. А тут ему навстречу идет а-бал-денная деваха. Русые волосы до плеч, есть, на что посмотреть за пазухой, и талия узкая, а бедра, наоборот, широкие. И бесконечные ноги.

Погода и хорошее настроение Качалина задержали в районе поликлиники. Пиво сделало его игривым.

– Как вы относитесь к любви с первого взгляда? – спросил парень. Сейчас подобный вопрос замылен десятками и сотнями пикаперов. Тогда, полтора десятилетия назад, он звучал еще свежо.

– Что ж, она случается, – засмеялась девушка. Парень ей понравился. Мужественный, уверенный в себе и небедный.

– Давайте обсудим эту тему.

– Давайте.

– Посидим или погуляем?

– Не сейчас. Я занята.

– Я подожду.

– Ждать придется часа два.

– Ничего, я не спешу.

– Ну, если вы так хотите.

– Хочу – не то слово. Мечтаю и жду.

Разумеется, ни одна девушка не расскажет своему парню, тем более случайно встреченному, что она отправляется на медосмотр. Поэтому для Качалина осталось неведомым, причем очень долго, что его девушка – из таких же, как он. А кураторам из комиссии было невдомек, что двое их подопечных встретились и воспылали друг к другу чувствами.

Весь вечер молодые люди гуляли по Москве. В конце он сделал попытку затащить ее к себе в номер или напроситься в гостиницу к ней – но безрезультатно, что только подняло акции девушки в его глазах. Жаркие поцелуи тем не менее подействовали и на него, и на нее. И ему, и ей хотелось продолжения знакомства.

Однако наутро они разъехались по своим городам – комиссия и без того шиканула, оплатила жилье своим подопечным аж по чек-аут следующего дня (а вдруг анализ бракованным получится, придется в срочном порядке переделывать). И вот еще одна знаменательная случайность: девушка оказалась родом не из Якутска или Надыма (впрочем, даже в таком случае они, скорее, обрели бы друг друга: любовь не знает преград). Но судьба упростила им дальнейшее развитие романа: Юлия Ненашева проживала в городе Калуге, по прямой от Твери километров триста пятьдесят. Перед расставанием в Москве они обменялись телефонами – не мобильными, сотовые тогда в стране уже имелись, но пока не у людей их круга и уровня. И в ближайшую субботу Качалин уселся в свой подержанный «Форд Мондео» и, никак свою пассию не предупредив, рванул в Калугу. Тем самым он подтвердил всю серьезность своих намерений – и Ненашева это оценила. Встреча их оказалась жаркой. Василий заказал двухместный номер в гостинице. И Юлия пришла туда к нему. После первой интимной встречи они уже не сомневались, что предназначены друг другу судьбою.

Так и мотались: чаще он в Калугу, но порой и она ездила с пересадкой в Тверь, а иногда и на нейтральной территории, в столице, встречались. Планировали свадьбу, строили различные предположения о том, как они будут дальше организовывать свою совместную жизнь… Комиссия в их судьбу вмешалась только в начале девяносто восьмого года. Офицер, курировавший по линии местного ФСБ гражданку Ненашеву, однажды встретил ее на улице и вдруг заметил, даже несмотря на зимние одежды, что девушка-то беременна. Он немедленно доложил в центр – получил по шапке: где он раньше был?! Куда смотрел? Куратор из комиссии немедленно выехал в Калугу, побеседовал с молодухой. Но и тогда оставалось еще им невдомек, что папаня будущего младенца тоже из подопечных.

И только когда пузо калужской биоэнергооператорши стало лезть на нос, офицер из комиссии удосужился спросить у нее, довольно формально, фамилию и местожительства отца, обалдел – и помчался докладывать руководству о происходящем.

Надо заметить, что в те времена ни Петренко, ни Варвара еще не служили – а то вряд ли остались бы при погонах. После известия из Калуги в комиссии начался натуральный бенц. Ситуация подогревалась тем, что как раз к тому времени закончились предварительные исследования генетического материала, полученного от биоэнергооператоров. И выяснилось, что абсолютно каждый из них имеет генный дефект – в определенном месте генома. Исследование тянуло на полновесное открытие.

И сразу до чрезвычайности стало интересно: раз уж случилось – каким получится ребенок от двух биоэнергооператоров? Какими способностями он будет обладать? И каким окажется, в свою очередь, его геном?

Но и боязно было: если уж мама и папа могут творить чудеса – что сумеет их дитя? Подходило время родов, и ситуация усугублялась топорной работой куратора из комиссии, да и его начальства. Ни Качалин, ни Ненашева во все времена ухаживаний не признавались друг другу, что они иные. Они тем самым совет комиссии исполняли: ничего хорошего от рассекречивания вы не получите, близкие начнут вас использовать или смотреть, как на ненормальных, или и то и другое вместе. А тут офицер сам навел возлюбленных на мысль расшифроваться.

Ну, поговорили они между собой, все выяснили и решили своими сверхспособностями воспользоваться. А тут еще у Ненашевой начались капризы, характерные для беременных.

Позиция комиссии по части организации родов была строгой: рожать вы, мадам, будете в Москве, в роддоме при ***госпитале. Госпиталь принадлежал одной из спецслужб, родильное отделение там имелось компактное, с хорошо подготовленным персоналом. А в ответ начались причуды: нет, я не хочу, у меня в Калуге хороший врач, у меня здесь мама, кто меня будет там навещать?! Лучший способ спорить с женщиной – выполнить все ее желания. (Так говаривал полковник Петренко.) И, слава богу, в руководстве нашелся тогда умный человек, действующий по этой схеме. Хотите врача своего – пожалуйста, прикомандируем ее к вам из Калуги. Желаете маму? Поместим ее в гостевом домике при больнице. (Правда, забегая вперед, надо сказать, в итоге никому эти решения счастья не принесли, скорей, наоборот.)

А фокусы продолжались: я хочу, как нынче стало принято, чтоб роды принимал мой возлюбленный муж Василий. Но вот тут уж комиссия встала насмерть: двое биоэнергооператоров, да еще в одном помещении, да плюс в условиях чрезвычайного стресса – мало ли что может случиться! Не бывать этому! В итоге уговорили роженицу, что супруг будет рядом, и он первым придет ее поздравить.

И вот ближе к положенному сроку женщину перевезли в Москву, в *** госпиталь, и положили в предродовую палату. В гостевой домик при госпитале приехали ее супруг и мама. Врач из Калуги должна была появиться в последний день. Отделение под предлогом санобработки закрыли. Рожениц разобрали в другие больницы. В родбригаду включили женщину – сотрудницу комиссии. И вот наступило положенное время.

Что конкретно, в какой последовательности и, главное, почему случилось в тот день, так до сих пор и остается загадкой. В распоряжении комиссии есть лишь записи с камер наружного наблюдения, сигнал с которых предусмотрительно передавался в фургон службы наблюдения, припаркованный на территории госпиталя в ста метрах от родильного отделения.

Камера 1. Периметр родблока

В кадр время от времени попадает мужчина. Это Василий Качалин. Он ходит вокруг здания родблока. Из-за закрытых окон раздаются крики роженицы. Крики нарастают, происходят все чаще и становятся все сильнее. Соответственно и Качалин ходит все с большей скоростью. Временами он зажимает уши, не в силах слышать страданий жены, а в какой-то момент воздевает руки к небесам, словно моля о снисхождении. И тут отдаленные крики женщины завершаются, и через несколько секунд слышен новый крик: младенческий. И одновременно с этим криком происходит толчок, камера слегка сотрясается. В родпалате гаснет свет. Мужчина останавливается и удивленно смотрит на окна. Раздается новый вопль новорожденного. И одновременно с ним и как бы в унисон свет гаснет уже во всем здании. Во всех окнах трескаются и вылетают стекла. Папаша мчится к входу. Третий детский ор – и вспыхивает картина, словно внутри родблока разрывается фугас: из окон вылетают снопы огня, здание содрогается и начинает медленно оседать. Качалин падает на крыльце. Грохот становится нестерпимым. Картинка исчезает, сменяется полосами помех.

Камера 2. Родильная палата

У стола с роженицей – несколько человек в белых халатах. Камера установлена так, что крупным планом видно ее лицо. Оно потное и искаженное только что перенесенной мукой. Раздается шлепок и первый захлебывающийся крик новорожденного. На лице матери отпечатывается довольство. Но в этот же момент здание содрогается – так, что одна из женщин-акушерок даже не удерживается на ногах. В родзале гаснет свет. Новый крик – и одновременно с ним в палате словно бы возникает клуб огня. Крик третий – и среди клубов сора и штукатурки видно, как пролетает потолочная балка. Запись обрывается.

Алексей Данилов

Сименс знает мои требования к помещению, где мне приходится работать. Я прошу его подыскивать мини-офисы с отдельным входом. И еще – чтобы непосредственно из моего кабинета имелся запасной выход. Порой моим гостям бывает неловко столкнуться друг с другом в приемной. К примеру, две дамы приходят приворожить одного и того же мужчину. Ну и натурально в вестибюле встречаются, догадываются, в чем дело, и вцепляются друг другу в волосья. Такой фарс (вместо научного и мистического флера) мне совершенно не нужен.

Другое дело, что я, апропо, никакого приворотного зелья не готовлю и колдовства над фотографиями возлюбленных не провожу. Мой приворот начинается с того, что я определяюсь в личности заказчицы – и, отталкиваясь от нее, стараюсь понять: что представляет собой объект ее желания. И в зависимости от результата произвожу с клиенткой мини-тренинг: как вести себя, чтобы заполучить столь желанного Его. На каких струнах играть, какие кнопки нажимать. Ласковый взгляд и поцелуй украдкой – самое мощное в мире приворотное зелье.

Третье мое пожелание к «гастрольному» кабинету – чтобы у него не было врачебного бэкграунда. А то в Брянске пришлось принимать в бывшей частной стоматологии, и меня всю неделю давила накопившаяся в помещении аура боли и страха.

Наша здешняя приемная расположена, как сообщил Сименс, на расстоянии кварталов четырех от гостиницы.

Я после завтрака отправился туда пешком. По утрам в Энске царит такая же спешка и суета, как в Москве, – только гораздо в меньших масштабах. По свежим улицам свежеумытый и невыспавший рабочий люд бежал на службу. Легкий туман висел в воздухе. Из порта кричал буксир.

Я нашел приемную самостоятельно и легко – я пока еще не забыл топонимику и географию родного города. Сименс уже должен быть на месте – набрасывать последние штрихи перед приемом.

Ему помогала временно взятая на подмогу милая рецепционистка по имени Эля. Она трепетала и краснела перед столичным магом. Я, в своем стиле, первым протянул ей руку. Задержал ее теплую длань в своей. Ей уже сказали, что она в порядке исключения сможет попросить в конце моего пребывания бесплатную консультацию – если все, конечно, пройдет хорошо и маг останется доволен. И теперь она лихорадочно думала, что ей у меня выведать: об отношении к ней Виталика из параллельной группы? Или почему так смущается при виде ее Владимир Андреевич? Чтобы сразу произвести на нее впечатление или, скорее, убить ее наповал, я говорю:

– Виталик не стоит вашего внимания. А Владимир Андреевич слишком стар – охота вам потом ему печально лекарства подавать?

– Так что же делать? – шепчет ошеломленная Эля.

– Ничего. Ждать. Скоро Он придет. Твой, единственный. Он всегда в конце концов приходит.

После столь эффектного фокуса я понимаю, что теперь она моя навеки, и я могу просить у нее все, что угодно: капучино в девять вечера или даже станцевать на столе.

Сименс мою эскападу слушает с улыбкой. Всегда хорошо, когда есть человек, который воспринимает твои способности с легкой долей иронии, не дает тебе зарываться.

Я осматриваю поле ближайшей ментальной битвы. Кабинет в прошлом принадлежал фирме, которая оказывала налоговые консультации физическим лицам. Здесь царит аура порядка, дотошности, точности – правда, с легким и почти безгрешным привкусом жульничества: типа, как бы не заплатить налог на продажу шестилетнего возраста «Тойоты Королы». Но это не зубной кабинет. Обстановка мне мешать не будет.

Я занимаю место в главном помещении. Эля приносит мне чай и булочки. Запах свежезаваренного чая и выпечки, замечено за годы практики, обычно стимулирует разговорчивость, а главное, памятливость моих клиентов.

И вот в девять утра ко мне входит первая энская посетительница. Женщина лет сорока пяти – что называется, со следами былой красоты. Лицо с правильными, благородными чертами – однако на нем нет ни единой краски, ни в прямом, ни в переносном смысле. Потухшие глаза. Ненакрашенные губы, ресницы. Ни следа румян. Волосы тщательно выкрашены в рыжий цвет – очевидно, наступление седины уже стало фатальным. Однако прическа делалась месяца три назад – а рыжина в контрасте с серым лицом создает неприятное впечатление. И еще – знаете? – мне сразу, даже не ведая, что случилось, и невзирая на то что произошло, становится ее жалко.

– Как вас зовут? – спрашиваю я. И участливо: – И что у вас произошло?

Зовут ее, оказалось, Антонина Ивановна, а стряслось – ох! – такое обыденное и такое страшное: пропала дочка, доченька, любимая, ненаглядная, Ксюшенька, пятнадцати лет. Исчезла две недели назад, ничего не сказала, ни записки не оставила, просто однажды из школы не вернулась и вещей никаких не взяла. Вот фотография.

С карточки на меня смотрела милая и очень даже секси девочка. Волосы распущены, голые плечи, купальник. Антонине Ивановне стоило бы подумать, прежде чем приносить на просмотр постороннему мужчине столь откровенное изображение дочери.

– У вас кто-нибудь есть?

– В смысле? – встрепенулась дама.

– В прямом. Любовник. Сожитель. Мужчина.

Кровь прилила к ее бескровному лицу.

– Ну… Есть…

– Живете вместе? Сколько лет ему? Как зовут?

– Зовут Петром Гаврилычем. Он меня старше, ему пятьдесят два, да, мы вместе живем, у меня трехкомнатная квартира.

– А вы сама – как думаете, где дочка может быть?

Я подошел к креслу и взял клиентку за руку.

– Не знаю… Если б я знала… Я уже и в милицию заявила… Неужели ее похитили?

Но чувства, что неслись в ней, я чувствовал их, были совсем другими и говорили мне гораздо больше: Неужели она просто сбежала? Сучка, гадина, она проучить меня решила. Отомстить, что я с Петей не рассталась, как она хотела. Неужели у нее и правда с Петей что-то было? Тогда летом, когда я пришла раньше, а они оба розовенькие, он в трусах, а она в халатике – о, как больно! Неужели это она, гадина, его соблазнила, чтобы мне отомстить? Или это он резвится, климакс, кровь последний раз в его полтинник играет? А еще раньше: «Мама убери его от нас, он ко мне пристает!» – «Доча, как пристает?» – «Смотрит на меня! Подсматривает!» Что это – она шантажирует меня? Или правда Петя ее приставаниями замучил? Ладно, она убежала, да – но ведь с ней там, куда она убежала, может все, что угодно, случиться! И куда, куда же она убежала?!»

– Да, – повторил я вслух подслушанную мысль Антонины, – с ней там может случиться все, что угодно.

Моя собеседница вздрогнула. Я отпустил ее руку.

– Вы любите свою дочь, – полувопросительно сказал я.

– Да.

– Вы волнуетесь о ней.

– Да.

– Вы хотите, чтобы она вернулась.

Она кивнула.

– Она вернется. Но вы должны просто позвать ее. Громко, четко, ясно. Может, не один раз – так, чтоб она услышала.

– Но как? Как позвать? Как я позову, когда я ж даже не знаю, где она?!

– Она Интернетом пользовалась?

– Да, конечно. Она же молодая. Все время.

– А вы?

– Н-ну, если только по работе.

– Значит, обращаться с Инетом умеете. И в социальные Сети, наверное, все ж таки заходили. – Женщина вдруг покраснела. Я продолжил: – Поэтому вам надо найти во всех соцсетях странички вашей дочери. «Аккаунты» они по-другому называются, знаете? В «одноклассниках», «ВКонтакте», в «фейсбуке»… И везде от своего имени надо разместить короткое, но прочувствованное сообщение: «Дорогая Ксюша, я люблю тебя, я волнуюсь за тебя и очень скучаю, пожалуйста, возвращайся домой».

– Вы думаете?

– Да, – сказал я безапелляционно. – Думаю, что она где-то недалеко – не в физическом, а в ментальном смысле. Ее не похитили. Она убежала из дома сама. Чтобы вас с вашим сожителем наказать. И уже понимает, что сделала глупость. И ждет, что вы, мама, ее простите и позовете.

– А вы… вы не могли бы мне составить это обращение?

– Понимаете, Антонина, это должны быть ваши слова – присущие только вам. Если напишу я или кто-то другой – она сразу почувствует фальшь.

– Вы сказали, она недалеко – а где?

– Даже если вы найдете ее физически, разговор ваш с нею лично, в реале, пойдет куда тяжелее, чем в виртуальности. Поэтому – лучше пишите. И обещайте ей все, что угодно. Даже то, чего не сможете выполнить. Например, расстаться с Петром. – Женщина вскинула на меня удивленный взгляд. – Да-да, лучше пару месяцев обойтись без мужчины, чем потерять дочку, правильно? И о том, как будут развиваться события, держите в курсе моего секретаря, вот электронный адрес.

Довольно давно хитрый Сименс посоветовал мне на первые дни каждой гастроли брать клиентов со случаями полегче. Чтобы я мог добиться с ними результата, пока мы находимся в городе. Чтобы слух о моих достижениях успел пролететь по окрестностям. А на последний день (или даже дни) изначально никого не записывать. Пусть являются те, кому очень надо. Для кого мои способности – последняя надежда. С таких, как нашептал мне Сименс, и взять можно побольше. Обычный трюк, очень в духе нынешних отечественных чиновников, полицейских, врачей. Хотя те продают свои полномочия, а я талант. Имею право. Но я, невзирая на сименсовские искушения, на подобную спекуляцию не пошел. Все ж таки дар мой вещь хрупкая. Как бы не истончить его, не сломать хапужническим к нему отношением.

Однако все равно победа, одержанная сразу же, и тон правильный гастролям задает, и создает вокруг моего дела невредный флер полезности – а я был практически уверен, что в случае с Антониной Ивановной и дочкой Ксюшей скоро достигну положительного результата.

Чтобы смыть с себя тонкие вибрации предыдущей посетительницы, я омыл руки и лицо в рукомойнике в комнате отдыха. А Эля уже вводила в мой кабинет новую просительницу.

Вторая визитерша оказалась дамой куда моложе, лет тридцати с малым хвостиком. Вообще мой контингент на девяносто пять процентов женщины. А их социологический портрет – от тридцати до пятидесяти, обеспеченные, примерно в семидесяти процентах одинокие. Однако новая гостья наверняка была замужем, об этом не кольцо у нее на руке свидетельствовало – кольца-то как раз не было, – а общая аура довольства. И еще – в отличие от махнувшей на себя рукой Антонины Ивановны – вторая дама тщательно следила за собой: укладочка, макияж, маникюр. Я был готов поклясться, что у нее и педикюр имеется, и спортом она занимается, и вещички куплены не в близлежащей Турции и даже не в Москве, а в специально организованных налетах на Милан и Париж. Словом, настоящая преуспевающая жена.

Дама представилась мне Аделью – странные бывают вкусы в наших палестинах! Кому вот из ее родителей пришло в семидесятых – годах космонавтики, разрядки, Вьетнама – назвать свою девочку столь странным именем?

– Что у вас случилось? – участливо поинтересовался я.

– Вы меня извините, может, я зря пришла, но, знаете… – Она прятала за многословием смущение. – Я потеряла одну дорогую мне вещь. Колечко. Формально – совсем безделица, серебро с гранатом. Но оно подарок любимого человека. Я все обыскала! Все! Самое ведь обидное, я дома его где-то посеяла – точно совершенно, и как корова его языком слизала. Не знаю, как вы мне поможете – но вдруг сможете?

– Расскажите, когда вы видели его в последний раз? И дайте мне руку.