«Врата блаженства» Павлищева Наталья

Хорошо, что женщины сидели отдельно за решеткой, чтобы не быть видными мужчинам, но все слышать. Ажурная косая решетка позволяла видеть только силуэты и слышать их нежные голоса, волнуя воображение гостей.

Хафса молила Бога, чтобы Сулейман не слышал ничего из сказанного Махидевран, иначе завтра баш-кадина может вернуться в Летний дворец. Ей самой тоже вовсе не понравилось такое совпадение, но валиде понимала, что Хуррем не нарочно подгадала роды.

У несчастной Махидевран улыбка перекошена так, что остальные стараются в ее сторону не смотреть. Есть от чего кривиться, у Повелителя четвертый сын, у Хуррем уже третий… Сколько же эта сучка будет приносить потомство? И ведь какое живучее! Первый щенок грудь не брал, девчонка родилась до срока, этот, кажется, тоже, но прибежавшая из гарема рабыня подтвердила: да, Хуррем родила здоровенького мальчика. Махидевран едва не плакала. Она поняла бы султана, если бы соперница обладала выдающейся красотой, а так… Ведьма, не иначе.

Конечно, ведьма! – твердо решила для себя Махидевран. Сердце несчастной женщины обливалось кровью. Она вовсе не была злой или такой уж коварной и искренне любила султана, но провела рядом с ним совсем немного времени. Сначала между ней и Повелителем влезла наглая Гульфем, а потом вот эта зеленоглазая ведьма.

Молодая женщина, любившая и не так давно любимая, чувствовала себя ненужной и от этого несчастной. Махидевран сильно похудела, хотя и не стала гибким стебельком, каким была когда-то, она применяла разные средства, чтобы улучшить цвет лица и свою кожу, чтобы не допустить морщинки, тщательно следила за своим телом, чтобы на нем не было ни единой лишней волосинки, делала все, чтобы быть привлекательной. Темные глаза баш-кадины сверкали, встречаясь с глазами Повелителя, светились радостью, стоило ей увидеть Сулеймана…

Но все напрасно, его сердце похитила эта ведьма…

Что оставалось Махидевран? Только бороться за свою власть в гареме, за то, чтобы ее сын стал следующим султаном, чтобы проклятая ведьма не внушила Повелителю мысль сделать шехзаде ее щенка. Да-да, Махидевран уже боялась даже этого.

Но у нее оставалась надежда, что Хуррем все же надоест Повелителю, баш-кадина уже не надеялась вернуться в спальню султана, она хотела только того, чтобы из этой спальни ушла соперница. Пусть там будет кто угодно другой, только не эта Хуррем!

Подумав об этом, Махидевран даже обернулась к валиде, но прикусила язык, не время сейчас о таком. Валиде заметила ее порыв, как и то, что невестка сдержала себя. Мысленно похвалила Махидевран за сдержанность, не время проявлять к Хуррем какую-то злобу, Повелитель счастлив не только свадьбой сестры и любимого друга, но и рождением еще одного сына. Всему свое время, спадет с глаз Повелителя пелена, и Хуррем не вечна в его спальне.

Вымученно улыбаясь, Махидевран делала вид, что радуется празднику Хатидже. У нее такого не было, султаны уже давно не женились, а просто держали наложниц в гареме. Можно стать кадиной, даже баш-кадиной, но это все равно не венчанная жена, все равно рабыня, даже если не купленная. Кроме того, Ибрагим обречен быть верным жене, у него не будет гарема, а значит, у Хатидже не будет соперниц. Счастливая… А всего лишь надо было родиться сестрой султана.

Хафса с тревогой наблюдала за Махидевран. Она понимала все, что чувствовала баш-кадина, сама когда-то испытывала подобное. Счастливая соперница, невнимание мужа, страх перед будущим… Правда, Хафсе в свое время было еще хуже. Махидевран хотя бы какое-то время была любима, а она сама и того не испытала, очень красивая и сознающая это Хафса была вынуждена мириться с откровенным пренебрежением Селима. Мало того, Селим не был султаном и едва ли мог им стать, тогда никто не знал, что будет.

Но мудрая Хафса все равно понимала чувства брошенной женщины. У Хафсы тогда хватило ума не восстановить сына против отца, никогда не сказать ни единого дурного слова, ни взглядом, ни вздохом не дать понять Сулейману, что презирает Селима, что не держит на него обиду, не показать, насколько несчастна. Понял ли Сулейман? Если и понял, то только сейчас, при жизни отца она удержала сына от протеста, даже от негодных мыслей об этом.

Сумеет ли это сделать Махидевран, не внушит ли, пусть даже невольно, Мустафе чувство досады, злости на отца из-за несчастья матери? Не может же мальчик не видеть, что творится? Этого Хафса боялась больше всего, она решила после свадьбы поговорить с матерью Мустафы, объяснить ей опасность такого внушения. Мустафа не должен возненавидеть братьев, чувствовать опасность, исходящую от них, стать им врагом.

Конечно, все в гареме заметили недовольство и даже несчастье Махидевран. И правда, почему мать Мустафы после его рождения Повелитель удалил из своей спальни, радовался растущему сыну, но Махидевран к себе не брал, может, потому, что ее заменила Гульфем? А вот Хуррем берет к себе, и та снова рожает ему детей. Уже четверо за неполные четыре года!

На следующий день Хафса позвала к себе Махидевран:

– Как Мустафа? Мальчик здоров после праздников?

– Здоров, благодарю вас, валиде-султан.

– А ты здорова ли?

– Здорова.

– Не похоже.

– Голова болит от шума и криков. Мы не привыкли к такому. Это мужчины, которые ходят в походы, могут терпеть барабаны, а для слабых женщин тяжело.

Она пыталась делать вид, что все хорошо. Вечером долго не могла заснуть, все пыталась понять, как ей быть, как вести себя. Разум подсказывал, что Повелителя не вернуть, а глупое сердце продолжало надеяться. Но как об этом скажешь кому-то, даже валиде? Махидевран продолжала вымученно улыбаться, ссылаясь на головную боль из-за шума.

– Махидевран, я хочу с тобой поговорить. Никогда раньше не рассказывала, хотя, думаю, ты все знаешь сама. Садись, послушай.

Конечно, им лучше бы выйти в кешк, чтобы кто-то хоть ненароком не услышал, но, с одной стороны, Хафса действительно собиралась говорить то, что известно всем, с другой – была уверена, что не подслушают, покои валиде так расположены, что подслушивать некому.

– Все знают, как трудно мне было рядом с султаном Селимом, каково пришлось. Но я все вытерпела, когда наступили трудные времена, – Хафса не стала говорить, что других просто не было, – я перестала думать о собственном счастье или несчастье, я думала только о Сулеймане.

– Вы воспитали прекрасного сына, валиде-султан…

– Знаю, но сейчас не о том. Главное, я сумела не внушить ему ненависть к отцу, это спасло Сулейману жизнь. Понимаешь? Что бы ни было с тобой, постарайся, чтобы этого не заметил Мустафа. Он должен знать, что любим отцом, и сам должен любить Повелителя. А для этого не должен видеть несчастья матери. Ты меня слышишь? Понимаешь ли?

Как ни сдерживалась Махидевран, а слезы на глазах выступили.

– Понимаю, только смогу ли? Повелитель без конца возится с Мехмедом и Михримах. Нянчится с ними, восхищается.

– Они совсем маленькие. Мехмед толковый мальчик, но не толковей Мустафы. А Михримах просто девочка, Повелитель мечтал о дочери, тем более, она хорошенькая. Они дети и твоему сыну не угроза.

Махидевран даже возражать не стала, она прекрасно понимала, что валиде лжет сама себе. Как могут братья не быть угрозой? Султан Селим был младшим, да и Сулейман тоже…

Хафса долго еще убеждала Махидевран, та кивала, постепенно разговор пошел просто о делах в гареме, о вчерашней свадьбе. Уже перед уходом баш-кадина вспомнила:

– А вы видели новорожденного, каков он?

Хафса заметно смутилась, вчера она не стала заходить к Хуррем, все размышляла, как станет разговаривать с Махидевран, а сегодня прямо с утра этим и занялась, да вот заговорились… Уже полуденная молитва прошла, а она до сих пор не навестила роженицу.

Постаралась ответить как можно безразличней:

– Нет, я еще не была. Сейчас схожу…

Махидевран очень понравился ответ валиде, отмахнулась:

– Она, наверное, спит. Или разглядывает перстень Повелителя.

Нет, Хуррем не спала и перстень не рассматривала. Она кормила маленького Селима, решив кормить самой, как делала с другими сыновьями. Так надежней.

Женщину никто до сих пор не навестил. Хуррем знала, что пушка выстрелила, Повелитель прислал подарки, добавив к перстню еще много всего. Но мужчине нельзя приходить к рожавшей женщине целых сорок дней, значит, его ждать не стоило. Хуррем и не ждала, но почему же не зашла ни валиде, никто из одалисок, даже те, кто только вчера подлизывались на всякий случай?

Хотя с одалисками понятно, они ждут, как поведет себя валиде. Сейчас весь гарем ждет, притихнув. А валиде словно и не догадывается, что у нее новый внук. Хуррем старалась не плакать, она знала, что должна выглядеть довольной и счастливой, когда к ней придут. Покормила Селима, отдала, чтобы уложили спать. Потом покормила маленького Абдуллу. Михримах уже не сосала грудь, да если бы и так, у нее есть кормилица.

Хуррем приласкала дочку и старшего сынишку…

Напряженно ждала, но никто не появлялся. Отдав малышей Гюль и Марии, чтобы погуляли, вдруг села к столу и попросила писчие принадлежности. На лист легли строчки:

  • Счастливцы вы, ведь вас не разлучить,
  • Аллах соединил навеки ваши души.
  • Теперь любовью предстоит вам жить,
  • Ее прекрасный голос только слушать.

Хуррем извинялась за то, что не смогла поздравить сама и передать приготовленные подарки.

Она задумалась, не отправить ли подарки с евнухом, но потом решила подождать, что-то подсказывало не торопиться. Женщина снова вскинула перо. Обещала сказать пожелания счастья лично и подарки преподнести тоже.

Немного погодя раздался стук в дверь.

– Валиде! – вскинулась Хуррем. Фатима как-то странно покачала головой.

Вошел кизляр-ага, он не мужчина, ему можно входить даже к только что родившей женщине. Произносил слова поздравления, желал здоровья Хасеки Хуррем и новорожденному, но как-то странно отводил глаза. Кизляр-аге не привыкать, у него глаза редко поднимаются от пола, и как только видит все вокруг? Но смотрел как-то не так, словно не собирался и в то же время жаждал что-то сказать.

– Здоров ли Повелитель?

– Инш Аллах!

– Как молодые?

– Все хорошо.

Тогда кто же и что произошло?

– Я хотела передать Хатидже Султан и Ибрагим-паше письмо с извинением, – Хуррем протянула незапечатанный лист кизляр-аге, тот взял лист и снова опустил глаза, но не уходил. Значит, есть что сказать.

– Как здоровье валиде-султан?

– Она приболела…

– Что с ней?! – Хуррем испугалась по-настоящему. Вот почему нет валиде, а она-то думала, что та просто не желает видеть внука!

Но то, как именно прятал глаза кизляр-ага, заставляло подозревать, что не все так просто. Евнух говорил о недуге как-то так, словно валиде всего лишь прикусила губу или ударилась локтем. Ах, вы так?!

Хуррем взволнованно просила передать пожелания здоровья и долголетия валиде, извинялась за то, что не может прийти и пожелать лично, ведь ей нельзя выходить.

– Если бы было можно, я поползла бы на четвереньках или побрела, держась за стену. Может, мне все-таки разрешат выйти? Кизляр-ага, вечером, когда никто не видит? – А глаза смотрели насмешливо.

– Нет-нет, не стоит, ей уже лучше, намного лучше.

И снова Хуррем передавала приветы и свои пожелания. Кизляр-ага поторопился уйти. Вот теперь он не лгал.

Хуррем повернулась к Фатиме:

– Это будет большим нарушением, если я выйду из комнаты?

– Женщине нельзя видеть мужчину до конца очистительных дней, вернее, мужчине ее.

– Мужчин в гареме нет. Я чувствую себя достаточно хорошо. Ну-ка, одеваться!

– Госпожа, стоит ли?

– Это к Хатидже я не могу поехать, чтобы ненароком не увидел Ибрагим-паша, хотя и там можно скрыться. А что мешает сходить к валиде и пожелать здоровья больной?

– Ничего, это для нее будет уроком. Совсем зазналась, завладела сердцем Повелителя, не допуская никого, – в голосе Махидевран горечь и боль, но губы привычно улыбаются.

Хафса же сидела как на иголках, когда она вдруг решила не идти к Хуррем и новорожденному внуку, делая вид, что больна, все казалось правильным. Не пошла сразу, хотя надо бы, теперь стоит сделать вид, что это из-за недуга. У валиде давно больно сердце, после стольких дней волнений праздника неудивительно, что оно снова прихватило.

Но у гарема чуткие уши и глаза, они все слышат и видят, кизляр-ага не зря смотрел в сторону, в гареме знали, что валиде не больна, а притворяется.

Стук в дверь раздался неожиданно, и одновременно с евнухом почти вбежала взволнованная Хуррем. Хафса не успела не только прилечь, изображая нездоровье, но и выпустить из рук кусочек пахлавы. Насмешливый взгляд Хасеки окинул стол, полный яств, сидящих явно за приятной беседой валиде и баш-кадину, и опустился вниз:

– Валиде… Махидевран… Кизляр-ага сказал, что вы больны, иначе я не посмела бы прийти без зова. Валиде-султан, как ваше здоровье? Примите мои поздравления со вчерашним событием и позвольте сообщить о рождении внука. Повелитель решил назвать его в честь своего отца Селимом.

Она все рассчитала верно, Хафса отмахнулась от невестки:

– Я знаю.

И тем самым выдала свою осведомленность и то, что не пришла навестить намеренно. Это граничило с оскорблением, но Хуррем сумела сдержаться, напротив, принялась с особенным волнением расспрашивать валиде о ее недуге, словно важнее недомогания Хафсы не было ничего.

– Валиде, простите мою настойчивость. Мне очень хотелось расспросить о свадьбе Хатидже Султан и Ибрагим-паши, на которой я не смогла побывать, и показать вам внука, но, узнав, что вы больны, я поспешила навестить, чтобы пожелать здоровья. Надеюсь, вам вскоре станет лучше, и вы сможете увидеть сына Повелителя, которого падишах назвал в честь своего отца Селимом. Еще раз прошу простить.

Хуррем поклонилась, как положено, и прежде чем Хафса успела ответить, вышла из ее покоев. Она не стала пятиться и выходить спиной, как полагалось бы наложнице и даже кадине, она бросала вызов, отворачиваясь от валиде, глаза Хасеки при этом сверкнули, словно этот вызов подтверждая.

Служанки Хуррем пятились, как положено…

Своим появлением и словами Хуррем поставила Хафсу в неловкое положение, вернее, в таковое валиде поставила себя сама. Если бы она действительно была больна или просто успела прилечь, болезнь изображая, все выглядело бы прилично, но Хуррем застала валиде врасплох, теперь все будут знать, что ее болезнь ложная.

Хафса решила не обращать внимания на болтовню гарема, ясно, что никто не осудит валиде, все дурные слова достанутся Хуррем. То, что валиде не стала немедленно навещать родившую невестку, давало всем понять, что валиде не одобряет увлечение своего сына этой женщиной.

Вызов

Хуррем действительно бросила вызов. Если раньше она норовила уходить от любых столкновений, отвечать смехом на любые выпады против себя, то теперь вдруг почувствовала настоящую злость. Конечно, свадьба Хатидже куда важней, но свадьба была вчера, сегодня можно бы вспомнить, что родился внук? Пусть далеко не первый, даже у самой Хуррем четвертый ребенок, но ведь и Сулейман далеко не старший из сыновей, и сама Айше Хафса не старшая и не любимая дочь.

Неужели так будет всегда, неужели ее, Хуррем, дети всегда будут на заднем плане? А впереди кто, только Мустафа. Разве рождение одного сына, тоже ведь не первенца, дает право Махидевран чувствовать себя хозяйкой не меньшей, чем валиде? Даже назвав Хуррем Хасеки, то есть особо любимой и приближенной к себе, Повелитель не смог поставить ее выше баш-кадины – матери наследника.

Она кормила малышей, кусая губы от досады, когда мудрая Фатима вдруг начала говорить:

– Госпожа сердится из-за того, что валиде не пришла посмотреть внука? Но ведь кизляр-ага сказал, что она больна?

– Не больна, и даже плохо делает вид, что больна! Ей не нужны мои дети, у нее есть Мустафа!

– Хуррем Султан, позвольте мне сказать…

– Говори. И не разговаривай со мной так, словно я недоступна. Мне очень тошно, Фатима. Сына родила, а поздравлений не слышу, никто даже не поинтересовался ни моим здоровьем, ни новорожденным принцем. Неужели так будет всегда?

– Я об этом и хочу поговорить. Махидевран Султан долго ждала своего часа, очень долго.

– Да она давно баш-кадина!

– Давно, но только потому, что не было матери Махмуда. И пока был жив сам шехзаде Махмуд, сила Махидевран не была настоящей. Только когда Мустафа стал первым шехзаде, Махидевран стала настоящей баш-кадиной. Шехзаде Мустафа родился еще в прежние дни, когда и сам Повелитель не был султаном, это очень важно. Потому для валиде и самого падишаха этот сын так важен.

– Я понимаю, что он наследник, и даже думать не хочу ни о чем плохом для шехзаде Мустафы. Но что же делать мне? Почему мои дети не интересны, не нужны валиде?

– Они просто еще совсем малы. Их никто не воспринимает как настоящих принцев и принцессу. И у них нет другой защиты, кроме их матери. Пока дети в гареме с матерью, даже их отец султан им не защита. Нужно, чтобы вы это поняли, и пока они не подрастут, не делали и не говорили ничего, что могло бы повредить детям.

Некоторое время Хуррем молча смотрела на Фатиму, пытаясь осознать то, что услышала. Старая рабыня права, пока дети в гареме, пока сыновья не ушли под опеку отца и других мужчин, им защитой только мать.

– Что мне делать, как удержать Повелителя?

– Вспомните, чем вы славились всегда? Смехом, весельем, приветливостью. Хуррем, вот вы кто. Не стоит забывать об этом сейчас.

– Но смеяться совсем не хочется.

– Нужно. Мужчины не любят женщин, в чем-то их упрекающих. Махидевран допустила в этом ошибку, не повторяйте. Только приветливость, только ласка и веселье.

– Но как можно быть приветливой, если мужчина провел ночь с другой?

– Вы можете что-то изменить? Запретить?

– Нет.

– Тогда зачем морщить лоб, чтобы на нем легла ненужная складка? К приветливому лицу хочется возвращаться, к хмурому и недовольному, к упрекам и слезам никому возвращаться не хочется. Запомните это.

Хуррем только вздохнула в ответ. Фатима, ободренная тем, что Хасеки слушает, продолжила наставления:

– Вы не должны отвлекаться на валиде и Махидевран, не они главное.

– А кто, Повелитель?

– Конечно, Повелитель и ваши дети, прежде всего, Мехмед. Он умный и красивый мальчик, Повелитель очень любит этого сына, если Аллаху будет угодно, то Мехмед вырастет красивым и умным мужчиной.

– Инш Аллах!

– Инш Аллах! – отозвалась Фатима. – Но пока он мал, вы должны сделать все, чтобы мальчик рос таким. Махидевран допускает главную ошибку: она старается внушить Мустафе, что он самый лучший, что остальные ничего не стоят. И это вместо того, чтобы делать сына лучшим. Шехзаде Мустафа всем хорош, но из-за матери все больше зазнается. Ему будет очень трудно признать кого-то из братьев равным. Я пока не буду говорить дальше, но вы подумайте над тем, что уже сказано. Привлекайте Повелителя тем, чем привлекли с самого начала, – улыбкой и умом, в этом вам нет равной. И Мехмеда старайтесь воспитать таким же, все время подчеркивая, что Мустафа старший и что его нужно любить.

– Это зачем?

– Госпожа, вы молоды, и хотя многое повидали, жизнь еще многому научит. Она не заканчивается завтра и бывает совсем не такой, как хотелось бы или как ожидали.

– Хочешь сказать, что Мустафа и сам не так давно стал наследником?

– И это верно, но сказать я хочу иное. Брату трудно ненавидеть брата в ответ на его любовь, пока оба дети. А к тому времени, когда оба повзрослеют, войдет в привычку и много воды утечет… К тому же, если Повелитель увидит, что Махидевран настраивает своего сына на ненависть и презрение, а вы своих на любовь, он не сможет не оценить вашу мудрость.

Она еще долго внушала Хуррем, что ненавистью в гареме вызовешь только ненависть.

– Но что бы я ни делала, меня все равно ненавидят.

– Это зависть, ее не избежать.

После разговора Хуррем решила написать Сулейману письмо, сообщить, что родила еще одного сына. Думать о возможной судьбе этого ребенка не хотелось. Хуррем помнила, что пришедший к власти султан уничтожает все мужское потомство, могущее претендовать на трон, кроме него самого.

Нужно изменить этот страшный закон! Почему брат должен убивать братьев?

Она вдруг усмехнулась: задумалась об изменении закона, данного Мехмедом Фатихом… Самой бы выжить и детей вырастить…

Сулейман отправился в гости к молодым. На свадьбе Ибрагим сказал, что такого пира не может быть ни у кого на свете, когда задетый падишах возразил, грек рассмеялся:

– Повелитель, ты можешь устроить любой пир, пригласив хоть всех османов, но у тебя никогда не будет на пиру в гостях Повелителя, Тени Аллаха на земле!

Сулейман рассмеялся шутке друга, но его чуть задело обращение на «ты», все же не стоило этого делать при таком количестве чужих людей вокруг. Постарался тут же забыть об этой неловкости, даже забыл, но внутри осела маленькая песчинка недовольства.

Это была не первая песчинка, уже не раз, даже не замечая того, Ибрагим демонстрировал свое превосходство над Сулейманом. Не нарочно, так получалось. Они давно вместе, очень давно, с того самого времени, как Селим стал султаном, отправив Сулеймана бейлербеем в Манису. Грек всегда был на полшага впереди, демонстрируя свои знания и способность очень быстро схватывать новое. Нет, Сулейман не отставал, но пока он в Трапезунде, а потом Кафе просто жил, Ибрагим учился в дворцовой школе, а учили там серьезно.

Ибрагим знал больше шехзаде Сулеймана, был умен и любил верховодить. Это и нравилось, и не нравилось Сулейману, но у него больше не было друзей, его наставник Ахмед-паша мудр, слагал великолепные стихи, но он был стар, а потому для дружбы не годился. Может, потому Сулейман столь сильно попал под влияние друга…

Но время шло, недостаток образования Сулейман успешно наверстывал, добавляя и собственные размышления, стихи он слагал уже куда лучше грека, книг прочел не меньше, но все же большую часть сведений и советов получал от друга. После смерти Ахмед-паши и вовсе беседовал в основном с Ибрагимом. И снова грек демонстрировал свое превосходство, не явно, не прямо, замечанием, сделанным вскользь, брошенным словом, насмешливым взглядом…

Как ни был умен Ибрагим, он не понимал, что из миллионов малых песчинок состоит огромная пустыня, из крохотных капелек воды море, из мгновений вечность. Так рано или поздно, накопившись, эти крохотные обиды и унижения превратятся в большой камень, который потопит их с Сулейманом дружбу. Тем более, Сулейман быстро наверстывал упущенное и во многом даже ушел вперед своего друга.

Когда стал султаном, даже не подумал оставить друга в стороне. Сначала сделал сокольничим, потом смотрителем внутренних покоев, чтобы всегда был рядом, чтобы иметь возможность посоветоваться, чувствовать опору и поддержку.

Они оба были совершенно неопытны, когда в первый год пошли на Белград, но именно неопытность и непредвзятость помогли иначе посмотреть на проблему, и та разрешилась, Белград, который не смогли одолеть предки, пал к ногам Сулеймана.

И Родосом тоже овладели не воинским умением, а разумом, осаждать можно было еще долго, но Сулейман правильно выбрал время и, пусть ценой немалых потерь в войсках, одолел рыцарей.

Султан набирался опыта, и вместе с тем крепла его уверенность в себе, подсказывать ему прямо становилось все трудней. Но Ибрагим не беспокоился, у него было не просто средство влияния на султана, умный грек знал, что есть то, в чем он во много раз сильнее Повелителя. Дело в том, что Ибрагим был гораздо свободней султана, даже будучи рабом, он мог свободно передвигаться, беседовать с людьми, он мог видеть жизнь за пределами дворца и знал о ней в тысячу раз больше Сулеймана. Султан поневоле был ограничен теми сведениями, которые находили нужным докладывать, пересказывать, доносить ему. Это было далеко не все, что следовало знать. Манипулируя этими сведениями, можно было серьезно влиять на решения Повелителя.

Несмотря на свою молодость Сулейман прекрасно понимал, что им могут и будут пытаться манипулировать. Он знал, что большинству доверять просто нельзя, что каждый при дворе будет пытаться перетянуть все на себя, а потому верил, прежде всего, старому другу, то есть Ибрагиму. В этом доверии и была главная сила Ибрагима.

В гареме Сулейман был, словно в лесу ночью, всем распоряжались и обо всем ему рассказывали валиде и кизляр-ага, дополняя друг друга, они довольно успешно управляли беспокойным хозяйством из сотен женщин, детей и евнухов. Это сильно облегчало жизнь султану. Конечно, он знал лишь малую часть того, что происходило в гареме, ему доносили только самое важное, старательно скрывая очень и очень многое.

А о жизни вне дворца рассказывал Ибрагим. Конечно, были и те, кто доносил по долгу службы, но это была все та же обрывочная информация. К чести Ибрагима, он действительно разбирался в том, что творится в Стамбуле и стране, наладил отношения со многими купцами и дипломатами. Официально в Стамбуле почти не было постоянных иностранных послов, только от Венецианской республики, да еще пара посланников, остальные прибывали и убывали по мере необходимости.

Доклады глав самых разных служб, доклады бейлербеев с мест, доклады янычарских пашей и даже имамов теперь стекались к Ибрагиму. И в основном от него теперь получал нужные сведения Сулейман. Понимал ли султан, в какую зависимость попадал от старого друга? Понимал, но что он мог поделать? Ибрагим даже советовал султану в переодетом виде гулять по рынкам и улицам Стамбула, чтобы своими глазами видеть, чем живет столица. Но Сулейман счел это неуместным, а вернее, боялся увидеть то, за что просто прикажет казнить виновных и выдаст себя в первый же день.

И снова Ибрагим был на шаг впереди, снова Сулейман поступал по его если не подсказке, то наводке. Нельзя сказать, что Сулейман не понимал зависимости, скорее просто не желал ее замечать. Эта власть очень нравилась греку и вовсе не нравилась султану. Снова было превосходство раба над господином, и снова откладывались крохотные песчинки, готовые когда-нибудь погрести под песчаной горой старую дружбу и доверие.

Но пока это не грозило, султан еще только набирал силу, советовать все равно было некому, да и рассказывать о мире за пределами дворца тоже. Сулейман правил четвертый год из предстоящих ему сорока шести, все еще было впереди.

А потом между ними словно встала Хуррем. Сначала казалось, Ибрагим счастлив счастьем Повелителя, потом даже пытался найти Хуррем замену, но поняв, что это не получится, просто не обращал на Хасеки внимания. Но для Сулеймана Хуррем была важна не просто как необычная женщина, он был влюблен не в одни ее зеленые глаза или золотые волосы, Сулейман любил и ее схватчивый ум. Удивительно, но рядом с Хуррем Сулейман начинал играть ту же роль, которую при нем играл Ибрагим. Султан вдруг почувствовал вкус не только к получению новых знаний, но и к их передаче.

Конечно, их разговоры с Хуррем не могли сравниться с беседами, которые велись с Ибрагимом, но Сулейман не просто читал стихи, он учил. Учил мыслить, рассказывал что-то новое, о чем она не знала, даже спорил. О чем можно спорить с женщиной, кроме безделушек или ссор в гареме? Но с Хуррем можно, она больше любила обсуждать прочитанное в книгах или разбирать философские стихи любимых поэтов Сулеймана, чем даже слушать газели о любви.

Конечно, Ибрагим ревновал, даже не осознавая этого. Во всяком случае, так считал султан. Это верно, женщина, даже умная, никогда не должна вставать между мужчинами.

Сулейман и заподозрить не мог, насколько прав в этом убеждении. Хуррем отвоевывала все больше места не только в сердце влюбленного султана, но и в его разуме. Если с первым Ибрагим вполне мог мириться (должен же султан кого-то любить), то второе не нравилось греку совсем. Место женщины на ложе, а лезть в серьезные занятия мужчин ей не пристало совсем, не говоря уже о том, чтобы философствовать.

Но если бы это была просто женщина, а то ведь та, которую никак не удавалось забыть самому Ибрагиму, которая знала тайну, способную уничтожить его самого. Наблюдая за тем, как Хуррем становится все дороже Сулейману, грек волновался, потому что, если султан и впрямь полюбит женщину всей душой, он простит ей невольное прегрешение. Ее прегрешение действительно было невольным, ведь она, рабыня, не могла противиться воле купившего ее мужчины. А вот Ибрагим… Конечно, он мог взять рабыню, мог делать с ней все, что пожелал, но только не имел права скрывать это от Повелителя.

Ее помыслы были чисты, а не его. Ибрагим понимал, что Хуррем тоже невыгодно открывать Повелителю тайну, но понимал и другое: если ее доведут до края, то она это сделает. А погибая сама, обязательно утопит и виновника.

Люди устроены одинаково, независимо от того, султан или простой пахарь, визирь или дервиш, улем или янычар… Все любят тех, кому сделали что-то хорошее, и не любят тех, кто сделал хорошее им самим, особенно ненавидят тех, от кого зависят, кому не смогли вернуть за их дары, а должны бы сделать это. Но всего сильней ненавидят тех, кто может погубить в любую минуту. Только если этот человек сильней и выше по положению, то пресмыкаются, а если равен или ниже, то ненавидят черной ненавистью.

Ибрагиму впору ненавидеть Хуррем именно так, ведь одно ее слово могло погубить уже почти всесильного пашу. Но ненависть грека была особенной, самой страшной. У сильного человека желание обладать женщиной, натыкаясь на невозможность делать это, превращается в ярость, а если к этому добавить понимание, что собственными руками такую возможность разрушил, и угрозу падения, связанную все с той же женщиной, получалась ненависть, выход у которой только один – гибель Хуррем. Ибрагиму было легче задушить ее собственными руками, чем каждый день видеть рядом с Повелителем, знать, что они друг друга любят, и знать, что Хуррем может погубить его в любую минуту.

Она не знала, за что именно ненавидит ее грек, он даже не подавал вида, что ненавидит, но чувствовала это всем сердцем. Стоило Ибрагиму появиться рядом, как возникало ощущение страшной опасности. Хуррем посоветовала сделать Ибрагима визирем, надеясь, что, получив печать и огромную власть, грек просто забудет о ней. Не вышло. Теперь оставалась надежда на то, что в качестве султанского зятя Ибрагим станет спокойней.

Неприятие греком Хуррем заметили все. Сулейман решил, что это просто ревность друга, которому стали уделять меньше времени. Султан тоже надеялся, что, женившись, Ибрагим станет мягче и тоже будет занят…

Зато Хафса и Махидевран, нежданно получив столь сильного единомышленника, обрадовались. А если вспомнить и Хатидже… Правда, пока было неясно, как можно объединить усилия.

Хуррем просто не догадывалась, что натворила, посоветовав султану отдать свою сестру в жены Ибрагиму. А если бы узнала? Наверное, даже порадовалась злой радостью.

Она не ошиблась, заметив интерес Хатидже к греку. Это неудивительно, Ибрагим был хорош собой, статен, умел окружить себя богатством и даже поклонением. Его свита росла и грозила стать большей, чем у самого Повелителя, одет Ибрагим был едва ли не богаче султана, а уж драгоценностей на визире куда больше, чем на Сулеймане. Любил Ибрагим золото и камни, любил роскошно одетую свиту, рослых телохранителей, хороших лошадей, согбенные спины. В этом он был султаном куда больше, чем сам султан.

Любил красивых женщин… О султанской сестре Хатидже никогда и не думал. Не была Хатидже Султан столь неотразима, чтоб глаз с нее не спускать, к тому же Ибрагим не мог видеть ее лицо, наполовину прикрытое яшмаком, а свободная одежда не позволяла заметить стройность фигуры. Даже получив право постоянно бывать в гареме, он не вглядывался в лица женщин, опасаясь недовольства Повелителя. Конечно, женщины гарема стреляли в него глазками, но только глазками и только одалиски и рабыни, к тому же, несмотря на его новое положение, старались прикрыть низ лица. Это не свой гарем, в котором можно видеть всех женщин.

Мысли Ибрагима были заняты совсем другим, и даже не Хуррем. Он стал визирем, а это накладывало слишком много обязанностей и огромную ответственность. Одно дело давать султану советы из-за плеча или намекать на неверные решения, принятые Пири-пашой или другими визирями, совсем иное принимать эти решения самому, прекрасно понимая, что малейшей ошибки не простят.

Грек втайне мечтал о таком назначении и боялся его. Он чувствовал в себе силы и способность справиться, но понимал, что ошибок не простят не только враги и завистники, но и сам Сулейман, боялся потерять не просто свое положение, но многолетнее доверие Повелителя. Ибрагиму было не до женщин и, тем более, не до сестры падишаха. Когда Сулейман намекнул, что может породниться, грек несколько мгновений, не понимая, смотрел на султана. Быстрый ум Ибрагима перебрал всех возможных дальних родственниц Повелителя, которых он знал, о Хатидже даже не вспомнил. Одно дело назначить визирем и потом снять за какую-то недоработку (а Сулейман даже поклялся, что не снимет с должности просто по капризу), но совсем другое отдать бывшему рабу свою сестру.

Пришлось Сулейману почти открыто говорить, чтоб сватал Хатидже. Когда в месяце раджаб Повелитель вдруг объявил, что отдает свою сестру Хатидже в жены Ибрагим-паше, остальные и удивились, и нет. Удивились тому, что Сулейман так быстро на это решился, а не удивились тому, что продолжилось возвышение Ибрагим-паши. Нашлись злые языки, которые прошептали, что и свой гарем Повелитель завещал греку. Болтунов не нашли, слишком многие не любили везучего Ибрагим-пашу, чтобы смельчаков можно было выловить. Ибрагим обещал себе, что наступит время, и он сумеет поквитаться со всеми болтунами. Он ничего не забывал и не прощал, но не имел силы противиться сплетням, пока его не боялись.

И в этом они были похожи с Хуррем, ее, как и Ибрагима, султан возвышал по своей воле и заслуженно, но простить этого возвышения двум рабам без рода и племени сановитые завистники не могли. Зато как бы порадовались их падению!..

Ибрагим до конца не понимал, в какую петлю попал, пока не пришлось клясться в любви Хатидже Султан. Нет, это не потребовало больших усилий, очаровывать женщин он умел всегда, а Хатидже была красива и умна, хотя и несколько в возрасте. Сестры давным-давно имели семьи и детей, а она все ждала, когда же найдется достойный претендент на ее руку. Уезжать куда-то далеко от родных не хотелось, а дома того, кому сначала Селим, а потом Сулейман могли бы отдать Хатидже, не находилось. Когда Хатидже впервые увидела Ибрагима уже не слугой, сопровождающим шехзаде Сулеймана, а визирем Повелителя, разодетым сановником с большой свитой, пред которым склонялись гордые паши, ее сердце дрогнуло. Многолетний друг Повелителя не женат, но рискнет ли султан возвысить Ибрагима до своего родственника? Рискнул, за что Хатидже была брату благодарна.

Она была влюблена, а проведя ночь в объятиях опытного любовника, окончательно потеряла от него голову. Самому Ибрагиму Хатидже понравилась, но он головы не терял и был этим очень доволен. Лучше изображать любовь, чем действительно сходить с ума. Влюбленный мужчина не способен трезво рассуждать, любовь опьяняет сильней вина, может отравить безжалостней любого яда, связать по рукам и ногам крепче любых веревок, лишить воли, отнять разум… Пример тому султан, готовый нарушать ради своей зеленоглазой колдуньи любые правила приличия.

Нет, Ибрагим такого не желал, а потому был рад, что в его постели не Хуррем, а Хатидже, которая не противна, но и не сводит с ума. Влюбленную Хатидже легко подчинить своей воле, она готова выполнить любую просьбу, она будет хорошей заступницей перед Повелителем в случае необходимости.

Приехавший с поздравлениями Сулейман поцеловал рдеющую от смущения и счастья Хатидже в лоб и тихонько поинтересовался:

– Ты довольна?

Сестра вскинула на брата блестящие глаза:

– Я счастлива!

– Я рад, – от ее счастья и смущения Сулейман смутился тоже.

Сердце сжалось, как там Хуррем? То, что она родила довольно быстро и сын здоров, султан знал, ему так хотелось увидеть обоих! Но нельзя, проклятые запреты и правила. Он нарушил однажды, когда позвал к себе Хуррем через несколько дней после рождения Михримах. Валиде потом долго укоряла, не явно, не открыто, но при каждом удобном случае напоминая, что родившая женщина сорок дней грязна, к ней не стоит подходить, что не все законы нанесены на бумагу, есть неписаные, которые соблюдаются обычно крепче написанных, именно потому их нет необходимости закреплять буквами…

Когда родился Абдулла, чтобы не давать повода для нового осуждения, пришлось терпеть положенные сорок «грязных» дней. Сорок дней… это так долго! Хотя нет, уже тридцать девять. Все равно долго!

Когда сидели с Ибрагимом и Хатидже, обсуждая прошедшую свадьбу (сами празднества еще не закончились, еще не съели все, приготовленное для пира, не выпили, не нарезвились), из гарема принесли письмо от Хуррем. От Сулеймана не укрылось, как дернул щекой Ибрагим, а вот Хатидже, светившаяся от счастья, послание взяла:

– Повелитель, можно мне открыть?

– Конечно.

Он видел, как читала, расцветая улыбкой, сестра, сдержанно улыбнулся тоже:

– Что в нем? Если, конечно, не секрет.

– Нет, Хуррем Султан просит прощения, что не смогла быть на свадьбе сама и сама поздравить. Обещает обязательно сделать это лично и подарки подарить тоже.

Для Сулеймана было новостью, что Хуррем приготовила подарки для молодых от себя. Он даже бровь приподнял.

– Она и стихи прислала. Хотите, прочитаю?

– Конечно.

Хатидже читала стихи с явным удовольствием, а Ибрагим поспешил перевести разговор на другое:

– Повелитель, мы не поздравили вас с рождением еще одного сына. Вы назвали его Селимом в честь своего отца?

– Да, надеюсь, это принесет сыну счастье.

– Вы богатый отец, брат, четверо сыновей и дочка.

– Да, сестренка, – улыбнулся Сулейман Хатидже, назвав ее так, как звал в детстве. Ей захотелось прижаться к плечу брата и попросить почитать газели, он ведь так хорошо их читал в Трапезунде. А потом у брата появилась Фюлане, потом еще наложницы и дети, потом он стал султаном. Теперь, конечно, читать газели некогда… Или Сулейман их читает своей Хуррем?

Неожиданно Хатидже спросила это вслух. Теперь чуть смутился Сулейман:

– Читаю. Она любит поэзию и умеет красиво читать газели и даже писать стихи сама, – рука Повелителя повела в сторону листа, лежавшего на подушке рядом с сестрой. Та восхищенно кивнула:

– Я слышала стихи Хуррем, она хорошо пишет. Но вы, Повелитель, много лучше. Завидую Хуррем, ей достаются стихотворные строчки моего брата!

Хатидже и Сулейман рассмеялись. Они беседовали между собой так, словно рядом не было Ибрагима. Нет, это не нарочно и даже не случайно, просто сам грек не считал нужным участвовать в разговоре, но ему не понравилось такое единодушие по поводу Хуррем. Ибрагим снова перевел разговор на новорожденного сына султана:

– А маленький Селим здоров?

– Здоров, хвала Аллаху!

– Вы его видели?

Хатидже почти в ужасе посмотрела на мужа:

– Ибрагим-паша, как можно?! Еще не прошло сорок дней.

Тот натянуто рассмеялся:

– У меня нет детей и опыта в этом. Надеюсь, вы, госпожа, подскажете мне, что можно, а чего нельзя?

Хатидже зарделась:

– Подскажу. Женщинам известно многое, что непонятно мужчинам.

– Просто сами женщины это и придумали! – снова рассмеялся Ибрагим.

Что-то в его голосе и тоне не понравилось Сулейману, но султан решил, что это просто смущение молодого мужа перед женой, причем не просто женой, а сестрой Повелителя. Одно дело мужская дружба между господином и слугой, но совсем иное иметь дело с женщиной, принадлежащей к такому высокому роду.

Они еще долго сидели, пересмеиваясь, у Сулеймана было игривое настроение, он решил, что завтра непременно сходит пусть не к Хуррем, если это нельзя, то хотя бы к валиде и подробно расспросит о том, каков маленький Селим.

Из дворца Ипподром султан вернулся в свои покои в Топкапы почти вечером. Ему не хотелось оставаться одному. Сулейман понимал, что верный Ибрагим теперь будет занят Хатидже, но не ревновал к сестре, слишком счастливые были у той глаза. А вот у Ибрагима не очень. Почему, он не слишком счастлив в браке или просто скрывает свою радость?

Сулейман даже посмеялся сам над собой: как можно судить о счастье или несчастье в браке, если тот продлился всего день? Конечно, Ибрагим старается не выдать своих чувств, считая, что мужчине это не к лицу. Он ласково смотрел на Хатидже, сестра довольна, если бы что-то было не так, она не сумела бы скрыть.

Мысленно пожелав им счастья в любви и много детей, Сулейман попробовал заняться украшениями. Султан, как и его отец Селим, был хорошим ювелиром. Просто так заведено, чтобы каждый из Повелителей учился делу, словно им предстояло кормить себя этим. Селим Явуз любил создавать украшения, его примеру последовал и Сулейман.

Для свадьбы сестры он сделал семь (так положено!) разных украшений, которые невеста надела на себя. Семь счастливое число, семь украшений на невесте символизировали будущее счастье в семейной жизни, любовь, благополучие и хорошее потомство. Султан постарался, но не все задумки успел воплотить, захотелось продолжить, тем более, заняться вес равно нечем. Идти к Хуррем или звать ее к себе нельзя, звать кого-то другого не хотелось, тем более, после вида счастливых глаз Хатидже.

Как же это долго – сорок дней! И тридцать восемь, которые остались, тоже безумно долго!

Султан со вздохом подумал о том, что остался на эти дни один, близкий друг женат и счастлив, его мысли заняты молодой женой, а собственная любимая недоступна. Стало грустно…

Страницы: «« 4567891011 »»

Читать бесплатно другие книги:

НЛП, или нейролингвистическое программирование, – относительно молодое и очень перспективное направл...
Во все времена знания о развитии и искусном владении интимными мышцами считались тайными. Теперь они...
Время от времени в жизни обычных людей происходят самые настоящие чудеса. Они приключаются со всеми,...
Желая наказать своевольного подчиненного, не только с треском провалившего важное задание, но еще и ...
Вам случалось «зависнуть» посреди фразы из-за того, что ваши мысли забрели невесть куда? А задумчиво...
В книге впервые представлена специальная техника дыхания Бодифлекс Марины Корпан. В длительных наблю...