Сто имен Ахерн Сесилия
— Надолго ли ты едешь?
— Навсегда.
— Отлично. Подъеду через двадцать минут.
Китти познакомилась с Салли пять лет тому назад на курсах телеведущих. Салли с отличием закончила физмат, специализировалась на метеорологии, в тот момент она работала в гидрометцентре, но готовилась к новому этапу карьеры — вести выпуск новостей на ирландском языке. Китти, вовсю трудившаяся в «Etcetera», тоже надеялась покорить телевидение, и ей уже удалось провести несколько пусть небольших, но вполне удачных передач на городском канале. Ей виделись более крупные сюжеты в более известной телекомпании, и настала пора отточить навыки телеведущего, научиться говорить медленнее и внятнее, а главное — не хмуриться (будто при запоре, ворчал Стив), когда она сосредоточивалась или припоминала слова.
Салли с шиком подъехала к автовокзалу, верх автомобиля откинут, длинные светлые волосы, собранные в хвост, струятся за спиной. Китти выскочила из своего укрытия за автоматом с кофе, пробежала к машине, опустив голову, прикрыв по возможности лицо волосами.
— Все читают газету, — пояснила она, торопливо обняв подругу. — Может быть, у меня паранойя и на самом деле они читают вовсе не про меня, а про вчерашнее землетрясение? Ведь правда? Скажи мне, что все читают про землетрясение.
— А вчера было землетрясение? — без намека на иронию уточнила Салли.
Китти вздохнула:
— Знать такие вещи — твоя обязанность.
— По выходным я не работаю.
— Похоже на то. — Китти поглядела на серые тучи, машина мчалась как раз навстречу им. — Ты бы верх подняла, вот-вот пойдет дождь.
Салли рассмеялась как человек, владеющий недоступной непосвященным информацией.
— Сегодня дождь не прогнозируется.
— У тебя же выходной.
— Но я слежу. — Она пожала плечами, и обе рассмеялись. — Так куда мы едем?
— В Страффан, на ферму бабочек.
— Зачем?
— Возьму интервью у женщины, которая этими бабочками заведует. То есть надеюсь взять интервью. Она еще не знает, что я к ней еду.
— Поаккуратнее. Решила перенять методы Ричи?
Китти усмехнулась, но ее улыбка тут же угасла.
— По крайней мере я не стану с ней спать, чтобы выудить информацию.
Салли поперхнулась:
— Ты с ним переспала?
Китти закрыла лицо руками, сползла пониже на сиденье.
— Какая же я тварь. И дура!
— Ну, не совсем, но уж если тебе вздумалось, могла бы хоть деньги получить за интервью. Или так изголодалась по сексу?
Китти вновь рассмеялась:
— Ни денег, ни секса!
Салли бросила на нее сочувственный взгляд, и Китти пустилась подробно рассказывать о событиях той ночи.
— Родители тебе уже звонили? — спросила Салли, исчерпывающе выразив свое негодование.
— Да. В очередной раз сообщили, как им стыдно за меня. Я просто жду, когда мама к этому привыкнет и успокоится, а пока ей, кажется, нравится устраивать мне разносы. — Капля дождя упала ей на нос, и Китти вновь поглядела вверх. — Ты заметила?
— Что?
— Начинается дождь.
— Сегодня дождя не будет, — с непререкаемой уверенностью повторила Салли.
Десять минут спустя им пришлось остановиться на обочине: Салли вручную опускала верх.
— Как необычно, — проворчала она и с упреком посмотрела на небо, а Китти постаралась скрыть улыбку.
За час с четвертью, успев поделиться всеми своими новостями, они добрались до музея бабочек в Страффане. Музей, со всех сторон окруженный заповедником, находился на краю деревни, рядом стоял очаровательный домик. Сам музей, работавший семь дней в неделю, состоял из здания в колониальном стиле и мостика для прогулок над небольшим озером, а вокруг порхали бабочки.
На входе Китти спросила у молодой девушки, где найти Эмброуз Нолан, однако на ее зов явился мужчина в галстуке-бабочке по имени Юджин, который сообщил, что Эмброуз экскурсии не водит. Узнав, что их удостоила визитом журналистка, Юджин предложил ей индивидуальный тур по музею, где по случаю воскресного дня и более-менее приличной погоды собралось немало семейств с детьми. Так приветлив был этот человек и так его распирала радость и любовь к своему делу, что Китти никак не решалась прервать его взволнованный рассказ о бабочках — похоже, он знал о них все. То есть, конечно, он профессионально разбирался в видах и подвидах, но Китти заподозрила, что все экспонаты в отделе тропических чешуекрылых он знает в лицо и по имени.
— Нам удалось добиться, чтобы многие экзотические бабочки размножались у нас, — пояснил Юджин, провожая их в свой любимый отдел. — Здесь вы можете наблюдать весь жизненный цикл: как они откладывают яйца, как питаются гусеницы, потом окукливаются — обратите внимание, куколка прекрасно замаскирована, сливается с окружением, — и если вам повезет, вы увидите, как из куколки выходит бабочка, увидите ее первый полет в новой, окрыленной жизни.
Салли насмешливо поглядывала на Китти, но Китти не вступала в немой диалог, а высматривала Эмброуз.
— Вы сказали, что Эмброуз не проводит экскурсии, но она здесь работает?
— Конечно, Эмброуз работает здесь вот уже… ну, с самого детства. Музей создали ее родители, и, как только Эмброуз подросла, она стала помогать в музее, и это она превратила небольшую поначалу коллекцию в прекрасный культурный центр. Музей занимал лишь то помещение, где теперь находится лавка сувениров, — вы видите, как она его расширила, какой тут огромный выставочный зал, и кафе, и поляна для пикников — замечательная идея, убедитесь сами. А пять лет назад появился отдел тропических бабочек. Если б не Эмброуз, ничего бы этого сегодня не было, — с гордостью добавил он.
— Но она сегодня здесь? — настаивала Китти.
— Она всегда здесь, — улыбнулся Юджин. — Она живет в том домике, но никогда никого не принимает. А теперь я проведу вас в галерею и покажу все более подробно. Эти бабочки в рамках выведены из гусениц, а не пойманы в местах своего обитания, — добросовестно пояснил он, проводя их мимо мертвых экземпляров.
Салли вновь пронзила Китти взглядом, и вновь Китти проигнорировала ее: теперь она высматривала возможность проникнуть в домик по соседству.
Бабочки покоились в запечатанных деревянных рамках, внутри — увеличительное стекло и медная табличка.
— Лучшие экземпляры, — разглагольствовал Юджин, и несколько посетителей подтянулись поближе, прислушиваясь. — Ничуть не изменились за много лет. Такие образцы хранятся не менее полувека, лишь бы не при прямом солнечном свете. Тут есть экземпляры, которым уже более ста лет, а краски по-прежнему свежи, как в тот день, когда они летали.
Юджин глянул на слушателей, глаза его горели, щеки раскраснелись, он сам был опьянен своей речью.
— Потрясающе, — откликнулась Китти, глядя в стену и прикидывая, как направить разговор в нужное русло. — Могу я сегодня встретиться с Эмброуз?
— Боюсь, Эмброуз сегодня не работает.
— Она дома? Можно к ней заглянуть?
— Не думаю, чтобы в такой день она сидела дома, — хихикнул Юджин. — Эмброуз трудится в заповеднике, она превратила свой сад в заповедник для бабочек. Она жизнь положила на то, чтобы сохранить наших подопечных, сберечь их популяцию и среду обитания.
Китти глянула в сторону лужайки для пикников и увидела калитку с табличкой «Служебный вход».
— Похоже, она — замечательная женщина, — откликнулась Салли.
— Еще бы! Она — замечательная, — подхватил Юджин, щеки его разгорелись пуще прежнего. — Она посвятила свою жизнь бабочкам. Мисс Логан, — добавил он, понижая голос, чтобы его не услышали экскурсанты, — Эмброуз избегает… избегает публичности, вы меня понимаете, так что если вам нужно что-то у нее спросить, поручите это мне, я сразу же это сделаю и вам передам. Просто… ну, Эмброуз избегает публичности, — повторил он и вновь вернулся к лекторскому тону. — Это прекрасная бабочка, перламутровка темно-зеленая из семейства нимфалид, она же Mesoacidalia Aglaia. А та крупная, стремительная, ярко-оранжевая бабочка, которая так часто у нас на глазах борется с ветром на вершине утеса, над известняковой тропой или над песчаной дюной, этот бросающийся в глаза, но ускользающий от любителя экземпляр ловить надо в полях, она кормится на фиалке собачьей. Обратите внимание на зеленоватый оттенок с нижней стороны заднего крыла.
Все больше народу подтягивалось послушать Юджина, а Китти, воспользовавшись моментом, когда экскурсовод отвлекся, начала потихоньку выбираться из группы. Она уже прямиком направлялась к лужайке, но поймала на себе подозрительный взгляд Юджина и для прикрытия показала рукой в сторону туалета. Юджин кивнул и продолжал свою речь. Едва он отвернулся, Китти бросилась к калитке служебного входа. Она толкнула ее и попала в сказочный мир: вытянутая лужайка переливалась всеми красками радуги, прямо под носом у непрошеной гости, спеша убраться с ее пути, взад-вперед носились бабочки. На другом конце сада Китти заметила склоненную фигуру.
— Прошу прощения, — окликнула ее Китти.
Женщина выпрямилась, обернулась, затем вновь повернулась к Китти спиной и поспешно распустила волосы — длинные, непричесанные рыжие волосы, живой огонь, закрывавший ее ниже пояса.
— Стойте! — крикнула она, и приказ был настолько непререкаемым, что Китти замерла на месте.
— Простите, — сказала она, — меня зовут…
— Вам сюда нельзя! — прокричала женщина.
— Да, я знаю, я еще раз прошу прощения, но я…
— Это частное владение, уходите, пожалуйста!
Голос звучал грозно, однако и в тоне, и в позе женщины Китти различала нотки паники. Женщина была напугана.
Китти попятилась, но тут же заставила себя остановиться. У нее всего один шанс.
— Меня зовут Китти Логан, — сказала она. — Я работаю в журнале «Etcetera». Я хотела поговорить с вами о вашем замечательном музее. Простите, что напугала вас. Я просто хотела поговорить.
— С прессой разбирается Юджин, — рявкнула она. — Вон! — Уже на крике. И тут же добавила мягче: — Прошу вас.
Китти поддалась, но у калитки вновь остановилась:
— Ответьте только на один вопрос: вам в прошлом году не звонила Констанс Дюбуа?
Она опасалась, что ответом ей снова будет крик, а то и граблями в нее запустят, но Эмброуз вдруг смолкла.
— Констанс, — произнесла наконец она, и сердце Китти забилось чаше. — Констанс Дюбуа, — повторила она.
Разговаривала она, по-прежнему стоя к ней спиной.
— Она мне звонила. Один раз. Спрашивала о гусенице.
— О гусенице? — изумленно переспросила Китти, голова ее чуть не лопалась от догадок. Неужели этот список имен возник из того их давнего разговора? — Об олеандровой гусенице?
— Это что-то значит для вас?
— Да, — задыхаясь, выговорила Китти, пытаясь понять, что же это значит — для нее и для ее материала.
Эмброуз все же обернулась, но и сейчас густая масса волос полностью закрывала ее лицо.
— Подождите меня там. — Граблями она указала на калитку, которая вела к ее дому.
— Большое спасибо, — поблагодарила отчаявшаяся было Китти.
Она прошла в дом и сразу попала на кухню. Скромный дом, очаровательный деревенский коттедж с современными удобствами, но не забывший о своих корнях. Господствовала в кухне плита, все еще не остывшая после приготовления завтрака. Китти присела за стол и смотрела, как хозяйка заканчивает работу в саду и движется вслед за ней к дому — голова опущена, лицо и фигура почти полностью скрыты волосами. На Китти она упорно отказывалась смотреть — даже тогда, когда, переступив порог, предложила ей чаю.
Китти вспомнила про Салли, которая вслед за лекцией об экзотических бабочках слушает рас сказ о бабочках Ирландии, и с чувством вины согласилась попить чайку. Эмброуз общалась с ней главным образом через плечо, а присев за прямоугольный, рассчитанный на восемь человек стол, выбрала место не против Китти, а в дальнем углу, боком к ней.
Немало времени ушло на обмен предварительными неуклюжими репликами, прежде чем Китти удалось встретиться с Эмброуз взглядом, и тогда она заметила необычную особенность: глаза были разные, один — изумрудно-зеленый, а второй — карий, очень темный. И не только это: когда густые кудри слегка сдвинулись с неслучайно отведенного им места, Китти увидела, что от лба через нос, губы, подбородок идет бледная обесцвеченная полоса и исчезает под высоким воротом блузы. Ожог — если это след ожога — имел такую форму, словно голову и шею женщины лизнул длинный язык огня. И почти сразу густая вуаль рыжих волос сомкнулась, шрам исчез, и на Китти глядел один только ярко-зеленый глаз.
Глава семнадцатая
Скажи кто-нибудь Китти, что Эмброуз в жизни не общалась с другими людьми, она бы, пожалуй, поверила. Китти даже не назвала бы ее грубой, но она попросту не умела вести беседу. Не смотрела в глаза — только раз, и то случайно, когда Китти успела разглядеть ее разноцветные радужки и бледный след от ожога. Возможно, в тот момент Китти не удалось скрыть потрясение, и Эмброуз больше не поднимала голову. Мало того, она устроилась за дальним концом стола, боком к Китти, и еще и полуотвернулась. Китти могла любоваться Эмброуз в профиль справа: с этой стороны волосы были убраны, заткнуты за ухо, открывая бледно-фарфоровую кожу. Какая необычная женщина! Необычная не только внешне, но и по характеру.
И говорила она столь же странно — тихим голосом, но порой, словно испугавшись, что ее не слышно, она вдруг громко произносила отдельные слова и тут же вновь принималась шептать, так что конца фразы не разберешь. Китти изо всех сил напрягала слух, чтобы ничего не упустить.
— Она звонила мне. Да, так. В прошлом году. Я помню. Потому что это. Необычно. — Слово «необычно» Эмброуз выкрикнула, сама испугалась и вернулась к шепоту: — Сказала, что хочет встретиться со мной. Приедет сюда. Взять интервью. Да, так и было. Я сказала — нет. Сказала, что я этого не делаю. Не даю интервью.
— Она объяснила, на какую тему будет интервью?
— Юджин. Я сказала ей поговорить с Юджином. О музее. С прессой разговаривает Юджин, а не я. Она сказала, не о музее. Она и не знала о бабочках.
— Она хотела взять личное интервью?
— Да, так она и сказала. Я ей ответила, что я не хочу. Не стану. Список. Она сказала, что я все равно останусь в списке. Не знаю, что это значит.
— Список людей, у которых она собиралась взять интервью, — пояснила Китти. — Она составила список из ста человек, с кем она хотела поговорить и написать о них.
— Она позвонила еще раз. Несколько дней спустя. Спросить о гусенице.
— Олеандровой, — улыбнулась Китти.
— Смеялась. Она смеялась. Ей это казалось забавным. По-хорошему забавным. Она и сама хорошая, — мягко добавила Эмброуз и впервые подняла взгляд, на краткое мгновение встретилась глазами с Китти и вновь отвернулась, будто знала, что Констанс уже нет. — Она попросила разрешения приехать. Поговорить со мной. Посмотреть музей. Я сказала: в музей — добро пожаловать. Не ко мне. Но музей открыт только летом. Это была весна.
Она звонила мне в прошлом году весной. Так и не приехала.
Китти не пришлось прятать свои слезы. Эмброуз все равно не смотрела в ее сторону.
— Она заболела, — осевшим голосом пояснила Китти. Откашлялась и договорила: — В прошлом году у нее обнаружили рак груди, и две недели тому назад она умерла.
— Папа умер от рака.
Не слишком обычное выражение сочувствия, но Эмброуз вложила в него душевную теплоту.
— Вы приехали забрать ее заказ?
Слезы мгновенно высохли от удивления.
— Какой заказ?
— О! Я-то думала, вы за ним приехали. Я отложила, как она просила. Убрала с витрины, чтобы никто не купил. В рамке. Олеандровый мотылек. Она сказала, это будет подарок.
Эмброуз вдруг поднялась и вышла из комнаты. Длинные волосы, развевающаяся одежда — сама похожа на бабочку, и Китти, утерев слезы, улыбнулась и стала ждать.
— Я занималась музеем вместе с папой, — сказала Эмброуз, когда Китти объяснила ей, зачем на самом деле приехала.
Поначалу Эмброуз, как и большинство людей, не была готова говорить о себе, но когда Китти вполне искренне заверила ее, что личное интервью пойдет на пользу музею и притом станет для нее интересным новым опытом, и к тому же пообещала, что фотографии Эмброуз ни в коем случае не появятся в прессе, та согласилась поговорить, а Китти за ней записывала, теряясь в догадках: никак не получалось сложить все сюжеты воедино.
Сюжет: люди и не подозревают, как они интересны.
Или: те самые люди, которые считают себя неинтересными, окажутся интереснее всех.
Салли, застрявшая на экскурсии с Юджином и кучей туристов, задававших чересчур много вопросов, засыпала подругу грозными эсэмэсками, но Китти не могла упустить такой шанс. Она так и не выяснила, почему Эмброуз попала в список Констанс, хотя уже знала, что музей бабочек тут ни при чем, и ей предстояло обнаружить то, что привлекло внимание Констанс. А история этой загадочной женщины волновала Китти не только с профессиональной точки зрения, но и лично.
— Мама и папа вместе создавали этот музей, но мамочка умерла, и папа продолжил работу сам.
С виду Эмброуз было за сорок, но ее возраст с трудом поддавался определению: порой она выражалась по-детски и стеснялась по-детски, но, когда сутулилась, казалась старухой.
— От чего умерла ваша мама? — осторожно спросила Китти. Она ожидала услышать, что виной всему пожар, и получить какое-то объяснение необычной наружности Эмброуз. Спросить напрямую она не решалась, но загадка притягивала и мучила Китти, и она понимала, что никогда не посмеет задать вопрос, никогда не затронет эту тему.
— Осложнения после родов. Она родила меня здесь. В доме. Наверное, ее бы спасли, если бы она родила меня в больнице, но она не захотела. Вот. Так получилось.
— Мне очень жаль.
Эмброуз отпила глоток чая.
— Юджин, видимо, очень вам помогает. Он много знает, — заметила Китти.
Наконец Эмброуз подняла взгляд и улыбнулась. Улыбка адресовалась не Китти, а открытой двери в сад, ярким цветам и бабочкам. На миг она оживилась, потом снова потухла.
— Юджин любит бабочек. Я и не надеялась отыскать человека, который любил бы бабочек, как любил их папа. Сама бы я не справилась. Без помощи Юджина никак.
— Он то же самое сказал о вас: ничего бы этого не было, если б не вы. — Китти улыбкой ответила на застенчивую улыбку Эмброуз. — Как вы его нашли?
— Его мамочка была моей учительницей. Он приходил вместе с ней на урок. Скучал до смерти. Иногда сидел в классе, а иногда — чаще всего — бродил по музею. Вот почему он все знает. Он с детства смотрел на этих бабочек в рамках.
— Вы учились на дому, — закинула удочку Китти.
— Да. — Эмброуз ограничилась коротким ответом, но Китти выдержала паузу, предчувствуя, что последует что-то еще: она уже начала привыкать к отрывистой речи Эмброуз. — Дети бывают так жестоки. Ведь правда? А я — я была… необычной.
Это еще мягко сказано.
— Папочка думал, что мне лучше оставаться здесь.
— Вас это устраивало?
— Да. — На этот раз в ее голосе не прозвучало и нотки сомнения. — Весь мой мир — здесь, другого я никогда не знала.
— Можно спросить, сколько вам лет?
Похоже, на такой вопрос Эмброуз отвечать не хотелось. Плечи поникли, волосы окончательно занавесили лицо, и за этой завесой Эмброуз повела долгий спор с самой собой.
— Это так важно?
Китти призадумалась. В иных случаях — нет, но в данном случае возраст имел значение.
— Будьте так добры.
— Сорок четыре.
Телефон Китти неутомимо вибрировал. Четыре… пять… шесть пропущенных звонков. Прекратит звонить и тут же начнет снова. Салли уже с ума сходит, не дай бог, уедет и придется выбираться отсюда самой.
— Простите, можно воспользоваться вашим туалетом? — спросила Китти.
Она думала, эта просьба порадует Эмброуз не больше, чем вопрос о возрасте, но та, кажется, почувствовала облегчение: по крайней мере допрос окончен. А Китти так любила совать нос в чужую жизнь. Она заглядывала в каждую комнату по пути в коридор и под конец, вместо того чтобы свернуть направо, как ей сказали, свернула налево. Судя по тем комнатам, которые она уже миновала, оставалась лишь спальня Эмброуз, и то, что она увидела в этом наиболее личном помещении, изумило Китти. Одна стена — та, что напротив кровати, — полностью, от пола до потолка, была обклеена вырезанными из журналов фотографиями супермоделей, актрис, певиц, просто моделей. От некоторых оставалась лишь одна конкретная деталь — волосы, глаза, нос или губы, — от других все лицо. Иные лица представляли собой коллаж из деталей, заимствованных у разных женщин. Подобно музею, где в рамках покоились разноцветные бабочки, эта комната тоже была превращена в выставку, в коллекцию — в музей во славу красоты. И все же то была неживая красота, музейная, и Китти почувствовала, как по ее спине волной прошла дрожь. Она поспешила выйти из комнаты.
Выпроводив наконец журналистку, Эмброуз устало вздохнула: она так редко общалась с людьми, за исключением Юджина, разумеется, и ее изнурили стараниями скрыть свое лицо, скрыть свои чувства, казаться нормальной, говорить как обычный разумный человек. Все это без особого труда давалось ей в укрытии собственного дома, но, выйдя за пределы узкого доверенного круга, она едва справлялась с такой задачей. Ее ближний круг помимо Юджина включал уборщицу Гарриет и Сару — ту молодую женщину, что работала в музее. Даже с ними Эмброуз разговаривала, лишь когда возникала неотложная нужда, а вполне свободно общалась только с Юджином, потому что это был всего-навсего Юджин, его не шокируешь. Он знал ее с детства, и — вот странность! — если при других людях Эмброуз распускала волосы и закрывалась ими, оставшись наедине с Юджином, она затягивала волосы в строгий пучок и смотрела ему прямо в глаза.
Эмброуз прошла в спальню, взяла журнал, который читала с утра. Лето было не самым ее любимым сезоном — конечно, если б не бабочки и не музей. Лето — пора откровенности, журналы пестрят фотографиями знаменитостей и красавиц в бикини на пляжах, в музее кишат красотки, не ведающие, какое это счастье — бродить в доме ли, на улице, убрав с лица волосы и нисколько не смущаясь. Лучше уж зима, когда можно окуклиться, скрыться. Ей в жизни не довелось путешествовать, но, если б могла, она бы уезжала на лето в холодные края, — однако летом нельзя оставить музей.
Эмброуз аккуратно вырезала фотографию актрисы из мыльной оперы — кто она такая, Эмброуз не знала, но фигурка в крошечном бикини горделиво демонстрировала чудеса похудения: вернулась к прежней форме всего через полтора месяца после рождения ребенка. Эмброуз закрепила фотографию на стене так, чтобы не заслонить другие, которые тоже хотела видеть, затем опустилась на кровать и четверть часа подряд пристально изучала пополнение своей коллекции, рассматривала глаза, нос, губы, длинную шею, изгиб поясницы, гордо выставленный зад, крепкие загорелые бедра, идеальные ноготки на ногах и красивые пляжные тапочки. Она растворялась в фотографии и на несколько драгоценных мгновений превращалась в ту девушку, переносилась на пляж: вот она выходит из моря, и все смотрят на нее, она чувствует, как пригревает солнце и как стекает с тела соленая вода, она выглядит потрясающе, легкая, счастливая, уверенная — возвращается на лежак выпить коктейль. В голове Эмброуз так живо себе все это представляла.
Китти Логан спросила ее, почему она коллекционирует бабочек, что так привлекает ее в них? Она не солгала в ответ, но и правды не сказала, ответ был неполным. Почему бабочки? Потому что они красивы. В отличие от нее самой. Все просто.
По той же самой причине она с детства любила сказку о Красавице и Чудовище, и хотя диснеевский фильм появился, когда ей было уже двадцать три года, она много раз ходила смотреть его в кино, а потом вышла кассета, и она смотрела его каждый день, выучила наизусть — каждое слово, каждый взгляд, каждый жест каждого персонажа. Папочка удивлялся такой привязанности к детскому фильму, но он не понимал, что она в нем видит. Не романтику, не чудо превращения Чудовища в Принца — нет, но похищение Красавицы, потому что она сама была Чудовищем, способным распознать Красоту, и понимала, каково это — быть очарованным чужой красотой, только подле нее и чувствовать себя живым. Она бы и сама хотела уловить красоту, запереть ее надежно внутри себя, чтобы каждый день видеть ее и славить.
— Кто это засыпает тебя эсэмэсками? — спросила Салли на обратном пути из Килдейра. Впервые открыла рот — видимо, то был знак, что Китти наконец прощена.
— А что? — поморщилась Китти.
— У тебя с лица не сходит дурацкая улыбка с той самой минуты, как началась эта эсэмэсизация.
— Эсэмэсизация? Ну и словечко ты выдумала.
— Не уклоняйся от темы. Так кто это?
— Никто, просто Пит, — чересчур поспешно ответила она.
Салли широко раскрыла глаза:
— Пит, ненавистный ответственный редактор, отвратительный тиран?
— Отвратительным я его никогда не называла.
— О. Мой. Бог.
— Да что такое?
— Дорогая, ты же догадываешься, что происходит? — подначивала Салли.
— Заткнись, ничего не происходит. Помолчи, очень тебя прошу. — Китти попыталась прикрыть рукой болтливый рот подруги, но Салли захихикала, а машина пошла юзом, так что Китти поскорее убрала руку.
— Ладно-ладно, я ничего не говорю, ты сама знаешь, — пропела Салли.
— Он всего лишь проверяет, как я, — заявила Китти, захлопнув телефон-раскладушку и убирая его в сумку, но, едва убрала, сразу же пожалела об этом: интересно же, как Пит отреагировал на последнюю эсэмэску, тщательно продуманную и, на ее взгляд, довольно-таки остроумную.
В молчании они ехали в сгущавшейся темноте, вдали алел горизонт.
— Красный закат, — заметила Китти. — Будет ясный день.
— Брось, — возразила Салли. — Это пустые суеверия. По прогнозу завтра будут проливные дожди.
И снова молчание. Позабыв о Пите, Китти вернулась к своему сюжету, перебирая тех, с кем успела поговорить: Берди Мерфи, Эва Ву, Мэри-Роуз Годфри, Арчи Гамильтон, Эмброуз Нолан. Она искала связь между ними, хоть какую-то зацепку, сравнивала и противопоставляла, перебирала все подробности, которые ей удалось узнать, и хотя кое в чем обнаруживалось сходство, связи не возникало — это был не единый сюжет, а несколько отдельных и самодостаточных историй. Придется начать заново, вслушаться в их рассказы и отыскать наконец тот замысел, без которого работа не состоится. Китти полезла в сумку — Салли усмехнулась: опять, мол, хватаешься за телефон, — но Китти уже и думать забыла про эсэмэски. Она вытащила блокнот, и Салли поняла: абонент недоступен, лучше оставить ее в покое.
Китти думала об Эмброуз, о бабочках в рамках, о фотографиях на стене в спальне.
Номер два: Эмброуз Нолан.
Заголовок: Наука красоты.
Глава восемнадцатая
Китти пришлось заночевать у Салли.
Вернувшись из Страффана в дом, где жила Китти, они обнаружили, что утренняя статья обернулась гонораром в виде навоза, которым была густо вымазана каждая ступенька лестницы, а на двери им же выведены слова: «Продажная шлюха». Казалось бы, такое случилось уже далеко не впервые, но Китти расстроилась. Подумала даже, не сфотографировать ли дверь и не послать ли Ричи, но тут же передумала: не хватало еще раз попасть в газету. Хорошо хоть, что ни разу не вторгались в ее квартиру, не пытались напасть на нее саму. Прихватив с собой одежду, которой хватило бы на неделю в гостях, Китти развернулась на каблуках и бросилась искать убежища в машине Салли.
Путь ей преградил Чжи, владелец дома.
— Извините, Чжи, я очень спешу, не могли бы вы… — Она шагнула вправо, пытаясь его обойти, но Чжи передвинулся в ту же сторону, Китти подалась влево, но и там Чжи мешал ей пройти. — Я немедленно вызову уборщиков, чтобы все отчистили.
— Не пойдет. На той неделе краска, туалетная бумага, дерьмо, вчера фейерверк, сегодня опять дерьмо. Плохо для моего бизнеса.
— Знаю, знаю, но это скоро кончится. Им надоест, и они оставят меня в покое.
Чжи это обещание отнюдь не убедило.
— В конце месяца будет новый квартиросъемщик. Вы съезжаете. Ищите другое место.
— Нет-нет-нет, — прервала его Китти и даже руки сложила в молитвенном жесте. — Пожалуйста, пожалуйста, не говорите так. У меня черная полоса, но вообще-то я же вполне порядочный квартиросъемщик, правда?
Чжи только бровями пошевелил.
— И я никому не скажу про ПХЭ.
Лицо домовладельца потемнело.
— Вы угрожаете?
— Нет! Я же сказала: никому не скажу. Никому.
— Тогда зачем это вспоминать? До первого — и чтоб вас тут не было! — заявил он и с грохотом помчался вниз по ступенькам.
Китти так и осталась стоять на лестнице, размышляя, насколько хуже может сделаться ее жизнь и где ей, при заметно снизившихся доходах, найти квартиру по карману, но тут Чжи вновь предстал перед ней с какой-то одежкой на плечиках в целлофановой обертке.
— И ваш друг, — заявил он, поднимаясь вплотную к ней, — не платил за свой пиджак. Должен был платить утром. Платите вы. Десять евро.
— Он мне вовсе не друг! Я не стану за это платить.
— Он друг. Я видел, вы чмоки-чмок. Платите. Десять евро. Платите вы.
— Ни за что! Это не моя вещь. Ни за что.
Хозяин начал спускаться по ступенькам.
— О’кей, давайте договоримся. Я заплачу за пиджак, а вы не станете меня выгонять.
Домовладелец поразмыслил над предложением:
— Вы платите, а я подумаю.
Китти не смогла сдержать улыбку.
— Превосходно! — Нашарила в сумке деньги и отдала ему. Взамен получила пиджак. — Так я остаюсь?
— Нет! — пролаял он. — Я сказал — подумаю, и я подумал, и ответ: «Вон». — И ринулся прочь в подвальное помещение, а Китти так и застыла на месте.
Выйдя из добропорядочного дома Салли, уставленного добропорядочной мебелью, где она жила с добропорядочным мужем, и у того была добропорядочная работа и такая же машина, и он вел за добропорядочным завтраком добропорядочный разговор о добропорядочном матче в гольф, на который он ездил в прошлые выходные, они оставили полуторагодовалого отпрыска Салли на добропорядочную няню и вместе поехали в город. В полвосьмого утра воздух уже разогревался, дул легкий ветерок. Верхней одежды вроде бы не требовалось, но Салли натянула толстый свитер, перекинула через руку плащ и прихватила с собой гигантских размеров зонтик.
— Приют для бездомных? — кивнула Китти на зонтик.
— Дуглас берет его, когда играет в гольф.
— Это понятно. И вы пользуетесь им на пляже?
Салли сделала вид, будто не слышит.
— Сегодня тепло. — Китти и кардиган сняла.
Салли поглядела в ясное голубое небо:
— Ожидаются проливные дожди.
— Не очень-то похоже, а?
Салли улыбнулась улыбкой посвященной, будто лишь ей одной были ведомы тайны климатических капризов.
Читать бесплатно другие книги:
