Божество пустыни Смит Уилбур

– Никто не должен умереть, – ответил Зарас успокаивающим, умиротворяющим тоном. – Мы можем поговорить.

Он продолжал приближаться к паре. Я заставил верблюда пройти вперед. Зарас выигрывал для меня драгоценное расстояние. Каждый шаг верблюда делал мой выстрел все более грозным.

Но, что еще важнее, Зарас заставил аль-Хавсави чуть повернуться, чтобы смотреть ему в лицо. Теперь это была открытая мишень для моей стрелы.

Нужно было только отвлечь на время внимание Шакала, чтобы я мог выстрелить и стрела долетела до цели.

Не поворачивая головы, я издал крик охотящегося ястреба, когда тот устремляется на добычу. Мой жизненный знак – раненый ястреб. Я в совершенстве подражаю крику птицы. Даже самый опытный сокольничий не отличит моего крика от настоящего. Крик отразился от скалы и усилился, его четко было слышно сквозь брань аль-Хавсави.

Все бедуины страстные любители ястребов; аль-Хавсави узнал этот крик и не смог ему противиться. Он прервал поток грязных оскорблений и посмотрел вверх, туда, как ему казалось, откуда донесся крик. Отвлекся всего на миг, но большего я и не желал.

Я схватил одновременно лук и стрелу, и они соединились, как тела богоподобных любовников. Я натянул тетиву и, когда оперение коснулось губ, пустил стрелу. Я видел, как стрела поднималась, как достигла зенита. Она прошла под карнизом над головой аль-Хавсави, не коснувшись ее, и начала спускаться.

Мне казалось, что она движется величественно и изящно, но я знал, только такой острый глаз, как мой, может увидеть ее полет.

Я увидел, как глаза Шакала повернулись в орбитах. Я знал, что это невозможно, но он, как дикий зверь, почуял летящую к нему стрелу. Голова его слегка дернулась, тело начало поворот. Стрела ударила его в грудь в ладони от середины. Он сдвинулся достаточно, чтобы стрела не попала в сердце.

Тем не менее сила удара отбросили его назад. Он невольно раскинул руки, пытаясь сохранить равновесие, но ноги под ним подогнулись, и он грянулся на пол из песчаника.

Техути вырвалась от него. Я видел, как она изогнула в воздухе тело и приземлилась с ловкостью кошки. Приземлилась на ноги и остановилась, нагая и прекрасная, ошеломленная неожиданным переполохом вокруг нее.

Зарас был готов к крику ястреба – мы договорились заранее. Когда я крикнул, он бросился к Техути.

Стремительно, как охотящийся гепард, он пробежал мимо лежащего Шакала к Техути. Он увидел мою стрелу, торчащую из тела аль-Хавсави, и решил, что я убил его. И оставил его без внимания. Он очутился рядом с Техути раньше, чем кто-либо из бедуинов понял, что происходит. Схватил ее и поставил за собой, закрывая своим телом. Подбросил меч, перевернул, подхватив его за рукоять, и занял оборонительную позицию: ждал нападения арабов.

– Вперед! – крикнул я, посылая людей на помощь паре. – На них, ребята!

Я пустил верблюда в галоп, в то же самое время наложив вторую стрелу. Я видел, как один из арабов остановился и прицелился в Зараса.

Я выстрелил мгновением раньше. Стрела попала арабу в горло, сбив прицел. Стрела полетела в сторону, а сам араб упал на колени, схватившись за древко, торчащее у него из горла; из его раскрытого рта хлынула кровь.

Не испугавшись, один из его товарищей бросился к Зарасу, замахнулся ятаганом и ударил в голову. Зарас отбил удар и, используя инерцию, рассек правую руку противника у локтя. Араб с воплем отскочил, сжимая перерубленную руку. И споткнулся о того, что стоял на коленях с моей стрелой в горле. Вместе они рухнули, помешав товарищам напасть.

Я выпустил третью стрелу и свалил еще одного разбойника-бедуина. Зарас повернул голову и одобрительно улыбнулся мне. Невероятно, но этот молодой дурак наслаждался.

– Немедленно вернись! – крикнул я. – Приведи Техути в безопасность.

Он поднял царевну, как малого ребенка, и перекинул через левое плечо.

– Пусти! – закричала она и принялась лягаться. Не обращая внимания на ее протесты, он побежал навстречу нам.

Аль-Хавсави лежал там, куда его швырнула моя стрела. Все забыли про него и смотрели на нападающих бедуинов. Я виновен не меньше прочих. Я ведь знал, что Шакал сумел увернуться от моего выстрела и, вероятно, еще жив. Но я думал, что по меньшей мере ранил его и что он больше не опасен. Он лежал неподвижно, а его меч лежал под ним.

Чтобы добраться до Техути, Зарасу пришлось пробежать мимо него. Теперь он отступал, снова пятясь к Шакалу. Все его внимание было сосредоточено на угрожавших ему арабах.

Внезапно аль-Хавсави извернулся и сел. В правой руке он держал меч, но у него не было сил встать.

– Осторожней, Зарас! – крикнул я и поискал другую стрелу, но потратил драгоценные мгновения, открывая крышку колчана. – Обернись, Зарас! Берегись Шакала!

Может быть, мой голос заглушал шум битвы, или Зарас не понял, о чем я предупреждаю. Он сделал еще шаг назад – и стал досягаемым для меча аль-Хавсави.

С нечленораздельным отчаянным криком Шакал набросился на него. Ударил он снизу и сзади. Удару не хватило силы, но острие было достаточно отточено, чтобы пробить кожаную юбку и пройти между крепкими молодыми ногами.

Зарас изогнулся и застыл. Меч выпал из его правой руки к ногам. Техути вырвалась и встала на ноги.

– Иди к Таите, – услышал я его полный боли голос. – Я убит. Таита защитит тебя.

Он согнулся и схватился за низ живота, чувствуя глубоко внутри клинок.

Техути пропустила его слова мимо ушей. Она неподвижно стояла рядом с ним. Мне сначала показалось, она не поняла, что произошло, но потом она посмотрела вниз и увидела рукоять меча Шакала, торчащую между ног Зараса, и текущую оттуда кровь.

Зарас опустился на колени. И наклонял голову, пока лбом не коснулся земли.

Лицо Техути перекосилось от ярости, и она закричала аль-Хавсави:

– Ты убил Зараса! Ты убил моего мужчину!

Она подняла меч, который выронил Зарас. И ударила им Шакала с силой, которой никак нельзя было ожидать от ее хрупкого и женственного тела. Острием меча она пробила Шакалу горло.

Его дыхание со свистом вырвалось из перерезанного горла, и он обеими руками схватился за клинок, будто пытаясь помешать ей ударить вновь. С лихорадочной силой Техути вырвала клинок из его горла. Острое, как бритва, лезвие, выскальзывая из пальцев аль-Хавсави, до кости разрезало ему руки.

Техути стояла над ним и била в грудь, снова и снова, между ребрами, в важные части.

Техути миновали мои люди. Они гнали перед собой уцелевших бедуинов, наклонялись с седел, протыкая их длинными копьями.

Я позволил им это. А сам остановил верблюда рядом с Техути и спешился. Обнял ее, прижал к себе и держал, пока она не успокоилась. Потом забрал меч.

– Ты уже много раз убила его, – резко сказал я. – Теперь в нашей помощи нуждается Зарас.

Я знал, что его имя погасит ярость царевны и позволит сосредоточиться.

Я не хотел трогать Зараса, опасаясь пуще разбередить его рану. По моему приказу над местом, где он лежал, построили примитивный навес.

Пока люди занимались этим, я приказал десятнику забрать у мертвых арабов самую чистую не окровавленную одежду и принести мне. С помощью этой одежды я защитил Техути от солнца и взглядов моих людей. Потом я приказал оттащить туши лошадей и тела Шакала и его людей на треть лиги в пустыню, по ветру, и оставить там. Когда я в последний раз видел Шакала, его обнаженное тело, привязанное за лодыжки, волочилось за верблюдом, колотясь головой о каменную землю. Руки волочились за головой и взмахивали, словно прощаясь.

Я прихватил с собой медицинскую сумку и небольшой запас трав и лекарств. Они всегда со мной, как рука или нога. Но, даже еще не осмотрев Зараса, я понял, что этих средств совершенно недостаточно.

Не было у меня и обученного помощника. Окружавшие меня воины отлично умели отнимать у человека жизнь, но были совершенно невежественны в том, что касалось ее спасения и поддержания.

Я мог рассчитывать только на Техути. Она помогала мне заботиться о раненых лошадях и других домашних животных. Но я все еще видел в ней ребенка. Я не хотел, чтобы она видела, как умирает Зарас, что ему, очевидно, предстояло. Мне нужно было сделать выбор.

– Тебе придется помочь мне заботиться о нем, царевна, – сказал я, пока готовил настойку красного степного цветка, достаточно сильную, чтобы свалить быка.

– Да, – спокойно ответила она, но с такой сосредоточенностью, что я сразу вспомнил о ее матери. – Просто скажи, что надо сделать, и я сделаю.

– Прежде всего убедись, что он выпьет все это.

Я передал ей медную чашку, до краев наполненную целебным настоем. Царевна положила голову Зараса себе на колени. Потом поднесла чашку к его губам и зажала ему ноздри, так что он вынужден был глотать. Тем временем я приготовил хирургические инструменты.

Когда зрачки Зараса расширились и он впал в беспамятство, вызванное снадобьем, мы сняли с него доспехи и одежду. Потом, обнаженного, положили животом на подстилку из седельных попон. Конечно, я видел Зараса обнаженным и раньше, но, как всегда, меня поразила его мощная фигура. И меня печалило, что так скоро придется предать этот шедевр природы земле.

Я раздвинул ему ноги, чтобы добраться до места, куда вошел меч Шакала. Конечно, клинок еще запечатывало рану. Я знавал людей, называвших себя врачами, которые, не задумываясь, тут же вырвали бы меч, убив пациента.

Изучая угол, под которым вошел клинок, и глубину раны, я увидел, что половые органы не задеты. Это вызвало у меня противоречивые чувства.

Про себя я возрадовался за Техути и Зараса. Но некоторые личные соображения умерили эту радость. Возможно, было бы лучше, если бы клинок обезвредил мужское естество Зараса. Тогда один удар меча разрешил бы много сложностей, которые я предвидел. Я отбросил эти недостойные мысли и все внимание уделил извлечению клинка.

Он прошел через левую ягодицу. Если бы оно ударилось в массивную тазовую кость, то дальше не прошло бы.

Но этого не произошло. Я видел, что меч нашел путь мимо кости и вошел в ту область тела, где помещались внутренности Зараса. У меня была возможность вскрыть и изучить сотни человеческих трупов. И я знаю, как съеденная пища проходит через плотские трубки и выходит из отверстия между ягодицами.

Теперь я серьезно встревожился. Если меч Шакала пробил одну из этих трубок в животе Зараса, отходы будут попадать в брюшную полость. Отходы, которые мы в разговорах называем дерьмом, состоят из злых соков, издающих характерный неприятный запах. Эти соки вдобавок смертельно ядовиты и, если попали в тело, вызывают его омертвение и, как неизбежное следствие, смерть.

Меч вышел не сразу. Я попросил шестерых самых сильных мужчин держать Зараса, потому что, несмотря на сильнейшее дурманное средство, которое я ему дал, боль могла свести его действие на нет.

Техути сидела, положив голову Зараса на колени. Она гладила его по волосам и что-то говорила, как мать младенцу. Мужчины заняли места и прижали руки и ноги Зараса. Я наклонился между его ног и обеими руками взялся за рукоять меча.

– Держите его! – приказал я, откинулся и изо всех сил потянул меч, стараясь держать его ровно, чтобы не причинить дополнительных повреждений.

Тело Зараса оцепенело. Все его мышцы напряглись, стали твердыми, как мрамор, и он взревел от боли, как раненый бык. Шестеро взрослых мужчин с трудом удерживали его. Долгое мгновение меч не поддавался. Бронзовый клинок прочно застрял между тазовой костью и тканями, мешавшими его вытащить. Потом он выскользнуло из раны, я повалился на спину.

Зарас крикнул в последний раз и обмяк. Он лишился чувств. У меня был наготове клок овечьей шерсти, я приложил его к ране и приказал Техути:

– Держи его тут, прижми всей тяжестью и старайся остановить кровь.

Потом посмотрел на державших Зараса людей.

– Отпустите! – приказал я им.

Теперь я занялся мечом, который держал в руке, и попытался определить, как глубоко он проник.

– Полторы ладони – пол-локтя, – определил я, и страх стал сильнее надежды. – Глубоко, слишком глубоко!

Я на мгновение приподнял клубок, который Техути прижимала к ране. Наклонился и осмотрел рану.

Разрез шириной в два моих сведенных пальца. Как только я убрал пальцы, из раны тонкой струйкой потекла кровь, с виду чистая и здоровая. Я приблизил к ней лицо и понюхал. Запаха испражнений не было.

Ко мне вернулась надежда: возможно, бритвенно-острое лезвие не повредило кишки.

Техути внимательно наблюдала за мной.

– Что ты делаешь, Таита?

– Пытаюсь оценить наши шансы.

Я положил шерсть на место, закрывая вход в рану, и сверху полил разбавленным вином, чтобы отразить воздействие злых соков. Потом подошел к Зарасу сзади и положил руки на его ягодицы. Собрался с духом и развел ягодицы. И с облегчением вздохнул. Зад у него чистый и крепкий.

Я собирался провести еще одну проверку. Я положил руку Зарасу на спину и сильно нажал. С треском высвободились газы, а за ними из ануса потекли водянистые экскременты, окрашенные кровью. Вонь заставила нас с Техути поморщиться.

Теперь я точно знал: меч все-таки задел внутренности. Горе и отчаяние опустошили меня. Зарас уже мертвец. Ни один врач в мире, сколь бы он ни был искусен, не спасет его, даже я. Теперь он принадлежит Сету.

Я не глядел на Техути, хотя чувствовал, что она на меня смотрит. Я был беспомощен и злился из-за этого. К такому я никак не мог привыкнуть.

– Таита, – шепотом позвала она.

Я по-прежнему не мог посмотреть на нее и признать свое бессилие.

– Пожалуйста, Таита! – сказала она чуть громче. – Ты ведь можешь спасти ему жизнь? Можешь спасти Зараса для меня?

Нужно было ответить. Я не мог продлевать ее страдания.

Подняв голову, я посмотрел на нее. Никогда я не видел на лице царевны такой муки и горя; а ведь я видел десятки только что овдовевших женщин.

Мысленно я уже составил отрицательный ответ и даже покачал головой. Но произнести «нет» не сумел. Не мог отказаться от этих двух молодых людей.

– Да! Я могу спасти его для тебя, Техути.

Я знал, обещать это – бессердечие. Определенность лучше ложной надежды, но я не мог вынести ее горя и отчаяния.

Я молча попросил богов простить мою ложь и начал битву с Сетом за душу Зараса.

Я точно знал только одно: действовать нужно быстро. Человеческое тело не в состоянии долго терпеть такую боль.

Мне нечем было руководствоваться. Ни один врач на свете ни разу еще не решался зайти так далеко, как задумал зайти я.

У меня оставался всего один сосуд с настойкой красного шеппена. Его хватит, чтобы держать Зараса в беспамятстве час. И мне понадобится все это время.

Придется вскрыть Зарасу живот и найти, где поранены внутренности. Потом зашить разрез. Потом вымыть все злые соки, вышедшие из кишок в живот.

К счастью, как и все мы, после выхода из пещеры Майя Зарас ел очень мало. У нас было мало еды, и я строго следил за тем, чтобы порции оставались небольшими. Кишки Зараса не были забиты отходами. У меня были настой ивовой коры и кедровый сок, но недостаточно, чтобы промыть живот от яда. Самым действенным средством оставалось прокипяченное вино. Но и его был лишь небольшой мех. Мы с Техути вымыли руки под маленькой струйкой этой драгоценной жидкости.

Я давно обнаружил, что жара уменьшает выделение соков, если не прекращает совсем. По моим указаниям двое наших людей поставили на огонь большой котел с водой. Когда вода бурно закипела, я окунул в нее бронзовые хирургические ножи, иглы и нить из кишок для шитья.

Потом влил Зарасу в горло еще одну порцию красного шеппена. Техути тем временем протирала ему живот прокипяченным вином.

Потом сильные воины снова прижали Зараса. Я сунул ему между зубов сложенный вдвое клочок кожи, чтобы зубы не треснули и не сломались, когда он стиснет их от боли. Все было готово. Больше предлогов откладывать операцию не было.

Первый разрез я сделал от пупка до лобковой кости. Зарас закричал и замотал головой.

Я показал Техути, как держать рану раскрытой, вставив пальцы в мой разрез и растягивая края. Теперь я мог ввести обе руки до запястий в брюшную полость. У меня в сознании была картина того, как проходил меч, как будто он пронзил мое тело, и я действовал сообразуясь с этим представлением.

И почти сразу нашел в одной из скользких кишок разрез длиной в мой мизинец. Из разреза вытекали зловонные остатки переваренной пищи.

Я зашил разрез кишечной струной, делая бронзовой иглой аккуратные стежки. Потом взял скользкую кишку и сдавил обеими руками, чтобы убедиться – других разрезов нет. Мой шов не пропускал жидкость, но нажим заставил коричневую мутную слизь показаться из трех других разрезов глубже в кишках.

Я зашил эти меньшие разрезы, по возможности быстро, но надежно. Я видел, что от жестокого лечения, которое мне пришлось применить, Зарас слабеет.

К тому времени как я убедился, что не пропустил никаких разрезов, оставленных мечом, мы с Техути привыкли к запаху испражнений. Тем не менее этот запах постоянно напоминал мне, как важно вымыть все злые соки из тела, прежде чем я зашью разрез в животе. Все, что так отвратительно пахнет, не может не быть злом.

Техути продолжала держать разрез раскрытым, я же набрал в рот вина и через поджатые губы вспрыснул его в извивы и углубления живота. Потом повернул Зараса на бок и вылил жидкости.

Потом мы промыли ему кишки прокипяченной водой, охлажденной до температуры тела, и эту воду тоже удалили.

Наконец мы промыли полость своей мочой. Это самое действенное средство от злых телесных соков, но моча должна быть свежей и не разбавленной иными телесными жидкостями. В идеале она должна исходить прямо из мочевого пузыря, не касаясь внешних половых органов дающего: пениса и крайней плоти у мужчины и половых губ у женщины.

Мне это далось без труда. Символ моего пола удалили так давно, что воспоминание об этом уже не заставляет меня вздрагивать. Пока я выпускал свою воду в Зараса, Техути промыла свои половые органы шерстью, смоченной в вине; когда я отошел, она присела над Зарасом и растянула губы своего влагалища. Потом направила шипящую струю в полость живота. Когда она закончила, мы повернули неподвижное тело Зараса на бок, чтобы вылить из него жидкости в третий и последний раз.

Потом я закрыл его живот и с каждым стежком читал строку из молитвы для заживления раны.

– Я закрываю твой жестокий красный рот, о злая тварь Сета! Уходи отсюда. Приказываю тебе: уходи!

Прочь от меня, Анубис с головой шакала, бог кладбищ. Пусть этот человек живет.

Поплачь о нем, мягкосердечная Хатор. Прояви милосердие, облегчи его боль. Пусть живет!

Когда я перевязал ему живот полосками ткани, оторванными от моей одежды, и уложил на носилки под навесом, было уже темно. Мы с Техути сидели с боков от Зараса, готовые помочь ему и успокоить.

Когда Зарас забился в бреду, сражаясь с воображаемыми и реальными демонами, обступившими его носилки, Техути легла с ним рядом и обняла. Она крепко прижимала его к себе и пела ему.

Я узнал песню. Эту колыбельную царица Лостра пела самой Техути, когда та была совсем крохой. Постепенно Зарас успокоился.

Навес с носилками, под которым мы сидели рядом с Зарасом, его люди окружили сторожевыми кострами. Всю долгую жаркую ночь я слышал их голоса.

К рассвету я задремал. Я больше ничего не мог сделать, только беречь то, чем располагал, для дальнейшего лечения. А оно не могло не понадобиться.

Я почувствовал у себя на плече маленькую горячую руку и мгновенно проснулся. И сквозь щели в крыше нашего навеса увидел, что утро еще только занимается. Я проспал совсем немного, но чувствовал себя таким виноватым, словно свершил убийство.

– Таита, проснись. Ты должен мне помочь.

Я слышал, что она с трудом сдерживает слезы.

– В чем дело, царевна?

– У него кожа горит. Зарас внутри горит. Он такой горячий, что к нему больно прикасаться.

У меня в руке был конус из кедровой древесины. Я сунул его в догорающие угли и подул. Когда дерево загорелось, я зажег масляную лампу в голове носилок и склонился к Зарасу.

Его воспаленное лицо блестело от пота. Глаза были открыты, но он ничего не видел. Когда мы пытались его удержать, он сопротивлялся. Крутил головой из стороны в сторону и выкрикивал проклятия.

Я ожидал этого. Мне хорошо было известно, что такая лихорадка означает наступление злых соков. Я не раз видел точно такие же признаки. Но я приготовил первую линию обороны.

Я призвал шестерых своих здоровяков, и все вместе мы сумели закутать Зараса в кокон из седельных попон, так что он мог двигать только головой. Потом мы вылили на одеяла ведро воды и стали их обмахивать, чтобы ускорить испарение. Это понизило температуру тела настолько, что Зарас задрожал от относительной прохлады.

Мы делали так все утро, но к полудню силы начали оставлять Зараса. Он вступил на тот же путь, что и предыдущие мои пациенты со злыми соками. У него не было сил сопротивляться лечению, которое я применял.

Он не издавал ни звука, только стучал зубами. Кожа его приобрела голубоватый оттенок.

Мы развернули его. Техути снова обняла его и посмотрела на меня поверх влажного дрожащего тела.

– Ты сказал, что спасешь его, Таита. Но я вижу, что ты не можешь этого сделать.

Глубина ее отчаяния ранила меня так же сильно, как меч Шакала ранил Зараса.

В дни исхода, когда захватчики-гиксосы изгнали нас с родины, мы бежали на юг, за нильские пороги, в глубь Африки. Много лет жили мы в глухомани, пока не стали настолько сильны, чтобы вернуться и отвоевать свои земли. За это время я познакомился с племенами черных людей и научился их понимать. У них были силы и знания, которым завидовал даже я. Особенно меня привлекало племя шиллуков. И в этом племени у меня появилось много друзей.

Среди них был старик-знахарь по имени Умтаггас. У нас его считали простым колдуном, который общается с демонами, едва ли отличающимся от диких животных, которые в изобилии обитают в тех краях. Но я понимал, что это мудрец, хранитель знаний, неведомых нам, бледным пришельцам с севера. Он научил меня большему, чем я смог научить его.

Когда наконец он, утомленный бременем своих долгих лет, оказался всего в нескольких шагах от смерти, он вложил мне в руки кожаный мешочек с высушенными на солнце черными грибами, каких я никогда не видел прежде. Грибы покрывала густая зеленая плесень. Он сказал, что плесень убирать нельзя, так как она очень важна для их целебных свойств. И научил меня готовить настой из грибов, но предупредил, что этот настой убил больше людей, чем вылечил. Я должен применять его только тогда, когда между больным и уже больше ничто не стоит.

За годы, прошедшие после возвращения в Египет, я решился использовать это средство всего семь раз. Во всех случаях пациенты стояли на грани смерти, и только тяжесть пера нектарницы удерживала их от ухода в вечность. Пятеро умерли почти сразу, как настой высох у них на губах. Один десять дней боролся, постепенно набираясь сил, но потом внезапно умер.

Лишь седьмой пациент выжил, когда стрела пробила ему легкие и все нутро залили злые соки. Он выздоровел и окреп, живет в Фивах и каждую годовщину излечения, которое считает чудом, приходит ко мне со всеми своими внуками.

Я хорошо понимаю, что счет один из семи не позволяет хвастать, но я видел, что Зарасу осталось жить не больше часа, а Техути укоризненно смотрит на меня огромными глазами.

В мешочке из шкуры газели оставалось не больше горсти заплесневелых грибов. Я кипятил их в медном котелке, пока жидкость не стала черной и густой. Потом охладил ее, вставил в рот Зарасу деревянный клин, чтобы не закрывался, и начал поить Зараса с ложки. Только в одном из предыдущих случаях я сам попробовал каплю этого отвара. И у меня не было никакого желания повторять этот опыт.

Зарасу, который испробовал это средство, оно нравилось не больше. Он бился с такой силой, что его с трудом удерживали шестеро моих помощников и Техути. Потом его вырвало, и он извергнул больше половины того, что я в него влил. Я собрал рвоту и заставил его проглотить ее. Потом вытащил клин из его зубов и держал его рот закрытым, пока не убедился, что мое драгоценное снадобье остается в нем, хотя он пытался снова его извергнуть.

Потом мы с Техути закутали его в попоны и отослали остальных. Сели по сторонам от него и принялись ждать смерти.

К полуночи Зарас как будто оказался на ее пороге. Несмотря на одеяла, тело его стало холодным и влажным, как у только что пойманного сома, дышал Зарас едва слышно. Мы по очереди прижимались ухом к его рту, чтобы расслышать дыхание.

Вскоре после полуночи, когда села луна, Техути решительно сказала:

– Он холодный, как труп. Я лягу с ним. Согрею.

Она сбросила окровавленную и не по росту одежду, которую я снял с трупов двух бедуинов, и легла под одеяло к Зарасу.

Мы оба не спали последние три дня, но и сейчас не могли уснуть, однако не разговаривали. Нам нечего было сказать друг другу. Надежда покинула нас.

Наступил кладбищенский час – самый темный час ночи. В крыше нашего убежища, где плохо соединили два одеяла, было отверстие. Я поднял голову и увидел, что в этом отверстии, как в рамке, сверкает большая красная бродячая звезда, известная нам как глаз Сета.

Злой бог смотрел прямо на нас. Дух мой дрогнул. Я понял, что Зарас проиграл бой и Сет пришел за ним.

И тут произошло нечто странное и удивительное. Звезда на мгновение погасла. Мое сердце ударилось о ребра. Я не мог истолковать это знамение, но знал, что оно доброе. Я неслышно встал, чтобы не потревожить Техути, лежавшую рядом с Зарасом, вышел из убежища. Поднял голову и посмотрел на ночное небо.

На небе горели бесчисленные звезды – за исключением участка прямо над моей головой, где мгновение назад я видел красный глаз Сета, смотревший прямо на меня. Теперь глаз закрылся.

Его скрывало маленькое темное облачко. Единственное облако на небе. Не больше моего кулака, но злобного бога Сета оно ослепило.

Потом я услышал голоса. Они доносились не со звездного неба, но из простого убежища, откуда я только что вышел.

– Где я? – послышался шепот Зараса. – И почему у меня так страшно болит живот?

Ему немедленно ответил голос, очень хорошо мне знакомый:

– Не пытайся встать, Зарас, глупый. Тебе надо лежать. Ты был тяжело ранен.

– Царевна Техути. Ты на моем ложе. – В голосе Зараса звучал ужас. – И без одежды. Если Таита это увидит, он убьет нас обоих.

– Не сегодня, Зарас, – заверил я, входя в убежище. Сердце мое пело. Я склонился к носилкам, на которых лежала пара. – Но в следующий раз я точно это сделаю.

Едва рассвело, я внимательно осмотрел Зараса. Кожа его остыла и была такой же, как моя рука. Яркое воспаление вокруг стежков, которыми я стянул рану на животе, побледнело. Я принюхался к шву: гнилью не пахло.

Зараса мучила жажда, и Техути принесла ему большую чашку воды. Он выпил и попросил еще. Я приободрился. Это определенно означало, что он выздоровеет. Но одновременно это напоминало, что мехи с водой почти опустели и что ближайший источник – в пещере, где мы оставили Бекату и часть отряда. Нужно было немедленно возвращаться.

Хотя Зарас утверждал, что может идти или по крайней мере ехать на верблюде, я не обратил внимания на его слова и придумал и собрал для него носилки-волокушу. Волокуша состояла из двух длинных палок с натянутыми между ними попонами. Палки я прикрепил к седлу верблюда с обеих сторон, так что концы их тащились по земле за животным. На эти носилки мы уложили Зараса.

Техути настояла на том, что поедет на этом верблюде. Она сидела задом наперед, чтобы смотреть на Зараса. Когда поверхность была неровной или скалистой, она спрыгивала, забиралась в носилки и обнимала Зараса, не давая ему слишком сильно раскачиваться.

Всю дорогу она хлопотала над Зарасом и беззастенчиво командовала им. Он возражал, однако я видел, что ее внимание ему нравится.

На третий день он настоял на том, чтобы выбраться из носилок и немного пройти пешком; он шел согнувшись, шаркая ногами, как старик. Одной рукой при этом он цеплялся за носилки. Техути держала его за вторую руку, помогая сохранять равновесие и подбадривая. Она болтала с ним, глупо шутила и называла его умницей. Когда она смешила Зараса, он хватался рукой за живот от боли, но это не мешало ему веселиться.

Когда мы сделали привал, я с тревогой осмотрел швы Зараса и обрадовался, увидев, что они не разошлись. Я дал ему последнюю порцию красного шеппена, сохранившуюся во флаконе, и он спал, как ребенок.

К следующему дню он немного окреп и шел дольше и быстрее. Я знал, что общество Техути для него полезней моего, поэтому перебрался в голову каравана. И хотя находился далеко, мог следить за их разговорами.

Они даже не подозревали о моем умении читать по губам. И разговаривали без стеснения. Некоторые их шутки были слишком грубы и непристойны для молодой женщины столь высокого происхождения. Но я позволял парочке наслаждаться моментом, ведь никто из нас не знал, когда выдастся следующий такой.

Один их разговор я помню по сей день, хотя они думали, что они единственные его участники.

Скорость нашего продвижения определяло состояние Зараса, поэтому обратно к источнику в пещере Майя мы двигались гораздо медленнее, чем когда гнались за Шакалом и его шайкой. На пятый день мы еще не достигли цели. Я послал вперед за водой пять резвых верблюдов, но они еще не вернулись. Мехи с водой почти опустели, и оставалось очень мало еды. Пришлось сократить дневной паек до трех чашек воды и половины ломтя черствого хлеба на человека. Естественно, эти ограничения не касались царевны. У нее было право есть и пить из наших сокращающихся запасов сколько угодно. Кое-что я держал исключительно для нее: полголовы сыра и даже немного соленой сушеной говядины. Однако, как я ни настаивал, она отказывалась пользоваться моей щедростью и ела не больше остальных.

Вечером на четвертый день я заметил, как она сунула в складки одежды кусок сухого сыра и кусок мяса и попыталась уговорить Зараса их съесть.

– Ты ранен, Зарас. Тебе надо набираться сил.

– Я простой воин, царевна, – возразил он. – Ты слишком снисходительна ко мне. Благодарю за доброту, но я не голоден.

– Храбрый Зарас. – Она говорила так тихо и застенчиво, что я с трудом читал по ее губам. – Ты спас мне жизнь, при этом едва не пожертвовав своей. Я бы с радостью отдала тебе все, что захочешь.

И если слова еще позволяли сомневаться, то выражение ее лица было совершенно недвусмысленным.

Сердце мое стремилось к ним. Прекрасно было наблюдать за их расцветающей любовью. Но я лучше всех знал, что очень скоро эту любовь раздавит долг.

Наконец мы добрались до полосатой скалы над пещерой Майя, и ждавшие нас люди высыпали навстречу. С криками радости они окружили нас и падали к ногам царевны Техути. Потом подняли ее на руки и отнесли туда, где ее ждала сестра Беката с вельможей Ремремом и военачальником Гуи.

Мы пировали три вечера подряд. Закололи трех молодых верблюдов и жарили их нежное мясо на пятидесяти кострах. Каждый вечер царевна Техути приказала открыть пятнадцать больших сосудов с пивом и распределить среди людей. Я считал это излишней роскошью, но смолчал и сам выпил одну или две чашки. Впрочем, больше внимания я уделял менее обильным приношениям вина из дворцовых погребов фараона. И оправдывал себя мыслью о том, что оценить этот нектар неграмотные воины не в состоянии.

Придворные музыканты играли для нас, лицедеи плясали и пели у костров, пока не сядет луна. Потом царевны стали уговаривать меня спеть, и я позвал на помощь Зараса. Когда была возможность, я обучал его. И сумел придать его природной способности блеск и выразительность, уступающие только моим. Когда мы пели на два голоса, слушатели не смели вдохнуть, чтобы не пропустить ни ноты.

Я лег спать довольный собой. И очень скоро уснул. Я редко сплю крепко. Мой мозг слишком деятелен и насторожен для такого снисхождения.

Проснулся я в полной уверенности, что кто-то украдкой вошел в мой шатер и в кромешной темноте стоит над моим ложем. Я слышал его дыхание и понимал, что, если ему удалось проскользнуть мимо стражи у входа в «покои» царевен, намерения у него недобрые и он представляет собой серьезную опасность.

По-прежнему мерно дыша, не издавая ни звука, я потянулся к кинжалу, который всегда висит в особых ножнах у моего изголовья.

Звездный свет пробивался в шатер, и, поскольку я отлично вижу ночью, я сумел рассмотреть над собой голову убийцы. Правой рукой я выхватил кинжал, одновременно левой сжав шею злодея.

– Шевельнешься – убью, – предупредил я, и он запищал, как девчонка. И тут я почувствовал сладкое дыхание и уловил не оставляющие сомнений изгибы и выпуклости тела, которое прижимал к себе.

– Не убивай меня, Таита. Это я, Беката! И я уже умираю. Я пришла к тебе, чтобы ты меня спас. Я истеку кровью до смерти. Пожалуйста, не дай мне умереть.

Я сразу отпустил ее и вскочил. Потребовалась всего минута, чтобы зажечь фитиль масляной лампы. К этому времени Беката уже свернулась на моем ложе, она жалобно всхлипывала, держась за живот.

– Мне больно, Таита. Пожалуйста, сделай так, чтобы боль прошла.

Я нежно взял ее на руки.

– Откуда идет кровь, малышка?

– Между ног. Останови ее. Я не хочу умирать.

Я про себя застонал. Итак, теперь мне предстоит иметь дело не с одной, а с двумя молодыми кобылицами в течке.

Храбрецу Гуи придется увертываться не только от кусков хлеба и плодов инжира, которые она бросает в него за столом.

Мы задержались у пещеры Майя; я ждал, пока Зарас окрепнет настолько, что сможет продолжить путешествие в страну двух рек и город Вавилон. Это была наиболее долгая и трудная часть пути, поэтому я решил не рисковать его здоровьем.

Меня не раз поражало, какие повреждения способно выдержать молодое тело и как быстро оно восстанавливается. Шакал мечом пробил Зарасу внутренности, а я впоследствии вскрыл и зашил ему живот, но он вел себя так, словно готовился к ежегодным состязаниям в ловкости, которые фараон устраивает в первую неделю месяца эпифи перед храмом Гора в Фивах, чтобы отпраздновать урожай.

Вначале его упражнения представляли собой трудную прогулку в сопровождении Техути вокруг подножия холма. Через каждые пятьдесят шагов он останавливался и прикладывал ладонь к животу, стараясь не стонать и отталкивая протянутую руку Техути.

Несмотря на мои предостережения и протесты, он каждый день увеличивал дальность и скорость. Вскоре он начал ходить в доспехах, неся на плече плиту известняка.

Ежедневно я приказывал ему раздеться и осматривал раны. Они затягивались, у меня на глазах шрамы съеживались и бледнели. Зарас обладал редкой способностью подчинять себе любую боль, пренебрегая ею. Он заставлял свои раненые мышцы работать, тогда как менее храбрый человек на недели, а то и на месяцы терял способность двигаться. Эта деятельность ускоряла заживление, а не вредила ему.

Между тем эти раны привели было Зараса на самый край пустоты. Даже моих знаний и мастерства едва хватило, чтобы спасти его, и в моей памяти всегда живы воспоминания о других пациентах, которых я лечил заплесневелыми грибами.

Помимо доброго отношения к Зарасу, помимо того, что он стал живым свидетельством и символом моего лекарского мастерства, я видел в его временной слабости прекрасную возможность разлучить их с царевной Техути, прежде чем эти двое окончательно разрушат мой тщательно составленный план установления союза между верховным правителем Крита Миносом и моим фараоном Тамосом, союза, который был совершенно необходим для выживания Египта как независимого государства.

И вот на пятый вечер после нашего возвращения к полосатому утесу я пригласил в свой шатер вельможу Ремрема и Гуи, чтобы дать им новые приказы. Зарасу я велел присутствовать на встрече. Естественно, я предполагал, что они с Гуи будут лишь наблюдателями, а не участниками принятия важнейших решений. Мы вчетвером уселись в шатре, перед каждым стоял сосуд с прекрасным вином, чтобы облегчить тоску от принятия трудных решений, предстоящих нам, как вдруг я почувствовал на спине дуновение прохладного вечернего воздуха. Я быстро обернулся, собираясь поймать того, кто подслушивал нас. Но, к моему ужасу, в сопровождении волны своего аромата в шатер вплыла царевна Техути.

– Не прерывайте ради меня своего обсуждения, вельможи. Не обращайте на меня внимания. Я не скажу ни слова. Буду сидеть так тихо, что вы забудете о моем присутствии.

Чтобы оставаться совершенно незаметной, Техути надела великолепное платье из золотистого тонкого, как паутинка, шелка, который я очень дорого купил ей на базаре в Фивах. Тогда она согласилась с моим распоряжением не надевать это платье раньше, чем мы прибудем на Крит и она впервые предстанет перед Верховным Миносом. Может, она забыла о нашем договоре?

На ногах у нее были серебристые сандалии. Шею украшало ожерелье Хатор и другое – из сверкающих драгоценных камней, в основном сапфиров и изумрудов. Волосы были сверкающим чудом, которое затмевала только ее улыбка.

Я никогда не видел ее такой прекрасной.

Взмахнув золотистой юбкой, она села у моих ног, поставила локти на колени, а подбородком оперлась о руку, так что алмаз, который я ей подарил, сверкнул на свету. Потом искоса взглянула на Зараса и постаралась казаться невинной.

Откуда женщины знают то, что недоступно нам, мужчинам? Я не говорил ей об этой встрече; на самом деле я созвал их всего час назад, причем не сказал, что мы будем обсуждать. Она не могла знать, что происходит. Но вот она сидит воинственно нарядная с решительным блеском в глазах, который мне так хорошо известен…

– Пожалуйста, продолжай. Что ты хотел сказать, Таита, дорогой? Я пообещала не мешать тебе.