Неизвестный шедевр Рембрандта Александрова Наталья
Но тут на его горизонте появилось облачко – вы.
Он понял, что прибрать вас к рукам, как прибрал вашу мать, не выйдет. Кроме того, через мою помощницу он узнал о существовании второго завещания и о том, что оно скоро вступит в силу. А значит – вы встанете во главе фирмы и сможете провести финансовую проверку.
Груздев решил, что единственный выход для него – убить вас.
Охранник Виктор Ершов, которого он сам нанял, человек с темным прошлым, уже помогал ему: это он подстроил аварию, в которой погиб Алексей Йорик. Алексей был очень предан вашему отцу, но в ту ночь не дежурил, у него был выходной. Зато он смог найти запись, на которой видно, что Груздев входит в комнату вашего отца. Показав ее вам, он сделал копию и ее отослал по почте своему брату. Вы верно не знаете, как у нас работает почта, так что посылка дошла до брата только недавно. Но все-таки дошла.
А тогда Груздев уверился в удачном исходе и поручил Виктору вторую операцию: Виктор заминировал машину вашей подруги Гели. Операция сорвалась, Геля сама погибла вместо вас. Надо сказать, что она не была вполне невинной жертвой: она за довольно небольшие деньги согласилась отвезти вас в тот бар. Разумеется, она не знала, чем все это должно кончиться.
Когда эта попытка закончилась неудачей, Груздев сделал еще одну. На этот раз он сам разрушил балюстраду на балконе рядом с вашей комнатой, надеясь, что вы облокотитесь на нее и упадете в море. Камеру, разумеется, испортил Виктор, о чем и сообщил следствию.
Но и это покушение не увенчалось успехом: вместо вас погибла Полина Красногорова. Но тут у Груздева нашелся неожиданный союзник: Олег, всегда тайно ненавидевший вас, после смерти матери слетел с тормозов и согласился выполнить за Груздева грязную работу. Кроме того, ему тоже срочно были нужны деньги.
Но и тут судьба сохранила вас: Олега по дороге перехватили люди его кредитора. С тех пор, кстати, его никто больше не видел… ну, дальнейшие события вы знаете лучше меня.
– Да уж… – кивнула Галина. – Но я чувствую, что вы хотите мне еще что-то сказать.
– К сожалению, да, – вздохнул адвокат. – Как я уже говорил, когда Груздев проиграл на бирже взятые в банке деньги, он занял еще денег под залог акций банка. Причем занял их у Николая Фортинского…
– Фортинский? – переспросила Галина. – Это же давний деловой партнер отца!
– Да, деловой партнер – но в то же время конкурент и жесткий, безжалостный бизнесмен. Сначала он дал в долг Груздеву, чтобы прибрать его к рукам, а теперь он предъявляет эти долги к взысканию. И срок их приближается…
– Но мы, наверное, сможем выплатить эти долги… – неуверенно проговорила Галина. – Ведь у банка есть средства…
– К сожалению, это не так. – Стейниц покачал головой. – Долг очень большой, несколько миллионов долларов. А вы лучше меня знаете, что состояние дел сейчас не самое благоприятное. Если бы не этот долг – банк мог бы остаться на плаву, даже приносил бы прибыль. Но этот долг… в сегодняшнем состоянии вернуть его невозможно.
– И что же будет?
– Боюсь, что Фортинский в счет долга отнимет у вас и банк, и остальные ликвидные активы.
– То есть я останусь нищей?
– Ну, может быть, не совсем нищей, но не слишком обеспеченной женщиной. Даже дом вам придется продать. Кстати, – спохватился адвокат, – а как Елена Павловна?
– Плохо, – вздохнула Галина. – Я отправила ее в швейцарскую клинику, боюсь, ей придется провести там долгое время. В свете того, что вы мне сейчас рассказали, хорошо то, что отец завещал ей некоторую сумму, помещенную в независимый фонд, и этой суммы должно хватить на лечение и пребывание в клинике. И для меня отец открыл счет в швейцарском банке, когда отправлял на учебу. Так что мама ни в чем не будет нуждаться…
– Что ж, остается радоваться таким вещам…
Проводив Стейница, Галина долго сидела в той же комнате и думала.
Не зря ее томили нехорошие предчувствия. Хотя Груздев и не смог убить ее, он сумел-таки лишить ее всего. Самое главное – она потеряет банк, дело жизни отца…
Отец, отец! Он так верил в нее, надеялся, что она продолжит его дело – но ей не удалось удержать его в руках…
Как же так? Ведь он всегда был таким дальновидным, таким предусмотрительным… неужели он не предвидел такой поворот событий? Что он писал в своем последнем письме? Он писал, что не сомневается в ней, верит, что она сделает все, как надо…
Что он еще там писал?
Галина почувствовала, что должна перечитать отцовское письмо.
Она поднялась в свою комнату, выдвинула ящик стола, достала письмо…
«Галчонок, раз ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет… – Она быстро проглядела первые строки. – … Ты сможешь все преодолеть, сделаешь то, что должна. Если возникнут серьезные проблемы – тебе поможет наш однофамилец, тот, который говорил по-турецки…»
Что это значит? Какой однофамилец? Кто из ее знакомых говорил по-турецки? Проблемы возникли, причем очень и очень серьезные, и помочь ей некому. Совет-то ей даст Альберт Францевич, а вот чтобы прижаться к чьей-нибудь широкой груди и выплакаться, и чтобы кто-нибудь по головке погладил и сказал, что все будет хорошо… нет, похоже, этого не будет у нее никогда.
Галина ходила по комнате, повторяя текст письма и пытаясь понять, что хотел сказать ей отец. В голову ничего толкового не приходило, и в конце концов она решила пойти в отцовский кабинет – может быть, сама его обстановка даст ей какую-нибудь подсказку, подтолкнет к разгадке этого письма.
Она не заходила в кабинет отца с самого приезда – просто боялась, что не выдержит, сломается.
Кабинет был открыт. Должно быть, Анфиса время от времени прибирала в нем – во всяком случае, здесь не было ни беспорядка, ни толстого слоя пыли.
Галина обошла до боли знакомую комнату, где прежде бывала очень часто.
Вот старинные географические карты, которые многие годы коллекционировал отец, – пожелтевшие гравюры в старых, поеденных жучком рамках. В детстве Галина спрашивала отца, отчего он не закажет для этих карт новые рамы, но он отшучивался, говорил, что древоточцы, которые живут в старых рамах – его давние знакомые, и он не хочет лишать их жилья. На самом деле, когда Галина подросла, она поняла, что отец ценит само неповторимое ощущение старины и подлинности, которое создавали эти старые рамы.
Она обошла кабинет по кругу и медленно, с опаской подошла к отцовскому столу. Здесь сильнее всего чувствовалось его незримое присутствие – на видном месте стоял его ноутбук, рядом – обычный блокнот в синем переплете, красивая перьевая ручка.
Тут же, в самом центре стола, стояла Галина детская фотография.
Девочка с двумя криво торчащими хвостиками улыбалась, прижимая к себе большого игрушечного матерчатого крокодила.
И тут Галя застыла, как громом пораженная.
Она вспомнила, как отец перед сном читал ей сказку Чуковского «Крокодил».
«Жил да был Крокодил,
Он по улицам ходил,
Папиросы курил,
По-турецки говорил…»
Так вот о ком говорит отец в своем письме! Вот о каком однофамильце! Ведь Галя в детстве действительно называла этого крокодила «Крокодил Басманов»!
«Мы все Басмановы, – говорила она, – а Крокодил – член семьи, значит, и он тоже Басманов. Крокодил Крокодилович Басманов».
И папа смеялся, и хватал свою дочку на руки, и подбрасывал высоко в воздух вместе с крокодилом.
Но чем же ей может помочь эта старая детская игрушка?
Как бы то ни было, для начала нужно найти этого крокодила.
Галина вышла из отцовского кабинета, отправилась на кухню, где хлопотала Анфиса, и спросила ту, не знает ли она, где ее старый игрушечный крокодил.
Анфиса удивленно взглянула на нее, сложила руки на переднике и проговорила:
– Надо же, а я как чувствовала, что вы про него вспомните! Татьяна, прежняя горничная, нашла его под лестницей и хотела выбросить, а я не дала, отнесла на чердак. Вспомнила, как вы в детстве с ним любили играть. Принести вам?
– Да, Анфисочка, пожалуйста!
Анфиса вытерла руки передником, поднялась на чердак и через несколько минут вернулась с игрушечным крокодилом в руках.
– Только он пыльный очень, – проговорила она виновато. – Может, я его сперва в машине постираю?
– Нет, не надо! – Галина схватила крокодила, прижала его к себе и ушла в свою комнату.
Анфиса, глядя ей вслед, горестно покачала головой. Досталось Галиночке, ох и досталось! Видно, совсем плохо ей, раз про детские игрушки вспомнила! И то сказать, раньше отец ее уж так любил да баловал, а теперь и слова доброго сказать девочке некому. С матерью-то у них и раньше отношения были так себе, а уж теперь-то… Одно хорошо: управляющего этого противного арестовали, не будет теперь в доме торчать и хозяином себя чувствовать. Какой ты хозяин? Жулик ты последний, вот кто! И прохиндей, окрутил хозяйку-то, раскисла она совсем. Закрутила она с ним еще при живом муже, она, Анфиса, кое-что замечала, да помалкивала. Кто ее спрашивает, пускай сами разбираются. Видно, муж-то узнал кое-что, да, видит бог, не от Анфисы.
Вот хозяин Леонид Петрович был человек, царствие ему небесное, земля пухом и светлая память…
Крокодил оказался гораздо меньше, чем Галя помнила. Он был потертый, выцветший, матерчатая пасть глупо ухмылялась, но все же Галина испытала какое-то забытое, теплое чувство, к ней словно вернулось детство…
Но вот чем эта мягкая игрушка может ей помочь?
Она еще раз перечитала отцовское письмо.
«Если возникнут серьезные проблемы – тебе поможет наш однофамилец, тот, который говорил по-турецки…»
Отец не стал бы этого писать просто так, не стал бы оставлять для нее это письмо в надежном месте, если бы оно не было действительно важно, очень важно.
Галина положила крокодила на стол, под лампу, и внимательно осмотрела его.
Выцветшая, потертая ткань, аккуратно сшитая ровной машинной строчкой. Однако в одном месте, возле ухмыляющейся пасти, строчка была не такой ровной. Возможно, ее в этом месте распороли, а потом снова зашили, только вручную…
Галя достала маникюрные ножницы и снова распорола ткань, запустила руку в разрез. Внутри крокодил был набит поролоновыми шариками. Галя порылась в этих шариках – и вдруг нащупала какую-то бумажку.
Вытащила ее и внимательно разглядела.
Это была заполненная от руки квитанция. В верхней ее части было напечатано: «Багетный салон «Рококо», рамы, окантовка, багетные работы». Ниже, от руки, имелась приписка, что от господина Л.П. Басманова принята некая живописная работа размером двадцать два на тридцать пять сантиметров для оформления ее в раму.
Срок стоял примерно трехмесячной давности, значит, отец отдал какую-то картину в окантовку меньше чем за месяц до своей смерти. Причем отдал ее сам, не послал шофера, охранника или еще кого-то из своих людей. Значит, он придавал этой картине очень большое значение.
Ну да, недаром же он так хитро спрятал квитанцию, недаром оставил ей зашифрованное письмо, о смысле которого не смог бы догадаться никто, кроме нее…
На квитанции был напечатан телефон и адрес багетной мастерской. Галина тут же набрала этот телефон.
Ответил ей вежливый женский голос, который, однако, сообщил, что мастерская закрывается через полчаса.
– Приходите завтра, мы работаем с десяти, без перерыва на обед!
«Обязательно приду, – сказала себя Галя, повесив трубку, – больше мне ничего не остается…»
Она походила по комнате и поняла, что просто сойдет с ума, если останется этим вечером дома. Этот дом – огромный, мрачный, угрюмый, дом, где отравили отца, где пытались убить ее саму, где мама едва не покончила с собой… нет, это даже хорошо, что дом придется продать. Она все равно не сможет в нем жить. А сейчас нужно куда-то уйти хотя бы ненадолго.
Расхаживая по комнате, она взглянула на себя в зеркало и рассмеялась. Ну, нечего обманывать саму себя, ей хочется в гости к Вафле. Там было так хорошо, спокойно, и Вафля такой милый, надежный… И Буран… Галина едва не хлопнула себя по лбу. Ведь она обещала забрать Бурана к себе! Вот и повод навестить Вафлю!
Анфиса испуганно выглянула из кухни, когда Галя с грохотом скатилась по лестнице.
– Я поздно буду! – крикнула она. – Может, вообще не приду!
Вафля, предупрежденный звонком, открыл дверь сразу же.
– Ой, Вафлечка! – Галина повисла у него на шее. – А у меня там полный багажник разного-всякого…
Вафля увидел огромную коробку с пирожными и издал рык голодного льва. Буран вертелся рядом и оглушительно лаял, Галя смеялась, так ей стало вдруг хорошо и спокойно.
На шум выглянул из двери Игорь, помог донести мешок с собачьим кормом и еще кое-какие полезные вещи, которые нужны были Вафле в клинике.
– Ну что, – спросил непосредственный Вафля, прожевав очередное, кажется третье по счету, пирожное, – как тебе там, в банке, удобно на мешках с деньгами сидеть?
Игорь привстал было, чтобы пихнуть Вафлю в бок, но не дотянулся и только головой покачал. Потом бросил быстрый взгляд на Галю и отвел глаза.
– Вот с мешками пока плоховато, – вздохнула она, – то есть мешки есть – денег нет.
– Как так? – Вафля так и застыл с открытым ртом и протянутой рукой, забыв взять очередное пирожное. – А я думал – уж чего-чего, а денег в банке навалом…
– Ох, Вафля… – теперь уже вздохнул Игорь.
Буран вклинился между стульями и положил голову Гале на колени.
– Буранчик… – Она ласково потрепала его по загривку. – Как я по тебе скучала… Вафля, ты только не подумай, что я отказываюсь, но мне просто некуда его сейчас взять. Понимаешь… дом, кажется, придется продать, и мне жить негде.
– Неужели? – Игорь насмешливо приподнял брови.
Она посмотрела на него так грустно, что он тут же разозлился на себя. Ну что он все время задирается? Видно же, что ей плохо. На лице заботы одни отражаются, глаза беспокойные, растерянные, сама бледная, никакой макияж не помогает. У него глаз наметанный. Это как картина, он посмотрит и видит, что за верхним слоем обязательно что-то есть.
– Вот если скажешь, что богатые тоже плачут, сразу встаю и ухожу! – предупредила Галина. – А Бурана потом заберу! Надоели уже твои ухмылочки!
– Эй, ребята-ребята! – забеспокоился Вафля. – Ну что вы все время ссоритесь? Ну хорошо так сидим, чай пьем…
– Расскажи, как все прошло там, у Стейница, – попросил Игорь, – если можно, конечно…
– Да какие там секреты! – вздохнула Галя. – Прошло-то все хорошо, но вот потом…
И она рассказала, что мерзавец Груздев, оказывается, занял кучу денег под акции банка, и теперь бывший компаньон ее отца, между делом ставший конкурентом, требует уплаты огромного долга. И выплатить этот долг не удастся, так что придется отдать ему банк. И дом продать, и вообще все имущество.
– Так что можете меня поздравить, – закончила она, – я – нищая и бездомная. Вот так наследница! Позволила все на ветер пустить! Отец на меня надеялся…
– Ты не виновата, – тут же возмутился Вафля, – просто слишком много всего навалилось! Видано ли дело – на девчонку такое повесить! Этот Груздев – самый настоящий злодей!
– Все из-за денег, – заметил Игорь.
Галя промолчала. Сумеет ли она объяснить, что больше всего ее огорчает не потеря денег, а то, что она не смогла продолжить дело отца! Он-то в нее верил…
Они засиделись допоздна, и спала она на жесткой кушетке в той самой комнате, где провела до этого без малого две недели. Буран устроился рядом на полу и будил ее рыканьем во сне.
На следующий день, ровно в десять, Галина подъехала к торговому центру, в котором находилась багетная мастерская. Саму мастерскую она нашла не без труда – она занимала небольшое помещение между магазином итальянской сантехники и салоном по изготовлению портьер и занавесок.
Внутри, среди стендов с образцами багета и готовых картин, сидела полная, коротко стриженная женщина в вязаной кофте и читала детектив в яркой обложке. Взглянув на квитанцию, она вздохнула:
– Что же вы так долго не приходили? Ваша работа уже давно готова!
– У меня были сложные обстоятельства, – неохотно проговорила Галина. – Я заплачу сколько нужно за хранение.
– Ничего не нужно, – отмахнулась женщина и отправилась в дальний угол помещения, где были стопкой составлены возле стенки готовые работы.
– Где-то она тут должна быть… – бормотала женщина, переставляя картины. – Это не она… и это не она… ага, вот она, кажется…
Она сверила номер на квитанции с ярлычком на раме и принесла Галине завернутую в пленку картину.
– Будете смотреть?
Галина разрывалась между желанием увидеть, что же оставил ей отец, и страхом.
В конце концов, она решила потерпеть, не разворачивая, взяла картину под мышку и отправилась к своей машине.
Только дома, в своей комнате, она размотала пленку и разглядела картину, которую оставил ей отец.
Это был темный холст в позолоченной резной раме, на котором был изображен курносый подросток в пудреном парике и голубом камзоле с серебряной отделкой. На камзоле красовался старинный орден, усыпанный бриллиантами.
Лицо подростка показалось Гале знакомым.
Чтобы проверить свою догадку, она взяла с полки альбом русской портретной живописи и через несколько минут нашла в нем портрет этого же подростка. Как она и думала, это был сын несчастного, недолго правившего царя Петра Третьего и Екатерины Второй, наследник престола, будущий император всероссийский Павел Первый.
– Это, конечно, очень мило, – проговорила вслух Галина, разглядывая картину. – Однако не знаю, как эта картина поможет мне решить все мои проблемы… вряд ли она настолько дорогая, чтобы заплатить долги, которые сделал мерзавец Груздев…
Мысль эта терзала ее остатки субботнего дня и все воскресенье. В понедельник закончился аудит, и ей дали краткий предварительный отчет о делах банка.
Дела и правда были плохи. По всему получалось, что Стейниц был прав и что заплатить долги Фортинскому никак не получится. Банк был обречен. Галина по совету Альберта Францевича попросила только об отсрочке. Фортинский говорил с ней не очень любезно, от личной встречи отказался, сославшись на неотложные дела. Все ясно – ее в грош не ставит, не считает деловой женщиной и ровней себе. Однако из уважения к памяти ее отца, как подчеркнул Фортинский, он согласен подождать с взысканием долгов. Но недолго, максимум две недели.
Дома Галина еще раз перечитала письмо отца и долго разглядывала картину. Так, на первый взгляд, ничего особенного, портрет давно умершего мальчика. Ах да, его же убили! Ну да, он был сумасшедший, его убили его же придворные. Заговор и все такое. Табакеркой в висок. Что-то такое рассказывала в школе учительница.
Но ей-то, Галине, какая с этой картины польза? А отец пишет – она поможет. Ну ладно, обратимся к специалисту, может быть, картина и правда очень ценная.
Она взялась уже за телефон, чтобы позвонить Стейницу, но тут же остановилась. Ведь есть же Игорь! Он искусствовед и реставратор, он точно определит, в чем дело с этой картиной. И сделает это тихо, без лишних разговоров. Галина поняла уже, что чем меньше шума, тем лучше. Не зря отец так скрывал эту картину, что-то в ней, несомненно, есть…
Она позвонила Игорю и, услышав его голос в трубке, почувствовала, что рада. Рада с ним поговорить, и еще больше будет рада с ним увидеться, чтобы отдать картину. И потом можно будет встретиться, чтобы поговорить о картине, и потом… господи, разве сейчас время об этом думать?
Она взяла себя в руки и очень сдержанно попросила Игоря исследовать картину, которая случайно попала ей в руки. Отец ею очень дорожил, вот Галя и хочет узнать о ней побольше. Игорь согласился – быстро, но говорил таким же сухим голосом.
Игорь Венедиктов осторожно вытянул гвоздики, крепившие картину к раме, вынул холст на подрамнике из рамы и поставил его на мольберт.
Для начала он осмотрел портрет при ярком свете.
Он всегда, перед тем как начать исследование картины, приглядывался к ней, как бы знакомясь, старался вызвать в себе те чувства, которые она вызывала у создавшего ее художника и у современников, которые видели эту картину сразу после ее завершения. Он верил своей интуиции, верил, что почти всегда может по этому первому ощущению отличить подлинник от фальшивки, и обычно последующие технические проверки подтверждали первое впечатление.
Вот и сейчас он внимательно, пристально разглядывал портрет.
Портрет был хорош. Лицо изображенного на нем подростка было удивительно живым, со всеми присущими ему достоинствами и недостатками. Надменный и вместе с тем трагический взгляд, подозрительная, недоверчивая складка у губ, живые, выразительные глаза, глядящие в будущее без оптимизма…
Кроме того, портрет производил впечатление старинного. На взгляд Игоря, этому портрету было не меньше двухсот лет – об этом говорил благородный оттенок красок, легкая сетка тонких кракелюров, покрывающая холст. Кроме того, была еще одна особенность, говорящая о возрасте картины. Тот художник, который писал юного наследника престола, видел его перед собой, хорошо знал его, видел его одежду, камзол тонкого сукна, его пудреный паричок.
Интуиция Игоря говорила ему, что это – подлинник.
Однако что-то все же вызывало у него сомнения.
Была в картине какая-то тревожащая его деталь, какой-то диссонанс…
Игорь смотрел на картину, потирая переносицу, пытаясь понять, что его смущает.
Потом шагнул к полке с альбомами и книгами по искусству, взял оттуда тяжелый том, быстро пролистал его, наконец нашел подходящий портрет.
На этом портрете был какой-то знатный екатерининский вельможа в роскошном, шитом золотом камзоле. С портретом на мольберте этого вельможу объединял усыпанный драгоценными камнями орден на левой стороне груди – орден Андрея Первозванного.
Игорь поочередно смотрел то на один орден, то на другой, как будто играл в детскую игру «Найди десять отличий». Но искал он всего одно отличие.
И очень скоро его нашел.
На ордене в альбоме у звезды было восемь лучей, а на портрете юного Павла – семь.
– Эврика! – воскликнул Игорь.
Хотя он и сам не знал, какой вывод сделать из своего открытия.
Портрет Павла – фальшивка?
Но если художник старательно подделывал его, если он состарил краски, навел кракелюры – неужели он не мог правильно изобразить старейший и высший орден Российской империи?
Нет, здесь кроется что-то другое… Наверное, он нарочно исказил орден, с какой-то определенной целью…
Как бы то ни было, нужно было продолжать работу над картиной.
Игорь достал скальпель, осторожно соскреб несколько крупинок краски с края холста, поместил краску в специальную реторту, добавил к ней химические реактивы. Теперь нужно было следить за цветом получившейся смеси.
Через пятнадцать минут смесь реактивов в реторте приобрела характерный голубовато-серый оттенок. Это свидетельствовало о присутствии в красках свинца невысокой степени очистки, который использовали производители до начала девятнадцатого века.
Проверив краску, Игорь перешел к холсту.
Сначала он внимательно осмотрел его изнанку, определил характер плетения, тип нитей. Затем отрезал крошечный кусочек ткани от края, загнутого за подрамник, и положил его на предметное стекло микроскопа, чтобы исследовать при большом увеличении. Наконец, сжег этот кусочек и провел химический анализ входящих в него веществ.
По всему выходило, что холст, во всяком случае, старше двухсот лет, а возможно, относится к еще более раннему периоду. В этом, впрочем, не было ничего странного – многие художники повторно использовали холсты, на которых уже была какая-то более ранняя живопись.
Впрочем, это интересно проверить…
Игорь включил специальную лампу, которую используют для исследования глубинного слоя красок, надел поляроидные очки и снова посмотрел на портрет…
И теперь он увидел под изображением юного наследника престола другую картину. Тоже портрет, но, судя по смутным, расплывчатым очертаниям, это был портрет пожилого человека в необычном головном уборе.
Игорь немного отступил от картины, еще раз внимательно посмотрел на нее… и сердце у него забилось от волнения.
Неужели это то, о чем он думает? Неужели он находится на пороге открытия, о котором мечтает каждый искусствовед?
Он снял очки, взял в руки картину, перевернул ее.
Он уже изучал изнанку холста, но теперь, после того, что он увидел в поляризованном свете, он смотрел на этот холст другими глазами. Да, несомненно, ткань старше, чем он предполагал. Она относится не к восемнадцатому, а к семнадцатому веку… более того, это, несомненно, голландский холст… неужели он прав?
И тут Игорь заметил то, что проглядел при первом осмотре изнанки портрета. В уголке, возле самого подрамника, он увидел едва заметную закорючку, сделанную обычной шариковой ручкой. Подпись. Причем подпись, хорошо ему знакомую.
Когда Игорь был еще студентом, ему часто приходилось видеть эту подпись в собственной зачетной книжке. Это была подпись его учителя по Академии художеств, старого, хорошо известного искусствоведа и реставратора Антона Платоновича Старицкого.
После окончания академии Игорь стажировался в его мастерской, участвовал в реставрации многих выдающихся картин, по результатам этой работы написал совместно с Антоном Платоновичем несколько серьезных статей. Он многому научился у Старицкого и поддерживал с ним прекрасные отношения.
В первый момент Игорь почувствовал разочарование.
Выходит, Старицкий уже держал в руках этот портрет, изучал его – а значит, он уже сделал открытие, на которое надеялся сам Игорь. Но тогда почему он не опубликовал результат этой работы? Ведь это была бы настоящая сенсация!
Игорь потянулся к телефону, набрал номер Старицкого.
Услышав хорошо знакомый голос, он проговорил:
– Здравствуйте, Антон Платонович! Это Игорь, Игорь Венедиктов…
– Игорь! – В голосе старика прозвучала искренняя радость. – Рад вас слышать! Надеюсь, у вас все благополучно?
– Более-менее… но я звоню вам вот по какому поводу… вы ведь занимались портретом Павла Первого в юности? Я заметил на изнанке этой работы вашу подпись и хотел бы спросить…
– Вот что, Игорь. – Голос Старицкого стал настороженным. – Не хотите ли вы приехать ко мне, навестить старика? Что-то давненько вы у меня не были…
– Приехать? А когда?
– В моем возрасте, Игорь, ничего нельзя откладывать. Приезжайте прямо сейчас.
Игорь понял: разговор предстоит не телефонный и очень важный.
– Хорошо, Антон Платонович! – проговорил он жизнерадостным тоном. – Если вы не возражаете, я прямо сейчас и приеду!
– Вот-вот, приезжайте! Чайку попьем! – Старицкий заметно обрадовался, что Игорь понял его с полуслова.
Прежде чем отправиться к Старицкому, Игорь снял картину с мольберта, бережно завернул в чистый холст и спрятал за шкафом. Выходя из квартиры, включил сигнализацию и запер дверь на все замки.
Если он прав, сейчас в его квартире находится целое состояние.
Антон Платонович встретил его в явном волнении.
Он запер дверь за Игорем и провел его в свой кабинет.
– Я понял, что это не телефонный разговор, – проговорил Игорь, усевшись в удобное кресло.
– Совершенно верно, – подтвердил Старицкий. – Как эта картина оказалась в ваших руках? Вам передал ее Басманов?
– Леонид Басманов умер, мне дала эту картину его дочь. Но когда я внимательно изучил ее, я понял, что под портретом Павла… впрочем, что я вам говорю, ведь вы и так уже все знаете!
– Да, под портретом Павла находится работа Рембрандта – «Старик в чалме». Эта работа принадлежала какое-то время прусскому королю, потом она пропала, и считалась безвозвратно утерянной.
Несколько лет назад Леонид Басманов купил у интеллигентной старушки, наследницы старинного рода Мелидовых, портрет императора Павла Первого в юности. Портрет хранился в их семье на протяжении многих поколений, старушка была последней в роду. Когда-то она хотела передать этот портрет в Эрмитаж, но хранитель, с которым она разговаривала, заявил, что портрет – новодел, не имеет художественной и исторической ценности. Старушка обиделась и в конце концов продала картину Басманову. Сама она вскоре умерла. А Басманов попросил меня провести ее атрибуцию.
Вот тогда-то я и обнаружил под живописью восемнадцатого века другую, более раннюю, провел необходимые исследования и сделал вывод, что под портретом Павла скрыта работа Рембрандта. Вывод, конечно, не окончательный, для его подтверждения нужно снять верхний слой, изучить холст современными методами… ну, что я вам говорю, вы все это прекрасно понимаете.
– Почему же вы не продолжили исследования и не опубликовали результаты? – удивленно спросил Игорь.
– Такова была воля владельца картины. Басманов очень хорошо заплатил мне за работу, но попросил держать ее результаты в тайне, до тех пор, пока он сам или его наследники не разрешат их обнародовать. У него были для этого какие-то очень серьезные причины.
– Да, достаточно серьезные… – протянул Игорь, – но теперь, я думаю, ситуация изменилась.
Галина попросила о встрече председателя совета директоров «Гамма-банка» Николая Васильевича Бондаренко.
Бондаренко, один из богатейших людей в городе, известный меценат и филантроп, принял ее почти сразу.
– Я хорошо знал вашего отца, – сказал он, когда Галина вошла в его кабинет и села в удобное кресло. – Леонид был опытным бизнесменом и достойным человеком. Примите мои искренние соболезнования в связи с его смертью…
– Спасибо. Но как вы понимаете, Николай Васильевич, я пришла к вам по делу. После смерти отца я должна была принять руководство банком, такова была его воля. Но преступная деятельность нашего управляющего Груздева привела к тому, что банк находится на грани банкротства…
– Да, я знаю о вашей ситуации, – кивнул Бондаренко.
– Буду с вами честной: мне не к кому обратиться, кроме вас. Я хочу просить у вас кредит, чтобы расплатиться по долгам, которые сделал Груздев, и из-за которых я могу потерять банк. Мне очень не хотелось бы, чтобы дело всей жизни отца пропало…
– О какой сумме идет речь?
– О тридцати миллионах долларов. Банк работает хорошо, если мне удастся расплатиться с этими долгами и продержаться год, я смогу выплатить вам кредит. В крайнем случае, выпущу дополнительный пакет акций. Если банк будет на подъеме, их можно будет продать по хорошей цене, а если выпустить их сейчас, когда мы на грани банкротства, это только еще больше усугубит ситуацию…
– Я вас понимаю… – осторожно проговорил банкир. – Я понимаю и уважаю ваши намерения. Но, к сожалению, ничего не могу сделать. Вы ведь, Галина Леонидовна, знаете законы банковского бизнеса: кредиты предоставляются только под соответствующее обеспечение. Причем – под вполне ликвидное обеспечение…
– Вы не могли бы предоставить кредит под залог части акций моего банка? – спросила Галина без особой надежды.
– Нет, к сожалению. – Бондаренко развел руками. – Я еще раз повторяю – обеспечение должно быть ликвидным, а акции банка, находящегося на грани банкротства, таковыми не являются. Даже если я своей властью решу выдать вам кредит под такое обеспечение, мое решение опротестуют остальные акционеры, перед которыми я обязан отчитываться. И они будут правы. Если сведения о таком слабом обеспечении кредита просочатся за пределы моего банка, наши акции значительно упадут, а доверие к банку будет подорвано. Может наступить так называемый маржин-колл, и котировки нашего банка обвалятся…
– Я понимаю. – вздохнула Галина. – А что, если я предложу вам другое, безусловно, ликвидное обеспечение?
– Какое? – с интересом спросил Бондаренко.
– Что, если в качестве обеспечения кредита я предложу вам картину Рембрандта?
– Картину Рембрандта? – На лице Бондаренко возникло выражение недоверчивого интереса. – Какую именно картину? Вы знаете, Галина Леонидовна, я слежу за рынком произведений искусства и не слышал, чтобы в данный момент в частных руках находилась какая-то картина Рембрандта, предназначенная для продажи…
– Тем не менее я могу предложить вам «Старика в чалме» – картину, которая принадлежала прусскому королю, а в середине восемнадцатого века исчезла и считалась утерянной.