Ложная память Мит Валерий

ГЛАВА 21

Доска с ножами из нержавеющей стали висела на двух ввернутых в стену крючках, как тотем какого-то сатанинского клана, который использовал кухню для куда более зловещих дел, чем приготовление обеда. Марти, не прикасаясь к ножам, сняла доску со стены. Положила ее на нижнюю полку буфета и быстро закрыла дверцу.

Нет. Плохо. То, что пребывало вне поля зрения, не было скрыто от ее сознания. Ножи оставались легкодоступными. Ей следовало убрать их туда, откуда их было бы труднее достать.

Она вышла в гараж, нашла пустую картонную коробку, моток скотча и вернулась в кухню. Присев на корточки перед шкафом, в который она положила ножи, Марти не сразу смогла заставить себя открыть дверцу. Если честно сказать, она боялась даже прикоснуться к ней, словно это был не обыкновеннейший кухонный буфет, а сатанистский реликварий, в котором покоится кусок роговой корки, срезанной с хромого копыта Вельзевула. Чтобы достать оттуда свою кухонную принадлежность, ей пришлось собрать все остатки смелости, и все же, когда наконец она осторожно вынула ее с полки, ее руки тряслись с такой силой, что лезвия грохотали в своих зажимах.

Она положила ножи в коробку и закрыла откидные картонные створки. А потом, начав обматывать коробку клейкой лентой, осознала, что скотч нужно будет отрезать.

Но, открыв ящик, в котором лежали ножницы, Марти не смогла заставить себя вынуть их оттуда. Они могли оказаться смертоносным оружием. Ей довелось увидеть неисчислимое множество кинофильмов, в которых убийцы использовали ножницы вместо мясницкого ножа.

На человеческом теле так много мягких, уязвимых мест. Пах. Живот. Межреберье, за которым лежит сердце. Горло. Боковая сторона шеи.

В сознании Марти, словно набор фотографий из полицейского архива с изображением преступлений серийных убийц-маньяков — НА КАЖДОЙ ОТКРЫТКЕ В ПОДРОБНОСТЯХ ИЗОБРАЖЕНЫ ЖЕРТВЫ ДЖЕКА-ПОТРОШИТЕЛЯ! В АЛЬБОМЕ СОБРАНЫ ЦВЕТНЫЕ ФОТОГРАФИИ КОЛЛЕКЦИИ ЗАМОРОЖЕННЫХ ГОЛОВ, СОБРАННОЙ ДЖЕФФРИ ДЭМЕРОМ! — всплыли отвратительные видения.

С грохотом задвинув ящик и повернувшись к нему спиной, она попыталась изгнать из мыслей эти кошмарные картины, которые с дикарским ликованием выкинула наружу какая-то ненормальная часть ее души.

Она была одна в доме. Она не могла никому причинить вреда при помощи этих ножниц. Кроме самой себя, конечно.

Начиная с такой неожиданной и странной реакции на меццалуну, попавшуюся ей на глаза в кухне Сьюзен, и на автомобильный ключ несколькими минутами позже, Марти ощущала, что в ней возникает — или овладевает ею — странная и необъяснимая, абсолютно новая для нее способность к насилию, и она боялась того, что в приступе своего внезапно прорывающегося безумия может причинить какому-нибудь ни в чем не повинному человеку непоправимый вред. А теперь она впервые заподозрила, что в своем затменном состоянии могла сделать что-то страшное и с собою.

Она внимательно взглянула на коробку, в которую убрала ножи. Если она отнесет ее в гараж, задвинет в угол и навалит сверху всякого хлама, то все равно коробку можно будет вытащить за минуту. Единственную полоску скотча ничего не стоит оторвать одним движением, дернув за свисающий сбоку большой рулон, откинуть створки крышки и достать ножи.

Хотя мясницкий нож — все ножи — оставался в коробке, она ощущала тяжесть этого оружия, будто держала его в правой руке: большой палец твердо упирается в холодное лезвие, остальные пальцы обхватили деревянную ручку, сгиб указательного пальца прижат к упору, мизинец упирается в загнутый конец рукояти. Так ей следовало держать нож для того, чтобы нанести удар снизу вверх, сильный и резкий удар, и, глубоко вонзив оружие, выпотрошить какую-то ничего не подозревающую жертву.

Кисть правой руки охватила дрожь. Через несколько секунд она перекинулась на всю руку, и вскоре Марти уже дрожала всем телом. Ее стиснутые пальцы разжались, как если бы она попыталась отбросить в сторону воображаемый нож, и, даже осознавая свое сумасшествие, она все равно была готова услышать звон стального лезвия о кафельный пол.

Господи, во имя твое! Она не способна совершить такие злодеяния ни одним из этих ножей. И также она не способна совершить самоубийство или изуродовать себя.

Возьми себя в руки.

И все же она не могла заставить себя прекратить думать о режущих и распарывающих сияющих лезвиях и заточенных остриях. Она пыталась изгнать из мыслей эту кошмарную галерею Джека-Потрошителя, но перед ее внутренним взором с молниеносной быстротой раскладывался тошнотворный пасьянс, карты, вращаясь, сменяли одна другую — щелк-щелк-щелк, — пока она не пошатнулась от головокружения, пробежавшего от темени через грудь и больно стиснувшего желудок.

Она не помнила, как опустилась на колени перед коробкой. Она не помнила и того, как схватила свисавший рулон скотча, но внезапно обнаружила, что снова и снова переворачивает коробку, еще и еще раз обматывает ее лентой, сначала несколько раз по длине, затем по ширине, а затем и по диагонали.

Ее напугал тот безумный пыл, с которым она занималась этим делом. Она попробовала отдернуть руки, отвернуться от коробки, но не смогла вынудить себя остановиться.

Продолжая трудиться так быстро и напряженно, что вся покрылась тонким липким слоем пота, тяжело дыша, поскуливая от волнения, Марти, чтобы избежать прикосновения к ножницам, израсходовала весь рулон, на котором было написано «Экономичная расфасовка». Картонная коробка оказалась полностью спеленута лентой — так фараоновы бальзамировщики Древнего Египта заворачивали мертвые тела своих властителей в пропитанные танином хлопковые саваны.

Но когда лента кончилась, Марти не испытала удовлетворения. Она все еще знала, где ножи находятся. Конечно, до них теперь было не так легко добраться.

Для того чтобы открыть коробку и добраться до кухонного набора, ей понадобилось бы прорезать много слоев прочной клейкой ленты, но она никогда не осмелилась бы воспользоваться лезвием или ножницами, без которых это невозможно сделать, так что, по идее, теперь она могла почувствовать облегчение. Но все же коробка не была банковским сейфом; это была простая картонка, и Марти не была в безопасности — никто не был в безопасности, — пока она точно знала, где находятся ножи, и пока имелся хоть малейший шанс, что она может добраться до них.

Над морем ее души поднимался мрачный красный туман ужаса, холодный клубящийся туман, являвшийся порождением самой темной части ее существа; он окутывал ее сознание, омрачая мысли, усиливая растерянность, а с ростом растерянности рос и страх.

Она вынесла коробку из дома через заднюю дверь, чтобы захоронить ее во дворе. А для этого следовало вырыть яму. То есть воспользоваться лопатой или киркой. Но эти орудия были не просто инструментами: они были также потенциальным оружием. Она не могла настолько доверять себе, чтобы взять в руки лопату или кирку.

Она выпустила пакет из рук. В коробке загремели ножи: приглушенный, но тем не менее ужаснувший ее звук.

Вообще избавиться от ножей. Выбросить их. Это было единственным решением.

Завтра по графику должны были вывозить мусор. Если она бросит ножи в кучу хлама, то завтра утром их отвезут на свалку.

Она не знала, где была расположена свалка. Понятия не имела. Где-нибудь далеко на востоке, в находящемся на отшибе карьере. Возможно, даже в другом графстве. Если ножи окажутся на свалке, то она никогда не сможет снова найти их. После отъезда мусорщиков она окажется в безопасности.

Сердце Марти с грохотом колотилось о ребра. Она схватила ненавистный пакет и спустилась по ступенькам.

Том Вонг пощупал пульс Скита, выслушал его сердце и измерил кровяное давление. Прикосновение холодной головки стетоскопа к обнаженной груди Малыша, тугая хватка манжетки на правой руке не вызвали у него абсолютно никакой реакции. Он не вздрогнул, не мигнул, не вздохнул, не вскрикнул, ничего не пробормотал… Он лежал совершенно расслабленно и был бледен, как очищенный, подготовленный для жарки кабачок.

— Когда я считал пульс, было сорок восемь, — сказал Дасти. Он стоял в изножье кровати, наблюдая за действиями медика.

— Сейчас сорок шесть.

— Это не опасно?

— Возможно, нет. Вернее, это еще не основание для тревоги. Согласно диаграмме в истории болезни, нормальный пульс

Скита, когда он не находился под влиянием наркотиков, был трезв и бодрствовал, составлял в среднем шестьдесят шесть. Во сне частота пульса снижается на десять-двенадцать ударов.

— Иногда бывает, что пульс у спящих замедляется до сорока, — сказал Том, — хотя это случается нечасто. — Он по одному приподнял веки Скита и исследовал его глаза офтальмоскопом. — Зрачки одинакового размера, но все же нельзя исключить инсульт.

— Мозговое кровоизлияние?

— Или эмболия. Ну а если это не инсульт, то может оказаться какой-то разновидностью комы. Диабетической. Уремической.

— Он не страдал диабетом.

— Я лучше вызову доктора, — сказал Том и вышел из комнаты.

Дождь прекратился, но овальные листья индийских лавров, словно печальные зеленые глаза, продолжали лить слезы.

Держа в руке пакет с ножами, Марти поспешно вышла к восточной стороне дома и распахнула ворота сарая, где стояли мусорные бачки.

Наблюдавшая часть ее существа, нормальная часть, заключенная в тюрьму страха, мрачно констатировала, что ее поза и движения напоминали поведение марионетки: вытянув вперед голову на напряженной шее, вздернув плечи, судорожно выбрасывая локти и колени, она, дергаясь, торопливо ковыляла вперед.

Если она была марионеткой, то кукольником был Джонни-Паника. В колледже некоторые из ее друзей были без ума от блестящей поэзии Сильвии Плат; и хотя Марти находила творчество Плат слишком нигилистическим и депрессивным для того, чтобы эти стихи могли ей понравиться, она помнила одно болезненное наблюдение поэтессы — убедительное объяснение того, почему некоторые люди бывают жестокими друг с другом и принимают столь много самоубийственных решений. «Отсюда, со своего места, — писала Плат, — я вижу, что над миром властвует одна и только одна вещь. Паника с собачьей мордой, с лицом дьявола, с лицом ведьмы, с лицом шлюхи, паника — заглавными буквами безликая вовсе — это все тот же Джонни-Паника, бодрствующий или спящий».

На протяжении всех прожитых двадцати восьми лет мир Марти был в значительной степени свободен от паники, но зато был богат безмятежным сознанием общности, мира, цели и связи с Творением, поскольку ее отец помог ей приобщиться к убежденности в том, что каждая жизнь имеет смысл. Улыбчивый Боб сказал, что если всегда руководствоваться храбростью, честью, чувством собственного достоинства, правдой и состраданием и держать свой разум и сердце открытыми для тех уроков, которые преподает этот мир, тогда в конечном счете можно осознать смысл существования, возможно, даже в этом мире и уж наверняка в грядущем. Такая философия реально предоставляла возможность для более яркой жизни, менее подверженной различным страхам, чем у тех, кто был убежден в бессмысленности существования. И все же в конце концов Джонни-Паника непостижимым образом вошел и в жизнь Марти, каким-то образом поймал ее, прицепил к своим ниточкам, и теперь, дергая за них, заставляет ее участвовать в своем безумном представлении.

В сарайчике для мусора рядом с домом Марти откинула зажимы с третьего из пластмассовых бачков, единственного, который оставался пустым. Она бросила внутрь обмотанную скотчем коробку с ножами, со стуком поставила крышку на место и защелкнула проволочные зажимы.

Она должна была почувствовать облегчение.

На деле же ее беспокойство даже увеличилось.

В сущности, ничего не изменилось. Она знала, где находятся ножи. Она была в состоянии добраться до них, если решит это сделать. И они останутся в пределах ее досягаемости до завтрашнего утра, до тех пор, пока мусорщик не бросит их в свой грузовик и не уедет с ними.

И, что хуже всего, эти ножи были далеко не единственными предметами, при помощи которых она могла бы реализовать те вновь обретенные идеи о насилии, которые так ужасали ее. Ее ярко окрашенный дом с его очаровательной пряничной мельницей мог бы показаться воплощением мира, но на самом деле он представлял собою прекрасно оборудованную скотобойню, оружейный склад, переполненный орудиями убийства, и, если мыслями овладеет стремление учинить погром, многие на первый взгляд совершенно невинные вещи можно будет использовать в качестве ножей или дубинок.

Ошарашенная и подавленная своим открытием, Марти сжала руками виски, словно надеялась таким образом физически подавить бунт ужасных мыслей, которые с воплями и кривлянием вырывались из темных глубин ее подсознания. Под ладонями и пальцами она ощущала биение пульса, а череп внезапно показался ей упругим. Чем сильнее она сжимала голову, тем сильнее становилось владевшее ею смятение.

Действовать. Улыбчивый Боб всегда говорил, что действие помогает решить большинство проблем. Страх, отчаяние, подавленность и даже по большей части гнев происходят от сознания того, что мы бессильны, беспомощны. Предпринять какие-то действия для того, чтобы решить наши проблемы, — это здоровый подход, но к действиям нужно приложить трезвое размышление и моральную оценку — только так можно надеяться совершить верные и наиболее эффективные поступки.

Марти не имела представления о том, совершает ли она правильный поступок или наиболее эффективный поступок, когда она вытащила из сарайчика большой колесный бачок и поспешно покатила его по дорожке к заднему крыльцу. Размышление и поиск моральных критериев требовали возможности подумать в спокойной обстановке, но она была захвачена тайфуном, бушевавшим в ее душе и мыслях, причем этот внутренний шторм с каждой секундой набирал все новые и новые силы.

Здесь и сейчас Марти знала не какие поступки ей было бы полезно совершить, а только то, что она не может не сделать. Она не могла ждать, пока наступит просветление, необходимое для того, чтобы логически оценить имеющийся у нее выбор; она должна действовать, делать что-нибудь, делать что угодно, потому что, если она останется без движения, пусть хотя бы на мгновение, грозная буря мятущихся черных мыслей обрушится на нее куда сильнее, чем если она будет двигаться. Она чувствовала, что, если она осмелится присесть или хотя бы приостановиться, для того чтобы несколько раз глубоко вздохнуть, ее может разорвать на части, рассеять по свету, сдуть; но при этом, если она будет продолжать непрерывно двигаться, то, возможно, совершит большее количество ошибочных поступков, чем верных, возможно, она будет совершать один глупый поступок за другим, правда, всегда имелся шанс, пусть даже и очень незначительный, что, руководствуясь инстинктом, она сделает что-нибудь правильно и таким образом заработает хоть какое-то облегчение, обретет хоть немного мира.

Кроме того, где-то на уровне кишок, где не имели значения мысли и рассуждения, где имели смысл только чувства, она знала, что ей необходимо так или иначе справиться со своим беспокойством и восстановить контроль над собой до того, как наступят сумерки. Первобытное существо, сидящее в глубине каждого из нас, в течение ночи поднимается все ближе к поверхности — ему поет луна, и холодная пустота между звездами говорит на его языке. В отсутствие света зло может показаться этому дикарю прекрасным. С наступлением темноты приступы паники могут превратиться во что-то еще худшее, даже в полное безумие.

Хотя дождь прекратился, черные грозовые тучи все так же покрывали небо от горизонта до горизонта, и на землю опускались преждевременные сумерки. Да и до настоящих сумерек было недалеко. С их наступлением задавленное тучами небо будет казаться черным, как ночь.

И жирные ночные гусеницы уже выползали с лужаек на дорожку. Улитки ползли своей дорогой, оставляя за собой липкие серебристые следы. От влажной травы, удобрений и прелых листьев, подсыпанных в клумбы, от тускло поблескивавших кустарников, от деревьев, с листьев которых продолжала капать вода, распространялся плодородный земляной аромат.

С наступлением сумерек Марти с тревогой ощутила ту изобильную жизнь, которую не принимало солнце, но зато ночь щедро одаривала своим гостеприимством. Она осознала также, что отвратительная, как тысяченожка, часть ее существа восприняла приближение ночи с тем же восторгом, что и вся извивающаяся-ползающая-кишащая-скользящая живность, которая покидала свои укрытия между закатом и рассветом. Те корчи, что она ощущала внутри себя, не были проявлением одного лишь страха; это был ужасный голод, потребность, побуждение, которое она не смела сформулировать для себя.

Двигаться, двигаться, двигаться, сделать дом безопасным, создать убежище, в котором не останется ничего такого, что могло бы стать опасным в руках, стремящихся к насилию.

Большую часть персонала «Новой жизни» составляли медицинские сестры и фельдшеры, но каждый день с шести утра до восьми вечера там находился и терапевт. В эту смену дежурил доктор Генри Донклин; с ним Дасти уже встречался, когда Скит проходил в этой клинике первый курс лечения.

У доктора Донклина были слегка вьющиеся седые волосы, розовая, как у младенца, кожа, настолько гладкая и нежная, что казалась совершенно неподходящей для его возраста. В общем его внешность была столь приятной, даже ангелоподобной, что он с успехом мог бы сойти за преуспевающего телепроповедника, хотя в нем и не было той приторной и липкой маслянистости, сопутствующей обычно этой профессии, благодаря которой многие из электронных проповедников так легко соскальзывают от убеждения к проклятиям.

После отхода от частной практики доктор Донклин обнаружил, что отставка для него мало чем отличается от смерти. Он поступил на работу в «Новую жизнь» потому, что дело это было стоящее, чтобы не сказать, захватывающее, и, как он сам говорил, спасала от удушающего чистилища бесконечного гольфа и земного ада шаффлборда[18].

Донклин слегка пожал левую руку Скита, и тот, даже во сне, слабо ответил на пожатие. То же самое и с тем же результатом врач проделал и с правой рукой.

— Никаких явных признаков паралича, никакой одышки, — сказал Донклин, — он даже не надувает щеки при выдохе.

— Зрачки расширены одинаково, — подсказал Том Вонг.

Еще раз посветив в глаза Скита, Донклин продолжил свой быстрый осмотр.

— Кожа на ощупь не липкая, нормальная поверхностная температура. Я буду очень удивлен, если все же окажется, что это инсультная кома. Это не кровоизлияние, не эмболия и не тромбоз. Но мы еще раз проверим все эти возможности и, если не сможем достаточно быстро разобраться в ситуации, переведем его в больницу.

Дасти почувствовал, как в его душу вернулась капля оптимизма.

Валет стоял в углу и, вздернув голову, внимательно смотрел за происходившим. Возможно, он готовился к возвращению или вторичному явлению того непонятного, что совсем недавно заставило шерсть пса подняться дыбом и выгнало его из комнаты.

По указанию доктора Том приготовил катетер, чтобы вставить его Скиту и взять мочу на анализ.

Склонившись почти вплотную к лицу своего бессознательного пациента, Донклин сказал:

— Его дыхание не имеет сладковатого запаха, но мы все равно проверим мочу на альбумин и сахар.

— У него нет диабета, — напомнил Дасти.

— Это не похоже и на уремическую кому, — продолжал рассуждать врач. — В этом случае у него был бы жесткий частый пульс. Повышенное кровяное давление. А тут нет на одного из этих симптомов.

— А он может просто спать? — спросил Дасти.

— Чтобы так заснуть, — ответил Генри Донклин, — требуется заклинание злой ведьмы, если, конечно, он не откусил кусочка яблока Белоснежки.

— Все произошло вот как. Я слегка расстроился от общения с ним из-за того, как он вел себя, и велел поспать, сказал это довольно резко, и в тот же момент он отключился.

Донклин отреагировал очень сухо:

— Вы хотите сказать, что вы — ведьма? Вернее, колдун?

— Всего-навсего маляр.

Донклин был уверен в том, что у Скита не было инсульта, и поэтому рискнул дать ему понюхать карбонат аммония, но нюхательная соль не оказала на Скита никакого воздействия.

— Если он просто спит, — сказал врач, — то, значит, он наверняка относится к числу потомков Рипа ван Винкля.

Поскольку в мусорном бачке находилась лишь коробка с ножами, а колеса были большими, Марти смогла без особого труда затащить его на невысокую лесенку черного хода. Из глубины бачка, из-за его стенок и крышки, доносилась сердитая музыка ножей, позвякивавших один о другой.

Сначала она намеревалась ввезти бачок внутрь, но сразу же поняла, что таким образом доставит ножи обратно в дом.

Крепко стиснув ручку бачка, она замерла в нерешительности.

Главной ее задачей было освободить дом от всего потенциального оружия. И сделать это до того, как опустится полная темнота. До того, как сидящий в глубине подсознания первобытный человек перехватит на себя управление ее существом.

И, как только она остановилась, в эту неподвижность, с грохотом распахнув все двери и окна ее души, ворвался штормовой порыв ужаса.

Двигайся, двигайся, двигайся.

Марти оставила дверь черного хода открытой и поставила колесный бачок прямо за порогом; он оказался совсем близко, и его было удобно наполнять. Крышку бачка она положила рядом, прямо на бетон.

Вернувшись в кухню, она выдвинула ящик буфета и просмотрела его сверкающее содержимое. Столовые приборы. Салатные вилки. Обеденные вилки. Обеденные ножи. Ножи для масла. И еще десять ножей для бифштекса с деревянными ручками.

Она не прикасалась к опасным предметам. Вместо этого она осторожно вынула предметы более безопасные — столовые, чайные и кофейные ложки — и положила их на столик. Потом она полностью выдвинула ящик, поднесла его к открытой двери и перевернула вверх дном над бачком.

Вилки и ножи, звеня и подпрыгивая, стальным потоком обрушились в мусорный бак. Ледяной звон падающих предметов пронзил Марти до мозга костей.

Она поставила ящик в кухне на пол в углу, чтобы он не мешал на проходе. У нее не было времени для того, чтобы складывать в него спасенные ложки и задвигать ящик обратно в буфет.

Фальшивые сумерки незаметно превращались в сумерки настоящие. Через открытую дверь Марти услышала первые грубые песни маленьких зимних жаб, которые рисковали покидать свои убежища только по ночам.

Другой ящик. Различные кулинарные инструменты и устройства. Открывалка для бутылок. Картофелечистка. Ножик для очистки лимонов. Зловещий, похожий на шип, термометр для мяса. Маленький молоточек для отбивания мяса. Штопор. Миниатюрные колосья для шелушения кукурузных початков, сделанные из желтой пластмассы, с торчащей из каждого парой острых булавок.

Она была удивлена количеством и разнообразием обычных хозяйственных мелочей, могущих послужить оружием. Любой садист, вообразивший себя инквизитором, оказался бы прекрасно подготовленным, даже если бы не располагал ничем, кроме того богатства, которое сейчас открывалось перед глазами Марти.

Помимо всего этого, в ящике содержались большие пластиковые зажимы от пакетов картофельных чипсов, мерные ложки, мерные чашки, совок для дыни, несколько резиновых шпателей, проволочные венчики для взбивания и другие вещи, которые на первый взгляд не должны были оказаться смертоносными даже в руках у самого сообразительного человеконенавистника.

Марти нерешительно склонилась над ящиком, собираясь отделить безопасные вещи от опасных, но сразу отдернула руку. У нее не хватало смелости доверить себе решение этой задачи.

— Это сумасшествие, это полнейший бред, — произнесла она вслух, но ее голос был настолько искажен от страха и отчаяния, что она с трудом поверила, что сама произнесла эти слова.

И она вытряхнула в мусорный бачок все содержимое ящика и поставила его в угол поверх первого.

Дасти, где ты, черт возьми, шляешься? Ты мне нужен. Ты мне нужен. Вернись домой, пожалуйста, вернись домой.

Поскольку она была должна продолжать двигаться, чтобы не оказаться парализованной страхом, она набралась храбрости и открыла третий ящик. Несколько больших сервировочных вилок. Вилки для мяса. Электрический разделочный нож.

Снаружи, во влажных сумерках, разносились пронзительные песни жаб.

ГЛАВА 22

Марти Родс, изо всех сил стараясь не сорваться в полную панику, подталкиваемая навязчивой идеей, подгоняемая маниакальным влечением, ходила по кухне. Теперь ей казалось, что здесь бесчисленное множество орудий убийства, не меньше, пожалуй, чем на поле боя, где полегли две сражавшиеся армии.

В ящике около духовки она нашла скалку. Скалкой можно бить кого-нибудь по лицу, сломать нос, разбить губы, колотить, колотить и колотить до тех пор, пока не расколется череп, пока жертва не окажется на полу и будет глядеть на тебя невидящими глазами, с пятнистыми от кровоизлияний белками…

Хотя в доме не было никакой потенциальной жертвы, а сама Марти твердо знала, что не способна избить кого-либо дубиной, ей тем не менее пришлось долго уговаривать себя прежде, чем она осмелилась выхватить скалку из ящика. «Ну, возьми ее, давай, ради бога, возьми ее, вынь ее оттуда, избавься от нее», — беззвучно шептала она.

На полпути к бачку она выронила скалку. Та ударилась об пол, издав мертвенно-тупой отвратительный звук. Марти не смогла найти в себе силы, чтобы сразу же подобрать скалку. Она пнула ее ногой, и та подкатилась к порогу открытой двери.

Вместе с дождем улегся и ветер, наступил полный штиль, но через открытую дверь в кухню вливалось холодное дыхание сумерек. В надежде, что холодный воздух хоть немного прочистит ее голову, Марти несколько раз глубоко вздохнула, содрогаясь при каждом вздохе.

Нахмурившись, она уставилась на скалку, лежавшую под ногами. Все, что ей нужно было сделать, это просто поднять эту проклятую штуку и бросить ее в мусорный бак, стоявший за порогом. Она не останется у нее в руках дольше, чем секунду-другую.

Нет, конечно же, она не могла причинить кому-нибудь вред. И, даже если ее вдруг обуяет порыв к самоубийству, скалка не была идеальным средством для харакири, хотя, может быть, и лучше, чем резиновый шпатель.

С этой шуточкой она снизошла до того, чтобы брезгливо, двумя пальцами поднять скалку с пола и бросить ее в бачок.

Заглянув в следующий ящик, она обнаружила множество всяких приспособлений, которые, в общем-то, не вызвали у нее тревоги. Сито для муки. Таймер для варки яиц. Давилка для чеснока. Шумовка. Дуршлаг. Ситечко для сока. Сушилка для листьев салата.

Ступка с пестиком. Неприятная штука. Ступка, величиной с бейсбольный мяч, была выдолблена из цельного куска гранита. Ею можно вышибить кому-нибудь мозги. Стать за спиной, размахнуться и с силой опустить, сделав вмятину в черепе.

Ступка должна была покинуть дом сейчас же, прежде чем вернется Дасти или какой-нибудь неосторожный сосед позвонит в дверь.

Пестик казался безопасным, но эти два предмета составляли комплект, и поэтому в бачке оказались оба. Гранит ступки был холодным, и даже после того, как выпустила ее из руки, в ладони осталось мучительно-приятное ощущение прохладной тяжести. Марти знала, что поступила со ступкой совершенно правильно.

Когда она выдвинула очередной ящик, раздался телефонный звонок.

— Дасти? — с надеждой в голосе спросила она.

— Это я, — ответил голос Сьюзен Джэггер.

— О! — мелькнувшая было надежда сменилась разочарованием. Марти постаралась взять себя в руки, чтобы в голосе не было заметно владеющего ею смятения. — Ну, как дела?

— С тобой все в порядке, Марти?