Терпкий вкус тутовника Трауб Маша

– А про что там? – спросила Оля Егорова.

Алла подумала и выдала единственный вариант, который должен был сработать:

– Про секс.

На открытом уроке Ирина Валерьевна пересказала биографию Маяковского, основные вехи творчества. Настало время вопросов. Алла подняла руку. Оля тоже. Ирина Валерьевна, не почувствовав подвоха, вызвала Олю. Оля вышла к доске и сказала, что Маяковский ей не нравится, а нравится Набоков. Особенно его произведение «Лолита». Ирина Валерьевна пошла пятнами – она не читала Набокова. Поэтому попросила Олю пересказать краткое содержание произведения. Решила сориентироваться по ходу. Оля начала пересказывать. На фразе: «Он ее хотел, потому что старый…» – Ирина Валерьевна сломала ручку, которую крутила в руках. Мальчики заржали.

– Все, достаточно. Садись, – процедила Ирина Валерьевна, пообещав себе все рассказать про выходку Оли ее дяде – Ивану Иванычу.

Комиссия из роно застыла с открытыми ртами. Женщина в красном костюме на задней парте ерзала на стуле. Ирине Валерьевне нужно было спасать урок, и она вызвала Аллу. Та одна сидела с поднятой рукой.

Алла вышла к доске. Рассуждала о чувствах, любви, страсти. Ее одноклассники и даже гостья из роно слушали как завороженные. Ирина Валерьевна не умела так владеть аудиторией.

– Вы что, сговорились? Я задавала Маяковского! – закричала Крановщица.

Девочки в классе загалдели. Маяковский – неинтересно, а это – интересно. Почему они не могут читать Набокова?

Женщина в красном костюме встала и вышла из класса.

– Вы за это ответите, – сказала гостья Ирине Валерьевне.

После сорванного открытого урока Ирина Валерьевна пошла к директору. Она догадалась, что Набоков – идея Аллы. Другие бы не додумались. Крановщица требовала выгнать Аллу из школы.

– Да не могу я ее выгнать, – отбрыкивался директор, – у меня проблемы с кирпичом для нового здания, а ее отчим – юрист, мне документы обещал сделать. И с унитазами помочь. Ты вот можешь унитазы достать? Нет? А он может. А Набоков, он классик или кто-то из современных?

Ирина Валерьевна уволилась по собственному желанию. Девочки говорили – опять стала крановщицей.

Еще здесь был урок труда. Мальчики делали табуретки. Девочки шили фартуки и косынки или готовили картошку с тушенкой.

Алла никак не могла справиться с ножной швейной машинкой. Шов получался кривым. Учительница – Нина Павловна – давала задание и уходила.

На очередном уроке Алла разрезала выкройку своего фартука и косынки на маленькие лоскутки. Кромсала, пока ткань не превратилась в пыль. Села за стол, взяла лист картона от выкройки, краски, клей. Алла нарисовала на листе картона ствол дерева, ветки. Намазала клеем вокруг веток и посыпала лоскутками. Ткань прилипала. Получалось осеннее дерево. Из голубой косынки Алла сделала небо. На траву под деревом пошли обрезки косынки Оли Егоровой.

– Ты что делаешь? – спросила Оля.

– Осень. Дерево.

– Красиво. Только тебе Пална «два» влепит.

– Ну и пусть.

– Давай я тебе сошью? – предложила Оля.

– Не надо. Я тебя и так с Набоковым подставила.

Олю после того открытого урока дядя Иван Иванович посадил в карцер на неделю. Ее не отпускали гулять. Сначала, правда, отлупил.

– Да ладно тебе. Весело было. И русского теперь нет. – Оля улыбалась.

Русского и литературы у них действительно не было. Новую учительницу не могли найти.

Оля быстро раскроила косынку и фартук. Села за машинку и прострочила. Ровненько. Оля хорошо шила. Не только фартуки. Она и юбки себе шила, и наволочки. Наволочки – на продажу. Ее мать договаривалась насчет заказов, а Оля шила по ночам. Все деньги родители Оли пропивали. Иван Иванович помогал. Пропивать.

– Держи. – Оля протянула Алле готовый фартук.

– Спасибо. Только Пална не поверит, что это я сшила.

Оля спасала Аллу и на уроках по основам кулинарии. Вставала с ней в пару. Олина мама работала в местном главном ресторане – официанткой. Оля знала немыслимое количество блюд. Она могла уболтать Нину Павловну рецептами судака по-польски и салата оливье. Алла в это время успевала смешать недоваренную картошку с тушенкой.

Еще у Оли были младшая сестренка Людмилка и собака Найда, потому что найденная. Сестренка была тихая, собака – буйная. Алла вообще собак боялась, а эту – дворняжестую, подобранную Олиной матерью у мусорного контейнера рядом с их рестораном, овчарку – особенно. Овчарка Найда была не только с изломанной родословной, но и с искалеченной психикой. Когда Людмилке было года два, овчарка ее покусала – малышка потянулась за своим мячиком, Найда мячик не отдавала. Людмилке наложили швы. Собаку не усыпили, на чем настаивали врачи, соседи и даже Иван Иваныч. Но Олина мать свалила вину на Людмилку, выгородив собаку. Девочка росла. Швы бугрились на пухленькой ручке белым червем.

У них на звонке всегда висела записка – «Не звонить, стучать». Оля говорила, что сестренка просыпается от звонка. Найда в отличие от Людмилки реагировала на стук. Собака начинала лаять, Людмилка просыпалась и безутешно плакала.

Алла приходила к Оле учиться шить. Нина Павловна уперлась и ни в какую не хотела ставить Алле хотя бы тройку. Оля предложила взять над Аллой шефство. Нина Павловна согласилась.

За стеной гуляли Олины родственники – Иван Иваныч играл на баяне, Олина мать пьяненько тянула: «Белой акации…» Людмилка хныкала, Найда выла. Оля с Аллой шили. Алла на всю жизнь запомнила, как выворачивать и где прострачивать наволочку.

Алла помнила хор. Она и в Москве пела в школьном хоре. Здесь тоже пошла. Хор вела Елена Ивановна. Пели детские песни. Аллу поставили петь вторым сопрано. Они не успевали репетировать, в основном выступали. На концертах в День нефтяника, основания города, годовщины скважины… Елена Ивановна в день концерта в Доме культуры надевала платье с люрексом и туфли на каблуках. На голове делала начес и посыпала волосы серебрянкой. Серебрянка, как объяснили Алле девочки, это такая краска. Но не как краска, а как порошок. Его в краску добавляют и батареи красят. Алле рассказали и еще несколько секретов северной красоты. Чтобы не мыть голову, можно волосы мукой посыпать, а потом стряхнуть и расчесать. А чтобы начес лучше держался, нужно намазать волосы водой с сахаром.

Елена Ивановна бегала по фойе и ловила за руку учеников, которые пили газированные напитки и объедались печеньем и конфетами в буфете. Для хора все было бесплатно. Алла тоже запихивала в рот конфеты, давилась и рыгала газировкой. С большим традиционным опозданием на сцену выходил хор. Алла всегда стояла на принесенной на сцену гимнастической скамейке справа, с краю. Елена Ивановна перед выступлением брызгала себе в рот из флакона с духами. Тайком, чтобы никто не видел. Но все видели. И все знали, что Елена Ивановна перед концертами пьет коньяк. Из плоской бутылки, которую прятала в вечерней сумочке, расшитой люрексом. Прихлебывала и давала отпить аккомпаниаторше. Шатаясь на каблуках, Елена Ивановна выходила на сцену, вставала спиной к залу и показывала ученикам кулак. Все начинали давиться смехом. Алла каждый раз боялась грохнуться со скамейки. Но однажды грохнулась Елена Ивановна. Она раскачивалась в такт музыке, бурно дирижировала и вдруг оступилась и упала на дощатый пол. Вечернее платье задралось, и все увидели ее панталоны. Елена Ивановна пыталась подняться, а хор продолжал петь – про орлят, которые учатся летать. Елена Ивановна так и не смогла встать на ноги. Кто-то за кулисами дернул занавес.

После концерта занятия в хоре отменили на неделю. Через неделю Елена Ивановна вернулась в строй. Нужно было готовиться к концерту ко Дню города.

Алла и на репетициях сидела во втором ряду, с краю. На сбитой на скорую руку лестнице. Перед ней всегда сидела девочка по фамилии Мясоедова. Мясоедова была звездой их хора. Самой талантливой. Солисткой. Особенно Мясоедовой удавалась песня про Ленина. Ее хрустальное сопрано разносилось по залу: «Ленин всегда живой, Ленин всегда со мной…» Мясоедова пела со слезой в голосе. Елена Ивановна украдкой вытирала коньячную мокроту под носом. Все девочки завидовали Мясоедовой. В обычной жизни ее хрустальное сопрано превращалось в визгливый склочный голосок, дерущий уши. Девочки с ней не водились. Мясоедова специально выбрала себе это место – с самого краю. Зная, что Елена Ивановна ее вызовет к фортепьяно или пересадит в середину. Но Мясоедовой нравилось пересаживаться у всех на глазах, нравилось, что ее выделяли. Мясоедова говорила всем, что поедет поступать в Москву в Консерваторию. Елена Ивановна подтверждала – там ей самое место.

Алла спокойно относилась к Мясоедовой. Поэтому так и не смогла объяснить Елене Ивановне причину своего поступка. Мясоедова, как всегда, собиралась сесть на свой стул с краю. Алла вдруг обвила ногами ножки ее стула и в тот момент, когда Мясоедова почти села, выдернула из-под нее стул. Мясоедова плюхнулась на пол. Алла сказала, что случайно зацепилась. На следующей репетиции Алла опять выдернула стул. Сначала разоралась Мясоедова, потом Елена Ивановна. Аллу спрашивали: почему? Она молчала. Пообещала больше так не делать. Но Мясоедова еще долго сначала хватала стул руками и только потом садилась.

Жили они не так, как в Москве. Екатерина Андреевна часто плакала. Димочка работал целыми днями. Вечером приходил пьяный. Музыку больше не слушал. Алла видела, что и с матерью что-то происходит. Она вздрагивала, когда Алла неожиданно заходила на кухню. Начинала суетиться. Даже голос изменился – стал заискивающим по утрам, а вечерами – истеричный. Екатерина Андреевна стала быстро раздражаться, срывалась, начинала кричать на Аллу.

Алла рассказала про изменения с матерью Оле. Больше было некому. Не Мясоедовой же.

– Да она пьет, наверное. Моя тоже, как выпьет, орать начинает. И с отцом дерется, – спокойно сказала Оля.

– Да ты что? Моя мама не пьет. Ну по праздникам только – вино или шампанское. И бутылок нет.

– А ты поищи. Наверняка прячут.

– Твои, может, и прячут. Моя мама не такая.

Алла даже обиделась на Олю и два дня с ней не разговаривала. Но кухню решила обыскать. Отодвинула в шкафу пакеты с мукой, макаронами, гречкой, на полки залезла. Нигде нет. Только продукты.

– Не нашла, – отчиталась она Оле.

– Не там искала. Значит, в комнате прячут.

У Аллы была своя комната – кровать, стол и сколоченный деревянный шкаф. Алла, когда приходила домой, приоткрывала дверь, нащупывала выключатель и включала свет. Ждала в коридоре пять минут и только потом заходила. Если зайти и включить свет, в щели самодельного шкафа залезали тараканы. Они бежали коричневым полчищем, спотыкаясь, наталкиваясь друг на друга. На кухню Алла вообще старалась не заходить без особой надобности. Там тараканы даже на свет не реагировали. Алла однажды схватила тапочку и раздавила одного таракана. А потом увидела, как из раздавленного брюха вылезает капсулка с личинками. Аллу вырвало.

В ванне был засорен сток. Воды всегда было по щиколотку. Стекала в водопровод медленной струйкой, оставляя на бортиках грязную каемку. Если Алла заходила после Димочки, каемка была почти черная и широкая. Алла поливала душем на стенки ванны и смотрела, как медленно стекает грязь и собирается вокруг стока. До конца грязь так и не удавалось смыть.

– Мамочка, давай уедем домой, – просила Алла.

– Уладится, все уладится, – заискивающим голосом отвечала Екатерина Андреевна.

У них с Димочкой была своя комната, которая запиралась на ключ. Дома в Москве у них никогда не было замков в дверях. А здесь были. Даже в Аллиной комнате. Но ей запретили запираться. Ключ от второй комнаты был у Димочки и Екатерины Андреевны. Когда они уходили, дверь всегда запирали.

Как-то вечером пьяный Димочка выдал Алле флакон дихлофоса.

– Завтра потравишь. И в нашей комнате тоже, – сказал он Алле. – Только окна открой – проветрить. Вот тебе ключ.

Завтра была суббота. Димочка с Екатериной Андреевной уехали – в гости. Там все ходили друг к другу в гости, даже не предупреждая. Надолго. Могли на трое суток в гости уйти.

Алла побрызгала дихлофосом в своей комнате, открыла форточку. Достала оставленный ключ и пошла в другую комнату. Прежде чем прыснуть дихлофосом, решила провести обыск. Долго искать не пришлось. Батарея бутылок стояла в серванте, на нижней полке. Водка, водка, водка. Бутылок десять. Одна – наполовину пустая. Алла закрыла эту дверцу и открыла следующую. Там стояли кассеты. Без коробок.

У них был видеомагнитофон. Из Москвы привезли. Магнитофон еще был в местном клубе, где за десятку можно было посмотреть «Тома и Джерри». Все бегали смотреть, даже старшеклассники, и Алла бегала. Потом всех детей выгоняли, гасили свет и крутили другие фильмы. Старшеклассники говорили: «Порнографию». Алла не знала, что это такое. Она никому не говорила, что у них дома тоже есть видак. Тогда бы все из школы приходили домой к Алле – без предупреждения. И требовали бы включить видак. А у них дома и так по вечерам собиралась толпа народу. В основном друзья Димочки. Они закрывались в комнате и сидели до полуночи. Аллу Димочка гонял на кухню – чайник поставить, бутербродов нарезать, рюмки принести.

Алла на всякий случай заперлась изнутри и поставила видеокассету. Почему-то она поняла сразу – изображение, которое появилось на экране, и называется «порнография». Алла вытащила кассету и поставила на место. Схватила тряпку и вытерла пыль, как будто хотела стереть свои отпечатки пальцев.

На вопрос, почему она сделала то, что сделала, Алла так и не смогла ответить. Хотя мама, как Елена Ивановна, допытывалась: «Алуша, ну почему?» Алла повернула в замке ключ еще на один оборот, закрыла форточку, набрызгала в комнате дихлофосом и легла на пол.

Екатерине Андреевне в тот вечер в гостях было плохо и душно, еще и с Димочкой поругалась. Поэтому домой она вернулась раньше. На лестничной клетке собрались соседки и втягивали носом воздух.

– Кать, не от вас несет? – спросила Екатерину Андреевну соседка напротив.

– Нет, не от нас. Алла дома.

– А вроде от вас, – не отставала соседка.

Она зашла в квартиру вместе с Екатериной Андреевной. Тут же выскочила – дышать было невозможно. Дверь в запертую комнату ломал пьяный муж соседки. Он же вытаскивал Аллу на лестничную клетку. Соседка вызвала «Скорую». Муж соседки хлопнул еще рюмку и понес Аллу на руках на улицу – чтобы время не терять.

Алла очнулась в больнице. Увидела мать. Екатерина Андреевна плакала и спрашивала: «Почему?» А Алла смотрела на мать – враз постаревшую, опустившуюся, сильно накрашенную и совсем чужую. Екатерина Андреевна была в нарядной блузке с глубоким декольте. Грудь – от шеи и ниже – была красная, в мокнущих язвах. Алла испугалась:

– Мама, что у тебя с грудью?

– Что? – не поняла сразу Екатерина Андреевна.

– У тебя грудь красная.

– Натерла ожерельем.

– Мама, тебе нельзя пить. Это от водки. А не от ожерелья.

– Алуша, почему? Почему ты это сделала?

Алла отлежала в больнице, ее выписали. Алла вышла с пакетом в вестибюль больницы, но никто ее не встречал. Алла постояла немного и пошла к Оле Егоровой. Домой она возвращаться не хотела. От Оли ее забрал Димочка. Опять больно заломил за спину руку и вел так всю дорогу до их дома.

В квартире было чисто. Даже тараканы пропали. Дверь в комнату матери и Димочки была открыта. По вечерам никто не приходил. Алла заглянула как-то в шкаф – водка и кассеты пропали. Димочка ходил трезвый и злой. Екатерина Андреевна целыми днями плакала. Алла думала, что они уедут. Екатерина Андреевна почти каждый вечер ругалась с Димочкой и кричала: «Уеду». Но они остались. Алла с Димочкой не разговаривала. С матерью общение свелось к трем словам – «нормально», «нет», «поела». Наступила весна. Северная весна.

Девочки в Аллином классе переоделись в колготки-сеточки. Алла тоже себе такие купила. Благо мать ни в чем ей не отказывала. Даже в конфетах.

Алла любила конфеты. Но мать была противницей сладкого. Даже сажала Аллу на диету. Она тогда во втором классе училась и они в Москве жили. Екатерина Андреевна решила, что дочь растолстела до неприличия, и варила пустой бульон. Рядом с тарелкой клала четвертинку черного хлеба. Алла плакала. В бульон капали слезы. В доме из сладкого признавался гематоген, овсяное печенье и сухофрукты. По праздникам колечко с орехами из кулинарии.

После того как Алла вернулась из больницы, под кухонным столом она обнаружила целую корзину с конфетами. Любыми – шоколадными, карамельками, ирисками… И вдруг расхотела их есть. Шоколадные конфеты покрывались налетом, к карамелькам прилипала бумажка – не отодрать, ириски каменели.

Так вот про колготки. Было холодно. Сеточка прилипала к ногам, ветер задувал под юбку. Под сеточки по северной моде полагалось надевать короткую куртку-варенку, Алла приходила из школы, снимала сеточки и разглядывала ноги, покрытые красным узором – ромбиками.

Кстати, именно после больницы у Аллы наладились отношения с одноклассниками. В школе ходили слухи – москвичка Алла что-то такое сделала, лежала в больнице и теперь ей можно не сдавать математику и русский. Аллу действительно освободили от экзаменов по причине неуравновешенной психики. Ее зауважали. Даже завидовали. Спрашивали, что Алла такого сделала. Она молчала.

Опять начались уроки русского и литературы. Ирина Валерьевна вернулась. Ее взяли. Других все равно не было. Крановщица еще взяла классное руководство над Аллиным классом. Первое, что сделала Ирина Валерьевна, – провела классное собрание. Нужно было выставить оценки за поведение в конце четверти. Она вызывала по фамилии ученика, тот выходил к доске, и весь класс решал, какую ему поставить отметку. Ирина Валерьевна приветствовала дружескую критику.

Дошла очередь до Аллы. Крановщица хищно улыбалась, глядя в журнал. «Неуд» Алле был обеспечен. А тот, кто получил «неуд», должен был дежурить по классу в течение месяца. Но Ирина Валерьевна не знала о переменах в жизни Аллы, поэтому коллективное «отл.» стало для нее неприятным сюрпризом. Ирина Валерьевна встала и начала уговаривать класс: «Вы забыли, что Алла не помогает вам, одноклассникам, хотя могла бы – она знает эту программу. Она приехала из Москвы. Алла игнорирует школьные субботники. А вы за нее собираете мусор». Но класс был настроен решительно – «отлично». Крановщица вывела в журнале «отл.» и забрала у Аллы ластик – финский, пахнущий клубникой – за неправильное употребление существительного. Все называли ластик резинкой, а Алла по привычке говорила «ластик». Алла отдала ластик без сожаления. Знала, что он достанется сыну Крановщицы.

Но Алла недолго радовалась своей нежданно и незаслуженно обрушившейся на нее славе среди одноклассников.

Был урок биологии. Биологиня заболела, подменяла коллегу Крановщица. Был заказан автобус – отвезти школьников на природу. Природа – ближайший городок, где текла речка ржавого цвета. Приехали, пошли на речку. Было холодно. Алла в своих сеточках мерзла и попросила у Крановщицы разрешения остаться в автобусе. Ирина Валерьевна не разрешила.

– Ты, Алла, единоличница, – сказала Крановщица. – Я буду с этим бороться.

Алла поплелась вместе со всеми на берег ржавой речушки. На реке еще лежали тонкие пластинки льда. В том месте, куда они пришли, лежало поваленное дерево, утопая ветвями в воде. Ирина Валерьевна испарилась.

– Пьет с водителем, – доложила Оля Егорова, которая, как всегда, все знала.

Все расслабились и решили походить по сваленному в воду стволу дерева. Кто дальше. Сначала мальчики. Доходили до конца, где начинались ветки, размахивали руками и бежали назад. Потом пошли девочки. Первой – Оля Егорова. Дошла до середины, вернулась и спрыгнула в объятия Вовки – своего давнего воздыхателя. Последней шла Алла. Дошла до середины, повернулась. Одноклассники стояли на берегу и кричали: «Дальше, дальше!» Алла решила не подрывать репутацию героини и сделала еще несколько шагов. Дошла до конца, где ветки. Постояла. Раскинула руки. Было страшно и здорово. Все засмеялись. Алла развернулась и, глядя под ноги, пошла к берегу. Она почувствовала, как ногой зацепилась за ветку. Чувствовала, как нога соскальзывает с бревна. Чувствовала, как с хрустом треснула ледовая клякса на воде. Алла не испугалась – ребята стоят на берегу, рядом автобус с выпивающими водителем и Крановщицей. Поэтому, когда она оказалась по пояс в воде и висела, цепляясь за ветки, продолжала смеяться. Одноклассники тоже смеялись. Но никто не спешил на помощь. Стояли и смотрели, чем дело кончится. Алла пыталась разглядеть в толпе Олю Егорову. Но ни Оли, ни Вовки не было – наверное, ушли целоваться.

Алла дрыгала ногами, пытаясь забраться на дерево. Дутые сапоги тянули вниз. Она попыталась их снять, но сапоги затягивались на шнурок. Чем туже затянешь, тем больше дутость. Тем моднее. Сколько времени она так провисела на бревне – не помнила. Потом отцепилась и, хватаясь одной рукой за ствол, поплыла к берегу. Вылезла, легла на землю и стала ждать, разглядывая ставший синим узор ромбиками на ногах.

Оля Егорова потом рассказывала Екатерине Андреевне, что никто не видел, как Алла упала, – все пошли к автобусу. И она только на полдороге заметила, что Аллы нет – Оля сидела с Вовкой, а Алла сзади. Ирина Валерьевна всех пересчитала и задремала на первом сиденье. Оля разбудила Ирину Валерьевну и сказала, что Аллы нет. Автобус развернулся и поехал назад. Аллу долго искали в лесу, и только потом кто-то из ребят додумался пойти посмотреть на берег речки. Там Аллу и нашли. Зачем она в воду полезла? Нет, говорила Оля Егорова, они по бревну не ходили. Может, Алла решила воду потрогать?

Алла опять лежала в больнице. В один из дней пришла Екатерина Андреевна. Строгая, умытая, молодая.

– Алуш, хочешь, домой вернемся? – спросила она дочь.

– Не знаю, – сказала Алла. – Сама решай.

Они вернулись в Москву. Алла пошла в свою бывшую школу. В свой бывший класс. Но Алле казалось, что она пришла в новую школу. Их десятый собрали из двух девятых. Кто-то пришел, кто-то ушел.

Алла села за парту с Иркой. Они с первого класса вместе учились. Да и жили в соседних подъездах в Китайке. За ними сидел новенький – Лешка. Он зашел в класс с вызовом – поджарый, рыжий, с волосами до плеч. Лешка сам себя стриг – сверху. А сзади оставлял. Мальчишки решили взять его «на слабо» после уроков – нужно было вылезти на подоконник, железный, покатый, с внешней стороны в кабинете математики. Но последним в расписании был урок физкультуры. Лешка переоделся в спортивную форму и сделал сальто вперед. Потом встал на руки и развел ноги в шпагате. Ребята его зауважали и «слабо» отменили.

Лешка тоже жил в Китайке. Алла – в третьем подъезде, Ирка – в четвертом, а Лешка – в десятом. Он увлекался астрологией и ходил в планетарий. Позвал Аллу с Иркой. Алла знала, что нравится Лешке, а Лешка нравится Ирке.

Они сидели в креслах, задрав голову. Лектор – старичок с длинными сальными волосами – устало читал по бумажке. Что-то про Пояс Ориона. Над головой мерцали звезды. Лешка шептал за лектором – три звезды по диагонали, одна внизу… Алла с Иркой давились смехом. У Аллы затекла шея. Ирка, как ни странно, быстро схватывала, сразу находила. Лекция закончилась, зажегся свет. Лешка смотрел победно:

– Ну как? Здорово? Я же говорил!

Ирка кинулась делиться впечатлениями. Алла молчала. Лешка спросил:

– А тебе понравилось?

– Да, прикольно, – ответила Алла.

Ирка с Лешкой решили встретиться вечером и попробовать найти Пояс Ориона на настоящем небе. Они загорелись идеей и обсуждали, где лучше будет видно. Решили поехать на Ленинские горы.

– Ты поедешь? – спросила Ирка.

– Нет, – сказала Алла.

– Почему?

– Все равно ничего не увижу. И вы не увидите. Без толку.

Ирка замолчала. Лешка смотрел с интересом.

– В Москве звезд не видно. Никаких. Только луна светит – как прогнивший желток из крутого яйца. С зеленоватым отливом. Небо пустое, – объяснила Алла.

Как ни странно, после этого замечания Ирка на Аллу обиделась смертельно. Даже на другую парту пересела – к Лешке. Она сказала, что ей надоел Аллин вечный «депресняк». Все так хорошо идет, и тут Алла что-нибудь ляпнет, и становится ясно, что жизнь – говно. Но Алла знала, что Ирке только повод был нужен – пересесть к Лешке.

Лешка же задался целью показать Алле, что жизнь прекрасна. Наверное, именно на это Ирка и обиделась. Она думала, что будет разговаривать с Лешкой о звездах, а он начал с Аллой носиться.

Лешка заходил за Аллой, они шли через арку, прорубленную посередине Китайки, на автобусную остановку. В арке обязательно сталкивались с Иркой. Случайно. В их районе все рано или поздно сталкивались в арке. Через нее – в магазин, на автобус, к метро, в химчистку, в ремонт обуви… Ирка делала вид, что торопится. С Лешкой она разговаривала, с Аллой – нет.

Лешка еще несколько раз сводил Аллу в планетарий, а потом плюнул – сидели у Аллы. Он мыл посуду, бегал в магазин за картошкой. Вечером приходила Екатерина Андреевна, и Лешка уходил. Потом стал оставаться. Екатерина Андреевна к нему настолько привыкла, что даже не реагировала, когда он открывал ей дверь и доставал из тумбочки тапочки. В доме появился еще один ребенок. Старший сын, на которого можно положиться. Прижился, как когда-то Регина в их квартире на Пятницкой. Екатерина Андреевна вызывала Лешку на кухню и спрашивала, как у них дела в школе. Лешка говорил: «Нормально». Екатерина Андреевна успокаивалась. Собственно, оставаться ему на ночь она предложила. Вечером мимо арки было страшно ходить – там собирались местные хулиганы из соседней школы. Их называли «девятисотка», по номеру школы. «Девятисотка пошла», там «девятисотка стоит». Лешка спал в большой комнате на сдвинутых креслах. Утром Екатерина Андреевна уходила на работу, оставляя Алле с Лешкой завтрак на столе. Они вместе выходили из подъезда и шли в школу. Обсуждали, что нужно после уроков забежать в магазин – Екатерина Андреевна просила. Или спорили, будет ли Лешка сегодня пылесосить.

В классе пошли слухи – Алла с Лешкой живут вместе. Екатерину Андреевну даже завуч вызывала на серьезный разговор. Екатерина Андреевна отшутилась – «они дружат, у мальчика сложная ситуация в семье, у нас ему даже лучше, ничего плохого дети не делают, уроки вместе учат».

Про «сложную ситуацию» в семье Лешка рассказал Екатерине Андреевне сам. Они сидели на кухне и пили чай. Он рассказывал так, как будто не про себя говорит. Спокойно и отстраненно. Только главное. Без подробностей.

Лешка был цирковым ребенком. Родился в опилках. Цирковыми артистами были его родители. Отец занимался эквилибристикой, мать танцевала в балете. Лешка тоже выходил в манеж. Ему десять лет было, когда он неудачно упал. Ничего серьезного. Не считая страха. Он боялся крутить сальто назад. Терял ориентацию. Отец его заставлял, Лешка становился серым, убегал и отсиживался в подсобке. Отец вытаскивал сына из подсобки, возвращал в манеж. Но Лешка опять серел и убегал. А потом умерла его мама – молодая и красивая. Быстро и мучительно. От рака. Лешке тогда было тринадцать. Отец начал пить и почти потерял работу. Пить бросил, но работа появлялась от случая к случаю. Они что-то продали, обменяли и переехали в Китайку – Лешкин отец не мог жить в квартире, в которой умирала его жена. Так же как Екатерина Андреевна не смогла жить на Пятницкой.

Екатерина Андреевна погладила Лешку по голове и пошла спать.

– А за тебя отец не волнуется? Он не против, что ты у нас живешь? – спросила Алла.

– Да нет, он и не заметил, наверное.

– А почему ты меня к себе в гости не приглашаешь?

– Тебе у нас не понравится.

– Откуда ты знаешь?

– Хорошо, завтра после школы зайдем.

На следующий день Алла с Лешкой зашли в десятый подъезд, поднялись на шестой этаж. Лешка открыл дверь. Две комнаты, огромный коридор. Пахнет кошачьей мочой. Из угла в угол пронеслось что-то серое.

– Это Тихон, кот, – сказал Лешка, – лучше не разувайся. Он гадит в обувь. Не могу отучить.

Лешка взял тапочку и швырнул в том направлении, в котором скрылся Тихон.

На стене в коридоре висел огромный черно-белый портрет.

– Это твоя мама? – спросила Алла.

– Да, пойдем. Чай будешь?

Алла шла по коридору и чувствовала на себе взгляд женщины с портрета. Алла где-то читала, что так смотрит Мона Лиза в Лувре. Проходишь мимо, а она следит за тобой взглядом. Женщина с портрета тоже так смотрела. У Аллы мурашки побежали по коже.

На кухне был другой запах. Алле показалось, что клопов. Хотя она не знала точно, как пахнут клопы.

– Чем у тебя так странно пахнет? – спросила Алла Лешку.

– Не знаю.

Алла взяла со стола коробку овсянки. Открыла. Сверху – овсянка как овсянка. Алла засунула в коробку палец, перемешала и высыпала немного хлопьев себе на ладонь. По ее ладони ползли маленькие белые червячки. Алла зажала рот рукой и побежала в туалет – ее вырвало. Лешка кричал ей из кухни, что сваренные червяки червяками не считаются.

Они сидели в Лешкиной комнате, когда в квартиру кто-то пришел. Лешка напрягся и покраснел.

– Кто это?

– Отец, наверное.

Судя по звукам, Лешкин отец пришел не один. С женщиной.

Алла с Лешкой сидели на диване и молчали. В стене над диваном торчал огромный гвоздь. На гвозде висел нос. Красный. На резинке. Обычный клоунский нос. Краска потрескалась. Резинка была связана узлами в двух местах. «Это мамин. Она в нем выступала», – сказал Лешка и опять замолчал. Из соседней комнаты послышались приглушенные звуки – равномерные удары в стену. Лешка опять резко покраснел, что при своей природной рыжине делал мгновенно. «Пойдем к тебе», – сказал шепотом он. В коридоре Алла увидела Тихона, который пристраивался в огромную, чуть ли не сорокового размера, с выдавленной косточкой, туфлю гостьи.

Они сдавали экзамены. Впереди было лето и последний класс – выпускной. Лешка забежал к Алле вечером.

– Алка, поехали в лагерь! – закричал он. – В Эстонию. Клево?

– Я не люблю лагеря. Я была один раз – в осетинском, – ответила Алла.

– Да ты что? Это же в Эстонии. И лагерь не пионерский, а трудовой. Можно денег заработать. Сегодня списки составляли. Я тебя вписал. Только там нужно разрешение от родителей. Может, мне Екатерина Андреевна напишет?

– Не знаю, сам у нее и спроси.

Лешка побежал на кухню, где Екатерина Андреевна пекла шарлотку.

– Лешенька, пирог будешь? – спросила она.

– Буду, Катьандревна, напишите мне разрешение в лагерь. Им все равно от кого. А отцу долго объяснять. Ему сейчас не до этого.

– Какой лагерь, Лешенька?

– Трудовой. В Эстонии. Можно денег заработать. Полдня – на грядке, полдня свободен.

– А где именно?

– Под Таллином. Не помню, как эта деревня называется. Я и Алку записал. Только она отказывается.

– Не знаю, Лешенька, не уверена, что это хорошая идея.

– С нами едут трудовик и физрук. Из нашего класса десять человек записались. Из других школ тоже едут. Не волнуйтесь. Там нам даже экскурсии по Таллину обещали – на выходных. И можно ехать на любой срок – на месяц, на два, на все лето. А что тут сидеть? И вы от нас отдохнете. Соглашайтесь, Катьандревна. Пожалуйста.

– Хорошо, тебе я разрешение напишу. При одном условии. Ты мне будешь звонить раз в неделю. А насчет Аллы я не уверена. Мне кажется, это не для нее.

Екатерина Андреевна положила Лешке кусок шарлотки и села писать разрешение на поездку. На кухню зашла Алла.

– А кто еще из наших едет?

– Записались почти все ребята. И кто-то из девчонок.

– А Ирка едет?

– Угу, – кивнул Лешка, запихивая очередной кусок шарлотки в рот.

– Мама, и мне пиши разрешение. Я тоже поеду.

– Алуша, ты хорошо подумала? Может, не стоит? – Екатерина Андреевна удивилась.

– А почему бы и нет? Лешка, там хорошо заплатят? – уперлась Алла.

– Еще как. Рубль сорок за грядку, – с набитым ртом ответил Лешка.

– Хорошо, – согласилась Екатерина Андреевна, – только пообещайте мне звонить каждую неделю. И, Алуша, если тебе не понравится или будет тяжело, тут же возвращайся. Лешенька, а ты за ней присматривай. Если что, с тебя спрашивать буду. Все-таки ты уже мужчина.

– Не волнуйтесь.

В Эстонию они ехали на поезде. Было весело. Лешка играл на гитаре, все пели песни. Алла даже с Иркой помирилась – на соседних полках спали.

Их поселили в здании бывшей спортивной школы. Палата мальчиков, палата девочек, две палаты для вожатых. Ирка в знак примирения выбрала кровать рядом с Аллой. Забежал Лешка – два таза эмалированных принес. Для стирки. И кипятильник.

Они приехали в субботу. А в воскресенье всех на автобусе повезли в Таллин. Дали четыре часа на прогулку и велели вернуться на автобусную станцию. Все разбрелись кто куда. Алла с Иркой и Лешкой решили пойти в центр города.

Алла никогда не была в таком красивом городе. На площади играл уличный оркестр, люди сидели за столиками в открытых кафе и пили кофе.

– Алка, смотри. – Ирка показывала рукой в сторону. – Что это?

Алла повернулась и увидела маленькую тележку. Наверху пирамидками стояли вафельные трубочки. У тележки крутились две маленькие девочки. Им в пирамидки накладывали разноцветные шарики.

– Это мороженое. Пойдем? У меня есть деньги.

Они стояли перед стеклянной загородкой и разглядывали контейнеры с мороженым всех цветов – зеленое, красное, розовое… Над каждым контейнером стояли надписи. Совершенно непонятные.

– Ты какое хочешь? – спросила Алла.

– Не знаю, – прошептала Ирка. – А можно сразу несколько?

– Наверное, вон девочки по три шарика брали.

Лешка сообразил первым. Он ткнул пальцем через стекло в зеленый контейнер. Продавец достал из пирамидки одну вафельную трубочку и положил зеленый шарик. Алла с Иркой тоже ткнули пальцами.

Они сели на ступени какого-то храма и ели мороженое.

– В магазин зайдем? – предложила Ирка. – Смотри, тут все в джинсовых шортах ходят. Давай такие же купим!

– Давай, – согласилась Алла.

– Я вас тут подожду, – сказал Лешка.

Алла с Иркой забежали в магазинчик напротив. Стояли у вешалок и перебирали наряды. Красивые до безумия. Ирка пнула Аллу в бок:

– Смотри.

У кассы стояла девушка. Покупала шорты. Отдала кассирше сто рублей. Взяла мелочью сдачу.

– Ни фига себе, – сказала Ирка, – сотня. Пойдем отсюда.

Они выбежали из магазина.

– Ну как? – спросил Лешка.

– Ничего особенного, – хмыкнула Ирка.

Вечером в лагере был праздничный ужин. До столовой их тоже везли на автобусе. Там на железной стойке стояли блюда. Можно было брать и садиться за стол. Тут же возникла сутолока. Никто не знал, что лежит в тарелках. Суп – еще понятно. Но почему вечером? И почему он белый и густой? Может, это не суп, а соус? И тарелочки маленькие, на несколько ложек. Запеканка мясная.

– А это что? – Лешка взял со стойки что-то зеленое, как желе. Понюхал.

– Не знаю, – ответила Алла, – может, десерт? Возьми, попробуем.

– Сама и пробуй. – Лешка поставил красивое блюдце с зеленым содержимым Алле на поднос.

– Вкусно. Только непонятно из чего, – сказала, попробовав, Алла.

Вечером после ужина все собрались в палате у девочек – пели песни, ели колбасу, привезенную из Москвы. В соседней палате сидели вожатые. Пили ликер «Старый Таллин». Лешка, назначенный дежурным по отряду, сбегал и все узнал.

В понедельник их повезли на работу. Нужно было прополоть свеклу. Каждому дали по грядке и по паре перчаток. Их, конечно, предупреждали, что нужно надеть головной убор и длинные штаны, – но кто ж послушал? К двенадцати часам девочки с распухшими красными коленями лежали между грядок и стонали. В час за ними приехал автобус.

Есть никто не мог. Руки ломило. В туалет выстроилась очередь. Алла зашла в грязную темную комнатку и посмотрела в крошечное треснувшее зеркало над умывальником. Лицо было черное. Она сняла перчатки с налипшей грязью. Руки тоже были черные. Алла высморкалась – даже сопли были черные. Алла взяла обмылок и попыталась оттереть грязь. Бесполезно. Она так устала, что не удержалась и расплакалась. В дверь туалета уже стучали.

Неделя прошла как в страшном сне. У Аллы болело все тело. Голова отключилась. Приезжал автобус, они, сонные, садились, до обеда пололи грядки. После обеда – час отдыха и опять на грядки. До шести. На весь отряд – один летний душ. Вода чуть теплая. Одного бака хватало на десять человек. Каждому по пять минут. Они установили график помывки. Пытались экономить воду. Перчатки пришли в негодность. Других не выдавали. Вожатые спасались «Старым Таллином». Круглосуточно.

Еда, сначала казавшаяся удивительно вкусной, не лезла в горло. Аллу тошнило от одного вида зеленого желе в блюдечке – ревеня. Их каждый день кормили ревенем – суп из ревеня, салат из ревеня, желе из ревеня. Они ели и все равно оставались голодными. Даже пухленькая Ирка стала стройной и неожиданно в ней появилась какая-то изможденная красота.

В пятницу вечером всех повезли на почту – звонить в Москву.

– Леш, позвони ты моей маме. Я не могу. Расплачусь. Она сразу все по голосу поймет. Будет нервничать. Скажи ей, пусть посылку пришлет – с едой, перчатками. И попроси прокладки для меня прислать – женские. И крем для рук. Ладно? Если будет про меня спрашивать, скажи, что я в следующую субботу ей позвоню. А сегодня – на экскурсии. Придумай. Ладно?

– Ладно.

Еще неделю назад Алле бы и в голову не пришло говорить с Лешкой о прокладках. Но за неделю все изменилось. Двери в душевой не было. Сначала девочки загораживали друг друга полотенцами. А потом плюнули. Ребята даже в их сторону не смотрели. А если и смотрели, то только для того, чтобы узнать – когда подойдет их очередь.