«Врата блаженства» Павлищева Наталья
И тогда настало время подумать, что же происходит. Хуррем ужаснулась сама себе. Во-первых, ей понравилось распоряжаться. Во-вторых, она делала это так, словно была уверена, что жить придется долго. Обманывая сама себя, твердила: да, так и есть, я не позволю быстро уговорить себя вернуться, я еще подумаю. А внутри билась страшная мысль: а если и уговаривать не станут?
Через два дня в Летнем дворце появилась Зейнаб. Пришла спокойно, словно никуда и не уходила, приветствовала, ни о чем не напоминая, и принялась распоряжаться, взяв на себя часть забот.
Со всеми, кто и раньше жил в Летнем дворце, Хуррем с первого дня старалась держаться приветливо, но не сближаться. Кто знает, что за женщины здесь собрались. Это был верный шаг, потому что, как и в большом гареме, здесь тоже были свои противницы, соперницы, ненавидящие друг дружку и старающиеся навредить. Просто у этих женщин больше ничего не осталось в жизни, кроме воспоминаний и взаимной ненависти.
Еще через несколько дней принесли очень неприятное известие: Повелитель отправился охотиться в Эдирне!
Хуррем не могла поверить своим ушам, Сулейман уехал в Эдирне на несколько месяцев, взяв с собой почти всех визирей дивана, но оставив детей в холодном Летнем дворце, даже не поинтересовавшись, как они там?! Пусть бы забыл ее, разлюбил, взял себе другую, но дети?! Что она должна отвечать Мехмеду и Михримах, которые уже вполне способны понять, что папа не приходит, а мама плачет по ночам?
Она действительно плакала, стараясь не тереть глаза, чтобы не краснели, но глаза подпухали… Все это замечали, однако никто не укорял, служанки видели, как заботится Хуррем о детях и о них тоже, как, забывая о себе, старается, чтобы все были сыты и спали в тепле.
Не смогла не пожаловаться верным Зейнаб и Фатиме:
– Повелитель забыл о детях? Пусть бы обо мне, но чем виноваты они?
Зейнаб очень хотелось сказать, что это ей урок, чтобы сначала думала, а потом делала, но она поняла, как несчастна Хуррем, и чуть коснулась ее руки:
– Хуррем, не забыл.
– Как же, если даже не узнал, как мы, и уехал в Эдирне?
– А на какие деньги, ты думаешь, смотритель делает все, что ты прикажешь, откуда в Летнем дворце столько слуг, новые повара, все, что мы едим, что горит в наших жаровнях, даже сами жаровни?.. Повелитель распорядился выделить все, что нужно, чтобы вы жили достойно. А уж если уехал охотиться, значит, так нужно.
Хуррем слушала все с замиранием, но не смогла не возразить:
– Мог бы написать…
– Видно, ты его обидела.
Так и текла жизнь в Летнем дворце, отделенном от остального Стамбула Босфором. Каждый день Хуррем видела купола Айя-Софии, слышала доносившийся с того берега призыв муэдзинов к молитве, представляя, что при этом происходит в гареме. О Сулеймане она старалась не думать, потому что становилось тошно от одной мысли, что, добиваясь невиданного положения для себя, она погубила будущее детей. Махидевран и валиде только радуются, что она исчезла из гарема. Да кто там вообще жалеет? Никто.
Хуррем своими руками разрушила все, чего столько времени добивалась. Даже если не добивалась, то просто получила.
Но теперь она хотя бы смогла сказать Мехмеду, что отец уехал в Эдирне охотиться.
– Это надолго, когда он вернется, будет уже весна. Мехмед, ты должен многому научиться до его возвращения.
Она решила, что и в Летнем дворце обучение маленького шехзаде не должно прерываться. Пусть он совсем кроха – пятый год, но пальчики, камешки, веточки помогали учиться считать, а Мария по-прежнему разговаривала с ним и с Михримах только по-итальянски. Как и с самой Хуррем по ее просьбе. Это обманывало многих, слуги считали, что итальянка не знает турецкого, и свободно болтали при ней.
Когда жизнь наладилась, у Хуррем снова появилось время для долгих бесед с Марией, и не только с ней. Нашелся венецианский купец, который сообразил приносить в Летний дворец всякую всячину. Просьба приносить и книги купца не удивила, он уже знал, что здесь живет странная женщина, околдовавшая султана. Синьор Леон с удовольствием удовлетворял интерес султанши к знаниям. Конечно, ему мешало покрывало на ее голове, трудно беседовать с человеком, не видя глаз, но он был опытным купцом и легко привыкал ко всему.
Бунт
В первый день месяца джумада-аль-ахира 931 года хиджры Хафса проснулась с чувством неясной тревоги.
Подоспевшая хезнедар-уста сообщила, что ничего не случилось. В гареме после отъезда Хуррем все спокойно…
– Значит, случится, у меня дурное предчувствие.
С кем могло случиться что-то дурное, чтобы сердце валиде сжималось от тоски? Конечно, с Повелителем! Она даже сама себе не признавалась, что ни о ком другом и не подумала, для Хафсы важен только Сулейман, о нем и только о нем болело материнское сердце. Говорят, внуков любят больше, чем детей, но Хафса больше всех людей на свете любила Сулеймана! Она могла жалеть дочерей, могла ласкать внуков, но думала только о сыне.
Первый месяц весны этого года выдался теплым, солнышко пригревало почти по-летнему, а на сердце тревога и мрак. Сын далеко, ему может грозить опасность. Самира успокаивала:
– Валиде-султан, ну что может грозить султану не на войне?
– Падение с лошади!
– Но упасть с лошади можно и дома в Стамбуле. А Повелитель прекрасный наездник. Перестаньте думать о плохом, вы притянете несчастье на голову Повелителя.
Хезнедар-уста была права, Хафса приказала себе не думать о дурном, но сердце давило, а непрошеные мысли упорно возвращались.
Однако она не успела многого передумать.
Во дворце и в гареме всегда тихо, говорить полагается вполголоса, здесь даже праздничные зурны звучат тише обычного, а барабанов и вовсе не бывает. Откуда же этот страшный звук? Нет, это не барабаны, словно металлом по металлу бьют…
Хафса уже собралась послать за кизляр-агой, чтобы объяснил, что происходит, но тот явился сам, бледный, как лист бумаги.
– Что?!
В ответ евнух произнес только одно слово, объяснившее странные звуки:
– Янычары.
Янычары были основной воинской силой, квартирующей в Стамбуле. Они должны бы защищать султана, дворец и его обитателей, именно на янычар всегда полагались Повелители. Полагались и боялись. Султана Селима привели к власти разумные советы, деньги и янычары, перешедшие на его сторону.
В это войско попадали крепкие подростки с подвластных территорий, чаще всего Румелии, то есть они были славянами. Мальчиков набирали по девширме – особому виду «кровного налога», когда из семьи забирался здоровый подросток и на время передавался в турецкую семью на воспитание. Со временем становилось понятно, к чему склонен юноша, тогда самые сообразительные отправлялись в дворцовую школу, чтобы потом стать чиновниками, советниками и даже визирями (такую школу окончил и Ибрагим), а самые сильные любители драк и оружия становились янычарами.
Не имеющие родных, принявшие ислам, возвышенные из рабов волей султана, они были готовы сложить за Повелителя жизнь в бою или в случае опасности. Янычары славились яростью, иногда даже зверствами, были столь же бесстрашны, сколь и жестоки, и им было скучно без войны.
Пришедшему к власти султану полагалось щедро одарить янычар и обещать немалые доходы в будущем. Повседневная жизнь в казармах вовсе не была ни легкой, ни сытной, так себе. Янычары добывали средства при грабеже, а нынешний султан не слишком грабеж жаловал. Во время похода на Белград еще куда ни шло, там пограбили, не спрашивая разрешения Повелителя, а вот на Родосе и вовсе запретил…
У янычар были свои любимцы, например, Ферхад-паша, этот грабил сам и поощрял янычар. Под его руководством восточные провинции обобрали так, что и метлой больше не вымести. Но в прошлом году похода не было… Правда, султан организовал большой праздник по поводу замужества своей сестры. Но праздник это недолго и не так выгодно. К тому же злые языки болтали, что это все было ради ненавистного всем грека.
Вот уж выскочка так выскочка. Ведь из таких же – мальчишкой забран даже не по девширме, а просто схвачен пиратами на берегу. Учился в дворцовой школе, потом попал на глаза шехзаде Сулейману, будущему султану, присосался к нему, как пиявка прилипает к ногам в болоте, с ним и во дворец Стамбула попал. И ведь не сидел тихо, все норовил вылезти повыше. Стал главным визирем, получив на хранение печать в обход многих знатных, женился на сестре Повелителя….
Нет, тому, что стал зятем султана, честно говоря, завидовали немногие, все помнили о запрете для зятьев султана иметь других жен и даже наложниц, жизнь с одной женщиной, да еще и сестрой султана… Вдруг она некрасива или еще что?..
А вот тому, что именно Ибрагим-пашу Повелитель отправил наводить порядок в Египте, завидовали. Все понимали, что там все кончено и без паши, Ахмед-пашу уже поймали, вернее, предательски выдали, головы лишили, его сторонники, которых и было-то немного, разбежались кто куда и забились по норам, оставалось только взять свое и султанское и торжественно привезти в Стамбул.
Ибрагим-паша взял с собой янычар, но кто это был!.. Так, мальчишки, только что пришедшие в войско, не видевшие ни одного сражения, ни разу не взмахнувшие саблей, чтобы отрубить голову врагу. И эти мальчишки, годные, скорее, для свиты, чем для боя, сумеют хорошенько обогатиться, в то время как опытные воины сиднем сидят в Стамбуле на голодном пайке. Жалованье султан не платил уже давно, ссылаясь на то, что казна пуста, в походы не водил и не собирался, а своим любимчикам позволял наживаться.
А потом пришло известие, что Повелитель казнил Ферхад-пашу, якобы за прегрешения под Белградом, когда по вине паши погибли пятнадцать тысяч воинов. Янычары в Стамбуле, конечно, в том поражении Ферхад-паши за рекой Сабой не бывали, оттуда почти никто не вернулся, зато они помнили, как паша позволял грабить восточные провинции. Хороший человек, не жадный… А справедливость, она хороша для своих, те, кого завоевали и поработили, требовать справедливости не могут. За что же казнить Ферхад-пашу?
Янычар не успокоило заверение, что никто пашу не казнил, он был убит в схватке с охраной султана, когда набросился на них.
Конечно, казнь Ферхад-паши была только поводом. Как же не возмутиться, если в столице никого нет, ненавистный янычарам грек в Египте, султан в Эдирне, в Стамбуле только шехзаде Мустафа, но он слишком мал, чтобы на него делать ставку, учитывая, что и у Ибрагим-паши, и у Повелителя войска.
Янычары не собирались никого свергать и приводить к власти нового султана, нет, они желали просто проучить нынешнего. Он должен заботиться о янычарах, как о своих детях, думать прежде всего об их благе, а уж потом об этом греке. Да, еще о колдунье, заставляющей Повелителя сидеть дома, держась за краешек своих шальвар. Конечно, не зря же весь Стамбул болтает о ее колдовстве, о том, как эта роксоланка завладела сердцем султана, сделала его беспомощным и неспособным воевать.
Хороши любимцы у Повелителя – грек, который грабит (в этом никто не сомневался) и дает дурные советы, и роксоланка, колдовством удерживающая уже который год султана в своей постели и дома в Стамбуле. Разве может обычная женщина за четыре года родить четверых детей, если остальные наложницы не рожают вовсе? Конечно, колдовство!
Янычарам было все равно, виновны или нет Ибрагим и Хуррем, все, как обычно: султан хороший, но плохие советчики, советчиков следовало убить, а султана проучить, чтобы понимал, с кем стоит советоваться, а с кем нет, чтобы до конца жизни запомнил, что советчики у него только они, янычары.
Но первый враг – Ибрагим-паша – был далеко и под защитой своего войска, а вот роксоланка близко и без защиты султана. Разве что колдовские чары применит…
Произошло то, чего больше всего боялись все султаны: в Стамбуле прозвучал клич «Казан калдырмак!». Это означало, что янычары перевернули свои котлы и котелки для плова и принялись стучать по дну ложками. Когда несколько сотен тысяч человек вдруг принимаются со всей силы барабанить по своим котелкам, выкрикивая при этом «Казан калдырмак!», страшно от одного грохота. А если еще и знать, что станет продолжением?..
Именно этот звук – грохот тысяч ложек о тысячи днищ котелков – и привлек внимание валиде. Если бы янычары сразу кинулись к воротам гарема, они вполне могли бы застать охрану врасплох и перебить ее. Но верные себе янычары сначала кинулись грабить город. «Казан калдырмак!» выплеснулось на улицы Стамбула, жителям на себе пришлось испытать то, что испытывали побежденные во время разбоя янычар.
Кто не успел закрыть свои лавки, спрятать деньги и красивых родственниц и спрятаться сам, пострадали в первую очередь. Были разграблены Бедестан и базары попроще, еврейский квартал, дворцы многих пашей – сторонников Ибрагима. Разграбили и его дворец Ипподром, растащив все, что можно, а что унести не удалось, просто побили, раскромсали, испортили. Искали во дворце Хатидже, но не нашли.
Дворец султана громить не рискнули, хотя капиджи, что стояли на воротах снаружи, пострадали.
Вот когда валиде мысленно поблагодарила Сулеймана за новых воинов-охранников – бостанджи, именно они взяли на себя защиту гарема от нападения. Сколько ни ярились янычары, сколько ни бросались на ворота, попасть в гарем не смогли. Если честно, то они и не пытались брать гарем штурмом, прекрасно понимая, что после этого доброго отношения султана не видать. Но кричали много, требуя выдачи Хуррем и ее детей.
Хафса удивлялась, почему янычары требуют выдачи именно Хуррем, чем им мешала эта наложница, не говоря уже о ее детях? Хуррем колдунья? Если бы просто болтали в гареме, было понятно, даже если на рынке, тоже понятно, но почему янычары, которые сплетен не слушают, им-то кто внушил или просто подсказал эту мысль?
В гареме, конечно, переполох, и успокоить тысячу перепуганных женщин непросто. Никто внутрь не прорвался, бостанджи стояли крепко, не боясь нападок янычар, пока только словесных, но даже просто слышать эти крики и беспрестанный грохот ложек о днища котелков было страшно. Сколько пролито слез за эти дни…
Наложницы сбивались в группы, сидели тихо, как мыши, закрывая руками уши, умоляя Аллаха, чтобы янычары не сломали ворота и не проникли внутрь гарема.
А валиде, которой тоже приходилось несладко, вдруг сделала для себя страшное открытие: она заметила, как горят глаза Махидевран и что Мустафа повторяет гадкие слова янычар о Хуррем.
– Махидевран, откуда Мустафа знает такие вещи, почему он твердит, что Хуррем ведьма?
Баш-кадина смутилась, но ненадолго.
– Но об этом все знают.
– Я тебя спросила о Мустафе, а не обо всех. Ты сказала?
– Не помню.
– Значит, сказала. А Мустафа повторил твои слова янычарам.
Хафса была права, янычары воспринимали Мустафу как будущего султана и охотно учили его. Если бы обучение касалось только умения владеть маленьким, игрушечным, сделанным специально для шехзаде оружием, все было бы хорошо, но янычары старались внушить мальчику, что они главная сила государства, что их надо слушать и им подчиняться. Воины заранее гнули будущего султана под себя, обещая поддерживать во всем.
Пока Мустафа мал, это влияло только на его отношение к младшим братьям, но мальчик рос, к чему могло привести такое воспитание? Обещание поддержки при захвате власти… у кого захватывать, у отца? Султан – игрушка в руках этих сумасшедших и угроза погрома в случае неповиновения? Так кто у власти, Повелитель или эта масса, звереющая при одной мысли о возможности грабежа? Они прекрасные воины во время битв и штурма крепостей, они сильны, когда соревнуются во время праздников, они великолепны, когда проходят по улицам Стамбула под бой своих барабанов, отправляясь на войну. Но они теряют человеческий облик и всю свою привлекательность, когда начинают грабить.
Подумав о том, что ждет Мустафу при такой поддержке, валиде ужаснулась. Нет, только не это!
Но когда поняла, что могут сделать с Хуррем и детьми янычары, если доберутся до Летнего дворца, и вовсе схватилась за сердце.
– Только бы не узнали… Махидевран, не вздумай выдать.
Хафса беспокоилась о Хатидже, ведь сестра султана оставалась в своем дворце одна со слугами. На счастье валиде, они сидели в гареме взаперти безо всяких новостей. Сидели в осаде, янычары не могли проникнуть внутрь, но не мог и никто другой. Вскоре повара сообщили, что скоро готовить будет не из чего. Поскребли во всем углам, собрали все, что можно, но все равно скоро кухня перестала манить запахом готовящейся пищи.
Сколько раз за это время Хафса мысленно взывала к сыну:
– Сулейман, где ты?
Конечно, при первых стуках янычарских ложек и первых криках в Эдирне метнулся гонец, и не один. Но султан не спешил выручать свою столицу, свой дворец и свой гарем. Почему?
Хуррем и остальные в Летнем дворце слышали шум на другом берегу Босфора, перепугались, а когда принесли известие о бунте янычар, Хуррем и вовсе стало плохо. Она помнила рассказы Сулеймана о бунте с перевернутыми котелками.
Немного погодя приплыл тот самый купец, что приносил книги, сокрушенно мотал головой:
– Какое счастье, что у меня товар на этом берегу! Мои знакомые пострадали, у многих разграблены и разгромлены лавки, склады, кое-кто убит. В Стамбуле страшно и голодно, торговцы скотом и другими продуктами просто боятся везти товары туда, чтобы не быть ограбленными, горожане боятся выходить на улицы…
У них в Летнем дворце еда была, больше того, боясь переправлять свой скот в Стамбул и не желая уводить отары обратно, торговцы отдавали все за бесценок. Но Хуррем все равно распорядилась ввести строгую экономию, кто знает, как долго придется сидеть в осаде.
И осады тоже не было, они могли уйти или уехать в любую минуту, только вот куда? Сначала, услышав о том, что кричат янычары, требуя смерти ее и детей, Хуррем испугалась по-настоящему и задумала бежать, но потом опомнилась. Какая разница, если переправятся, то догнать будет нетрудно, у нее слишком много людей, чтобы можно было исчезнуть, раствориться, затеряться, даже переодевшись.
На вопрос, не собирается ли бежать, ответила решительно:
– Нет, останемся здесь. Скоро вернется из Эдирне Повелитель, он справится с бунтовщиками.
Мысль о том, что янычары могут переправиться и привести свои угрозы в исполнение, старательно гнала от себя и тоже мысленно молила-вопрошала:
– Сулейман, где же ты?!
Уже не ради себя, даже не ради только своих детей, ради Стамбула, его жителей, ради его спокойствия. А в самом Стамбуле в бунте янычар снова винили… Хуррем и Ибрагима. Горожане были убеждены, что, получи ненавистных людей на растерзание, янычары не стали бы громить сам город. Глупее не придумать, но на каждый роток не накинешь платок.
Тянулись страшные дни, ибо самое тяжелое для человека – неизвестность. Люди могут вынести многое, но они должны знать, ради чего мучения, и быть уверены, что они когда-то закончатся.
У Хуррем такой уверенности быть не могло, оставалось только убеждать саму себя и остальных. От ее спокойствия зависело спокойствие всех обитателей Летнего дворца. Все понимали, что Босфор не такая уж серьезная преграда для янычар, переплыть пролив можно легко. Хуррем с ужасом ждала проклятий и здесь, ведь уже стали известны требования, выдвинутые янычарами в Стамбуле: выдать им Ибрагима и Хуррем с детьми.
Казалось, присутствие ненавистной янычарам Хасеки должно вызвать у остальных женщин возмущение и требование либо действительно выдать Хуррем, либо им покинуть дворец. Но произошло обратное: женщины, сами познавшие унижение и забвение, словно сплотились вокруг несчастной Хуррем. Теперь уже не было деления на своих и чужих, страх заставил обитательниц Летнего дворца забыть распри и переселиться в главное здание по несколько человек в комнату. От обитательниц не отставала и челядь.
Неожиданно для себя Хуррем оказалась во главе небольшого гарема, отличительной особенностью которого было отсутствие ревности, зависти и ненависти. Если такая и была, то только по отношению к тем, кто превратил их жизнь в кошмар бесконечного ожидания.
Фатима тронула за плечо дремавшую Хуррем, все эти ночи они спали вполглаза, лишь слегка прикрывая глаза, под которыми поневоле легли тени.
– Что?! – вскинулась Хуррем.
Фатима, сделав знак, чтобы та молчала, поманила за собой. У Хуррем всколыхнулась надежда: Повелитель?! Но в коридоре ее ждало нечто иное.
Позади двух закутанных в простые покрывала женщин стоял огромный черный евнух. Даже в ночном полумраке, который едва разгоняли два светильника, Хуррем легко узнала Бану – евнуха из дворца Ипподром. А женщины?..
Одна откинула покрывало, и Хуррем невольно вскрикнула:
– Хатидже!
Не в силах больше сдерживаться, сестра султана бросилась к ней в объятия:
– Да, это я.
Хуррем прижимала к себе ту, что совсем недавно ненавидела ее, а сейчас словно просила защиты, и уговаривала:
– Все будет хорошо, все будет хорошо.
Оказалось, что Хатидже удалось бежать из дворца уже тогда, когда янычары в него ворвались. Два дня она скрывалась в мечети, но потом решила бежать сюда, надеясь двинуться дальше в Манису.
– Там есть где спрятаться, я знаю, в Манисе нет этих проклятых янычар.
– Они есть везде, но сейчас об этом лучше не думать, поговорим завтра. Сейчас вы должны отдохнуть.
Хатидже с ее служанкой устроили в маленькой комнате в покоях самой Хуррем. На этом настояла Хуррем, заметив, что Хатидже скоро рожать.
– Не беспокойтесь, госпожа, с нами Зейнаб, она хорошая повитуха и лекарка.
Хатидже еще долго рыдала, не в силах поверить, что уже почти в безопасности, убеждала Хуррем, что с рассветом нужно отправиться в путь.
– Да-да, конечно, а пока поспите, госпожа, нужно набраться сил.
Хуррем понимала, что ни о какой дороге не может быть и речи, измученная женщина вот-вот родит до срока. Но сама задумалась, может, Хатидже права и им следовало отправиться в Манису? Но вспомнила о десятках женщин, которые доверились ей и для которых она была последней надеждой, и вздохнула: нет, она не сможет бросить всех этих несчастных.
На следующий день из-за усталости пропустившая не только утреннюю, но и полуденную молитву Хатидже рассказывала о том, что знала.
В Стамбуле ужас, янычары решили показать всему миру, и особенно султану, кто хозяин в столице и империи, они грабили и жгли дворцы и дома всех, как-то связанных с Ибрагим-пашой, а то и вовсе не связанных, просто чтобы показать свою силу. Многие купцы в ужасе бежали из города, клянясь больше не возвращаться. Разрушение ради разрушения, просто кураж, просто желание показать свою силушку. Грабить и убивать своих же, чтобы испугать султана…
Конечно, ни в тот день, ни на следующий никуда не поехали, потому что измученная Хатидже родила раньше срока. Ребенок прожил несколько часов, ни опытная Зейнаб, ни повитуха из живших во дворце помочь не смогли, слишком много перенесла в последние дни несчастная женщина.
Остались в Летнем дворце, вознося молитвы, чтобы никто не выдал их янычарам, чтобы эта озверевшая от собственной силы, как звереют от запаха крови животные, масса не перебралась через пролив.
Но янычары уже начали остывать. Они хозяйничали в Стамбуле целую неделю, громя то, что было легко взять. Капиджи, должные охранять ворота дворцов, сбежали, лишь завидев янычарские сотни, а потому во дворцы врывались легко. Но охрана гарема оказалась крепкой, и ворота даже не пробовали штурмовать, просто собирались рядом, кричали, угрожали, но не больше.
Янычары требовали своего: выплатить жалованье за три года и вести в поход, чтобы можно было обогатиться. Султан никаких требований не принимал, разговаривать с мятежниками не стал. Вот вернется из Египта Ибрагим-паша, который отправился туда за деньгами… Сулейман не был уверен, что Ибрагим привезет деньги, для этого следовало в самом Египте тряхнуть многих.
Примчись султан для расправы над мятежниками или на выручку своему гарему, боевой дух янычар снова поднялся бы, но Повелителя не было, он покинул Эдирне, однако в Стамбуле не появлялся. Было странно и тревожно. Все чаще раздавался ропот сомнения и сожаления. Одно дело пограбить и сжечь взятый чужой город даже без разрешения султана, но совсем иное Стамбул. В запале, пока жгли, разрушали и даже убивали, об этом не думали, со своими разбирались, как с врагами, а теперь начали приходить в себя и становилось страшно.
Теперь было уже не до Хуррем, хотя прошел слух, что она по ту сторону Босфора. Многие втайне даже радовались, что не удалось до нее добраться, это оправдание перед султаном, мол, погрозили, но не тронули же. А что дворцы пашей разграбили, так им и надо! Дурные у тебя советчики, султан, гони от себя этого грека и роксоланку, и янычары продолжат служить верой и правдой.
Но султан не возвращался в Стамбул, и никто не знал, где он. Теперь становилось страшно уже самим янычарам, неизвестность пугает…
Немного придя в себя после родов и плача по умершему ребенку, Хатидже рассказала, что за время отсутствия Хуррем в гареме произошло многое. Повелитель уехал в Эдирне, забрав с собой почти всех визирей. Почему – никто не мог понять, словно предчувствовал бунт. Оставшиеся визири непременно погибли бы.
Туда же он вызвал для объяснений и Ферхад-пашу. Зять приехал, уверенный, что за него заступятся жена и валиде, а потому прегрешения, как всегда, сойдут с рук. Возможно, так и было бы, отобрав власть, Сулейман сохранил бы Ферхад-паше жизнь, даже после того как тот принялся оскорблять самого султана. Но паша вступил в перепалку с охраной Повелителя, что было делом трудным, ведь Сулеймана охраняли немые, и был ими убит.
Конечно, говорили, что убит по приказу самого султана, которому надоело слушать грязные слова, изрыгаемые зятем. Возможно, а может, было, как сказал султан: Ферхад-паша не пожелал добровольно покинуть покои султана и оказал сопротивление дильсизам – немым охранникам Повелителя. Те его и порешили.
Узнав о гибели мужа, Сельджук-султания пришла к Повелителю в черном одеянии и при всех объявила, что надеется скоро надеть такое же по самому султану! Сулейман прогнал ее прочь и приказал не появляться перед глазами до конца дней. Валиде, ездившая с дочерью к султану, совсем почернела. Одно дело, когда муж расправляется со своими братьями или сыновьями, рожденными другими женщинами, но совсем иное, когда брат расправляется с мужем сестры.
Известие об убийстве паши подлило масло в огонь, и янычары перевернули свои котелки…
Хуррем и сама не могла объяснить, почему вдруг бросилась на берег, сердце позвало. А навстречу уже спешил смотритель и оба евнуха:
– Там барк Повелителя!
Это действительно был султан, который приплыл, сделав порядочный крюк от Эдирне до побережья, но сразу в Стамбул не пошел, ждал, пока принесут известие о том, что творится в городе. Сулейман уже знал, что гарем не пострадал (хвала его предусмотрительности и бостанджи!), но сожжены дворцы многих пашей, в том числе и Ипподром. Где Хатидже, конечно, не знал.
– Приведи детей, – коротко бросила Хуррем Гюль, почти бегом направляясь к пирсу, куда уже подходил барк султана.
Сулейман увидел спешащую Хуррем издали, она была одета довольно просто, закутана в покрывало, потому что вокруг мужчины, но султан угадал сердцем. А потом увидел, как от дворца спешат служанки с детьми. Невольно посчитал: четверо, значит, с ними все в порядке.
– Повелитель… – склонили головы все встречавшие, но Сулейман видел только одну – свою Хуррем. Хотя видны только глаза в прорези яшмака, а в них слезы.
Султану не пристало обнимать женщину при всех, кроме того, эта женщина сбежала из гарема, хлопнув дверью. Сулейман сделал знак, чтобы следовали за ним, и отправился во дворец. Навстречу спешили служанки с детьми, Мехмед и Михримах не вытерпели и кинулись к отцу сами:
– Папа!
Наклониться в высоком тюрбане султана и не уронить его очень трудно, Сулейман просто взял детей за руки и прибавил шаг. Это выглядело странно: впереди быстрым шагом шел высокий, худой Сулейман, почти таща за руки притихших сына и дочь, а за ним следом спешили Хуррем, Гюль и Мария с Абдуллой и Селимом на руках и многочисленные сопровождающие.
Хуррем все поняла: султан не может ничего говорить при людях, наверное, случилось ужасное и им нужно бежать? Она готова, пусть только скажет куда. Хуррем знаком подозвала Бану:
– Покажи Повелителю, где наши комнаты.
Да, это было то, что нужно Сулейману, он спешил оказаться только со своей семьей.
Знаком приказав слугам выйти, Гюль посадила Селима в его колыбельку и поспешила прочь, Мария передала Абдуллу Хуррем и тоже вышла. Дети стояли, молча глядя на мрачного отца.
Когда двери закрылись, Хуррем наконец смогла скинуть покрывало и убрать яшмак. Глаза впились в лицо султана с вопросом: «Что?!». А он почти без сил опустился на диван и привлек к себе Мехмеда и Михримах, показал, чтобы подошла Хуррем. Сулейману невыносимо хотелось обнять саму Хуррем, но сначала дети. Перецеловав всех четверых, он, наконец, обратился к их матери:
– Я все знаю. С янычарами разберусь. В гарем не проникли, но дворец Ибрагима сожгли. Хатидже…
– Она уже немного успокоилась, Повелитель.
– Кто?
– Хатидже.
– Откуда ты знаешь? Где Хатидже?
– Здесь. Она до срока родила сына, но мальчик умер.
– Хатидже здесь?! Как она сюда попала?
– Ей удалось выбраться из дворца, а приплыв сюда, Хатидже Султан уже никуда дальше не поехала.
Он спрашивал о Хатидже, расспрашивал о детях, говорил о бунте и скором возвращении Ибрагима и ни слова о ней самой. Сердце Хуррем сжалось от боли. Неужели она совсем не нужна Сулейману, неужели тем поступком оттолкнула его от себя навсегда? Ведь даже не прикоснулся, не заглянул в глаза…
Но она радовалась хотя бы за детей…
Султан решил пробыть во дворце до следующего дня. Хотелось спросить, не опасно ли это, но как она могла? Молчала…
Вечером Сулейман прислал за Хуррем евнуха Бану. Здесь не было таких условий, как во дворце Стамбула, хотя Повелителю тут же освободили лучшие комнаты, но какой сейчас спрос?
Хуррем шла, гадая, что скажет Сулейман, велит отправляться в ту же Манису вместе с детьми, ждать в Летнем дворце, пока он разберется с мятежниками, или вообще прогонит, поблагодарив за спасение детей и сестры?
Шагнула за дверь, поклонилась:
– Повелитель…
Он сделал знак евнуху удалиться. Когда дверь закрылась, подошел совсем близко, как делал когда-то, поднял ее лицо за подбородок, тихо спросил:
– Ждала?
И словно прорвало плотину, которая столько времени держала, у Хуррем потоком хлынули слезы. Здесь она плакала от отчаяния только первые дни, вернее, ночи, когда стало по-настоящему опасно, о слезах было забыто. Сулейману рассказали о том, как толково распоряжалась во дворце Хуррем, как все организовала, как к ней потянулись остальные женщины, как приехала Хатидже… много рассказали такого, что вызывало восхищение его возлюбленной, но для султана было главным другое: ждала?
Она плакала, орошая слезами рубашку на любимой груди, а он стоял и просто гладил ее золотистые волосы. И не нужно никаких объяснений, никаких слов. Она сумела сберечь детей, она ждала… А он приехал.
Сулейман справился с янычарами быстро, он просто позволил им растерять пыл, выждал, пока чуть остынут, когда ярость уступит место сомнениям, вернулся в Стамбул и приехал во дворец почти без охраны и вызвал к себе зачинщиков. Янычары воины, они оценили уверенность и бесстрашие султана, потому что их было во много раз больше, чем тех, с кем прибыл Повелитель.
Так приучают строптивого коня: если его сразу дергать за узду или тянуть на аркане, взбрыкнет, опытный укротитель умеет постепенно согнуть шею вольного животного, склоняя его голову до земли. Султан позволил янычарам растерять их ярость и спокойно гнул головы к земле.
Они уже были готовы покориться, но, собравшись вместе, снова почувствовали кураж и решили диктовать свою волю. Но Сулейман не растерялся, он выхватил саблю и просто снес голову оказавшемуся рядом янычару. Остальные склонили головы безропотно. Страшная, разрушительная сила была покорена, хотя успела многое натворить за время бунта.
И янычары, и султан получили хороший урок: янычары поняли, что у этого Повелителя рука хоть и холеная, но крепкая, саблю держать умеет и головы рубить тоже, а Сулейман – что дикой силе нужно давать выход, чтобы она не обратилась против него самого. Для этого янычар нужно просто водить в завоевательные походы, а еще постепенно, как шею норовистого коня, гнуть к земле.
В следующем году был обещан новый поход…
Куда? Конечно, в Европу. Предусмотрительные правители поспешили прислать в разоренный Стамбул послов с предложениями мира. Султан, справившийся с дикой силой янычар, перед которыми дрожала вся Европа, достоин уважения и пристального изучения…
Тайны свои и чужие
– Госпожа! – Кейе была не просто взволнована, она почти вцепилась в Хуррем.
– Что случилось?! Мехмед? Михримах?
– Нет, госпожа. Умоляю, не выдавайте меня!
– Кому? Что ты натворила?
– Там… там эта страшная женщина. Не отдавайте ей меня, умоляю.
Поняв, что дело касается только Кейе, Хуррем слегка успокоилась. Для нее главное Сулейман и дети, остальное уже не столь важно.
– Говори толком, кого ты так испугалась. Я никому тебя не отдам, если на тебе, конечно, нет большой вины.
– Там Исра, она… она колдунья, госпожа.
– Откуда ты знаешь?
Одновременно с Хуррем вопрос задала и Зейнаб:
– Откуда ты знаешь Исру?
Кейе опустила голову:
– Я была у нее служанкой, но сбежала.
Сбежавшая рабыня – это плохо, если ее захотят схватить, даже Хуррем заступиться будет трудно. Но Хуррем поразило то, как старательно расспрашивала Кейе Зейнаб:
– Что ты делала у Исры?
– Я ничего, только дом убирала и стирала. Но я видела, как она колдует. И она видела, что я увидела. Тогда я сбежала. Это страшно.
– Зейнаб, что это за Исра?
Старуха откровенно нахмурилась:
– Спрячьте девочку, госпожа. Только пусть сначала скажет, к кому пришла Исра. Я кое-что расскажу. Это плохо, что Исра здесь.
– Евнух проводил ее вон туда…
– В покои валиде?
– Я не знаю, я только видела, что ее повели туда.
– Там и Махидевран живет.
Зейнаб как-то не слишком хорошо усмехнулась:
– Не-ет… это к валиде.
– Что ты знаешь, рассказывай!
– Кейе, спрячься и не показывайся, пока Исра не уйдет. Она не должна знать, что мы о ней знаем. Тебя никто не видел?
– Нет, – замотала головой служанка.
– И мне нельзя показываться этой ведьме. Хуррем, я расскажу тебе кое-что, если поймешь, как надо, расскажу еще многое. Но только тебе, чтобы не было лишних ушей.
Они ушли в дальний кешк сада, сели так, чтобы были видны все подходы. Этот небольшой павильон Хуррем очень любила, отсюда открывался прекрасный вид, обдувал легкий ветерок, в жару не было душно, а в прохладное время года холодно.
А еще действительно хорошо видно, если кто-то приближался. Хуррем часто уходила сюда с книгой, это никого не удивляло.
Вот и сейчас она устроилась на подушках, словно для чтения, Зейнаб присела рядом и, почти не разжимая губ, принялась рассказывать.
– Ты знаешь, каким был отец Повелителя?
– Султан Селим Явуз? Жестоким, сильным… О чем ты?
– Я не о том. О том, каким он был человеком.
– Откуда же мне знать?
– Никогда не расспрашивала о жизни валиде и детских годах Повелителя?
Читать бесплатно другие книги:
