Путешествие вокруг света на корабле «Бигль» Дарвин Чарльз

Глава XIII. Чилоэ и острова Чонос

Чилоэ. – Общий обзор. – Поездка на шлюпках. – Туземные индейцы. – Кастро. – Доверчивая лисица. – Восхождение на Сан-Педро. – Архипелаг Чонос. – Полуостров Трес-Монтес. – Гранитный кряж. – Моряки, потерпевшие крушение. – Гавань Лоу. – Дикий картофель. – Торфяная формация. – Myopotamus, выдра и мыши. – Чеукау и лающая птица Opetiorhynchus. – Своеобразный характер птиц. – Буревестники.

10 ноября. «Бигль» отплыл из Вальпараисо на юг для съемки южной части Чили, острова Чилоэ и изрезанных берегов так называемого архипелага Чонос до полуострова Трес-Монтес на юге. 21-го мы бросили якорь в бухте Сан-Карлоса, главного города Чилоэ.

Остров имеет около 90 миль в длину, а в ширину – несколько менее 30. Местность холмистая, но не гористая, сплошь покрыта лесом, за исключением нескольких зеленых клочков, расчищенных вокруг крытых тростником хижин. Издали вид острова несколько напоминает Огненную Землю; но когда подходишь поближе, видишь, что леса здесь несравненно красивее. Место мрачных буков южных берегов тут занимают разнообразные вечнозеленые деревья и растения тропического характера. Зимой климат отвратителен, а летом лишь немногим лучше.

Мне кажется, в умеренном поясе найдется немного мест, где выпадает столько дождей. Ветры здесь очень сильны, а небо почти всегда в облаках; ясная погода в продолжение недели – случай необыкновенный. Отсюда трудно даже мельком увидеть Кордильеры; за все наше первое посещение только один раз перед нами в полной отчетливости выступили очертания вулкана Осорно, да и то перед восходом солнца; любопытно было следить, как, по мере того как солнце поднималось, контуры горы постепенно исчезали на ярком восточном небосклоне.

В жилах туземцев, судя по цвету их кожи и низкому росту, течет, по-видимому, три четверти индейской крови. Это скромные, тихие, трудолюбивые люди. Хотя на плодородной почве, образовавшейся в результате разложения вулканических пород, обильно произрастает растительность, климат не благоприятствует вызреванию тех произведений, которые нуждаются в большом количестве солнечного света. Для крупных четвероногих здесь очень мало подножного корма, и потому главными предметами питания тут служат свиньи, картофель и рыба.

Все жители носят одежды из прочной шерстяной ткани, которую каждая семья сама изготовляет для себя и красит индиго в темно-синий цвет. Ремесла здесь, однако, стоят на самом примитивном уровне, о чем свидетельствуют диковинные приемы вспашки, способы прядения, перемола хлеба и конструкция лодок. Леса до того непроходимы, что земля не обрабатывается нигде, кроме побережья и окрестных островков. Даже там, где есть тропинки, по ним вряд ли можно пробраться из-за того, что почва всегда мягкая и топкая. Жители, подобно огнеземельцам, передвигаются главным образом по самому берегу или на лодках.

Несмотря на обилие пищи, народ здесь очень беден: в наемном труде никто не нуждается, а потому низшие классы не могут наскрести денег даже на то, чтобы купить хоть самую малость сверх необходимого. Ощущается также сильный недостаток в денежных знаках. Я видел, как один человек принес на спине мешок угля, чтобы получить за него какую-то безделицу, а другой притащил доску, чтобы обменять на бутылку вина. Поэтому каждый ремесленник должен быть в то же время и купцом, перепродавая товары, полученные в обмен за изготовленные им предметы.

24 ноября. Ялик и вельбот под командой м-ра (ныне капитана) Саливена были направлены для съемки восточного, т. е. внутреннего, берега Чилоэ с предписанием встретить «Бигль» у южной оконечности острова; корабль должен был пройти туда вдоль внешнего берега, и, таким образом, была бы произведена съемка берегов всего острова. Я присоединился к этой экспедиции, но, вместо того чтобы с первого же дня ехать на шлюпках, нанял лошадей до Чакао, расположенного на северной оконечности острова.

Дорога шла вдоль берега, время от времени пересекая мысы, покрытые прекрасными лесами. Эти тенистые тропы совершенно необходимо от начала до конца выстилать брусьями, которым придают прямоугольную форму и кладут один подле другого. Вследствие того что солнечные лучи никогда не проникают сквозь вечнозеленую листву, почва до того сыра и мягка, что если не прибегнуть к этому способу, то ни человек, ни лошадь не проберутся по тропе. Я приехал в селение Чакао вскоре вслед за тем, как команда наших шлюпок разбила там палатку на ночь.

Вокруг селения расчищено большое пространство земли, а в лесу было много тихих и живописнейших уголков. Чакао прежде был главным портом острова, но, после того как из-за опасных течений и камней в проливе погибло много судов, испанское правительство сожгло церковь и, таким образом, по своему произволу вынудило большинство жителей переселиться в Сан-Карлос.

Вскоре после того как мы разбили свои палатки, явился познакомиться с нами босоногий сын губернатора. Увидев, что на мачте ялика поднят английский флаг, он с полнейшим безразличием осведомился, всегда ли он будет развеваться над Чакао. В нескольких местах жители были сильно удивлены появлением английских военных шлюпок и прониклись надеждой и верой, что это авангард испанского флота, идущего вновь отобрать остров у патриотического правительства Чили. Впрочем, все представители властей были извещены о том, что ожидается наше посещение, и были чрезвычайно вежливы. Когда мы сидели за ужином, губернатор нанес нам визит. Он был когда-то подполковником испанской службы, но теперь был крайне беден. Он дал нам двух овец и получил взамен два бумажных носовых платка, несколько медных безделушек и немного табаку.

25 ноября. Проливной дождь; мы, однако, ухитрились пройти вдоль берега до Уапи-Леноу. Вся эта восточная сторона Чилоэ имеет один и тот же вид: пересеченная долинами равнина разбита на мелкие острова, и все это сплошь покрыто непроходимым темно-зеленым лесом. На опушках вокруг хижин с высокими крышами попадаются кое-где расчищенные участки.

26 ноября. День занялся на диво ясный. Вулкан Осорно выбрасывал клубы дыма. Эта прекрасная гора, имеющая форму правильного конуса и вся белая от покрывающего ее снега, высится перед Кордильерами. Другой крупный вулкан, с седловидной вершиной, также выпускал из своего огромного кратера струйки пара. Позже мы увидели высокий пик Корковадо, вполне заслуживающий своего прозвища «el famoso Corcovado» [славный Горбун]. Таким образом, из одной точки мы видели три больших действующих вулкана, каждый из которых имеет около 7000 футов в высоту. Вдобавок далеко на юге виднелись еще высокие конусы, покрытые снегом, и хотя не было известно, действуют ли они, по происхождению своему они были, должно быть, вулканическими.

В этих местах цепь Анд далеко не так высока, как в Чили, и не образует, по-видимому, такого непроницаемого барьера между двумя областями земного шара. Несмотря на то что эта великая цепь проходит прямо с севера на юг, вследствие обмана зрения она кажется более или менее искривленной; дело в том, что линии, проведенные от каждой из вершин к глазу наблюдателя, необходимо сходятся подобно радиусам полукруга, а так как невозможно было (вследствие прозрачности воздуха и отсутствия каких бы то ни было промежуточных объектов) судить о том, на каком расстоянии находятся самые далекие пики, то казалось, что цепь стояла как бы развернутым полукругом.

Выйдя в полдень на берег, мы встретили семью чисто индейского происхождения. Отец был удивительно похож на Йорка Минстера, а некоторых мальчиков по красновато-коричневому цвету их кожи можно было принять за пампасских индейцев. Все, что я видел, убеждает меня в близком родстве различных американских племен, несмотря на то что они говорят на разных языках. Эти индейцы едва могли изъясняться по-испански и разговаривали друг с другом на своем собственном языке. Приятно видеть, что коренное население достигло той же ступени цивилизации – как она ни низка – что и их белые завоеватели. Дальше на юг мы видели много чистокровных индейцев; на некоторых островах все жители сохранили свои индейские прозвища.

По переписи 1832 г. на Чилоэ и административно ему подчиненных островках жило 42 тысячи человек; большая часть их, по-видимому, смешанной крови. 11 тысяч сохраняют свои индейские прозвища, но вероятно, что далеко не все из них чистокровные индейцы. Они ведут такую же жизнь, как и другие бедные жители, и все они христиане; правда, говорят, будто они еще сохраняют свои суеверные обряды, сами же утверждают, что общаются в некоторых пещерах с дьяволом.

В прежние времена всякого уличенного в этом преступлении отправляли на суд инквизиции в Лиму. Многие жители, не включенные в состав 11 тысяч носящих индейские прозвища, ничем не отличаются по своей наружности от индейцев. Гомес, губернатор Лемуя, ведет свой род от испанских дворян как с отцовской, так и с материнской стороны, но вследствие постоянных смешанных браков его предков с туземцами сам он настоящий индеец. С другой стороны, губернатор Кинчао очень гордится чистотой своей испанской крови[225].

Вечером мы добрались до прелестной бухточки к северу от острова Каукауэ. Жители здесь жаловались на недостаток земли. Причиной этому отчасти их собственное нежелание вырубать леса, отчасти же – правительственные ограничения, требующие, чтобы перед покупкой самого маленького клочка земли уплачивалось землемеру по два шиллинга с каждой куадры (150 квадратных ярдов) сверх той цены, какую он назначит за землю. После оценки землемера земля должна трижды поступить на аукцион, и если никто не предложит больше, то покупатель может приобрести ее по назначенной цене.

Все эти поборы должны быть серьезной помехой расчистке земли в стране, где население чрезвычайно бедно. Почти во всех странах леса уничтожаются без особого труда с помощью огня, но на Чилоэ из-за сырого климата и характера деревьев их приходится сначала вырубать. Это – серьезное препятствие на пути Чилоэ к процветанию. Во времена испанцев индейцы не могли владеть землей, и семейство, после того как оно расчистило участок земли, могли прогнать, а землю конфисковывало правительство.

Чилийские власти совершают теперь акт справедливости и вознаграждают бедных индейцев, наделяя каждого – в соответствии с его положением – определенным участком земли. Цена нерасчищенной земли очень низка. Правительство отдало в уплату долга м-ру Дугласу (нынешнему землемеру, который сообщил мне эти сведения) 8 1/2 квадратных миль леса близ Сан-Карлоса, и он продал их за 350 долларов, или около 700 фунтов стерлингов.

Следующие два дня было ясно, и ночью мы добрались до острова Кинчао. Этот район – самая обработанная часть архипелага, ибо здесь почти полностью расчищена широкая полоса прибрежной земли на главном острове, а также на многих мелких островах по соседству. Некоторые фермы выглядят весьма благоустроенными. Я полюбопытствовал узнать, как богаты могут быть здесь люди, но, как оказалось со слов м-ра Дугласа, нельзя считать, чтобы кто-нибудь из них имел регулярный доход. Какой-нибудь очень богатый земледелец, возможно, сумеет скопить за свою длгую трудовую жизнь капитал в 1000 фунтов стерлингов, да и то все спрячет в тайник, потому что почти в каждой семье существует обычай зарывать в землю кувшин или сундук с деньгами.

30 ноября. Рано утром в воскресенье мы достигли Кастро, в древности – главного города Чилоэ, ныне же – самого заброшенного и унылого места. Еще можно было проследить обычную прямоугольную планировку испанских городов, но улицы и пласа были покрыты прекрасной зеленой травой, которую пощипывали овцы. Церковь, стоящая посредине, целиком сколочена из досок и имеет весьма живописный и старинный вид. О бедности этого городка можно судить по тому факту, что, хотя в нем несколько сот обитателей, один из наших не смог нигде купить ни фунта сахару, ни обыкновенного ножа. Ни у кого нет часов, и одному старику, умеющему якобы правильно определять время, поручено наугад звонить в церковный колокол.

Приход наших шлюпок был редкостным событием для этого тихого, уединенного уголка мира; почти все жители пришли к берегу поглядеть, как мы разбиваем палатки. Они были очень вежливы и предлагали нам свое гостеприимство, а один человек даже прислал нам в подарок бочонок сидра. Во второй половине дня мы засвидетельствовали свое почтение губернатору – тихому старичку, по своему облику и образу жизни вряд ли стоявшему выше английского крестьянина. Ночью пошел сильный дождь, но и он не рассеял плотного кольца зрителей вокруг наших палаток. Неподалеку от нас расположилось индейское семейство, приехавшее в челноке с Кайлена. Им негде было укрыться во время дождя. Наутро я осведомился у молодого индейца, насквозь промокшего, как он провел ночь. Он оказался вполне довольным и ответил: «Muy bien, seor» [очень хорошо, сеньор].

1 декабря. Мы направились к острову Лемуй. Мне очень хотелось обследовать одну угольную залежь, о которой мне рассказывали; уголь оказался малоценным лигнитом[226], залегающим в песчанике (вероятно, древней третичной эпохи), из которого сложены эти острова. Когда мы добрались до Лемуя, то с большим трудом отыскали место, где можно было разбить палатки, потому что стоял прилив и местность была покрьгга лесом до самой воды. Вскоре нас окружила большая группа местных жителей, почти чистокровных индейцев. Они были очень удивлены нашим приездом и говорили друг другу: «Так вот почему мы видели на днях столько попугаев; чеукау (любопытная красногрудая птичка, живущая в густом лесу и издающая очень своеобразные звуки) не зря кричал: «Берегись!»

Вскоре они загорелись желанием меняться. Деньги они почти ни во что не ставили, зато с совершенно необыкновенной жадностью добивались табаку. За табаком следовало индиго, потом стручковый перец, старое платье и порох. Последний предмет им требовался для совершенно невинной цели: в каждом приходе имеется общественный мушкет, и порох нужен был для того, чтобы производить шум в дни святых и в праздники.

Население питается здесь преимущественно моллюсками и картофелем. Кроме того, в известные периоды в году они при помощи «корралей» – подводных изгородей – ловят много рыбы, остающейся на илистых отмелях после отлива. Кое-кто владеет домашней птицей, овцами, козами, свиньями, лошадьми и коровами – порядок перечисления этих животных отвечает их относительной многочисленности. Мне никогда не случалось видеть более любезных и скромных манер, чем у этих людей. Обыкновенно они, прежде всего, заявляют, что они бедные уроженцы этого места, а не испанцы, и страшно нуждаются в табаке и прочих предметах удовольствия.

На Кайлене, самом южном из этих островов, матросы купили за сверток табаку ценой в полтора пенни двух кур, у одной из которых, как отметили индейцы, была кожа между пальцами, и эта курица в самом деле оказалась отличной уткой; за несколько бумажных носовых платков ценой в 3 шиллинга были получены три овцы и большая связка луку. Ялик в этом месте стоял на якоре несколько вдали от берега, и мы опасались, как бы его не разграбили ночью.

В связи с этим наш проводник, м-р Дуглас, заявил тамошнему полицейскому, что у нас все время будут стоять часовые с заряженными ружьями, а так как мы не понимаем по-испански, то, увидев кого-нибудь в темноте, наверняка застрелим. Полицейский с совершенной покорностью признал полную правильность такого порядка и обещал нам, что никто не посмеет выйти из своего дома всю эту ночь.

В течение следующих четырех дней мы продолжали плыть на юг. Общий характер местности оставался прежним, но население здесь стало гораздо более редким. На большом острове Танки вряд ли было хоть одно расчищенное место; деревья со всех сторон простирали свои ветви над самым берегом.

Однажды я заметил на береговых кручах из песчаника очень красивые растения по названию панке (Gunnera scabra), чем-то похожие на ревень, увеличенный до гигантских размеров[227]. Туземцы едят их кисловатые стебли, а кореньями дубят кожу и производят из них черную краску. Листья панке почти круглые, с глубокими зубцами по краям. Я измерил один из них, и оказалось, что он имеет около 8 футов в диаметре, а следовательно, не менее 24 футов в окружности! Стебель в высоту несколько больше ярда, и на каждом растении распускаются четыре-пять тонких громадных листьев, вместе производящих великолепное впечатление.

6 декабря. Мы достигли Кайлена, прозванного «el fin del cristiandad» [«конец христианского мира»]. Утром мы задержались на несколько минут около одного домика на северном конце Лайлека; эта убогая лачуга была крайней точкой христианской Южной Америки. Широта места была 43°10', на два градуса южнее Рио-Негро на Атлантическом берегу. Эти «последние» христиане были очень бедны и, используя свое тяжелое положение, выпрашивали табак.

В доказательство бедности этих индейцев могу сослаться на тот факт, что незадолго до этого мы повстречали человека, который шел пешком три с половиной дня и столько же должен был пройти обратно ради того только, чтобы получить причитавшийся ему долг за топорик и небольшое количество рыбы. Как трудно, должно быть, здесь купить малейшую вещицу, если человек затрачивает столько труда лишь на то, чтобы вернуть такой маленький долг!

Вечером мы достигли острова Сан-Педро, где нашли стоявший на якоре «Бигль». Пока мы огибали мыс, двое офицеров высадились, чтобы промерить углы теодолитом. На камнях сидела лисица (Canis fulvipes), встречающаяся, как говорят, только на этом острове, да и то очень редко, и представляющая собой новый вид. Она была настолько поглощена наблюдением за работой офицеров, что мне удалось, тихо подойдя сзади, стукнуть ее по голове геологическим молотком. Эта лисица, более любознательная и ученая, но менее благоразумная, чем большинство ее сородичей, выставлена теперь в музее Зоологического общества.

В этой бухте мы пробыли три дня, в один из которых капитан Фицрой с несколькими спутниками предпринял попытку восхождения на вершину Сан-Педро. Леса здесь имели несколько иной вид, чем в северной части острова. Порода представляла собой по-прежнему слюдистый сланец, но берег не был отлог, а круто уходил прямо под воду. Поэтому общий вид тут больше напоминал Огненную Землю, чем Чилоэ. Мы напрасно старались добраться до вершины; лес был до того непроходим, что тот, кто не видел его, не сможет представить себе этого хаотического нагромождения умирающих и мертвых древесных стволов.

Я уверен, что не раз наши ноги по десять минут, а то и больше не касались земли, часто находясь в 10–15 футах над ее поверхностью, так что наши моряки в шутку выкрикивали глубину по лоту. В других местах мы ползли один за другим на четвереньках под сгнившими стволами. В нижней части горы величавые деревья Drimys winteri, какой-то лавр вроде Sassafras с душистыми листьями и другие деревья, названия которых я не знаю, переплетались в одно целое стелющимся бамбуком или тростником. Мы походили тут больше на рыб, бьющихся в сети, чем на млекопитающих. Выше большие деревья сменились кустарником, среди которого там и сям высилсь красный кедр или сосна алерсе.

Я с удовольствием встретил на высоте немногим меньше 1000 футов нашего старого знакомого – южный бук. Впрочем, здесь это невзрачные чахлые деревца, и мне кажется, что где-то недалеко отсюда проходит северная граница их распространения. В конце концов мы, отчаявшись, отказались от нашей попытки.

10 декабря. Ялик и вельбот с м-ром Саливеном ушли на съемку, я же остался на борту «Бигля», который на следующий день направился от Сан-Педро на юг. 13-го мы вошли в пролив в южной части Гуаятекаса, или архипелага Чонос, и счастье, что нам это удалось, потому что на следующий день разразился яростный шторм, достойный Огненной Земли. Белые массы облаков громоздились на темно-синем небе, и по ним быстро проносились черные косматые тучи.

Протянувшиеся одна за другой цепи гор казались мутными тенями, и заходящее солнце бросало на леса желтые отблески, очень похожие на те, какие дает пламя винного спирта. Вода казалась белой от водяной пыли, ветер затихал и снова ревел в снастях; то была зловещая, но грандиозная картина. На несколько минут вспыхнула яркая радуга, и тут любопытно было наблюдать влияние на нее водяной пыли; проносясь над поверхностью воды, она превращала обычный полукруг радуги в круг: полоса радужных цветов, продолжаясь от обоих оснований обычной дуги, пересекала залив и подходила к самому борту корабля, образуя неправильное, но зато почти замкнутое кольцо.

Мы пробыли здесь три дня. Погода была по-прежнему скверная, но это не имело большого значения, ибо все эти острова все равно совершенно непроходимы. Берега до того изрезаны, что если хочешь пробраться по ним, то приходится непрерывно карабкаться вверх и вниз по острым скалам из слюдистого сланца; что же касается леса, то наши лица, руки, ноги – все носило следы того, как зло обошелся он с нами за одну только попытку проникнуть в его запретные тайники.

18 декабря. Мы повернули в море. 20-го мы распростились с югом и при попутном ветре повернули корабль на север. От мыса Трес-Монтес мы бодро поплыли вдоль высокого, бурного берега, замечательного крутыми очертаниями холмов и густым лесом, покрывающим даже чуть ли не отвесные склоны. На следующий день мы открыли бухту, которая на этом опасном берегу может сослужить большую пользу судну, терпящему бедствие. Ее можно без труда отыскать по холму высотой в 1600 футов, еще более близкому к правильному конусу, чем знаменитая Сахарная голова в Рио-де-Жанейро.

На следующий день, после того как мы бросили якорь, мне удалось взобраться на вершину этого холма. То было нелегкое предприятие, ибо склоны были до того крутые, что в некоторых местах приходилось пользоваться деревьями как лестницей. Тут было также несколько обширных зарослей кустов фуксии с ее прекрасными свешивающимися цветами, но сквозь эти кусты очень трудно было пробираться. В этих диких странах подъем на вершину какой-нибудь горы доставляет большое удовольствие. Как ни часто, быть может, бывает обманута смутная надежда увидать с горы что-нибудь необыкновенное, а все-таки она непременно возвращается ко мне при каждой новой попытке восхождения.

Всякому, должно быть, знакомо то чувство торжества и гордости, которое вызывает в нас грандиозное зрелище, открывающееся с высоты. В этих редко посещаемых странах ко всему этому подмешивается еще некоторая доля тщеславия при мысли о том, что вы, может быть, первый человек, ступивший когда-либо на эту вершину и любующийся этим видом.

Вам всегда очень хочется установить, бывала ли до сих пор хоть одна живая душа в этом глухом месте. Вы подбираете кусок дерева с торчащим в нем гвоздем и изучаете его так, как будто он покрыт иероглифами. Охваченный этим чувством, я был сильно заинтересован, найдя на диком берегу, под выступом скалы, постель, устроенную из травы. Рядом с ней виднелись следы костра и топора, которым пользовался человек. Костер, постель, их расположение – все это обнаруживало искусную руку индейца; но вряд ли то был индеец, ибо индейская раса вымерла в этих краях: католики стремились превратить индейцев в христиан и рабов одновременно. Уже тогда у меня появилось предчувствие, что одинокий человек, устроивший себе постель в этом диком месте, был, должно быть, какой-то несчастный, потерпевший крушение моряк, который пытался пробраться вдоль берега к северу и провел здесь печальную ночь.

28 декабря. Погода по-прежнему стояла очень плохая, но мы смогли все-таки, наконец, приступить к съемке. Время тянулось очень медленно, как то всегда нам казалось, когда беспрерывные штормы задерживали нас день ото дня. Вечером мы открыли еще одну гавань, где и бросили якорь. Тотчас вслед за тем мы увидели человека, размахивавшего рубашкой, и послали шлюпку, которая вернулась с двумя моряками. Шесть человек бежали с американского китобойного судна и добрались до берега несколько южнее этого места; их шлюпку вскоре разбило в щепы прибоем. Вот уже пятнадцать месяцев они бродили взад и вперед по берегу, не зная ни куда идти, ни где они находятся.

Какое необыкновенное счастье, что мы обнаружили эту гавань! Если бы не эта случайность, они могли бы так блуждать, пока не состарились и не погибли бы, наконец, на этом диком берегу. Им пришлось очень много страдать, а один разбился насмерть, свалившись с утеса. Иногда они вынуждены были расходиться на поиски пищи, и этим объяснялась одинокая постель. Принимая во внимание все, что было ими пережито, они, по-моему, очень хорошо рассчитывали время, потому что ошиблись всего на четыре дня.

30 декабря. Мы бросили якорь в уютной бухточке у подошвы высоких холмов, поблизости от северной оконечности полуострова Трес-Монтес. На следующее утро, после завтрака, группа наших поднялась на одну из этих гор, которая имела 2400 футов в высоту. Картина открылась замечательная. Главная часть хребта состояла из величественных и обрывистых сплошных гранитных массивов, которые, казалось, появились вместе с началом мира. Гранит был покрыт слюдистым сланцем, от которого по прошествии веков остались странные выступы в форме пальцев. Эти две формации, отличаясь по своим очертаниям, сходны в том, что обе почти лишены растительности. Такое бесплодие показалось нам странным, потому что мы уже привыкли почти повсюду видеть сплошной темно-зеленый лес.

Я с большим удовольствием познакомился со строением этих гор. Своеобразные высокие хребты производят впечатление величавой твердыни, одинаково, впрочем, бесполезной как для человека, так и для всех прочих животных. Гранит – классический объект для геолога: благодаря его широкому распространению, красивой и плотной структуре с ним познакомились во времена гораздо более древние, чем с большинством других горных пород.

Происхождение гранита вызвало споров едва ли не больше, чем происхождение всякой другой формации. Он является обыкновенно первичной породой, и, каким бы путем он ни образовался, мы знаем, что это самый глубокий пласт земной коры, до которого проник человек. Предел человеческого познания в любом предмете представляет большой интерес, который, быть может, тем более велик, что тут мы уже близко подходим к области воображения.

1 января 1835 г. Новый год возвестил о своем приходе так, как и подобало ему в этих краях. Он не обманывал несбыточными надеждами: наступающий год был отмечен сильным северо-западным штормом с беспрерывным дождем. Слава Богу, нам не суждено встретить здесь его конец; мы надеемся быть в то время в Тихом океане, где небо как небо – голубое, а не нечто, скрывающееся за облаками над нашей головой.

Следующие четыре дня преобладали северо-западные ветры, и нам удалось лишь пересечь большой залив и бросить якорь в другой безопасной гавани. Я сопровождал капитана в поездке на шлюпке внутрь глубокого узкого залива. По пути мы видели поразительное количество тюленей: они во множестве лежали на каждом плоском камне, а кое-где и на низком берегу. Они были, по-видимому, добродушного нрава и, крепко заснув, лежали кучами, точно свиньи; но даже свиньи устыдились бы покрывающей их грязи и исходившей от них вони.

За каждым стадом терпеливо следили зловещие глаза грифа-индейки. Эта отвратительная птица с ее ярко-красной лысой головой, приспособленной для возни в гнили, очень распространена на западном побережье, и то, что она постоянно сопровождает тюленей, показывает, какой пищи она ожидает. Вода (вероятно, только на поверхности) оказалась почти пресной благодаря многочисленным потокам, небольшими водопадами низвергавшимися с крутых гранитных гор в море. Пресная вода привлекает рыбу, а за ней следуют многие крачки, чайки и два вида корморанов.

Мы видели также пару прекрасных черношейных лебедей и нескольких маленьких морских выдр, мех которых так высоко ценится. На обратном пути мы опять позабавились, наблюдая, с какой стремительностью кинулись в воду все тюлени, старые и молодые, когда наша шлюпка проходила мимо. Они не оставались подолгу под водой, а снова выскакивали и следовали за нами, вытянув шеи, с выражением изумления и любопытства.

7 января. Поднимаясь вдоль берега, мы бросили якорь у северной оконечности архипелага Чонос, в гавани Лоу, где пробыли неделю. Острова здесь, как и на Чилоэ, были сложены слоистыми и рыхлыми прибрежными отложениям, а потому тут была прекрасная, пышная растительность. Леса спускались к самому берегу, точь-в-точь как вечнозеленые кустарники над посыпанной гравием аллеей. С нашей якорной стоянки мы любовались великолепным видом четырех крупных снежных конусов Кордильер, в том числе и «славным Горбуном» (Корковадо); сам хребет на этой широте до того невысок, что лишь в немногих местах он виден за вершинами соседних островков. Мы нашли здесь пятерых рыболовов с Кайлена, этого «конца христианского мира», бесстрашно переплывших в своем утлом челноке открытое море, отделяющее Чонос от Чилоэ. Эти острова, по всей вероятности, в скором времени будут заселены, как и те, что лежат у берегов Чилоэ.

Дикий картофель растет на этих островах в изобилии на песчаной, ракушечной почве близ морского берега. Самое высокое из этих растений имело 4 фута в вышину. Клубни были большей частью мелки, хотя я нашел один овальной формы, в два дюйма диаметром; они во всех отношениях походили на английский картофель и даже имели тот же запах, но при варке сильно сморщивались и становились водянистыми и безвкусными, совершенно лишенными горького привкуса. Картофель этот, несомненно, местного происхождения; по словам м-ра Лоу, он встречается до 50° широты, и дикие индейцы в этих местах называют его акина; на Чилоэ же индейцы называют его иначе.

Профессор Генсло, рассмотревший привезенные мной в Англию высушенные образцы, утверждает, что это то же растение, которое описано м-ром Сабином из Вальпараисо, но оно составляет лишь разновидность, которую некоторые ботаники считали самостоятельным видом. Замечательно, что одно и то же растение встречается и в бесплодных горах среднего Чили, где на протяжении более чем шести месяцев не падает ни капли дождя, и в сырых лесах этих южных островов.

В центре архипелага Чонос (45° широты) лес носит такой же характер, как и вдоль всего западного побережья на 600 миль к югу до мыса Горн. Здесь не встречается тех деревянистых злаков, какие мы видели на Чилоэ; зато буковые деревья Огненной Земли достигают крупных размеров и составляют значительную часть лесов, хотя и не занимают такого исключительного положения, как в более южных областях. Тайнобрачным растениям здешний климат подходит всего более. У Магелланова пролива, как я уже отмечал, по-видимому, слишком холодно и сыро, чтобы они могли достигать своего полного развития; но в лесах этих островов число видов и громадное изобилие мхов, лишайников и мелких папоротников совершенно необыкновенное.

На Огненной Земле деревья растут только по склонам холмов – всякое ровное место неизменно покрывает толстый слой торфа, а на Чилоэ на плоских местах растут пышнейшие леса. Здесь же, в архипелаге Чонос, характер климата ближе к Огненной Земле, чем к северному Чилоэ, ибо каждый клочок ровной земли покрыт двумя видами растений (Astelia pumila и Donatia magellanica), которые, совместно перегнивая, образуют толстый слой упругого торфа[228].

На Огненной Земле торф выше лесной полосы образуется главным образом за счет первого из этих составляющих обширные сообщества растений. Вокруг главного корня этого растения постоянно нарастают свежие листья; нижние скоро загнивают, и если проследить корень в глубь торфа, то можно видеть, что листья, оставаясь на своих местах, проходят через все стадии разложения, пока все не смешивается, наконец, в одну беспорядочную массу. В образовании торфа на помощь Astelia приходят лишь немногие другие растения: разбросанный там и сям маленький стелющийся Myrtus (M. nummularia)с деревянистым стеблем вроде нашей клюквы и со сладкими ягодами; один Empetrum (E. rubrum), похожий на наш вереск; ситник (Juncus grandiflorus) – вот чуть ли не всё, что растет еще на топкой поверхности[229].

Хотя в общем эти растения очень похожи на английские виды тех же родов, но они не тождественны последним. В более ровных местах страны на торфяной поверхности разбросаны лужицы воды, стоящие на различных уровнях и производящие такое впечатление, будто они устроены искусственно. Подпочвенные ручейки довершают разложение растительных веществ и скрепляют всю массу их в одно целое.

Климат южной части Америки, по-видимому, особенно благоприятствует образованию торфа. На Фолклендских островах почти всякое растение, даже грубая трава, покрывающая всю поверхность страны, превращается в это вещество; вряд ли найдется место, где возникает препятствие росту торфяного слоя; в некоторых местах пласт достигает толщины 12 футов, а нижняя часть его, засыхая, до того твердеет, что с трудом горит. Хотя все растения способствуют образованию торфа, но в большинстве случаев главную роль при этом выполняет Astelia. Весьма замечательно одно обстоятельство, столь отличное от того, что мы наблюдаем в Европе; я нигде не видел в Южной Америке, чтобы мох при своем разложении давал бы хоть сколько-нибудь торфа.

Что касается северной границы, до которой климатические условия допускают то своеобразное медленное разложение, какое необходимо для образования торфа, то я полагаю, что на Чилоэ (41–42° широты), несмотря на обилие топкой почвы, настоящего торфа нет; но на островах Чонос, тремя градусами южнее, мы видели его в изобилии. Один испанец, побывавший в Ирландии, но постоянно живущий на атлантическом побережье у Ла-Платы (35° широты), говорил мне, что он не раз искал там торф, но так и не сумел ничего найти. Он показывал мне самое близкое к торфу вещество, какое только мог отыскать, – черную торфянистую почву, до того проросшую насквозь корнями, что горела она очень медленно и сгорала далеко не полностью.

Фауна этих разбросанных островков архипелага Чонос, как и можно было предвидеть, очень бедна. Из четвероногих здесь часто встречаются два водных животных. Myopotamus coypus (похожий на бобра, только с круглым хвостом) хорошо известен своим прекрасным мехом, который служит предметом торговли по всему бассейну Ла-Платы[230].

Здесь, впрочем, он водится исключительно в соленой воде – особенность, которая, как уже отмечалось, иногда наблюдается и у крупного грызуна Capybara. В больших количествах встречается здесь маленькая морская выдра[231]; это животное питается не одной только рыбой, но подобно тюленям вылавливает большое количество мелких красных крабов, плавающих стаями около поверхности воды. М-р Байно видел на Огненной Земле, как одна выдра ела каракатицу; другая была убита в гавани Лоу в тот момент, когда она тащила к своей норе крупного моллюска Voluta.

В одном месте я поймал в капкан странную маленькую мышь (Mus brachiotis); по-видимому, она распространена на нескольких из этих островков, но туземцы с Чилоэ, которых мы встретили в гавани Лоу, говорили, что на некоторых островах она вовсе не встречается. Какая цепь случайностей или какие изменения уровня понадобились, чтобы эти маленькие животные распространились по разбросанным островкам архипелага!

Повсюду на Чилоэ и Чоносе встречаются две очень странные птицы, родственные тюрко и тапакало среднего Чили и замещающие их здесь. Одну жители называют чеукау (Pteroptochos rubecula); она водится в самых мрачных и глухих местах сырых лесов. Иногда, если даже ее крик раздается над самым ухом, чеукау не удается увидеть, как бы внимательно вы ее ни искали; но иной раз, если стоять без движения, красногрудая птичка сама доверчиво подойдет к вам на расстояние нескольких футов. Тогда вы увидите, как она деловито прыгает по беспорядочным грудам гниющих тростников и веток, задрав вверх хвостик.

Чеукау внушает суеверный страх туземцам Чилоэ своими странными и разнообразными криками. У нее есть три совершенно различных крика: один называют чидуко и считают добрым предзнаменованием; другой, уитреу, крайне неблагоприятен; третий я позабыл. Слова эти являются подражанием ее крикам, которыми туземцы в некоторых вопросах слепо руководствуются. Что ни говори, а жители Чилоэ избрали себе в пророки пресмешное созданьице. Родственный чеукау вид, правда, несколько более крупный (Pteroptochos tarnii), туземцы называют гид-гид, а англичане – лающей птицей.

Последнее название очень удачно, потому что, бьюсь об заклад, никто, услышав ее в первый раз, не будет уверен, что то не собачонка, тявкающая где-то в лесу. Точно так же, как то происходит с чеукау, вы можете иногда услышать ее лай совсем близко, но напрасно будете стараться выследить ее, и еще меньше надежды увидеть ее, спугнув ударами по кустам; но все-таки иной раз и гид-гид бесстрашно подходит к человеку. Способом питания и нравом эта птичка очень похожа на чеукау.

По берегам часто встречается темно окрашенная птичка Opetiorhynchus patagonicus. Она замечательна своим тихим нравом и подобно куличку-песочнику живет только у самого моря. Помимо перечисленных, на этих клочках суши обитает совсем мало других птиц. В моих черновых заметках описаны странные звуки, которые, хотя и часто слышны в этих мрачных лесах, все же почти не нарушают общего безмолвия. Тявканье гид-гида и внезапное «фью-фью» чеукау раздаются то вдалеке, то совсем над ухом; к их крику иногда присоединяется маленький черный крапивник Огненной Земли; пищуха (Oxyurus)следует за непрошеным гостем с пронзительным криком и щебетом; время от времени видишь колибри, стремительно носящегося из стороны в сторону и подобно насекомому пронзительно стрекочущего; наконец, с верхушки какого-нибудь высокого дерева доносится неясная, но жалобная песня тирана-мухоловки (Myiobius) с белым хохолком.

Ввиду подавляющего преобладания в большей части стран некоторых обыкновенных родов птиц, например вьюрков, поначалу испытываешь удивление, встречая в какой-нибудь местности в качестве самых распространенных там птиц такие своеобразные формы, какие я только что описал. В среднем Чили встречаются, хотя крайне редко, две из них, а именно Oxyurus и Scytalopus. Когда встречаешь, как в данном случае, животных, играющих как будто такую незначительную роль в великом плане природы, невольно изумляешься, зачем они были созданы. Но тут всегда следует помнить, что, может быть, в какой-нибудь другой стране они играют существенную роль в природе или играли ее когда-нибудь в прошлом.

Если бы вся Америка к югу от 37° ю. ш. погрузилась в воды океана, то эти две птицы могли бы еще долго существовать по-прежнему в среднем Чили, но едва ли число их возросло бы. Это было бы примером того, что неизбежно должно было произойти с очень многими животными.

В этих южных морях водится несколько видов буревестников; самый крупный из них, Procellaria gigantea, или нелли (кебрантауэсос, или костолом, испанцев), часто встречается как во внутренних каналах, так и в открытом море. По своим повадкам и манере летать он очень сходен с альбатросом; так же как и за альбатросом, можно часами следить за ним и все-таки не видеть, чем он питается. Впрочем, костолом– птица хищная; в бухте Сан-Антонио кое-кто из наших офицеров видел, как он охотился за нырком, который пытался спастись, ныряя и улетая, но все время падал под ударами и в конце концов был убит ударом в голову.

В бухте Сан-Хулиан мы видели, как эти крупные буревестники убивали и пожирали молодых чаек. Другой вид (Puffinus cinereus), общий Европе, мысу Горн и побережью Перу, гораздо мельче, чем Procellaria gigantea, но такого же грязно-черного цвета. Он обыкновенно встречается огромными стаями во внутренних проливах; мне кажется, я ни разу не видел, чтобы вместе собиралось такое множество птиц одного вида, как то было однажды к востоку от острова Чилоэ. Сотни тысяч их летели неправильной полосой в продолжение нескольких часов в одном направлении. Когда часть стаи опустилась на воду, поверхность моря почернела, и раздался шум, подобный отдаленному человеческому говору.

Есть еще несколько видов буревестников, но я отмечу из них только один, Pelecanoides berardi, который может служить примером тех из ряда вон выходящих случаев, когда птица, явно принадлежащая к строго определенному семейству, в то же время по своим нравам и строению оказывается родственной другому, совершенно отличному семейству. Эта птица никогда не покидает спокойных внутренних проливов. Если ее потревожить, она нырнет, проплывет под водой некоторое расстояние, а затем одним движением выходит на поверхность и взлетает на воздух.

Быстро взмахивая своими короткими крыльями, она пролетает некоторое расстояние по прямой линии, затем падает, как убитая, и снова уходит под воду. Форма ее клюва и ноздрей, длинные лапы и даже расцветка оперения свидетельствуют о том, что эта птица – буревестник; с другой стороны, короткие крылья, и в связи с этим слабый полет, форма туловища и очертания хвоста, отсутствие заднего пальца на ногах, привычка нырять и выбор местообитания заставляют, пожалуй, поставить вопрос о том, не родственна ли она в такой же мере чистикам. Издали ее, не колеблясь, примешь за чистика, наблюдая, как она летает, или ныряет, или спокойно плавает по уединенным каналам Огненной Земли.

Глава XIV. Чилоэ и Консепсьон. Сильное землетрясение

Сан-Карлос, Чилоэ. – Извержение Осорно, одновременное с извержением Аконкагуа и Косегуины. – Поездка в Кукао. – Непроходимые леса. – Вальдивия. – Индейцы. – Землетрясение. – Консепсьон. – Сильное землетрясение. – Трещины в горных породах. – Вид разрушенных городов. – Почерневшее и бурлящее море. – Направление колебаний. – Перекос камней в зданиях. – Огромная волна. – Устойчивое поднятие суши. – Область, охваченная вулканическими явлениями. – Связь между подъемлющей и эруптивной силами. – Причина землетрясений. – Медленное поднятие горных цепей.

15 января мы вышли из гавани Лоу и через три дня бросили якорь вторично в бухте Сан-Карлос на Чилоэ. Ночью 19-го числа мы видели вулкан Осорно в действии. В полночь вахтенный заметил нечто вроде большой звезды, которая постепенно увеличивалась в размерах часов до трех и тогда явила собой великолепное зрелище. Через подзорную трубу мы видели, как какие-то темные тела непрерывно взлетали кверху одно за другим и падали вниз среди огромного ярко-красного зарева. Свет его был настолько силен, что оставлял длинное и яркое отражение в воде.

Большие массы расплавленного вещества, по-видимому, очень часто извергаются кратерами в этой части Кордильер. Меня уверяли, что во время извержения Корковадо выбрасывает вверх огромные массы, и видно, как они взрываются в воздухе, принимая разнообразные фантастические формы, например деревьев; размеры их, должно быть, колоссальны, ибо их можно разглядеть с возвышенности за Сан-Карлосом, отстоящей не меньше чем за 93 мили от Корковадо. Утром вулкан затих.

Я с удивлением узнал потом, что в ту же ночь действовал и Аконкагуа в Чили, на 480 миль севернее, и был изумлен еще больше, узнавши, что большое извержение Косегуины (2700 миль севернее Аконкагуа), сопровождавшееся землетрясением, которое ощущалось за 1000 миль, также произошло не позже чем часов через шесть после первых двух. Это совпадение тем более замечательно, что Косегуина дремала в продолжение 26 лет, а Аконкагуа вообще крайне редко проявляет какую-нибудь деятельность.

Трудно даже приблизительно представить себе, было ли это совпадение случайным или указывало на наличие какой-то подземной связи. Если бы в одну и ту же ночь вдруг началось извержение Геклы в Исландии, Везувия и Этны (расположенных ближе друг к другу по сравнению с соответствующими вулканами в Южной Америке), то это совпадение сочли бы замечательным; но описываемый мной случай куда более замечателен, потому что все три вулканических жерла принадлежат одной и той же великой горной цепи, а необъятные равнины вдоль восточного побережья и поднятые пласты современных раковин, протянувшиеся более чем на 2000 миль по западному побережью, свидетельствуют, как равномерно и согласованно действовали тут подъемлющие силы.

Поскольку капитану Фицрою было очень желательно произвести пеленгование кое-где по внешнему берегу Чилоэ, было решено, что м-р Кинг и я проедем в Кастро, а оттуда по острову к капелле Кукао, расположенной на западном берегу. Наняв лошадей и проводника, мы выехали утром 22-го числа. Немного погодя к нам присоединились женщина и два мальчика, направлявшиеся в ту же сторону. Все на этой дороге дружески-фамильярно относятся друг к другу, и здесь можно пользоваться столь редким в Южной Америке преимуществом – путешествовать без огнестрельного оружия.

Вначале местность представляла собой ряд холмов и долин, но поближе к Кастро стала очень ровной. Любопытна сама дорога: она во всю свою длину, за исключением очень немногих мест, состоит из больших деревянных брусьев, которые либо бывают широки и тогда уложены вдоль, либо узки и расположены поперек. Летом дорога не слишком скверная, но зимой, когда дерево становится скользким от дождей, ездить по ней чрезвычайно трудно. В это время года почва по обеим сторонам дороги превращается в трясину, а часто совсем заливается водой; поэтому продольные брусья приходится прикреплять к земле наклонными кольями, вколачиваемыми с обеих сторон. Эти колья грозят опасностью всадникам, потому что вероятность попасть на один из них при падении с лошади довольно велика.

Замечательно, однако, какими ловкими стали лошади Чилоэ под действием привычки. Перебираясь через такие места, где брусья разошлись, они перескакивают с одного бруса на другой с проворством и уверенностью чуть ли не собаки. С обеих сторон дорога окаймлена высокими лесными деревьями, густо обросшими у оснований тростником. Когда случайно удается увидеть эту аллею достаточно далеко вперед, она поражает однообразием: белая полоса брусьев, суживаясь вдали, теряется в мрачном лесу или оканчивается зигзагом, поднимающимся на какой-нибудь крутой холм.

Несмотря на то что от Сан-Карлоса до Кастро всего 12 лье по прямой, устройство этой дороги потребовало, должно быть, громадного труда. Мне говорили, что в прежние времена несколько человек поплатились жизнью за попытки пробраться через этот лес. Первый, кому это удалось, был индеец, который прорубил себе путь через тростники за восемь дней и добрался до Сан-Карлоса; испанские власти наградили его за это землей. Летом по лесам бродит много индейцев (правда, главным образом в возвышенных местах, где лес не настолько густ) в поисках полудиких коров, питающихся листьями тростника и некоторых деревьев.

Из этих-то охотников один случайно обнаружил несколько лет назад английское судно, потерпевшее крушение на внешнем берегу. Экипажу его уже грозил голод; без помощи этого человека англичане едва ли сами выбрались бы из почти непроходимых лесов, и действительно один моряк умер в пути от изнурения. В этих своих путешествиях индейцы находят дорогу по солнцу, так что в случае длительной облачности они не могут ориентироваться в пути.

День был чудесный, и множество деревьев в полном цвету наполняли воздух благоуханием; но и это не могло развеять того впечатления мрачной сырости, которое производил лес. Более того, многочисленные мертвые стволы, стоящие точно скелеты, не могут не придавать этим первобытным лесам какой-то торжественности, несвойственной лесам в странах давно цивилизованных. Вскоре после захода солнца мы расположились на ночлег. Наша спутница, довольно миловидная, принадлежала к одному из самых уважаемых семейств в Кастро; однако она ездила верхом по-мужски, и на ногах у нее не было ни башмаков, ни чулок. Меня удивляло полное отсутствие гордости как в ней, так и в ее брате. Они везли с собой еду, но при каждой нашей с м-ром Кингом трапезе сидели, наблюдая, как мы едим, пока, наконец, мы не почувствовали себя настолько неловко, что стали кормить всю компанию. Ночь была безоблачная, и, лежа в постелях, мы наслаждались (а это действительно большое наслаждение) зрелищем бесчисленных звезд, освещавших лесной мрак.

23 января. Утром мы поднялись рано и к двум часам дня приехали в Кастро, прелестный тихий городок. Старый губернатор умер после нашего последнего посещения, и его должность отправлял один чилиец. У нас было рекомендательное письмо к дону Педро, который оказался человеком чрезвычайно гостеприимным, любезным и более бескорыстным, чем то обыкновенно бывает в этой части континента. На следующий день дон Педро достал нам свежих лошадей и вызвался сопровождать нас. Мы направились к югу, держась большей частью берега, и проехали через несколько деревушек, в каждой из которых была своя большая деревянная капелла, похожая на амбар. В Вилипильи дон Педро попросил коменданта дать нам проводника до Кукао.

Старый джентльмен вызвался ехать сам; но долгое время его никак нельзя было убедить, что два англичанина действительно желают ехать в такое захолустье, как Кукао. Таким образом, нас сопровождали два первых аристократа этой страны, что было ясно видно уже из того, как относились к ним все более бедные индейцы. Из Чончи мы направились напрямик через остров по перепутанным, извилистым тропинкам, проходя то великолепными лесами, то прелестными расчищенными участками, на которых зрел богатый урожай хлеба и картофеля. Эта волнистая лесная местность, отчасти возделанная, напоминала мне глухие районы Англии, что придавало ей особую прелесть в моих глазах.

В Вилинко, расположенном на берегах озера Кукао, было уже мало расчищенных полей, а жители все были, по-видимому, индейцы. Это озеро, протянувшееся с запада на восток, имеет в длину 12 миль. В силу местных условий морской бриз дует весьма регулярно весь день, а ночью наступает затишье; это дало повод к странным преувеличениям: в том виде, как это явление описали нам в Сан-Карлосе, оно и в самом деле казалось настоящим чудом.

Дорога в Кукао была до того плохая, что мы решили воспользоваться перьягуа. Комендант самым властным тоном приказал шестерым индейцам перевезти нас, не удостоив даже сказать им, получат ли они за это плату. Перьягуа – странная, топорной работы лодка, но экипаж ее был еще более странным; сомневаюсь, чтобы в одной лодке собиралось когда-либо шестеро более безобразных, малорослых людей. Гребли они, впрочем, очень хорошо и бодро. Задающий гребец бормотал по-индейски и издавал странные крики, очень напоминавшие свинопаса, погоняющего свиней.

Мы пустились в путь при легком встречном бризе, но все же добрались до капеллы Кукао еще довольно рано. По обеим сторонам озера без перерыва тянулся сплошной лес. В ту же перьягуа, в которой ехали мы, погрузили корову. На первый взгляд кажется трудным уместить такое крупное животное в маленькой лодке, но индейцы мигом управились с этим делом. Они поставили корову вдоль лодки, накренили лодку к животному, затем подсунули ему два весла под брюхо, оперев их концы о борт, и при помощи этих рычагов ловко опрокинули бедное животное вверх ногами на дно лодки, после чего привязали веревками. В Кукао мы нашли необитаемую лачугу (местопребывание патера, когда он посещает эту капеллу), где, разведя огонь, сварили себе ужин и отлично устроились на ночь.

Район Кукао – единственное обитаемое место на всем западном берегу Чилоэ. В нем живет около тридцати-сорока индейских семейств, разбросанных на протяжении 4–5 миль вдоль берега. Они совершенно оторваны от остальной части Чилоэ и едва ли имеют возможность хоть что-нибудь продавать, разве что иногда небольшой излишек масла, которое получают из тюленьей ворвани. Они носят весьма приличную одежду собственного производства, и у них вдоволь, еды. Однако они, по-видимому, не удовлетворены своей жизнью, хотя вид у них до такой степени покорный, что больно смотреть. И то и другое объясняется, как я полагаю, главным образом той грубостью и властностью, с какой обращается с ними начальство.

Наши спутники, такие вежливые в отношении к нам, относились к бедным индейцам так, как будто то были рабы, а не свободные люди. Они требовали у них съестных припасов и пользовались их лошадьми, не снисходя даже до того, чтобы сказать, сколько заплатят хозяевам и заплатят ли вообще. Утром, оставшись наедине с этими бедняками, мы вскоре снискали их расположение, давши им сигар и мате. Большой кусок сахару был поделен между всеми присутствовавшими, с величайшим интересом отведавшими новинку. Все свои жалобы индейцы заканчивали словами: «И все потому, что мы бедные индейцы и ничего не знаем; но все было иначе, когда у нас был король».

На следующий день после завтрака мы поехали за несколько миль к северу, на мыс Пунта-Уантамо. Дорога шла по широкому пляжу, о который даже после стольких ясных дней разбивался огромный прибой. Меня уверяли, что после сильного шторма рев его по ночам слышен даже в Кастро, на расстоянии не менее 21 морской мили по холмистой и лесистой местности. Мы не без труда добрались до мыса, из-за того что тропы были крайне неудобны для ходьбы: повсюду в тени почва быстро превращается в настоящую трясину. Сам мыс представляет собой крутой каменистый холм. Он зарос растением, близким, как я полагаю, к Bromelia и называемым местными жителями чепонес [232]. Пробираясь через эти заросли, мы очень сильно исцарапали себе руки.

Меня позабавила предосторожность, принятая нашим проводником-индейцем: он подвернул штаны, полагая, что они нежнее его собственной жесткой кожи. Это растение приносит плод, формой похожий на артишок и наполненный множеством семенных коробочек; в последних заключается приятная на вкус сладкая мякоть, которая здесь высоко ценится. В гавани Лоу я видел, как жители приготовляли из этого плода чичи – напиток вроде сидра; таким образом, совершенно справедливо, как замечает Гумбольдт, что почти повсюду человек находит способ приготовления какого-нибудь напитка из продуктов растительного царства. Впрочем, дикари Огненной Земли и, мне кажется, Австралии не дошли до этого искусства.

Берег к северу от Пунта-Уантамо чрезвычайно изрезан и разбит; перед ним множество бурунов, на которых вечно ревет море. М-ру Кингу и мне очень хотелось вернуться, если бы то оказалось возможным, пешком вдоль этого берега; но даже индейцы заявили, что это совершенно невыполнимо. Нам говорили, что люди пробирались напрямик через лес из Кукао в Сан-Карлос, но берегом еще никто не проходил. В такие экспедиции индейцы берут с собой только жареные хлебные зерна и едят их понемногу дважды в день.

26 января. Вернувшись к перьягуа, мы переправились обратно через озеро и снова сели на лошадей. Все население Чилоэ, пользуясь этой неделей необычной здесь ясной погоды, расчищало землю, выжигая леса. Со всех сторон кверху взвивались клубы дыма. Несмотря на усердие, с которым жители поджигали повсюду лес, я не видел, чтобы им хоть раз удалось устроить большой пожар. Мы пообедали с нашим другом комендантом и приехали в Кастро, когда уже стемнело.

На следующее утро мы выехали очень рано. Через некоторое время со склона крутого холма перед нами развернулся обширный вид – редкое явление на этой дороге – на огромный лес. Вдали, над деревьями, гордо высился Корковадо и к северу от него еще один большой вулкан с плоской вершиной; почти никаких других покрытых снегом вершин этой длинной горной цепи видно не было. Я надеюсь, что долго еще не забуду этого прощального вида на великолепные Кордильеры, возвышающиеся напротив Чилоэ. Ночь мы провели на воздухе, под безоблачным небом, и на следующее утро достигли Сан-Карлоса. Мы прибыли как раз вовремя, потому что еще перед вечером начался проливной дождь.

4 февраля. Отплыли с Чилоэ. В продолжение последней недели я совершил несколько коротких экскурсий. Целью одной из них был осмотр большого пласта раковин современных моллюсков, поднятого на 350 футов над уровнем моря; прямо из раковин здесь выросли большие лесные деревья. В другой раз я поехал на мыс Пунта-Уэчукукуй. Со мной был проводник, даже слишком хорошо знакомый с местностью: он просто засыпал меня бесконечными индейскими названиями малейшего мыска, ручейка, заливчика. Точно так же, как и на Огненной Земле, индейский язык здесь, по-видимому, особенно хорошо приспособлен для наименования самых незначительных подробностей местности. Я думаю, каждый из нас был рад распрощаться с Чилоэ; но если бы мы могли позабыть унылый и непрекращающийся зимний дождь, Чилоэ можно было бы назвать очаровательным островом. Кроме того, есть что-то особенно привлекательное в простоте и скромной вежливости его бедных жителей.

Мы направились к северу вдоль берега, но вследствие туманной погоды попали в Вальдивию только ночью 8-го числа. На следующее утро мы на шлюпке отправились в город, расположенный милях в десяти от моря. Мы плыли по течению реки, минуя немногочисленные лачуги и клочки земли, расчищенные среди сплошного леса; иногда встречался челнок с индейской семьей. Город расположен на низких берегах реки; он до такой степени прячется в лесу из яблонь, что улицы представляют собой не что иное, как аллеи во фруктовом саду. Я никогда не видал страны, в которой яблони разрастались бы так пышно, как в этих влажных районах Южной Америки; по обочинам дорог я встречал много молодых деревьев, выросших, очевидно, самосевом.

На Чилоэ жители владеют изумительно быстрым способом разводить фруктовые сады. Почти на каждой ветке, в нижней ее части, имеются маленькие конические коричневые сморщенные выступы; они всегда готовы превратиться в корни, и это можно иногда увидеть – в том случае, когда на дерево случайно попадет немного грязи. Ранней весной выбирают ветвь толщиной с бедренную кость человека и срезают ее непосредственно под группой этих выступов; с нее срезают все мелкие веточки и затем сажают на глубину двух футов в землю. На следующее лето обрубок уже выпускает длинные побеги, а иногда даже приносит плоды; мне показывали одно такое дерево, которое принесло 23 яблока, правда, это считается очень редким случаем. На третий год обрубок превращается (как я сам видел) в ветвистое дерево, обремененное плодами.

Один старик неподалеку от Вальдивии, иллюстрируя свой девиз «Necesidad es la madre del invencion» [нужда – мать изобретения], рассказал нам о некоторых полезных вещах, которые он получает из своих яблок. Приготовив сидр и вино, он из выжимок добывает душистую белую водку; посредством другого процесса он получает сладкую патоку, или, как он называет ее, мед. Его дети и свиньи в это время года, кажется, только и едят что яблоки в саду.

11 февраля. Я отправился с проводником в короткую поездку, во время которой, однако, мне удалось повидать лишь очень немногое из того, что относилось к геологии страны и ее обитателям. Около Вальдивии мало расчищенной земли; переправившись через реку в нескольких милях от города, мы вступили в лес и, прежде чем добрались до места ночлега, встретили всего лишь одну убогую лачугу. Небольшое различие по широте – в 150 миль – придает лесу иной по сравнению с Чилоэ характер. Это связано с несколько иным соотношением пород деревьев.

Вечнозеленые деревья, кажется, уже не столь многочисленны, и потому лес принимает более яркий оттенок. Как и на Чилоэ, стволы внизу густо обросли тростником; здесь есть еще другой вид тростника (похожий на бразильский бамбук и достигающий около 20 футов вышины), который растет тесными группами и очень красиво окаймляет берега некоторых речек. Из этого самого растения и делают индейцы свои чусо – длинные заостренные копья. Жилище, в котором мы остановились на ночлег, было до того грязно, что я предпочел спать на воздухе; в этих поездках первая ночь обыкновенно очень неприятна, так как нет еще привычки к щекотанию и укусам блох. Наутро, я уверен, на моих ногах не было ни одного местечка размером хотя бы с шиллинг, на котором не нашлось бы маленьких красных пятен – следов блошиных укусов.

12 февраля. Мы продолжали свой путь через нерасчищенный лес, лишь изредка встречая индейца верхом или группу красивых мулов, везущих из южных равнин доски алерсе и зерно. После полудня одна из лошадей упала от усталости; мы находились тогда на склоне холма, с которого открывался чудесный вид на льяносы. После того как нас теснили со всех сторон и укрывали сверху лесные дебри, вид этих открытых равнин подействовал освежающе. Однообразие леса вскоре становится очень утомительным. Это западное побережье заставляет меня с удовольствием вспоминать привольные безграничные равнины Патагонии; но, словно из духа противоречия, я не могу позабыть, как великолепно безмолвие этих лесов.

Льяносы – самые плодородные и густонаселенные районы страны, потому что их огромным преимуществом является почти полное отсутствие деревьев. Выезжая из леса, мы пересекли несколько плоских лужаек, окруженных одинокими деревьями, как в английском парке; часто я с удивлением замечал, что в покрытых лесом холмистых местностях совершенно ровные места лишены деревьев. Так как моя лошадь устала, я решил остановиться в миссии Кудико, к монаху которой у меня было рекомендательное письмо. Кудико – район, занимающий промежуточное положение между лесом и льяносами. Тут много сельских домов с засеянными хлебом и картофелем клочками земли вокруг них, почти все они принадлежат индейцам.

Племена, подчиненные властям Вальдивии, – «reducidos у cristianos» [обращенные в христианство]. Дальше к северу, около Арауко и Имперьяля, индейцы еще совсем дикие и не обращены, но все они постоянно общаются с испанцами. Патер говорил нам, что индейцы-христиане не очень любят ходить к обедне, но в остальном проявляют уважение к религии. Труднее всего заставить их соблюдать обряд бракосочетания. Дикие индейцы берут столько жен, сколько могут содержать, а касик иногда даже больше десяти; войдя к нему в дом, можно узнать об их количестве по числу отдельных очагов. Каждая жена живет с касиком по очереди одну неделю, но все они ткут для него пончо и выполняют другую домашнюю работу. Быть женой касика считается честью, которой добиваются индейские женщины.

Мужчины всех этих племен носят грубые шерстяные пончо; те, что живут к югу от Вальдивии, носят короткие штаны, те же, что к северу, – юбочку вроде чилипы гаучосов. У всех у них длинные волосы повязаны ярко-красной лентой, но голова ничем не покрыта. Эти индейцы – люди рослые, крупные; у них выдающиеся скулы, и всем своим обликом они походят на ту великую американскую семью народов, к которой принадлежат; но лица их, как мне казалось, немного отличались от всех тех, какие мне приходилось до сих пор видеть у других племен.

Выражение лица у них обычно серьезное, даже строгое и изобличает сильную волю; его можно счесть либо за честное прямодушие, либо за яростную решимость. Длинные черные волосы, серьезные и резкие черты лица и темный цвет кожи напомнили мне старинные портреты Иакова I[233]. Дорогой мы не встретили и признака той приниженной вежливости, какая повсеместна на Чилоэ. Некоторые наскоро бросали свое «мари-мари» (доброго утра), но большинство, казалось, не склонно было хоть как-нибудь приветствовать нас. Эта независимость в обращении является, вероятно, следствием тех продолжительных войн, которые они вели с испанцами, и неоднократных побед, которые они одни изо всех племен Америки при этом одерживали.

Я очень приятно провел вечер, беседуя с патером. Он был чрезвычайно любезен и гостеприимен; приехав сюда из Сантьяго, он сумел окружить себя здесь кое-каким комфортом. Получив некоторое образование, он горько жаловался на полное отсутствие общества. Какой пустой, в самом деле, должна была быть жизнь этого человека, не имевшего ни особенного религиозного рвения, ни дела, ни занятия! На следующий день, на обратном пути, мы встретили семерых индейцев очень дикого вида, среди которых были касики, только что получившие от чилийского правительства свое ежегодное небольшое жалованье за долго хранимую верность.

Эти красивые люди ехали друг за другом с самыми угрюмыми лицами. Старый касик, возглавлявший группу, был, кажется, пьян сильнее остальных, потому что вид у него был в одно и то же время важный и очень раздраженный. Незадолго до того к нам присоединились два индейца, ехавшие из одной отдаленной миссии в Вальдивию по поводу какой-то тяжбы. Один из них был добродушный старик, но своим морщинистым безбородым лицом он был похож с виду скорее на старуху, чем на мужчину. Я часто угощал обоих сигарами, и хотя они все время охотно и даже, пожалуй, с удовольствием принимали их, но не удостаивали поблагодарить меня.

На Чилоэ индеец снял бы шляпу и произнес: «Dios le page!» [Да воздаст вам Бог!]. Поездка была очень утомительна как из-за плохих дорог, так и из-за многочисленных валявшихся на пути больших деревьев; приходилось либо перепрыгивать через них, либо объезжать их, делая при этом каждый раз большой крюк. Ночевали мы на дороге и на следующее утро уже были в Вальдивии, откуда я отправился на корабль.

Через несколько дней я с группой офицеров пересек залив и высадился около форта, называемого Ньебла. Сооружения были совершенно разрушены, и лафеты полностью сгнили. М-р Уикем заметил командовавшему фортом офицеру, что от одного выстрела лафеты все разлетятся в куски. Бедняга, стараясь поддержать престиж своей крепости, серьезно возразил: «Нет, я убежден, сэр, что они выдержат и два!» Испанцы предполагали, должно быть, сделать этот пункт неприступным. Теперь посредине двора расположена целая гора цемента, способная поспорить твердостью с камнем, на котором она лежит. Цемент привезли из Чили, и он стоил 7000 долларов. Вспыхнувшая революция помешала его использовать, и теперь он остается здесь памятником павшего величия Испании?[234]

Я хотел пройти к одному дому, расположенному мили за полторы, но мой проводник заявил, что пробраться напрямик через лес совершенно невозможно. Он предложил, впрочем, повести меня кратчайшим путем по затерянным коровьим тропинкам, и все-таки дорога отняла у нас не менее трех часов! Человек этот занимается охотой за бродячими коровами; но как ни хорошо должны быть знакомы ему эти леса, а недавно и он заблудился и два дня ничего не ел. Эти факты дают ясное понятие о трудности освоения лесов в здешних краях. Я часто задавал себе вопрос: как долго сохраняется хоть какой-нибудь след от упавшего дерева? Проводник показал мне одно дерево, срубленное беглыми роялистами 14 лет назад; исходя из этого, я полагаю, что ствол в 1 1/2 фута диаметром за 30 лет обратился бы в груду трухи.

20 февраля. Этот день будет отмечен в летописях Вальдивии как день самого сильного землетрясения, какое только приходилось пережить местным старожилам. Я случайно находился около берега и, лежа в лесу, отдыхал. Землетрясение произошло внезапно и длилось две минуты, но время это казалось гораздо более долгим. Колебание почвы было весьма ощутительным. Мне и моему спутнику казалось, что колебания шли прямо с востока, тогда как другие считали, что они приходили с юго-запада; это показывает, как трудно иногда бывает почувствовать направление вибраций. Устоять прямо на ногах было нетрудно, но движение почвы вызвало у меня чуть ли не головокружение; это было несколько похоже на покачивание судна при легкой боковой зыби или, скорее, на то, что ощущает человек, скользя по тонкому льду, который прогибается под тяжестью его тела.

Сильное землетрясение сразу разрушает наиболее привычные наши ассоциации; земля – самый символ незыблемости – движется у нас под ногами подобно тонкой корке на жидкости, и этот миг порождает в нашем сознании какое-то необычное ощущение неуверенности, которого не могли бы вызвать целые часы размышлений. В лесу, где ветерок шевелил деревья, я ощущал только дрожание почвы, но не видел никаких иных проявлений землетрясения. Капитан Фицрой и некоторые офицеры находились во время толчка в городе, и там картина была куда поразительнее: хотя дома, будучи выстроены из дерева, не падали, но они страшно тряслись и доски одновременно скрипели и трещали. Люди в величайшем смятении ринулись на улицу.

Эти-то сопровождающие обстоятельства и порождают тот ужас перед землетрясениями, который испытывает всякий, кому пришлось видеть и испытать их последствия. В лесу это было чрезвычайно интересное, но отнюдь не внушающее страха явление. Весьма любопытно проявилось действие землетрясения в море. Самый сильный толчок произошел во время отлива; одна старуха, которая была в то время у моря, рассказывала мне, что вода очень быстро, но небольшими волнами прилила до своей верхней черты при приливе, а затем так же быстро отхлынула до нормального уровня; это было ясно видно и по границе мокрого песка. Такого же рода быстрый, но спокойный прилив произошел несколько лет назад на Чилоэ во время легкого землетрясения и вызвал там понапрасну большое смятение. В продолжение вечера было еще много более слабых толчков, вызвавших в гавани необыкновенно хаотические течения, а также несколько весьма сильных толчков.

4 марта. Мы вошли в гавань Консепсьона. Пока корабль продвигался против ветра к якорной стоянке, я высадился на острове Кирикина. Управитель имения поспешно выехал ко мне навстречу, чтобы сообщить ужасные новости о большом землетрясении 20-го числа: ни в Консепсьоне, ни в Талькауано (порту) не осталось ни одного дома; разрушено семьдесят деревень; огромная волна почти начисто смыла развалины Талькауано. Многочисленные доказательства этого последнего я вскоре увидел своими глазами: весь берег был усеян бревнами и мебелью, как будто здесь потерпели крушение тысячи кораблей.

Кроме множества стульев, столов, книжных шкафов и т. п. тут было несколько крыш, которые сорвало с маленьких домиков и перенесло сюда почти в целости. Торговые склады Талькауано были разбиты, и на берегу валялись большие мешки с хлопком, травами и другими ценными товарами. Прогуливаясь по острову, я заметил, что множество обломков камней, которые, судя по облепившим их морским организмам, еще недавно лежали, должно быть, глубоко под водой, теперь были далеко выброшены на берег; один из них был шести футов в длину, трех в ширину и двух в толщину.

На самом острове столь же ясно заметны были следы сокрушительной силы землетрясения, как на взморье – следы последовавшей за ним огромной волны. Почва во многих местах дала трещины в направлении с севера на юг, может быть вследствие оседания крутых параллельных берегов этого узкого острова. Некоторые трещины около береговых обрывов были шириной в целый ярд. С обрывов уже упали на берег громадные глыбы, и жители полагали, что с началом дождей произойдут гораздо большие оползни. Действие вибрации на твердый первичный сланец, образующий основу острова, было еще любопытнее: поверхностные слои некоторых узких гребней были до того разбиты, что казалось, будто их взрывали порохом.

Это действие, проявившееся в свежих изломах и смещении почвы, ограничилось, должно быть, поверхностным слоем, ибо в противном случае во всем Чили не осталось бы ни одного сплошного массива горной породы; впрочем, этого и следовало ожидать, так как известно, что на поверхности колеблющегося тела колебания сказываются иначе, чем на его центральной части. Этой же причиной, быть может, объясняется и тот факт, что в глубоких рудниках землетрясения отнюдь не производят таких ужасных разрушений, как можно было бы ожидать. Я убежден, что это землетрясение сильнее способствовало уменьшению размеров острова Кирикина, чем постоянное разрушающее действие моря и непогоды в течение целого столетия.

На следующий день я высадился в Талькауано, а затем поехал в Консепсьон. Оба города представляли самое ужасное, но вместе с тем и самое интересное зрелище, какое я когда-либо видел. На человека, знакомого с этими городами и прежде, оно, возможно, произвело бы еще более сильное впечатление, ибо развалины лежали такой беспорядочной грудой и все это так мало походило на обитаемое место, что почти невозможно было представить себе прежнее состояние этих городов. Землетрясение началось в половине двенадцатого утра. Если бы это случилось среди ночи, то непременно погибла бы большая часть жителей (которых в этой провинции много тысяч), а не всего лишь около ста человек; жителей только и спасло неизменное обыкновение выбегать из дому при первом же вздрагивании земли.

В Консепсьоне каждый дом, каждый ряд домов остались на месте, образовав кучу или ряд развалин; но в Талькауано, смытом огромной волной, мало что можно было различить, кроме сплошной груды кирпичей, черепицы и бревен, и лишь кое-где виднелась уцелевшая часть стены. Поэтому Консепсьон, хотя и не был до такой степени разрушен, имел вид более страшний и, если здесь уместно это слово, болеее живописный.

После осмотра Консепсьона я немогу понять, как жители в большей своей части сумели остаться невредимыми. Дома во многих местах провалились наружу, образовав посреди улицхолмики из кирпича и мусора. М-р Раус, английский консул, рассказывал нам, что он завтракал, когда первый толчок побудил его выбежать из дому. Он не добежал еще и до середины двора, как одна сторона его дома с грохотом рухнула на землю. Не в силах из-за колебания земли устоять на ногах, он пополз на четвереньках, когда рухнула вторая стена. Облако пыли, ослепившей ему глаза и завившей рот, омрачило самое небо, но он выбрался наконец на улицу.

Так как толчки следовали один за другим, никто не решался приблизиться к развалинам; никто не знал, не погибают ли без помощи его ближайшие друзья и родные. Те, кто спасли какие-нибудь пожитки, вынуждены были непрерывно стеречь их, потому что вокруг шныряли воры, которые при малейшем содрогании земли одной рукой били себя в грудь с криком: «Misericordia!» [Милосердия!], – а другой тянули что могли из развалин. Соломенные кровли падали в огонь, и повсюду вспыхивали пожары. Сотни людей оказались разоренными, и у немногих было чем прожить день.

Одних только землетрясений достаточно, чтобы разорить любую процветающую страну. Если бы ныне бездействующие подземные силы развили под Англией такую же деятельность, какую они, без всякого сомнения, развивали в прежние геологические эпохи, как резко изменилось бы все положение страны! Что стало бы с высокими домами, густонаселенными городами, громадными фабриками, прекрасными общественными и частными зданиями? И как ужасна была бы массовая гибель людей, если бы новый период возмущений начался с какого-нибудь сильного подземного толчка глубокой ночью! Англия сразу же обанкротилась бы; все документы, записи, счета в этот момент погибли бы. Правительство не смогло бы ни собирать налоги, ни поддерживать свою власть, между тем преступная рука насилия и грабежа получила бы полную свободу действия. Во всех больших городах вспыхнул бы голод, ведя за собой мор и смерть.

Вскоре после толчка милях в трех-четырех показалась огромная волна; в середине бухты она имела гладкие очертания, но на берегу срывала дома и деревья, устремляясь вперед с сокрушительной силой. В глубине бухты она разбилась на ряд страшных белых бурунов, взлетавших на 23 фута выше высоты обычных приливов. Они надвигались с неимоверной силой: одна пушка в форте, весившая вместе с лафетом около четырех тонн, была перенесена на 15 футов. Какая-то шхуна очутилась посреди развалин, в 200 ярдах от берега.

За этой первой волной последовали две другие, которые отступая, унесли с собой множество плавающих обломков. В одном месте бухты был выброшен далеко на берег и унесен в море корабль, затем снова выброшен и снова унесен. В другом месте закрутило два судна, стоявших на якоре друг подле друга, так что их якорные цепи трижды обвились одна вокруг другой; в течение нескольких минут они находились на обнажившемся дне, хотя бросили якорь на глубине 36 футов. Огромная волна надвигалась, должно быть, медленно, потому что жители Талькауано успели убежать на холмы, расположенные за городом, а несколько моряков направились на лодке в открытое море, надеясь, что в безопасности пройдут над волной, если только достигнут ее прежде, чем она разобьется, – и надежды их действительно оправдались.

Одна старуха с мальчиком лет четырех или пяти тоже бросилась в лодку, но грести было некому, и лодка, налетев на какой-то якорь, разбилась пополам; старуха утонула, а ребенка, уцепившегося за обломок лодки, подобрали несколько часов спустя. Среди развалин домов еще стояли лужи соленой воды, и дети, устроив себе лодки из старых столов и стульев, казались столь же счастливыми, сколь несчастны были их родители. Любопытно, однако, что и те были гораздо деятельнее и бодрее, чем можно было ожидать.

Кто-то очень справедливо заметил по этому поводу, что при таком всеобщем разорении никто не чувствует себя более обиженным, чем другие, и не может подозревать своих друзей в безучастии – этом самом мучительном последствии разорения. М-р Раус вместе с большой группой людей, которых он взял под свое покровительство в течение первой недели, жил в саду под яблонями. Сначала они веселились, как на пикнике; но вскоре сильный дождь доставил им много неудобств, так как укрыться было совершенно негде.

В превосходном отчете капитана Фицроя об этом землетрясении говорится, что в бухте видели два взрыва: один был похож на столб дыма, а другой – на фонтан, пущенный огромным китом. Вся вода как бы кипела; она «почернела и издавала пренеприятнейший сернистый запах». Последние обстоятельства наблюдались также в бухте Вальпараисо во время землетрясения 1822 г.; я полагаю, что они объясняются взбалтыванием на дне моря ила, содержащего распадающиеся органические вещества. Когда наш корабль в ясную погоду волочил в бухте Кальяо по дну якорную цепь, я заметил, что путь ее обозначался рядом пузырьков. Простой народ в городе Талькауано считал, что землетрясение было вызвано какими-то индейскими старухами, которые два года назад, будучи чем-то обижены, заткнули якобы жерло вулкана Антуко.

Это вздорное поверье любопытно в том отношении, что показывает, как народ по опыту выучился усматривать связь между задержкой деятельности вулканов и сотрясением почвы. Им пришлось пустить в ход колдовство в том звене, где для них терялась связь между причиной и следствием, – чтобы объяснить, почему закрылось жерло вулкана. В настоящем случае поверье тем более любопытно, что, по данным капитана Фицроя, есть основания полагать, что землетрясение нисколько не коснулось Антуко.

Город Консепсьон был построен на обычный испанский манер; все улицы шли под прямым углом друг к другу: одни пролегали в направлении зюйд-вест-тен-вест, другие – в направлении норд-ост-тен-норд. В первом направлении стены устояли, без сомнения, лучше, чем в последнем; груды кирпича лежали большей частью по направлению к северо-востоку.

Оба этих обстоятельства полностью согласуются с общим впечатлением, будто колебания шли с юго-запада, откуда слышался также подземный гул: ясно, что вероятность падения стен, расположенных в направлении с юго-запада на северо-восток и, следовательно, обращенных своими концами к точке, откуда распространялись колебания, должна была быть гораздо меньшей, нежели тех стен, которые, будучи расположены в направлении с северо-запада на юго-восток, должны были быть в одно мгновение выведены по всей своей длине из вертикального положения, ибо колебания, шедшие с юго-запада, должны были, проходя под фундаментами зданий, иметь вид волн, вытянувшихся с северо-запада на юго-восток.

Это можно наглядно пояснить, если поставить книги на ковер ребром и затем по способу, предлагаемому Митчеллом, производить колебания, имитирующие землетрясение: окажется, что книги будут падать раньше или позже в зависимости от того, насколько их направление совпадает с направлением волн. Трещины в почве большей частью, хотя и не все одинаково, шли в направлении с юго-востока на северо-запад и, следовательно, соответствовали линиям колебания, или главной флексуры[235]. Приняв в соображение все эти обстоятельства, столь ясно показывающие, что главный фокус землетрясения лежал в юго-западном направлении, мы с особым интересом отнесемся к тому факту, что остров Санта-Мария, расположенный именно в этом направлении, во время общего поднятия суши поднялся почти в три раза выше всех остальных мест побережья.

Отличным примером различного сопротивления, которое оказывали стены в зависимости от их направления, мог служить собор. Сторона его, обращенная на северо-восток, представляла собой груду развалин, посредине которой, точно из воды, торчали дверные коробки и множество деревянных балок. Отдельные угловатые обломки кирпичной кладки достигали больших размеров; они откатились на некоторое расстояние по ровной пласе, точно осколки горных пород у подножия какой-нибудь высокой горы. Боковые стены (направленные с юго-запада на северо-восток) хотя и сильно растрескались, но устояли; зато огромные контрфорсы (стоявшие под прямым углом к ним, а следовательно, параллельно упавшим стенам) во многих случаях были как будто начисто срезаны и обрушились на землю.

Некоторые прямоугольные украшения у карнизов тех же стен были сдвинуты землетрясением наискось. Аналогичное явление наблюдалось после землетрясений в Вальпараисо, Калабрии и других местах, в том числе и на некоторых древнегреческих храмах[236]. Этот перекос на первый взгляд как будто указывает на то, что под каждой точкой земной поверхности почва подвергалась вихревому движению, что, однако, в высшей степени невероятно. Не вызывается ли это тем, что каждый камень стремится найти для себя некоторое известное положение по отношению к линиям вибрации подобно булавкам на встряхиваемом листе бумаги[237]? Вообще говоря, сводчатые двери и окна устояли гораздо лучше всех других частей зданий. Тем не менее, один несчастный парализованный старик, имевший обыкновение во время малейших толчков подползать к такой двери, был на этот раз раздавлен насмерть.

Я не стану и пытаться дать сколько-нибудь подробное описание того, как выглядел Консепсьон, ибо считаю совершенно невозможным передать всю совокупность испытанных мной ощущений. Некоторые офицеры побывали в городе раньше меня, но никакие их рассказы не могли дать точного представления обо всей картине разрушения. Горько и обидно видеть, что плоды деятельности человека, стоившие ему столько времени и труда, в одну минуту были обращены в прах; но сострадание к жителям почти мгновенно отступало перед изумлением при виде картины, которая возникла за какое-нибудь мгновение, тогда как мы привыкли связывать подобные разрушения с действием ряда веков. По моему мнению, с самого отъезда из Англии мы вряд ли видели другое до такой степени интересное зрелище.

Говорят, что почти при каждом значительном землетрясении воды окрестных морей приходят в сильное волнение. Возмущение бывает обыкновенно, как и в случае землетрясения в Консепсьоне, двух родов: во-первых, в момент толчка вода спокойным движением приливает на взморье, а затем так же тихо отступает, во-вторых, через некоторое время море всей массой отходит от берегов, а потом возвращается волнами сокрушительной силы. Первое движение есть, по-видимому, прямое следствие землетрясения, по-разному воздействующего на жидкую и твердую среды, отчего отношение между их уровнями несколько нарушается; но второе явление гораздо значительнее.

Установлено, что во время большей части землетрясений, особенно на западном побережье Америки, первым движением массы воды является отступление. Некоторые авторы пытались объяснить это при помощи предположения, что вода сохраняет свой уровень, в то время как суша колеблется вертикально вверх; но, скорее всего, воды, лежащие у берега, даже если этот берег довольно крут, разделили бы движение морского дна; кроме того, как настаивает м-р Лайелль, подобные движения моря происходят у островов, отстоящих далеко от главной линии землетрясения, как то было на острове Хуан-Фернандес во время настоящего землетрясения и на Мадейре во время знаменитой лиссабонской катастрофы.

Я подозреваю (хотя вопрос этот все-таки очень неясен), что волна, чем бы она ни была вызвана, прежде всего оттягивает воду от берега, наступая на который она разбивается; я наблюдал, что именно так происходит с маленькими волнами, вызываемыми движением лопастей пароходных колес. Замечательно, что, в то время как Талькауано и Кальяо (близ Лимы), оба расположенные в глубине обширных мелких бухт, при каждом большом землетрясении страдали от огромных волн, Вальпараисо, стоящий почти на краю очень глубоких вод, ни разу не был залит волной, хотя так часто испытывал очень сильные толчки.

Из того, что огромная волна следует не сразу же за землетрясением, а спустя некоторое время, иногда даже через полчаса, а также из того, что на удаленных островах явление протекает так же, как и на берегах поблизости от фокуса землетрясения, вытекает, что волна поднимается сперва в открытом море; далее, поскольку явление это наблюдается всегда, то оно должно вызываться одной и той же причиной; я подозреваю, что место, где зарождается большая волна, следует искать на той черте, где наименее возмущенные воды глубокого океана встречаются с водой, лежащей ближе к берегу и разделяющей движение суши; в этом случае оказывается также, что волна бывает крупнее или мельче в зависимости от пространства мелкой воды, приведенной в движение вместе с дном, на котором она покоится.

Самым замечательным последствием этого землетрясения было устойчивое поднятие суши; но, вероятно, гораздо правильнее было бы рассматривать его как причину. Не подлежит сомнению, что суша вокруг бухты Консепсьона поднялась на два-три фута; достойно замечания, однако, что волна уничтожила следы прежней границы приливов на отлогих песчаных берегах, и потому мне не удалось найти ни одного доказательства этого факта, за исключением единодушного свидетельства жителей, что одна небольшая каменистая мель, в настоящее время открытая, прежде была покрыта водой.

Остров Санта-Мария (милях в тридцати отсюда) поднялся еще выше: капитан Фицрой нашел там в одном месте целые залежи разлагающихся двустворчатых моллюсков, еще прикрепленных к скалам, на высоте 10 футов над верхней чертой прилива; между тем прежде жители во время отлива ныряли за этими моллюсками. Поднятие этой области особенно интересно потому, что тут уже раньше разыгралось несколько других сильных землетрясений, а также потому, что на поверхности земли здесь разбросано огромное множество морских раковин вплоть до высоты по крайней мере 600, но, я думаю, даже 1000 футов. В Вальпараисо, как я уже отмечал, такие же раковины находят на высоте 1300 футов, и вряд ли можно сомневаться, что это значительное поднятие произошло в результате последовательных небольших поднятий, подобных тому, какое сопровождало (или вызвало) землетрясение в этом году, а также неощутимо медленного поднятия, какое, безусловно, все время происходит в некоторых местах на этом побережье.

Остров Хуан-Фернандес, лежащий в 360 милях к северо-западу, во время сильного толчка 20-го числа подвергся такому жестокому сотрясению, что деревья сталкивались одно с другим, а у самого берега, под водой, разверзся вулкан; факты эти замечательны тем, что землетрясение 1751 г. на этом острове также проявилось сильнее, чем в других местах на таком же расстоянии от Консепсьона, а это указывает, как видно, на какую-то подземную связь между этими двумя точками.

Чилоэ, лежащий в 340 милях на юг от Консепсьона, подвергся, по-видимому, сотрясению более сильному, чем расположенный между ними район Вальдивии, где вулкан Вильярика остался совершенно спокоен, тогда как в Кордильерах против Чилоэ два вулкана в одно и то же время разразились бурным извержением. Извержение двух этих вулканов, так же как и некоторых их соседей, длилось долгое время, а десять месяцев спустя они опять подверглись воздействию еще одного землетрясения в Консепсьоне.

Люди, рубившие лес около подножия одного из этих вулканов, не почувствовали 20-го числа толчка, от которого дрожали все окрестные места; здесь извержение смягчило землетрясение и заняло его место, что произошло бы, согласно поверью простого народа, и в Консепсьоне, если бы волшебная сила не закупорила вулкан Антуко. Два года девять месяцев спустя в Вальдивии и на Чилоэ снова произошло землетрясение, еще более сильное, чем 20 февраля, после чего один остров архипелага Чонос устойчиво поднялся более чем на 8 футов.

Мы получим лучшее представление о масштабах всех этих явлений, предположив (как мы это сделали в одиннадцатой главе относительно ледников), что они происходили на соответствующих расстояниях в Европе; тогда вся суша от Северного моря до Средиземного испытала бы сильное землетрясение, и в то же мгновение большое пространство на восточном побережье Англии вместе с некоторыми удаленными островами подверглось бы устойчивому поднятию; на побережье Голландии начала бы действовать целая цепь вулканов и произошло бы извержение на дне моря близ северной оконечности Ирландии; наконец, древние кратеры Оверни, Канталя и Мон-д’Ора выбросили бы в небеса по столбу темного дыма и долго продолжали бы свою бурную деятельность. Через два года и девять месяцев Франция от центральных своих областей до Ла-Манша снова была бы опустошена землетрясением, после которого устойчиво поднялся бы один остров в Средиземном море.

Пространство, из-под которого 20-го числа извергались вулканические вещества, измеряется 720 милями в одном направлении и 400 милями в другом, проходящем под прямым углом к первому; это, по всей вероятности, означает, что подземное озеро лавы здесь раскинулось на площади, приблизительно вдвое большей, чем Черное море. Судя по проявившейся во всей этой цепи явлений тесной и сложной связи между подъемлющей и эруптивной силами, мы можем уверенно заключить, что те силы, которые медленно или небольшими скачками подъемлют материки, и те, которые заставляют вслед за тем вулканические вещества изливаться из открытых кратеров, – тождественны.

Исходя из многих соображений, я считаю, что частые землетрясения на этом побережье вызываются разрывом земных пластов, представляющим необходимое следствие того напряжения, которое испытывает суша при поднятии, и инъекцией в образовавшиеся промежутки расплавленных пород. Эти разрыв и инъекция, если они повторяются достаточно часто (а мы знаем, что землетрясения неоднократно постигают одни и те же области и протекают там одинаковым образом), образуют цепи холмов; именно этот процесс и произошел, по-видимому, с вытянутым островом Св. Марии, который поднялся втрое выше соседней местности.

Я считаю, что твердый стержень горы по способу своего образования отличается от вулканического холма только тем, что в первом случае расплавленная порода неоднократно изливается вовнутрь, а не извергается неоднократно наружу, как во втором случае. Кроме того, я полагаю, что строение таких больших горных цепей, как например, Кордильеры, где пласты, прикрывающие инъецированный стержень плутонических пород, были сброшены на ребро вдоль нескольких параллельных и соседних между собой линий поднятия, – такое строение можно объяснить только тем, что породы, составляющие стержень, инъицировались не один раз, а через промежутки, достаточно длительные, верхние слои, своего рода клинья, успели остыть и затвердеть; ибо если бы пласты были выброшены в свое нынешнее круто наклоненное, вертикальное и даже перевернутое положение в один прием, то самые недра земли хлынули бы наружу, и вместо существующих ныне обрывистых горных стержней из пород, затвердевавших под огромным давлением, поток лавы излился бы в бесчисленных местах на каждой линии поднятия[238].

Глава XV. Переход через Кордильеры

Вальпараисо. – Перевал Портильо. – Сообразительность мулов. – Горные потоки. – Как была открыта руда. – Доказательства постепенного поднятия Кордильер. – Влияние снега на горные породы. – Геологическое строение двух главных хребтов, различие их происхождения и поднятия. – Значительное опускание. – Красный снег. – Ветры. – Снежные столбы. – Сухой и прозрачный воздух. – Электричество. – Пампасы. – Фауна восточных склонов Ано. – Саранча. – Огромные клопы. – Мендоса. – Перевал Успальята. – Окременелые деревья, погребенные в их естественном положении. – Мост Инков. – Преувеличенная трудность горных проходов. – Кумбре. – Касучи. – Вальпараисо.

7 марта 1835 г. Мы простояли в Консепсьоне три дня и отплыли в Вальпараисо. Ветер был северный, и мы добрались до выхода из гавани Консепсьона только перед наступлением сумерек. Так как мы находились очень близко к земле и опускался густой туман, то мы бросили якорь. Вскоре у самого нашего борта вдруг появилось американское китобойное судно: мы услыхали голос янки, заклинавшего матросов помолчать, пока он прислушивается к бурунам.

Капитан Фицрой крикнул ему громко и отчетливо, чтобы он бросил якорь там, где находится. Бедняга решил, должно быть, что это голос с берега: на судне его тотчас же поднялся страшный галдеж, все закричали: «Отдавай якорь! трави канат! убирай паруса!» Ничего более смешного я никогда не слыхал. Если бы весь экипаж судна состоял из одних капитанов, без единого матроса, то и тогда не могло бы возникнуть большего гама, чем тот, в какой сливались эти беспорядочно выкрикиваемые команды. Потом мы узнали, что помощник капитана заикался, и, как я полагаю, весь экипаж помогал ему отдавать команду.

11-го числа мы бросили якорь в Вальпараисо, а через два дня я отправился в путь, чтобы перейти через Кордильеры. Я поехал в Сантьяго, где м-р Колдклью самым любезным образом всяческипомог мне сделать все те небольшие приготовления, которые оказались необходимыми.

В этой части Чили есть два перевала через Анды на пути в Мендосу: один из них, которым пользуются всего чаще, а именно перевал Аконкагуа, или Успальята, расположен несколько севернее, другой же, называемый Портильо, лежит южнее и ближе, но более высок и опасен.

18 марта. Мы пустились в путь к перевалу Портильо. Выехав из Сантьяго, мы пересекли обширную выжженную равнину, на которой стоит город, и после полудня добрались до Майпу, одной из главных рек Чили. Долина в том месте, где она вдается в первую цепь Кордильер, с обеих сторон ограничена высокими обнаженными горами и хотя неширока, но очень плодородна. Многочисленные сельские дома были окружены виноградниками и фруктовыми садами из яблонь, гладких и обыкновенных персиков, ветви которых ломились под тяжестью прекрасных зрелых плодов.

Вечером мы проехали таможню, где был осмотрен наш багаж. Кордильеры защищают границу Чили лучше, чем воды моря. К центральным хребтам ведет очень мало долин, а в других местах горы совершенно непроходимы для вьючного скота. Таможенные чиновники были очень вежливы, что объяснялось, быть может, отчасти паспортом, выданным мне президентом республики; но я должен высказать свое восхищение благовоспитанностью, присущей почти каждому чилийцу. В этом отношении резко обозначался контраст между соответствующими классами в Чили и в большинстве других стран.

Могу привести случай, много позабавивший меня в то время: близ Мендосы мы встретили маленькую и очень жирную негритянку, ехавшую по-мужски на муле; у нее был такой огромный зоб, что нельзя было не задержать на ней хоть на миг удивленного взгляда; но два моих спутника почти тотчас же, как бы извиняясь, приветствовали ее на обычный в этой стране манер, сняв свои шляпы. Где в Европе кто-либо из низших ли, из высших ли классов проявил бы столько сочувствия и вежливости к убогому, жалкому существу отверженной расы?

Ночь мы провели в одном крестьянском доме. Наш способ путешествовать был восхитительно независим. В обитаемых местах мы покупали немного дров, снимали пастбище для наших животных и располагали свой лагерь в уголке того же пастбища. Мы везли с собой железный котелок, варили и поедали свой ужин под безоблачным небом и не знали никаких забот. Моими спутниками были Марьяно Гонсалес, который уже раньше сопровождал меня по Чили, и один аррьеро [погонщик] с десятью своими мулами и мадриной.

Мадрина (т. е. матка) – чрезвычайно важная особа; это старая, верная кобыла с колокольчиком на шее, и, куда бы она ни шла, мулы, точно послушные дети, следуют за ней. Привязанность этих животных к своим мадринам избавляет от многих хлопот. Если на одно поле пускают пастись несколько больших табунов, наутро погонщикам нужно лишь немного развести мадрин и зазвонить в их колокольчики, и пусть животных будет две или три сотни, каждый мул тотчас же узнает колокольчик своей мадрины и побежит к ней. Потерять старого мула почти невозможно, потому что, если даже задержать его на несколько часов силой, он все равно выследит при помощи обоняния, как собака, своих товарищей или, вернее, мадри-ну, так как она, по словам погонщиков, – главный предмет его привязанности.