«Врата блаженства» Павлищева Наталья
В гареме ничего не происходит без участия и разрешения кизляр-аги, тот примчался немедленно:
– Что это ты затеяла?! А меня спросила?
– Что ты кудахчешь, как курица, которая снесла яйцо? Крику-то из-за того, что я сменила надоевший ковер.
Роксолана ловко сунула в руки кизляр-аги кошель с деньгами, судя по весу, сумма в нем заметно превышала то, во что обошлась ее переделка. Тот только фыркнул:
– Могла бы спросить сначала.
– Кизляр-ага, ну стоило ли мне беспокоить такого занятого человека из-за такой мелочи? У вас небось и без меня голова кругом…
– Да уж…
Выпроводив евнуха, Роксолана попросила:
– Айше, сходи осторожно посмотри, что делает с книгой эта Бахижа. Только не приближайся к ней.
Служанка вернулась быстро:
– Вах! Уже муэдзин прокричал призыв к вечерней молитве, а Бахижа все трясет книгу. А держит-то ее как!.. Словно ядовитую змею или взбесившуюся кошку – на вытянутых руках и отвернувшись.
Роксолана усмехнулась:
– Ну и ладно. Нам тоже пора на акшам вставать, не то кто-нибудь из шпионов заметит, что мы не вовремя помолились.
Роксолана, Гюль и Айше старательно расстелили свои коврики поверх нового ковра и опустились на колени.
Еще произнося слова перехода в новую веру, Роксолана поклялась сама себе, что прежнюю не забудет, но будет честно выполнять все, что требует новая. Верить надо искренне, иначе это двойной грех. Она с удивлением обнаружила множество совпадений, а то, что не совпадало, приняла достаточно легко. Да был ли у нее выбор?
Большинство женщин и девушек гарема родились в иной вере, но стали правоверными мусульманками, не слишком переживая из-за этого.
Жизнь в гареме настолько не была похожа на все, что происходило за его пределами, что иногда и вовсе закрадывалось сомнение, а существует ли вообще жизнь там, за этими высокими стенами?
Наверное, эта жизнь все-таки существовала, ведь кто-то выращивал фрукты и овощи, ловил рыбу, пас овец и верблюдов, ткал, делал ювелирные украшения, утварь и мебель… – все, что доставлялось во дворец и попадало в гарем. Иногда оттуда, из другой жизни приходили знахарки и торговки снадобьями, музыкантши, акробатки, но никогда мужчины. Нет, они бывали, но слепые, например, музыканты – согбенные, шаркающие ногами, жалкие.
Мужчина для обитательниц гарема существовал только один – Повелитель. Каждый визит султана становился событием. Крайне редко он приводил с собой кого-то, кто имел бы право видеть женщин Повелителя. Но за прошедшее время Роксолана только и видела, что визиря Пири-пашу, старого, обремененного годами и недугами, у которого одна мысль: избавиться от бремени власти. Пашой он был еще при прежнем султане – Селиме. О Селиме говорили, что его визирем становятся за месяц до смерти. Это было верно, потому что Селим Явуз казнил своих визирей и чаще. Пири-паша, к удивлению многих, пережил султана, но тяготился своей должностью.
Однако если бы Сулейман предложил старику уйти на отдых с большой пенсией, тот явно обиделся бы. Устать от дел и отойти от них не одно и то же.
Роксолана постаралась выбросить из головы все мысли, кроме молитвенных. Негоже молиться, думая о Пири-паше. Единственный, о ком она позволяла себе думать в такие минуты, – Сулейман, против всяких правил к молитве добавляла просьбу о его благополучии и здоровье, потому что без Повелителя не будет и их с сыном.
Следующую молитву – ятсы – почти ночную, когда наступает темнота, читали не всегда, но на сей раз Роксолана встала и на нее, благодаря Аллаха за подсказку, она была совершенно уверена, что в книге спрятано что-то страшное.
Вообще намаз следовало совершать пять раз: на заре – сабах; в полдень – егле; послеобеденную – икинди; перед заходом солнца – акшам; и когда наступала темнота – ятсы. Вставали на молитвенные коврики, каждая на свой, повернувшись лицом к Мекке, и читали соответствующие стихи из Корана.
Большинство наложниц только делали вид, что произносят эти стихи, потому что написанного не понимали, а зазубривали как попало. Роксолана Коран изучала не просто так, а со смыслом, потому что было интересно сначала сравнивать с Библией (у нее хватило ума не говорить об этом сравнении никому, не то не избежать бы беды), потом, чтобы цитировать.
Она хорошо знала, что ученые мусульмане, не только улемы, но и все, кто хоть что-то знают, любят цитировать стихи из Корана и поговорки, поэтому внимательно слушала, как приговаривает Зейнаб, кизляр-ага, хезнедар-уста, смотрительница белья, просто служанки, особенно пожилые. Переспрашивала, приводя тех в изумление, иногда даже записывала.
Постепенно начала пользоваться самыми яркими выражениями сама, чем приводила одних в восторг, других почти в ярость. Кизляр-ага смеялся:
– Ты, Хуррем, хочешь совсем османкой стать?
– У меня сын осман, почему бы мне не последовать за ними с Повелителем? А что вы вчера говорили о друге и враге, повторите?
Кизляр-ага хмыкал, польщенный вниманием к собственным словам, и повторял назидательным тоном:
– Я сказал, что умный враг лучше глупого друга.
– Надо запомнить… – Она посмеивалась. – Если Повелитель спросит, у кого научилась, обязательно скажу, что у кизляр-аги.
Она добавляла это, уже развернувшись, словно сама себе, прекрасно зная, что у кизляр-аги прекрасный слух, он все уловил и приметил. Свидетельством тому был довольный смешок евнуха. В сущности, он неплохой человек, а что подарки любил, так кто же их не любит? А еще очень трудно раздваиваться, умудряясь служить сразу и Повелителю, и валиде, при этом никогда не выдавая секретов обоих. Кизляр-ага умудрялся…
На следующее утро Роксолану разбудила взволнованная Гюль:
– Госпожа…
– Что, Мехмед?!
– Нет, госпожа. Бахижа.
– Что с ней?
– Она вся покрылась красными пятнами и волдырями, особенно руки и лицо. Я думаю, это из-за книги, ведь справа красноты больше, а она трясла книгу, отвернувшись влево.
– Где она?
– В больнице. Лекарка сказала, что она выглядит ужасно.
– Ну что ж, она приняла на себя то, что готовила для меня.
Одевшись, Роксолана отправилась к Махидевран. Та сидела мрачней тучи, вернее, не сидела, а снова мерила шагами свою комнату.
– Это ты прислала ко мне больную служанку?
– Я подарила тебе служанку здоровой, что с ней сделала ты, Хуррем?
– Здоровой? Она и дня у меня не пробыла, вся покрылась струпьями еще вчера. Ты хотела, чтобы эта Бахижа заразила меня, а я Повелителя? Хороший подарок ты сделала Повелителю, я обязательно расскажу ему.
Теперь уже красными пятнами покрылась Махидевран, но она продолжала защищаться:
– Эта девушка пробыла в моей комнате два дня и ничем не болела, а как попала к тебе, ты отравила ее…
– Я или то, что она попыталась насыпать в мою книгу, а потом была вынуждена вытряхивать из нее, когда я заподозрила неладное? Об этом тоже рассказать Повелителю?
Роксолана не стала выслушивать возражения Махидевран, почти бегом бросилась к валиде.
Там сцена повторилась.
– Валиде, я хочу сама покупать себе слуг.
– Тебе чем-то не нравятся Фатима и Гюль? Их нужно заменить?
– Нет, но я прошу никого мне не дарить, если понадобятся еще слуги, я куплю сама.
– Я никого тебе не дарила. Почему ты так спрашиваешь?
Хотелось крикнуть, что валиде и сама все знает, но Роксолана сдержалась, заставила себя глубоко вздохнуть и объяснила:
– Махидевран подарила мне больную служанку, которая сегодня вся покрылась сыпью. От нее могла заболеть я и передать болезнь Повелителю.
Последние слова услышала почти вбежавшая в комнату Махидевран. Она остановилась напротив Роксоланы, уперев руки в бока, и закричала:
– Это ты чем-то заразила Бахижу! Девушка была в моих покоях два дня, и никакой сыпи у нее не было! Это ты отравила ее, а теперь пытаешься свалить все на меня.
Что помогло Роксолане сдержаться, она не смогла бы объяснить сама, но удалось спокойно дослушать крик баш-кадины и так же спокойно ответить, пожав плечами:
– Конечно, у тебя в комнатах ничего не было. Ты дала ей какой-то порошок, который Бахижа насыпала на страницы книги в моей комнате, пока я сама была вчера в вашей комнате, валиде. Вернувшись и увидев, что книга закрыта, хотя я оставила ее открытой, я отправила Бахижу саму вытряхивать эту гадость, потому порошок попал именно ей на лицо и руки.
– Это выдумки, так можно обвинить меня в чем угодно! Где доказательство, что ты сама не насыпала этот порошок, чтобы обвинить меня?
И снова Роксолана сумела сдержаться. Она спокойно кивнула:
– Несколько рабов видели, как Бахижа это делала, к тому же я могу попросить Повелителя допросить Бахижу с пристрастием, она наверняка расскажет все честно.
– Успокойся, Хуррем. Не думаю, что Бахижа делала все по приказу Махидевран. И ни к чему обо всем рассказывать Повелителю, у него и без ваших глупостей есть чем заниматься.
– Валиде, я вижу, что вы не верите, что меня хотели изуродовать? Что делать мне, как не просить помощи у Повелителя?
Роксолана круто развернулась и отправилась к себе. Она не желала слушать ни Махидевран, ни валиде. Они сговорились в попытке хотя бы на время испоганить ей внешность, что можно противопоставить двум самым сильным женщинам гарема? Она беззащитна, а Повелитель далеко.
Кулачки невольно сжались, хотелось бить ими в стену от досады.
– Позови кизляр-агу!
Евнух в коридоре поспешил выполнить требование Хасеки.
Кизляр-ага, уже предупрежденный, что в гареме не все спокойно, в свою очередь поспешил к Хуррем:
– Что случилось?
– В мою комнату не смеет больше войти ни одна служанка, кроме Зейнаб, Фатимы, Гюль, Мириам и тех, кого я куплю себе сама! У двери поставишь двух евнухов, которые головами будут за это отвечать!
– Валиде отдала такое распоряжение?
– Тебе мало того, что это велю я? Хорошо, вернется Повелитель, получишь распоряжение от него! Поди прочь!
Евнух немного постоял в раздумье, но поскольку Хуррем ничего добавлять не собиралась, посеменил в коридор. Нет, он не собирался выполнять прихоти Хуррем, даже при том, что она Хасеки.
Роксолана в тоске огляделась:
– Что делать, Зейнаб, Фатима? Что нам делать?
– Хуррем, сначала разведи брови, если не желаешь, чтобы между бровей легла складка.
– Пусть, это неважно!
– Ты думаешь? Ты не права. Я поставлю перед входом знак, который не смогут перешагнуть те, у кого в отношении тебя дурные помыслы. Вы, прежде чем переступить его, будете мысленно читать специальную формулу, она короткая, всего четыре слова. Но обязательно молча, чтобы не подслушали. Но ты должна подумать, как завоевать сердце Повелителя настолько, чтобы все его мысли были только о тебе.
– Приворожить?
– Нет! Если приворожишь, кто-то сумеет в это вмешаться. И без того на тебя косятся, считая колдовством внимание Повелителя к тебе. Надо иначе, Хуррем. Ты умница, постарайся использовать это. Против любой ворожбы будут применять свои средства, но никто не поверит, что Повелителя можно завоевать умом. Пока тебе удавалось.
Роксолана бессильно опустилась на подушки:
– Мне страшно, очень страшно…
– Не бойся, но не стоит ни с кем ссориться. Чем больше у тебя будет противников в гареме и вообще во дворце, тем труднее жить. За всеми не уследишь, потому постарайся не заводить новых врагов. Плохо, что теперь рядом и этот грек. Он старается отвлечь Повелителя от тебя и вообще от гарема, это опасно, но тут ничего не поделаешь.
– Поделаю! – вдруг вскинула голову Роксолана. – Я постараюсь уговорить Повелителя отправить грека куда-то с важным поручением…
– Нет, ты не столь сильна, чтобы действовать против него. Не стоит начинать, можешь потерпеть сильное поражение. Напротив, пока старайся показать Ибрагиму, что ты его ценишь и не презираешь, как, например, Махидевран.
– Я его ненавижу!
– За что? – заглянула ей в лицо Зейнаб. – Не он ли привел тебя в гарем?
– А теперь я чувствую исходящую от него страшную опасность.
– Не выдавай этих чувств раньше времени, тебе еще рожать. Вот родишь второго ребенка, тогда и потягаешься. А пока со всеми мирись и терпи.
– Со всеми?
– Да, даже с Махидевран. Чтобы твои враги не объединились против тебя, лучше сделай вид, что дружишь с каждым из них по отдельности.
– Как это?
– Чтобы одолеть врагов, им мало не позволить объединиться, их нужно между собой рассорить.
– Я не хочу этого делать! Я не хочу сама становиться змеей, не хочу кого-то с кем-то ссорить, не хочу, чтобы моя душа была черной…
Она бросилась на постель и разрыдалась.
Зейнаб вздохнула:
– Куда ты денешься, если иначе не выжить?..
Но что бы ни говорила Роксолана, она понимала, что Зейнаб права. У нее в гареме слишком много врагов, чтобы уследить за всеми, а особенно сильных, к которым теперь добавился и грек, нужно либо как-то привлечь на свою сторону, либо хоть поссорить между собой.
Задача невыполнимая, потому что Повелитель не должен ничего заподозрить. После сегодняшнего происшествия враги на некоторое время затихнут, а что дальше?
– Зейнаб, можно распустить слух, что я действительно предвижу неприятности. А еще лучше что-нибудь подстроить, чтобы я разоблачила? Пусть хотя бы какое-то время боялись со мной связываться.
– Хорошо, сделаем. У тебя есть какой-нибудь дар для Махидевран?
– Что?! Дар?
– Подарок в знак примирения. Якобы ты ее простила…
– Ну, возьми что-нибудь. Только не из подарков от Повелителя, чтобы он не обиделся.
Нашли красивый браслет, его купила сама Роксолана, но никогда не надевала, потому что оказался великоват, все собиралась передать ювелиру, чтобы уменьшил, да забывала. Махидевран будет впору.
– Зачем это тебе? Мне не жалко, но я не понимаю.
– В ответ она обязана отдарить, а там увидишь… Отправь Фатиму с браслетом к баш-кадине.
Браслет положили на красивый поднос, накрыли тонким платком, и Фатима в сопровождении евнуха отправилась к Махидевран.
– Что ей сказать-то?
– Скажи, что госпожа не желает ссоры и в знак примирения и того, что не будет жаловаться Повелителю, просит принять этот дар.
– Прошу?! – возмутилась Роксолана. – Да я готова выцарапать ей глаза!
– А ты уверена, что это она, а не кто-то другой?
– Конечно, служанка-то ее.
– Но в комнату могла войти не одна Бахижа. Вот то, что ты запретила переступать порог кому-то, хорошо. Пусть кизляр-ага это переварит и поставит еще одного евнуха.
Фатима отправилась с поручением, приведя в полное смятение весь гарем.
Махидевран, увидев подарок от Хуррем, сначала отказалась его принимать, хотя было видно, что браслет очень понравился. Хитрая Фатима чуть усмехнулась:
– Зря госпожа боится, здесь нет ничего дурного. Просто Зейнаб удалось убедить Хуррем, что она зря ссорится со всеми подряд и всех обвиняет. Может, Бахижа и не виновата, проклятый порошок был в книге, только сама Хуррем до этого не долистала.
– Да! – оживилась Махидевран, почувствовав, что это выход. Она сделала вид, что оскорблена нападками Хуррем и принимает подарок с неохотой.
Фатима не стала ждать, пока баш-кадина найдет чем отдарить. Это был совет мудрой Зейнаб.
– И что теперь?
– Посмотрим, что она передаст в ответ. Прикажи евнуху никого не впускать, я выйду принимать подарок сама.
– А если не передаст?
– Значит, она глупа и жадна. Завтра о ее жадности узнает весь гарем.
Махидевран жадной не была, но ей понадобилось время, чтобы подыскать что-то, чего еще не видел Повелитель и тем более не дарил. Тут она вспомнила о страсти Хуррем к чтению и решила подарить ее светильник. Махидевран радовалась удачному решению, ведь это никак не украсит Хуррем, а к себе она никого не пускает…
Немного погодя раздался стук в дверь, евнух сообщал, что пришла служанка от Махидевран. Зейнаб чуть приоткрыла дверь и попросила подождать:
– Сейчас выйду.
Она успела шепнуть Хуррем:
– Что бы сейчас ни случилось, не бойся и кричи, что таков ответ Махидевран на твою доброту.
Но все пошло не так. Одновременно со служанкой, принесшей ответный дар Махидевран, к Роксолане пришла валиде. Хафса решила поговорить с Хуррем, чтобы та не поднимала шум. Зейнаб намеревалась сделать вид, что Махидевран снова прислала какую-то опасную гадость сопернице, но изобразить это прямо на глазах у Хафсы не рискнула.
– Хуррем, ты правильно сделала, что помирилась с Махидевран, не стоит ссориться на радость врагам.
Каких врагов имеет в виду, валиде не уточнила.
– Я заходила в больницу, Бахижа, конечно, выглядит ужасно, но клянется, что ничего не подсыпала в твою книгу. Это кто-то другой. Если желаешь, можешь приобрести себе служанок, которым доверяешь, но помни, что слуг можно подкупить. Лучше постарайся чаще улыбаться, когда ты смеялась и я назвала тебя Хуррем, у тебя было куда меньше врагов.
– Тогда я не была даже гезде, и у меня не было сына от Повелителя.
Хафса устало вздохнула:
– Мы живем в жестоком мире, Хуррем, не наживай себе лишних врагов, не зазнавайся.
Хафса была права, врагов и без того слишком много, чтобы плодить их нарочно, разве только поссориться со всем миром сразу?
Помириться не помирились, но Хуррем обещала валиде, что не станет ничего говорить Повелителю, чтобы не расстраивать его. Если честно, то она и сама уже не была уверена, что виновата именно Махидевран, уж слишком отчаянно клялась в своей невиновности Бахижа.
На некоторое время вражда между женщинами затихла. Надолго ли? Конечно, нет. Когда столько красивых женщин борются за внимание одного мужчины, разве возможна долгая дружба между ними?
Роксолану удручало понимание, что в этом придется прожить всю оставшуюся жизнь, какой бы та ни была – длинной или короткой. И детей рожать и растить тоже придется в этом шипении, склоках, сплетнях и зависти.
Ибрагим-паша
Ибрагиму удалось отвлечь султана от мыслей о гареме и Хуррем. Они славно поохотились, загонщики постарались, и добычей Сулеймана стали целых три кабана. Грек внес свой посильный вклад, но всего лишь выводя кабана на Повелителя.
Вечером подолгу сидели, беседуя, умный Ибрагим позволял Сулейману философствовать, выводя того на мудрые суждения, как во время охоты кабанов под удар. Обычно грек давал понять господину, что умнее его, оставаясь на позициях учителя, хотя разница между ними всего год. Просто у Ибрагима быстрее ум, лучше память, да и времени для занятий той же философией куда больше. Ибрагим не имел столько женщин, которые отвлекали мысли, а порученные государственные дела пока ограничивались заботой о самом султане.
Да и с юности Ибрагим верховодил в их паре, был лучше образован, поскольку учился в знаменитой школе при султанском дворце, где простых мальчиков учили неизмеримо большему, чем принцев. Это было задумано не зря: воспитанники школы попадали в нее после специального отбора на сообразительность и скорость мышления. Воспитывая будущих чиновников государства, их учителя старались не просто дать большой объем знаний, но прежде всего научить мыслить и эти знания добывать самостоятельно.
Ибрагим в учебе преуспел, эта школа пригодилась. Умный, эрудированный, уверенный в себе грек фактически вел за собой шехзаде, ставшего султаном. С юности Сулейман привык не просто полагаться на знания Ибрагима, но и советоваться с ним почти по любому поводу.
И только когда Сулейман стал султаном, Ибрагим с горечью стал отмечать, что Повелитель все чаще проявляет излишнюю самостоятельность. Все верно, вокруг развелось слишком много советчиков, а самому Ибрагиму все чаще приходилось выполнять обязанности, не связанные с советами Сулейману.
Грек боялся, что наступит время, когда советы умного приятеля станут уже не столь важны его царственному другу. Что тогда? Конечно, можно было бы получить должность визиря, даже первого визиря, Пири-паша уже стар, но это грозило двумя проблемами. Во-первых, нашлось бы слишком много противников и завистников, во-вторых, это накладывало слишком большие обязанности, причем обязанности весьма хлопотные….
Пока все шло хорошо, султан с ним советовался, а практическое выполнение сваливалось на Пири-пашу, старика, бывшего визирем еще при султане Селиме.
Удачно сходили в поход, теперь предстоял второй… Да мало ли будет еще.
Если бы не вмешалась эта зеленоглазая красавица, Ибрагим чувствовал бы себя хозяином положения. Он старательно обманывал сам себя, стараясь убедить, что Хуррем мешает только потому, что отвлекает внимание султана, мол, Сулейман слишком много думает о Хуррем, давно пора бы найти другую женщину. Родила сына, и хватит.
В глубине души он понимал, что не только внимание Сулеймана к Хуррем злит его, но и внимание самой Хуррем к Сулейману. Конечно, она так и должна, если Повелитель обратил внимание на рабыню, рабыня должна быть не просто счастлива, но готова в любую минуту доставить Повелителю удовольствие.
Ибрагим ожидал от Хуррем хотя бы благодарности за то, что не оставил у себя, а отдал Сулейману, ведь она стала кадиной. Он считал это большой заслугой, но зеленоглазая нахалка так не считала, похоже, она лишь самой себе приписывала честь стать любимой наложницей султана. Даже глазом в его сторону не повела, когда появился в гареме! Словно не помнила его руки и губы.
Грек пытался осадить сам себя: правильно делает, что не помнит, такие воспоминания опасны для них обоих, Сулейман бешено ревнив, не пожалеет ни Хасеки, ни друга и советчика. Но ему хотелось, чтобы сама женщина дала понять, что благодарна.
Досада порождала желание показать Хуррем ее действительное место. Не то, на которое ее поставил Сулейман, а настоящее. Неужели не понимает, что внимание Повелителя преходяще, что все это временно, уж на что любимой была Махидевран, а вот прогнал Сулейман из дворца за провинность, и пикнуть не посмела, уехала, глотая слезы.
Разве может женщина навсегда занять сердце мужчины, да еще такого, как Сулейман? Повелитель любит красивые тела, ценит женскую красоту, он допустил к себе Хуррем только потому, что до похода и рождения Мехмеда они слишком недолго были вместе. Скоро, очень скоро наложница надоест, другая попадет на глаза султану (уж Ибрагим об этом позаботится!), другую назовет он хасеки…
Если бы кто-то подслушал мысли грека и спросил, зачем это нужно ему самому, Ибрагим не смог объяснить. Просто если бы Хуррем дала понять, что помнит его заслугу, пожалуй, грек стал бы ее другом, вернее, терпел бы эту женщину рядом с Сулейманом, это даже удобно, вместе они смогли бы направлять мысли Повелителя в нужную сторону. Ибрагим уже выбросил мысли о том, что его сын мог бы стать наследником, а потом и султаном под видом настоящего, нет, сейчас его уже вполне устраивала просто возможность незаметно диктовать свою волю султану.
Договорись он с Хуррем, можно было бы править из-за спины Повелителя, двигая им, как движут кукол кукловоды во время представлений. Однажды Ибрагим видел такое, куклы спорили, пели, даже дрались словно живые, а потом из-за ширмы вышел скромно одетый человек, и оказалось, что все актеры просто надеты на его руки. Тогда мальчика потрясла сама возможность быть таким кукловодом.
Прошло время, он кукловодом стал, а его «кукла» даже превратилась в Тень Аллаха на земле, правителя огромнейшей империи. Теперь следовало вести ее осторожно, чтобы сама кукла не заподозрила, что выполняет волю кукловода.
Хорошим подспорьем могла стать Хуррем, но в первый раз наладить какую-то связь с ней не получилось. Ибрагим даже разозлился: зазналась красавица, став Хасеки? Ничего, я тебе покажу, кто ты на самом деле. Где это видано, чтобы сильный мужчина подчинялся даже самой красивой женщине, а уж самой красивой Хуррем не назовешь.
Если во время похода Ибрагим всячески старался отвлечь мысли Сулеймана от зеленоглазой худышки, то теперь следовало показать ей ее место, может, поймет, что без Ибрагима никуда, тем более в гареме.
Он с усмешкой вспомнил, как сейчас должна выглядеть Хуррем. Паша не сомневался, что ловкий евнух, купленный им специально для таких поручений, сумеет в нужный момент подсыпать зелье в нужное место. Если все получится, как надо, то руки и лицо Хуррем должны покрыться противными болячками. Это не смертельно и даже не опасно, но безобразно выглядит и, если не лечить, оставит на коже следы в виде темных пятен.
Ибрагим знал средство, которое могло помочь, если, конечно, не запустить болезнь надолго, но это средство нужно сначала попросить… А если не попросит? Если останется обезображенной? Что ж, судьба Хуррем грека сейчас не волновала. Жаль было бы терять такую помощницу, но что-то подсказывало Ибрагиму, что подчинить роксоланку своей воле будет не так легко, он привык прислушиваться к себе, а потому временами даже задумывался, стоит ли вообще связываться.
Ибрагим считал, что сам к зеленоглазой колдунье остыл, а потому был рад, когда Сулейман выделил другу спальню рядом со своей прямо в гареме и позволил женщинам даже открыть перед пашой лица. Это дорогого стоило, означая, что Ибрагим стал своим в султанской семье.
Но, встретившись глазами с Хуррем, Ибрагим понял, что ничего не прошло, его все так же волнует эта женщина. Плохо, очень плохо, от такого наваждения следует избавиться, и как можно скорее. Он уже не мечтал о своем сыне под видом султанского, осознав, что это было горячечным бредом, теперь желал только одного: справиться со своими чувствами и найти в Хуррем исполнительницу своей воли.
Вдали от гарема казалось, что это не просто возможно, а достаточно легко осуществить. Сулейман тоже словно забыл о своей Хасеки, он с удовольствием охотился, философствовал, просто сидел, мечтательно глядя на огонь… Казалось, вернулись прежние, почти беззаботные времена, когда они были совсем молоды и беспечны.
Но Ибрагим зря радовался, однажды он понял, что все время молчания Сулейман думал о Хуррем.
– Госпожа, позвольте мне сходить к Бахиже, как бы она ни была виновата, не стоит отказывать ей в помощи.
– Сходи.
Вернувшись, Зейнаб долго не могла приступить к какому-то трудному разговору, пока Роксолана сама не потребовала:
– Говори уж, что там такое!
– Хуррем, не Бахижа подсыпала порошок. Клянется, что ничего такого не делала, приставлена была шпионить, но не травить. Она не врет.
– Но почему тогда так странно вытряхивала, словно боялась отравы?
– Она действительно боится пыли, нос очень чувствительный.
– Значит, кто-то другой? Кто мог войти в комнату, пока нас не было?
– Многие… Но я вот что думаю: подсыпать прямо в комнате опасно, можно ненароком попасть на собственную руку или просто задеть.
– Тогда где?
– Может, насыпали в саму книгу раньше?
– В Белграде?
– Нет, можно и во дворце. Знали, что вы смотреть будете, а Повелителя в это время не будет. Эти болячки не опасны и не заразны, просто некрасиво. Бахижа еще долго будет ходить пятнистой.
– Значит, рассчитывали отвратить Повелителя от меня…
Но сколько ни думали, ничего придумать не смогли. Чувство опасности просто захлестывало Роксолану. На каждом шагу находились те, кто мог отравить, подсыпать битое стекло или порошок, чтобы изуродовать, могли просто сглазить… А она снова беременна, сомнений уже не было. Зейнаб, Фатима и Гюль в один голос советовали пока никому не говорить, даже Повелителю, тянуть, сколько будет возможно. В гареме если знает один, знают многие, а это опасно.
– Скорей бы уж вернулся Повелитель.
Повелитель вернулся в Стамбул и в гарем. Рядом с ним привычно Ибрагим, теперь и в гареме тоже. Женщины снова ожили, валиде недовольно заворчала, присутствие чужого мужчины ей вовсе не нравилось, даже если это второе «я» Повелителя. Волнение наложниц ей ни к чему, они стали слишком много времени уделять своему внешнему виду и слишком небрежно относиться к обязанностям. Кое на кого даже пришлось прикрикнуть, пообещав отправить из гарема прочь. На время помогло, но грек все же интересовал одалисок и простых служанок, его присутствие по-прежнему будоражило гарем.
Роксолане очень хотелось сказать любимому о новой беременности, хотя она понимала, что служанки правы в своих советах пока скрывать новость. К тому же рядом с султаном его тень – Ибрагим. Но еще больше поразило женщину то, как сам грек посмотрел на нее.
Глаза Ибрагима против его воли в первую очередь устремились на руки Роксоланы, потом пробежали по лицу. Заметив, как паша смотрел на ее руки, Роксолана быстро отвела глаза, но взгляд Ибрагима на лице почувствовала. Он был словно удивлен чем-то.
Все это страшно не понравилось Роксолане, но женщина промолчала, ведь они с султаном не одни. Повелитель расспрашивал валиде о здоровье и делах в гареме, о принцах, о планах на ближайшие дни… Хафса говорила обо всем, кроме несчастья с Бахижой и ссоры Хуррем и Махидевран, напряженно ожидая, что Хуррем что-то скажет. Напряглась и Махидевран. А самой Роксолане вдруг захотелось их помучить.
– Повелитель, было еще одно происшествие, – серебряный голосок Хуррем весело звенел, вызывая у Хафсы и Махидевран холодный пот по спине. – Из клетки выбрался попугай, бедная служанка, которой пришлось его ловить, даже пострадала, теперь лежит в больнице…
Ненавистью сверкнули два взгляда и какой-то странной догадкой еще один. Ибрагим-паша слишком задержал свой взгляд на лице Хуррем, чтобы она этого не заметила.
Над происшествием с попугаем посмеялись, больше разговоров не было.
Теперь уже Роксолана, вернувшись к себе, долго мерила шагами комнату. Не понравился ей взгляд Ибрагима, было в нем что-то неприятное… Хотя, кто знает, как обычно грек смотрит на открытые женские лица?
Но она вспомнила, что сначала Ибрагим смотрел именно на руки, а не на лицо и, кажется, его что-то поразило. Вдруг Роксолана даже остановилась от пронзившей страшной догадки: Ибрагим ожидал увидеть болячки, пятна на руках, а тех не было! Неужели?!.
От понимания, что обрела в гареме столь сильного противника, вернее врага, стало плохо, даже голова закружилась.
– Что с вами, госпожа?
– Фатима, кажется, я знаю, по чьему приказу насыпали яд в книгу…
– Вы что-то заметили?
– Да, это не Махидевран и не валиде, это грек. Только как и когда?
Все верно, насыпать порошок между страниц нетрудно, а зная, что Хуррем именно в эти дни будет читать, паша мог увезти султана на охоту. Все складывалось… Значит, Ибрагим смертельно опасен? Но за что, почему? И главное – что теперь делать? Этот человек подле Повелителя словно тень, чем ему мешает женщина, рожающая султану детей?
Роксолана понимала, что говорить Сулейману о своих подозрениях нельзя, греку он доверяет и от себя не отстранит, мало того, не имея доказательств, можно испортить отношения с самим султаном. Нужно поговорить с Ибрагимом, попытаться объяснить, что она не мешает, не претендует на власть, не вредит самому паше.
Это удалось, хотя и не сразу. Во время прогулки по саду Фатима вдруг шепнула, что паша в дальнем кешке. Роксолане с трудом удалось умерить шаг, чтобы не бежать. Оставив служанку на дорожке сада, она решительно шагнула внутрь, прекрасно понимая, что Повелителю немедленно доложат об их разговоре:
Читать бесплатно другие книги:
