Природа зверя Попова Надежда
– Эй ты, там, – окликнул голос из-за двери чуть спокойнее. – Ну, послушай, быть может, я погорячилась. Не знаю, что происходит, но… Я не стану никому жаловаться. Просто впусти меня, я же здесь замерзну!
– Впустите ее, – повторил рыцарь угрожающе, сжав лежащую на рукояти ладонь. – Или придется и в самом деле увидеть, что такое макаритская школа против рыцарской выучки.
– Нашли хороший повод, господин фон Зайденберг?
– У меня нет желания ссориться с вами настолько. Но и нет охоты смотреть на то, как вы оставляете беззащитную женщину на погибель. Стервозный характер не повод для приговора.
– Вы не желаете брать на свою совесть смерть одного человека, но готовы попустить гибель шестерых?
– Эй, – снова позвал голос из метели. – Не знаю, кто ты такой, но – пожалуйста, отопри. Наверняка все, что происходит, какое-то дикое недоразумение. Впусти, ради Бога, я ног не чувствую!
– Простите, – медленно выговорил Курт после мгновенного молчания. – Не могу.
– В последний раз, – с расстановкой потребовал фон Зайденберг. – Прошу. Возьмитесь за ум, майстер инквизитор.
– Уберите руку от оружия, – спокойно произнес он, жалея о том, что арбалет, уже заряженный, готовый к действию, остался лежать на столе. – Рыцарский кодекс отличная штука, но в данной ситуации толку от него мало, поверьте.
– Впустите! – сорвался крик по ту сторону двери, и в доски вновь заколотили. – Что за чушь, что за бред, что… Что ты делаешь! Ты не можешь бросить меня здесь, кто бы ты ни был!
– Это просто немыслимо, – пробормотал торговец с тоской, и фон Зайденберг кивнул, дернув меч из ножен решительным движением:
– Согласен.
Мария Дишер разразилась коротким пронзительным визгом спустя три мгновения, когда все уже закончилось.
Ждать, пока рыцарь нападет, отступать, обнажая оружие, Курт не стал – рванувшись вместо этого вперед, он перехватил противника за руку, прижав ладонь к рукояти и резким движением загнав его меч обратно в ножны. Помощник, выметнувшийся из-за стола в два прыжка, возник за спиной фон Зайденберга, коротким отработанным ударом саданул подошвой тяжелого походного сапога под колено, и на подставленный локоть Курта тот попросту упал всем лицом, едва успев отвернуть голову в сторону и ударившись не глазом, а виском. Курт рванул рукоять рыцарского меча на себя, вырвав из ослабших на долю мгновения пальцев, и, выхватив клинок из ножен, лишь теперь отступил, уловив краем глаза Ван Алена: тот стоял чуть в стороне, с его взведенным арбалетом в руке – и охотник, и острия болтов смотрели в сторону торговца, замершего на полдвижении подле своего стола.
– Сидеть, – зло произнес Ван Ален, когда визг Марии стих под сводами трапезного зала. – Даже не помышляй.
– Не надо, – попросил Курт, когда рыцарь попытался подняться с пола, и уточнил с подчеркнутой мягкостью: – Не в том смысле, чтоб вы продолжали стоять на коленях. Просто поднимайтесь медленно и не пытайтесь отнять свое оружие. Я верну его вам, когда вы успокоитесь.
– Да что там происходит, откройте! – уже на грани истерики выкрикнул голос снаружи, и он крикнул в ответ, не оборачиваясь к двери:
– Уходите!
– Что?!. Да ты с ума сошел! Куда я могу пойти!
– Господи, это просто безумие… – прошептала Мария, с ужасом взирая на происходящее вокруг; Ван Ален хмуро кивнул, не опуская руки с арбалетом и не отводя взгляда от торговца, белого, точно сугроб:
– Есть немного. Черт, Молот Ведьм, будь ты трижды проклят, прости Господи, во что ты меня втянул!
– Откройте!
– Уходите прочь, – повторил Курт и сделал шаг от двери вслед за рыцарем, поднявшимся на ноги. – Я этого не хотел, господин фон Зайденберг. Вы сами напросились… Бруно, назад.
Помощник нехотя отступил и медленно отошел снова к столу, где, притихнув, сидел Хагнер; торговец шевельнулся, то ли попытавшись снова сесть, то ли ступить вперед, и Ван Ален качнул головой:
– Не рыпайся, Феликс. Оружие не мое, непривычное, не дай Бог выстрелит. Я очень хочу просто положить его снова на стол, а это я смогу сделать, только если все будут спокойны и благоразумны.
– Дельная мысль, – согласился Курт. – Присядьте подле своего очередного единомышленника, господин фон Зайденберг, не пытайтесь продолжить. В Макарии приемам обучают по преимуществу подлым, и клинок в них не занимает главенствующие позиции, чего о знаменитой рыцарской выучке не скажешь.
– Верните мой меч, – потребовал рыцарь тихо, и он кивнул:
– Я ведь сказал, что верну. Сперва присядьте, дабы ни у кого из нас не было необходимости держать оружие направленным друг на друга.
– Откройте, откройте, откройте! – прорвалось снова, перемежаясь грохотом кулаков в тяжелые доски, и взгляд рыцаря снова сместился к порогу.
– Элиас! – жестко окликнул Курт, и рыцарь растерянно застыл, не зная, как ответить на фамильярность. – Послушайте меня, – продолжил он снова чуть мягче. – Присядьте. Просто присядьте, и давайте-ка мы все успокоимся. Ваша одинокая дама никуда не денется – ей некуда.
Несколько долгих мгновений в трапезном зале пребывали неподвижность и всеобщее молчание, в котором слышались все продолжающиеся призывы из-за запертой двери.
– Боже, она сведет меня с ума! – простонала Мария Дишер, пронзив безмолвие, точно острая сапожная игла, и Курт, снова отступив к порогу, вновь выкрикнул в темную створу:
– Я все равно не открою – как бы ни просили! Это последнее слово! Уходите!
Стук смолк так же внезапно, как и возник две минуты назад – теперь тишина была полной, и в ней слышно было лишь, как завывает ветер за ставнями и в трубе.
– Как это жестоко, – прокричал все тот же голос снова, но теперь в нем не было ни тени усталости или страдания – голос звучал уверенно, насмешливо и чуть раздраженно. – Разумно, но жестоко. Бросить несчастную женщину одну, в метели, на растерзание тварям – разве это достойно инквизитора?
Взгляд фон Зайденберга напротив окаменел, и багровое пятно от удара на виске стало видимо еще явственней и ярче на медленно бледнеющем лице.
– Что она сказала?.. – растерянно переспросил трактирщик.
– Вот черт… – проронил Ван Ален шепотом и вдруг сорвался с места, позабыв о торговце, как и все, застывшем в неподвижности.
По лестнице, поднимающейся к галерее, охотник взвился, едва не споткнувшись, все так же бегом бросившись к бойницам.
– Я знаю, что ты здесь, Максимилиан! – донеслось из-за двери, всё отдаляясь. – Чувствую! А что чувствуешь ты? Теперь ты все знаешь – так подумай, что чувствуешь! Ты сын своего отца, Максимилиан, и это тебе надо просто вспомнить!
– Черт! – рявкнул Ван Ален, когда закрытая ставня не поддалась с первого раза, и Курт окликнул, во все тянущейся тишине отчетливо и резко:
– Брось, Ян. Она ушла. Их попытка провалилась, она кинула ядовитую иголку напоследок – и ушла… Не суетись.
– Черт, черт! – ожесточенно выкрикнул охотник, со злостью ударив в ставню кулаком. – Надо было раньше, надо было… Черт!
– Спускайся, – вздохнул Курт и, помедлив, развернул отнятый клинок рукоятью вперед, протянув рыцарю. – Ваш меч, Элиас. Думаю, уж теперь вы не станете кидаться в драку.
– Господи Иисусе… – пробормотал торговец, и Ван Ален оборвал с ожесточением и едва сдерживаемым бешенством:
– Не сейчас, Феликс! Только слово, еще одно только слово – и я заткну тебя сам!
– Господи Иисусе… – повторил за ним рыцарь, глядя на меч в своей руке остановившимся взглядом, и, попятившись, обессиленно опустился на скамью у стола.
Тишина возвратилась снова, повисши вокруг, как туман, и когда охотник, сойдя с лестницы, отложил арбалет на стол, от этого тихого стука все вздрогнули, будто от грохота разбившегося камня.
– Боже, – тяжело выдохнул фон Зайденберг, не с первой попытки убрав таки клинок в ножны. – И впрямь какое-то сумасшествие… Я должен принести извинения гласно, майстер инквизитор, или моего унижения вам довольно?
– Не стоит принимать все это так близко к сердцу, Элиас, – отозвался Курт, пройдя снова к своему столу и усевшись чуть в стороне от Хагнера, глядящего перед собой потемневшим взглядом. – Если вы полагаете, что я имею нечто против вас лично…
– А ведь мне стоило подождать всего полминуты для того, чтобы услышать подтверждение вашей правоты.
– Это я и намеревался вам втолковать, – не стал спорить он. – Если б вы, как я просил, просто сели и выслушали меня спокойно.
– А вы, – вмешался торговец, всеми силами пытаясь сохранить остатки достоинства, – вот так, загодя, были убеждены, что все произойдет так, а не иначе? Не попускали себе даже думать, что могли ошибиться?
– Но он не ошибся, – робко заметил Альфред Велле, и Феликс отмахнулся:
– Это случайность.
– Итак, – чуть повысил голос Курт, – все, я вижу, приходят в себя?.. Если так, умолкните и выслушайте мои обоснования хотя бы теперь. Я оставил ее за дверью? Да. И что обыкновенный человек сделал бы на ее месте? Помните, Элиас, я сказал вам, что она никуда не денется? Что ей некуда? Будь она человеком, это было бы верно. Никуда бы она не ушла. Вообразите – женщина, одна, пешая, пережившая смерть супруга, несколько часов кряду бродившая в метели на ужасающем холоде, голодная, испуганная, находит, наконец, человеческое жилье. Там, за дверью, тепло, пища и отдых. Там жизнь. Она потребовала – ее не впустили. После она сбавляет тон, переходя к попыткам договориться. Снова отказ. А теперь скажите, что бы вы стали делать на ее месте, если б я так и продолжал говорить «нет» еще хотя бы несколько минут? Неужто впрямь ушли бы? В надежде, что тут, на пустой дороге, невзначай завалялся еще один трактирчик, где охрана не столь строптива? После всего пережитого обыкновенный человек схватился бы за эту дверь, как утопающий за попавшую под руку ветку, потому что ничего иного не остается. Даже если бы не было этого ее последнего выпада, подтвердившего мои подозрения, даже если бы она просто молча ушла, поняв, что их план не удался – это все равно ясно показало бы, что я прав. Настоящая заплутавшая странница осталась бы у порога, просила бы, снова грозила, умоляла, плакала, царапала бы эту дверь и билась бы в нее головой, но не ушла бы. Потому что некуда. Нам стоило всего лишь немного выждать, Элиас, тут вы правы, и все разрешилось бы само собою.
– Феликс, – не сразу отозвался фон Зайденберг, – в первые дни, когда его разум все еще был при нем, сказал верную вещь: не следует лезть со своим суждением в сферы, в коих ничего не смыслишь. Однажды я это сделал, и за ошибку был покаран немедленно и страшно. Моя вторая ошибка могла стоить куда большего.
– Не будь у Молота Ведьм с помощником этакой прыти – еще как, – согласился охотник уже чуть более спокойно и, окинув Бруно преувеличенно внимательным взглядом, отметил: – А монашек, гляди-ка, с подвохом… Вот уж не ожидал.
– Он в должности помощника следователя, – возразил Курт. – Это означает, что ожидать – следует. Так, на будущее, говорю это для тех, кто все еще никак не может успокоиться, Феликс.
– Откуда они узнали, что вы – инквизитор? – задумчиво спросил Карл Штефан. – То есть – их главный видел вооруженных людей, сталкивался с ними, но – Знак-то у вас, майстер инквизитор, под одеждой, не виден. Откуда они узнали, что вы из Конгрегации?
– Молот Ведьм личность известная, – пожал плечами охотник, тоже присев напротив Хагнера и глядя на него с подозрительным ожиданием. – Быть может, узнали по описанию…
– Это вряд ли, – возразил Курт уверенно. – Слишком малое время мы с ним могли друг друга разглядывать. Скорее, дело было иначе: Амалия сказала ему.
– Думаешь, выпытал?
– Нет, – вздохнул он, – думаю, не так. Она попыталась уговорить его отступиться (а для чего еще она пошла к нему?), он уперся. Быть может, как и эта его подручная, упомянул о том, что от своей сути его сын никуда не денется, на что она в простоте душевной возразила, что теперь он под покровительством Конгрегации, уже под присмотром инквизитора, который будет блюсти его нравственную чистоту. Могла даже упомянуть, под присмотром какого именно инквизитора… И Бог знает, что еще она ему наговорила. Бывает, в порыве чувств люди говорят такое, чего никакими пытками не добьешься.
– На их месте, – заметил Карл Штефан, – я бы не пытался заслать этакого агента, на их месте я бы подпустил матушку к дверям – уж ей-то открыли б.
– Она бы не пошла.
Голос Берты Велле снова заставил всех вздрогнуть – до этого мгновения о ее существовании, кажется, все просто забыли. На трактирщицу, стоящую в дверях кухни, постояльцы обернулись разом, и та повторила чуть слышно:
– Она бы не пошла. Какая мать стала бы подвергать ребенка опасности? Она, когда уходила, знала, что не вернется.
– Возможно, – согласился Курт во всеобщей тишине. – Или, как знать, Амалия сказала ему нечто такое, за что он в приступе озлобления убил ее на месте, и тащить к двери даже насильно стало просто некого.
– Ради нее же самой надеюсь, что именно так и было, – вздохнул Ван Ален.
Мария Дишер всхлипнула уже во весь голос, не сдерживаясь, и охотник, вздохнув, поднялся, подойдя к ней и обняв за плечи.
– Ну, брось, – утешающе произнес он, – все будет в порядке. Уже поздно, ты устала; ложись и отдохни, хорошо?
– Ни за что, – сквозь плач выговорила Мария, – я не останусь в комнате одна. Лучше я здесь.
– Здесь будет жарковато, – возразил охотник, и она отмахнулась:
– Пусть. Зато здесь люди… И я смогу, может быть, что-то сделать, чем-то помочь, чтобы все это кончилось…
– Это кончится, но ты ничем не поможешь… – начал торговец и запнулся, когда Ван Ален молча повернул к нему голову.
– Началось, – сдавленно вымолвил Хагнер, охотник распрямился, отстранив девушку от себя, и сделал шаг вперед, не отрывая от него похолодевшего взгляда.
– Слушайте, может, впрямь убрать его подальше? – предложил Карл Штефан. – Ну, в комнату, что ли…
Ему никто не ответил – все, застыв, смотрели на Хагнера, напрягшегося, точно все его тело свела внезапная судорога. Лежащие на столе ладони сжались в кулаки, царапнув ногтями по затертому старому дереву, из груди прорвался не то болезненный стон, не то рык, и торговец вскочил с места, попятившись к стене.
– Вы же сказали – этого не случится! – сипло выкрикнул он. – Ваши ухищрения не помогают, сделайте что-нибудь!
– Этого не случится, – подтвердил Курт уверенно и, придвинувшись к Хагнеру ближе, взял его за локоть, встряхнув. – Макс!
– Мне больно, – проговорил парнишка с усилием, не поднимая головы, опущенной почти к самой столешнице. – Он прав – не помогает… напрасно все это…
– Макс! – повторил он строго, стиснув пальцы на его локте. – Посмотри на меня.
Хагнер еще мгновение сидел, не двигаясь, вжавшись сам в себя, и медленно, с усилием поднял голову. Радужка серых глаз была окрашена в ореховый цвет, и отражение пламени светильников горело в зрачках чуть ярче, чем должно быть, но никому больше этого было не видно, а потому никто не вздрогнул и не ахнул в испуге, и Курт сохранил лицо бесстрастным.
– С тобой ничего не происходит, – произнес он размеренно, не отрывая взгляда от коричневых глаз перед собою. – Ничего.
– Ломит кости, – с болезненным хрипом возразил Хагнер. – Мышцы словно в огне. Я с трудом дышу. Происходит.
– Нет, – повторил Курт твердо. – Послушай меня: с тобою ничего просто не может произойти. И сейчас ничего нет.
– Мне больно, – повторил парнишка, едва шевеля стиснутыми губами; он кивнул:
– Разумеется. Сейчас ты пытаешься сделать то, чего сделать не можешь.
– Я не пытаюсь…
– Верно; твое тело просто отзывается на то, что велит твой разум – а разум готовится к привычному действу. Просто ты привык, что так случается, просто знаешь, что в эти ночи, в этот час это совершается всегда, и теперь ты ждешь этого. Не жди. Ничего не будет.
– Я ведь не могу ощущать то, чего нет.
– Если я завяжу тебе глаза, – терпеливо и спокойно произнес Курт, – прикоснусь к коже куском льда и скажу, что это раскаленный металл, ты ощутишь ожог. И он даже может проступить на коже. Поверь на слово эксперту в таких делах – подобных случаев тьма; наш ум волен вытворять с нашим телом, что ему заблагорассудится, порою удивительные вещи. Макс, послушай: я сижу напротив и смотрю на тебя. Я не вижу ничего. Никаких изменений. Глубоко вдохни, успокойся и подумай. Посмотри – никто не кидается бежать, девушка не визжит, наш проповедник не молится громогласнее обыкновенного, а главное Ян не порывается схватиться за оружие. Вот так, – одобрил он, когда Хагнер медленно, с напряжением, перевел дыхание. – Посмотри на свои руки, они прямо перед тобой, – продолжил Курт в прежнем спокойном тоне. – Это руки человека; не изменилось ничего. Ведь я уже видел, как это бывает, и, Макс, прошлой ночью это заняло меньше минуты. Будь что-то на самом деле, а не только в памяти – это уже было бы заметно.
– Но боль на самом деле, – возразил Хагнер тихо, и он кивнул:
– Разумеется. Наш разум – строптивая штука, он ни в какую не желает отбрасывать то, что привычно, а тело – бесхарактерная, безвольная дура, которая легко повинуется. А вот твой дух, Макс, это то, что принадлежит только тебе, это и есть ты сам. Вот только – кто ты сам? Быть может, сейчас, в эту минуту, ты просто пытаешься это решить? Колеблешься после услышанных этим вечером слов нашей гостьи?
– Нет, – отозвался Хагнер твердо.
– Хорошо, – согласился Курт, следя за тем, как мало-помалу меркнет пламенное отражение в зрачках и ореховый оттенок медленно растворяется в серых глазах. – Я иного от тебя и не ждал. В таком случае просто возьми себя в руки. Рассуди здраво. Осознай: прошло слишком много времени, чтобы продолжать верить в то, что обращение началось и продолжается. С тобой ничего не происходит. Просто привычка. Слышал ведь, что это наша вторая натура; в твоем случае это утверждение даже слегка тянет на анекдот. Просто перестань забивать этим мысли, и все закончится.
– Не думаю, что это так просто…
– Заметь, – призвал Курт, позволив себе пропустить в голос чуть легкомысленности, – в горле уже не хрипит. Руки расслабились. Вижу, дыхание идет ровно. Поверь, если сейчас Бруно подкрадется со спины и внезапно воткнет тебе иглу чуть ниже этой самой спины – остатки твоей боли улетучатся в тот же миг. Разум перекинется на другое, и тело ему подчинится. Испытаем на практике?
– Благодарю, – с принужденной улыбкой откликнулся Хагнер, снова глубоко вобрав в себя воздух. – Думаю, я обойдусь вашей теорией.
– Все в порядке, Макс, – настоятельно сказал Курт. – Подумай сам – ведь эти побрякушки мы с Яном навесили на тебя не наобум, мы ведь знали, что делали. Напомню: такое количество железа препятствует изменению даже тех, кто всеми силами пытается его осуществить, кто всей душою этого хочет. Но ты – не хочешь; по крайней мере, сегодня и сейчас. Так?
– Так, – подтвердил Хагнер, на миг утомленно прикрыв глаза, и когда поднялись веки, ничто в них уже не напоминало о пробуждавшемся минуту назад звере. – Не хочу.
– А это лишнее обстоятельство в твою пользу, – кивнул Курт. – По логике вещей, это должно, напротив, облегчить твое состояние. Логично?
– Логично, – согласился парнишка уже почти спокойно.
– Знаешь, что говорил мне мой инструктор, Макс? «Тело – лишь одежда для духа, и не твоим штанам указывать тебе, что делать». Довольно точное определение, не находишь?..
– Нельзя не согласиться, – признал тот, вновь переведя дыхание, и, зажмурясь, встряхнул головой, проведя ладонью по покрывшемуся испариной лбу.
– Как себя чувствуешь? – поинтересовался Курт, выждав несколько мгновений молчания, и Хагнер, снова открыв глаза, медленно кивнул:
– Нормально. Только кости все равно ломит.
– Это пройдет через минуту-другую, – уверенно проговорил Курт, и парнишка недоверчиво уточнил, бросив короткий взгляд исподлобья:
– Да? Откуда вы знаете, майстер Гессе, если я первый, над кем вы ставите подобный опыт?
– Это тоже логично, Макс, а против логики, как мы выяснили только что, не попрешь.
Если Хагнер и намеревался возразить, невысказанные слова остались в небытии – из рыдающей метели донесся внезапный вой, близкий, явственно различимый до каждой ноты, от самой низкой до самой высокой, звенящей.
– А те как раз закончили, – констатировал Ван Ален, осторожно отстранив Марию к столу и почти насильно усадив. – По крайней мере, вожак… Любопытно, для чего он воет сегодня? Ведь стая уже здесь.
– Предупреждение, – негромко пояснил Хагнер. – «Эй, людишки, я иду. Готовьтесь умереть».
– Ты… – пробормотал Карл Штефан почти с благоговейным испугом, – ты… понимаешь, что он… говорит?
– Нет, – передернул плечами тот, одарив парня насмешливым взглядом. – Просто это логично.
– Я так понимаю – ты в порядке? – снова уточнил Курт. – Как состояние?
– Терпимо.
– Стало быть, так, – чуть повысил голос он, вышагав на середину зала и одарив каждого красноречивым взглядом. – Как видим, угрозы внутри более не существует, все внимание на опасность снаружи. Сегодня, думаю, они тянуть не станут, и вскоре надо быть готовыми к атаке. Остался последний штрих в нашей обороне; поспешим. Тот, кто не в силах помочь, – обратившись поочередно к трактирщице и притихшей бледной Марии, продолжил он, – не мешает. Не бегает по залу, не визжит на ухо, не виснет на наших шеях и не цепляется за руки. Указания мои и Яна исполняются быстро и четко, без обсуждений и возражений. Особенно это касается некоторых, Феликс. Это – понятно?
– Ведь я уже сказал, я сделаю все, что в моих силах, и…
– Надеюсь. Альфред? Встряхнись. Не знаю, кто из них убил Вольфа, но сегодня будет хорошая возможность свести счеты. Карл? Держи себя в руках. Страшно здесь не одному тебе. Элиас? Нам с вами сегодня смотреть друг другу за спину. Без обид?
– Ведь я уже покаялся, майстер инквизитор, – с неровной, натянутой усмешкой отозвался фон Зайденберг. – Я в вашем распоряжении. Командуйте.
– Что ж, – кивнул он, коротко переглянувшись с Ван Аленом. – Коли так – по местам.
Глава 15
В предсказаниях, касающихся неприятностей, он промахивался редко, это Курт знал и до сей ночи, а потому донесшиеся уже через несколько минут удары в дверь черного хода воспринял как нечто само собой разумеющееся.
– Ну, погнали, – выдохнул Ван Ален, снимая ставню с одной из бойниц, и в лицо ему устремился морозный поток. – Эй, а метель стихает, – отметил он с напускным весельем, перейдя ко второму проему. – Ветер все тот же, а снега поубавилось; видно хреново, но все ж лучше, чем вчерашней ночью. Любопытно, чьи именно молитвы помогли?
– Не отвлекаться, – скомандовал Курт, когда при очередном, особенно оглушительном ударе присутствующие обернулись в сторону кухни, напрягшись и побледнев. – Вторую дверь исключаем из внимания – сквозь нее не пробиться. По крайней мере, в ближайшие несколько часов.
– Думаю, и они это поймут, – согласился фон Зайденберг. – Сделают несколько попыток, осознают, что внутри теперь укрепление, и перенесут все внимание на главный вход.
– А вот и они, – с мрачным удовлетворением отметил охотник, отступив в сторону от бойницы, и, всмотревшись в темноту, окликнул: – Молот Ведьм! Думаю, тебе стоит на это посмотреть.
– Что там? – опасливо уточнил трактирщик; Курт отмахнулся, молча повелев не лезть, и взбежал по лестнице к бойницам, так же прижавшись к стене и выглянув наружу.
Метель и вправду стихала; вихрь по-прежнему носился вокруг, взвивая снежинки круговоротами, но сама буря утратила значительную часть своей силы, да и снег не валил такой непроницаемой стеной, как прежде – просто ветер подхватывал сухую морозную крупу с вершин сугробов, вздымая ее в стылый воздух. Две бойницы бросали в ночь узкие светлые пятна, не озаряя подступов, и видно было немногим лучше, чем прежде; идея вывесить наружу фонарь, высказанная фон Зайденбергом, была отринута как бессмысленная – нападающие разнесли бы его на куски первым делом, и высота, если судить по произошедшему с Вольфом, не имела бы значения. Мрак по-прежнему окружал трактир со всех сторон, однако сегодня Курт сумел распознать в отдалении те самые темные силуэты, похожие на отощалых за зиму хозяев леса.
– Предположи, что это за штука, – предложил Ван Ален; он молча передернул плечами.
Оборотни не приближались вплотную к двери – мялись в стороне, перерыкиваясь, перетаптываясь, словно пытаясь выстроиться в какое-то задуманное подобие порядка, и кроме четко видимого колоссального бревна в лапах двоих, во тьме различалось нечто прямоугольное, похожее на погубленную столешницу у задней двери трактира.
– Больше всего, – ответил Курт, когда огромные тела сдвинулись, наконец, чуть ближе, – это напоминает створу ворот конюшни. И не испытаю ни малейшего удивления, если это она и окажется.
– Что там такое? – снова окликнул снизу трактирщик, и он пояснил, не оборачиваясь:
– Не только мы подготовились: на сей раз они соорудили таран по всем правилам, с щитом, закрывающим от ударов сверху.
– Римская, мать ее, черепаха в исполнении вервольфов, – покривился Ван Ален. – Жаль, видимость такая паршивая – подобное зрелище, думаю, еще раз повидать не случится… А папаша, заметь, снова сидит в сторонке и не высовывается.
– Это логично. От него тут толку мало. Хочу обратить внимание на другое: стая, судя по всему, подчиняется ему беспрекословно, если уж после вчерашнего они согласились снова лезть под огонь. Любопытно узнать, какие причины имеет под собою такое послушание. Важен ли и им будущий преемник так же, как ему, а стало быть – нужен ли таким существам вожак вообще и дает ли какие-то преимущества? Или сие явление нетипичное, и лишь наш приятель сумел взять своих сородичей в такие ежовые рукавицы…
– Сдается мне, если тебя изловит свирепый малефик-людоед и начнет подрумянивать на сковороде, ты станешь интересоваться у него, по какой причине он избрал именно тот, а не иной рецепт, – буркнул охотник и, умолкнув, замер, вслушиваясь.
– Оставили заднюю дверь в покое, – сообщил Бруно, явившийся из недр коридора второго этажа; тот удовлетворенно кивнул:
– Отлично. Стало быть, теперь вся эта братия соберется здесь.
– Но не могут же они не понимать, что мы готовим им отпор? – с опаской поинтересовался Альфред Велле. – Неужто станут подставляться снова? Положим, те твари невеликого ума, но вожак?
– А кто сказал, что он гений? – передернул плечами Ван Ален, наблюдая за тем, как из темноты выдвигается вторая группа – та, что отступилась от двери черного хода. – Может, нам повезло, и он идиот.
– Он не знает, что теперь мы лучше вооружены. А кроме того, у него нет выбора. Точнее – есть, – сам себя поправил Курт. – Плюнуть на все, развернуться и уйти, но этот вариант он, судя по всему, не рассматривает; что меня, правду сказать, особенно не удивляет. Вижу лишь зримое подтверждение услышанного мною: за свое потомство ликантропы готовы на все.
– Кстати, о потомстве, – заметил Карл Штефан многозначительно. – Зверь, быть может, с нами говорить сейчас и не в состоянии, но понимать-то он понимает, что творится вокруг него? Пригрозить ему, что пустим его обожаемого наследника под нож… Без обид, парень, – оговорился он, обратившись к хмурому Хагнеру. – Не восприми как личное.
– Какие обиды, – согласился тот сухо.
– И чего ты собрался потребовать? – уточнил Курт. – Чтобы он, в самом деле, ушел? Чтобы отозвал стаю? Чтобы дал нам уйти? Ты всерьез полагаешь, что он исполнит хоть одно из твоих требований?
– Нет, но…
– Тогда умолкни и не лезь с пустыми идеями.
– Почему ты не стреляешь сейчас? – нервно теребя подол платья, спросила Мария Дишер. – Ведь ты их видишь, и недалеко, почему не стреляешь в них?
– Слишком сильный ветер, – отозвался Ван Ален с неудовольствием. – А лук дерьмо. Не дотянет… Видел? – уточнил охотник, понизив голос, и Курт молча кивнул.
Уже привыкшие к темноте глаза уловили другой силуэт, на миг возникший из чуть утихшей метели подле высоких теней; очередной порыв ветра заглушил звуки, однако и без того было ясно, что происходит.
– Принял доклад, – констатировал Курт. – Похоже, они и в самом деле способны как-то изъясняться…
– Начали, – оборвал охотник, и он умолк, видя уже и сам, как тронулась вперед первая группа осаждающих.
– Бруно, – позвал Курт, не оборачиваясь. – К делу.
Они двигались нескладно и неслаженно, утопая по колено в снегу, и невиданные звери с бревном в лапах, коих прикрывали их сородичи, несущие над головами деревянный щит, смотрелись бы потешно в иных обстоятельствах. Вторая группа, что прежде пыталась одолеть запасную дверь, мялась в стороне, и за их спинами порою можно было увидеть выступающую на мгновение из темноты тушу исполинского древнего волка.
Помощник, поднявшись на галерею, осторожно поставил на пол подле бойниц два горшка с маслом, приняв от сосредоточенного насупленного торговца еще два и установив рядом. Карл Штефан, уже бледный от испуга, как смерть, переминался в двух шагах позади, держа наготове сооруженные днем короткие факелы и избегая смотреть наружу, и когда Бруно забрал их, кивком головы велев обоим убираться, исполнил указание с видимым облегчением.
– Не спеши, дай подойти, – порекомендовал охотник, понизив голос, будто боясь, что существа внизу могут услышать его; Курт отмахнулся:
– Знаю. Не психуй.
Последние звуки его слов потонули в грохоте дерева, Мария взвизгнула, Карл Штефан грязно и пронзительно ругнулся, попятившись от содрогнувшейся двери.
– Чего же вы ждете! – выкрикнул трактирщик, перекрывая звуки тарана, и Ван Ален раздраженно бросил, не оборачиваясь:
– Твоей команды, наверно?
– Готов? – уточнил Курт и, увидев молчаливый кивок помощника, поднял с пола два наполненных маслом вместилища.
Целиться на этот раз было намного легче – поредевшая снежная взвесь уже не застила так глаза, ветер дул мимо бойниц, да и попасть в огромный прямоугольник прямо под проемами было куда проще, нежели в невидимые во мраке темные тела. В прикрывавший нападающих щит оба сосуда ударили почти разом, разлетевшись в куски, и пламя упавших следом факелов разлилось по промаслившейся древесине огненными ручьями. Снизу донесся отчаянный рык, удары в дверь на несколько мгновений стихли, под горящим кровом обозначилось видимое смятение, однако отступления не произошло: из-за пределов видимости докатился не определимый словами звук, не то рычание, не то вой, и таран вновь заколотил в доски, кажется, с еще большим усердием.
– Невероятно, – зло выговорил Ван Ален, накладывая стрелу, и, щурясь, всмотрелся в рассеченную пламенем темноту. – Эти твари боятся огня панически. Что же этот гад сумел с ними сделать, что они воют со страху, но повинуются?
– Сейчас они узнают, что у нас есть стрелковое оружие; не лупи наугад, – предупредил Курт, и охотник отмахнулся одним плечом:
– Не каркай под руку.
Бойницы поднимались прямо над дверью, и из-под горящего щита были видны лишь ноги одного из оборотней почти по колено в снегу. Ван Ален прицелился, помедлил, не дотянув тетиву до конца, и, подумав, приподнял лук чуть выше.
– Да стреляйте же! – не выдержал торговец снизу, и охотник, не оборачиваясь, угрожающе пообещал:
– Я сейчас кое-куда выстрелю, Феликс, если не заткнешься.
Согнувшееся древко жалобно скрипнуло, и на миг Курт всерьез испугался того, что пересохшее дерево, невзирая на все ухищрения, впрямь не выдержит нагрузки. Тетива звонко ударила в полосу кожи, защищавшую сустав, стрела врезалась в колено оборотня, и ледяной воздух, пропитанный снегом, пронзил истошный рев, похожий на рыдание. Зверь пошатнулся, выпустив щит, и кувыркнулся в сугроб у порога, совершенно по-человечески схватившись за рану и пытаясь выдернуть засевшую в теле стрелу. Горящий щит поколебался, сползая на сторону, и рухнул рядом, открыв взорам три мохнатых туши, на миг оцепеневшие в оторопи.
– Сезон открыт, – удовлетворенно объявил Ван Ален, накладывая вторую стрелу.
– Amen, – подтвердил Курт и, не дожидаясь следующего выстрела, один за другим швырнул в застывшие под бойницами тела оставшиеся два сосуда, отскочив в сторону, когда помощник метнул вслед факелы.
Ревущий вопль перекрыл свист ветра и подвывания раненого, и если вожак вновь пытался призвать своих подданных к порядку, его никто не услышал. В свете медленно гаснущего в сугробе деревянного щита и горящей шерсти стало явственно различимо всё на несколько шагов вокруг, и теперь Ван Ален стрелял, уже почти не выцеливая. Две стрелы вошли в разверстую пасть раненого, одна прошила насквозь горло мечущегося в огне зверя у самого порога; еще две унеслись вдогонку пустившимся в бегство. Оборотень со стрелой в шее, запнувшись, упал, наполовину сбив с себя пламя, вскочил и снова бросился прочь уже на всех четырех, неуклюже, но вполне резво.
– Куд-да, тварь… – ожесточенно прошипел Ван Ален, и пущенная вслед стрела, угодившая в спину, бросила зверя наземь.
Тот кувыркнулся, перевернувшись через голову, повалился в снег, утопнув в нем мордой, и второй выстрел, в затылок, не дал ему подняться снова. Вой ветра, перемешанный со звериным воем, резал слух, удаляясь и затихая, ему отзывались ржание и грохот копыт из дальней кладовой, где бунтовала доведенная до бешенства затворничеством и близким волчьим запахом вороная кобыла; в какой-то миг сквозь эту какофонию прорвался узнаваемый голос вожака, однако достиг ли он нужной ему цели, осталось неизвестным. Вдали, в темноте, еще раз мелькнули темные силуэты, чей-то визг пронзил стылый воздух, и наступила тишина, по-прежнему нарушаемая только свистом бури в трубе и пустых кронах близких деревьев. Покосившаяся в сугробе створа конюшенных ворот, почти уже погасшая, озаряла трепещущим на ветру пламенем два неподвижных тела у порога.
– Тишина… – недоверчиво пробормотал трактирщик. – Тишина! Они сбежали?
– Отступили, – уточнил Ван Ален, бросив последний взгляд наружу, и тщательно прощупал обмотанное пенькой древко лука. – Но мы уложили двоих.
Карл Штефан издал звук, не похожий ни на что, однако совершенно явно выражающий крайнюю степень ликования; охотник поморщился.
– Остались еще пятеро, – вместо него высказал фон Зайденберг. – Торжествовать рано.
– А вам надо все испортить, да? – отозвался неудачливый любовник, лишь чуть сбавив голос. – Мы бьем их!
– «Мы пахали», – сказала муха, сидящая на шее у вола, идущего с поля, – буркнул Ван Ален, отступив от бойницы. – Будь у меня нормальный лук, за это время я перестрелял бы всех. Двое – результат неплохой, учитывая наше вооружение, однако довольно паршивый в целом. И, кстати, у конюшни осталось еще полдвери; хотя, как показала практика, от этого их щита пользы больше нам, чем им… Однако теперь они знают, чего можно ждать от нас.
– Но остальные ранены, – возразил трактирщик неуверенно; Бруно вздохнул:
– Лишь двое. Ранены, но все же живы. Даже если учесть, что они обожжены и поражены железом, это невеликое достижение: им не обязательно дожидаться, пока наступит полное исцеление, драться можно и раненым. Люди это могут, отчего бы не суметь и им?.. Думаю, их вожак иного и не примет.
– Он спешит, – кивнул охотник. – Предпоследняя ночь; даже если Молот Ведьм прав в своих предположениях, и сам он вправду способен менять облик по желанию, все же послезавтра он лишится своей тупой, но сильной армии. Сейчас он перегруппирует их или раздаст какие-то особые указания, приняв во внимание все увиденное, и повторит попытку. Посему не расслабляйтесь.
– Господи, – проронил вдруг помощник упавшим голосом. – Что это…
– Что? – насторожился Ван Ален и, проследив его взгляд, остановившийся на убитых снаружи, передернул плечами: – Ах, это. Это всегда с ними происходит, как я уже упоминал, если смерть наступила не мгновенно.
Тела оборотней, уже припорошенные снегом, содрогались, точно уже после гибели, вот так запоздало, их вдруг начали сотрясать конвульсии. Лапа того, что лежал ближе, дернулась, будто он вознамерился упереться ею в заледенелую землю и подняться, скрюченные пальцы с огромными кривыми когтями распрямились, и опаленная шерсть на глазах исчезла, не втянувшись снова в тело, как то Курт наблюдал минувшей ночью, а осыпавшись и словно растворившись в снегу. На поверхности, покрываясь белой крупой, осталась лежать рука – испещренная пятнами ожогов и потемневшей кровью рука человека.
– Что вы там видите? – тихо спросил Хагнер; Курт промолчал, не зная, что ответить, и за спиной скрипнула скамья и зазвучали шаги – парнишка поднялся и направился к лестнице.
– Не стоит тебе этого видеть, Макс, – наставительно сказал Бруно. – Вернись.
– Думаю, именно мне и стоит, – возразил тот решительно и, поднявшись, остановился рядом, глядя вниз угрюмым сумрачным взглядом.
Человеческая рука все так же лежала на снегу, уже не шевелясь, но тело по-прежнему дрожало, словно в судорогах, и что-то под тонким снежным покровом шевелилось и перекатывалось, точно внутри вместо костей и мышц возникли неведомые маленькие существа, переползавшие взад и вперед под кожей. Второй зверь, смотрящий в небо остекленевшим взглядом, дернул пастью, и сомкнувшиеся челюсти перекусили пронзившие его стрелы; бурая морда точно скорчила гримасу, и вытянувшиеся челюсти с хрустом съежились, облезая и обнажая темную кожу. На обезображенное лицо, так и не достигшее человеческого облика, Хагнер смотрел, не отрываясь, не говоря ни слова, не двигаясь, лишь дернув плечом, когда Бруно попытался отстранить его от бойницы. Мертвые словно никак не могли решить, какое же обличье им надлежит принять, и останки двух существ в снегу корчились и изменялись, не умея довести преображение до конца. Сквозь все гуще укрывавший тела снег виделось, как части безжизненных тел, так и не сумевшие обрести даже подобие человеческих, опадают, сплющиваясь, точно бы тая, растекаясь в грязные лужи, тут же замерзающие на пронзительном февральском холоде. Спустя долгие две минуты у порога одинокого трактира остались лежать пара рук, голова с недочеловеческим лицом, мешанина внутренностей и еще что-то, чего разглядеть уже было невозможно в побуревшем снегу и мерзкой темной жиже.
– Так значит, – вымолвил, наконец, Хагнер, – вот как я буду выглядеть после смерти.
– Не значит, – нехотя возразил Ван Ален, не глядя на него. – Для начала – ты другого типа. Вы… умираете иначе. И к тому же, если смерть естественная…
– Мне, думаю, это не грозит, учитывая обещанное мне будущее.
– В любом случае, сейчас это не самая важная тема для обсуждения, – с заметной поспешностью произнес охотник, потянув Хагнера за локоть и оттолкнув от бойницы. – И не на что здесь с таким тщанием пялиться. Сбегай-ка лучше к тому окошку в комнате и посмотри, что творится у задней двери – ну как они задумали провернуть там какую-нибудь пакость, пока мы здесь точим лясы.
– Так ведь вы же сказали, что черный ход защищен, – настороженно возразил торговец, и Хагнер тяжело усмехнулся, отходя от проемов:
– Просто он хочет, чтобы я ушел и не видел того, что вижу.
– Однако пойди и взгляни, – подтвердил Курт, пытаясь разглядеть шевеление в темноте и не видя ничего. – Все же мало ли. Только в окно не высовывайся.
– Парень в большей безопасности, чем все мы вместе взятые, – заметил охотник, когда Хагнер ушел; Курт кивнул:
Читать бесплатно другие книги:
