Естественное убийство – 2. Подозреваемые Соломатина Татьяна

Глава третья

Прекрасным пятничным утром Северный подъезжал к летнему подмосковному лагерю для детишек небедных людей. Сказать: «для детей богатых» – было бы некорректно. Дети нынешних богатых русских людей проводят время или с боннами на юге Франции, или в закрытых пансионах где-нибудь в лондонских предместьях. Самые-самые из везунчиков – прямо сейчас с мамами и папами причаливают к Сардинии или, на худой конец, торчат с чопорной бабушкой где-нибудь в окрестностях Лос-Анджелеса (вот далась эта Калифорния!). Так что лагерь в буйно поросшем зеленью ближнем Подмосковье можно было назвать приютом для именно что небедных людей. Таких, что уже кое-что заработали и стремятся к большему, несправедливо полагая, что статус хоть что-нибудь значит в этом совершенно нестатусном подлунном мире, где сегодня ты – пан, завтра – пропал и твой ребёнок – только твоя забота. По крайней мере, до определённого этапа развития. И никто, кроме тебя, не объяснит ему, что такое хорошо, а что такое плохо. Ни Маяковский, ни озлобленные учителя, вынужденные летом подрабатывать на хлеб свой насущный с капелькой масла, занимая и развлекая «купеческих деток», напоминающих им большей частью Проню Прокоповну в разнообразных её вариациях.

– Куда? – спросил у Всеволода Алексеевича ленивый пузатый охранник, выкатившийся из затрапезной пришлагбаумной будки.

– Туда! – строго ответил колобку Северный.

– А-а-а! – сонно протянул страж порядка, подумавший, что, видимо, эт один из папашек нынешних митрофанушек. И не требуя ничего, подтверждающего личность или разрешение на пребывание в сём оазисе счастливого детства, вернулся в свою фанерную обитель, открыв кордон.

«Строгое и значительное выражение лица в этой стране всё ещё является пропуском куда угодно. Куда угодно туда, где всё ещё что-то можно исправить, где всё ещё происходит если уж не что-то важное, то хотя бы хоть что-то ещё происходит! В любом случае в нашей стране ни в Министерство обороны, ни в здание наискосок от реконструированного «Детского мира» так просто ещё не проникнешь. Хотя именно в этих застывших в безвременье заведениях не происходит ничего нового!.. Хм… «Реконструкция детского мира» – зловеще звучит. И вполне в духе времени», – подумал Всеволод Алексеевич, выруливая по дорожкам в соответствии с расписанной Сеней схемой.

А вот и он, главный корпус прежде какого-то мелкого санатория не то Союза писателей, не то работников крупно-рогатой промышленности. По верху трёхэтажного здания реял огромный плакат:

РОССИИ НУЖНЫ ТВОИ ДЕТИ!

«Не отдам! – моментально аукнулось в голове у пятидесятилетнего судмедэксперта. – Зачем России нужны мои дети? То есть – их дети. У меня, слава богам, детей нет. И значит, они не нужны, как минимум, России. Впрочем, бедной России ничего не нужно. Тем более – дети. Дети нужны новым правителям. Очередной гитлерюгенд, прости хоть кто-нибудь меня, грешного!»

Припарковав «Дефендер», Северный набрал Сенин мобильный.

– Привет, олух царя небесного. Пацан сказал – пацан сделал. Я стою под зловещим слоганом о том, что Молоху в очередной раз нужны твои дети. Выходи на плац, строиться!

– Севка, сейчас буду!

Через две минуты из здания выскочил встрепёхнутый Соколов. Он был в полуделовой форме – чёрные брюки и белая рубашка. Брюки трещали по швам. Белая рубашка прилипла к его пухлому торсу. В Москве и Подмосковье этим летом царила жуткая жара. Не такая, как прошлым, когда самовозгоралась вечная мерзлота под вечными же торфяниками, но тоже весьма нечеловеческая жара крутых континентальных лет.

«Этой заразе, поди, комфортно в тихоокеанском-то климате!» – подумалось Всеволоду Алексеевичу помимо воли.

Не думать об «этой заразе» он не мог, хотя очень старался.

Не мог не думать о ней во вторник, когда отослал ей идиотское письмо.

Не мог не думать о ней в среду утром, когда первое, что сделал – до традиционной пробежки! – как пацан, прискакал к лэптопу, ещё не умывшись, – и не нашёл в почте ответа.

Не мог не думать о ней в среду вечером, когда пил с Ритой Бензопилой её вечный коньяк и даже – какой позор! – сдался маменьке на предмет своих чувств. И эта старая карга вместо того, чтобы бросить ему спасательный круг своего матёрого сарказма, взяла да и посочувствовала, проклятая старуха!

Не мог не думать о ней в четверг и даже сегодня ранним утром. Потому что, как глупый юноша, кидался к почте каждые полчаса… четверть часа… к лэптопу, к компьютеру на работе, к мобильному телефону… И там ничего не было от этой гадины, Алёны Дмитриевны Соловецкой. Смешно. В его возрасте – и вовсе обхохочешься. Никакого достоинства! Хорошо, что никто ничего не знает. Но какая разница, если достоинство – это не когда кто-то что-то знает о недостойном. Достоинство – это когда ты чувствуешь, что достоин сам себя. А это дурацкое поведение Всеволод Алексеевич считал совершенно недостойным. Ему было стыдно перед самим собой. И ещё было бесконечно тревожно за эту дуру Алёну.

– Я так рад, что ты приехал!

– Я тебя хоть раз обманывал?

– Нет. Ни разу. Не припоминаю… Но всё равно страшно рад, потому что знаю, как ты терпеть не можешь детей.

– Сеня… С Алёной всё в порядке?

– Да. Наверное. Не знаю… Она девочка взрослая. Звонит только Алине. Письма пишет, когда захочет или посчитает нужным. Но если Алина мне не звонила – значит, всё в порядке. А что? – Сеня прищурился.

– Ничего, – ответил Северный. – «Я этой негодяйке послал из Москвы на триста пятьдесят рублей телеграмм и не получил ответа даже на полтинник. Это я-то, которого любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина – зубной техник…»[4] — продолжил он с мрачной иронией.

– Чего?! – уставился на него Соколов.

– Ничего!.. Ну ладно, книг ты, пещерный человек, не читаешь. Но хоть кино ты смотришь? Движущиеся картинки…

– А-а-а… – на всякий случай сказал Сеня.

– Мир сегодня не балует меня разнообразием ораторских приёмов, – вздохнул Северный. – Ладно, пошли рассказывать детишкам, как это круто – быть царём на горе трупов.

– Ты это… Текст подготовил? – аккуратно поинтересовался у друга Семён Петрович.

– Мои тексты всегда при мне.

– Но ты… главное, помни – это дети!

– Ну вот… Сначала: «О приди, приди!..» А как только – так начинается. Условия, недоверие, опасения за честь… Сеня, ты напоминаешь мне девицу, жаждущую замужества, но рассчитывающую обойти стороной вопросы секса! Дети. Скажешь тоже! Разгильдяи наверняка, как всегда. Хлебом не корми, дай лягушек через соломинку понадувать да кузнечиков в банках морить сотнями!

– Не, ну, я просто, чтобы... Чисто так… Как бы, чтобы ты…

– Не блей, Цицерон! Солдат ребёнка не обидит, веришь?

– Да! – без малейшей запинки тут же выпалил Семён Петрович и утёр обильный блестящий пот с верхней губы.

– Тут сразу расстреливают, что ли, если что не так? – елейно уточнил Северный. – Какое милое детское учебно-воспитательное заведение. Папок, отваливших немалые бабки, бросает в пот.

– Просто жарко! – пробурчал Сеня. – Хорош уже издеваться, пошли!

– Пошли. Сейчас только докурю. Полагаю, что во время прочтения милым детишкам лекции о чудесном-чудесном мире судебно-медицинской экспертизы мне этого не позволят. Чашечку кофе-то хоть предложат?..

– Там есть кофейный автомат, в холле! Сейчас я тебе притащу! Ты какой хочешь?

– Горячий. – И Соколов тут же унёсся внутрь здания, как всегда почуяв настроение своего старого товарища. – Пара минут наедине с собой не повредят, – удовлетворённо констатировал Северный. – Равно как и две сигареты вместо одной.

После дозы кофеина с никотином Северному было не так тоскливо идти коридорами административного здания образцово-показательного летнего лагеря. Устроители не слишком утруждали себя за родительские денежки – интерьер не блистал буржуазностью. Весёленькие цвета дешёвенькой краски, лютики-цветочки. Типичная детская поликлиника Четвёртого управления, не более. Стереотипы, стереотипы, стереотипы…

– Легче выкрасить, чем выбросить. Иду – и содрогаюсь. Счастливое детство как оно есть – только теперь ещё и за деньги. Жуть. Надеюсь, хоть азбуки здесь в кожаных переплётах?

– Всеволод Алексеевич, познакомьтесь! – Сеня со значительным нажимом на имя-отчество прервал монолог Северного. – Это Анжела Степановна, директор!

На Северного смотрела весьма молодая особа, более уместная где-нибудь в ночном клубе, нежели в воспитательном учреждении. Ей было около тридцати, не больше. Блузочка, юбочка, туфельки. Вроде бы всё соблюдено, но… блузочка чуть фривольнее. Юбочка чуть короче, чем выдержит психика бронеподростка. Туфельки с завязочками под Древнюю Грецию походили скорее на аксессуар для вовлечённых по недоумию в БДСМ[5]. А судя по макияжу, насыщенностью не уступавшему театральному гриму, дети её интересовали далеко не в первую очередь.

– Здравствуйте, Всеволод Алексеевич! – любезно расплылась Анжела Степановна всем своим нарочито огромным ртом и протянула Северному руку, кою он смиренно пожал. – Семён Петрович о вас много хорошего рассказывал! Мы очень рады, что вы согласились принять участие в нашем дне интересных профессий! Сейчас закончится мастер-класс известного шеф-повара, и после небольшого перерыва – ваше выступление. Могу я предложить вам чаю? – и она ещё раз зловеще оскалилась и стала окончательно похожа на в пух и прах разодетую рыбу дораду. – Пожалуйста, в нашу комнату отдыха! – директриса развернулась к друзьям соблазнительной задницей и, покачивая бёдрами, поплыла по коридору. Северный развёл руками. Сева показал ему кулак.

– Ну же, мужчины, не отставайте! – призывно пропела Анжела Степановна.

Ничего не оставалось, как проследовать за её выдающейся кормой, туго обтянутой полоской чёрного и неуместного в такую жару трикотажа. Северный и Соколов были из поколения хорошо воспитанных мужчин – они шли молча, не присвистывая, не хмыкая, а лишь стыдливо-целомудренно потупив очи долу.

В комнате отдыха, последовав приглашению, друзья устроились в кожаных креслах. Как раз напротив портретов президента и премьер-министра. Сама Анжела Степановна ухнулась на диван, издавший при этом протяжный звук, похожий на шипение газоотводной трубки. В двери тут же заглянула молоденькая девчушка.

– Три чая, Леночка! С лимоном. Мне – без сахара! – царственно бросила директриса.

– Да, Анжела Степановна! – подобострастно выдохнула Леночка.

– Вот это и называется, по меткой оговорке твоего отрока, гарантофилией! – нашёптывал Всеволод Алексеевич Сене, подбородком тыча в миловидно отфотошопленные портреты, пока местная владычица отдавала распоряжения.

– Что, простите, Всеволод Алексеевич? – соблазнительно протянула в Северного Анжела Степановна и захлопала развесистыми ресницами.

– Я, любезная Анжела Степановна, как раз говорил Семёну Петровичу о роли оговорок в воспитании подрастающего поколения.

– Поговорок? Да, мы уделяем внимание русскому фольклору. Мы стараемся давать разносторонние знания нашим воспитанникам. У нашего пансиона отличная репутация, и если у вас есть дети…

– О! У меня нет детей, – перебил даму Северный. – А если бы были, то я бы предпочёл, чтобы их воспитывала стая волков.

– Вы сторонник всего естественного? – вполне серьёзно уточнила Анжела Степановна.

– Скажем так: я не сторонник всего искусственного, – Всеволод Алексеевич улыбнулся. – И к тому же рассудите сами, Анжела Степановна, будь я сторонником всего естественного, как вы изволили выразиться, то у меня уже давно была бы куча детишек, как у нашего замечательного Семёна Петровича.

– Да… Стране нужны ваши рекорды, – печально пробормотала директриса. – Вы знаете, Всеволод Алексеевич, у меня тоже пока нет детей. Но я их очень люблю. Потому и стала педагогом. Я очень серьёзно отношусь к своему будущему ребёнку и рожать его лишь бы от кого…

В этот момент в двери вошла Леночка с подносом, и Соколов кинулся помогать девушке расставлять чайник, чашки, блюдечко с лимоном, потому как чувствовал себя немного не в своей тарелке. Из-за друга. Возможно, Анжела Степановна и не самая умная женщина на свете, но какого дьявола? Мало ли дураков на свете?

Сеня поймал взгляд своего старшего товарища. И будь он проклят, но во взгляде Северного читалось: «Да, дураков на свете много. Ничуть не меньше, чем дур. Но если ты сам умный, то какого дьявола доверять собственного сына учреждению, руководимому дурой, живущей по принципу: больше папиков – хороших и разных. Может, и попадётся какой – состоятельный и незаразный?»

– Да, так вот… – Анжела Степановна слегка раскраснелась. Как любая женщина – сто раз умница или трижды дура, – она понимала, что брякнула что-то не то. Не к месту, во всяком случае. Особенно интуитивные способности любой женщины обостряются в присутствии яркого самца. Равно как и способность действовать вопреки своей интуиции. Ей бы молча выпить чай, надув щёки, но Анжелу Степановну несло. – Так вот… Мы развиваем в наших воспитанниках всё самое лучшее. Любовь к родине, любовь к родителям, любовь к…

– Партии и правительству!

– Природе и географии! – хором рявкнули мужчины. Причём последняя реплика принадлежала Семёну Петровичу – и, судя по громкости, он явно хотел заглушить текст Северного.

– …к жизни, – вдруг неожиданно тихо пролепетала Анжела Степановна.

– Ну, извините, извините меня! – Всеволод Алексеевич поднялся с кресла и подошёл к Анжеле Степановне. – Я был непростительно язвителен. Я не имел на это никакого права. Позвольте вашу руку!

Директриса протянула руку, и Северный почтительно прикоснулся губами. Анжела Степановна разалелась, как маков цвет. Семён Петрович осуждающе покачал головой и бросил на друга испепеляющий взгляд. «Вот на это ты точно не имел никакого права!» – семафорил Сеня. Возможно, он был недоволен таковым поведением товарища из-за Алёны Дмитриевны. Или – что скорее – из-за самой Анжелы Степановны. Потому что она уже попала под обаяние господина судмедэксперта, а если это для кого-то и закончится плохо – то вовсе не для Северного, кобеля поганого!

В этот момент в двери комнаты отдыха опять просунулась Леночка.

– Анжела Степановна, шеф-повар закончил.

– Ведите его сюда! – вскочила с дивана Анжела Степановна.

Диван снова издал противный звук. Всё-таки есть что-то ужасно отвратительное в кожаной мебели. Северный понимал детишек Соколова, изрешетивших папенькино приобретение в гостиную – близнецов гарнитура комнаты отдыха этого лагеря – перочинными ножичками и прочими подручными средствами. Больше отверстий – лучше аэродинамика… Или эргономика? Лучше, короче.

Через две минуты Леночка привела в комнату отдыха запыхавшегося человека в белом фартуке и накрахмаленном колпаке.

– Это есть ужасные дети! – с порога начал высокий, стройный, элегантный повар. – Никакая культура поведения. Я уже не говорить о кулинарный культура! – он обессиленно упал на «музыкальный» диван. – Они не уметь слушать! Они не хотеть слышать! Они не иметь ничего святого, эти дети! Они не знать, что такое кухня! Они не знать, что такое еда. Они мочь только грубить и жрать! Я больше никогда не ходить к детям!

– Вы, скорее всего, не нашли к ним подход! – возмутилась Анжела Степановна и даже яростно щёлкнула каблуками. – У нас прекрасные воспитанные дети! И, кроме того, я вам предлагала свою помощь! Вы же сами отказались, мотивируя это тем, что можете наладить контакт с любой аудиторией и даже как-то раз устраивали мастер-класс в зоне!

– О-о-о!!! – мечтательно закатил глаза шеф-повар. – Как там меня слушали!

– Их можно понять, – отпустил реплику Северный.

– Да. Да! – радостно возопил со стонущего дивана шеф-повар. – С кем имею честь? – шеф-повар вскочил с дивана и протянул Северному руку.

– Северный Всеволод Алексеевич. Судебно-медицинский эксперт, – он дружелюбно потряс мощную пятерню.

– Джон Стейнбек. Шеф-повар ресторана «Пожарская котлета», – кулинар схватился за Севину длань двумя руками.

– Джон Стейнбек?! Ну надо же!

– Yes! Oh, yes! – Шеф-повар закрыл глаза и экстатически продекламировал: – «Cannery Row in Monterey in California is a poem, a stink, a grating noise, a quality of light, a tone, a habit, a nostalgia, a dream…»[6] I know, I know it! I have no choice! I know «Cannery Row»!

– Как приятно познакомиться с начитанным человеком! – искренне удивился Северный.

– Me too! – чуть не прослезился повар. – Но я не то чтобы есть сильно начитан, но из-за my name, вы понимать, я выучить пару первых предложений. Тем более я есть родиться в Калифорния. И тут я не только главный повар ресторана, но и веду кулинарное телешоу «Консервный ряд: тысяча и одно блюдо из рыбных консервов», – шеф изобразил мучительную гримасу. Северный тоже состроил страдальческую мину. Ещё бы – уже дважды произнесено название ненавистного ему ныне штата! А название замечательной книги использовано на потребу маркетингу.

– Меня перетянули в вашу страну, соблазнив гонорарами, – продолжал калифорнийский повар Джон Стейнбек. – Слаб есть человек! А сюда, в этот… – мужчина наморщил высокий красивый лоб, – грьобаный ад, – и он, не отрываясь от рукопожатия, гневно ткнул подбородком в сторону багровеющей Анжелы Степановны, – меня попросила прийти наша менеджер. Наша управляющий! Я нажалуюсь на неё оунеру! Я думал, мы с менеджером есть друзья, а она мне подложить, как это у вас, у русских, говорят, – свинья. И её дочь тоже тут ест! Я имею шок!

– Что есть, то есть! Слаб есть человек, ваша правда. И у русских подлог свиньи давно вошёл в поговорку, – Северный деликатно высвободился из захвата повара со слишком литературными именем-фамилией. Ещё немного – и рукопожатие грозило перерасти в объятие. – Мне вот даже пожаловаться некому. Я тут по горячей просьбе моего друга, Семёна Петровича Соколова, – Всеволод Алексеевич сделал широкий жест в сторону бедного Сени. – Его сын тоже тут ест, как вы изволили метко заметить. Так что мы с вами, Джон, в некотором роде коллеги по несчастью.

– О да! Несчастье! Дети – это есть несчастье!

– Не надо так говорить! Дети – наше будущее! – возмутилась Анжела Степановна.

В дверь снова вскочила неугомонная Леночка и сказала, обращаясь к директору:

– Анжела Степановна, они сейчас презентационный зал разнесут. Уже швыряются остатками лобстеров.

– О май гад!!! – испустил вопль шеф-повар Джон и обессиленно упал на диван. «Пшшшшшшшшшш…» – нежно закачал на звуковых волнах диван отдавшегося ему кулинара.

– Я сейчас к вам вернусь! – строго наказала ему Анжела Степановна. – Идёмте, Всеволод Алексеевич!

– Я с вами! Мне интересно! – скороговоркой выпалил Семён Петрович, опасливо косясь на Джона Стейнбека, гневно изрыгающего что-то не слишком культурное на английском.

Глава четвёртая

– А сейчас вам о своей профессии расскажет судебно-медицинский эксперт Всеволод Алексеевич Северный! – торжественно объявила толпе детишек Анжела Степановна после того, как некое подобие порядка было восстановлено и останки лобстеров, пучки петрушки и лужицы соуса бешамель были ликвидированы. И торжественно забила в ладоши.

Детки её бурный порыв не подхватили.

«Презентационный зал», а точнее сказать – большая классная комната, был наполнен детишками в возрасте от восьми до четырнадцати. На мордахах малолеток застыли выражения от радостных до хулиганских. Причём в большинстве случаев это была хулиганская радость. Или радость хулиганства. На прыщавых ликах тинейджеров прописались в основном презрительно-недоверчивые мины. «Ну чего, будет весело?!» – сияли малолетки. «Ну, давай-ка, спляши-ка нам, очередной клоун! Посмотрим…» – пялились на Северного сквозь высокомерную поволоку странные существа возраста teen.

Клоунаду Всеволод Алексеевич уважал, считая её удивительным и сложным искусством. Клоунада – это балансирование на тонкой грани между трагизмом и самоиронией. На очень тонкой грани. Себя к клоунаде он считал не способным. Педагогических талантов априори не имел.

– Какого чёрта лысого я здесь делаю? – негромко проговорил он.

Аудитория насторожилась. Анжела Степановна, стоящая рядом с Всеволодом Алексеевичем, напряглась. Семён Петрович, сидящий на задней парте, запустил руки в волосы.

– Ну ладно. Здравствуйте, дети! – медленно начал Северный. – Я действительно судебно-медицинский эксперт. И я сразу хочу вам сказать, что профессия эта довольно-таки неинтересная. Я занимаюсь в основном мёртвыми телами. Я вскрываю трупы, если так понятнее. И я, простите, понятия не имею, что и как вам рассказывать. Думаю, нам всем будет легче, если вы будете задавать мне вопросы. Ну, кто смелый? Или хотя бы любознательный?

В классе воцарилась тишина.

– Если так страшно встать и спросить – можно выкрикнуть с места и тут же упасть под парту, – скептически подбодрил детишек Северный. – Я понимаю, что думать – это не лобстерами кидаться.

– Вы что, с детства мечтали вскрывать трупы? – вложив в вопрос всё возможное для его возраста ехидство, уточнил у Северного юнец, покачивающий ногой в проходе.

– Юноша, выкрикивание с места предполагает последующее падение на пол. Вы не ринулись под парту с головой, так что вам придётся встать, представиться и повторить свой вопрос. Вежливым тоном. Или же немедленно шлёпнуться на пол и заложить руки за голову. Какой вариант вы изберёте?

Что-то в тоне Северного было такое, что разношёрстный класс затих окончательно, а юнец медленно поднялся.

– Ну, я Еремеев.

Северный молчал, глядя прямо Еремееву в глаза.

– Пётр Еремеев. Пётр Петрович Еремеев. Вы что, с детства мечтали стать судебно-медицинским экспертом? – Еремеев выпрямился. И даже вынул изо рта жвачку.

Северный продолжал молчать, неотрывно глядя подростку в глаза.

– Всеволод Алексеевич, вы с детства мечтали стать судебно-медицинским экспертом? – вконец смутившись, отчеканил Еремеев.

– Вы неглупый парень, Еремеев. И шутовство вам совершенно не к лицу. Как минимум потому, что вы к нему абсолютно не способны. Вы не против постоять, пока я буду отвечать на ваш вопрос? Вот и славно… Нет, Еремеев. Не с детства. В детстве я мечтал стать космонавтом. Затем – врачом при отряде космонавтов. Позже – хирургом. Потому что такова была мечта моего отца. А потом я получил по голове от отморозков, полагающих, что им всё можно – в том числе ударить человека по голове. Меня спасли маленькая собачка и её маленькая старушка-хозяйка. И врачи. Затем я годик путал верх с низом, право с лево и браваду с клоунадой. К примеру, как вы минуту назад. И только после этого я захотел стать судебно-медицинским экспертом. Неисповедимы пути мутаций наших детских мечтаний, Еремеев. А кем хотите быть вы, Пётр Петрович? – Северный снова уставился пареньку в глаза.

– Я? – Еремеев смутился. – Я как-то пока не думал…

– Сколько вам лет? Тринадцать? Четырнадцать?

– Тринадцать.

– И вы ещё пока не думали? То есть в детстве вы никем не хотели стать?

– Нет, я хотел… Я хотел…

– Смелее, Пётр Петрович! Счастье шута, когда над ним потешается толпа. Вы так хотели развеселить своих товарищей, а теперь, когда вам представилась такая счастливая возможность, вы хотите её упустить? Ну, кем? Кем же вы хотели быть в детстве? Я не знаю ни одного человека, который в детстве не хотел быть хоть кем-то!

– Я хотел быть… В детстве я хотел быть олигархом! – выпалил Еремеев и покраснел.

По классу прокатился смешок.

– Над кем смеётесь? – обрезал детишек Северный.

Все быстренько заткнулись и обратили взоры на распинаемого Еремеева.

– Похвально, Пётр Петрович. Похвально! И что вы в детстве представляли себе, мечтая стать олигархом? Я – подсказываю вам, – мечтая стать космонавтом, представлял, как иду по красной ковровой дорожке к космическому кораблю, поднимаюсь по трапу, белозубо улыбаюсь в телекамеры, сосредоточенно смотрю из иллюминатора на голубую прекрасную Землю… А вы что представляли, Пётр Петрович, мечтая стать олигархом? – Северный сделал жест ладонью, мол, не стесняйся, парень, все свои!

– Ну-у-у… – протянул подросток. – Я представлял себе, что живу в доме у моря. В большом доме у красивого моря. И ещё, что я еду на красивом мотоцикле, в штанах из лосиной кожи и…

– Смелее, смелее! Я от вас не отстану! Такая у судмедэксперта планида – не отставать от изучаемого объекта.

– И что меня любят красивые женщины, а на дне рождения поёт Филипп Киркоров! – выпалил пытаемый Еремеев и покраснел.

Северного еле заметно передёрнуло.

– Так, с представлениями понятно. А теперь вернёмся в мою детскую мечту. Желая стать космонавтом, я отдавал себе отчёт в том, что для осуществления своей мечты я должен быть крепким, – Северный поиграл бицепсом. – И умным. Потому что дураков в космонавты не брали, даже если наличествовала белозубая улыбка. То есть я занимался физической культурой и где-то даже спортом. А ещё я каждый божий день, точнее – вечер, прочитывал по главе Детской энциклопедии и приставал к отцу с расспросами, если чего-то не понимал. Ваша очередь, Пётр Петрович. Что делали вы для осуществления вашей детской мечты? Или делаете, – поправился Всеволод Алексеевич, – раз уж детская мечта не скончалась вместе с детством и переползла, мерзавка такая, в возраст незамутнённой самоуверенности.

– Ну я… Ну я, это… Чтобы быть олигархом, надо иметь много денег! И потому я думаю о том, как я буду их зарабатывать!

– Верно. И как же? – не желал отставать бессовестный Северный от употевшего переростка, в коем не осталось ни следа первоначальной нахальной бравады. – Как же вы собираетесь их зарабатывать?

– Ну, я буду работать… Много работать.

– И как именно? Кем именно? Подадитесь путём переселенцев на golden rush[7]? Станете биржевым брокером? Будете ловить удачу? Производить или перепродавать? И что именно производить или кому продавать?

– Я… Об этом я не думал… – чуть не плача, признался Еремеев.

– Замечательно! Подумайте на досуге. Садитесь.

Еремеев тут же с нескрываемым облегчением шлёпнулся в стул. Первоначально приняв ту же расхлябанную позу, в которой был распластан до эпизода пыток детскими мечтами. Но, поймав на себе взгляд Северного, тут же сел, как прилежный первоклашка.

– Другое дело! – одобрил его действия Всеволод Алексеевич. – Итак! – обратился он к аудитории. – Если все уже поняли, что я не с детства мечтал вскрывать трупы, то, быть может, у кого-то есть более предметные вопросы?

Красивая девочка лет восьми, сидящая за первой партой, подняла руку.

– Пожалуйста! – пригласил её Северный.

– Я – Анна Сергеевна Толоконникова! – чистым голосочком произнесла красотка. – И я с детства мечтаю стать кочегаром! Точнее, в совсем детстве я хотела стать фотомоделью, а потом уже и до сих пор – кочегаром. Но мама и папа против. И даже бабушка против. Они надо мною смеются, вот! – надула она губки и села. Но тут же снова подняла руку и, не дожидаясь разрешения, встала: – А ещё я люблю пюре с котлетой и солёным огурцом. А лобстеры – не люблю.

– Лобстеров, – автоматически поправил Северный маленькую смелую девочку.

– Анечка, – обратилась к ней Анжела Степановна, – Всеволод Алексеевич нам сегодня должен рассказывать о своей профессии. И вопросы ему надо задавать по теме. Ему вовсе не интересно, что ты любишь.

– Я не Анечка! Я – Анна Сергеевна! – притопнула ножкой Толоконникова.

– Почему не интересно? – обратился Северный к директрисе. – Судебно-медицинскому эксперту как раз всё-всё интересно. Именно в этом – интересе ко всему – и лежит основополагающая черта любого судмедэксперта. И не только судмедэксперта. Интерес ко всему – основополагающая черта любого человека. Человек – это тоже своего рода профессия. И профессия «человек» – она пожизненная. До самой-самой-самой… – он обратился к маленькой Анне Сергеевне Толоконниковой.

– До самой пенсии? – неуверенно сказала голубоглазая Анна Сергеевна.

– Можно и так сказать, – улыбнулся ей Северный. – Если называть пенсией профессии человек смерть человека. Или не пенсией, а уходом человека на, так сказать, заслуженный отдых. Согласны?

Дети и даже подростки смотрели на Северного с искренним любопытством. И немного испуганно. Никто не соглашался, но и не оспаривал.

– Как-то вы слишком, Всеволод Алексеевич, – тихонько прошептала Анжела Степановна.

– Отчего же слишком, дорогая директор? Оттого, что с детьми не принято говорить о смерти? Я всё чаще замечаю, что с детьми вообще не принято говорить. Ни о чём. Даже о пюре с котлетой и солёным огурцом. Кстати, – обратился он к уже севшей Ане, – сам обожаю их куда больше этих странных лобстеров. Ну, лобстер и лобстер. Краб заморский. Не будешь же его каждый день есть, в конце концов? Это ж мучение какое-то! Другое дело – правильная котлета с правильным пюре! Я уж не говорю о правильном солёном огурце! Где родился – там и подкрепился, как говорят…

– Пригодился.

– Что?

– Где родился – там и пригодился. Так правильно, – маленькая смелая Анечка смотрела на него с ясным недоумением.

– Конечно. Я лишь позволил себе перефразировать известную поговорку на кулинарный манер. И хочу заметить, что неправильной она от этого не стала. А ну-ка, поднимите руки те, кто не отказался бы сейчас от горячей домашней котлетки с пюре, с укропчиком и сливочным маслицем? Поднагуляли, поди, аппетит в боях с заморскими крабами, а? – Чуть ли не вся аудитория дружно вздёрнула вверх руки. – Вот об этом я и говорю. Сегодняшние лобстеры – это такая взрослая игра, преподнесённая вам как то, что «должно быть». Взрослые подумали и решили, что вам это должно быть интересно. Только никому не пришло в голову, что вам это будет интересно не как аспект кулинарного искусства, а скорее как что-то близкое к театру, к комедии. И так со многими вещами. Такая же чехарда случается, когда взрослые пытаются преподнести вам смерть. А между тем все вы прекрасно знаете, что такое смерть. Наверняка у кого-то из вас уже умирал любимый хомяк или попугайчик, или даже любимая бабушка, умевшая правильно солить огурцы. А кто-то уже и сам убивал! – Северный сделал паузу. – Например, муху, таракана или покрупнее кого. Где по дурости, где по неосторожности. Живое ведь так хрупко, если разобраться. Так что вы все уже так или иначе понимаете, что жизнь – конечна. Просто пока ещё не примерили это на себя. Потому что в вашем возрасте ещё кажется, что жизнь – бесконечна. И смерть – это с кем угодно. С любимой бабушкой, вместе с которой куда-то подевались правильные солёные огурцы. С хомяком, которого жалко до слёз. С тараканом, которого ни капельки не жалко. Но никак не с тобой. Потому что ты мечтаешь стать олигархом или кочегаром. Когда-нибудь потом, не сейчас… И вы все живёте, ни на мгновение не задумываясь о том, что этого «потом» может и вовсе не быть. Потому что, например, Еремеев, может упасть замертво. Прямо здесь, прямо сейчас. Потому что в его мозгу разорвалась аневризма, о наличии которой ни он, ни его родители не подозревали. Или мне прямо сейчас на голову упадёт фрагмент потолка этой комнаты. Потому что ремонтникам достался сильно обкусанный бюджет, а у них у самих семьи. И меня в одночасье не станет. Со всеми моими мыслями, чувствами, желаниями… – Всеволод Алексеевич замолчал.

Аудитория смотрела на него во все глаза.

– Кажется, Пётр Петрович был бы не против такого развития событий! – хохотнул Северный.

– Нет-нет, мне очень интересно! – заверил Еремеев, вскочив с места.

– Ну, если интересно, то тогда предлагаю отпустить Анжелу Степановну, дабы она достойно проводила умученного вами шеф-повара скорбеть о безвременно и, увы, бесцельно и безобразно погибших лобстерах, и продолжить беседу о смерти. Есть возражения?

– Не-е-ет! – стройным хором весело проблеяли дети и подростки.

– А вы… – недоверчиво начала было директриса.

– Однажды, – прервал её Северный, – я уговорил четырёх одичавших волкодавов прервать трапезу. И лучше не спрашивайте меня, что у них было на обед, Анжела Степановна… Сохранность имущества, детской и моей психики я вам гарантирую.

Анжела Степановна, состроив своим значительным ртом значительную же куриную гузку, издала какой-то странный звук и потопала к двери. Северный дождался, пока она выйдет и закроет дверь, мельком бросил взгляд на побледневшего Соколова и обратился к своим юным слушателям:

– Думаю, будет гораздо удобнее, если вы не станете грузить меня своими именами-отчествами-фамилиями. А, например, напишете интересующие вас вопросы на бумажках. Мой ассистент, Семён Петрович, сидящий на задней парте, соберёт эти бумажки, и я отвечу на те вопросы, на которые успею. С учётом того, что время нашей с вами встречи ограничено. А мы уже и так его потратили на организационно-вдохновительные моменты. Даю вам пять минут на вопросы. Точнее – на вопрос! Один вопрос – на один нос! А сам пока, пожалуй, выйду перекурю. Душновато у вас здесь. Оставляю за главного Семёна Петровича. Семён Петрович, прошу вас! – Северный сделал вид, что в упор не замечает отчаянной Сениной жестикуляции. – Прошу, прошу! Сюда, на лобное место!

Сеня нехотя встал и медленно пошёл.

– Не стесняйтесь, Семён Петрович. Это всего лишь дети! – улыбнулся Северный широко-широко, дружелюбно-дружелюбно. – Посплетничайте, пока я перекурю. Большинству из них уже до чесотки интересно, что было на обед у тех волкодавов, правда, детки? Вот ты им быстренько и расскажешь.

– Я тебе, Северный, этого никогда не прощу! – прошипел Соколов сквозь зубы.

– Мы многого друг другу никогда не простим, дорогой мой. Что не помешает нам нежно дружить и впредь. Надеюсь, за пять минут милые детки не сделают из тебя пожарскую котлету!

Вернулся Всеволод Алексеевич как раз вовремя – уровень децибелов нарастал и угрожал достигнуть слуха Анжелы Степановны, успокаивающей шеф-повара Джона Стейнбека в комнате отдыха, находящейся этажом выше «презентационного зала».

Семён Петрович собрал тщательно, секретно свёрнутые листочки в какую-то симпатичную коробочку, стоявшую на столе. Северный подошёл к ней и, перемешав бумажки, извлёк одну, развернул и прочитал аккуратно выведенное нарочито крупным детским почерком:

– «Скажите, а после смерти человек попадает на тот свет? А там, на том свете, есть ад и рай?» – Всеволод Алексеевич выдержал паузу. – Во-первых, это уже два вопроса. И это уже нарушение правил. Во-вторых, я не могу ответить ни на один из них. Потому что я ещё не умер. Я – живой. А куда попадает человек после смерти, любой человек – даже такой умный человек, как я, – может выяснить только после, собственно говоря, смерти. И в этом мы все равны. Что олигархи, что кочегары. Я не знаю, что вам несут попы на уроках основ православной жизнедеятельности. Но в любом случае хочу заметить, что если они по этому поводу что-то несут, то это полнейшая чушь. Или, если вам угодно, сказки. Выдумывать сказки – не грех. Грех преподносить их как документальное кино. Или, говоря проще, врать – грешно. Я не хочу вам врать и потому честно говорю: я не знаю ответов на эти вопросы.

Анечка Толоконникова прилежно тянула ручку, лукаво глядя Северному прямо в глаза.

– Я знаю, Анна Сергеевна, что у вас есть что нам сказать по данному вопросу. И уверен, что любому из здесь присутствующих есть что сказать, но, увы, у нас нет времени на дискуссию. И, говоря совсем уж откровенно, у меня нет ни малейшего желания дискутировать со столь неподготовленной аудиторией на столь бессмысленную тему. Мысли и речи о бессмысленном – прерогатива исключительно образованных взрослых людей. Потому, Анна Сергеевна, не тяните зря вашу милую ручку. Спасибо.

Девочка надула губки. Северный, порывшись в коробочке, извлёк следующую бумажку: