Лэшер Райс Энн
Орден Таламаска…
Задача, которую я поставил перед собой, была не из легких. Упоминания об ордене ученых встречались в книгах куда реже, чем о святом Эшлере. Профессора Кембриджа, к которым я не замедлил обратиться, дали на все мои вопросы лишь крайне туманные и неопределенные ответы, согласно которым орден имел чисто научные задачи и объединял исследователей древности, коллекционеров и историков.
Но я знал, что такова лишь видимость, далеко не соответствующая истине. Образ сероглазого молодого человека в безукоризненном черном костюме отчетливо стоял перед моим внутренним взором. Я слишком хорошо помнил, как надменно и самоуверенно он держался вначале. Помнил, как сильно он был испуган, когда порыв ветра свалил его с ног.
Наконец мне удалось выяснить, что в Лондоне у этой организации тоже есть пристанище, так называемая Обитель. Однако проникнуть туда мне не удалось. Я стоял у входа в парк, за деревьями которого виднелись высокие окна и каминные трубы особняка. Но дух преградил мне путь к этой таинственной Обители. Я услышал его голос:
— Не ходи туда, Джулиен. Эти люди опасны. Они несут зло. Они способны уничтожить твою семью. Прошу тебя, Джулиен, скорее возвращайся домой. Перед тобой стоит другая цель. Ты должен совокупиться с Мэри-Бет и произвести на свет ведьму. Поверь мне. Взору моему открыто больше, чем твоему.
Я чувствовал, что не готов сражаться с духом, так как неизбежно потерплю поражение. Лэшер позволил мне узнать кое-что о Таламаске, ибо понимал — знания, добытые мною, совершенно бесполезны. Более серьезных открытий он бы не допустил.
Все полученные сведения я с обычной своей скрупулезностью внес в заветную книгу. Однако большинство вопросов, связанных с орденом Таламаска, по-прежнему оставались без ответа.
Майкл, история моя близится к завершению. Позвольте мне вкратце рассказать о своих последних годах и о той малой толике знаний, которую мне в конце концов удалось получить. Надеюсь, знания эти еще сослужат вам добрую службу. Думаю, вы уже успели понять, что вам не следует доверять кому-либо, кроме самого себя. Полагаю также, вы осознали, что Лэшера необходимо уничтожить. Ныне он пребывает во плоти. Его можно убить; дух можно изгнать из тела. Куда он отправится после смерти и когда вернется, известно одному Богу. Но у вас есть возможность положить конец его произволу и всем тем кошмарам, виновником которых он является.
Вернувшись домой, я всячески содействовал устройству брака Мэри-Бет и Дэниела Макинтайра, одного из моих прежних возлюбленных. То был человек редкостного обаяния, и Мэри-Бет привязалась к нему всей душой. Несмотря на настойчивое желание Лэшера, я долго колебался, не решаясь вступить с ней в плотскую связь. Первым ребенком, которого она родила в супружестве с Макинтайром, стала весьма своенравная и угрюмая девочка, нареченная Карлоттой. С самых ранних лет она обнаружила явную склонность к тому, чтобы стать ревностной католичкой. Судя по всему, еще при рождении этой девочки ангелы заявили свои права на нее. Иногда мне хотелось, чтобы они поскорее забрали ее на небеса. Лэшер все настоятельнее требовал, чтобы я оплодотворил Мэри-Бет и стал отцом ее дочери.
Однако наступили новые времена. Иная эпоха. Вы и представить себе не можете, как велики и значительны были перемены, происходившие во всех жизненных сферах. Мэри-Бет, как всегда, была настойчива в выполнении своих намерений, все ее начинания оказывались весьма успешными, и в результате благосостояние нашей семьи неимоверно возросло. То, что нам удалось узнать о Лэшере, Мэри-Бет держала в тайне; она убедительно просила меня никому и ни при каких обстоятельствах не показывать своих записей. По ее мнению, членов нашего клана следовало держать в неведении. Будет лучше, полагала она, если все они сочтут Лэшера старой легендой, не стоящей внимания, дряхлым семейным призраком, ныне не имеющим ни власти, ни значения.
Тем временем Дэниел стал отцом еще одного ребенка Мэри-Бет, на этот раз мальчика. Маленький Лайонел подходил для выполнения нашей цели еще меньше, чем его старшая сестра, — и вследствие своего пола, и вследствие своего характера. Лишь тогда я решился совершить то, чего так страстно желали Лэшер и сама Мэри-Бет. Плодом моего кровосмесительного соития с собственной дочерью стала прелестная и очаровательная Стелла.
Наконец родилась настоящая ведьма. Стоило ей открыть глаза, как она увидела Лэшера. Дарования ее были велики и несомненны, но с самого раннего детства она слишком полюбила развлечения, и любовь эта пересилила все прочие ее пристрастия. Беззаботная, неизменно веселая и шаловливая, Стелла обожала петь и танцевать. На склоне лет я нередко задумывался над тем, сумеет ли это хрупкое и легкомысленное создание выдержать тяжкий груз семейных тайн. Подчас мне казалось, Стелла пришла в этот мир лишь для того, чтобы скрасить мою старость.
Стелла… Моя прекрасная Стелла… Пришло время, и выяснилось, что бремя наших тайн для нее не тяжелее изящной вуали, которую в любую секунду можно отбросить прочь. Однако она не проявляла ни малейших признаков безумия, и для Мэри-Бет этого было вполне достаточно. Она видела в дочери свою преемницу, связующее звено между Лэшером и той будущей ведьмой, которая когда-нибудь поможет ему обрести плоть.
К концу века я окончательно превратился в старика.
Однако я по-прежнему совершал верховые прогулки по Сент-Чарльз-авеню. Добравшись до парка Одюбон, я обычно спешивался и, взяв лошадь под уздцы, прогуливался вдоль лагуны, любуясь фасадами грандиозных университетских зданий. Перемены, как я уже сказал, происходили повсюду. Мир стал совсем иным. Ривер-бенд уже не был прежним земным раем, и колдунов, в уединении творивших свои злые чары, возжигавших благовонные свечи и распевавших заклинания, не осталось вовсе.
Лишь наша семья по-прежнему обладала несметным богатством и непререкаемым авторитетом. Никто не осмеливался вступать с нами в конфликт, и влияние наше оставалось безмерным. История клана, полная тайн и потрясений, со временем превратилась в легенду, в некую страшную сказку, годную лишь на то, чтобы пугать детей, рассказывая ее долгими вечерами у камина.
Разумеется, в эти годы, как и прежде, я испытал немало удовольствий. Да, я умел наслаждаться жизнью. Никто из Мэйфейров не был наделен этим умением в такой высокой степени, как я. В отличие от Мэри-Бет я никогда не работал до изнеможения и не имел привычки взваливать на себя лишние заботы.
Вместе со своими сыновьями, Кортландом, Баркли и Гарландом, я основал адвокатскую контору «Мэйфейр и Мэйфейр». Мэри-Бет принимала в ее деятельности самое живое участие, прикладывая все усилия к тому, чтобы наше огромное семейное состояние обрело законные формы. Я же оставался в стороне, предаваясь упоительной праздности.
В часы, когда я не играл со своими многочисленными внуками, не болтал с сыновьями и их женами, не радовался забавным выходкам Стеллы, я обычно отправлялся в Сторивилл, широко известный в те годы квартал красных фонарей, и там тешил свою плоть в обществе лучших проституток. Увы, Мэри-Бет, ныне мать троих детей, поглощенная семейными хлопотами, более не могла сопутствовать мне в подобных вылазках. Однако я непременно брал с собой кого-нибудь из своих юных любовников и получал двойное удовольствие, совокупляясь с женщиной и наблюдая затем, как это делает молодой, полный сил мужчина.
Ах, Сторивилл… Но это совсем иная захватывающая история — удивительный эксперимент, принесший, если можно так выразиться, самые неожиданные результаты и потому требующий отдельного подробного рассказа, для которого я не имею времени.
Замечу, что в те годы я частенько лгал своим сыновьям. Я потчевал их вымышленными историями о своих прегрешениях, о кутежах и дебошах, которые я якобы закатывал, о полчищах своих возлюбленных, о Мэри-Бет и ее дочери Стелле. Мне хотелось, чтобы они внимательнее относились к практическим урокам, которые преподносил им окружающий мир. Хотелось, чтобы, обратившись к книгам и природе, они открыли для себя все те истины, которые я познал еще в раннем детстве. Однако я не решался доверить им свои секреты. Теперь, когда сыновья мои достигли зрелых лет, я со всей очевидностью сознавал, что ни один из них не является достойным преемником этих знаний. Тем не менее мои мальчики были вполне достойными людьми, крепко стоящими на земле. Они немало поднаторели в искусстве делать деньги и заботиться о своих семействах. Я мог гордиться тем, что оставляю после себя три воплощения лучшей части моего существа. Что касается худшей части, то я тщательно скрывал ее от своих драгоценных отпрысков.
Всякий раз, когда я пытался поведать Стелле нечто важное, она или засыпала от скуки, или встречала мои слова хохотом.
— Тебе вовсе ни к чему пугать меня старыми сказками, — заявила она однажды. — Мама уже рассказала мне о твоих мечтах и фантазиях. Лэшер мой самый любимый дух, и он исполнит любое мое желание. А все остальное не имеет значения. Знаешь, Джулиен, по-моему, это ужасно забавно — иметь свое собственное семейное привидение.
Выслушав этот беззаботный лепет, я буквально лишился дара речи. Передо мной было дитя современной эпохи. Она сама не знала, что говорила. Да, стоило жить так долго, чтобы подивиться на этих молодых особ: на старшую, Карлотту, злобную и надменную святошу, и на это создание, столь же прелестное, сколь и пустоголовое. Подумать только, она видела духа своими глазами и при этом находила сложившуюся ситуацию всего лишь « ужасно забавной »! Мне казалось, я схожу с ума.
Хотя я жил в комфорте и роскоши и проводил дни в поисках новых удовольствий, предоставляемых современной эпохой, катаясь на автомобиле и слушая виктролу, будущее внушало мне ужас.
Я знал, что призрак несет с собой зло. Знал, что он способен на ложь. Знал, что хранимая нами тайна смертельно опасна. А еще я страшился неведомых ученых из Амстердама. Короткий разговор в церкви, состоявшийся у меня с одним из них, не раз приходил мне на память.
Как-то раз я получил письмо от старого профессора из Эдинбурга. В нем сообщалось, что агенты ордена Таламаска постоянно докучают ему, желая узнать содержание нашей переписки. Я немедленно написал ответное письмо, в котором потребовал тщательно скрывать от них все добытые нами сведения. Стремясь обеспечить молчание своего ученого корреспондента, я удвоил его денежное содержание. Профессор заверил, что непременно выполнит мои указания. У меня не было оснований питать какие-либо сомнения на этот счет.
Вы сами видите, Майкл, что образ действий этих странных ученых не имел никакого смысла. И поведение духа по отношению к ним тоже казалось нелепым. Почему тот человек в церкви произвел на меня столь зловещее впечатление? И с какой целью дух устроил представление, демонстрируя свою силу? Я чувствовал, все это неспроста. Возможно, конечно, духу просто нравилось дразнить этих людей. И все же подозревать его в подобном ребячестве было по меньшей мере странно.
На склоне своих дней я превратился в затворника и почти не покидал свою комнату в мансарде. Досуг мой немало скрашивало одно из самых выдающихся современных изобретений — переносная виктрола. Не могу описать словами, сколько наслаждения дарила мне возможность слушать музыку, когда и где заблагорассудится. Как приятно было выйти на лужайку вместе с виктролой и пластинками и, сидя в плетеном кресле, упиваться любимыми оперными ариями.
Да, это было восхитительно. И, разумеется, пока звучала музыка, Лэшер не мог проникнуть в мое сознание. Впрочем, он и так все реже и реже предпринимал такие попытки.
Теперь гораздо больше удовольствия он находил в компании Мэри-Бет и Стеллы. Он был очень привязан к ним и не отдавал заметного предпочтения ни матери, ни дочери, черпая силу как у одной, так и у другой. Думаю, особое счастье он испытывал в те моменты, когда был близок одновременно с обеими.
Что до меня, то я нимало не нуждался в обществе Лэшера. У меня и так не оставалось времени для скуки. Все события своей долгой жизни я вносил в толстые конторские книги — их под кроватью скопилась целая стопка. К тому же у меня был любовник, Ричард Ллуэллин, чрезвычайно приятный молодой человек, готовый целовать следы моих ног. В лице Ричарда я имел неизменно внимательного и понимающего собеседника, которому, однако же, не доверил даже малой толики своих тайн — во имя его собственной безопасности.
Во всех прочих отношениях жизнь моя также была весьма насыщенной. В одном доме с нами жил мой племянник Клэй и Милли, дочь Реми. Собственные мои сыновья превратились в здоровых, крепких и умных мужчин. Они прикладывали все усилия на благо и процветание фирмы «Мэйфейр и Мэйфейр» и проявили немало сметки и благоразумия в управлении нашими семейными предприятиями.
Когда Карлотте исполнилось двенадцать, я предпринял попытку слегка поднять перед ней завесу тайны. Я поведал ей нашу семейную историю, показал некоторые книги — одним словом, сделал все, чтобы ее предостеречь. Я сообщил Карлотте, что ее младшая сестра унаследует магический изумруд и что именно Стелле предстоит стать любимицей призрака. Рассказал и о том, как хитер и ловок Лэшер, и о том, что он обладал плотью прежде, а ныне главное его желание — прийти в этот мир вновь.
Никогда не забуду, как отреагировала Карлотта на мой рассказ. Стоило мне умолкнуть, она обрушила на мою голову целый поток проклятий и бранных слов.
— Дьявол, колдун, грязный ведьмак, — вопила она. — Я всегда знала, что в этом проклятом доме скрывается зло. А теперь ты сам в этом признался.
Потом разъяренная девица заявила, что обратится к помощи католической церкви и уничтожит призрака «с благословения Христа, Пресвятой Девы и всех святых».
Между нами вспыхнул беспощадный словесный поединок.
— Ты что, не понимаешь, что все ухищрения твоей обожаемой церкви всего лишь иная форма колдовства? — вопил я.
— Что ты несешь, злобный, выживший из ума старик?! — вне себя от возмущения кричала она в ответ. — По-твоему, я должна якшаться с дьяволом? По-твоему, для того чтобы одержать над ним победу, я должна искупаться в грязи? Ну уж нет! Я уничтожу твоего мерзкого демона, так и знай. И весь ваш ведьмовской род я уничтожу тоже. Подожди, ты еще увидишь! Ваше проклятое наследство останется без наследника. Я положу конец этому мракобесию.
Слова Карлотты привели меня в полное отчаяние. Напрасно я умолял ее успокоиться и выслушать меня, не упорствовать в своих убеждениях и пойти на разумный компромисс, ибо победить Лэшера не в ее силах. Напрасно напоминал ей об интересах нашей огромной семьи. Все тайны, которые были ей открыты, она в своей католической надменности попирала ногами, уповая лишь на молитвы и мессу.
Когда я поделился своими тревогами с Мэри-Бет, она посоветовала мне не придавать особого значения угрозам Карлотты.
— Моя дочь всего лишь угрюмый и одинокий ребенок, — сказала она. — И, увы, я не в состоянии любить ее. Как я ни старалась, ничего не вышло. Вся моя любовь досталась Стелле. И Карлотта это знает. Знает, что изумруд перейдет не к ней. Она знала это всегда. И поэтому душа ее полна ревности и ненависти.
— Но тебе не кажется, что эта девочка, несмотря на свой юный возраст, чрезвычайно хитра? В отличие от Стеллы. Я тоже люблю Стеллу всей душой. Но должен признать, Карлотта намного умнее.
— Если это и так, исправить тут ничего нельзя, — пожала плечами Мэри-Бет. — Душа Карлотты закрыта для меня. И для Лэшера тоже. Он вообще не стал бы терпеть ее присутствие в доме, если бы того не требовали интересы семьи. Только ради блага всего семейства он позволит ей и дальше оставаться в особняке, да и то при условии, что она будет вести себя тихо и держаться в тени.
— Ты так полагаешь? Но мне трудно представить, каким образом Карлотта может быть полезной семейству. Может, те ученые из Амстердама тоже служат нашим интересам? Здесь слишком много противоречий, которые я должен распутать. Уверен, обладай дух силой, достаточной для того, чтобы уничтожить этот орден, он не стал бы мириться с происками его агентов.
— Напрасно ты загружаешь свою старую голову тревожными думами, милый мой Джулиен, — снисходительно улыбнулась Мэри-Бет. — Лучше бы ты побольше спал. К чему нам опасаться каких-то ученых из Амстердама? К чему страшиться соседских сплетен? Пусть все вокруг твердят, что наша семья — это гнездо ведьм. Мы в самом деле ведьмы, и в этом наша сила. Ты пытаешься объяснить все происходящее с позиций здравого смысла. Увы, это невозможно.
— Ты ошибаешься, — покачал я головой. — Боюсь, все твои расчеты неверны.
Всякий раз, когда мне случалось заглянуть в невинные глаза Стеллы, я сознавал, что никогда не решусь взвалить на ее хрупкие плечи тот груз тайных знаний, который вынужден был нести сам. А наблюдая, как она играет с магическим изумрудом, я невольно содрогался.
Я показал Стелле книги с моими записками, сложенные под кроватью, и сообщил, что когда-нибудь ей придется все это прочитать. Рассказал я и о Таламаске, загадочном ордене ученых из Амстердама, и предупредил, что этим людям известно о существовании духа и они могут представлять для нас серьезную опасность. С ними лучше не шутить, заметил я. Еще я научил Стеллу, каким способом можно отвлечь внимание духа и сбить его с толку. Описал его тщеславный и самолюбивый нрав. Короче говоря, я открыл ей то, что считал возможным. Но далеко не все.
В этом и состоял весь ужас сложившегося положения. Помимо меня историю духа знала лишь Мэри-Бет. А в последнее время Мэри-Бет заметно изменилась. Она стала настоящей женщиной двадцатого столетия. Разумеется, онаучила Стеллу тому, чему считала нужным. Она даже разрешала ей играть с куклами, изображавшими ведьм нашего семейства, и подарила ей те, что были сделаны из кожи и костей моей матери и из останков Кэтрин.
Как-то раз, зайдя в комнату Стеллы, я увидел, что девочка сидит на кровати, скрестив розовые ножки, а на коленях у нее лежат обе эти куклы. Малышка увлеченно изображала разговор между ними.
— Это что еще за идиотские забавы! — возопил я, но подоспевшая Мэри-Бет схватила меня за руку и увела прочь.
— Пойдем, Джулиен. Не надо ей мешать. Это вполне подходящая игра для ведьмы. Пусть приобщится к древней традиции.
— Все это ерунда. Твои куклы не более чем кусочки кости.
Однако Мэри-Бет не желала прислушиваться к моим словам. Сила и власть теперь принадлежали ей. И она не считала нужным следовать советам старика, доживавшего свои последние дни на этом свете.
Ночью, лежа в постели, я напрасно пытался прогнать прочь образ маленькой девочки с этими бесполезными куклами в руках. Мысли о том, как отделить реальное от нереального и предостеречь Стеллу от возможных ошибок, не давали мне покоя. Легкомыслие Стеллы тревожило меня не меньше, чем несгибаемая суровость Карлотты. Как бы то ни было, Карлотта предупредила сестру о грядущей опасности. И я сделал то же самое. Однако Стелла не вняла ни одному из предостережений.
В конце концов, совершенно измученный, я провалился в глубокий, тяжелый сон и вновь увидел Доннелейт и собор.
Утром меня ожидало весьма неприятное открытие. Однако сделал я его не сразу.
Стряхнув с себя остатки сна, я выпил чашку шоколада и потом немного почитал в постели. Если мне не изменяет память, в то утро в руках у меня оказался Шекспир. Да, именно Шекспир, ибо один из моих сыновей незадолго до этого упрекнул меня в том, что я за всю жизнь не удосужился прочесть «Бурю», одну из самых замечательных пьес великого драматурга. С наслаждением прочитав несколько страниц, я нашел, что это произведение столь же глубоко, как и трагедии великого автора, хотя обладает иным ритмом и правилами построения действия. Затем настало время браться за перо.
Опустившись на колени, я потянулся за своими книгами, которые, как вы помните, хранил под кроватью. И только тогда обнаружил, что они исчезли. Под кроватью не осталось ни одной.
В то же мгновение я с ужасом понял, что записи мои утрачены навсегда. Никто из домочадцев не осмелился бы на подобный поступок. За одним лишь исключением. Только Мэри-Бет могла ночью пробраться в мою комнату и похитить книги. А если мои записи взяла Мэри-Бет, значит, их больше не существует.
Не чуя под собой ног, я бросился вниз по лестнице. Добежав до стеклянных дверей, входивших в сад, я так запыхался, что у меня закололо в боку и закружилась голова. Пришлось опуститься на ближайший стул и позвать на помощь слуг.
Лэшер опередил их. Я ощутил его мягкие, нежные объятия.
— Не волнуйся, Джулиен, — раздался его тихий голос. — Я всегда был добр к тебе и останусь таким впредь.
Сквозь стеклянные двери я видел костер, полыхавший в дальнем конце двора, и Мэри-Бет, которая швыряла в огонь одну драгоценную книгу за другой.
— Останови ее, — прошептал я одними губами. Казалось, воздух более не проникает в мои легкие. Лэшер оставался невидимым, однако я чувствовал, как он окружает меня со всех сторон, поддерживает, не давая упасть со стула.
— Джулиен, я тебя умоляю, не надо ей мешать. Пусть она сделает то, что задумала.
Я сидел, отчаянно пытаясь не потерять сознание, и пожирал глазами кучу конторских книг на траве. Несмотря на значительное расстояние, я видел рисунки, которыми украшал свои записи, старинные гравюры и портреты предков, которые вклеивал между страницами. Я видел расходные книги, гроссбухи и листы из дневника моей матери, полные самых глупых измышлений. Здесь же лежали письма профессора из Эдинбурга, связанные в аккуратные пачки. Из самых дорогих для меня книг осталась всего одна, последняя… В следующую секунду и она оказалась в безжалостных руках Мэри-Бет. Из груди моей вырвался горестный вопль.
Пытаясь спасти хотя бы малую толику многолетнего труда, я призвал на помощь все свое колдовское могущество. По-прежнему сжимая книгу в руке, Мэри-Бет резко повернулась, словно огромный крюк поймал ее за шиворот. Она не сводила с меня глаз, растерянная, скованная той силой, что не давала ей расправиться с книгой. Но тут порыв ветра вырвал мое сокровище из рук Мэри-Бет, и книга, кружась и печально шелестя страницами, упала в огонь.
Я беспомощно хватал ртом воздух. Мысленно я бормотал проклятия, самые страшные, какие только приходили на ум, но с губ моих не срывалось ни звука. А потом все вокруг заволокла темнота.
Очнулся я в своей спальне.
Я лежал на кровати, Ричард, милый мой юный друг, был рядом. Здесь же, у кровати, сидела Стелла и держала меня за руку.
— Мама решила сжечь всю твою писанину, — сообщила она. Я не ответил. Дело в том, что со мной произошел небольшой апоплексический удар и я временно утратил дар речи. Впрочем, в то утро я сам не знал этого. Мне казалось, я упорно храню обиженное молчание лишь потому, что мне так хочется. Только на следующий день, когда Мэри-Бет явилась навестить меня, я осознал, что язык отказывается мне подчиняться. Я был не в состоянии хоть сколь-нибудь внятно выразить свой гнев.
Мэри-Бет зашла ко мне поздним вечером. Увидев, в каком печальном состоянии я нахожусь, она была чрезвычайно расстроена. Она незамедлительно позвала Ричарда — таким тоном, словно удар приключился со мной по его вине. Вдвоем они помогли мне спуститься по лестнице. Мэри-Бет как будто пыталась доказать самой себе, что ничего страшного не произошло. Раз я способен вставать и передвигаться, значит, в ближайшее время не умру.
Меня усадили на диване в гостиной.
Ах, как я любил нашу просторную гостиную. Знаю, Майкл, вы тоже ее любите. Мне было так приятно сидеть там, несмотря на то что через окно я видел лужайку со следами вчерашнего беспощадного пожарища.
Мэри-Бет говорила без умолку в течение нескольких часов. Стелла то входила в гостиную, то выходила вновь. Основное содержание монолога Мэри-Бет сводилось к тому, что мое время и привычный мне уклад жизни ушли безвозвратно.
— Наступает новая эра, — заявила Мэри-Бет. — Наукадостигла теперь такого развития, что способна постичь природу и сущность нашего духа и сообщить нам, с кем мы имеем дело.
Она говорила и говорила, переходя от спиритов и медиумов к последним исследованиям в области оккультизма. В своих заумных рассуждениях она касалась даже таких вещей, как эктоплазма.
Но поток ее красноречия вызвал у меня лишь досаду. Эктоплазма, вещество, при помощи которого медиумы способны сделать дух материальным, не представляла для меня ни малейшего интереса. Я даже бровью не повел, когда Мэри-Бет распространялась на этот счет. Стелле, которая свернулась комочком у меня под боком и держала меня за руку, тоже надоела вся эта научная дребедень, и она сказала:
— Мама, замолчи наконец. Ты что, не видишь, Джулиен пропускает все твои слова мимо ушей. Ты его утомила.
Девочка была совершенно права, однако я не подтвердил это ни звуком.
— Я вижу далеко вперед, — ораторствовала Мэри-Бет. — Я знаю, что в будущем все наши помыслы и слова не будут иметь ни малейшего значения. Но наша семья, наш клан — это наше бессмертие. Ни тебе, ни мне, ни даже Стелле не придется дожить до того дня, когда Лэшер одержит свою окончательную победу. Но день его торжества настанет. Поверь, никто не выиграет от этого больше, чем наш клан. Мы должны всячески содействовать ему в достижении цели. Мы должны обеспечить нашей семье процветание.
— Ты упиваешься пустыми надеждами, — вздохнул я. — Твой оптимизм не имеет под собой никаких оснований. Ты забыла о том, что случилось в горной долине? Забыла о том, что этот дух полон жажды мщения? Обиды и раны, нанесенные ему в прошлом, не забудутся никогда. В давние времена этот дух был воплощением добра. Мы с тобой знаем это. Но сейчас он несет лишь зло.
Тут я вновь почувствовал себя плохо, очень плохо. Сил подняться по лестнице у меня не было. Пришлось принести в гостиную подушки и одеяла и уложить меня прямо там, на диване. Лишь на следующий день я смог вернуться в свою спальню, причем немалую роль в окончательном принятии такого решения сыграло событие, заставившее меня обратить свои последние надежды к особе, о существовании которой я ранее не догадывался.
Вот как это случилось.
В самый разгар жаркого летнего дня я лежал на кушетке, наслаждаясь легким дуновением прилетевшего с реки ветерка и стараясь не обращать внимания на запах гари, который он принес. Тут до меня донесся резкий и пронзительный голос Карлотты, которая с кем-то спорила. Я догадался, что она ссорится с матерью, причем нападки ее становились все более гневными и яростными.
Несколько минут спустя Карлотта ворвалась в мою комнату и бросила на меня испепеляющий взгляд. В ту пору она была высокой, тощей и нескладной девочкой, настоящим гадким утенком. Думаю, ей уже исполнилось пятнадцать, хотя точная дата ее рождения ускользнула из моей памяти. Помню лишь, что назвать ее безнадежной дурнушкой было бы несправедливо. Пышные мягкие волосы, несомненно, служили ей украшением, а глаза светились живым умом.
Вторжение неистовой Карлотты я встретил молчанием, однако вовсе не потому, что решил ледяным пренебрежением отплатить ей за грубость. Просто я был слишком погружен в свои мысли.
— Ты устроил такой скандал из-за своих жалких книг, — дрожащим от праведного гнева голосом выпалила она, — а с несчастным беззащитным ребенком позволяешь делать все, что угодно. И ты прекрасно знаешь, они боятся матери. Матери и тебя.
— О каком ребенке ты говоришь? — недоуменно спросил я. — И кто меня боится?
Но Карлотта, не пожелав вступать в разговор, уже убежала прочь. Вскоре ко мне зашла Стелла, и я передал ей непонятные обвинения сестры.
— Стелла, что все это означает? Что она тут несла, можешь ты мне объяснить?
— Она осмелилась тебя упрекать! — возмутилась Стелла. — Как ей только не стыдно! Ведь она знает, что ты болен. Знает, что ты поссорился с мамой. — На глазах у моей доброй девочки показались слезы. — Не волнуйся, это дело нас совершенно не касается, — заверила она. — Все это связано с Мэйфейрами из Фонтевро. Они там все из ума выжили. Ты сам знаешь эту банду с Амелия-стрит. Настоящие придурки, вот кто они такие.
Разумеется, я понимал, кого она имеет в виду. Фонтеврольские Мэйфейры были потомками того самого злополучного Августина, чью жизнь я, тогда пятнадцатилетний юнец, оборвал выстрелом из пистолета. Как я уже рассказывал вам, его жена и дети обосновались в Фонтевро, на своей собственной обширной плантации. Теперь нас разделяло много миль, и виделись мы лишь по случаю особо важных семейных событий, когда собирались вместе буквально все Мэйфейры. Разумеется, мы тоже посещали Фонтевро, когда с кем-нибудь из обитавших там Мэйфейров приключалась беда, навещали больных, а также присутствовали на похоронах тех, кто отошел в лучший мир. Они платили нам тем же. Однако на протяжении многих лет отношения между двумя ветвями клана оставались более чем прохладными.
Пришло время, и они — если память мне не изменяет, за это дело взялись старый Тобиас и его сын Уолкер — построили прекрасный дом на углу Сент-Чарльз-авеню и Амелия-стрит, всего лишь в пятнадцати кварталах от моего особняка. Я наблюдал за строительством с нескрываемым интересом. Когда дом был готов, в нем поселилось все семейство — куча дряхлых стариков и старух. И все они презирали и ненавидели меня. Тобиас Мэйфейр к тому времени успел превратиться в выжившую из ума развалину. Как и я, он слишком зажился на этом свете. Должен сказать, мне никогда не приходилось встречать более злобного человека. Как вы понимаете, во мне он видел своего заклятого врага и неустанно призывал на мою голову всевозможные кары и бедствия.
Что до остальных обитателей дома на Амелия-стрит, то нравом они были помягче. Кстати, все они имели свою долю в наших семейных предприятиях и, разумеется, получали немалые прибыли. Мэри-Бет, обожавшая устраивать шумные празднества, непременно приглашала их, в особенности молодое поколение. И порой случалось, что кто-нибудь из потомков Августина выбирал себе в жены кузину из враждебного лагеря, а если выразиться точнее — из другой ветви родословного древа. Тобиас, одуревший от ненависти, называл подобные свадьбы плясками на могиле Августина. К тому времени, к которому относится мой рассказ, намерения Мэри-Бет объединить семейное стадо были очевидны для всех, и Тобиасу оставалось лишь изрыгать привычные проклятия.
Я мог бы поведать вам множество забавных историй об этом старом осле, который, кстати, несколько раз пытался меня убить. Но сейчас речь не о нем. Я по-прежнему не мог понять, что вызвало такой гнев Карлотты. Туманные намеки Стеллы лишь усугубили мое недоумение. Ясно было, что произошло нечто из ряда вон выходящее.
— Так что там натворили Августиновы отродья? — спросил я. Иного названия для представителей это бешеной семейки у меня не было.
— Скорее, кое-что натворил твой сынок, — протянула Стелла. — Хотя, по-моему, большой вины тут нет. Все это ерунда. Как говорится, снявши голову, по волосам не плачут.
Последние слова она почти пропела в своей обычной жизнерадостной манере.
— Все дело в прекрасной юной принцессе, которую заточили в высокой башне. Помнишь сказку о принцессе Рапунцель? — продолжала загадывать загадки Стелла. — Я говорю сейчас о маленькой кузине Эвелин, мой дорогой, — наконец снизошла она до объяснений. — Ты же знаешь, все считают, что она дочь Кортланда.
— Прошу прощения, не могла бы ты выражаться более определенно? О каком Кортланде идет речь? Не хочешь же ты сказать, что мой сын связался с женщиной из фонтеврольских Мэйфейров и сделал ей ребенка?
— Именно это я и хочу сказать. Лет тринадцать назад Кортланд мотался в Фонтевро с каким-то поручением и между делом обрюхатил Барбару Энн. Ну, дочь Уолкера, ты знаешь. И она родила Эвелин, а сама умерла. Теперь-то ты догадываешься, что к чему, мой милый? Выяснилось, что малютка Эвелин — ведьма, причем такая же сильная, как и все наши семейные ведьмы. И она способна предвидеть будущее.
— Откуда ты знаешь?
— Ну, об этом все знают. Да будет тебе известно, у нее на руке шесть пальцев. Сам понимаешь, мой дорогой, это ведьмина метка, и тут уж ничего не поделаешь. Так вот, этот старый маразматик Тобиас держит свою правнучку взаперти. Не выпускает из комнаты. Боится, что мама ее убьет. Представляешь? Твердит всем и каждому, что вы с мамой только и мечтаете извести девчонку. Вот глупости! Ведь если Кортланд ее отец, значит, ты доводишься ей дедушкой. Мне все это открыл сам Кортланд. Правда, он взял с меня клятву, что тебе я и словом не обмолвлюсь об этой истории. Боится, что ты знать его не захочешь. Отец, сказал он, ненавидит весь этот сброд из Фонтевро. И чем, говорит, я могу помочь этой бедной девочке, когда в моей собственной семье все клянут меня на чем свет стоит. Бедный, он так расстроен. Мне его ужасно жалко.
— Подожди, детка, не тараторь так быстро. Насколько я понял, Кортланд совратил эту дурочку Барбару Энн. А когда она умерла в родах, отказался признать ребенка своим.
— Вот уж не думаю, что ему пришлось ее совращать, — покачала головой Стелла. — Может, все было как раз наоборот. Она наверняка и сама была не промах. К тому же изголодалась по мужчинам. Ее, кажется, тоже держали взаперти. Впрочем, откуда мне знать, кто там из них кого совратил. Я сама тогда едва родилась. Об одном прошу: не ругай бедного Кортланда слишком сильно. Он так тебя любит. Больше, чем все остальные твои сыновья. И он ужасно рассердится, если узнает, что я тебе проболталась. Так что давай об этом забудем.
— Разумное предложение, ничего не скажешь! Оказывается, в пятнадцати кварталах отсюда живет моя внучка, которую держат взаперти на чердаке! И я должен об этом забыть? Для этого надо впасть в полный маразм, моя дорогая! Говоришь, ее зовут Эвелин? И ее мать — эта несчастная дурочка Барбара Энн. А мерзкий ублюдок Тобиас держит девочку взаперти. Не удивительно, что Карлотта пришла в ярость, узнав об этом. На сей раз я разделяю ее чувства. На мой взгляд, история просто отвратительная. И этому произволу необходимо положить конец.
Не дослушав меня, Стелла вскочила со стула и громко захлопала в ладоши.
— Мама, мама! — радостно закричала она. — Дядя Джулиен совсем поправился! Говорит без умолку, словно никакого удара и не было. Он совсем такой, как раньше. И мы сейчас едем на Амелия-стрит.
Мэри-Бет торопливо вошла в комнату.
— Карлотта рассказала тебе об этой несчастной девочке? — обеспокоенно спросила она. — Я считаю, тебе не стоит впутываться в это дело.
— Держи свои советы при себе! — в бешенстве рявкнул я.
— О, мама, я смотрю, ты точь-в-точь как королева Елизавета Английская, — с упреком заметила Стелла. — Она тоже как огня боялась своей кузины, Марии Шотландской. Но эта девочка не представляет для нас никакой опасности. Она вовсе не королева Шотландии!
— Я отнюдь не считаю, что она для нас опасна, Стелла, — как обычно невозмутимым тоном произнесла Мэри-Бет. — Я не боюсь этого ребенка, даже если он обладает силой. Мне всего лишь жаль бедную девочку. И я уверена, что своим вмешательством мы только усугубим ее бедственное положение.
Мэри-Бет подошла ко мне. Я сел на кушетке, исполненный решимости действовать и желания своими глазами увидеть неведомую пленницу.
— Весь этот шум подняла Карлотта, — заметила Мэри-Бет. — Это она, побывав в том доме, рассказала, что девочка прячется на чердаке.
— Она вовсе не прячется, — вставила Стелла. — Ее держат взаперти.
— Стелла, помолчи! — прикрикнула на нее Мэри-Бет. — Ты все-таки ведьма, а не невоспитанная грубиянка, и тебе вовсе ни к чему иметь язык-помело.
— Мама, я точно знаю, что она ни разу в жизни не выходила из дома. Так же как и Барбара Энн. Ее превратили в затворницу по той же самой причине. Женщины в этой семье обладают колдовской силой, дядя Джулиен. Говорят, у Барбары Энн с головой было неважно. Но в жилах этой девочки течет кровь Кортланда. И она способна предвидеть будущее.
— Что ты несешь! — возмутилась Мэри-Бет. — Предвидеть будущее не дано никому. Да никто бы и не пожелал иметь такой дар. В этой девочке нет ничего особенного, уверяю тебя, Джулиен. Она очень робка и застенчива, это правда. И, как это часто бывает с детьми, выросшими в одиночестве, слышит какие-то голоса и видит призраков. Только и всего. Конечно, она с первых дней осталась без родителей, на попечении стариков. А они всегда пытаются отгородить детей от мира. Защитить от дурных влияний.
— И как только Кортланд посмел скрыть от меня ее существование! — не слушая ее, процедил я.
— Точнее, он не посмел тебе рассказать, — поправила Мэри-Бет. — Боялся тебя расстроить.
— Вот уж на это ему совершенно наплевать! — отрезал я. — Черт побери, он бросил свою родную дочь на попечение шайки выродков. А Карлотта была там, в этом доме, под кровом этого проклятого Тобиаса, который называет меня не иначе, как убийцей?
— Дядя Джулиен, но ты и есть убийца, — простодушно заметила Стелла. — Ты же сам рассказывал, как давным-давно пристрелил папашу Тобиаса.
— Стелла, придержи язык или выйди вон! — В глазах Мэри-Бет сверкнули грозные огоньки.
Стелла обиженно надула губы. Победа, хотя и временная, осталась за Мэри-Бет.
— Карлотта ходила туда, чтобы повидаться с девочкой. Просила ее предсказать будущее, — пояснила Мэри-Бет. — Я считаю, это опасная и совершенно ненужная игра. И я запретила Карлотте туда ходить. Но она не послушалась. А теперь утверждает, что эта девочка обладает большей силой, нежели все прочие ведьмы в нашей семье.
— Утверждать можно все, что угодно, — со вздохом изрек я. — Но подобные притязания часто бывают безосновательными. Мне случалось слышать их еще в благословенные времена конных повозок и преданных черных рабов.
— Я все-таки думаю, у нас есть основания предполагать, что девочка наделена немалой силой. Не забывай, среди ее предков насчитывается много поколений Мэйфейров. А если считать и предков Кортланда, их число становится просто фантастическим.
— Да, конечно, — кивнул я головой. — Барбара Энн была дочерью Уолкера и Сары. Оба они Мэйфейры. А Сара, в свою очередь, была дочерью Эрона и Мелиссы Мэйфейров.
— Да, ее родословную можно проследить довольно далеко, — подхватила Мэри-Бет. — Видишь сам, среди предков этой девочки не было ни одного, кто не носил бы имя Мэйфейр.
— Пожалуй, ты права, — кивнул я.
Мне отчаянно захотелось открыть одну из своих книг, записать все, что довелось узнать сегодня, и поразмышлять над вновь открывшимися обстоятельствами. Потом я вспомнил печальную судьбу, постигшую мои драгоценные записки, и тупая боль сжала мне сердце. Погрузившись в молчание, я краем уха прислушивался к голосам матери и дочери.
— Эта несчастная девочка обладает не большей способностью предвидеть будущее, чем кто-либо другой, — непререкаемым тоном заявила Мэри-Бет, опустившись рядом со мной на кушетку. — Карлотта отправилась туда лишь потому, что ей хотелось получить подтверждение собственных опасений. Ты же знаешь, она твердо убеждена в том, что над нами тяготеет проклятие и потому семья обречена на гибель. Ее ведь хлебом не корми — дай только порассуждать на эту тему.
— Она способна предсказывать будущее с большой долей вероятности. Как и все мы, — с преувеличенно тяжелым вздохом заявила Стелла. — Ее предчувствия часто оправдываются.
— Вы можете наконец внятно рассказать мне, что произошло? — не выдержал я.
— Карлотта поднялась на чердак, чтобы поговорить с Эвелин. Точнее говоря, она ходила туда несколько раз. Играла с девочкой, всячески пыталась что-нибудь из нее вытянуть. А Эвелин всю жизнь молчит как рыба. По крайней мере, за последние годы она не произнесла и нескольких слов. Наконец Карлотте удалось ее разговорить, и девочка изрекла ужасные пророчества.
— Какие именно? — настаивал я.
— Ну, она сказала, что все мы исчезнем с лица земли, — беззаботно сообщила Стелла. — Вся наша семья. Сказала, что нас уничтожит тот, кто помог нам достичь расцвета и могущества. Тот, кто долгое время был нашим защитником.
Я поднял голову. Взгляд мой встретился с непроницаемым взглядом Мэри-Бет.
— Джулиен, это всего лишь детская болтовня, которой не стоит придавать значение, — поспешно пробормотала она.
— Да? И из-за этой детской болтовни ты сожгла все мои книги? Тетради, которым я доверил знания, собранные на протяжении многих лет.
— Джулиен, ты напрасно принимаешь все это близко к сердцу. Ты слишком стар, и у тебя разыгралось воображение. Маленькая глупая девочка наговорила невесть что. Может, просто хотела угодить Карлотте. Думала, та ей что-нибудь за это подарит. А может, Карлотта ей надоела и она решила хорошенько ее испугать и отделаться от ее общества. Подумай сам, это ведь слабоумное дитя, которое и говорить толком не умеет. Целыми днями она сидит у окна, глазеет на улицу, что-то напевает или бормочет себе под нос. Она не способна завязать шнурки на собственных ботинках, не то, что предсказывать будущее.
— А этот негодяй Тобиас держит ее взаперти, — добавила Стелла.
— Ладно, с меня хватит, — оборвал я. — Я слышал вполне достаточно. Прикажите, чтобы мою машину подали к парадной двери.
— Тебе сейчас нельзя садиться за руль, — решительно возразила Мэри-Бет. — Не забывай, ты серьезно болен. Или ты хочешь умереть на ступеньках дома Тобиаса? По-моему, столь почтенному старику больше пристало испустить дух в своей постели, в окружении любящих родственников.
— Да будет тебе известно, милая доченька, я вовсе не собираюсь умирать, — со сдержанным сарказмом сообщил я. — И если ты не соизволишь распорядиться насчет машины, я отправлюсь на Амелия-стрит пешком. Где, хотел бы я знать, пропадает Ричард? Ричард, будь добр, приготовь мне костюм и все прочее. Я переоденусь в библиотеке. По лестнице мне не подняться. Ричард, поспеши, прошу тебя!
— Они там от страха с ума сойдут, когда тебя увидят! — воскликнула Стелла. — Решат, будто ты явился, чтобы всех их убить.
— С какой стати мне их убивать? — пожал я плечами.
— Но ведь у них теперь есть ведьма, которая обладает большей силой, чем мы с мамой. Дядя Джулиен, подумай о нашем наследии. Ты ведь вечно твердишь мне, что об этом надо думать в первую очередь. Разве эта девочка не может теперь потребовать все?
— Разумеется, нет, — отрезаля. — По крайней мере, пока у Мэри-Бет есть дочь. Будем надеяться, что ты, Стелла, в свое время тоже произведешь на свет дитя женского пола, наделенное ведьмовскими способностями. Так что у нее нет никаких прав.
— Да? А мне казалось, существуют какие-то условия, связанные с ведьмовскими способностями и колдовской силой… Я сама точно не знаю. В общем, поэтому они ее и прячут. Боятся, что мы ее убьем.
Тут явился Ричард с моей одеждой. Я поспешно облачился в костюм, строго при этом следя, чтобы все детали туалета подходили для официального визита. Затем я попросил Ричарда принести дорожный плащ — автомобиль у меня был открытый, а дороги в это время года покрывала пыль, — а также перчатки и темные очки.
— Тебе совершенно незачем туда ехать, — вновь попыталась удержать меня Мэри-Бет. — Стелла права: ты перепугаешь их до смерти. И бедную девочку тоже.
— Если она и вправду приходится мне внучкой, я должен ее забрать.
С этими словами я устремился к дверям. Чувствовал я себя неплохо, если не считать одного незначительного неудобства: левая нога плохо мне подчинялась. Она отказывалась должным образом сгибаться при ходьбе, и приходилось слегка ее приволакивать. Но, к счастью, Мэри-Бет и Стелла этого не заметили. Я понял, что это один из первых признаков приближающейся смерти. Но тут же отогнал эту мысль прочь, сказав себе, что с таким незначительным недугом смогу прожить еще не один десяток лет.
Я спустился с крыльца, и мальчики помогли мне сесть в машину. Стелла тут же вскарабкалась ко мне на колени, едва меня не задушив и пребольно придавив атрибуты моего мужского достоинства. Тут к машине подошла Карлотта, до сих пор стоявшая в отдалении, в тени дубов.
— Ты поможешь ей? — спросила она, устремив на меня суровый и презрительный взгляд.
— Разумеется, помогу, — заверил я. — Заберу ее из того дома, где с ней так плохо обращались. Все, что случилось, просто ужасно. Почему ты не рассказала мне раньше?
— Я не знала, стоит ли, — проронила Карлотта, и лицо ее, и без того хмурое, стало еще более мрачным. — То, что она видит в будущем, слишком страшно.
— Быть может, она ошибается. Поехали, Ричард. Машина рванула с места и с бешеной скоростью помчалась по Сент-Чарльз-авеню. Из-под колес столбом летели пыль и мелкие камешки. Наконец Ричард — по своему обыкновению резко и неожиданно — затормозил на углу Сент-Чарльз и Амелия-стрит.
— Мне необходимо своими глазами увидеть эту чердачную затворницу, — пробормотал я себе под нос. Внутри у меня по-прежнему все клокотало от ярости. — А потом я разберусь с этим мерзавцем Корт ланд ом. Пусть только покажется мне на глаза, я ему голову оторву.
Стелла помогла мне выбраться из машины. От возбуждения она буквально прыгала на месте. То была ее постоянная привычка, которая в зависимости от моего собственного настроения казалась мне то очаровательной, то несносной.
— Посмотри, Джулиен, милый, — воскликнула она. — Вон туда! Она в окне чердака.
Вне всякого сомнения, Майкл, вы не раз видели этот дом. Он стоит по сей день, столь же незыблемый, как и сама Первая улица.
Разумеется, мне тоже случалось проезжать мимо, хотя, как я уже упоминал, ни разу нога моя не переступала порога вражеской обители. Я не знал даже, сколько именно Мэйфейров живет под этой крышей. С моей точки зрения, этот особняк в итальянском стиле отличался излишней помпезностью и, я бы сказал, надменностью, хотя, бесспорно, был красив. Подобно моему собственному дому, он был построен из дерева, отделанного под камень. Фасад его украшали колонны, внизу дорические, наверху коринфские, парадная дверь располагалась в углублении, а в стороны расходились два восьмиугольных крыла с закругленными итальянскими окнами. При всей свой тяжеловесности и некоторой неуклюжести, здание, должен признать, отличалось своеобразным изяществом. В целом дом был недурен, хотя, конечно, не шел ни в какое сравнение с моим.
Услышав слова Стеллы, я немедленно поднял взгляд к чердачному окну.
Несмотря на то, что стекла в нем были двойными, мне показалось, я слышу биение сердца девочки, устремившей на меня пристальный взгляд. Я различил лишь бледное личико и копну спутанных волос. А потом в стекло ударило солнце, и видение исчезло.
— Это она, она. Наша бедняжка Рапунцель! — воскликнула Стелла и, хотя девочка отошла от окна, принялась приветственно размахивать руками: — Эви, дорогая, мы пришли тебя спасти. Твоему заточению конец!
Тут на крыльцо выскочили взбешенный Тобиас и его сын Оливер, младший брат Уолкера, совершенный тупица, если только в этом мире существует совершенство. С первого взгляда трудно было определить, кто из этой парочки придурков отец, а кто сын. Оба пребывали в одинаково глубоком маразме.
— Почему вы держите ребенка на чердаке? — спросил я, не тратя времени на приветствия. — Отвечайте, действительно ли девочка является дочерью Кортланда? Или это очередная наглая ложь, которую вы измыслили, дабы нарушить покой моей семьи?
— Ты презренный негодяй! — возопил Тобиас. При этом он гордо выступил вперед, но потерял равновесие и едва не свалился с крыльца. — Как ты посмел приблизиться к моим дверям! Убирайся прочь, ты, отродье сатаны. Да, твой ублюдок Кортланд воспользовался неопытностью Барбары Энн. Моя несчастная дочь умерла во цвете лет. И виновник ее смерти не кто иной, как Кортланд. А это дитя — ведьма, самая настоящая ведьма, да такая, какой еще не было среди Мэйфейров. И пока я жив, я сделаю все, что возможно, чтобы она не производила на свет новых ведьм!
Я услышал более чем достаточно. Решив прервать затянувшийся монолог Тобиаса, я двинулся вверх по ступенькам. Оба старых идиота, отец и сын, бросились мне наперерез.
Я остановился и произнес, громко и отчетливо:
— Приди, мой Лэшер. Очисти мне путь.
Тобиас и его отпрыск в ужасе подались назад. Стелла бросила на меня изумленный взгляд. Но ветер прилетел незамедлительно. Именно так случалось всегда, когда дух был мне особенно нужен, когда уязвленная моя гордость требовала его помощи, а усталая душа почти не надеялась на отклик. Стремительный порыв, прошумев в кронах деревьев, мощным рывком распахнул передо мной дверь дома.
— Спасибо, дух, — прошептал я. — Ты помог мне сохранить достоинство.
«Я люблю тебя, Джулиен, — произнес безмолвный голос в моем сознании. — Но я хочу, чтобы ты покинул этот дом и оставил в покое всех, кто здесь живет».
— Этого я сделать не могу, — возразил я.
Переступив порог дома, я оказался в длинном коридоре, темном и прохладном, по обеим сторонам которого располагалось множество дверей. Стелла не отставала от меня ни на шаг, я слышал, как скрипят половицы под ее ногами. Оба старых болвана, отец и сын, истошно вопили — по всей видимости, рассчитывая поднять переполох среди прочих обитателей дома. Из всех дверей начали выглядывать бесчисленные Мэйфейры. Все они визжали и испуганно квохтали — ну не дом, а настоящий птичий двор. Ветер меж тем шумел в кронах дубов. Тревожный шелест листьев проникал даже в коридор.
Кое-кого из домочадцев Тобиаса мне доводилось встречать в Ривербенде, да и остальных я тоже так или иначе знал. Когда все они столпились в дверях, Тобиас вновь попытался остановить меня.
— Прочь с дороги, — бросил я, подходя к старой дубовой лестнице. То была массивная лестница с широкими ступеньками. Площадки между этажами украшали помутневшие от времени витражи, которые заставили меня на несколько мгновений остановиться. Стоило мне увидеть, как свет проникает сквозь желтое и красное стекло, я вспомнил о соборе, и он, как когда-то прежде, отчетливо предстал перед моим внутренним взором. Ни разу за все годы, прошедшие после поездки в Шотландию, меня не посещали столь яркие «воспоминания».
Я чувствовал, что дух здесь, рядом со мной. Изрядно запыхавшись, я добрался наконец до верхней площадки.
— Где вход на чердак?
— Здесь, здесь, — закричала Стелла и, схватив меня за руку, потащила в небольшой коридор. Там я увидел узкую лестницу, ведущую к чердачной двери.
— Эвелин, спустись к нам, дитя мое! — позваля. — Прошу тебя, Эвелин. Я слишком стар, чтобы подниматься по такой узкой крутой лестнице. Выйди к нам, девочка. Не бойся меня. Я твой дедушка. И я пришел, чтобы забрать тебя отсюда.
В доме воцарилась гулкая тишина, которую не нарушал ни один звук. Все домочадцы столпились на лестничной площадке. Я видел их бледные лица, разинутые рты, выпученные от страха пустые глаза.
— Она и не подумает спуститься! — воскликнула одна из женщин. — Она никогда не делает того, что ей говорят.
— Да она и не слышит! — добавил еще кто-то.
— И не разговаривает.
— Посмотри, Джулиен, дверь заперта с наружной стороны, — заметила Стелла. — И в замке торчит ключ.
— Ну погодите, злобные старые идиоты! — пробормотал я. Закрыв глаза, я сосредоточился, намереваясь открыть дверь волевым усилием. Будет ли попытка успешной, я не знал — в подобных обстоятельствах нельзя быть уверенным. Я чувствовал, что Лэшер, стоявший поблизости, пребывает в растерянности и смущении. Он терпеть не мог и этот дом, и его обитателей.
«Конечно. А разве может быть иначе? — тут же подтвердил голос в моем сознании. — Ведь все эти люди — не мои, хотя и носят имя Мэйфейр».
Но прежде, чем я успел ответить Лэшеру или приказать двери открыться, она распахнулась сама. Ключ вылетел из замка, подчиняясь чужой, не моей силе. Солнечный свет, ворвавшись в открытую дверь, залил пыльную лестницу.
Я знал, что моя сила тут ни при чем, и Лэшер знал это тоже. Он прижимался ко мне, словно охваченный страхом.
«Успокойся, дух, успокойся, — мысленно произнес я. — Когда ты напуган, ты слишком опасен. Возьми себя в руки. Все хорошо. Девочка сама открыла дверь. Тебе не о чем беспокоиться».
Однако он дал мне понять, в чем состоит истинная причина его испуга. Именно девочка внушала ему страх. Я заверил его, что она не представляет для нас ни малейшей угрозы, и вновь попросил успокоиться.