Лэшер Райс Энн

Глава 36

ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА ЛЭШЕРА

Долина находилась на осадном положении. Главный въезд в нее был перекрыт. Мы воспользовались секретной горной тропой, которая, как мне показалось, за истекшие два десятилетия стала еще более узкой и опасной. Порой мне представлялось, что двигаться на ощупь, продираясь сквозь непроходимые заросли кустарника и ежеминутно рискуя сорваться вниз, — это неоправданный риск и мы поступим разумнее, повернув назад.

Но тропа сделала неожиданный поворот — и долина, покрытая рождественским снежным покрывалом, сверкающим в лучах зимнего солнца, открылась перед нами во всем своем великолепии.

Тысячи правоверных католиков нашли здесь укрытие. Сюда они бежали, спасаясь от религиозных войн, бушующих в соседних городах. Разумеется, по сравнению с Римом или Парижем долину по-прежнему можно было счесть малолюдной. Но для столь уединенного, затерянного в горах места население ее стало весьма значительным. У городских стен и напротив собора были сооружены бараки для беженцев, долину покрыли наспех построенные хижины. Главный проход, как я уже сказал, был забаррикадирован. Струи дыма, испускаемые бесчисленными кострами, устремлялись в прозрачное небо. Тут и там виднелись разноцветные палатки, какие обычно ставят для военачальников знатного происхождения.

Солнце, клонясь к закату, бросало алые отблески на тонущие в облаках вершины гор. В соборе уже зажгли огни. Воздух, хотя и морозный, не обжигал и не щипал кожу. Высокие стрельчатые окна собора, сиявшие в сгущавшихся сумерках, неодолимо притягивали взор. Воды озера переливались, ловя последние солнечные блики. Мы видели, как вооруженные горцы ходят дозором вдоль берегов.

— Прежде всего я должен помолиться, — сказал я брату. — Заедем в собор.

— Нет, — возразил он. — Мы должны не откладывая прибыть в замок. Эшлер, то, что нас до сих пор не схватили и не отправили на костер, настоящее чудо. Но сегодня сочельник. Именно в эту ночь враги католической веры грозились ворваться в долину. И среди жителей Доннелейта есть отступники, отравленные ядом протестантства. Есть такие, кто полагает, будто Кальвин и Нокс являются пророками истины. Особенно много таких среди стариков, подверженных суевериям. Так что между защитниками долины в любую минуту может вспыхнуть междоусобица.

— Хорошо, будь по-твоему, — кивнул я головой. — Поехали в замок.

Однако мне мучительно хотелось войти в собор, предаться воспоминаниями о том далеком Рождестве, когда я впервые увидел ясли и лежавшего в них Младенца Христа, увидел топтавшихся вокруг настоящих животных, ощутил упоительный запах сена и навоза. Ах, какое чудное время — Рождественский сочельник. В этот час ясли еще пусты. Младенец Христос появится в них позже. Если бы я оказался этим вечером в соборе, я мог бы собственноручно опустить Младенца Христа в ясли. И, несмотря на растерянность и смуту, царившие в моей душе, несмотря на холод и непроглядную тьму, я внезапно ощутил, что вернулся домой.

Замок оставался в точности таким, каким он сохранился в моих воспоминаниях. Он по-прежнему представлял собой угрюмую и равнодушную груду камней. Своим уродством он весьма напоминал многие крепости, возведенные семейством Медичи, а также те, что мне довелось увидеть, проезжая через раздираемую войнами Европу. Как только взору моему открылась эта холодная каменная громада, сердце сжалось от тревожных предчувствий. Въехав на подъемный мостик, я придержал коня и оглянулся назад, на темную долину и город, такой маленький и бедный по сравнению с моим любимым Ассизи. Все вокруг внезапно показалось мне диким, чужим и пугающим. Что я буду делать среди этих грубых светлокожих людей с их хриплыми голосами и всколоченными волосами? Разве мы с ними сумеем когда-нибудь понять друг друга?

Сам не знаю, что я испытывал в те минуты — приступ трусости или тоски по утраченному счастью. Я страстно желал оказаться во Флоренции, в часовне Санта-Мария дель Фьори, где сейчас служили торжественную мессу, насладиться ангельским пением хора. Или вернуться в Ассизи, в свой родной монастырь, и вместе с братьями-монахами встречать паломников. За минувшие двадцать лет то было первое Рождество, которое я проводил не в родном городе святого Франциска!

В темноте смутные очертания города и собора выглядели еще более мрачными и зловещими. Казалось, лес вплотную подступил к городу и замку, словно намереваясь поглотить эти жалкие создания рук человеческих.

В какую-то секунду я заметил пару странных существ, низкорослых, как гномы. Судя по их уродливому, отталкивающему виду, то были вовсе не дети. С редким проворством они выскользнули из внутреннего двора замка, пересекли мост и скрылись в темноте.

Но это случилось так быстро, что я никак не мог поручиться, что видел их наяву.

Я в последний раз обернулся. Несмотря ни на что, красота собора вновь захватила меня. Исполненный готического величия, он был даже более прекрасен, чем церкви во Флоренции. Стрельчатые его арки, казалось, бросали вызов небесам. Его высокие окна были окнами в иной мир.

Что бы ни случилось, необходимо сохранить это чудо из чудес, подумал я, и глаза мои наполнились слезами.

А потом я переступил порог замка, где мне предстояло узнать неприглядную правду.

В главном зале горел огонь, в очаге громко потрескивали поленья, и какие-то люди в темных костюмах с озабоченным видом сновали туда-сюда.

Отец мой, нынешний лаэрд, восседал в кресле с высокой резной спинкой. Завидев нас, он поднялся нам навстречу.

— Уходите прочь! — приказал он всем остальным.

Я узнал его с первого взгляда. Облик этого крепко сложенного, широкоплечего человека по-прежнему дышал могуществом. Он очень походил на своего собственного отца, хотя был вовсе не так стар, как прежний глава клана во время нашей единственной памятной встречи. В волосах отца кое-где мелькали серебристые нити, но длинные пряди все еще были густы и сохраняли насыщенный каштановый оттенок. Глубоко посаженные глаза отца сияли радостью и любовью.

— Эшлер! — произнес он. — Слава Богу, ты вернулся домой. Отец устремился ко мне и заключил в объятия. Я вспомнил, как

увидел его впервые, осознал, что отец — единственный человек на свете, который знает об мне все и при этом взирает на меня с неизменной любовью. Сердце мое едва не выпрыгивало из груди.

— Садись к огню и выслушай меня, — сказал отец.

Он поведал мне о том, что Елизавета, нечестивое отродье Анны Болейн, правит теперь Англией, однако главную угрозу для нас представляет вовсе не королева. Джон Нокс, неистовый пресвитерианин, вернулся из ссылки и теперь разжигает религиозную войну, пламя которой вот-вот охватит всю страну.

— Воистину, эти люди лишились разума! — горестно возгласил мой отец. — Они хотят уничтожить статуи Пресвятой Девы, хотят сжечь церковные книги. Без всяких оснований они упрекают добрых католиков в идолопоклонничестве, тогда как сами они — гнусные еретики. Слава Богу, наш Эшлер снова с нами и поведет нас к спасению.

Услышав эти слова, я невольно вздрогнул.

— Ты прав, отец, — произнес я. — Упреки наших врагов не имеют под собой оснований. Мы далеки от греха идолопоклонничества. И я отнюдь не являюсь идолом. Я всего лишь священник, смиренный служитель Господа. Какую помощь я могу оказать в суровую годину войны? За годы, проведенные в Италии, я немало слышал о жестокости еретиков. И я могу лишь молиться, чтобы Господь наставил их на путь истинный, а нам даровал победу. Но возможности мои не столь уж велики.

— Не столь уж велики! Да ты — наше главное упование! Нам, правоверным католикам, сейчас более всего необходим предводитель, который поможет выдержать все грядущие испытания. В любое время протестантские войска могут набраться храбрости и, пользуясь своим численным превосходством, устремиться на штурм главного въезда в долину. Еретики уже имели наглость заявить, что, если мы осмелимся отслужить в соборе Рождественскую мессу, они снесут город с лица земли. Но мы способны выдержать длительную осаду. У нас достаточно припасов, зерна и баранов. Если мы продержимся все двенадцать дней Рождества, враги, без сомнения, поймут, что нам помогает сам Господь, и уйдут прочь. Сегодня ночью ты возглавишь крестный ход, Эшлер, — продолжал отец. — Ты будешь запевать праздничные гимны, ты опустишь Младенца Христа в ясли, рядом с Девой Марией и святым Иосифом. Ты приведешь в стойло животных, которые поклонятся Христу, явившемуся, дабы спасти этот мир. Будь нашим духовным пастырем, Эшлер, и делай все, что полагается делать доброму пастырю. Моли за нас Господа, призывай милосердие Господне, и да будет твоя молитва услышана!

Разумеется, я знал, что идею, во власти которой пребывал мой отец, протестанты считают устарелой и безосновательной. Согласно этой идее мы, избранные, возведенные в духовный сан, обладаем некоей чудесной способностью вступать в прямое общение с Господом, способностью, которой лишены обычные люди.

— Отец, обещаю, я выполню свой долг духовного наставника и священнослужителя, — сказал я. — Но что, если мы не сумеем выдержать осаду в течение двенадцати рождественских дней? Что, если и после Рождества наши враги не отступят? Рано или поздно наши запасы подойдут к концу, силы наши иссякнут. Что тогда помешает протестантам ворваться в долину?

— Рождество — это время, которое еретики особенно ненавидят, Эшлер, — пояснил отец. — Ведь именно этот праздник римско-католическая церковь отмечает с особой торжественностью. В рождественские дни католические священники надевают роскошное облачение, в храмах курится ладан и горит множество свечей. В рождественские дни служат Великую мессу. Но в Шотландии очень живучи старые предрассудки и суеверия, Эшлер. В языческую пору Рождество считалось порой ведьм, порой, когда не знающие покоя души мертвых бродят по миру и творят зло. Не случайно ближайшая к нашей долине гавань называется Гаванью ведьм. В крови у нас, представителей клана Доннелейт, есть немалая примесь ведьминской крови. Недаром многие из нас наделены колдовским даром. Говорят, что наша долина — пристанище маленького народа, злобных нечестивых тварей, которые держат в плену души умерших. Папизм и черная магия — вот два главных обвинения, которые бросают нам протестанты. Для них эти два понятия неразделимы. Сами же они готовы отдать жизнь, лишь бы ниспровергнуть каноны и установления истинной церкви, доказать, что вино и хлеб не могут превращаться в Тело и Кровь Христову! В своем ослеплении они твердят, что молиться Пресвятой Деве — великий грех.

— Да, я все понял, — кивнул я, и сердце мое болезненно сжалось. Оказывается, маленькие существа держат в плену души умерших. Прежде я не знал этого.

— Наших святых еретики осмеливаются назвать идолами! А нас самих считают служителями дьявола, — продолжал отец. — Но лишь Христос, которому мы поклоняемся в наших храмах, — истинный и живой Христос.

— И мой долг — придать защитникам праведной веры душевной крепости и отваги, — пробормотал я. — Однако это вовсе не означает, что я сам должен устремиться на врагов с мечом и пролить их кровь.

— Нет, — покачал головой отец. — Но пусть голос твой, подобно грому небесному, прозвучит в защиту Сына Божьего. Иного мы от тебя не ждем. Силой своих пламенных речей ты поможешь сплотиться нашим приверженцам и заставишь замолчать наших противников! Ибо наши тайные недруги находятся среди нас. Да, и в нашей долине есть сторонники пуритан, которые надеются, что Истинная Церковь доживает последние дни. Есть и такие, кому повсюду мерещатся ведьмы и прочая нечисть. Они мечтают разделаться с черной магией, побросав в костры чуть не половину жителей долины. Положи конец подобным раздорам. Именем святого Эшлера объедини верных католиков! Отслужи в соборе торжественную мессу.

— Отец, насколько я понимаю, вы уже сказали людям, что я святой, сошедший к ним прямо с церковного витража, — предположил я.

— Но это чистая правда! — с жаром воскликнул отец. — Клянусь Богом, ты настоящий святой. И ты сам это знаешь. Ты — Эшлер, вновь явившийся в этот мир. Ты — Эшлер, с самого рождения наделенный тайным знанием. У кого могут быть в этом сомнения? В течение двадцати трех лет ты находился среди францисканских монахов и вел праведную жизнь, чуждую даже намеку на грехи и пороки. Кто же ты, как не святой? Как и положено святому, ты исполнен кротости и смирения. Но сейчас настало время отбросить кротость. Сейчас тебе необходимы мужество и отвага. В этой долине достаточно малодушных священников, которые дрожат от страха у себя в ризницах. Собственное трусливое воображение рисует им жуткие картины. Наверняка они уже видят, как протестанты кидают их в огонь вместо рождественских поленьев.

Стоило отцу произнести эти слова, как воспоминания о далеком Рождестве нахлынули на меня. Я вспомнил, как мой дед, глава клана, отдал приказ умертвить меня. Вспомнил исполинское рождественское полено, горевшее в очаге. Любопытно, принесли ли уже из леса подходящее дерево? Зажгут ли его сегодня после Великой мессы, когда по всему христианскому миру загораются огни в честь родившегося Младенца Христа?

Но тут неожиданное обстоятельство прервало ход моих мыслей. Сильный и густой запах внезапно ударил мне в ноздри. То был необычайно приятный аромат, подобного которому я никогда не ощущал. Сколько я ни принюхивался, я не мог определить происхождение этого запаха.

— Ты — святой Эшлер! — вновь провозгласил отец, по всей видимости недовольный моим затянувшимся молчанием.

— Отец, я не уверен в этом, — попытался возразить я.

— Да, ты уверен совсем в другом, — раздался незнакомый голос за моей спиной.

То был женский голос, звонкий и мелодичный. Обернувшись, я увидел молодую женщину примерно моих лет — или немного моложе. Я сразу заметил, что она отличалась редкостной красотой. Шелковистые рыжие локоны рассыпались по спине, спускаясь до самого подола богато расшитого платья. Именно от нее исходило поразившее меня благоухание. Это благоухание, казалось, проникло мне в кровь, зажгло во мне пламя.

Красота незнакомки поразила меня. Никогда я не видел столь прекрасных волос, густых и волнистых. Глаза ее, сияющие, глубоко посаженные, напоминали глаза моего отца. Сам я унаследовал карие глаза от матери. Я вспомнил слова голландца о женщине, подобной мне самому. Однако к этой гордой красавице они не имели отношения. Вне всякого сомнения, она принадлежала к человеческому роду. Я заметил, что она куда более походит на моего отца, чем я сам. Будь она такой же, как я, я понял бы это с первого взгляда. Для меня это не составило бы тайны.

Молодая женщина приблизилась ко мне. Дивный запах, который она распространяла вокруг себя, возбуждал и тревожил. Казалось, все ощущения мои обострились. Одновременно я томился от голода, жажды и неутоленного вожделения.

— Брат, ты вовсе не святой Эшлер, — произнесла она. — Ты — Талтос! Живое воплощение страшного проклятия, которое с давних пор тяготеет над этой долиной, проклятия, что отравило нашу кровь.

— Придержи свой поганый язык! — вне себя от ярости, взревел отец. — Иначе я сам заставлю тебя замолчать! Я своими руками прикончу тебя и всех твоих жалких приспешников!

— О, я вижу, отец, вы и в самом деле добрый католик! — насмешливо протянула красавица, высоко вздернув точеный подбородок. Чистый звук ее голоса был подобен звону серебряного колокольчика. — Как там говорят в Италии, Эшлер? «Если отец твой еретик, сам собери хворост, чтобы сжечь его»? Там ведь есть такая поговорка?

— Нет, сестра, — потупившись, пробормотал я. — Но прошу тебя, не будь ко мне несправедлива. Не отталкивай меня с первых минут.

— Я несправедлива к тебе? Вот уж не думаю! Скорее, я отдаю тебе должное. Скажи лучше, ты в самом деле наделен от рождения тайными знаниями? Или это тоже ложь? Правда, что твоя мать была королевой? И в наказание за то, что произвела тебя на свет, она окончила жизнь на плахе?

— Ты напрасно сотрясаешь воздух, Эмалет, — вновь возвысил голос отец. — Все твои поношения — пустой звук для нас.

— Говори только за себя, отец. По-моему, братец вовсе не прочь на меня посмотреть и меня послушать.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, сестра, — потупившись, пробормотал я. — Смысл твоих ересей мне не ясен. Да, мать моя в самом деле была королевой. Но имя ее мне неизвестно.

Сказав это, я невольно содрогнулся, ибо давно уже догадался, кем была моя мать. С моей стороны было до крайности неразумно притворяться, будто я по-прежнему пребываю в неведении. Разумеется, Эмалет моментально разгадала мой обман. Вне всякого сомнения, она обладала редким умом и проницательностью. Ей не составило труда понять, что скрывается за моим невинным выражением лица и кроткими манерами монаха-францисканца.

Словно сквозь пелену тумана, я увидел искаженное отвращением и ужасом лицо матери, ощутил прикосновение ее соска к собственным губам. В смятении я закрыл лицо руками. Зачем я вернулся? Что ожидает меня в этой суровой стране? Новые терзания и муки? Почему я не остался в Италии? О, жалкий идиот! Какие истины я рассчитывал услышать здесь?

— Если ты столь несведущ, брат, мне следует просветить твое неведение. Узнай, что имя твоей матери — Анна Болейн, — отчеканила Эмалет, моя прекрасная и беспощадная сестра. — Та самая беспутная королева, что за колдовство и за рождение чудовища была приговорена к смертной казни.

Я затряс головой, словно пытаясь прогнать прочь образ испуганной женщины, умолявшей избавить ее от чудовищного отродья.

— Анна Болейн… — прошептал я одними губами.

Мне вспомнились рассказы о людях, принявших по милости моей матери мученический конец, — то были картузианцы и священники, не давшие одобрения на незаконный брак короля и его любовницы.

Заметив, что я не в состоянии не только возражать, но даже вымолвить слово, сестра продолжала еще более решительно.

— Таким образом, Елизавета, нынешняя английская королева, — твоя единоутробная сестра, — сообщила Эмалет. — Она прекрасно знает, что в жилах ее течет ведьмовская кровь. Знает, что способна производить на свет чудовищ. Больше всего на свете она боится, что об этом узнают другие. Поэтому она дала обет безбрачия. Королева никогда не выйдет замуж, никогда не позволит мужчине даже прикоснуться к себе!

Отец попытался прервать ее, но стоило Эмалет сделать повелительный жест в его сторону, он замер на месте, словно изящный ее палец был грозным оружием.

— Не трать слов попусту, старик, — презрительно проронила она. — Мне все известно. Ты совокупился с Анной, узнав, что у нее есть ведьмина метка — шестой палец. И когда ведьмовская кровь и твое семя соединились, на свет появился Талтос.

— Все твои обвинения пусты и безосновательны, — обрел наконец дар речи отец. — Кто докажет, что я вступал в соитие с королевой? Кто докажет, что мать Эшлера действительно Анна Болейн? Свидетели тех событий давно сошли в могилу. Осталась в живых лишь Елизавета, которая была тогда маленькой девочкой. К тому же в ночь рождения Эшлера она находилась вдали от дворца. Узнай она только, что у нее родился брат, претендент на английский престол, его давным-давно не было бы в живых. Чудовище он или святой, Елизавета не преминула бы с ним расправиться!

Слова проникли в глубину моего сознания, как это делали музыка, красота, изумление и страх. Я все знал. Пелена, скрывавшая прошлое, пала. Внезапное озарение пронзило меня острой болью. Королеве Анне было предъявлено обвинение в том, что она посредством черной магии приворожила его королевское величество и произвела на свет чудовищного выродка. Генрих Восьмой, полный желания доказать, что вовсе не является отцом монстра, обвинил свою супругу в прелюбодеянии. Вместе с Анной на плаху были посланы пятеро ее предполагаемых любовников, молодых людей, известных своей распущенностью и сладострастием.

— Но ни один из казненных не являлся отцом злополучного отродья, — заявила Эмалет. — Тот, кто оплодотворил Анну, перед тобой. Я — его дочь, ведьма, ты — его сын, Талтос! И ведьмы, обитающие в долине, знают, кто ты таков. Знает об этом и маленький народ — ничтожные твари, что скрываются в лесных зарослях. Они надеются, что настанет день, когда я вступлю в соитие с мужчиной, обладающим особым семенем. И из моих чресл выйдет новый Талтос, как вышел он когда-то из чресл злополучной королевы Анны.

Эмалет придвинулась ко мне вплотную, неотрывно глядя мне прямо в глаза. Голос ее, неожиданно ставший жестким и грубым, набатом звучал у меня в голове. Я попытался закрыть уши руками, но сестра не позволила мне сделать этого.

— И настанет день, когда маленький народ получит вожделенного демона, лишенного души! — провозгласила она. — Получит, чтобы принести в жертву! Эти существа обрекут его на муки, которых не испытывал никто из живущих на земле. Я знаю, бедный мой Эшлер, ты ощутил запах, исходящий от меня, подобно тому как я ощутила твой особый запах. Да, я ведьма, а ты — воплощение зла. Мы безошибочно узнаем друг друга. Именно поэтому я, подобно королеве Елизавете, добровольно принесла обет безбрачия. Никогда мужчина не заронит в мое лоно семя, из которого способно произрасти чудовище. Но в этой долине достаточно других женщин — сама не знаю, являются ли они ведьмами, — способных почувствовать запах силы, аромат зла. С тех пор как ты вернулся сюда, запах этот витает в воздухе и ветер разносит его по окрестностям. Скоро маленький народ узнает, что Талтос снова среди нас.

Я сразу вспомнил о крошечных уродливых существах, которых мельком видел у ворот замка. В ту же минуту сестра моя вздрогнула, словно от испуга. Она тревожно озиралась по сторонам. С широкой лестницы, погруженной в темноту, донесся слабый смех, многократно повторенный эхом. Отец мой сделал шаг вперед.

— Эшлер, во имя Бога, заклинаю тебя, не придавай значения тому вздору, что наговорила здесь твоя одержимая злобой сестра. То, что сама она ведьма, — чистая правда. Она ненавидит тебя. Ты, Талтос, с рождения обладаешь тайными знаниями, и это служит для нее источником черной зависти. В сравнении с тобой она не более чем слабое и неразумное дитя. Подобно твоей матери, она всего лишь женщина, и никому не известно, действительно ли она способна произвести на свет чудовище. Эта тайна покрыта мраком. Что до маленького народа, тебе нечего его опасаться. Это самая обычная мелкая нечисть, которая издавна обитает в горах и долинах Ирландии и Шотландии. Они влачат жалкое существование, и ублажить их нетрудно. Порой, когда замок пустеет, они осмеливаются подходить к нему близко. Но тебе не стоит думать об этих жалких созданиях.

— Отец, прошу, откройте мне наконец, кто такой Талтос! — потребовал я. — Судя по тому, что я слышал, Талтос — вовсе не мелкая нечисть. Скажите, откуда он взялся и каково его предназначение?

Отец склонил голову и сделал мне знак слушать.

— В давние времена шотландские горцы сумели защитить эту долину от римлян, — начал он. — Они стояли насмерть у своих укреплений. Потом жители гор отразили натиск датчан, норвежцев и англичан.

— Да, — перебила его сестра, — но как-то раз им пришлось защищать свою землю от Талтоса. Это случилось, когда они оставили остров и устремились в эту долину, дабы найти убежище от римских войск.

Отец презрительно повернулся к Эмалет спиной и обнял меня за плечи. Теперь я не видел лица сестры.

— А ныне настали времена, когда мы вынуждены защищать Доннелейт от своих собратьев-шотландцев, — с горечью произнес он. — Защищать во имя нашей католической королевы, нашей повелительницы. Мария Стюарт, королева Шотландская — единственная наша надежда и упование. Не придавай значения всем этим историям о колдовстве и черной магии. У тебя есть высокая цель, которую ты непременно исполнишь. Ты возведешь Марию, королеву Шотландскую, на английский престол! Ты изничтожишь Джона Нокса и всех его поганых прихвостней. Никогда Шотландия не окажется вновь под пятой Англии! Никогда пуритане не будут насаждать свои порядки на нашей земле!

— Как видишь, брат, отец не желает отвечать на вопрос, который тебя так занимает, — насмешливо воскликнула Эмалет. — Все дело в том, что у него нет ответа.

— А ты, сестра, — обратился я к ней. — Что ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы ты покинул долину, — незамедлительно откликнулась Эмалет. — Беги отсюда, прежде чем маленький народ и здешние ведьмы узнают о тебе. Только так ты можешь спасти свою жизнь, да и наши тоже. Если ты останешься здесь, протестанты неминуемо обрушат на долину всю свою мощь. Ведь ты живое подтверждение всех обвинений, которые они нам бросают! Ты — ведьмино отродье, своим рождением поправшее законы естества. И при этом ты католический священник, возведенный в духовный сан. Если справлять праздничную церковную службу будет доверено тебе, протестанты, как говорится, поймают нас с поличным. Возможно, простых людей ты сумеешь ввести в заблуждение. Но в сражении за веру ты обречен на поражение. Над тобой тяготеет проклятие.

— Но почему, почему? — в отчаянии возопил я. — На каком основании ты утверждаешь, что я обречен на поражение?

— У нее нет для этого ни малейших оснований, — вступил в разговор отец. — Даже легенды, которые издавна передаются в этих краях из уст в уста, утверждают обратное. Согласно этим легендам, святой Эшлер всегда побеждает. Святой Эшлер и Талтос — это одно и то же. Святой Эшлер возвел наш собор во имя Господне! На том самом месте, где была сожжена его супруга, языческая королева, не пожелавшая отказаться от старой веры, из-под земли забил источник. В водах этого источника святой Эшлер крестил жителей долины. А прочих Талтосов святой Эшлер умертвил. Он умертвил их всех, дабы люди, созданные по образу и подобию Христа, правили миром. Так что церковь Христова построена на Талтосе. Если Талтос — порождение колдовства, значит, такова же и Христова церковь. Ибо они едины и неразделимы.

— Да, он убил всех Талтосов, в этом ты прав, — подхватила Эмалет. — Во имя одного Бога он умертвил остальных. Он возглавил бойню, дабы сохранить собственную жизнь. Его верными пособниками были страх, ненависть и отвращение. Ради своего спасения он уничтожил весь свой клан. Даже свою жену он принес в жертву. Таков он, ваш великий святой. Ублюдок, который дурачит доверчивых простаков, обрекает на смерть своих родичей, а сам ухитряется выйти сухим из воды да еще и стяжать славу!

— Ради Христа, не слушай ее, дитя мое, — взмолился отец, обращаясь ко мне. — Что бы она ни говорила, ты — чудо, посланное нам Богом. Чудо, которое случается раз за много столетий.

Сестра устремила на меня взгляд, полный ярости; отец схватил ее за плечи, пытаясь оттащить прочь.

Теперь, когда отец и дочь стояли рядом, глядя на меня, я с особой ясностью видел, что оба они — люди, причем чрезвычайно друг на друга похожие.

— Погодите, — едва слышно произнес я, однако тихий мой голос прозвучал подобно громовому крику. — Теперь я все понял. При рождении Господь оставляет выбор каждому из нас. Само по себе слово Талтос ничего не значит. Как и всякий человек, я состою из плоти и крови. Я принял Святое крещение. Я возведен в духовный сан. У меня есть душа. Пусть своим появлением на свет я попрал законы природы и естества. Это не закрывает мне врата Царствия Небесного. Лишь греховные деяния способны лишить меня вечного блаженства. Только лютеране и кальвинисты верят в то, что путь каждого человека предначертан от рождения. На самом деле Господь всегда дает нам шанс.

— С этим никто не собирается спорить, брат, — изрекла Эмалет.

— Тогда позволь мне повести людей в бой за праведную веру, Эмалет! — воскликнул я. — Позволь мне совершить воистину благое деяние и доказать, что благословение Божье пребывает со мной. Я не могу быть воплощением зла, ибо я не желаю им быть! Если я причинил кому-то зло, я сделал это по ошибке и недомыслию. Я не сомневаюсь в том, что рассказанное тобой — правда и моя мать действительно Анна Болейн. Но если это так, возможно, отец прав. Возможно, мне и в самом деле предстоит осуществить высокую цель, о которой он говорил. Надеюсь, мой удел — разрушить колдовские чары, наложенные нечестивой матерью, свергнуть с престола Елизавету и возвести на него Марию Стюарт.

— А как же твои прирожденные знания? Ты родился, чтобы одурачить тех, кто намеревался держать тебя взаперти. Именно так всегда происходит с Талтосом. «Найдем Талтоса, сотворим Талто-са! — насмешливо пропелаЭмалет, словно передразнивая кого-то. — Вырастим Талтоса, дабы принести его в жертву богам! И пусть они пошлют нам благодатный дождь и богатый урожай!»

— Все эти старые сказки ныне не имеют никакого значения, — перебил ее отец. — Да, раньше Господа нашего Иисуса Христа в этих краях звали Повелителем Зелени. Ну и что с того? Христос — наш Бог, а Талтос — наш святой, а вовсе не жертва, которую мы готовы принести. Пусть пьяные деревенские жители до сих пор наряжаются в звериные шкуры и нацепляют на головы рога. В таком виде они отправляются в церковь, к яслям, где родился Спаситель, а не затевают бесовские игрища. Да, мы не отвергаем старых духов и при этом верим в Единого Господа, — с воодушевлением продолжал отец. — Мы пребываем в мире с природой, со всем сущим, потому что нам удалось превратить Талтоса в святого Эшлера! В течение многих столетий в нашей долине царили мир и процветание. Подумай об этих благословенных временах, дочь моя! Маленький народ боится нас. Он не смеет нам досаждать. По ночам мы оставляем для этих существ молоко, и они довольствуются тем, что им предназначено.

— Так было прежде, — вздохнула Эмалет. — Но теперь мирные времена близятся к концу. Оставь нашу долину, Эшлер, ибо твое присутствие льет воду на мельницу протестантов. Повторяю, вскоре все ведьмы, обитающие в долине, проведают о тебе. Они распознают твой особый запах. Возвращайся же скорее в Италию, где никто не знает, кто ты такой. Там ты сможешь жить так, как сам того пожелаешь.

— Я наделен душой, исполненной любви к Господу, сестра, — произнес я, стараясь, чтобы голос мой прозвучал как можно тверже и решительнее. — Не отказывай мне в своем доверии. Я способен сплотить защитников истинной веры. Способен спасти всех нас.

В ответ Эмалет лишь насмешливо покачала головой и повернулась ко мне спиной.

— А ты, на что ты способна, злобная ведьма? — дрожащим от ярости голосом процедил отец. — На что ты способна со всеми своими магическими заклинаниями, колдовскими книгами и мерзкими зельями? Все твои жалкие ухищрения остаются тщетными. Мир наш катится к своему концу, и ты не в силах ничего изменить. Послушай меня, Эшлер, возлюбленный сын мой. Наша долина — это лишь маленькая часть северной страны. Но мы выдержали немало испытаний и сможем устоять перед ними впредь. Пусть весь мир летит в преисподнюю. Здесь, в своей долине, мы будем вести праведную жизнь, работать и молиться. Спаси нас, сын мой. Заклинаю тебя, спаси нас. Знаю, что вера твоя в Господа незыблема. Попроси же его не оставить нас в годину бедствий. Верю, что он не отринет твои молитвы, ибо ты не отвечаешь за грехи родителей. Ты не таков, как другие люди, но твоей вины в том нет, и Отец Небесный знает это.

— Ни протестантам, ни католикам не в чем меня обвинить, — заявил я. — Если смутные догадки и витают в воздухе, они не найдут подтверждения. Скажи, сестра, ты сохранишь в тайне то, что тебе известно?

— Так или иначе, люди узнают обо всем!

Я резко повернулся и вышел из зала. В те минуты я ощущал себя исполнителем Господней воли, не смиренным и кротким францисканцем, но полным решимости миссионером. Я твердо знал, как мне следует поступить.

Я вышел во двор замка, пересек подвесной мостик и по заснеженной тропе направился к собору. Со всех сторон к соборной площади стекались люди с зажженными факелами в руках. Все они украдкой бросали на меня взгляды — подозрительные, удивленные, радостные. То и дело до меня доносился возбужденный шепот: «Эшлер! Смотрите! Это Эшлер!». В ответ я кивал и обеими руками делал широкие приветственные жесты.

И вновь краем глаза я заметил одно из этих крошечных отвратительных созданий. Весь в черном, с черным капюшоном на голове, уродец с поразительной скоростью промчался через поле мне навстречу, однако, не добежав, повернул и бросился в обратную сторону. Судя по всему, все прочие тоже его заметили. Возбужденно перешептываясь, они старались держаться поближе друг к другу, однако следовали за мной к собору.

Я увидел, что вдали, в заснеженных полях, несколько человек затеяли пляску. В свете факелов мне удалось разглядеть, что все они наряжены в звериные шкуры, а на головах красуются рога. В эти праздничные дни некоторые крестьяне веселились согласно древней языческой традиции. Несомненно, мне следовало устроить крестный ход и привести их к яслям Младенца Иисуса. Таков был мой долг священнослужителя.

К тому времени, как я подошел к городским воротам, за мной следовало множество людей. Когда возглавляемая мной толпа достигла дверей собора, я попросил людей подождать. Войдя в собор, я прямиком направился в ризницу. Два пожилых священника, оказавшихся там, встретили меня исполненными страха взглядами.

— Подайте мне торжественное облачение, — непререкаемым тоном распорядился я. — Я пришел, чтобы объединить всех верующих во Христа, живущих в долине. Но для того чтобы приступить к отправлению службы, мне нужны сутана и белый стихарь. Делайте как вам велено.

Не прекословя, они принялись помогать мне облачаться в богато расшитые одеяния. В ризницу вошли несколько молодых церковных служек. Они тоже нарядились в праздничные стихари.

— Идемте, святые отцы, — обратился я к испуганным священникам. — Смотрите, зеленые юнцы оказались куда смелее, чем вы, убеленные сединами старцы. Который сейчас час? Пора открывать крестный ход. Когда часы пробьют двенадцать, я начну служить мессу. Для католиков, протестантов и язычников. Я не в силах преодолеть раздоры, существующие между ними, не в силах привести их всех в Царствие Небесное. Все, что я могу, это призвать в этот храм Младенца Христа. В эту ночь он вновь родится в нашей долине. Вновь свершится великое чудо, которое происходит каждый год.

Я вышел из ризницы и, обращаясь к замершей в ожидании толпе, возвысил голос.

— Сделайте все приготовления, необходимые для Рождественского крестного хода, — провозгласил я. — Решите, кто из вас достоин быть святым Иосифом и кто Непорочной Девой Марией. Если в деревне есть новорожденное дитя, принесите его в храм — я опущу его в ясли, прежде чем взойти в алтарь и отслужить праздничную мессу. Сегодня ночью мы увидим Святое Семейство во плоти. Сегодня ночью святыми станут жители нашей долины. Но и те из вас, кто предпочитает наряды из звериных шкур, тоже примут участие в крестном ходе. Они поклонятся младенцу, лежащему в яслях, как некогда вол, агнец и осел поклонились новорожденному Христу. Поторопитесь же, моя верная паства. Времени осталось немного.

Лица собравшихся сияли восторгом и изумлением. Казалось, благодать Господня снизошла на толпу. Вдруг я заметил крошечную скрюченную старушонку, которая неотрывно смотрела на меня из-под толстого грубого платка. Я успел рассмотреть ее блестящие глаза и беззубую улыбку. Внезапно она исчезла, словно растворилась в толпе. В этом нет ничего удивительного, сказал я себе. Мало ли в деревне горбатых старух. Принадлежи эта женщина к маленькому народу, она не осмелилась бы войти в церковь. Ведь маленькие существа — слуги дьявола, и свет Христовой любви невыносим для них.

Я закрыл глаза, сложил руки так, чтобы они представляли собой подобие остроконечного церковного купола, и начал вполголоса напевать церковный гимн, старинный и прекрасный:

Множество голосов присоединились ко мне. Нежный звук флейты подхватил мелодию. Потом в хор вплелись приглушенные раскаты тамбуринов и барабанов.

Сверху, с башни, донесся колокольный перезвон. Но не тот, что призван изгонять дьявола, а мерный, настойчивый и неспешный, но при этом радостный и чистый благовест, зовущий в церковь верующих, живущих в горах, в долине и на побережье.

В толпе раздались испуганные восклицания:

— Протестанты услышат колокольный перезвон! Они ворвутся в город, уничтожат наш собор и перебьют всех нас!

Однако эти малодушные вопли были заглушены другими, более громкими, ликующими восклицаниями:

— Эшлер, святой Эшлер, отец Эшлер, ты снова с нами! Наш святой вернулся на родную землю!

— Пусть раздастся звон, изгоняющий дьявола! — приказал я. — Пусть все ведьмы и колдуны, эти пособники зла, оставят нашу долину! Пусть услышат этот звон протестанты и в страхе устремятся прочь.

Ответом мне были громкие одобрительные крики.

Тысячи голосов слились в единый хор, распевая праздничный гимн. Я удалился в ризницу, дабы надеть полное торжественное облачение, драгоценную ризу и сутану из зеленого атласа, сплошь расшитую золотом. Надо сказать, что маленький Доннелейт обладал церковными облачениями, которые по роскоши и красоте не уступали тем, что я видел в богатой благоденствующей Флоренции. Вскоре я выглядел так, как приличествует выглядеть служителю Бога в часы величайшего праздника. Остальные священники тоже надели праздничные одеяния. Юные служки принесли свечи, необходимые для крестного хода. Мне сообщили, что все новые верующие приходят к собору, и все они, даже те, кто ранее страшился делать это, несут зеленые рождественские ветви.

Тогда я обратился к Господу с молитвой:

— Отец наш Небесный, если этой ночью мне суждено умереть, вверяю душу мою в твои руки.

Близилась полночь, однако время для того, чтобы начинать крестный ход, еще не настало. Опустившись на колени в ризнице, я предавался молитве, просил Господа укрепить мой дух, просил святого Франциска придать мне мужества. Подняв голову, я увидел, что в дверях ризницы стоит моя сестра, одетая в длинный зеленый плащ с капюшоном. Тонкой белоснежной рукой она сделала мне знак выйти в соседнюю комнату.

То было довольно просторное помещение, обшитое темными деревянными панелями и уставленное громоздкой дубовой мебелью. Стены сплошь покрывали полки с книгами. По всей видимости, здесь, в тишине, священники порой устраивали собрания или предавались теологическим изысканиям. Никогда прежде я не бывал в этой комнате. Но среди книг на полках я увидел знакомые трактаты, написанные по-латыни. А когда я заметил статую святого Франциска, основателя нашего ордена, сердце мое исполнилось радости. Впрочем, ни одно изображение моего покровителя, будь оно выполнено из мрамора или из гипса, не могло сравниться с тем сияющим образом, что я постоянно носил в своей душе.

Ныне душа моя пребывала в мире и покое, и мне не хотелось нарушать это блаженное состояние, вступая в разговор с сестрой. В те минуты мною владело одно лишь желание — молиться. Однако аромат, распространяемый сестрой, тревожил и возбуждал меня.

Эмалет провела меня в дальний конец комнаты. На стенах горели свечи. Сквозь окна, покрытые морозными узорами, ничего нельзя было разглядеть, кроме беспрестанно падающего снега. Вдруг, к своему великому изумлению, я увидел голландца из Амстердама, сидевшего за массивным столом. Он сделал мне знак сесть рядом. Я впервые видел его без нелепой шляпы с высокой тульей. Взгляд его сверкающих глаз был неотрывно устремлен на меня.

Странный волнующий запах, исходивший от сестры, вновь разбудил во мне смутные, не ясные мне самому желания. Возможно, то было плотское вожделение, но я не желал признаваться в этом даже самому себе.

Стараясь не измять своего парадного облачения, я осторожно опустился на стул и сложил перед собой руки.

— Чего вы оба хотите от меня? — спросил я, глядя то на сестру, то на голландца. — Вы желаете присутствовать на службе? Желаете исповедоваться, дабы принять сегодня Святое причастие?

— Я вижу, ты вознамерился спасти здешних жителей, — усмехнулась сестра. — Подумай лучше о своем собственном спасении. Немедленно покинь долину.

— Ты полагаешь, что я оставлю всех этих добрых людей без духовного наставника? Как видно, ты лишилась рассудка.

— Послушай меня, Эшлер, — подал голос доселе молчавший человек из Амстердама. — Я вновь предлагаю тебе помощь и защиту. Если ты готов внять голосу разума, сегодня ночью мы с тобой тайно покинем долину. Пусть здешние малодушные священники сами служат мессу, если у них хватит на это мужества.

— Ты предлагаешь мне отправиться в нечестивую страну, где господствует протестантская ересь? Но чего ради?

Прежде чем голландец успел ответить, вновь заговорила сестра:

— Эшлер, в далекие дни, когда слагались легенды, в пору, когда ни римляне, ни пикты еще не ступали на эту землю, люди твоего племени жили на острове. Нагие и дикие, они мало чем отличались от лесных зверей. Да, они обладали сокровенными знаниями, но кроме знаний, полученных при рождении, за всю жизнь не приобретали никаких других!

Когда римляне пришли сюда, поначалу они пытались совокупляться с людьми твоего племени так, как делали это с представителями всех других народов. Они полагали, что сумеют вывести новую породу людей, способных достичь зрелости в течение нескольких часов, и станут еще могущественнее. Однако все попытки совокупления оказались тщетными. Женщины, в лоно которых попадало семя Талтоса, незамедлительно погибали. Мужчины же, вступившие в соитие с женщинами этой породы, не могли оплодотворить их. И в конце концов было решено стереть племя Тал-тос с лица земли.

Но на островах и в горах представителям племени Талтос удалось выжить, ибо они обладали способностью размножаться быстро, словно крысы. Наконец ирландские монахи, последователи святого Патрика, пришли в долину, дабы обратить здешних жителей в христианскую веру. Тогда Эшлер, предводитель племени Талтос, преклонил колена перед Святым распятием и заявил, что племя его следует предать смерти, ибо члены его не имеют души. О, у Эшлера были на то веские причины. Он знал: если племя Талтос вступит на путь цивилизации, детское простодушие и наивность его членов вкупе с их склонностью к безудержному размножению могут привести к ужасным последствиям.

— Итак, Эшлер отказался от своих собратьев, — продолжала Эмалет. — Сам же он стал христианином. Он даже побывал в Риме, где папа Григорий Великий удостоил его беседы.

Да, бывший вождь обрек на смерть своих соплеменников. Он отвернулся от них. И здесь, в долине, состоялось ритуальное жертвоприношение, превзошедшее своей жестокостью все прочие языческие бойни.

Но семя Талтоса сохранилось в крови здешних жителей. И время от времени здесь появляются на свет существа, которые за несколько часов достигают обличья взрослого человека, существа, наделенные прирожденными знаниями. Внешне они ничем не отличаются от обычных людей. К тому же Бог даровал им способность к сладкоголосому пению. Но серьезные деяния и свершения им недоступны.

— Это не так, — горячо возразил я. — Я сам — живое доказательство того, что слова твои противоречат правде.

— Напротив, Эшлер, ты подтверждаешь истинность моих слов, — покачала головой сестра. — Ты сумел стать верным последователем святого Франциска, потому что ты сам по-детски простодушен. Ведь и Франциск всегда был воплощением святой простоты, или, иными словами, блаженным избранником Господа. Подобно юродивому, он круглый год разгуливал босиком, проповедовал на улицах, не имея ни малейшего представления о теологии. Тем не менее в простоте душевной он заставлял людей отказаться от своего имущества, накопленного годами, и идти за ним. Да, не зря тебя послали в Италию, на родину святого Франциска. Ты обладаешь беззаботностью Талтоса, ты готов петь и танцевать весь день, и потомки твои тоже будут предаваться лишь этим легкомысленным занятиям.

— Ты несправедлива, сестра, — воскликнул я. — Во-первых, у меня не будет потомства, ибо, посвятив себя Господу, я дал обет безбрачия. Все, что связано с удовлетворением похоти, не волнует меня. — Слова сестры так глубоко уязвили мою душу, что я едва мог говорить. — Я не имею ничего общего с отвратительными существами, о которых ты рассказывала. Как ты осмелилась утверждать, что я такой же, как они? — гневно выпалил я и тут же смиренно склонил голову. — Помоги мне, святой Франциск, — прошептал я одними губами.

Сестра моя тем временем незаметно кивнула голландцу.

— Вся эта история хорошо мне известна, — заговорил он, поняв ее молчаливый знак. — Я принадлежу к ордену, носящему имя Таламаска. Мы знаем о Талтосе все. Знаем давно. Нашему основателю довелось видеть Талтоса своими глазами. Одним из величайших его желаний было соединить двух Талтосов — мужского и женского пола — или же спарить Талтоса-мужчину с ведьмой, чья кровь достаточно сильна, дабы принять его семя. В течение многих веков поиски Талтоса и наблюдение за ним являлись главной целью нашего ордена. Да, мы надеялись, что придет пора, когда на земле одновременно окажутся два Талтоса, мужчина и женщина. Эшлер, нам известно, что где-то есть существо женского пола, способное с тобой совокупиться! Ты понял меня?

Я заметил, что сообщение голландца заставило мою сестру вздрогнуть. Она, несомненно, не знала о существовании Талтоса женского пола. Взгляд ее, устремленный на человека из ордена Таламаска, вспыхнул подозрительным огоньком. Однако он продолжал говорить, так же быстро и самоуверенно, как и прежде.

— Ты уверен, что у тебя есть душа, святой отец, — с лукавой ухмылкой прошептал он, наклонившись ко мне через стол. — Но есть ли у тебя разум? Разум, способный постичь, что означают мои слова? Если ты встретишься с женщиной племени Талтос, вы сможете произвести потомство, наделенное прирожденными знаниями. Великое множество детей, которые смогут ходить и говорить с самых первых часов своей жизни. Детей, которые через несколько дней смогут производить на свет себе подобных.

— О, как ты глуп, — отрезал я. — Ты подобен злому духу, искушавшему Христа в пустыне. Тебе осталось лишь сказать, что ты сделаешь меня властелином мира.

— Да, я скажу это, ибо это правда! Я готов помочь тебе, готов помочь твоему потомству вновь обрести былую силу и славу.

— Ты обещаешь мне власть над миром и при этом, судя по всему, почитаешь меня за безмозглое чудовище. Скажи, с какой целью ты так печешься обо мне? Что проку тебе в силе и славе какого-то чудовищного племени?

— Брат, иди с ним. Медлить больше нельзя, — взмолилась сестра. — Я не знаю, существует ли в действительности та женщина-Тал тос, о которой он говорил. Сама я никогда не видела Талтосов женского пола. Но они рождаются, в этом нет сомнений. Если ты не покинешь долину, сегодня ночью ты погибнешь. Наверняка ты уже немало слышал о маленьком народе. Тебе известно, что это за народ?

Я хранил молчание. Мне хотелось ответить, что я и знать ничего не хочу о маленьком народе, однако любопытство одержало верх.

— Маленький народ — это потомство ведьмы, те, кому не удалось вырасти и превратиться в Талтоса. Они держат в плену души людей, преданных проклятью.

— Души проклятых пребывают в аду, — отрезал я.

— Ты сам знаешь, что это не так. Души грешников, преданных проклятию, могут возвращаться на землю, принимая при этом самые разнообразные обличья. Призраки не знают покоя, они полны жажды мщения. Маленькие существа с охотой предаются лишь двум занятиям: танцам и совокуплению. Они ловят в свои сети христиан, как мужчин, так и женщин, надеясь сделать из них колдунов и ведьм, готовых к танцам и блуду. Они надеются, что когда-нибудь кровь найдет родную кровь, подобное соединится с подобным и новый Талтос появится на свет.

— Все это самое настоящее колдовство, брат, — продолжала Эмалет. — Так здесь повелось издавна. Маленькие существа заманивают к себе пьяных женщин, которые сами себя не помнят. И пытаются зачать с ними Талтоса, подвергая жизнь этих женщин смертельной опасности. Да, на деревенских праздниках, что устраивают в этой долине, такое случается сплошь да рядом. Маленькие существа рассчитывают вывести племя гигантов, могучее и многочисленное. И уверены: племя это с легкостью вытеснит обычных людей, сотрет их с лица земли.

— Господь не допустит этого, — произнес я спокойным и уверенным тоном. — Никогда не допустит.

— Но маленький народ, живущий в долине, не откажется от такой возможности! — воскликнул голландец. — Я вижу, ты так и не понял, как велика нависшая над тобой угроза. На протяжении многих веков они выжидали, когда же появится Талтос, когда обстоятельства сложатся благоприятнейшим для них образом. И вот наконец им повезло. И сейчас они непременно соединят Талтосов мужского и женского пола, дабы получить потомство. Но это потомство необходимо им лишь для совершения жестоких и бессмысленных ритуалов.

— Ты прав, я не понимаю тебя. Твои слова для меня пустой звук. Но мне и нет нужды тебя понимать. Я вовсе не Талтос, о котором ты все время твердишь.

— В Обители нашего ордена в Амстердаме хранятся тысячи книг, из которых ты узнаешь, кто ты есть и каковы твои возможности. Тебе предстоит постичь еще много удивительного и невероятного. Ожидая, пока ты придешь в этот мир, мы собрали массу сведений. И если ты обладаешь хотя бы зачатками разума, ты пойдешь со мной.

— Но кто ты сам? — спросил я, пристально глядя на него. — Алхимик, вознамерившийся вывести чудовищного гомункулуса?

Тут сестра моя уронила голову на сложенные на столе руки и горько разрыдалась.

— В детстве я слышала множество страшных легенд, — пробормотала она, тонкими, изящными пальцами смахивая слезы. — Я молилась о том, чтобы Талтос никогда не пришел. Я дала обет безбрачия, поклявшись, что ни один мужчина никогда не прикоснется ко мне. Больше всего я боялась, что произведу на свет подобное существо. А если бы такое несчастье, упаси Боже, произошло, я задушила бы новорожденное чудовище, прежде чем позволить ему припасть к моей груди, дабы напиться ведьминского молока. Но твоя мать, брат, поступила иначе. Она не стала тебя убивать. Ты вдоволь насосался ее молока и вырос высоким и сильным. Тебя отослали в безопасное место, где ничто тебе не угрожало. А теперь ты явился сюда, намереваясь исполнить самые кошмарные пророчества. О, как ты слеп в своей самонадеянности! Может быть, именно сейчас ведьмы разносят по всей округе весть о твоем прибытии. Вскоре маленькие существа, эти злобные мстительные твари, узнают, что ты уже здесь. Со всех сторон долина окружена протестантами. Они выжидают лишь подходящего момента, чтобы напасть на нас, выжидают, когда искра разожжет пламя.

— Все это ложь, сестра, — горячо возразил я. — И ложь эта не помешает мне принести людям Свет Христа, который загорится этой ночью. Вы оба слышали церковный колокол. Наступает время служить мессу. Я должен исполнить свои обязанности служителя Господа. Сестра, твоя душа — вместилище самых темных языческих суеверий. Не приближайся к алтарю в эту святую ночь. Я не позволю тебе вкусить Тела Христова.

Я поднялся, чтобы уйти. Голландец схватил меня за плечо, пытаясь удержать, но я резко сбросил его руку.

— Я служитель Бога и верный последователь святого Франциска Ассизского, — изрек я. — Я явился в эту долину, дабы отслужить здесь Рождественскую мессу, и вы напрасно чините мне препятствия. Все ваши усилия тщетны, ибо я — Эшлер и место мое по правую руку от Господа.

Сказав это, я устремился в собор. Едва я переступил порог храма, тысячи людей, ожидавших начала праздничной службы, разразились приветственными криками. Голова у меня шла кругом. Однако все бессвязные угрозы, обещания и подозрения, которые мне только что пришлось выслушать, я считал искушениями дьявола.

Воздевая руки для благословения, я прошел через расступившуюся передо мной толпу. In Nomine Patris, et filii, et spiritus sancti, amen [42]. Ко мне подошли красивая молодая девушка, которой во время сегодняшней мистерии предстояло исполнить роль Девы Марии, и румяный юноша — ему выпала честь изображать святого Иосифа. Голову Марии покрывала белая вуаль, а Иосиф еще не имел собственной бороды и потому привязал бороду из пакли. На руки мне опустили прелестного пухленького младенца всего нескольких дней от роду.

Среди верующих я заметил людей, наряженных в звериные шкуры. В руках у них тоже горели свечи. Свечей было такое множество, что, казалось, сияние их залило всю долину. В городе свечи горели на каждой улице, в каждом окне. И скоро Свет Христов должен был спуститься в храм, где все мы пребывали в трепетном ожидании!

На какую-то долю секунды перед моими глазами вновь мелькнул один из крошечных уродцев — горбатый, с ног до головы закутанный в шерсть и мех. Однако ничего чудовищного в нем не было. Скорее, это жалкое существо напоминало карлика, подобного тем, что часто встречаются на улицах Флоренции. По крайней мере, я внушил себе, что это именно так. В том, что люди старались держаться от маленького горбуна подальше и испуганно отворачивались, когда он проходил мимо, не было ничего удивительного. В своем невежестве эти простые крестьяне и ремесленники боялись всего необычного, и их нельзя было упрекать за это.

Церковный колокол начал отсчитывать двенадцать ударов. Наступил великий момент. Христос вновь явился в мир. В церковь вошли волынщики в клетчатых шотландских юбках. Вбежали маленькие дети, в своих белых платьицах подобные ангелам. Толпа становилась все гуще. Казалось, все жители города, богатые и бедные, одетые в лохмотья и нарядные, собрались в эту ночь в церкви.

Голоса молящихся слились в единый ликующий хор, повторявший: «Христос родился! Христос родился!» До слуха моего вновь донеслись переливы флейты, дробь барабанов и тамбуринов. Как всегда, ритм захватил мои чувства. Перед глазами у меня все расплывалось, однако я сделал несколько шагов вперед, неотрывно глядя на алтарь и на ясли, устроенные справа от него, перед мраморными перилами. Ребенок, которого я держал на руках, громко закричал, словно тоже хотел сообщить всему миру благую весть, и забил своими хорошенькими пухлыми ножками.

Взглянув на младенца, я вспомнил, что никогда не был таким, как он. Никогда не был подобным чудом. Я по-прежнему не знал, кто я. Какие-то древние предания, забытые языческие культы окутывали тайну моего рождения. Но сейчас все это не имело значения. Несомненно, Отец Небесный в эту минуту смотрел на меня! И, конечно же, он знал, как велика моя любовь к нему и к людям, собравшимся в его храме, к Младенцу Иисусу, рожденному в Вифлееме, и ко всякому, кто произносит его святое имя. Бесспорно, святой Франциск тоже смотрел на меня, своего верного последователя, и сердце его преисполнялось радости.

Наконец я достиг яслей, благоговейно преклонил колени и опустил младенца на сено, покрытое льняной пеленкой. Бедный маленький Христос! Он горько заплакал, желая, чтобы его вновь взяли на руки. Слезы заструились по моим щекам — слезы умиления перед совершенством этого крошечного тельца, перед сиянием чудных голубых глаз и звучанием детского голоса.

Я отступил назад. Дева Мария опустилась перед яслями на колени. По правую руку от нее то же сделал юный святой Иосиф. Вошли пастухи — самые настоящие пастухи из окрестных деревень, с живыми баранами на плечах. В церковь ввели корову и вола. Пение становилось все более громким и сладкозвучным, трели флейт и раскаты барабанов гармонично сливались с человеческими голосами. В упоении я тихонько покачивался из стороны в сторону. Взор мой застилали слезы. Охваченный сладкой печалью, я вдруг осознал, что, полностью отдавшись во власть музыки, еще ни разу не взглянул на изображение святого Эшлера. Проходя через центральный неф, я забыл посмотреть на витражное окно. Впрочем, это не столь важно, сказал я себе. В конце концов, это всего лишь витраж, кусочки цветного стекла.

А мне предстояло сотворить живого Христа. Алтарные служки замерли в ожидании. Я подошел к ступеням алтаря и произнес латинские слова, исполненные великого смысла.

Я взошел на алтарь Господа.

И когда колокол зазвенел, давая знать, что святая минута настала, вино и хлеб превратились в Тело и Кровь Господню. Золотая чаша сияла в моих руках. Я вкусил Тела Господня. Я вкусил Крови его.

Когда я повернулся, дабы даровать верующим Святое причастие, все собравшиеся в церкви — молодые и старые, крепкие и хилые — устремились ко мне сплошным потоком. Каждый жаждал скорее приобщиться к великому таинству, только что свершившемуся в этом храме.

В вышине, под стрельчатыми сводами огромного собора, метались тени, однако свет — святой, благодатный свет — проникал в каждый угол, изгоняя мрак. Он касался холодных каменных плит и согревал их.

Чтобы получить Святое причастие, к алтарю приблизился мой отец, лаэрд, глава клана. За ним следовала моя сестра, Эмалет. Взгляд ее был исполнен тревоги и страха. Приблизившись ко мне, она склонила голову как можно ниже, дабы никто не заметил, что я не позволил ей вкусить Тела и Крови Господней. Потом настал черед моих многочисленных родственников, как мужчин, так и женщин, и представителей других ветвей клана Доннелейт. Вслед за ними к алтарю подошли землепашцы и пастухи, живущие в долине, городские купцы и ремесленники. Поток верующих не иссякал еще очень долго.

Судя по всему, обряд Святого причастия длился не менее часа. Несколько чаш опустело. Наконец все жители долины приобщились к великому таинству. Теперь Христос жил в их сердцах.

В Италии мне нередко доводилось принимать участие в Рождественской мессе, но никогда прежде — ни в храме Господнем, ни под сводом небес, усыпанных яркими звездами, — я не испытывал подобного блаженства. Но сейчас, произнеся заключительные слова мессы: «Идите с миром!» — я ощутил небывалый прилив счастья. И лица людей, меня окружавших, тоже сияли благочестием, мужеством и отвагой.

Удары колокола учащались и становились все громче, в них звучали торжество и ликование. Флейты выводили радостную мелодию, которую подхватывали раскаты барабанов.

— Пора идти в замок, — восклицали прихожане. — Настало время для пира, который ежегодно устраивает глава клана.

Неожиданно несколько крепких деревенских парней подхватили меня и подняли над толпой.

— Теперь мы готовы сразиться даже с силами ада, — восклицали преисполненные решимости люди. — Во имя Господа и истинной веры мы готовы пожертвовать жизнью.

Я был рад тому, что меня несут на руках, ибо музыка, громкая, воодушевленная, захватила меня столь полно, что я перестал ориентироваться в пространстве и вряд ли смог бы идти сам. И все же, несмотря на то что я пребывал во власти музыки, когда меня проносили через центральный неф, я не забыл повернуть голову вправо и посмотреть на изображение своего святого.