Маримба! Терентьева Наталия
– Не читаю. Не знаю, что со мной. Не понимаю. Может, потом поймем…
Потом мы поняли. А тогда я была практически уверена, что слышу из будущего какие-то сигналы об авиакатастрофе, только не разбираю, какие. Когда нам ехать? На чем?
За полчаса до того времени, когда Лена должна была ехать за билетами, я начала слать ей сообщения. «Лен, позвони мне». «Лен, подожди, не покупай билеты». «Лен, позвони, прежде чем покупать билеты»… Ее телефон не отвечал. Лена – синхронный переводчик, очень нервное и ответственное занятие, и на время работы она всегда выключает телефон.
– Ой, что-то, Катюня, мне так тревожно…
– Мамуль, тебе тревожно уже две недели!
– Ну да… Ох…
И правда, моя тревога достигла такого предела, что я просто не могла нормально сидеть, читать на пляже. Ничего не вижу в журнале. Ничего не понимаю. «Лагранжевы когерентные структуры могут стать чем-то большим, чем просто средство для ретроспективного анализа…» О чем я сейчас прочитала? Из какой области это вообще?
И тут позвонила Лена:
– Я купила билеты! Прыгай!
– Спасибо… На какое?
– На какое ты просила, ты же писала вчера вечером, – на другой рейс. Все хорошо? У тебя все хорошо?
– У меня все хорошо, только я… Да, хорошо, спасибо. А их можно сдать?
– Сда-ать? – Лена засмеялась. – Ну, наверно, можно. Позвони, если что, я сдам. А так я тебе их в электронном виде перешлю. Да?
– Да, спасибо…
Я нажала отбой и разрыдалась.
– Мам, мам, ты что?
– Не знаю, нервы сдали…
– Мам, я с зимы не видела, чтобы ты плакала, с нашей черной зимы…
– Да не обращай внимания… Просто… Просто не надо нам лететь четырнадцатого!
– Ну не надо, не полетим, не переживай только, мам! Не полетим!
На мое счастье, резко налетела туча, мы всё же успели бегом искупаться и даже домчаться до номера, пока не началась гроза.
– Мам, гроза быстро пройдет, не волнуйся! – сказала Катька, решительно откусывая край нежной розовой грудинки. – Будешь мне такую свинину в Москве делать?
– Буду, если мне из Литвы привезут свинью, которая веселилась, когда ее закалывали. Не подавись. Только я насчет грозы не волнуюсь… – Я взглянула на голодную Катьку, которая с ужасом смотрела то на окно, где в черно-фиолетовом небе били огромные фантастические молнии, то на кусок сочной свинины, которая еще недавно была веселым литовским поросенком, с пятачком, со смышлеными глазками… У Катьки воображение получше моего… – Давай пересядь спиной к окну, ничего там хорошего сейчас нет. И ешь спокойно.
Уговоры были уже бесполезны. Поросенка она представила слишком красочно, свинину отодвинула от себя подальше, жевала теперь, давясь, огурцы, заедая хлебом. И то и дело поворачивалась к огромному окну, которое в хорошую погоду открывается целиком, делая из нашего номера практически веранду. За окном было по-прежнему черным-черно, бушевала гроза, и где-то совсем рядом пренеприятно били молнии.
– Вчера ночью дом загорелся какой-то, я слышала… – проговорила Катька.
– У нас громоотвод, ты что! Здесь все современное, хоть и постройка начала двадцатого века. Ремонт европейский был, не переживай.
Катька задумчиво кивнула.
– Гроза ведь долго не бывает, правда, мам?
– Конечно. Я думаю, духовой концерт не отменят.
Сегодня был последний концерт в парке. Последняя суббота. Лена взяла билеты на среду. То есть в следующий четверг мы на концерт уже не попадали.
– Думаешь, не отменят?
– Нет, конечно. Они же посмотрели прогноз. После грозы всегда бывает солнце.
– Хорошо…
Про мальчика-маримбиста мы больше не вспоминали. Катька ни разу о нем не заговаривала. Только очень ответственно относилась к посещению духовых концертов в парке.
– Может, все-таки напишешь ему в «Фейсбуке», что нам понравилось его сольное выступление во Дворце?
– Напишу, а зачем? – пожала она плечами.
– Человеку будет приятно. Представь, что тебе бы написали после какого-то твоего сольного выступления…
– А ты думаешь, он есть в «Фейсбуке»?
– Давно бы проверила!
– Да ну, неохота! – неискренне сказала Катька и тут же полезла за планшетом. – И связи опять нет…
– Пойдем в клуб «Рамибе», там Wi-Fi на улице, как раз на свежем воздухе посидим, подышим после грозы…
Катька с сомнением посмотрела в окно.
– А она когда-нибудь закончится?
– Когда-нибудь – закончится.
Гроза закончилась. До концерта оставалось полчаса.
– Будет концерт в парке? – с надеждой спрашивала Катька.
– Конечно, будет! – уверяла ее я.
Вместе с нами на поляну к ротонде пришли еще человек сто – сто пятьдесят. Обычно зрителей бывает даже больше. Но музыканты так и не появились. Мы подождали-подождали и отправились гулять.
– Какой потрясающий воздух!.. – Я втянула носом свежий до резкости воздух. Сосны, сосны, рядом море, озон после грозы.
– Мам… – Катька вдруг остановилась. – Ты слышишь?
– Нет, а что?
– Ну послушай… Нет, сейчас ничего не слышно.
– А что должно быть слышно?
– Они играют где-то…
– Кто?.. – машинально спросила я, в тот же момент поняв, что имеет в виду Катька. «Они» – это они. Музыканты, которые не пришли на концерт, потому что весь день был дождь. А точнее, один музыкант, который очень интересует Катьку. – Нет, я не слышу.
– Хорошо, – кивнула Катька. – Я брежу. У меня слуховые галлюцинации. Пошли. Вот! Мам, ну неужели ты не слышишь?
Я прислушалась.
– Да, точно.
– Побежали обратно!
– Кать… – остановила я ее. – Спокойно иди. Я точно не побегу. Ты иди вперед, но не беги.
– Хорошо! – Катька легко подхватилась и стремительно понеслась на своих длинных, хорошо тренированных на танцах ножках. Быстрая трепетная лань, моя маленькая еще Катька.
Я тоже пошла к ротонде. То слыша звуки оркестра, то нет. Я не успела дойти до поляны, как мне навстречу вышла разочарованная Катька.
– Никого нет! – развела она руками. – Обман слуха.
– Да нет. Я слышу то и дело, как они играют.
– Да! Вот опять! Пошли!
– Куда, Катюнь? – осторожно спросила я, придерживая ее за руку.
– Поищем их!
– Поищем? – Я с сомнением посмотрела на дочь. – Ты уверена?
– Да!
– Ну пойдем… В принципе все равно, где гулять…
Катька рванулась было в прыжке вперед, но я крепко сжала ей руку.
– Нет уж, совсем сходить с ума не будем, ага?
– Ага… – вздохнула Катька. – Что, как английские леди пойдем?
– Как русские дворянки! У которых сгорело имение… Шагай давай вперед. Ну уж носиться по улицам с вытаращенными глазами точно не будем.
– Последний концерт сегодня, мам…
Катька чуть не плакала, я это видела точно. Чуть. Глаза намокли, но слезы не покатились, удержались. Я давно научила ее – голову поднять, в небо посмотреть, о вечном подумать. Или хотя бы просто сильно запрокинуть голову – помогает, слезы вкатываются обратно.
– Что, ты так хотела его увидеть перед отъездом?
Катька резко тряхнула головой, и две крупные слезы капнули на рукав ее курточки.
– Хорошо, не говори.
Я не могу видеть плачущих глаз своей любимой, любимейшей, веселой девочки, в которой всегда горит яркий, теплый, счастливый огонь жизни.
– Катюня, мы… останемся до следующей пятницы.
– Ма-ам!.. – подпрыгнула Катька. – Правда?
– Останемся. И будет еще один концерт. В четверг. Только прогноз давай посмотрим. И папа как раз нас в субботу утром встретит, на вокзале, ему до Белорусского пять минут от дома. На поезде поедем. Всем сестрам по серьгам.
– Прогноз – хороший! – радостно засмеялась Катька. – Я смотрела уже! На всякий случай, просто так! Мам… – она обняла меня. – Ты меня так любишь, да?
– Да. И к тому времени, когда я соберусь умирать, у тебя должен быть любящий муж…
– И трое детей, – договорила Катька. – Мам, не начинай, пожалуйста!
– Ладно, – вздохнула я. – Вот сначала твой отец из меня веревки вил, теперь ты.
– Мам… – Катька покрепче прижалась ко мне. – Тебе тоже полезно морем подышать, побездельничать, поспать по утрам подольше…
– Да. Хорошо. Пошли сочинять ему письмо в «Фейсбуке».
– А это удобно? Я имею в виду – прилично?
– Прилично, прилично. Ты же не будешь ему свои фотографии в голом виде присылать, правда?
– У меня нет таких фотографий, мам…
– Тем более. А похвалить, что хорошо играл, – ничего в этом зазорного нет. А там посмотрим.
Может, лучше бы у моей Катьки были фотографии в голом виде, и она бы умела расставлять нужных мальчиков по местам? Чтобы каждый знал свое место и не пикал и не вякал? Но это была бы какая-то другая Катька и у другой мамы, не у меня.
– А билеты, мам?
– Сдадим. Половину денег вернем. Не так много потеряем. Ничего, переживем как-нибудь. Я сейчас позвоню Лене. Ерунда. Это все суета сует, Катюня.
В высокую ценность любви я не перестала верить даже после тяжелого, многолетнего расставания с Катькиным папой, когда отрывала его, отрезала, откорябывала от себя. И никак, никак не могла начать жить без него. С ним было все не ладно. А вот без него – просто никак. И когда любовь прошла совсем, окончательно, ничего от нее не осталось, когда перестало болеть, вот тогда я стала спокойно и с приятным даже чувством говорить: «Я так любила Данилевского». И желаю своей дочери такой любви? Нет! Нет, конечно. Я желаю ей счастливой любви и хорошей семьи. И учу глупостям. Написать мальчику, который ей понравился. К ее папе я тоже когда-то сама подошла. Потому что полюбила его мгновенно, безумно, на много лет. Попала в поле его обаяния, не знаю, как называется это поле, в котором мне пятнадцать лет было хорошо, а без которого было пусто, плохо, тягостно. Но я не могу научить ничему другому, кроме того, что знаю сама. Даже если то, что я знаю, – неправда.
– Мам, мам, он мне послал запрос в друзья! – Катька разбудила меня утром. Редкий случай, что она проснулась первой.
Другая реальность. Другой смысл имеют слова.
«Друзья».
– Сколько у него друзей в Сети?
Катька что-то ответила, мне послышалось «двадцать семь»…
– Хорошо… Это нормально.
На самом деле у него оказалось пятьсот восемь друзей в Сети, но я это поняла гораздо позже.
– Здорово… Давай я спрошу у Аушры, она должна знать, это же одна деревня, все про всех всё знают…
– Что спросишь, мам?
– Есть ли у него девушка…
– Лео? Это же такой чудесный мальчик! Просто прекрасный! Как я рада, как я рада! – запричитала, улыбаясь, Аушра. – Я отлично знаю его родителей. И, представь, – зашептала она, предвосхищая мой вопрос, – у него девушки нет!
– Точно?
– Да точно! Он учится в Вильнюсе, ему сейчас не до этого…
Я с сомнением посмотрела на свою приятельницу.
– Одно другому не мешает вообще-то…
Она засмеялась.
– Ну мешает – не мешает, а девушки у него нет. Ой, приглашайте на свадьбу, приглашайте на свадьбу…
Я тоже засмеялась.
– Какая нам свадьба – Катьке еще не исполнилось четырнадцать.
– Я смотрю на нее, мне кажется – шестнадцать! Она такая взрослая…
– Катька повзрослела резко в этом году. Тяжелые были осень, зима. Она меня поддерживала, когда мама… Ну ты знаешь…
Аушра сочувственно погладила меня по плечу.
– Да, наши мамы уходят, одна за одной. Твоя – быстро. Моя – долго.
Мы посмотрели друг на друга, плакать не стали, но уже не смеялись.
– Вот она и повзрослела.
– Да. Хорошо, я расскажу его маме, какая Катька чудесная девочка, как она поет… У них же очень музыкальная семья.
Я слегка удивилась такому серьезному подходу Аушры, ведь Катька с тем мальчиком даже еще толком не познакомились. Но подумала, что, скорей всего, это фигура вежливости. Ничего она никому не скажет. Вежливость, приветливость и гостеприимство. Не более того.
– Пойдете в костел слушать Норейку?
– Виргилиуса?
– Ты помнишь его, да? Еще народный артист Советского Союза он был когда-то…
Я не стала говорить, что все народные СССР так и остались народными, даже если самого СССР уже нет. Но это, наверное, для нас. Для них это все в прошлом. Уехали все наши звания с нашими же танками.
– А сколько ему лет? Неужели он еще поет?
– Поет, еще как! – подмигнула мне Аушра. – Сходите обязательно. И духовой оркестр там будет…
– В костеле? Духовой оркестр?..
– Ну да, а что такого?
– Без ударников, наверное…
– Все будет, все будет, сходите!
Перед концертом в костеле была служба. Мы пришли пораньше, чтобы занять места. Но все лавочки, на которых католики слушают своего священника, были уже плотно заняты. Мы постояли-постояли, послушали чужую проповедь, вышли на улицу.
– Странное чувство. Вера одна. И не одна. Дело даже не в языке.
– Да… – рассеянно сказала Катька, ненароком оглядываясь.
Ну конечно, во дворе костела появились музыканты в синих пиджачках.
– Пришел? – спросила я.
– Не вижу, – ответила Катька, порозовев.
– Придет, не переживай. Ударные инструменты все стоят, прямо перед алтарем, я видела.
– Я тоже… И маримбу привезли.
– Здорово.
Музыканты смеялись, ели мороженое, несколько человек курили прямо за оградой. Современные католики менее истово относятся к внешней атрибутике своей религии, чем мы, православные христиане. Соблюдают приличия, но…
– Пришел, мам! – Катька взяла меня под руку.
Молодой человек светло и приятно улыбался, разговаривая со своими товарищами по оркестру.
– Приятный мальчик, – пробормотала я. – На папу твоего совершенно не похож, но приятный… Невероятно обаятельный…
– Почему он должен быть похож на папу? – удивилась Катька. – Папа красивый, конечно, но у него… брови косматые… И вообще… он иногда кажется очень восточным человеком…
– А тебе нравятся западные, да?
– Да! – засмеялась Катька. – У меня монгольский генотип не просит восстановления, как у некоторых, ты знаешь.
Знаю. Знаю, о ком говорит Катька. Но думать о нем не хочу. О том, кто по крови является мне очень близким родственником и кто всегда выбирает жен, русских по паспорту, но внешне похожих на девушек из Юго-Восточной Азии. Поюжнее, с островов, где намешаны далекие-далекие от нас расы… Третье веко, крепкие скулы, низкорослые…
– Пошли, встанем в проходе между рядами, поближе. Народу сейчас набьется…
После службы никто не разошелся, все как сидели, так и остались сидеть. Народ набивался и набивался. Когда прихожане, стоящие вокруг нас, опустились на колени, я почувствовала себя неловко. Креститься вместе со всеми мы не крестимся – они же наоборот – в другую сторону – кладут на себя крест, – и уж на колени мы точно вставать в костеле не можем. Кажется… Да и не за чем сегодня… Мы не настолько истово верующие, чтобы все разговоры с Богом вести, приклонив колена, в своем ли храме, в чужом… Мы стояли столбом среди прихожан, которые на ко-ленях просили католического бога о чем-то своем, сокровенном. В боковом приделе показались музыканты. Я кивнула Катьке на Леонарда.
– Веселится, обормот…
Мальчик негромко пересмеивался с другими оркестрантами. Ну и ладно. Может, он не верующий? Отец его, дирижер, слушал спокойно. Гном по имени Зевс… Я одернула себя. Вот так кто-нибудь, влюбившись в Катьку, назовет меня Ведьма по имени Дюймовочка, – мне будет приятно? Я не ведьма, я просто… кое-что понимаю и чувствую, скажем так. Наперед. И на Дюймовочку похожа только в глубине души и на некоторых фотографиях, где не успела приосаниться, вытянуть шею, распрямить плечи и ровно поправить очки. На сильно постаревшую Дюймовочку, давно простившуюся со своим принцем эльфов.
– Эльфов – это не фамилия, – напомнила я Катьке.
Дочка с ужасом посмотрела на меня.
– Не обращай внимания! Это я так, из потока сознания выдернула фразу. Ты так маленькая думала. Что у принца фамилия такая… Эльфов… Скоро концерт начнется.
Катька рассеянно кивнула, ее внимание целиком было поглощено светловолосым, не слишком высоким, обаятельным литовцем. Что за черт! Я понимала, чувствовала это притяжение. Он притягивал меня так же, как ее. Похож на юного Рентгеныча? Да я давно не влюблена в него. Сижу спокойно в стоматологическом кресле, чувствую его близость и не волнуюсь ни капельки. Увлечение прошло лет… девятнадцать назад. Почему тогда? Слишком сильно люблю Катьку, очевидно. Вбираю в себя ее волнения, боль, вот теперь влюбленность. Я отлично ее понимаю.
– Я отлично тебя понимаю, – прошептала я Катьке. – Давай, вставай поближе, а то сейчас нас выметут отсюда.
Народ и правда стал напирать сзади и сбоку. Очень необычный концерт. Знаменитый оперный тенор, в солидном возрасте – семьдесят семь лет – поет живьем в костеле, в сопровождении духового оркестра, да еще с таким экзотическим инструментом, как маримба!
– Понимаешь? – Катька внимательно посмотрела на меня.
– Конечно, – тихо ответила я. – Невероятно обаятельный. Красавцем не назовешь, нос подкачал слегка, но в общем – неотразим.
Катька, слегка улыбаясь, загадочно посматривала на своего избранника. «Это неверный путь! – стучало у меня в голове. – Это те же ошибки! Не нужно выбирать мужчину, пусть он выберет тебя. А ты подумаешь – нужен ли он тебе. И скажешь «да» или «нет»». Но как быть, если так уже произошло? И Катька выбрала себе этого симпатичного мальчика? Для…» Я с сомнением посмотрела на Катьку. Для любви?
– Сколько ему лет, ты не посмотрела в «Фейсбуке»?
Катька опустила глаза.
– Что? Двадцать уже?
Она помотала головой.
– Больше?
Катька кивнула.
– Двадцать два, осенью будет… Мам, ты не представляешь, когда у него день рождения…
– И когда же?
– Между твоим и папиным. День за днем. Папин, его, твой.
– Вот это да!.. Какое удивительное совпадение… Ты серьезно говоришь?
– Да уж куда серьезнее! – вздохнула Катька. – Тоже Весы, как и вы. Интересно, он так же ничего не может выбрать? Двенадцатое, четырнадцатое, на поезде, на самолете.
– Знакомиться с тобой, не знакомиться… – засмеялась я.
Норейка пел просто великолепно. И для своего возраста, и безо всякого возраста вообще. Тенор, прекрасный, свежий, молодой голос. Однажды чуть захрипел внизу, перед тем как взлететь на какую-то невероятную, высокую, прозрачную ноту. Мне показалось, что несколько раз оркестр слегка расходился с певцом. Наверно, как следует не прорепетировали. Кто-то из музыкантов играл насупившись, кто-то очень старался, внимательно следя за каждым движением дирижера. Лео же переходил от одного инструмента к другому, был чрезвычайно занят, ответственен… хорош…
Перед нами просунулся и встал высокий плотный мужчина в ярко-голубом пиджаке, блестящих белых брюках, малиновом шейном платке. Рядом с ним протиснулся, очевидно, его товарищ, постарше, пониже, одетый очень хорошо, но не так ярко. Они негромко переговаривались, я почувствовала явственный запах перегара.
– Во дают! – покачала я головой. – Иностранцы… – проговорила я и сама улыбнулась. В каком смысле иностранцы? Не русские? Вряд ли наши явятся в костел навеселе. Или не литовцы? Тоже не пришли бы с таким перегаром. – На каком языке говорят? – спросила я Катьку.
Та пожала плечами.
– Не слышу.
– А что от них как из винной бочки пахнет, слышишь?
Катька засмеялась.
– А я думаю, что за вонизм… Из кондиционера, что ли, нанесло…
– Ага, из кондиционера, винищем.
Стоящая рядом женщина что-то сказала Катьке. Та удивленно посмотрела на нее, покачала головой.
– Что? – шепотом спросила я.
– Да просит меня вперед подвинуться.
– Туда невозможно подвинуться, – объяснила я женщине. – Там такой аромат, что у меня даже голова закружилась. Люди хорошо закусили перед концертом. Господин вот этот в особенности, товарищ, месье…
Женщина как-то странно посмотрела на меня и улыбнулась. Но говорить ничего не стала. Пестро одетые мужчины вскоре ушли. Дышать стало легче. Норейка пел все бодрее, песни и арии становились все веселее, но музыканты играли довольно напряженно. Кто-то так просто сидел с испуганными глазами. Катька подтолкнула меня:
– Слышишь? Не попали… Он одно поет, они другое играют…
– Да уж слышу…
Почему-то очень запоздало, только после пятого или шестого номера, вышла пожилая дама, ведущая все главные концерты в городке.
– Так задумано? Или опоздала?
Она начала читать по листочку программу концерта. Я взглянула на Катьку. Та слушала так внимательно, будто действительно могла что-то понять в чужом, совсем чужом языке. Так давно разошлись наши языки, что неузнаваемы стали одинаковые слова. Надо специально заниматься, искать корни. А просто так не догадаешься. Это тебе не польский, не чешский, тем более не украинский. Чужой язык. Катька нахмурилась, словно почувствовала мои мысли.
Дама-ведущая тем временем объявила фамилию дирижера. Кто-то сзади засмеялся. Я увидела, как побагровел, от шеи до кончиков коротко стриженных светлых волос, дирижер, Соулюс – я успела посмотреть его имя в афише, наконец, через много лет. Стал интересен сын, и я выяснила, как зовут отца, чей оркестр мне нравится столько лет. Но концерты в парке он ведет сам, никогда себя не объявляет, а афиши про его оркестр мне раньше читать было как-то недосуг.
«Соулюс» – по-литовски «солнце». У литовцев, наверно, у одних в Европе, остались имена, означающие явления природы. «Буря», «гроза», «заря». Непривычно и трогательно. Конечно, он – солнце! Какой же он Гном! И как могла ошибиться ведущая, которая знает его… ну сколько лет? Может, и с самого рождения. В городе – пятнадцать тысяч человек, и уж имя главного дирижера самого главного (и единственного!) оркестра должно быть на слуху…
Лео, стоявший в глубине оркестра, что-то негромко сказал ведущей. Та удивилась, засмеялась и стала, улыбаясь, объяснять публике, что она оговорилась, что фамилия дирижера на самом деле другая…
– Трогательно, – прошептала я Катьке. – Правда?
Та радостно кивнула. Почему? Почему это так трогает? В каждом из нас живет обитатель небольшой деревни, поселка, но кто-то заброшен волею судеб, как мы с Катькой, в чудовищный, бесформенный, не имеющий четких границ, мегаполис. Мы заброшены давно, еще до своего рождения, но нам так близки, так понятны проблемы милого, уютного, маленького городка… Наша собственная родная деревня, московский район Хорошево-Мневники насчитывает на сегодняшний день около полумиллиона жителей. Трудно себя отождествлять с ним, трудно чувствовать родство со всеми обитателями нашего района. А это ведь совсем небольшая часть несчастной, раздувшейся, распухшей, изуродованной за последние десятилетия Москвы, потерявшей привычный облик – и исторический центр, и районы послевоенной застройки изменились до неузнаваемости. Новые районы, расплодившиеся вокруг Москвы, к моему городу имеют мало отношения. Груды, кучи новостроек, набросанных как попало на бывших полях, могли бы возникнуть абсолютно в любом месте. Они не имеют лица. Дома и дома. Где можно есть и спать.