Божество пустыни Смит Уилбур

Я проследил за взмахом его руки. Везде виднелись изображения сильных мужчин и чувственных женщин, слившихся в распутных объятиях, или бога с чудовищными гениталиями, погруженными в отверстие тела богини. Участники навечно застыли в своих чувственных изгибах посреди моря спермы и женских выделений.

А над всем этим на сверкающих белых крыльях парила Иштар; ее голову окружал огненный нимб. Башня призывала всех к еще большей страсти.

Мы с Фат Туром медленно обошли зал, дивясь воображению апокрифических двухсот художников, которые двадцать лет создавали эти монументальные росписи.

Через равные промежутки вдоль всех стен храма располагались ниши или углубления. Я насчитал четырнадцать таких примыкающих каморок, по семь с каждой стороны зала. Мы не могли заглянуть в эти помещения, так они были забиты людьми, мужчинами и женщинами, зачарованно смотревшими на то, что творилось внутри. Я знал: Фат Тур ждет, что я спрошу его об этом, но я решил воздержаться, чтобы сохранить достоинство. Наконец он поговорил с нашим проводником в зеленой одежде, и жрец отвел нас к ближайшему углублению, расталкивая людей длинным посохом и громко восклицая:

– Уступите дорогу почетным гостям царя Нимрода!

Глухо ропща, толпа перед нами мрачно расступилась и снова сомкнулась, когда мы дошли до переднего ряда. Оттуда нам ничто не мешало заглянуть внутрь.

Вдоль стен круглого внутреннего помещения лежали тюфяки, накрытые шерстяными ткаными одеялами ярких расцветок.

– Четырнадцать помещений, и в каждом по четырнадцать женщин на четырнадцати ложах. Четырнадцать – магическое число богини Иштар, которой посвящается все это, – радостно объяснил Фат Тур.

Я знал, что он поклонник богини Хатор и вряд ли уважает других божеств.

Я всмотрелся и пересчитал женщин, чтобы проверить его утверждение. Пять из них скрестив ноги сидели на своих тюфяках. У всех на голове были венки из красных роз. Это была их единственная одежда. Потупясь, они терпеливо ждали.

– Красная роза – цветок богини, – объяснил Фат Тур.

На остальных девяти матрасах женщины лежали, сняв венки, и грубо совокуплялись с мужчинами, тоже почти раздетыми. Мужчины с шумом выдыхали, погружаясь в них, а женщины выкрикивали хвалу богине, принимая своих посетителей и платя им полной мерой.

С растущим отвращением я смотрел, как один из мужчин вдруг изогнулся в приступе острого наслаждения и с долгим дрожащим криком рухнул на женщину под собой. Его партнерша немедленно встала, подобрала одежды, лежавшие в изголовье на тюфяке, и надела их через голову. Она остановилась только, чтобы бросить мелкую медную монету, которую, должно быть, дал ей мужчина, ему в лицо, и потом, заливаясь беззвучными слезами, прошла через толпу к двери и выбежала за ворота храма.

За моей спиной стоял моряк. Он локтем отодвинул меня в сторону и прошел в помещение. И подошел к одной из сидящих женщин.

– Призываю тебя отдать долг богине, – произнес он и бросил ей на колени монету. Она бесстрастно смотрела, как он поднимает юбку выше пояса и рукой возбуждает себя. У него был толстый живот, покрытый густыми черными волосами. Женщина поморщилась, снимая венок, легла на спину и развела колени.

Я взял Фат Тура за руку, вывел из толпы зрителей и решительно повел к выходу из храма.

Вид убогих людей, передразнивающих нечто столь прекрасное, принесло мне не удовольствие, а печаль.

Вторую половину следующего дня я провел с царем Нимродом после его возвращения из поклонения в храме Иштар. Во время наших бесед царя сопровождали старшие воины и главные советники.

Мы с вельможей Ремремом старались убедить их вести кампанию против гиксосов решительнее и доблестнее. Но, когда военная машина собьется с дороги и утратит инерцию, исключительно трудно бывает снова заставить ее колеса поворачиваться.

Я намекал на отсутствие у Нимрода средств. Уплаченное мною за флотилию из шести военных кораблей, ничто рядом с его потребностями. Несмотря на то, что Нимрод обескровил своих подданных налогами, он почти два года не мог платить своим войскам и флоту. Оружие, колесницы и другое снаряжение были в ужасном состоянии. Остаток войска был на пороге мятежа.

На фараона и на весь Египет надвигалась катастрофа. Если Шумер подведет, на востоке мы будем открыты врагу. Я должен убедить царя Нимрода помочь нам в тяжелом положении. И не ради него, а ради спасения нашего государства.

Я подсчитал, что царю Нимроду нужно как минимум тридцать лаков серебра, чтобы Шумер снова стал хоть сколько-нибудь значительной военной силой.

Кризис, который я должен был предотвратить, развивался в двух направлениях. Одним его центром был Нимрод, а вторым, хоть и не хочется это признавать, мой обожаемый фараон. Нимрод нищий, а Мемнон Мамос купается в океане серебра. Нимрод привык к бедности, а фараон стал новым разбогатевшим скрягой. Он сидит на сказочном сокровище почти в шестьсот лаков серебра. Все это принадлежит ему, но я хорошо знаю Мема. Я растил его с младенчества и научил всему, что он сейчас знает. Я учил его, что серебро трудно добыть, но удивительно легко растратить. Теперь мне придется противоречить себе. Нужно убедить его расстаться с тридцатью лаками, отдать их человеку, которого он не знает и которому не доверяет. Я сам не уверен, что доверяю Нимроду. Однако у нас нет выбора. Если мы хотим, чтобы наш Египет уцелел, мы должны верить царю Шумера.

После трудного дня, проведенного в обществе царя Нимрода и его советников, я рано ушел в свои покои. Поужинал в одиночестве спелой смоквой и небольшим кусочком твердого сыра с черствым хлебом – у меня не было аппетита. Конечно, я налил себе немного вина, но первый глоток показался мне уксусом. Я оттолкнул кубок и сосредоточился на письме Мему; послание должно было уместиться на листке пергамента, который сможет унести в Фивы почтовый голубь, и убедить фараона Мамоса совершить поступок, который он сочтет крайней глупостью.

Много часов спустя я отшвырнул шестой черновик письма и пришел в отчаяние. Не забывая, что привык работать со словами, я не мог найти тех, которые убедили бы фараона. Я знал, что потерпел неудачу, даже не начав. Я распрямил затекшие ноги и встал из-за стола. Прошел к двери, ведущей на террасу. Посмотрел на молодую луну и по тому, как высоко она висела в небе, понял, что полночь давно миновала.

Пока я смотрел, на луну набежало облачко не больше моей ладони, погрузив мир в темноту. Я думал, что исчезновение лунного света углубит мое отчаяние. Но, как ни странно, темнота оказала на мое расположение духа прямо противоположное воздействие. Я почувствовал, как меня охватывает глубокое спокойствие, вытесняя отчаяние, которое владело мной несколько мгновений назад.

Потом я услышал голос, зовущий меня по имени. Голос был тихий, но явственный, как пение дрозда на рассвете; он звучал так ясно, что я огляделся в поисках говорившего. Никого.

И неожиданно передо мной сразу возник выход из затруднительного положения. Я удивился, как мог еще колебаться.

У меня Печать ястреба. В моих руках – вся власть фараона. Я знал: чтобы спасти свою страну от катастрофы, а фараона от гибели, нужно употребить эту власть. Даже если мои действия противоречат воле фараона. Даже если они приведут его в ярость.

Приняв решение, я задумался, откуда и от кого оно пришло. Решение это было настолько чуждо моей врожденной верности и обычному поведению, что я с благоговением понял: решение я принял не один.

Маленькое облачко, затянувшее луну, исчезло, и вновь мягкий свет окутал полуночный мир. Он осветил мраморные стены храма Иштар.

На террасе напротив меня стояла женщина в капюшоне, на том самом месте, где я видел ее в последний раз. Как и раньше, капюшон серебристо-серых одежд скрывал ее лицо. Я понял, откуда исходило мое вдохновение.

Мне отчаянно захотелось вновь увидеть ее лицо. Каким-то чудесным образом она поняла мое желание. Мотнув головой, она скинула капюшон и открыла лицо. Оно было бледнее озарившего ее лунного света. Она была красивее, чем я помнил, прекраснее всего, что я видел или воображал.

Я протянул к ней обе руки через разделявшую нас пустоту. Но ее лицо стало отчужденным и печальным. Она удалялась от меня. Постепенно она растаяла в ночи, пока совсем не исчезла, и с ней поблек лунный свет.

Когда наутро Фат Тур явился ко мне, я уже был одет и ждал его. Силы и решимость не покинули меня, и я чувствовал себя очень уверенно. Я шел по коридорам и залам дворца такой легкой и быстрой походкой, что вельможа Ремрем, Фат Тур и остальные сопровождающие не могли за мной угнаться.

Когда мы вошли в зал совета, трон Нимрода был пуст. Однако в зале толпились советники и военачальники. Они встали, приветствуя меня, усадили за длинный стол, и вскоре после того как мы сели, за дверью заревели трубы.

В зал вошел царь Нимрод. Он был серьезен. Я сразу подумал, что сегодня, чтобы быть с нами, он пренебрег снятием сливок и срыванием вишенок в храме Иштар.

Я сознавал, какую честь он мне оказывает, и это укрепило мою уверенность в том, что я должен сделать. После всех положенных церемоний я встал и обратился к царю.

– О великий царь, у меня есть предложение, столь важное и тайное, что я могу доверить его только тебе и твоим самым доверенным лицам. Клянусь, что мое предложение будет выгодно нам обоим и позволит разрешить затруднение, в котором мы оказались.

Нимрод явно был захвачен врасплох и некоторое время пытался вообще уйти от решения, но я не соглашался ни на что иное, и наконец он согласился на мою просьбу.

Я оставил своим помощником вельможу Ремрема и переводчиком Фат Тура. Нимрод приказал остаться за столом Алорусу. Остальных он отпустил.

Когда в зале остались только мы впятером, я достал из складок одежды Печать ястреба и положил перед собой на стол.

– Уверен, что великий царь понимает смысл этого знака.

– Хотя я вижу ее воочию впервые, я понимаю, что это Печать ястреба, подтверждающая, что твоими устами говорит фараон Египта Тамос, и ты наделен полной его властью.

– Совершенно верно, о великий.

Царь Нимрод смотрел на меня своими черными глазами. Он больше ничего не сказал, но ждал, напрягшись, как леопард у водного источника, почуявший близкую добычу. Я смотрел на него не менее внимательно.

– О великий царь, ты и я оба закаленные в битвах воины, у нас есть опыт и знания, и мы понимаем, что войны выигрывают не только доблесть и острые клинки, но и вес серебра, которое мы можем выставить против врага.

– Я никогда раньше не выражал это так, но твои слова мудры и проникнуты правдой, – негромко ответил Нимрод.

– Именем египетского фараона Тамоса и властью Печати ястреба я предлагаю тебе серебро весом и ценностью в тридцать лаков с единственным условием, что ты заключишь военный союз с Египтом и употребишь эти деньги исключительно для уничтожения царя Корраба и гиксосских полчищ.

Я слышал, как за мной шумно вздохнул Ремрем. Он знал, что у меня нет дозволения фараона, чтобы делать такое предложение, и понимал, на какой риск я иду. Но я даже не взглянул на него. Нимрод откинулся на троне и с молчаливым удивлением смотрел на меня. Я видел, что на его лбу под краем короны выступили капельки пота.

Когда он наконец заговорил, голос его звучал хрипло и в нем звучали недоверие и алчность.

– У твоего фараона есть такие деньги, с которыми он может расстаться?

– Есть, о великий, уверяю тебя. Фараон приказал мне скрепить союз двух государств, немедленно передав в руки великого царя три лака серебра. Это лишь залог того, что последует.

Нимрод долго молча смотрел на меня. Потом вдруг вскочил и принялся быстро расхаживать взад и вперед по комнате. Лицо его исказила убийственная гримаса, он прикусил губу, и капля крови упала с его подбородка на вышитое одеяние. Он же ничем не выдал, что ему больно.

Так же внезапно он остановился передо мной и посмотрел мне в лицо.

– Три лака немедленно и двадцать семь в течение года? – спросил он.

Я подождал, пока Фат Тур переведет его слова, потом кивнул.

– Как скажет великий царь. Но тебе придется послать сильный отряд, чтобы доставить сокровище из Фив. Фараон не будет рисковать, доставляя его силами своих людей.

Нимрод развернулся и снова принялся ходить. Его подкованные бронзой сандалии стучали по плитам, когда он расхаживал по залу. Он начал говорить сам с собой по-шумерски.

– Как я могу доверять этому хитрому уроду без яиц? Не секрет, что он в союзе с Сетом и всеми темными тварями. Некоторые даже верят, что он сам – один из самых злобных демонов с другого края пустоты, – сказал он, потом осознал, что именно говорит, и обратился к Фат Туру: – Если переведешь это, удавлю. Твоими собственными кишками. Понял?

Фат Тур побледнел и опустил глаза.

– Как прикажет великий царь, – ответил он.

Нимрод возобновил хождение по залу и спор с самим собой. Потом вновь остановился передо мной.

– Скажи ему, что я верю, – приказал он Фат Туру. – Но, прежде чем я соглашусь на союз с фараоном Египта Тамосом, мы должны заключить договор, обязывающий обе стороны.

Когда он высказал это условие, я увидел в его глазах пламя алчности.

– Я знаю, что фараон согласится, если будет возможно, – осторожно сказал я.

– Я хочу связать свою семью с царской семьей Египта, – заявил Нимрод. – Хочу взять сестер фараона Техути и Бекату в жены. Таким образом мы с фараоном породнимся.

Меня поразили его алчность, наглость и похотливость. Этот негодяй возжаждал и денег, и плоти.

– Твое предложение – великая честь для Египта. Я знаю, что в иных обстоятельствах мой фараон принял бы его, не колеблясь ни минуты. – За рассудительным тоном я скрыл гнев, которая вызвала у меня эта отвратительная тварь, оскорбившая меня и похотливо требовавшая себе моих любимых девочек. – Однако фараон уже пообещал своих сестер в жены верховному повелителю Крита Миносу, чтобы закрепить военный союз между нашими государствами. И не решится отменить свое обещание. Минос воспримет это как оскорбление своей чести.

Нимрод пожал плечами и пробормотал что-то непристойное. Я видел, что отказ не слишком рассердил его. Мы оба знали, что он попросту, применяясь к обстоятельствам, попытался выдоить больше преимуществ из нашего договора. Сколько человеку ни предложи, он всегда хочет больше.

Нимрод еще походил, собираясь с мыслями, и предпринял следующую попытку.

– Мне хочется посмотреть на три лака серебра, о которых ты говорил. Не потому, что я не верю тебе и слову твоего фараона, но мне просто интересно, как тебе удалось до сих пор их прятать…

Нимрод обратился прямо ко мне, надеясь, что я выдам свое знание шумерского языка. Я вновь разочаровал его, посмотрев на Фат Тура в ожидании перевода. Мне начала нравиться необходимость избегать ловушек Нимрода. Очень похоже на игру в бао с вельможей Атоном.

Я послал Зараса и Гуи за серебром в наш лагерь за городскими стенами. Для его доставки потребовалось две повозки и пятьдесят человек. И когда серебро вывалили на пол зала советов, получилась очень внушительная груда. Нимрод обошел сверкающую гору, он брал в руки слитки и говорил им ласковые слова, словно это были его любимые домашние животные.

Вечером мы снова пировали за столом Нимрода. Вино оказалось гораздо лучше той дряни, которой он поил нас накануне. Однако его действие на манеры и поведение хозяина и его приближенных было не слишком похвально.

С утра царь Нимрод не побывал в храме Иштар. И нам продемонстрировали ненасытность великого охотника. Половина женщин на пиру закончила вечер в состоянии сладострастного исступления.

Я радовался, что оставил обеих царевен в их покоях под замком и под охраной Зараса и десятка его людей.

Шесть военных галер, купленные мной у Нимрода, проходили подготовку в порту Сидон, и принять их под свое начало я смогу только на исходе месяца фаменота.

Это время я употребил на то, чтобы вместе с царем Нимродом и его советниками, обдумать поход против гиксосов. Вельможе Ремрему я приказал остаться в Вавилоне в роли военного посланника фараона.

Я неохотно согласился с тем, чтобы с Ремремом в качестве помощника остался Гуи. Под моим руководством Гуи стал одним из величайших знатоков науки о боевых колесницах. Я знал, что мне будет не хватать его и его опыта, особенно когда начнутся битвы с полчищами гиксосов в Северном Египте на побережье Среднего моря. Но Беката выказывала явное отвращение к нему. И я знал, что меня ждет буря, если я рискну взять его с собой на Крит.

Несколько недель после того, как царь Нимрод получил материальный стимул, три лака серебра, его войско занималось изготовлением новых доспехов и оружия, починкой старых колесниц и строительством сотен новых по моему проекту и указаниям. Улицы Вавилона заполнились колоннами новобранцев, а базары – торгующимися покупателями и продавцами.

От шпионов Фат Тура я знал, что во всех прочих городах Шумера наблюдается такое же военное оживление. Тысячи прежде безработных шумерских воинов стекались под царские знамена – и к царским серебряным монетам.

Работа, которую я определил себе, была трудной и сложной, даже если не притворяться, будто я не знаю шумерского языка. Я начал говорить с хозяевами на ломанном шумерском, который день ото дня становился все более беглым и правильным. Даже великому царю Нимроду теперь приходилось сдерживаться в моем присутствии и не отпускать своим придворным оскорбительные замечания в мой адрес. Вскоре я мог забавлять хозяев шутками и игрой слов на их собственном языке.

Однажды утром я услышал, как начальник над флотом Алорус на краю учебной площадки для колесниц сказал Нимроду, что быстрота, с какой я усвоил шумерский язык, – настоящее чудо. Когда я пересек площадку, чтобы поблагодарить его за похвалу, Алорус в суеверном страхе отшатнулся от меня и сделал знак, отвращающий зло. Не думаю, что он слышал об умении читать по губам. Конечно, он верил в колдовство, как все образованные разумные люди.

В вечерней прохладе я пользовался возможностью поплавать в Евфрате или в обществе царевен отправлялся в южные холмы за городской чертой. Меня забавляло, как часто во время своих вылазок в самые далекие места мы встречали Зараса. Его словно кто-то извещал о нашем приезде. Конечно, это не могла быть Техути. Ее частые встречи с ним удивляли почти так же сильно, как меня.

По вечерам меня неизменно приглашали разделить трапезу с хозяевами или моими военачальниками. Если присутствовал царь Нимрод, я усаживал царевен рядом с собой, чтобы не упускать их из виду.

Когда большинство ложилось, я оставался на террасе за моими покоями и далеко за полночь ждал появления женщины в капюшоне. Но она ночь за ночью разочаровывала меня.

За всеми этими многочисленными занятиями дни летели быстро. Потом прибыл вестник из Сидона с сообщением, что шесть галер, которые я купил у Нимрода, будут готовы на двадцать дней раньше, чем ожидалось. Нашему громоздкому каравану требовалось почти столько же дней, чтобы добраться до Сидона на берегу Среднего моря. Я приказал Зарасу и Гуи делать последние приготовления к нашему отъезду из Вавилона.

Вечером, проводив царевен в их царские покои в восточном крыле дворца, я вернулся к себе еще до захода луны. Рабы оставили гореть масляные лампы в покоях и на террасе возле моего ложа. Согласно моим указаниям они смешивали масло в лампах с травами, запах которых отгоняет комаров и других ночных насекомых и в то же время вызывает здоровый сон с приятными сновидениями.

Рыжий ждал, чтобы уложить меня в постель и снять с меня одежду. Он поставил возле ложа серебряную чашу с вином.

– Полночь давно миновала, хозяин, – укорил он. – С начала этой недели ты спал всего несколько часов, не больше.

Рыжий – мой раб с незапамятных времен. Он давно позволяет себе разговаривать со мной так, словно моя нянька.

С его помощью я разделся и вышел на террасу, прихватив чашу с вином. Увлажнил губы и удовлетворенно вздохнул. Это было вино десятилетней выдержки с моих виноградников в поместье Мечир. Потом я повернулся и посмотрел на террасу храма богини. И с разочарованием, но покорно обнаружил, что она пуста. Уже несколько недель я не видел женщины в капюшоне.

Я отпустил Рыжего – тот ушел, ворча – и принялся расхаживать по мраморным плитам, обдумывая главные пункты договоренностей, заключенных с царем в этот вечер.

Вдруг я остановился на полушаге. Лунный свет изменился, стал прозрачным и слегка золотистым. Я взглянул на луну. И сразу понял, что действуют сверхъестественные силы, но не мог понять, доброжелательные или злые. Я двумя пальцами сложил знак Гора, отвращающий зло, и стал спокойно ждать, пока загадочные силы заявят о себе.

Постепенно я почувствовал в ночном воздухе тонкий ускользающий аромат. Никогда раньше я не знал ничего подобного и не смог его определить, хотя все мои чувства теперь были обострены. Я чувствовал, как необычное, но приятное ощущение возникает во мне, охватывает шею и плечи, спускается по спине. Это подсказало мне, что рядом – какое-то мощное присутствие.

Я повернулся и так удивился, что выронил чашу; та со звоном покатилась по камню. На мгновение мое сердце замерло, потом снова застучало, как копыта сбежавшей лошади.

За мной стояла загадочная женщина из храма, так близко, что я мог рассмотреть ее черты под капюшоном. Протянув руку, я мог бы ее коснуться, но я не шевелился.

Наконец я обрел дар речи и заговорил – тихо и почтительно.

– Кто ты?

– Меня зовут Инана.

Меня до глубины души поразили и звук, и смысл ее речи. Она отозвалась у меня в ушах небесной музыкой. Я сразу понял, что такой прекрасный звук не может исходить из человеческого рта. Но смысл сказанного ею был еще поразительнее. Инана – древнее, с самого начала времен, имя богини Иштар.

– Я Таита.

Это был единственный ответ, какой пришел мне в голову.

– Помимо имени ты ведь очень мало о себе знаешь, верно? Ты даже не знаешь, кто твои отец и мать.

Она сочувственно улыбнулась.

– Да. Я никогда их не знал, – признал я справедливость ее утверждения. Она сочувственно протянула руку, и я без колебаний принял ее. И сразу почувствовал, как ее тепло и сила передаются мне.

– Не бойся, Таита. Я твой друг и больше чем друг.

– Я не боюсь, Инана.

Она протянула вторую руку, и, взяв ее, я понял какая мощная связь крови и разума существует между нами.

– Я знаю тебя! – удивленно воскликнул я. – Я чувствую, что знал тебя с самого начала. Расскажи, кто ты.

– Я пришла не для того, чтобы рассказывать о себе. Я пришла рассказать о тебе. Идем со мной, Таита.

По-прежнему держа меня за руки, она двинулась с террасы в мою опочивальню. Ее шаги (если она шагала) были беззвучными. Слышался только тихий шелест ее длинных одежд. Я чувствовал, что под ним ноги ее не касаются пола, что она парит над поверхностью.

Красивая освещенная лампой комната, в которую мы вошли, была моей на протяжении последних недель, и я считал, что знаю в ней каждый дюйм, но теперь увидел в стене дверь, которой не замечал раньше. Когда Инана подвела меня к ней, дверь открылась сама. За входом была кромешная тьма. Не разнимая рук, мы шагнули в эту тьму, и она поглотила нас. Мы полетели вниз, но Инана держала меня за руки, и я не боялся. Ветер, рожденный полетом вниз, дул мне в лицо с такой силой, что пришлось закрыть глаза. Казалось, мы летим в темноте целую вечность, но я знал, что время – иллюзия. Потом я почувствовал под собой твердую поверхность, и мы остановились. Появился свет, вначале только легкое мерцание. Я видел впереди очертания головы Инаны, потом под головой постепенно появилось ее тело. Теперь она была обнажена, как я.

За свою долгую жизнь я видел тела многих прекрасных женщин, однако Инана превосходила всех. У нее были чувственные бедра, но узкая талия над ними подчеркивала их элегантные очертания. Инана была ростом с меня, но с такими изящными и гладкими руками и ногами, что я не удержался и захотел коснуться их. Я легко провел пальцами по ее телу от талии до изгиба плеча. Кожа была шелковая, но мышцы под ней несокрушимые.

Волосы Инаны были собраны высоко на темени, но, когда она покачала головой, они водопадом упали ей на плечи и спустились до колен. Этот волнующийся занавес не скрыл ее груди, которые выглянули из-за него, словно живые существа. Абсолютно круглые, белые, как кобылье молоко, они были украшены рубиновыми сосками, которые под моим взглядом приподнялись и сморщились.

Тело у нее было безволосое. Детородные органы также совершенно лишены волос. Нижние губы стыдливо приоткрывали вертикальную щель. На них блестела сладкая роса женского возбуждения.

Свет разгорался все ярче, и я понял, что мы стоим в Висячих садах высоко над Вавилоном. Кусты и цветы, окружавшие нас, были прекрасны, но бледнели перед красотой Инаны. Она сняла мои руки со своих плеч и одну за другой поцеловала их. Я содрогнулся от ощущения, пронизавшего мое существо.

– Чего ты хочешь от меня, Инана?

Это произнес как будто не мой голос.

– Моя цель – объединиться с тобой.

– Ты, конечно, знаешь, что я не вполне мужчина, – сообщил я шепотом о своем позоре. – Меня давно оскопили.

– Да. – Ее голос звучал мягко и сочувственно. – Я была там, когда с тобой сделали это. Я чувствовала нож так же остро, как ты. Я плакала о тебе, Таита. Но радовалась за себя. Совокупление – не то же самое, что объединение. Я говорю не о кратком соединении плоти, которое скоро заканчивается сокращением мышц: оно – жалкая награда мужчине, отдающему свое семя, и женщине, принимающей его в утробу. Это всего лишь средство выпустить в мир еще одну смертную жизнь с кратким и не имеющим последствий существованием, которое слишком скоро обрывает смерть.

Она направила мою правую руку от своих губ вниз и всунула мои пальцы глубоко в щель между ароматными бедрами, шириной в два моих пальца и скользкую. Я почувствовал, как жар моих чресел сливается с ее жаром.

– Я говорю не об этом.

Кончиками пальцем она погладила страшный шрам у меня между ног, где когда-то было мое мужское достоинство.

– И не об этом.

– Что еще может соединить мужчину и женщину, Инана?

– Существует объединение душ, а не тел. Слияние высших сознаний. Это подлинное чудо существования, и оно достигается очень редко.

Она потянула меня вниз на лужайку тайного сада. Зелень под нами была шелковой и мягкой, как пух. Быстрым, гибким движением она легла на меня, и наши тела соединились близко и тесно, как им назначили боги. Наши руки и ноги переплелись, дыхание смешалось. Я чувствовал, как рядом с моим бьется ее сердце.

Постепенно наши сердца стали едины и забились в едином ритме. Наше дыхание гармонизировалось и наполняло обе груди. Я никогда не испытывал ничего столь возвышающего и удовлетворительного. Я хотел полнее погрузиться в ее тело, чтобы мы стали единым целым.

Потом я пережил миг паники и беспомощности, когда понял, что ее ум завладевает моим. Я пытался помешать этому, но понял, что точно так же завладеваю ее умом. Она принимала мои воспоминания, а я ее. Между нами ничего не было упущено или забыто. Мы разделили существование, уходящее в далекое прошлое.

– Теперь я знаю, кто мой отец, – сказал я удивленно.

– Кто же? – спросила она.

Она знала ответ раньше, чем я дал его, услышал ее вопрос до того, как она его задала.

– Мениот, бог гнева и нравственности, – ответил я в божественной тишине, которую мы делили с ней.

– А кто твоя мать? – спросила Инана, и я нашел ответ в нашем едином сознании.

– Мою мать звали Селия, она была смертной. И умерла, давая мне жизнь.

– Ты полубог, Таита. Ты не совсем человек, но и не совсем бог. И хотя ты долгожитель, когда-нибудь ты умрешь. – Она плотнее и покровительственнее соединила мою душу со своей. – Этот день еще далек. Но, когда это произойдет, я буду рядом, чтобы защитить и поддержать тебя. А когда ты умрешь, я буду оплакивать тебя тысячу лет.

– А кто ты, Инана? Почему я так связан с тобой душой и телом? Кто твой отец?

– Мой отец Гиперион, бог света. Брат Мениота. Поэтому мы с тобой одной божественной крови, – прямо ответила она.

– Я слышал твой ответ до того, как ты ответила, – неслышно сказал я. – А твоя мать? Она была смертной или богиней?

– Моя мать Артемида, – ответила Инана.

– Артемида – богиня охоты и всех диких животных, – сказал я. – Она также девственная богиня и богиня девушек. Как девственница может быть твоей матерью?

– Ты должен знать, Таита, что у богов и полубогов все иначе. У богов все возможно. Мой отец Гиперион восстановил девственность моей матери через час после моего рождения. – Я улыбнулся очаровательной практичности решения ее отца и почувствовал, что Инана тоже улыбается. Затем она продолжила: – Но я девственница, как и моя мать, и по приказу Зевса, отца богов, всегда останусь девственницей. Это наказание мне за то, что я отвергла Зевса, своего деда, когда он попытался совокупиться со мной, совершив кровосмешение.

– Суровое наказание за столь незначительное преступление, – посочувствовал я.

– Не думаю, Таита. Я думаю, это прекрасная и благая награда; иначе как бы мы с тобой могли любить друг друга все те века, что прошли, и те, что еще пройдут, и при этом сохранять девственность и чистоту?

– Кто-нибудь знает нашу судьбу, Инана? Я ведь даже не родился в то далекое время, о котором ты говоришь?

– Я присутствовала при твоем рождении, Таита. И когда тебе отрезали мужское естество, и плакала о тебе, хотя знала, как вознаградят нас за это ужасное деяние грядущие тысячелетия.

– Ты говоришь о тысячелетиях. Мы будем с тобой вместе так долго, Инана?

Она не ответила прямо на мой вопрос.

– Хотя ты этого не знал, я слежу за тобой с дня твоего появления на свет. Мне известно обо всем, что тебе выпало, известны все твои краткие радости и вся мучительная боль.

– Почему я, Инана?

– Потому что мы одно целое, Таита. У нас одна кровь и одно дыхание.

– Я ничего не могу утаить от тебя, – согласился я. – Однако я не девственник, как ты. В своей жизни я плотски знал женщин.

Инана печально покачала головой.

– Ты знал только одну женщину, Таита. Я была там, когда это случилось. Я могла бы предупредить тебя, зная, что ты заплатишь за краткое преходящее удовольствие знакомством с лезвием оскопляющего ножа. – Я чувствовал ее дыхание у себя во рту и ее печаль в своем сердце, когда она продолжила: – Я могла уберечь тебя от боли, но тогда, если бы я предупредила тебя о последствиях, мы с тобой никогда бы не могли соединиться, как сейчас, в вечной и божественной чистоте.

Я обдумал то, что она сказала, и вздохнул, как она вздохнула во мне.

– Это все происходило так давно. Я не помню лица девушки. Не помню даже ее имени, – признался я.

– Это потому, что я стерла это воспоминание из твоей памяти, – прошептала она. – Если хочешь, я верну его, и оно будет с тобой следующие пять тысяч лет, но это не принесет тебе радости. Хочешь?

– Ты знаешь, что не хочу.

Я отрекся от этой бедной души, которая тоже была рабыней. В общем несчастье мы дарили друг другу утешение. Она дала мне любовь. Но пропасть пространства и времени давно поглотила ее; она ушла туда, куда никто не может за ней последовать, даже оскопленный полубог.

Я отдался моменту, наслаждаясь умом Инаны, как она наслаждалась моим умом. Когда наши тела и души переплелись, время из реки, текущей мимо, превратилось в ласковый океан, где мы плыли вместе, наслаждаясь каждым мгновением, словно это отрезок вечности. Инана укрепила бастионы моей души, сделала меня неуязвимее для зла и неизмеримо мудрее.

Вместе мы достигли душевной благодати.

Спустя вечность моя душа заговорила с ее душой.

– Я не хочу, чтобы это кончалось, Инана. Хочу вечно оставаться с тобой.

И услышал ее ответ словно из глубины моей души.

– Ты часть меня, Таита, и я часть тебя. Но в то же время мы разные и цельные существа, оба. У нас разное существование, в которое мы должны вернуться. У каждого из нас своя судьба, и мы должны ее встретить.

– Пожалуйста, не оставляй меня, – взмолился я.

– Сейчас я уйду. Мне пора.

Голос ее больше не смешивался с моим.

– Ты вернешься ко мне?

– Да.

– Где?

– Там, где будешь ты.

– Когда, Инана? Когда я увижу тебя снова?

– Через день, через год, а может, через тысячу лет.

Я почувствовал, как разворачивается ее тело, освобождают меня ее объятия, соскальзывают ее руки.

– Останься еще ненадолго, – умолял я, но она уже исчезла. Я сел. Недоуменно осмотрелся. И обнаружил, что лежу на своем ложе на дворцовой террасе. Я вскочил и побежал в опочивальню. Остановился посреди большой комнаты и посмотрел на дальнюю стену, в которой видел дверь в тайный сад. Двери не было.

Я медленно перешел через комнату и стал внимательно осматривать стену, проводя пальцами по ее поверхности, ища соединение двери с косяком. Штукатурка была гладкой, нетронутой. И тут я вспомнил слова Инаны:

«Ты должен знать, Таита, что у богов и полубогов все иначе. У богов все возможно».

Казалось, прошло много лет с тех пор, как я стоял на этом месте. Возможно ли, что во времени существует какое-то другое измерение, куда перенесла меня Инана? Даже если оно есть, в этом мире время могло замереть, пока я был с ней.

Пока я старался отделить явь от фантазии и правду от лжи, мой взгляд остановился на букете красных роз в огромной бронзовой амфоре посреди пола. Я наклонился и стал разглядывать цветы на колючих стеблях. Они были свежи, как когда я впервые их увидел.

– Их много раз могли обновить за мое отсутствие, – вслух сказал я. Потом посмотрел вниз. На мраморной плите лежала одна красная роза. Это я помнил. Вчера вечером я сорвал ее со стебля, желая насладиться ароматом, а потом бросил на пол, чтобы подобрали слуги.

Я наклонился, поднял цветок и понюхал. Он благоухал так же, как и когда я его срывал. Осмотрев его внимательнее, я увидел, что без воды он нисколько не увял и был так же свеж, как когда я сорвал его со стебля.

Провели ли мы с Инаной в божественном объятии всего одну ночь, а не целую жизнь, как я считал? Это не казалось мне возможным. Я стоял в раздумье, касаясь лепестками губ.

И услышал, как открывается главная дверь в мои помещения, какие-то неясные голоса говорят по-египетски.

– Кто там? – крикнул я, и мне ответили:

– Это я, господин.

Я узнал голос Рыжего. Мгновение спустя и сам он появился на пороге опочивальни.

– Где ты был? – спросил я.

– Ты сам приказал не будить тебя, пока солнце не поднимется над горизонтом, хозяин, – ответил он с плохо скрытым недовольством.

– Когда я сказал тебе это?

– Вчера вечером, когда отпустил меня.

Итак, я отсутствовал всего одну ночь. А может, вообще ничего не произошло. Может, все увиденное мною было сном, но я отчаянно надеялся, что это не так. Я уже тосковал по новой встрече с Инаной… если, конечно, она существует, а не выдумана мною. Узнаю ли я когда-нибудь ответ на эту загадку: выдумка или нет? Кто и что Инана?

– Я забыл. Прости, Рыжий.

– Конечно, хозяин. Но это я должен перед тобой извиниться.

Рыжего так легко умиротворить… Он хороший человек и нравится мне. Однако я строго напомнил:

– Не забудь, через пять дней мы уезжаем в Сидон. К этому времени ты должен быть готов к дороге.

– Я уже уложил большую часть наших вещей в повозку. И могу отправляться через час.