Капля крепкого Блок Лоренс

Глава 12

Когда я уже собрался уходить, Лонерган вызвался проводить меня до крыльца.

— Весь этот район был когда-то ирландским, — сообщил он. — А теперь сюда переехали латиноамериканцы. В основном из Колумбии и Венесуэлы, еще бог знает откуда. Может, из Эквадора. Закрыли много старых пабов. Был такой на углу, назывался «У хулигана», теперь там турагентство для новоприбывших. — Он пожал плечами. — Наверное, они вполне себе ничего, эти новые люди. И не намного хуже нас.

Примерно за квартал до входа в метро я остановился возле одного из недавно открывшихся заведений. Было время ленча, и я зашел, уселся за стойкой бара и заказал кофе с молоком. Молоко они использовали сухое, из жестянки, кофе был сладким и не таким уж и плохим, но мне не понравился, и повторять заказ я не собирался.

Снова задумался о Билле Лонергане и понял, что знал его не слишком хорошо, чтобы делать выводы про то, изменила ли этого человека близость смерти. Ведь вся наша беседа по большей части сводилась к Джеку Эллери, но узнать мне удалось совсем немного. Лонергану не было известно ни одно из имен в списке Джека по Восьмой ступени. Правда, один человек напомнил ему о ком-то другом, что направило разговор совсем в другое русло. Мы рассказывали друг другу о схватках с преступниками, обсуждали коллег из Шестого участка, и я засиделся дольше, чем положено, потому что видел, как ему не хватает общения.

Неподалеку от стойки находился телефон-автомат, и я позвонил Марку Саттенштейну. Нарвался на автоответчик — напрасно потратил четвертак.

Не проблема. В кошельке у меня полно четвертаков.

Поезд, на который я сел в Вулсайд, направлялся к Таймс-сквер, но на станции «Гранд-Сентрал» я сделал пересадку на линию Лексингтон. Сошел на Четырнадцатой улице и попробовал позвонить из другого автомата, но на сей раз успел повесить трубку до того, как включился автоответчик, и сохранил четвертак. Меня все это начало доставать.

Я прошел три квартала к северу, затем еще два — к западу и добрался до пятиэтажного здания красного кирпича с металлической пожарной лестницей, закрепленной в центре фасада. Номер Саттенштейна вместе с телефоном я переписал из списка и, войдя в вестибюль, нашел табличку с его именем рядом с кнопкой звонка в квартиру под номером 3-А.

Я долго жал на кнопку указательным пальцем. Безрезультатно. На каждом этаже находилось по четыре квартиры, и линия А скорее всего должна была находиться прямо, а потом налево. Хотя… черт ее знает, владельцы домов нумеруют квартиры произвольно, а уж названия своим домам дают самые невообразимые. К примеру, владелец этого строения окрестил его «Гулливером», и уж это я знал точно: название было высечено в камне над главным входом.

Я вышел на улицу и, стоя на тротуаре, нашел фронтальное окно квартиры 3-А. Там горел свет, но даже если это была та самая нужная мне квартира, это еще ни о чем не говорило. Я вернулся в вестибюль и позвонил снова. Потом сдался и уже было направился к двери, когда вдруг откашлялся и ожил механический голос домофона. Я застыл на месте, и то, что нечленораздельно произносил некто, находившийся в квартире 3-А, эхом разносилось по лестнице. Я не разобрал ни единого слова.

И я решил ответить соответственно, издал несколько несвязных и непонятных звуков, и на лестничной площадке воцарилось долгое молчание. А затем, как я понял, с большой неохотой этот некто все же нажал на кнопку домофона.

Наверное, район не слишком изменился — на лестничной площадке пахло мышами и вареной капустой. Квартира 3-А оказалась именно там, где я и думал. Я тихо приблизился к двери, отошел в сторонку, вжался в стену и постучал. Нет, я не думал, что он начнет стрелять через дверь. Но, с другой стороны, и Джек, наверное, тоже не ожидал получить две пули в голову.

Затем я услышал шаги, тоже очень тихие, и щелчок — это он отодвинул шторку дверного глазка. Глаза Иуды, так их почему-то еще называют, хотя, хоть убей, не понимал почему. Предательство? Тридцать сребреников?…

Я стоял так, что он не мог в меня попасть, и видеть тоже не мог. Затем достал бумажник, извлек из него старую визитку, где было написано, что я — член Братского ордена полиции. Единственная польза от нее, насколько мне известно, заключалась в том, что визитка могла произвести впечатление на офицера дорожной полиции, остановившего тебя за незначительное нарушение. Затем я представился — Мэтью Скаддер — и поднес визитку к глазку.

— Хотел поговорить с вами о Джеке Эллери. — Я убрал бумажник в карман прежде, чем он успел отворить дверь.

Он был высок — где-то около шести футов плюс два или три дюйма, — широк в плечах, узок в талии и бедрах. Лицо грубое, словно наспех сколоченное, а вот большие карие глаза — в точности как у олененка Бэмби. И казался он не грозным забиякой, а скорее, актером, исполняющим эту роль. Он придерживал дверь левой рукой, а правая была плотно перебинтована. Это отчасти объясняло, почему он так долго открывал дверь.

Он смотрел на меня с испугом и облегчением одновременно, что вполне соответствовало первым его словам:

— А я вас ждал.

Но как, почему? Я же не оставлял ему сообщения. Хотел было что-то сказать, он меня перебил:

— Ну, вас или кого-то вроде вас. Офицера полиции.

Он ждал, что я на это отвечу, но я предпочел промолчать, и тогда он добавил:

— С тех самых пор, как услышал о Джеке.

Я оглядел его еще раз, посмотрел на лицо, перебинтованную руку и все понял.

— Вы тот парень, который его избил.

Глава 13

Не успел он ответить на это, как я убрал визитку, которую показывал в глазок — она свое дело сделала. Я ведь не сказал ему, что являюсь копом, хотя бывали случаи, когда хотелось, чтобы у людей создалось именно такое впечатление. Но мы с ним уже миновали точку, когда я чувствовал себя комфортно, проплывая под синим флагом. И я сообщил, что прежде был офицером полиции, а теперь работаю частным сыщиком, что знал Джека Эллери еще с детства, когда мы с ним проживали в Бронксе.

— Так что вы не обязаны говорить со мной, — добавил я.

Последнее было бы правдой, будь я хоть самим комиссаром полиции. И сообщать об этом было вполне безопасно, поскольку я видел, что он готов говорить. Что очень этого хочет.

Но сперва он пригласил меня войти и чувствовать себя как дома. Его квартира являла собой предшествующую версию жилища Грега Стиллмена на Карнеги-Хилл — до того, как все внутренние стены были ободраны до кирпичной кладки, до того, как паркетный пол был отскоблен добела и приобрел светло-песочный оттенок, до того, как три комнатушки были объединены в одну большую. Вместо этого они оставались спаренными, как железнодорожные вагоны. Дверь вела в крохотную кухню, окно одной жилой комнаты выходило на Восточную Семнадцатую улицу, окно спальни — на другую. Мебель разномастная, куплена на распродажах или принесена с улицы, но здесь эти не сочетающиеся друг с другом предметы не создавали впечатления изысканной эклектики.

Он провел меня в гостиную и указал на кресло с матерчатой обивкой.

— Я как раз собирался выпить чаю, не желаете? Или пиво, если, конечно, предпочитаете.

Я ответил, что с удовольствием выпью чаю.

На стене красовались две афиши шоу в Уитни, обоих артистов я тотчас узнал — Марк Ротко и Эдвард Хоппер. Я по очереди изучал их и продолжал прохаживаться по комнате, но тут он принес чашку чая и поставил передо мной на столик. Сказал, что это «Эрл Грей», на что я ответил — замечательно.

— А афиши, — сказал он, — принесла сюда женщина, с которой я прожил почти два года. А потом вдруг почему-то решила, что она лесбиянка. Прямо как гром среди ясного неба. И ведь далеко не ребенок. Моложе меня, но уже хорошо за тридцать, понимаете? Как можно в таком возрасте вдруг решить, что ты лесбиянка, причем ни с того ни с сего?

— Это происходит сплошь и рядом.

— И с парнями тоже?

— Думаю, с каждым может случиться все, что угодно, — заметил я. — Но чаще такие штуки откалывают почему-то женщины.

Он задумался, затем пожал плечами.

— Так вот, она и оставила здесь эти афиши. «Я с этим покончила, Марк, — сказала она тогда. — Если тебе не нужны, можешь выбросить». А зачем выбрасывать? Смотрятся нормально, я к ним привык. Как вам чай?

— Замечательный.

— Когда-нибудь ломали руку? Вдруг получается, сложно делать самые простые вещи. Даже шнурки еще не научился завязывать. Слава богу, хоть мокасины и домашние тапочки придумали.

— А где это случилось, Марк?

— Да прямо здесь. Он позвонил мне по телефону, сказал, хочет сообщить что-то важное. Мол, нельзя ли ему зайти. Я пробовал заставить его сказать мне все по телефону, потому как парень был из прошлой жизни, понимаете? И я вообще даже толком его не помнил или что мы дружили. И потому решил: пусть уж лучше скажет, что хотел, по телефону, и на том конец. Но нет, он, видите ли, жаждал переговорить лично. Я сказал, что занят, а он ответил, ладно, сам выбирай время, когда тебе удобно, лично его любое время устроит. И я уже хотел послать его куда подальше. «Оставь меня в покое, слышать ничего не хочу», — ну, примерно такими вот словами.

— Но вместо этого разрешили ему прийти, верно?

— Я вдруг подумал: избавиться от этого типа трудней, чем от летней простуды. Уж лучше увидеться с ним ненадолго и покончить с этим. А когда положил трубку, стал думать. Да, когда-то мы с ним были друзьями, и лишь потому, что живу я теперь совсем другой жизнью, где нет места людям, подобным Высокому-Низкому Джеку, это еще не означает, что стоит обращаться с ним так невежливо.

Высокий-Низкий Джек…

— Ну и он приходит. Я сразу замечаю, он стал каким-то другим, словно свет в глазах появился. Я даже немного занервничал. Но ведь прошло много лет, понимаете? Входи, рад тебя видеть, снимай пальто, выпей пивка. Конечно, он сразу отказался от пива. Вам об этом известно?

— Да, он бросил пить, — ответил я.

— Сказал, что был алкоголиком, во что я охотно верю, а ведь прежде молчал на эту тему. Да все мы тогда пили, в молодости! Были веселыми ребятами, тусовались день и ночь, попадали в передряги. Черт побери! Ты вырастаешь, и все меняется. — Он умолк на секунду. — Или ты сам меняешься, или нет. По-всякому бывает. «Ну ладно, не хочешь пива, — говорю я, — тогда, может, по чашке чая?» Но он ничего не хотел. Желал только перейти прямо к делу. Исправить кое-что, хотя выразился по-другому.

— Загладить вину? Исправить ошибки молодости?

— Вот именно. Поправить. Не думаю, что слышал прежде это слово вне контекста, знаешь ли, разве что поправки в конституции. И что надо исправлять. Вам известно, что он натворил? И вообще, о чем шла речь?

— Речь шла о каком-то ограблении, — ответил я. — Будто бы он продал что-то вам, а потом выкрал, во всяком случае, я понял именно так.

Он довольно долго молчал, обдумывая мои слова. А потом сказал:

— Так вот, я был всего лишь передаточным звеном. Никогда не заходил дальше. И меня ни разу не арестовывали. Допустим, вам надо что-то продать, я покупаю это за наличные. Вы хотите что-то купить, ищете товар, и если он у меня имеется, можно совершить сделку. Но все только наличманом, никаких чеков. И вы не спрашиваете, откуда у меня товар. Ну, как всегда, с краденым добром.

— Несколько необычный бизнес для молодого человека.

— Ну, один человек научил меня основам этого ремесла. Когда-нибудь слышали имя: Селиг Вулф? Это мой дядя, младший брат моей матери. Дядя Селиг каждый год покупал себе новую машину, всегда шикарно одевался, в кармане постоянно водились денежки. Ну и всякий раз при встрече совал мне пару баксов: «Вот, держи, Марки, негоже молодому человеку гулять с пустыми карманами». Я окончил школу. Пробавлялся мелкой работенкой, а потом познакомился с Джеком. И мы с ним придумали общий бизнес: врывались в ломбард на Куинс-бульвар, хватали, что плохо лежит, и деру. Вы, конечно, спросите, что мы делали с краденым дерьмом? Так вот, я относил его дяде Селигу. Сперва дядя Селиг устраивал Марку хорошую взбучку, а потом платил неплохие деньги за вещи, которые он ему приносил. А однажды дал один очень дельный совет: «Вот что, Марки, ты, конечно, можешь и дальше вламываться в двери, тыкать в людей стволом и по большей части ходить с пустыми карманами. Но рано или поздно тебя или пристрелят, или упекут за решетку, а что это за жизнь для мальчика моей сестры?» И он посоветовал мне последовать его примеру — покупать и продавать. Усадил его, рассказал и показал, как и что.

— Этим вы дальше и занимались, — кивнул я.

— Да, именно этим. И я никакой не гений, но очень даже наловчился. И приобрел трехкомнатную квартирку с видом на реку на Хейвен-авеню, что в Вашингтон-Хайтс, и еще одну, поменьше, с двумя спальнями, неподалеку от своей лавки. Ну и пошли всякие слухи. И когда я в очередной раз встретился с Джеком, то сказал ему, что у меня теперь другой, свой бизнес. Ну и пару раз он приносил мне краденое добро, а я его сбывал. А однажды появился и спрашивает, нет ли у меня красивого мехового манто. Потому что какая-то девица дала ему понять, чего хочет. У меня оказалось меховое манто, и он его купил. А как-то раз прихожу домой поздно вечером, был в гостях на празднике, и вижу: квартирку мою обнесли. Замки не повреждены, стало быть, кто-то сделал копии с моих ключей. И оказался прав, потому как позже выяснилось, что он делал… как их там, эти свои долбаные записи об исправлении, о том, чтобы загладить вину. Это он похитил у меня связку ключей, сделал с них копии, потом вернул на место, туда, где я их держал. И выжидал момент, когда я уйду из дома надолго, пришел со своим сообщником и обчистил меня. Даже знал, где я прячу деньги.

— И вы с самого начала заподозрили Джека?

— Ну, было такое ощущение. На ум пришли еще два имени, но в этом списке он значился первым. И я пошел с ним повидаться. Не то что нападать, просто посмотреть ему в глаза. И он был полон планов, говорил, что придумал, как мне вернуть украденное. Говорят, только поганые наркоманы так поступают — крадут у тебя кошелек, а потом помогают его искать. Примерно так же поступил и он. Украл у меня кошелек и вызвался помочь найти его.

— И вы лишились целой кучи денег.

— Я бросил весь свой бизнес, а потом и из города уехал, потому что как раз перед этим закупил целую тонну ювелирных украшений, и финансировал эту сделку, заняв деньги у ростовщиков. Им было плевать на мои извинения. «Нам очень жаль, все это ужасно, но вы должны нам денег, так что извольте отдать». Ну и, сами понимаете, я не мог вызвать своего страхового агента и подключить к игре. Все пропало, я оказался на крючке. — Он грустно покачал головой. — Дядя Селиг помог выбраться из этой ямы. Посоветовал избрать другое направление, сказал, что с арифметикой у меня всегда был полный порядок, и научил вести учет. С тех самых пор и веду. Допустим, у меня пара клиентов. И на каждого полагается по одному гроссбуху, книге учета. Если хоть одна из них всплывет на свет Божий, мне скорее всего светят нешуточные неприятности. Если не считать этого, я занят вполне легальным бизнесом.

— Итак, Джек пришел и…

— И сознался во всем. «Ты был мне другом, а я у тебя украл». Я жутко разозлился. И не потому — как ты только мог и все такое. Нет. Как ты можешь стоять передо мной и говорить мне это прямо в глаза? Да еще с такой, знаете, улыбочкой…

— И тут вы его ударили?

— «Марк, скажи, как я могу все исправить». Ну и в ответ я говорю, что собираюсь вломить ему хорошенько. «Валяй, Марк, бей, если так хочется». И вот он стоит прямо передо мной, подставляет лицо, так и нарывается, черт, чтобы я врезал ему по физиономии. Когда-нибудь били кого по лицу?

— Давно уже не бил.

— А я — так впервые. Нет, конечно, мальчишкой на детской площадке, но это не считается. В детстве доводилось расквасить кому-нибудь нос пару раз. И было мне тогда лет девять или десять. А с тех пор никого так не бил, пока не появился Джек. — Он помрачнел, вспоминая все это. — Джек просто стоял передо мной, — продолжил Марк. — Ну, может, отступил на полшага, и все. И я разбил ему губу, и потекла кровь. А этот псих и ублюдок все стоит и улыбается. Я спросил его: «Ты этого хотел, да?» А он: «Делай все, что хочешь, Марк. Все, что считаешь нужным. Я заслужил». И тут, мать его, я просто голову потерял. Развернулся и врезал ему еще. А он все стоит. И тут я снова замахиваюсь и бью. Уж и не помню, сколько раз ударил. — Он покосился на свою перевязанную руку. — Три, четыре, пять раз?… Не помню. Вот, правую руку разбил вдребезги, но боли тогда не чувствовал. А позже… прямо ужас до чего разболелась, но это уже другая история.

Он умолк, а сам я не знал, что и сказать. В тишине послышалось тиканье часов. Прежде я его не замечал.

— Последний раз, — тихо произнес Марк, — я ударил его так сильно, что он едва не упал. Колени у него подкосились. Я посмотрел на Джека, и лицо у него было совсем другое… Ну, прямо как у Иисуса Христа, больше сравнить не с кем. Я еврей, так что могу знать об Иисусе? Первое, что приходит в голову — сумасшедший. И вот он смотрит на меня этими своими глазами Христа и говорит: «Марк, прости меня». Вот так. А все лицо в крови. И тут я думаю: «Господи, что же это я наделал? Что я наделал?» И тогда я… очень трудно об этом говорить.

Я промолчал.

— Я просто вдруг заплакал, понимаете? А потом оба мы с ним заплакали. Так и стояли посреди комнаты, обнявшись, как братья, и рыдали, как гребаные младенцы. И я просто не мог смотреть на него, не в силах был видеть, что натворил, потому что лицо у него было ну в точь кровавое месиво. А позже, наверное, стало еще хуже, потому что распухло, появились синяки и прочее. Но и тогда была просто жуть какая-то, а не лицо.

Он не позволил отвезти его в больницу. Сказал, все будет нормально, он сам о себе позаботится. И еще хотел знать величину причиненного мне тогда ущерба. Сколько денег я потерял из-за него. Сказал, будет постепенно выплачивать мне компенсацию, определенное количество долларов в месяц, ну, сколько может себе позволить, и пусть выплачивать предстоит до конца жизни. Я сказал, что он ничего мне не должен, и прежде всего потому, что все эти деньги достались мне тогда нечестным путем. И если бы я их не потерял, то у меня не было бы причин завязать с этим бизнесом, и что затем я постепенно отошел от него. В точности то же самое случалось пару раз и с дядей Селигом, который уж куда умнее меня и лучше смыслит в таких делах. Так что можно сказать, Джек сделал мне огромное одолжение. Сам бы я никогда до такого не додумался, если бы целых десять минут не превращал вот этой рукой лицо человека в фарш. Вроде бы я уже говорил… Он не захотел, чтобы я отвез его в больницу, да? А пару часов спустя я отправился туда сам, чтобы посмотрели руку. Я ведь не сразу понял, как сильно ее повредил. И Джеку ничего говорить не стал, чтобы тот не приперся снова заглаживать свою вину. Не думаю, что кто-то из нас вновь выдержал бы такое испытание.

— А вы виделись с ним после того случая?

— Нет. Он звонил один раз, на следующий день или через день, точно не скажу. Хотел убедиться, что я в порядке, что простил его и не хочу, чтобы он возвращал мне деньги. После этого мы с ним ни разу не общались. А потом я вдруг узнаю, что его убили. Вроде бы застрелили, так я слышал.

— Верно.

Он кивнул:

— Когда я вел бизнес на окраине, у меня была «пушка». Перешла ко мне как часть одной сделки, и я оставил ее себе, потому как человек, избравший такой род деятельности, нуждается в защите, правильно? Ну и во время ограбления «пушка» исчезла вместе со всем остальным. С тех пор ни разу не держал в руках оружия. И ни разу в жизни не стрелял.

Я хотел что-то сказать, но он вскинул верх перебинтованную руку.

— Если… — начал он, — если бы, когда пришел Джек со своими извинениями, у меня была «пушка», я бы раздумывать не стал. Достал бы ее, прицелился и спустил курок. Но вместо меня это сделал кто-то другой.

— Это случилось у него на квартире.

— На квартире у Джека?

— Да. Кто-то к нему пришел, и не с пустыми руками, а с «пушкой». Выстрелил дважды с близкого расстояния: одна пуля в лоб, другая — в рот.

— Я не знал. Хладнокровное убийство.

— И преднамеренное, — вставил я. — Убийца дал понять: слишком много болтаешь.

— Возможно. — Он смотрел на меня большими добрыми глазами олененка Бэмби. — Джек просто пытался наладить отношения с каждым, кого обидел или причинил вред, попросить прощения. И теперь лично для меня дело яснее не стало. Впрочем, чему быть, того не миновать, согласны? Забудем о прошлом. Но суть в том, что он пытался загладить свою вину, и именно из-за этого его, судя по всему, и убили.

Глава 14

В гостинице в ячейке на мое имя меня ожидало сообщение. Примерно час назад звонил Грег Стиллмен. Я перезвонил ему из номера, и он ответил, что решил — это я хотел с ним связаться. Автоответчик зарегистрировал несколько телефонных звонков от человека, который не пожелал оставить сообщение.

— Кто бы это мог быть?

— А знаешь, — отозвался Грег, — мне показалось, на фоне звучала песенка в стиле кантри. «Если никто не отвечает, знай, это я». Но раз ты мне не звонил, тогда кто?

— Мне доводилось вешать трубку, когда я слышал автоответчик, — признался я. — Ну, пару раз, наверное. Но это был не твой автоответчик. — А затем я рассказал ему о встрече с Марком Саттенштейном.

— Значит, ты выяснил, кто избил Джека. Но убил его не он.

— Нет.

— А может, он солгал?

— Исключено.

— Занятно, — протянул Грег. — А я почему-то был почти уверен, что бил и стрелял в него один тот же человек. «О, так этого мало, чтобы от тебя избавиться? Ну ладно, тогда бум — и все. И еще раз бум, чтобы уж наверняка».

— Саттенштейн избил его, но гнева под конец в нем не осталось ни грамма.

— И теперь его версия сводится к тому, что Джек якобы спас его от преступной жизни. Просто стыд и позор, что он не пришел на поминальную службу. Рассказывает теперь эту историю каждому встречному, и все рыдают от умиления.

— Один раз он назвал его Высокий-Низкий Джек, — сообщил я. — В тот момент мне просто не хотелось прерывать его, а потом я просто забыл. И уже шел к двери, когда вдруг вспомнил и спросил.

— И что?

— Он даже не помнил, что произнес это погоняло, но…

— Он так и сказал? «Погоняло»?

— Разумеется, нет. Прозвище, так он вроде бы сказал. Сейчас уже не помнит, откуда оно взялось. Наверное, из прошлого, когда оба они занимались одним бизнесом. В общем, понятия не имеет, откуда у Джека взялась эта кличка и что она означает.

— Словом, ничем не помог, верно?

— Да, не слишком, — согласился я. — Но мне почему-то кажется, что погоняло Джека…

— Смотрю, тебе понравилось это словцо?

— …укажет нам путь к убийце.

— Ты уверен?

— Ну, не знаю. Если ты начал терять интерес к этому…

— Нет, нет, ничего подобного! Думаю, замечательно, что у нас появились хоть какие-то результаты. Ты только что сообщил мне две очень важные новости. Мы знаем, кто его избил, и знаем, что в него стрелял кто-то другой. И теперь я окончательно убедился, что сделал правильный выбор, призвав тебя на помощь.

— Вот как?

— Если бы я пошел в полицию, они бы сразу примчались в дом к Марку Саттенштейну. Думаю, для него лучший вариант — ты.

— Уж они бы устроили ему головную боль, — заметил я.

— Это еще слабо сказано.

— Наверное. Даже могли заподозрить его в убийстве. Раз у тебя есть подозреваемый, зачем лезть из шкуры вон и искать кого-то другого? Впрочем, не думаю, что им бы удалось сварганить против него дело, но все равно привлекать к себе внимание полиции Марку совершенно ни к чему.

Мы поболтали еще немного, а потом он сказал:

— А знаешь, это вряд ли что изменит, если даже мы выясним, кто стрелял. Просто предпримем все необходимые действия, а там посмотрим. Все получится как надо, само собой.

— Неужели?

— Ну, конечно, — ответил он. — Все всегда именно так и происходит.

Неужели все всегда происходило как надо и само собой? Лично я сомневался и продолжал размышлять над этим вечером на собрании.

Встреча группы Сохо состоялась в церкви Святого Антония из Падуи, красном кирпичном здании на углу Хьюстон и Салливан, в районе, где доминировало итальянское население. Я опоздал на несколько минут и, войдя, сразу увидел Джен — она махала мне рукой, давая понять, что заняла свободное местечко. Я тут же пожалел об этом. Свободных мест в этом просторном помещении было полно, и я вполне мог и сам найти его себе.

После собрания мы собирались пойти куда-нибудь поужинать, а затем провести ночь вместе. Так к чему сидеть бок о бок, пока какой-то тип с дурацкой ухмылкой на лице рассказывает, как он привык писать в пустые бутылки, а затем выливать содержимое в окно лишь потому, что ему лень встать и дойти по коридору до туалета? Неужели нельзя насладиться этим повествованием, сидя на расстоянии нескольких ярдов друг от друга?

Но я сохранил эти соображения при себе и уселся на свободный стул рядом с ней, где и положено, и через несколько минут понял: мне не понравился бы другой вариант, если б она не заняла мне место. Это дало мне очередную порцию пищи для размышления о том, что все происходит как надо и само собой.

С форматом сегодняшней встречи мне еще сталкиваться не доводилось. После того, как выступление закончилось, а затем — и перерыв, ведущий попросил нас разбиться на маленькие группы от восьми до десяти человек в каждой и сесть за круглые столы. Кто-то за каждым столом должен был предложить тему, после чего на протяжении получаса шла бы дискуссия и обмен мнениями по кругу. Мы с Джен чисто автоматически направились к разным столам, и темой в той группе, где оказался я, стало «принятие». Сам я хотел выдвинуть другую, но чуть позже понял, насколько она соответствует случаю.

Тема по большому счету особого значения не имела, поскольку то была встреча анонимных алкоголиков, и когда наступал твой черед, ты мог рассуждать о чем угодно. Я надеялся, моя очередь так и не наступит, но нас за столом было всего восемь человек, так что не отвертишься. Впрочем, я быстро сориентировался и избрал любимую тему Джима — о Будде, как вы, наверное, уже догадались. О том, что причиной всех несчастий является неудовлетворенность. А потом пришла очередь другого человека.

Ресторан на Томпсон-стрит оказался вполне типичным для Гринвич-Виллидж итальянским заведением в лучших его традициях — скатерти в красно-белую клетку, бутылки кьянти и подсвечники в оправе из плетеной соломки, из проигрывателя доносится голос Синатры. Официант вспомнил нас, одобрил выбранную нами закуску и главные блюда и не пытался уговорить нас заказать вино. Еда оказалась прекрасная, мы воздали ей должное, и я рассказывал о Джеке Эллери и попытках выяснить, кто его убил.

— Или кто точно не убивал, — добавил я. — В том и заключается пока что моя миссия. Если смогу освободить всех обозначенных в его списке на Восьмой ступени людей от подозрений, его поручитель сможет оставить это занятие с чистой совестью. И нет необходимости делиться информацией с копами, если уверен, что просто нечем делиться.

— Так сказано в Уголовно-процессуальном кодексе?

— Ты, конечно, шутишь. Но если всерьез говорить о законах, ни в одном не сказано, что человек обязан сообщать в полицию, даже если точно знает, кто стрелял. Он не судебный исполнитель. Он частное лицо. Это, разумеется, не дает ему права лгать офицеру полиции, он может просто промолчать.

— Так ты занимаешься тем, что очищаешь людей, названных в списке, от подозрений? Это ведь куда проще, чем искать убийцу, правильно?

— Нет, если убийца окажется в списке. Тогда будет очень сложно очистить его от подозрений.

Мы поговорили об этом еще немного, а потом Джен спросила, брошу ли я это дело, если все люди из списка окажутся невиновными.

— Буду знать, что честно отработал полученную тысячу долларов, — ответил я.

— Неужели, Мэтт? Нет, я вовсе не хочу сказать, что ты не заслужил эту тысячу. Но разве не возникнет ощущения, что часть работы осталась недоделанной?

— Это почему?

— Да потому что убийца Джека продолжит разгуливать на свободе.

— Ну, одиночество ему не грозит.

— Это ты о чем?

— О том, что на свободе разгуливает полно убийц. Я просто с ума от злости сходил, когда мы ловили злоумышленника, а потом видели, как дело разваливается прямо на глазах. Или окружной прокурор что-то напортачил, или вещдоки пропадали неведомо куда, или двенадцать тупоголовых присяжных не смогли прийти к единому мнению, и получалось, что вся наша работа пошла псу под хвост. Не уверен, что когда-нибудь избавлюсь от мерзкого ощущения собственного бессилия, потому как настоящий коп всегда вкладывается в дело эмоционально. Но постепенно, правда, привыкаешь.

Затем мы принялись обсуждать сегодняшнее собрание.

— Вполне представляю, что может заставить человека мочиться в пустую бутылку, — хмыкнул я. — Допустим, ты живешь в меблированных комнатах, туалет с ванной находятся в дальнем конце коридора, и там вечно занято. А у тебя под рукой пустая бутылка. Если ты нормальный парень и у тебя есть чем прицелиться…

— И если этот предмет больше ни на что не годится…

— …тогда ты пользуешься подручным средством. А потом завинчиваешь крышечку, чтобы не пролилось на пол.

— Круто.

— Но вот чего никак в толк не возьму, — продолжил я, — так это почему ему взбрело в голову выливать мочу из окна. Можно просто отложить эти бутылочки в сторонку, дождаться момента, когда освободится туалет, и вылить туда. Ну, скажи, разве это так сложно?

— Вижу только одно преимущество в выплескивании мочи за окно.

— Чтобы позабавиться?

— Возможно и так, но за этим кроется большее. А главное, тебе не надо беспокоиться, что ночью по ошибке ты выпьешь из этой бутылочки. Ха! Я окончательно добила тебя этим предположением, верно? Здорово разобралась в этой малопристойной ситуации.

После ужина мы решили прогуляться пешком полмили до дома, и когда переходили Хьюстон-стрит, Джен взяла меня под руку и не отпускала, пока мы не добрались до обочины. Трапезу мы закончили кофе эспрессо, после чего официант принес нам пару крохотных рюмочек на тонкой ножке — стандартный сувенир для клиентов, которых в заведении будут рады видеть снова. Уже подойдя к нашему столику, он вдруг вспомнил: мы те самые клиенты, которые отказались от вина.

— Так, значит, вы отказываетесь, — дразнящим тоном произнес он.

Мы ответили, что да, нам этого не надо.

На пути к дому Джен рассуждала о том, от чего именно мы отказались.

— Думаю, от анисовой, — предположил я. — Или другого напитка со вкусом аниса.

— Но не от самбуки?

— А может, и самбуки.

— Нет, там бы не стали ее подавать, — возразила Джен, — потому что большинство людей просто не переносят этого вкуса. А знаешь, что мне всегда нравилось? «Фернет-Бранка».[24]

— Тебе нравилась эта гадость?

— Да, дрянь ужасная, — кивнула она, — зато наутро никаких последствий. И этот горький привкус… вроде бы напиток очень полезен для желудка.

— Лично для моего, — вставил я, — подходило все и всегда. Но единственной любимой настойкой была «Стрега». Похожа на сердечные капли.

— О, господи, «Стрега»! Ни за что бы не додумалась. Надеюсь, он не собирался угостить нас этой настойкой.

— Да какая разница? Раз уж мы все равно не пьем…

— Нет, определенно в тех рюмочках была анисовая, — кивнула она. — Дешевая анисовая мерзость с мерзким парфюмированным вкусом.

— Думаю, ты права.

— А что значит «Стрега» в переводе с итальянского?

— Вроде бы «ведьма», да?

— Точно. Ведьма.

Мы прошли в напряженном молчании еще несколько шагов.

— А знаешь, — заговорила Джен, — вроде бы я помню этот вкус. И если они подделали «Стрегу», усовершенствовали, получился в точности такой же напиток, только без алкоголя…

— Тебе бы не понравилось.

— Да я бы и палкой до этой гадости не дотронулась. — Она сжала мою руку. — Давай-ка сменим тему. Иначе я снова стану пить.

Когда мы подошли к Кэнел-стрит, неофициальной границе между Сохо и Трайбекой, я уж и думать забыл, какие чуть раньше меня обуревали чувства — чуть не возненавидел Джен за то, что заняла мне место, томился при мысли, что придется провести с ней еще одну субботнюю ночь. А с какой такой радости, скажите, я должен проводить ночь как-то иначе?

На секунду показалось: я точно знаю, что нас ждет впереди. Мы можем продолжать и дальше поддерживать отношения, все больше сближаться, и, отметив годовщину трезвого образа жизни, я уже все ночи буду проводить на Лиспенард-стрит. Сохраню свой номер в «Нортвестерн», оборудую в нем нечто вроде офиса, ну, хотя бы на какое-то время, потому как гостиница — не слишком подходящее место для приема клиентов. А если так, на кой черт мне сдался такой офис?

Итак, мы будем жить вместе, и где-то через год или даже меньше я надену ей на палец кольцо.