Не бойся друзей. Том 2. Третий джокер Звягинцев Василий

Хорошо ещё, по стойке «смирно» не поставил этого нахала Михаил Фёдорович и не заставил рапортовать, как положено. А как это умеет делать Басманов (до сих пор отчего-то полковник), командир легендарных «рейнджеров Каховки», в югоросской армии знал самый зелёный прапорщик.

– Капитан Джинджер, к вашим услугам.

– К моим? – удивился Басманов.

Сильвия с удовольствием наблюдала, как Михаил, используя совсем древние психологические приёмы, приводит в чувство не то чтобы напуганных, но прилично ошарашенных спутников. Из семнадцати оказавшихся здесь человек лишь они трое, включая Удолина, что-то понимают. Остальных удерживает в должных рамках только дисциплина, как Уварова, «валькирий» и лётчиков или высочайшая степень самоуважения, как Катранджи (своим прыжком в пропасть он уже почти «потерял лицо», больше такого не допустит). Наоборот, в рамках своего восточного менталитета способен сорваться в приступ истерики, деликатно называемый «отвагой шахида».

– Если вы офицер, – продолжал гнуть свою линию Басманов, – вы, исполняя приказ или служебный долг, отнюдь не можете быть «к услугам». Я понятно выражаюсь?

«Опять урок даёт девчонкам, больше некому, – подумала Сильвия. – Лётчики и так готовы умереть, раз служба требует. Уварова не вдохновлять, а сдерживать надо. Нет, ну каков Михаил, – она чуть вслух не рассмеялась. – Всё, что можно, человек прошёл и пережил, а мои соплячки (леди Спенсер уже и думать научилась настолько по-русски) ему голову вскружили».

Но тут же с присущим ей чувством объективной справедливости признала, что полковник вёл бы себя точно так же в любой обстановке. Независимо, стоят за его спиной юные девушки-офицеры и она, единственная зрелая женщина, способная правильно оценить его неповторимый стиль, или перед ним стоит расстрельная команда. К случаю вспомнился Гумилёв, с которым ей довелось встретиться в девятьсот семнадцатом в Лондоне.

Гумилёв в той, настоящей для обоих жизни не был знаком с Басмановым (хотя могли бы и пересечься где-то под Сморгонью или во время кратких отпусков с фронта в Петроград), но писал свои стихи, не только себя лично имея в виду (хотя себя прежде всего, конечно), а и таких вот поручиков и капитанов, десятью годами младше его возрастом[13], но воевавших на той же самой войне.

– Отчего вы вдруг – англичанин? – продолжил полковник. – Вы что – завоевали Замок? Как давно? В ходе какой кампании? Многие из нас тут бывали раньше и не замечали следов иноземного присутствия. И почему при этом говорите на чистом русском, даже без акцента?

Слова Басманова на какое-то время повергли «капитана» в замешательство. Он явно не был подготовлен к ответу, а скорее всего, просто не понял, как следует соотнести пять заданных в быстром темпе вопросов, причём – из разных смысловых рядов. Тут и обычный, не слишком развитый человек запутался бы.

– Не могу ответить, – наконец сказал «Джинджер», запрограммированный, очевидно, крайне небрежно, на одну-единственную функцию. – Я – капитан, командир роты охраны Замка. Имею приказ встретить вас и доставить в Замок. До ворот. Там мои полномочия заканчиваются.

Сильвия вдруг шагнула вперед и выдала длиннейшую, очень быстро произнесённую фразу на смеси «оксфордского» английского и солдатского жаргона, употреблявшегося Киплингом в его «колониальных» стихах.

Джинджер посмотрел на неё растерянно. Да и остальные тоже, кроме «валькирий», они, как известно, знали все европейские языки и диалекты. Кто-то даже хихикнул.

– Я повторила твой вопрос, Михаил, причём добавила несколько непристойных и оскорбительных для офицера выражений, – пояснила Сильвия. – С Замком явно не всё в порядке, без Антона он стремительно деградирует. Какая-то художественная самодеятельность в сельской школе…

Басманов махнул рукой:

– Я с первого взгляда примерно так и подумал. Поехали, что ли?

Он, ничего не говоря «капитану», сам сел за руль «Виллиса», указав аггрианке место рядом. «Капитан» покорно, не выразив и тени несогласия, полез через борт на узкое сиденье между задними колёсными нишами. В смысле комфорта «Виллис» – крайне неудобная машина, только втроём на нём ездить хорошо, хотя в боевых условиях и восемь бойцов с оружием легко помещались.

Сильвия устроилась на жёстком, обтянутом дерматином полукресле, напоминающем куриный насест тем, что с него так же легко свалиться, тем более – на скорости. Сиденье почти вровень с бортом, вместо дверцы – вырез, чтобы ноги пронести. Она вдруг с тёплым чувством вспомнила события богзнаетскольколетней давности, ещё до того, как они отплыли отсюда в Крым на строящейся тогда вон там, сотней метров левее, «Валгалле». Шульгин тогда заказал Замку эти самые «Виллисы» для всех, чтобы ездить на верфь и просто кататься по окрестностям. Только что прибыв из страны никак не «доразовьющегося»[14] социализма, ему казалось интересным и забавным тешить себя памятной по детству экзотикой. Такими вот машинками – в том числе. Очень удобно, особенно для женщин, – садиться легко, и даже ключа зажигания нет. Повернула рычажок на панели – и езжай. Скорости переключать необязательно. И на первой (10 км/ч) до места спокойно доедешь.

Остальные пятнадцать гостей разместились в автобусе, где роль водителя исполнял такой же робот, но с нашивками сержанта на рукаве серой рубашки.

– Езжайте прямо, – сказал «капитан», будто здесь была ещё какая-нибудь дорога.

Через десять минут, обогнув скалистый отрог, они увидели Замок. Сильвии по своему опыту сначала пленницы-аггрианки, а потом и настоящей «сестры», проведшей здесь порядочное время, вновь увидеть его невероятной высоты стены, угловые и промежуточные башни, донжоны, десятиметровой ширины ров, неизвестно от кого и от чего защищавший, было просто приятно. Как одну из достопримечательностей своей долгой, но в отличие от распространённых мнений не такой уж богатой яркими событиями жизни.

Вон Басманов кружит девчонкам головы своими геройскими похождениями. Да, были, никто не спорит. Так ведь не говорит же, что на два-три ярких боя приходятся месяцы и месяцы сидения в окопах, грязь под ногами, дождь или снег сверху, борьба со вшами (бичом Мировой войны вместе с давно с тех пор забытым тифом), бессмысленные перемещения вдоль фронта, в тыл и обратно, скудная и невкусная пища.

Да хоть бы и приснопамятную Цусиму взять – больше полугода мучительного кругосветного плавания и три часа сражения!

Вот и у неё так. Почти сто пятьдесят лет прожила на Земле, а если собрать всё яркое и интересное в один букет, ненамного больше и выйдет, чем у тридцатидвухлетнего полковника.

Удолин впервые увидел Замок снаружи. Всегда он попадал только внутрь, внепространственно-астральным способом. И знал там, кроме коммуникационного кабинета, свой любимый бар да ещё несколько помещений.

Остальные Замок не видели никогда, а слышали о нём только девушки, от Натальи Андреевны, причём в основном как о месте, где она «стала сама собой» и встретила своего Дмитрия. Технических, архитектурных и прочих вопросов не касалась. «Валькириям» этот Замок представлялся вещью вполне абстрактной, вроде Шамбалы, Беловодья и чего-то в этом роде, заманчивого, но к повседневной жизни отношения не имеющего.

Катранджи, Уваров и лётчики совсем ничего не представляли и не понимали. Но увидели это титаническое сооружение и, кроме обычного удивления, можно сказать – потрясения от мгновенного перемещения из привычного мира совсем в другое место, невольно прониклись чувством, похожим на то, что испытывает человек, впервые соприкоснувшийся с одним из пресловутых «чудес света». Сильвия не помнила за собой подобной эмоции, вслух высказанной одной из девушек. Замок восхищал, удивлял, вызывал почтение своим величием – это она помнила, пусть и оказалась во вражеском гнезде, подобного которому аггры на Земле не создали. Считали, что и базы на Таорэре достаточно. Но вот чувства «приниженности» перед нечеловеческим величием она не испытывала даже в тогдашнем своём положении. Сейчас – тем более. Начала нарастать в ней боевая злость.

Значит, кое-что изменилось. И землян сейчас пригласили сюда несколько с другой целью, чем раньше, это очевидно.

«Ничего, прорвёмся, – подумала бывшая аггрианка словами своих друзей и пожалела, что нет сейчас рядом Воронцова, первым из всех посетившего Замок. В одиночестве, совсем ничего не зная и не ожидая каких-либо неожиданностей, прямо с сухумского пляжа, но тем не менее не растерявшегося.

Её пальцы нащупали в кармане свой блок-универсал. Одно движение, и можно вызвать сюда Дмитрия. (Если получится, конечно, преодолеть разделяющий неизвестно какие уровни континуума барьер. Но раньше получалось!) Вызвать и возложить на него все заботы, он ведь утверждал, что с Замком у него наладилось полное взаимопонимание, напрямую, минуя Антона.

Нет, не нужно, и сами как-нибудь разберёмся! Ничего ведь особенного. С Антоном приходилось бороться на равных, признавая силу и право друг друга, но и уважая соперника. А здесь какая-то дешёвая ерунда происходит. Словно в средневековом феоде на место барона внезапно уселся его шут.

Сильвия окончательно решила в нынешней ситуации стать главной. Кому же ещё? Даже по высшему счёту «Братства» она признавала по всем параметрам сильнее себя только Новикова и Шульгина. Достоинства Левашова не отрицала, но только в инженерной области. Воронцов, Берестин – мужчины, офицеры, умны и беспредельно отважны, не поспоришь, однако… Пусть чуть-чуть, но из другой оперы!

К старому маразматику и алкоголику Удолину с его замшелыми заклинаниями и почерпнутой из глиняных табличек мудростью она уважения совсем не испытывала. Разве что некоторый не совсем рациональный страх. Возьмёт и от вредности обратит тебя в жабу, и не успеешь блок-универсалом воспользоваться. В эти его способности, как ни удивительно, инопланетянка и «вульгарная материалистка»[15] Сильвия верила. Пусть и выглядело это достаточно нелогично.

В то же время опытным взглядом бывшей главной координаторши она продолжала наблюдать, кто как из девушек-«валькирий» ведёт себя во вновь изменившейся обстановке. Вроде бы все одинаковы: совсем недавно она просканировала каждую и в биологическом, и в психиатрическом смысле. Даже Анастасия Вельяминова старается не выделяться. Однако тут неожиданно ярко проявила себя Марина Верещагина. Вроде не делая резких движений и никого не расталкивая плечами, она вдруг первой оказалась у дверцы автобуса, спрыгнула на вымощенную красным кирпичом дорогу. Раньше даже, чем Басманов перекинул ноги через порог «Виллиса».

С автоматом на изготовку, двумя пистолетами в кобурах на бёдрах и ножом ниже правого колена Верещагина змейкой метнулась влево, замерла у опоры моста в идеальной позиции – сбоку и сзади прикрыта гранитным столбом. Пожалуй, даже с привратных башен её не достать стрелой или пулей. Сама держит под прицелом автобус, джип, доставивших их сюда «охранников» и мост до самых ворот.

Титанический, неизвестно на кого рассчитанный – на колонны трёхметровых троллей или современную бронетехнику, – подъёмный мост был гостеприимно опущен. Поблёскивали ничуть не заржавевшие цепи толщиной с телеграфный столб, под настилом, почти не колеблясь, стояла зеленоватая вода, местами подёрнутая ряской. Но ворота в стене между двумя башнями, громадные, метров десять в высоту и не менее шести в ширину, окованные полосами буроватого металла и покрытые шляпками гвоздей, с тарелку каждая, были закрыты. Отчего бы? И на стенах, башнях, в бойницах никакого шевеления, отблеска оптики или дымков пушечных фитилей, если здесь играют в давнее прошлое.

Верещагина стояла, готовая ко всему. Бравая, подтянутая, даже с озорной улыбкой. Казалось бы, что она может со своей «трещоткой» против стен, какие и шестидюймовые гаубицы пробьют после долгой стрельбы прямой наводкой? Но в нынешних обстоятельствах её решение – наиболее тактически грамотное. И «противник», если он там есть, сразу поймёт, с кем имеет дело. Семнадцать человек, все вооружены, у всех имеется какая-то, пусть и не уровня «валькирий», боевая подготовка. Тут или без разговоров вводить в действие тяжёлое вооружение, или договариваться. Марина, как и все остальные, слышала обещание «английского капитана» проводить их «до ворот Замка». А что будет дальше? Ведь и сама Сильвия, и Басманов знают о почти полной физической неуязвимости роботов Замка. Не с автоматом против них выходить, а с противотанковым гранатомётом, да и то из засады. Или – использовать на полную мощь блок-универсалы.

Но дело сейчас совсем не в этом, до боя на уничтожение наверняка не дойдёт, а только в поддержании боевого духа личного состава.

Самым же главным для Верещагиной было то, что Басманов её решительность оценил, на что и был расчёт! Она сразу заметила его одобрительный кивок. Есть, мол, в группе инициативный боец, какой в нужный момент объявляется почти в каждом подразделении. Командир ещё только собирается приказ отдать, а кто-то уже занял ключевую для прикрытия товарищей позицию и готов к бою.

Вот и Марина! Случись что – откроет отсечный огонь и даст возможность остальным приступить к осмысленным действиям.

Каждая из девушек, как известно, умела (мадам Дайяна постаралась, обучая питомиц) охмурить и совратить любого мужчину по одной из пятнадцати стандартных программ, за полчаса превратить, условно говоря, Атоса в жалкого Казанову, ползающего у ног не поддавшейся ему с первого захода дамы. Только было у них и другое правило. Для работы можно всё. Хоть Катранджи, хоть Императора заставить в себя влюбиться (или просто возжелать) до полной потери самоуважения и здравого смысла. А если вдруг своего мужчину встретишь, уж тут без фокусов. Старайся понравиться, как самая обычная девушка, и страдай, если не повезёт, по-настоящему. Людмила и Настя сумели, кажется, найти своё счастье, оказаться подходящими невестами. Теперь и Марина человека, в которого ей захотелось влюбиться, увидела.

После недавнего обмена взглядами она опять нашла возможность оказаться в центре его внимания. Если даже сейчас прикажет: «назад, отставить», всё равно запомнит, кому он это приказал.

Ни Басманов, ни Сильвия не стали девушку останавливать. Всё правильно она сделала. Что-то долго раскачивается Джинджер, только-только из машины вылез, брюки на коленях отряхивает. И в Замке полная тишина. Ни почётного караула, ни наоборот. С прохождением сигналов какая-нибудь ерунда, или некто сценическую паузу выдерживает? Или ещё хуже – в программе самого Замка начались сбои по неизвестной причине? Может быть, он тоже подвергся информационной инвазии супердуггуров каких-то, оттого все странности. Будто специальный червь в управляющие программы внедрился. Сильвия начала профессионально ситуацию разбирать и оценивать, стоя при этом в сторонке, позади девушек и бравых пилотов, воодушевлённых броском Марины, тоже ладони на рукоятки своих «воеводиных» положивших.

Если дуггуры действительно сумели добраться до Замка, это очень плохо, это полная катастрофа. То, что они десантировались на Таорэру, особого удивления не вызвало. Практически неохраняемая территория, расположенная в том же самом континууме, то есть проблема перед ними стояла чисто транспортная. А Замок – это совсем другое – вневременной и внепространственный артефакт, для удобства посещавших его людей принимавший, в какой-то своей части, доступную человеческому восприятию форму. И что же это за силы, сумевшие проникнуть в него и непонятным, едва ли не бессмысленным образом перепрограммировать?

Предположение выглядит чересчур смело, но резон в нём есть. Не первый необъяснимый момент за последнее время. Отряд Шульгина – Новикова, отважно отправившийся на трофейной «медузе» в поход на «вторую землю», успел передать, что с чем-то непонятным встретился. И тут же Ларису ребята к себе вызвали (зачем, интересно, подумала Сильвия, если там «осложнения» ранее неизвестного типа начались?), после чего всякая связь с экспедицией прервалась.

Объяснения Удолина, единственного сумевшего выбраться со «второй Земли» (причём неизвестно, по своей воле, или его просто вытолкнули некие силы, сочтя его там присутствие лишним), потом рассказывал Воронцову, Сильвии и Берестину, как всё получилось. После встречи на «второй Земле» с представителями дуггурского мыслящего сословия, закончившегося непонятной агрессией «коричневой тучи» на дворец Рорайма, Константин Васильевич ощутил приближение чего-то совершенно непонятного, выходящего за пределы его мистического опыта. Кое-как объяснил друзьям, что, кажется, некие наконец-то «настоящие хозяева» планеты за ними идут, и лучше бы убраться отсюда поскорее. Внутренним взором он смутно различил нечто ужасное, одной природы с гоголевским Вием. Похоже, у профессора наступило некоторое помутнение сознания. Он неотчётливо помнил свои крики о «наступающей полночи», об отбивших «пятый удар» часах. А Новиков, Шульгин, Лариса, Ростокин, несмотря ни на что, сохраняли достойную преклонения выдержку. Стреляли по «туче» из гравипушки и пулемёта, даже сумели захватить в плен одного из «высших», «сияющего ангела», пойманного, как на живца, на Ларисины прелести[16].

Удолин, видя, что к его словам не очень прислушиваются, рванулся к открытому Левашовым со стороны «Валгаллы» проходу. Попытался толкнуть перед собой Новикова, но тот отклонился, сделал шаг в сторону: негоже руководителю экспедиции первым бежать с корабля, оставляя за спиной почти двадцать человек, друзей, офицеров капитана Ненадо, пленника. Так Константин Васильевич в единственном числе вылетел на палубу парохода, и рамка за ним сразу закрылась.

Профессор, очень скоро обретя свой агрессивный апломб, после доказывал Воронцову и Левашову, что совсем он не испугался, и до последнего вёл себя геройски, сопротивляясь «энергетическим порождениям тьмы», похожим на глубоководных скатов, и лично принял на себя удар некробиотической энергии, прикрыв своим телом Новикова (что было правдой). Решение отступить он принял вполне осознанно, поняв, что идущая против них сила непреодолима и бессмысленна, как, скажем, радиация. Смешно же рвать на груди рубаху, пытаясь что-то доказать «рентгенам» или «зивертам».

– А как же ребята? – очень спокойно и даже деликатно спросил у него Воронцов, кое в чём с помощью Левашова разобравшись. – Ты – оттуда ломанулся, а Олег вам в помощь, навстречу твоей ретираде жену послал. Слабую женщину…

– Вы только мне, пожалуйста, господин адмирал, – с некоторой желчностью в голосе, продолжая снимать стресс коньяком, ответил Удолин, – не навязывайте своих идеалов эпохи загнивающего военно-феодального строя. Видел я вашу слабую женщину в разных ипостасях. Оч-чень непонятно, какая она есть. То на балах мужчин очаровывает, то, сверкая глазами, лом об колено согнуть готова. Вы бы видели, Дмитрий Михайлович, с каким она лицом отсюда выскочила и как этого дуггурского мальчишку чуть что не за яйца схватила с отнюдь не сексуальным намерением. Не уверен, что он при её взгляде не обмочился в свои светящиеся ризы. А вы говорите – слабая женщина… Я не убежал, не отступил, не ломанулся, как вы не совсем изящно выразились, а был оттуда устранён. Непонятным мне способом. Или я там оказался лишним с точки зрения кого-то враждебного, или был таким образом спасён от воздействия, коему противостоять был не в силах. Зато там остался ваш Антон, со всеми его способностями. Наверняка он там был полезнее меня. Я не «боец», в вашем понимании, и не нужно от меня этого требовать. Помню я, как в вашей «основной» истории загнали в «московское ополчение» сто тысяч интеллигентов-белобилетников, от студентов в очках минус восемь до профессоров консерватории. Уж они навоевали…

На том у них тогда с Воронцовым содержательная беседа и закончилась. Удолин есть Удолин. С ним ведь не поспоришь на равных. Пока он хочет – ты ему, бывший советский капитан-лейтенант, – годишься в друзья и собеседники. Если вдруг что не по его норову – он двухтысячелетний (как минимум) маг, а ты – всё тот же каплейт (центурион, в переводе на римские или какие угодно служебные категории), тридцати семи реальных лет от роду. И ни одна апория[17] Зенона тебе не по силам. Как, впрочем, и Удолину – расчёт торпедного треугольника на логарифмической линейке (во времена службы Воронцова ни компьютеров, ни даже обычных калькуляторов не существовало). Электроники, считай, никакой не было, а умение соотнести свою скорость со скоростью цели, с учётом углов расхождения курсов, движения самой торпеды, волнения, глубины и всего прочего, да чтоб результат показал – вынь да положь.

Что на самом деле случилось (или как раз сейчас происходит) на «второй земле» с разведывательным отрядом, узнать пока не удалось. Время-то течёт везде по-своему, и если кажется, что банкет в Лондоне, вечеринка в Кейптауне, постельная сцена Сильвии с Императором Олегом, разыгрываемый Фёстом и его подружками покер с президентской командой стыкуются почти поминутно, то это глубокое заблуждение.

Попали друзья в плен к истинным хозяевам «Земли-2», или нашли с ними общий язык – неизвестно. Когда вернутся – тоже. Установка СПВ с парохода канал восстановить не могла. Единственное, что утешало и позволяло заниматься своими делами здесь, не впадая в отчаяние, – каким-то особым образом сигнал от имевшихся у Шульгина и Новикова маячков до форта Росс доходил, подтверждая, что друзья живы, а главное – приборы находятся при них. В чужих руках маячки просто инактивировались бы, имелись на этот случай подстраховки.

Интересно, что передача велась с ретрансляцией через Валгаллу-Таорэру, что первым заметил робот-связист. Ещё более интересно было то, что местонахождение передатчика не фиксировалось хронологически. Учитывая межвременное положение Валгаллы, с равным успехом экспедиция могла находиться в любой точке пространственно-временного континуума, но явно за пределами уже освоенных реальностей, значит, только на «второй Земле» или ещё дальше.

Была, конечно, у Сильвии мысль, что друзья, раз с ними Антон, могли отступить от неведомой опасности именно в Замок, но уж оттуда форзейль имел возможность свободного перемещения практически в любую точку пространства – времени, что неоднократно и доказывал. Следовательно, ни самого Антона, ни «братьев» там нет. Зато очень убедительно, после всего, что только что довелось увидеть, выглядит гипотеза: Антон полностью потерял связь с Замком, и тот пошёл «вразнос», как избавленный от графитовых замедлителей ядерный реактор. И всем сейчас заправляет Арчибальд, обиженный невежливым бегством гостей, на которых возлагал большие надежды. И без того невеликого ума механизм под влиянием «дестабилизирующих эмоций» мог превратиться в совершеннейшего монстра вроде Гитлера, на всю жизнь травмированного непризнанием его живописных талантов. А признали бы – писал по две картины в день, как Айвазовский, и был бы совершенно счастлив, нравственно и материально, оставив остальной мир сходить с ума как-то по-другому.

«Ну, ничего, – подумала Сильвия, – в ближайшие минуты всё станет ясно».

Она надеялась, что их появление (зачем-то их выдернули из своей реальности сюда?) вернёт Замку здравомыслие. Он исходно ориентирован на общение с людьми, по большому счёту – на служение им, и под должным контролем «умеет» вести себя правильно.

На мысли, желания, а то иногда и приказы совсем тогда ничего не понимавшего Воронцова при первой встрече он реагировал вполне адекватно, и модель-копию (чтобы его соблазнить и склонить на свою сторону) Натальи сконструировал без единой ошибки. Более того – сумел выявить, воспроизвести и закрепить самые лучшие, не всегда даже ей самой до конца понятные черты её личности.

Все мысли и воспоминания Сильвии промелькнули настолько быстро, что Басманов едва успел оценить обстановку и обратиться к «начальнику охраны».

– Ну, ты, – без всякого намёка на вежливость сказал Басманов Джинджеру под одобрительными взглядами Уварова и лётчиков, – скажи там, чтоб ворота отворяли, а то мы и обратно можем. Нам такое ваше гостеприимство – до… – Полковник в стиле гвардейской конной артиллерии объяснил, до чего именно. При таких словах кони в манеже обычно прядали ушами и отворачивались.

Михаил мельком взглянул на сплочённую группу в синих рабочих кителях. Пилоты, совсем ничего не понимающие парни, далёкие от любых забав «высших существ», для которых родной двадцать пятый год – единственный из возможных, держались великолепно. Если что – на них можно положиться не хуже, чем на девочек-профессионалок.

Правда, следует признать – кое-какая психическая закалка у авиаторов есть. На их памяти взлетел бамбуково-полотняный самолёт братьев Райт, а сами они, не дожив до тридцати, уже пилотируют летательный аппарат, на два поколения превосходящий то, что им пришлось бы увидеть в нетронутой чужим вмешательством жизни. Вдобавок командир успел конец Мировой и всю Гражданскую повоевать на «Сопвиче», пять сбитых самолётов на счету.

Сейчас эти семеро офицеров и унтеров были гораздо ближе Басманову, чем все остальные, невзирая на его пятилетний опыт в «Братстве». Уваров – особая статья, он просто слегка растерялся, не зная, кем он может по-прежнему командовать, а кому должен подчиняться в слишком уж нештатной ситуации.

Сам же Уваров решил, что всё же полковник, поскольку сам в происходящем совершенно ничего не понимает, а чтобы совсем не оставаться «не у дел», продолжит выполнение единственного, никем не отменённого приказа – руководить своими девушками для сохранения жизни и свободы Катранджи, насколько хватит возможности. Остальное ведь – на ответственности «принимающей стороны»? Так было сказано начальством.

Он передвинулся вплотную к турку, сохранявшему подобающее его рангу спокойствие.

– Ибрагим Рифатович, всё время держитесь возле меня. Что здесь происходит, я, честно говоря, пока не врубился. Девчата будут прикрывать вас со всех направлений. Я – само собой. И вместе посмотрим, как дальше пойдёт.

– Как пойдёт, так и пойдёт, – с восточным фатализмом ответил Катранджи. Он уже устал от валящихся на него один за одним «случаев». – Я смерти не боюсь, а она может прилететь в любую секунду из каждого окошка. Правильно?

Уваров машинально кивнул.

– Только никто никогда не проводит таких сложных операций, чтобы убить одного пожилого турка и несколько молодых русских людей. Наш самолёт можно было обрушить в море без всяких «заморочек». Значит, не только поживём, полковник, (даже эту тонкость русского обращения Ибрагим не забыл), но и увидим наверняка очень много интересного. А то, что случилось с крейсером, это, очень может быть, только преамбула. Или – прелюдия.

Так немедленно и случилось.

Ворота Замка неспешно, с намёком на кинематографический саспенс, отворились, и на мост вышел хорошо знакомый троим из присутствующих Арчибальд Арчибальдович. Впрочем, каждому знаком он был по-разному. В прошлое посещение он ухитрялся казаться совершенно иным Сильвии, Басманову, Удолину, если приходилось общаться наедине. А уж что случалось, когда он затевал свои игры с Новиковым, Шульгиным и пришедшим из будущего специалистом по машинным логикам Скуратовым – это никому из присутствующих до конца не было известно.

«Человеком» он был чрезвычайно примечательной наружности. Высокий и широкоплечий, с заметной сединой в тёмных волосах. Мужественное загорелое лицо, украшенное тщательно ухоженными усами, выражало спокойную доброжелательность. Стройную, несмотря на возраст (около пятидесяти), фигуру облегал полувоенный костюм цвета хаки, к брюкам-полугалифе очень шли коричневые шнурованные ботинки до колен. Вылитый полковник Лоуренс Аравийский, только пробкового шлема и стека в руке не хватало.

– Дорогие друзья, как я счастлив снова принимать вас в своём поместье! – провозгласил он сочным баритоном, легко слышимым с двадцати метров, словно с трёх шагов.

Обращался он, конечно, к своим старым знакомцам, но и на остальных его радушные слова распространялись как бы по умолчанию.

Первым ему навстречу через мост пошёл Удолин, заранее протягивая руку. На середине моста они обменялись крепким рукопожатием, затем Арчибальд, ускорив шаг, приложился к ручке Сильвии, почти по-братски обнялся с Басмановым. Михаил не противился: лично ему хозяин Замка ничего плохого не сделал, конфликты, если и были, произошли на более высоком уровне.

– О! А какие прекрасные девушки появились, чтобы скрасить моё одиночество, временами – прямо невыносимое. – Он перецеловал руки всем «валькириям», каждый раз представляясь. К концу это стало выглядеть слегка карикатурно, как в фильме «Иван Васильевич меняет профессию». Особенно, когда Марине пришлось переложить автомат в левую руку, протягивая галантному кавалеру правую, пахнущую не «духами и туманами», а обычной ружейной смазкой.

Желал ли Арчибальд достигнуть именно этого эффекта – неизвестно, может быть, просто набор стереотипов срабатывал, а элемент, отвечающий за самокритику, в контурах его псевдоличности отсутствовал. Когда Замок вместе с Антоном взялись реконструировать Наталью, они могли непрерывно сверяться с человеческой натурой форзейля и, главное, воспоминаниями и ощущениями самого Воронцова. Оттого всё так удачно и получилось. А сейчас несчастному Арчибальду подсказать, что его «заносит не туда» и что смокинг со шляпой канотье не носят (пусть по отдельности это весьма стильные детали туалета), было некому. Вот он и упивался собственным бесконтрольным величием.

Пожав руку последнему из бортстрелков «Буревестника», что было явно лишним (если в компании оказывается более трёх человек, от вновь пришедшего рукопожатий не требуется, достаточно общего поклона согласно этикету), он широким жестом предложил следовать за ним. Сильвия – по правую руку от него, Басманов – по левую.

– Зачем весь этот цирк? – спросил Басманов, поскольку Сильвия на правах женщины предпочитала по своей инициативе разговор не затевать. – Если захватил нас в плен, так к чему бессмысленные церемонии?

– Упаси бог, Михаил Фёдорович, уж имён-то Арчибальд не забывал, – о каком плене речь? Я только что выручил вас из крайне неприятной ситуации и рад, что удачно получилось. Я ведь предупреждал и Андрея, и Александра, что в «большом мире» им давно уже находиться крайне опасно. Помните наш предыдущий разговор, когда вы все сюда явились? Разве зря я предложил Южную Африку, XIX век? Сидели бы и не высовывались… – эти слова и по тону, и по стилистике прозвучали диссонансно. – Вы не послушались, и случилось то, чего и я предвидеть не мог. Думаете, те, кто изловил и осудил на вечное заточение Антона, смирились с его бегством? Нет, нет и нет! Их злопамятность и мощь не имеют границ. Только я могу им противостоять, да и то лишь в пределах территории Замка.

Тут в его голосе прозвучало нечто вроде самодовольства.

– Я сумел сделать её независимой от существующей Вселенной и предложил вам всем гарантию безопасности. Вы не захотели меня послушать. Вы от меня, попросту говоря, бежали, задев, признаюсь, мои лучшие чувства. Но я не обидчив, моя единственная цель – оберегать моих друзей от любых опасностей, подстерегающих их в этом мире и за его пределами. Я полтораста лет делал это для Антона. Потом пришли обычные земные люди, до которых мне раньше не было никакого дела. И вдруг, познакомившись ближе, я их полюбил… Да, да, не смейтесь, – он обратился непосредственно к Сильвии, заметив скользнувшую по её губам не совсем доброжелательную улыбку. – Ведь единственное, чего я хотел прошлый раз, – как можно ближе познакомиться с вашим другом Виктором. Я раньше не встречал людей с такими свойствами мыслительной деятельности, пришедших из недоступного мне будущего. Да-да, эфемерное будущее мне недоступно, как, впрочем, и вам, Сильвия: мы все обречены существовать в пределах определённых границ. Я только недавно выяснил, что доступное нам время и пространство находятся в обратно-пропорциональной зависимости, в определённых обстоятельствах то или другое стремится либо к бесконечности, либо к нулю… Проще говоря, то ли в вашем распоряжении беспредельное пространство, но крайне ограниченное время, то ли – наоборот.

– Может быть, теоретический семинар мы отложим на более подходящий момент, а вначале вы объясните, что вдруг с нами произошло и каковы ваши дальнейшие планы в отношении нас? – холодновато спросила Сильвия.

– Обязательно и всенепременно, – закивал головой Арчибальд. – Сейчас мы придём на место, вы разместитесь по комнатам, по тем, где уже жили, или любым другим, на ваше усмотрение. Потом за дружеским столом мы удовлетворим взаимную любознательность…

Басманов, услышав о «дружеском столе», с удивлением почувствовал, что успел проголодаться и мысль о предстоящем обеде или ужине его радует. А ведь, казалось бы, они встали из-за обильного стола не более чем час назад. От силы полтора. А есть хочется так, будто прошло не менее полусуток.

Это очередная странность непонятным образом текущего времени, или Арчибальд решил устроить для них подобие одного из вариантов рая, где «удостоенные блаженства» могут пиршествовать и общаться с противоположным полом сколько угодно, не пресыщаясь и не утомляясь.

Удолин, Сильвия и Михаил предпочли занять те же комнаты, где уже останавливались, до сих пор хранившие следы их пребывания, включая предметы, которые они не сочли нужным взять с собой, уходя, и запахи, свойственные лишь им. У Сильвии – её духи, у полковника и профессора – остывший табачный дым.

Остальные поселились на том же этаже, со всем возможным в Замке комфортом, отвечающим вкусам каждого. На всякий случай, по решению Уварова, «валькирии» и сам он расположились в комнатах по обе стороны и напротив просторных апартаментов Катранджи. Лётчики, уточнив у Басманова, действительно ли могут заказать себе помещения по вкусу, попросили расквартировать их вместе. Очутившись неизвестно где, экипаж предпочитал не разделяться – мало ли что. Для них Арчибальд немедленно предоставил требуемое – отдельную секцию из семи комнат с просторной гостиной (или кают-компанией), отделанную и обставленную на уровне адмиральских люксов в доме отдыха под Гурзуфом. На большее фантазии у скромных лейтенантов не хватило, унтер-офицеры же подобной роскоши вообще никогда не видели.

Басманов, осмотрев расположение экипажа «Буревестника», счёл нужным провести краткий инструктаж. Чтобы, наконец, снять общее недоумение и пресечь «излишние умствования», как выражался Салтыков-Щедрин. Так или иначе лейтенантам и мичманам приходилось слышать о не отвечающем гимназическим представлениям устройстве мира. Если не меньше сотни членов достаточно тесной офицерской семьи югоросской армии и флота попадали в разные интересные ситуации, в том числе и в иные миры и времена, так в тайне этого не сохранишь. Дело лишь в трактовке этих ситуаций и степени приближённости каждого к первоисточнику сведений и слухов.

Полковник на ходу сконструировал подходящую к случаю легенду, объяснил, что происходящее вполне укладывается в рамки выполняемой ими задачи, о подробностях которой всё, что нужно, будет сообщено в соответствующее время и строго в пределах должностных обязанностей.

– Пока что можете считать себя в краткосрочном отпуске. Старший лейтенант Дмитриев несёт полную ответственность за вверенный ему личный состав. Вопросы внутреннего распорядка в экипаже – на его усмотрение. Предупреждаю – по территории Замка вы можете перемещаться свободно, куда заходить нельзя – туда просто не пустят. На «экскурсии» по одному не ходить. Заблудиться здесь практически невозможно – в случае чего просто заходите в первый попавшийся лифт и громко произносите место назначения. Он довезёт. Самое главное – во время прогулок вы обнаружите большое количество разного рода питейных заведений. Всё, что в них выставлено, – бесплатно. Поэтому особо предупреждаю – знать меру, как во время увольнения на берег в чужом порту. Мои дисциплинарные права в отношении вас не ограничены, поэтому в случае чего прошу не обижаться. Если кто меня ещё не знает, то не советую начинать знакомство с этой стороны.

На ужин с Арчибальдом собрался только «высший круг», считая Уварова и Катранджи. Для девушек и лётчиков Арчибальд организовал отдельную «культурную программу», нечто вроде кабаре + варьете (что, впрочем, почти одно и то же). Пусть молодёжь отдохнёт и развлечётся, не забивая себе головы «взрослыми» вопросами. Кристине вежливо, но твёрдо было указано, что некоторое время Ибрагим Рифатович обойдётся без её услуг. Спорить было бессмысленно.

С лучшей стороны проявил себя Удолин. Казалось бы, какое ему дело до мелких проблем незначительных людей, которых столько мелькало за минувшие века перед его глазами. Однако озаботился.

Отвел на минуточку Арчибальда в сторону от посторонних ушей и сказал ему достаточно веско:

– И чтобы никаких больше шуточек с этими юношами и девушками. Никаких «римских ночей» и принуждений к «счастью и любви».

Константин Васильевич деликатно намекнул на предыдущую попытку робота (иначе профессор это человекообразное чучело про себя не называл) внушить гостям Замка желание отбросить все моральные принципы и взаимно удовлетворить самые затаённые желания в отношении друг друга. Ему (Арчибальду) тот раз показалось очень интересным, для расширения собственных познаний в психологии, понаблюдать, как поведут себя люди, связанные очень сложными личными отношениями, получившие возможность реализовать все свои мечты и вожделения, хоть в интимной обстановке, хоть публично.

Еле-еле Новиков с помощью профессора сумел эту намечавшуюся и наверняка поведшую бы к нравственной катастрофе вакханалию пресечь в последний момент. Даже пистолетом пришлось намекнуть, что настаивать на своём – не нужно.

Удолин, будучи, с точки зрения Арчибальда, существом не вполне материальным и абсолютно нерациональным, нагонял на него подобие если не страха, то ощущения, что вступать в конфронтацию с магом не стоит. С обычными людьми сначала разобраться бы. Поэтому Константин Васильевич немедленно получил заверения в том, что никаких вмешательств во внутренний мир гостей допущено не будет.

Взяв на себя функции хозяина и одновременно тамады Арчибальд произнёс целую серию вполне дежурных фраз о том, как он очень рад видеть и своих старых друзей, и новых гостей, непременно станущих таковыми, о том, что они не должны себе ни в чём отказывать, ибо «мой дом – ваш дом!» и так далее… Басманов, пусть не очень долго, но всё же послужив на Кавказском фронте, а потом пожив в Стамбуле, кривился от потока восточных банальностей самого низкого разбора.

Он посмотрел на Катранджи. Тот понимающе усмехнулся и сделал римский императорский жест – большой палец вниз.

Всё ж таки, выстраивая свою личность по доступным ему образцам, Арчибальд позаимствовал у землян слишком много лишнего, прежде всего страсть к «велеречивости». Сообразить, что копирование длительных, вплоть до академического часа, рассуждений Удолина на любую подвернувшуюся тему ещё не есть определяющий признак разумного существа, он пока не успел. Что же говорить об обычном «словоблудии» Новикова, Шульгина, Левашова? Стилистика и витиеватость выражений Воронцова заслуживают отдельного разбирательства. Потому Арчибальд, как какой-нибудь персонаж Гоголя или Достоевского, повращавшись в обществе образованных людей, тоже вообразил, что выражаться нужно как минимум «красиво», употребляя как можно больше «по-научному» звучащих слов и выражений.

Мысленно пропуская целые словесные периоды робота, не несущие вообще никакого смысла (как абзацы из докладов партийных секретарей советских времён), а остальную часть его выступления мысленно сократив примерно вчетверо, слушатели поняли, до каких высот самоутверждения успел подняться данный механизм. Лет сорок назад в большой моде были фантастические книжки о всемирном бунте роботов. Так там речь шла о примитивных ламповых устройствах, работавших на перфокартах, с быстродействием тысячу операций в секунду, а теперь к идее мирового (если не вселенского) господства пришёл псевдоразум с непостижимыми для большинства земных учёных способностями и возможностями.

Одно счастье – он по-прежнему оставался конструкцией, пусть даже и наделённой бесчисленным, далеко превосходящим человеческую нервную систему количеством элементов и связей, со скоростью проводимости «нервных импульсов», приближающейся к скорости света, но лишённой существенного свойства, не говоря о «душе» или чём-то подобном. Самой обычной интуиции у Арчибальда не было, и того, что называется «житейским умом», тоже. А что есть «ум», и что отличает даже малограмотного, но «умного» человека от облечённого академическими степенями «дурака»? Всего лишь способность мгновенно принимать решение, адекватное ситуации. И ничего больше. Лишённые же этого природного свойства люди (и «не люди» тоже) приходят к окончательному результату путём длительных сомнений и терзаний, тупого перебора вариантов, гадания на картах или внутренностях животных, а нередко – подбрасыванием монетки. Что уж говорить об интуиции и «гениальных озарениях»?

В конце концов Арчибальд сообщил (и это было самым главным), что после того, как люди, в том числе и Антон, его покинули, он решил принять всю ответственность за судьбы этого потерявшего управление мира на себя. Ничего сложного в поставленной задаче он не видел. Информации у него достаточно, все ошибки, допущенные форзейлями, агграми и обычными земными правителями, стремившимися к власти над миром, он проанализировал и учёл. Разработал собственный, безупречный план. Друзья (он привычно, или подчиняясь какому-то императиву, заложенному в самые основы его личности, продолжал называть Антона и всех остальных «друзьями») вначале правильно поняли его предложение и удалились на сотню лет назад, в Южную Африку. Там они получили возможность создать новую временную линию и жить совершенно спокойно, не вмешиваясь в события на Главной Исторической Последовательности, которую Арчибальд по праву считал «линией своих жизненных интересов». Он не возражал и против того, чтобы люди продолжали использовать планету Валгалла-Таорэра (тут он отвесил полупоклон с сторону Сильвии, как бы признавая её права на названную территорию). Однако его не послушались. Вначале вмешались в дела дуггуров, до которых им не было никакого дела, а потом, буквально ни с того ни с сего, принялись наводить свои порядки и внедрять неподходящие принципы в истинной реальности (понимая под ней ту же ГИП).

– Простите, кто начал вмешиваться? – спросила Сильвия тоном отличницы, не совсем понявшей преподавателя на семинаре. – Кажется, так называемых дуггуров никто не трогал, пока они сами не появились и на Земле, и на Таорэре. Получили отпор, не спорю, но не более чем соразмерный. Не так?

– А зачем Новиков с Шульгиным, меня не послушав, пошли в пещеры дагонов? Зачем, захватив корабль, полетели на «Землю-два»?

– Зачем ты, Арчибальд, захватил наш самолёт и притащил нас сюда? – в той же логике ответил ему Басманов. – Разве это подпадает под положения Гаагских конвенций тысяча восемьсот девяносто девятого и тысяча девятьсот седьмого годов? Все здесь присутствующие относятся к категории некомбатантов[18], в пределах, только что тобою обозначенных. И, следовательно, на территории третьих стран не подлежат даже интернированию. Поясни, пожалуйста.

Полковник давно понял, что в Замке и с Замком лучше всего разговаривать не эмоционально, а формализованно. Так он быстрее запутается в собственных построениях.

Наверняка Арчибальд прокрутил в памяти все пункты и положения названных конвенций, включая дополнения тысяча девятьсот пятьдесят четвёртого года, и ответил почти возмущённо:

– О каком интернировании может идти речь? Это было всего лишь спасение терпящих бедствие на море и в воздухе! – Он мгновенно привёл соответствующие статьи всех существующих в современном международном праве договоров и соглашений. – Без моего вмешательства ваш самолёт и все вы были бы уничтожены ровно через три минуты семнадцать секунд ударом молнии. Естественного в южных широтах природного явления. Я узнал, просчитал и успел немного раньше.

– Как трогательно, – сказал вертящий в пальцах тонкую ножку коньячной рюмки Удолин. – Мы вам несказанно благодарны. И что дальше?

– Дальше вы побудете моими гостями столько времени, сколько потребуется, чтобы нейтрализовать все связанные с вашими вмешательствами в «ткань времени» явлениями.

– Хотя бы совместимо это «время» с продолжительностью нашей физической жизни? – спросила Сильвия, вспомнив разговор Антона, Скуратова и Арчибальда в прошлое посещение.

– Вас это не должно слишком интересовать, – неожиданно резко, если не злобно, ответил Арчибальд.

– Конечно, конечно, – опять удивительно мягко ответил Константин Васильевич очень ему не свойственным образом.

«Наверняка уже придумал свою контроверзу, – подумала Сильвия. – И дай бог! Похоже, иначе, как магическими способностями этого вздорного старца (пятьдесят пять лет физического возраста, более двух тысяч, по его словам, реального), мы с Замком не справимся».

– Меня не интересует почти ничего, – продолжил Удолин. – Если мне довелось увидеть пресловутый «Большой взрыв», так тринадцать миллиардов лет туда, столько же сюда – непринципиально.

Арчибальд естественным образом обалдел. Лишённая воображения машина моментами склонна принимать любой сигнал, поступающий на её воспринимающие внешнюю информацию модули, как истину. Иногда нуждающуюся в проверке, а иногда и нет.

Так и начали вертеться «шестерёнки» внутри немыслимо сложной и настолько же никчёмной, если некому ею управлять, машины. Не умевший писать Сократ и то наверняка презрительно бы поморщился. Простейшая (для «дураков») посылка – если объект «Удолин» существует превосходящее обычное для биологических существ время, то отсутствует принципиальное различие между тысячей и тринадцатью миллиардами лет. Если объект «Удолин» владеет десятью (условно говоря) способностями в ментальной и физической сфере, мне недоступными, нет оснований считать, что он не владеет ста или тысячью.

Вывод (в пределах «сократической» логики) – объект «Удолин» является интеллектуально доминирующим, поскольку я не в состоянии доказать его неправоту.

«Что и требовалось доказать», – в пределах той же логики подумал Константин Васильевич, уловив систему мышления Арчибальда. Он, опустив руку вдоль спинки кресла, показал только Сильвии особым образом сплетённые пальцы. Это был тайный знак посвящённых, употреблявшийся шумерскими жрецами, раскрытый Удолину Верховным из Верховных, после того как профессор извлёк из-под хитона (или шерстяной юбки? Чёрт знает, сколько веков и цивилизаций он посетил, попробуй упомни, где когда что носили!) титановую пол-литровую фляжку. И каким же почтением тот самый жрец проникся к профессору, хлебнув настоящего «Арарата» после мутного просяного пива!

Тайный знак сообщал, что ситуация под контролем, и никому в её разрешение вмешиваться не нужно. Сильвия шумерских обычаев не знала, но мистическое свойство знака было таково, что его понимал тот, кому он предназначался. Независимо от возраста, образования и национальности. Следующим жестом Константин Васильевич сообщил остальным, что вступать в данную дискуссию им никоим образом не следует. Без них разберутся.

Дальше Константин Васильевич самым блестящим образом начал раскручивать Арчибальда.

Он заставил его рассказать всю предысторию, историю, а главное – методику его действий – то ли повелителя, то ли слуги настоящего Замка. Всю картину (несколько не совпадающую по реальному времени) организованной им вооружённой конфронтации между двумя чересчур близкими реальностями. Арчибальд, по своей «наивности», а точнее – интеллектуальной примитивности, считал, что поражение, нанесённое направляемыми им силами возрождающейся Империи Олега, лишит «друзей» как минимум уверенности в своих способностях. Они проиграют сражение за три реальности сразу. Да и как могут не проиграть? Он ввёл в действие и человеческие возможности, начиная от «Хантер-клуба», полтораста лет направлявшего ход мировой истории, и самые современные изобретения «психоволновой» и «хронофизической» человеческой техники, и свои собственные, позволявшие свободно манипулировать межвременными и межпространственными границами. Он открыл людям, которых счёл «подходящими», тайну «бокового времени» (внушив эту идею Маштакову), но они воспользовались ею совсем не так, как он рассчитывал. А рассчитывал он на то, что Катранджи, увлечённый идеей получить в своё распоряжение полностью свободную от населения Землю, освободит от своего присутствия и присутствия своей организации целую реальность, чем значительно понизит геополитическую и хронофизическую связность всего Узла Сети.

Затем он направил в параллельную Россию жестоких и отлично вооружённых боевиков с ГИП, чтобы они убили Императора и захватили власть для последующей передачи назначенцу Арчибальда, но и тут ничего не получилось. Его всё время опережали, то на шаг, то на два.

В конце концов происходящее (особенно попытка некоторых из присутствующих устроить объединение двух абсолютно несовместимых Россий) привело Арчибальда в бешенство (своё собственное, с человеческим ничего общего не имеющее). Он решил поставить точку. Как Господь Бог – ликвидировать мешающее ему человечество в двух лишних реальностях путём чего-то похожего на Всемирный потоп. На ином, разумеется, технологическом уровне. Кого назначить на роль Ноя, он не успл определиться. Вмешалось что-то ещё!

– Ты хочешь сказать, что инцидент с «Гебеном» в Царьграде и следующая попытка нашего уничтожения «молнией» исходят не от тебя? – приподняла тонко очерченную бровь Сильвия.

– Именно это я вам и говорю! Я никогда не поднял бы руку на своих друзей, людей, бывших гостями Замка и столь многому меня научивших. Всё, что я себе позволил – лишь показать вам всем собственную способность управлять мировыми процессами, причём уже после того, как вы приняли моё предложение заняться более интересными и безопасными делами за пределами расползающейся ткани Бытия. То, что я решил совершить в первой и второй реальностях, никак не затрагивало ваших интересов и должно было спасти то, что ещё возможно спасти.

– Реинкарнация британского неоколониализма как способ спасения России, – насмешливо загнул длинный костлявый палец Удолин. – Оригинально. Уничтожение всего, что дорого твоим «друзьям» как метод объяснить им степень твоего уважения. Если им нечего будет больше любить, придётся любить тебя. Прелестно. Но, увы, дражайший, настолько не ново, что просто скучно.

Он протянул вперёд кулак с загнутыми четырьмя пальцами.

– Разрешаю тебе загнуть пятый, – очень жёстким, даже беспощадным голосом, каким, наверное, разговаривал Ашурбанипал со своими клевретами, сказал Константин Васильевич. – Что за неожиданный шаг, способный рассеять все наши сомнения, ты придумал? Впрочем, лучше оставь нас в покое до утра, мы все очень устали, и сам разберись, что же за неведомая сила вмешалась в твои гениально-безупречные планы? А главное – зачем? От кого ты нас спас, и что мы будем делать дальше? Надеюсь – вместе. Ибо глупо и бессмысленно продолжать спор о курице и яйце, когда неведомый враг выламывает двери твоего дома…

Удолин сказал всё, чтобы перегрузить оппонента «Белым шумом». Не так много труда это составило тому, кто опроверг силлогистику Аристотеля задолго до того, как тот её создал.

Неизвестно, сколько триллионов рефлекторных связей задействовал Замок, чтобы Арчибальд – его эффектор — сумел прекратить этот симпосион и распрощаться с гостями самым милейшим, в его понимании, и взаимоприятным (как ему казалось) образом.