Секрет покойника Харпер Том

Пыль еще одного дня постепенно оседает, а вместе с пылью садится и еще одно солнце. Лавочники закрывают ставни, кузнецы и гончары гасят на ночь огонь. За закрытыми дверями карманники разминают пальцы, убийцы точат ножи, а ревнивые жены подмешивают мужьям в вино яд.

Я стою на холме, глядя, как внизу закат растекается по морю расплавленной медью. Я застыл на часах, охраняя границу между светом и тьмой. Я не знаю, кого я ищу. Я лишь надеюсь, что узнаю его лицо. Я один. Симеон порывался пойти со мной, но я отослал его прочь. Его рассказ о записке, оставленной в церкви, не вызывает доверия, однако мне любопытно узнать, куда это может меня привести.

Статуя Венеры стоит на небольшом пятачке, где сходятся пять дорог, на южном склоне холма, откуда открывается вид на море. Обычно в этом месте толкутся жрицы любви, хотя сегодня их не так много. Наверно, их отпугиваю я.

Подобно всем часовым мира, я стою, погруженный в собственные мысли. Воспоминания уносят меня прочь…

…я вижу, как в темноте скатываюсь с кровати, как натягиваю грубый шерстяной плащ, стараясь не разбудить при этом остальных. Ночь такая холодная, что мехи с водой примерзли к камням и лопнули. Это самый темный день самого темного месяца в одном из самых темных мест на земле.

Константин открывает дверь, и мы выскальзываем наружу. Крадучись, мы перебегаем на другую сторону плаца, проскакиваем мимо конюшен. В этот час мир существует в виде звуков и запахов. Дым печей, блеянье овец, которые ждут в загоне, когда за ними придет мясник. Шлепанье лошадиных губ, когда конь выхватывает из яслей сено. Главные ворота закрыты, но в восточной башне есть сторожевой пост, и часовой наверняка спит.

И вот мы уже за стенами, хрустим подметками сапог по обледенелой траве. Мы пересекли границу, вышли за самый край мира. Перебираемся через земляную насыпь, спускаемся в долину, переходим ручей и шагаем вверх по холму. У меня от холода болит голова, но это хорошая боль — чистая и незамутненная. На вершине холма стоит рощица из трех берез и куста остролиста. На востоке небо уже посветлело, но солнца еще нет. Константин останавливается, разворачивается лицом к самой светлой части горизонта и ждет. Дыхание, что вырывается у него изо рта, образует вокруг его головы нимб.

— Если Трибун обнаружит, что мы самовольно ушли из лагеря, нам грозит всю неделю простоять ночью на часах, — ворчу я. Это воспоминание откуда-то из юношеских годов, нам обоим лет по шестнадцать, не больше. — Или еще хуже. Что, если нас обнаружат местные? Что делают два римских солдата ночью за стенами гарнизона?

Константин вытаскивает меч и указывает на горизонт, затем очерчивает лезвием круг.

— Ты знаешь, в чем разница между «здесь» и «там»?

— В том, что женщины там красивее? — предполагаю я.

Теперь острие его меча указывает на форт, который едва различим на холме за нашими спинами.

— Нет, все дело в стене. Внутри нее можно ничего не бояться. Снаружи, перед ней, нет ничего, что стоило бы защищать.

— То есть тебе больше по душе стоять здесь, чувствуя, как холод пробирает до костей, и прислушиваться к теням?

Впрочем, Константин меня не слушает.

— Ты знаешь почему?

— Что почему?

— Почему империя означает мир?

— Потому что наша армия выбьет желание воевать у любого, кто посмеет на нас напасть.

— Наша сила в единообразии, — его взгляд по-прежнему устремлен на форт позади нас. — Протяженность границ империи четырнадцать тысяч миль, и на каждой миле есть форт, который выглядит точно так же, что и соседний, а за их стенами люди говорят на одном и том же языке. Независимо от того, что перед тобой, — Дунай, Нил или Тайн, все едят одну и ту же пищу, слушают одни и те же песни, молятся одним и тем же богам.

Я топаю ногами, чтобы согреться. Интересно, как я объясню центуриону обмороженные пальцы? Константин поворачивается ко мне.

— Как ты считаешь, зачем мы молимся богам?

Я тру глаза. Я слишком устал, чтобы дальше поддерживать этот разговор. Черное небо над головой постепенно делается пурпурным, словно императорская мантия. Но Константин ждет от меня ответа.

— Чтобы избежать злой судьбы?

— Именно. — Похоже, я угадал ход его мыслей. — Но, по-моему, мы должны ждать от наших богов большего. В конце концов, они ведь боги.

— Они завистливые, похотливые, коварные. Они готовы убивать отцов, братьев, детей, у них странная склонность к скотоложеству.

— Это старые боги, — он отмахивается от них так же, как от стариков. — Ты знаешь, был один греческий философ, я забыл его имя. Так вот, он говорил, что старые боги — это просто выдумка. Вернее, реальные люди, легенды о которых в течение поколений обрастали разного рода преувеличениями — и так до тех пор, пока люди не превратились в богов.

Я трогаю железный амулет у меня на шее, мой оберег, призванный оградить меня от темных сил.

— В последние пятьдесят лет наши властители вели себя как эти самые старые боги и едва не погубили империю. Мы же должны смотреть дальше. Нам нужно божество более высокого порядка.

— Перемены начинаются наверху.

— Старые боги — повелители тьмы. Мы должны поклоняться богу света. Единому богу единого мира. — С этими словами Константин срывает ягоду остролиста и давит ее между пальцами. Со стороны кажется, будто он укололся о шип. — Свет пришел в этот мир, и тьма не смогла его поглотить.

— Что это?

— Что-то, что я слышал во время мессы. — Похоже, что мысли его сейчас витают далеко. — Кем бы ты ни был в империи, ты смотришь на небо и видишь солнце, и знаешь, что оно с тобой. Греет тебе спину, помогает созревать урожаю, освещает путь. Даже в самую глухую зиму оно возвращается. Непобедимый свет.

Он поворачивается лицом к востоку и протягивает руки. На горизонте уже появилось тусклое свечение. Но пока солнце остается за горизонтом, и мир по-прежнему погружен во тьму.

Странно, почему вдруг всплыло это воспоминание? Не потому, что позже это стало важно. В «Хрониконе» Александра об этом не говорится. Но историки, которые после смерти императора вольны писать все, что им вздумается, наверняка запишут, что вклад Константина в оборону империи состоял в ослаблении ее границ. Он отвел действующую армию вглубь и сосредоточил ее там, оставив охранять границы лишь вспомогательные части и отряды местного ополчения. А поскольку приграничное население свободно перемещается туда-сюда, то примерно половина тех, кого ополченцы были призваны не пускать в пределы империи, были их родственниками.

Это все равно что оставить корпус корабля гнить, надеясь при этом, что у вас хватит ведер, чтобы вычерпать из него воду, заметил как-то раз один мой знакомый моряк-левантинец.

И все же воспоминание упорно не желает уходить. Константин наблюдает за рассветом со слезами благоговейного восторга на глазах: он полон решимости найти за горизонтом нечто лучшее, он убежден в том, что непременно туда попадет.

Я моргаю. Кто-то движется по дороге в мою сторону. Дородный мужчина, капюшон плаща натянут на голову, защищая его от вечернего ветра. Увидев меня, он на мгновение останавливается и стаскивает с головы капюшон. Теперь мне виден венчик седых волос вокруг лысины. Это Аврелий Симмах.

— Что ты здесь делаешь?

— Прогуливаюсь, — отвечает он, смерив меня пристальным взглядом. — А ты?

— Я жду одного человека.

— Все еще надеешься найти того, кто убил епископа Александра? Подозреваю, что терпение императора на исходе.

Я слушаю его вполуха. Мне не дает покоя вопрос: почему он здесь? Неужели он и есть тот, с кем я должен встретиться? Судя по его поведению, Симмах вряд ли рассчитывал меня здесь встретить.

— Ты уже говорил с христианами? — спрашивает он.

— Они сказали, что я должен поговорить с тобой. В частности, твой друг Порфирий поведал мне несколько интересных историй о гонениях.

Симмах закатывает глаза.

— Христиан хлебом не корми, дай рассказать об их собственных прошлых делишках. Им кажется, что с тех пор они стали лучше.

Я не спорю, хотя, если честно, несколько неожиданно слышать такое заявление из его уст.

— Я думал, что Порфирий твой друг.

— Он был моим гостем. Но когда доживешь до моих лет, такая фикция, как дружба, теряет смысл.

И вновь я не пытаюсь с ним спорить.

— Знаешь, во что я верю? — неожиданно спрашивает Симмах. — В Рим. Диоклетиан преследовал христиан не со зла. Он просто хотел излечить империю, надеялся покончить с размежеванием, которое стоило власти многим императорам и впустило варваров. Он думал, что если сможет объединить Рим под общей верой, то тем самым спасет империю. Константин хочет того же самого, только с другим богом. Вот и все.

И вновь мне вспомнилось то давнее зимнее утро с Константином.

— Константин верит в бога, который объединит нас всех, — соглашаюсь я. — Но он не пытается насаждать благочестие каленым железом и дыбой.

— Ты считаешь, что это делает его более благочестивым?

С этими словами Симмах, взмахнув посохом, ковыляет дальше, кстати, довольно проворно. Пройдя шагов шесть, он оборачивается.

— Подумай об Александре, — предостерегает он меня. — Что бы там ни говорили про мир и любовь, любая религия требует кровавых жертв.

Еще шагов десять, и он исчезает из вида. Пока мы с ним говорили, я не спускал глаз со статуи за его спиной — вдруг за ней кто-то прячется? Увы, темнеет прямо на глазах, и она уже почти не видна.

Впрочем, не настолько быстро, чтобы я ничего не заметил. Из-за статуи появляется высокая, худощавая фигура, скорее тень среди других теней. Фигура тотчас останавливается и наклоняется, как будто для того, чтобы застегнуть сандалию, после чего идет дальше. Затем в темноте возникает новый силуэт. На ступенях рядом со статуей различаю очертания коробки или ящика. Быстро подхожу и беру его в руки.

Это футляр для хранения документов: обтянутый кожей ящичек с медными петлями. Я пытаюсь его поднять и от напряжения надуваю щеки. Футляр довольно увесистый. Я провожу пальцами по греческим буквам, выгравированным на ручке из слоновой кости.

Александр.

Человек, который оставил его, почти исчез между двух домов, но в конце переулка, перед небольшим алтарем, мерцают несколько ламп. На какой-то миг его силуэт маячит на их фоне, напоминая выходящего из пещеры монстра. Высокий, длинные тонкие ноги, короткая туника.

Человек поворачивает влево и пропадает из вида.

Я спешу вслед за ним, насколько мне позволяют старые ноги и тяжелый ящичек в руках. Дойдя до алтаря, я сворачиваю налево и поднимаюсь вверх по холму. По идее, сейчас должна быть глухая ночь, но на самом деле довольно светло, кажется, будто сам город сияет огнями. Но если я увижу его…

Я тороплюсь, и мои шаги гулко стучат по мостовой. Человек впереди оборачивается и видит меня. Затем пытается вырваться вперед или притворяется, будто не замечает меня. Вскоре он снова оборачивается, видит ящичек в моих руках, и сомнения оставляют его. Он бросается в бегство.

Я же не могу идти быстрей из-за тяжелой ноши. Может, мне уронить футляр? Но с другой стороны, это вряд ли мне поможет. Потому что мне его не догнать. Человек впереди уже почти добрался до вершины холма. Когда он пересечет главную дорогу, то исчезнет в лабиринте улиц Старого города и будет потерян для меня навсегда.

Мимо меня пробегает худая фигура в белой тунике. Человек этот мне смутно знаком, хотя в темноте я не могу поручиться, что это так. Человек впереди замечает его и, похоже, впадает в панику. Он на секунду замирает на месте, затем ныряет в переулок. Увы, слишком поздно. К тому моменту, когда я подхожу туда, до меня доносится сопенье и глухие удары, как будто кто-то дерется в темноте на кулаках. Второй человек поймал первого, и теперь тот пытается сбросить его с себя, катаясь по земле. Наконец ему это удается, и он ловко вскакивает с земли, словно пес.

Переулок кончается высокой стеной. Он схватился за верх и пытается перелезть через стену. В свою очередь я пытаюсь ухватить его за ноги. Он отбрыкивается и попадает ногой мне в лицо. Еще миг, и он уже на другой стороне. Я ощущаю во рту солоноватый привкус крови. Лицо словно окаменело от боли, но куда хуже ярость на самого себя — ведь я дал ему уйти.

— Кто он?

Это Симеон. Он поднимается с земли и потирает плечо. Я велел ему оставаться дома, но теперь уже все равно. Мне надо перелезть через стену, но сам я этого никогда не смогу сделать. Я прошу его присесть у стены и сложить руки так, чтобы приподнять меня выше. Поверхность кирпичей холодная и неровная. Я опасаюсь, что стена вот-вот рухнет под моим весом, если, конечно, мои старые руки не сломаются первыми. Я карабкаюсь вверх, напоминая самому себе трепещущую плавниками рыбу.

— Может, лучше я?..

Но я уже вскарабкался на стену. Пару секунд лежу на стене, жадно хватая ртом воздух.

— Дай мне сумку.

Это единственное, что у меня есть, и я не собираюсь с ней расставаться.

Симеон передает ее мне.

— А теперь позови стражу.

Симеон кивает и бросается бегом по переулку. Я же, прижимая к себе футляр, осторожно спускаюсь вниз по ту сторону стены. Пусть при этом я оцарапал колени, зато моя ноша цела.

Я оказываюсь на стройке. В один прекрасный день здесь вырастет роскошная вилла какого-нибудь придворного, но в данный момент это лабиринт невысоких стен и неглубоких канав, которые едва различимы в темноте. Напрягаю глаза, пытаясь разглядеть беглеца, но никого не вижу.

Единственное, что я могу разглядеть, это высокую стену, которой обнесена стройка. Впрочем, в стене наверняка должна быть калитка. Вглядываясь в темноту, я осторожно двигаюсь вдоль стены. Чем пристальнее я смотрю, тем больше привыкают мои глаза к темноте, тем более зримой делается картина. В темноте любая доска, любое бревно или недостроенная стена принимают очертания человеческой фигуры. Но если я доберусь до калитки раньше беглеца, у меня будет возможность его поймать.

Двигаясь на ощупь вдоль стены, я обхожу угол и иду дальше. Наконец моя рука нащупывает просвет, затем неотесанное дерево, петли и задвижку. Калитка. Я толкаю ее, но она не поддается. Возможно, строители, уходя, замкнули ее с той стороны.

Что ж, значит, беглец ушел не через нее. Возможно, он вновь перелез через стену, но тогда я бы его услышал. Значит, он по-прежнему внутри, как и я заперт внутри стройки, словно гладиатор на арене.

У меня в руках по-прежнему футляр для документов. Его вес оттягивает мне руку. Я отхожу от калитки и кладу свою ношу в неглубокую канаву за невысокой, всего по колено, стеной, после чего накидываю сверху землю. Искаженное страхом, мое воображение усиливает любой звук. В конце концов, я не понимаю, что собственно слышат мои уши. Возможно, я ошибся, возможно, его уже давно тут нет, я же просижу здесь до утра в грязи и полном одиночестве. У меня больше нет сил терпеть эту гнетущую тишину.

— Ты здесь?

Нет ответа. Ночь поглотила мои слова.

— Кто ты?

Тишина.

— Это ты убил Александра?

Справа от меня раздается хруст и шуршание гальки. Наверно, он крадется где-то рядом. Осторожно выглядываю из-за стены. Ночной ветер вновь доносит до меня негромкий хруст, и мне кажется, будто я замечаю какое-то движение.

На четвереньках ползу вдоль стены. По земле разбросаны мелкие камни, которые впиваются мне в ладони и колени, но в темноте они мне не видны, и я не могу обойти их. Затем я поднимаюсь на ноги рядом с грудой кирпичей, и они лишь чудом не обрушиваются на меня.

Я уже почти догнал его. Я различаю очертания его головы над низким парапетом. Мне видно, как он вертит головой, стреляя глазами туда-сюда. Он не знает, где я.

Вскакиваю и замираю на месте. Я проиграл. Это не человек, это ведро. Оно свисает с лесов на веревке. Стоит подуть ветру, как ведро приходит в движение, а если оно раскачивается сильно, то мелкие камешки в нем начинают греметь. Именно этот звук я и слышал.

И он отлично это знал. Он все это время следил за мной. Не успел я пошевелиться, как он уже стоит позади меня. Он хватает мою руку и выворачивает ее мне за спину. Второй рукой он тянется куда-то мимо моего лица, хватает конец веревки, свисающей с лесов, и обкручивает его вокруг моей шеи. Он собрался меня задушить. Я сопротивляюсь из последних сил, но он сильнее меня. Ведро ударяется мне о грудь, и камешки внутри него гремят, словно кости скелета.

Неожиданно раздаются крики, мелькают огни. Разрытую землю освещает свет факелов. Это Симеон привел стражу. Чьи-то крепкие руки стягивают с меня противника. Веревка разматывается. Я, задыхаясь, валюсь на землю. Когда же я снова поднимаюсь на ноги, стража уже скрутила моего обидчика.

Я подхожу ближе. Мне интересно узнать, кто он. Сапоги стражников пригвоздили его к земле. Это сухопарый мужчина с коротко стриженными седыми волосами. Из носа у него сочится кровь. И все равно, несмотря на боль, на лице его застыла гордая, высокомерная усмешка.

— Это ты оставил футляр для документов у основания статуи?

— Так мне велел мой хозяин.

— Кто он?

Человек громко втягивает носом воздух, вытирает лицо, размазывая при этом кровь. Темные глаза смотрят на меня с вызовом.

Глава отряда стражников ставит ему на ладонь обутую в сапог ногу и нажимает. Раздается хруст. Человек вскрикивает. Нет, это не животный крик, полный боли. Он выкрикивает имя:

— Аврелий Симмах!

Глава 23

Косово, наши дни

— Незадолго до смерти Майкл нашел тело римлянина, которое пролежало в земле тысячу семьсот лет. Я не знаю как и где. Принести его помог американский солдат по имени Санчес.

Джессоп сидит на пассажирском сиденье. Вид у него задумчивый. Это его машина, но, прежде чем выехать из Приштины, они трижды едва не угодили в аварию — что поделать, утро понедельника! — и Эбби настояла, что за руль сядет она.

— Как вы уже наверняка заметили, Драгович помешан на Древнем Риме, — произнес Джессоп. — Это его коронная тема. Кстати, вы в курсе, что его кличка Император? Собственно говоря, его имя, Золтан, по-венгерски значит то же самое. Драгович и возомнил о себе, будто он самый настоящий цезарь. Если у Майкла были с ним какие-то дела — а они точно были — и он нашел что-то, что имело отношение к Римской империи, первый, к кому он обратился, был, естественно, Драгович.

Если у Майкла были с ним какие-то дела. Если любимый человек на поверку был непорядочной личностью, продажной марионеткой в руках самого отъявленного преступника на всех Балканах. Эта мысль отравляла душу, слишком пугала, чтобы понять ее и принять. Нет, лучше об этом не думать, запереть ее в стеклянной банке и обращаться предельно осторожно, чтобы она, не дай бог, не разбилась и яд не вытек наружу.

— Я была в двух домах Драговина, — призналась Эбби. Еще один ужасный факт ее биографии. — У него больше произведений римского искусства, чем в Британском музее. Что такого мог найти Майкл, чтобы Драговин решил во что бы то ни стало заполучить это себе?

— По словам нашего консультанта, ожерелье, которое вы нашли, возможно, относится к временам правления Константина Великого, это самое начало четвертого века. Слышали о таком?

— М-м-м…

Ему ничего не известно про манускрипт из Трира, подумала Эбби. У нее при себе был выполненный Грубером перевод. Сложенный вчетверо, он лежал в кармане джинсов, но она предпочла умолчать об этом. Пока Джессоп не разобрался с ожерельем, она не станет рассказывать ему про манускрипт. Разве только в самом крайнем случае.

— Вы говорите, что Драговичу не слишком нужны новые произведения искусства. Или даже деньги. — Джессоп посмотрел из окна на свалки и строительные дворы, что возникали вдоль дороги. — Но что бы там ни нашел Майкл, эта вещь наверняка имеет немалую ценность, раз из-за нее Драгович развил такую бурную деятельность.

На ветровое стекло вновь упали капли дождя, и Эбби включила «дворники».

— Может, Санчес знает, что это такое?

К тому времени, когда Эбби и Джессоп подъехали к парковке рядом с американской базой, дождь уже лил вовсю. Выйдя из машины, они бросились бегом по дорожке между бетонными стенами и колючей проволокой. Противотанковые заграждения торчали из земли, подобно зубам дракона. Пока они бежали до КПП, то успели промокнуть до последней нитки.

Сегодня в будке дежурила другая смена охранников. Ни один из них не узнал Эбби. Когда Джессоп протянул им документы, они отнеслись к этому спокойно. За КПП их встретил капитан в куртке с высоким воротником и подвел к зеленому внедорожнику.

— Вы хотите встретиться со специалистом Санчесом?

— Он нас не ждет, — ответил Джессоп.

— Санчес в данный момент находится в Южном городке. Я вас туда подвезу.

Эбби села на заднее сиденье и, пока они ехали по широкой, укатанной грунтовой дороге, смотрела в окно. Куда бы ни падал ее взгляд, везде было одно и то же: холмы, ровные ряды машин, аккуратные ряды домиков и прямые дороги между ними.

Несмотря на внушительные размеры базы, было в ней нечто гнетущее. Они несколько минут ехали мимо рядов коричневых домиков, и за это время им не встретилось ни единой души. Здесь не было ни танков, ни бронетранспортеров. Большая часть машин — гражданские внедорожники, как и тот, в котором сидели они сами. На каком-то отрезке пути им попались временные брезентовые ангары для вертолетов, которые довольно странно выглядели на фоне прочерченного прямыми линиями пейзажа.

— А правда, что здесь есть даже «Бургер Кинг»? — поинтересовался Джессоп у капитана.

— И «Тако Белл». Правда, я здесь уже почти год, но ни разу не ел ни в том, ни в другом, — капитан рассмеялся. — Совсем как дома.

— Дома это где?

— В Северной Дакоте.

Даже если капитан и был недоволен тем, что его забросили на другой конец света, в страну размером в половину средней фермы в его родном штате, чтобы поддерживать здесь порядок, он этого никак не показал. Эбби же подумала про Рим. Интересно, как там было в последние дни, когда империя дышала на ладан?

Горстка солдат, оторванных от дома, нашла убежище за стенами крепости, построенной в лучшие времена? Или же граница была тогда такой же, как и сейчас: унылая местность, где за каждым кустом прячутся варвары и где вечно льет дождь?

Капитан припарковал внедорожник на обочине, после чего повел их к веранде, протянувшейся вдоль тесно лепившихся друг к другу жилых домиков. Здесь он постучал в дверь, и они вошли.

Сидя на деревянной койке перед метровым телеэкраном, поставленным на металлический стул, специалист Энтони Санчес играл в видеоигру. Высокий, широкоплечий, в футболке цвета хаки, плотно обтягивающей его накачанные стальные бицепсы. Услышав, что дверь открылась, он оглянулся. На экране гоночная машина слетела с дороги и взорвалась огненным шаром.

— Теперь понятно, почему мне велели, чтобы сегодня я никуда не уходил. — Поля его шляпы были надвинуты низко, закрывая глаза. Голос с хрипотцой. А вот черты лица удивительно тонкие для крупного, мускулистого тела.

— Я подожду в машине, — сказал капитан.

Санчес выключил телевизор. Экран погас. В комнате тотчас стало темно, а ее хозяин сделался почти невидимым. Потянувшись к койке напротив, он сбросил с нее коробку из-под пиццы.

— Извините, но у нас тут никаких угощений к чаю. Да и самого чая тоже нет.

Джессоп сел.

— Расскажите нам про Майкла Ласкариса.

Шляпа повернулась от Эбби к Джессопу, затем уставилась в пол.

— Что, собственно, вас интересует?

— Вы вместе с ним принесли в морг мертвое тело, — ответила Эбби. — На документе стоит ваша подпись.

Шляпа даже не пошевелилась. Было слышно, как по крыше домика стучит дождь. Затем с губ Санчеса сорвался долгий свистящий звук — не то ругательство, не то просто выдох.

— Я уже давно не видел мистера Ласкариса.

— Он мертв, — ответил Джессоп.

— Я не слежу за новостями. — Санчес принялся машинально вертеть в руках джойстик от приставки.

— Расскажите, как вы с ним познакомились, — попросила Эбби.

— В баре.

— Что ж, неплохое место.

— Он разыскал меня здесь, на базе. И хотя Майкл был гражданским, похоже, он знал тут все ходы и выходы. Купил мне пару кружек пива. Сначала мы поболтали, а потом он сказал, что читал рапорт, который я передал начальству от наших ребят из СНМ

— СНМ? — переспросил Джессоп

— Службы наблюдения и мониторинга. Мое подразделение. Группами по три человека мы ездим по деревням на джипах и разговариваем с местным населением, после чего докладываем результаты бесед командованию. Что-то вроде наведения мостов.

— И о чем же был ваш рапорт?

— Мы с ребятами были в одной махалле, к северу отсюда.

— Где-где?

— В махалле. Ну, это что-то вроде деревни. В общем, стоим мы там, разговариваем с местными, и тут подъезжает к нам какой-то фермер на «косовском харлее». — По глазам Эбби и Джессопа было видно, что собеседники его не поняли. — Ну вы их наверняка видели. Они берут садовый культиватор, вместо лопастей надевают колеса, затем цепляют к нему тачку, и получается что-то вроде пикапа. Мы называем это «косовским харлеем».

— Все, я поняла, — сказала Эбби. На лице Джессопа по-прежнему читалось недоумение.

— Так вот, этот парень заявил, что, по его подозрению, у соседа на участке спрятано оружие. Он же законопослушный гражданин и ставит нас об этом в известность. На самом деле он, скорее всего, положил глаз на этот участок, но какое мне до этого дело? В общем, мы поехали туда, чтобы посмотреть, что и как. И действительно, в земле дыра, а под ней пещера, в которой спрятана пара проржавевших «Калашниковых» и несколько пистолетов. Оно, конечно, серьезно, но не настолько.

Зато стоило нам посветить по пещере фонариками, как дело приняло совсем иной оборот. Потому что была это не пещера, а что-то вроде старинной гробницы. На стенах какие-то древние росписи, а посередине огромный каменный гроб.

Дождь застучал по крыше с удвоенной силой. Теперь Санчес был не более чем смутным силуэтом на фоне зарешеченного окна.

— И в гробу вы обнаружили тело?

— Нет. Мы были на задании. Мы нашли оружие и позвали полицейских, чтобы те арестовали владельца участка. Те приставили к пещере часовых, а мы вернулись домой. Это, в принципе, был не наш сектор, мы приписаны к Восточной Боевой Группе, а это было к северу от нас. Мы просто действовали из лучших побуждений. Так сказать, демонстрировали добрую волю.

Интересно, добрую волю по отношению к кому, подумала про себя Эбби.

— Я написал рапорт, а через неделю в баре появляется мистер Ласкарис и спрашивает меня, нельзя ли взглянуть на это место. Почему нет, отвечаю я, но только не во время дежурства. Потому что я могу ездить только туда, куда меня пошлют. Спустя два дня мне звонит штабной сержант и говорит, что мне поручено сопровождать гражданское лицо во время поездки по сбору фактов. По его голосу я понял, что ему это ни с какого бока не нужно, что у него из-за этого летит к чертям собачьим весь график, но Майкл из тех, кто не отступится, пока не добьется своего.

Вот это уж точно.

— Мы поехали на север, в сторону Митровицы. К пещере. Как я уже сказал, охранять ее поставили ребят из боевой группы «Север». Какого-то норвежца. Но у Майкла при себе оказались нужные бумажки, и нас, не говоря ни слова, пропустили. В общем, мы пошли туда, вооружившись ломиками и молотками. Майкл указал на гроб и говорит: «Давай его вскроем».

Дождь слегка утих. Теперь тишину нарушал лишь стук капель, падавших с крыши домика.

— До того как попасть сюда, я дважды оттрубил в Ираке. И много чего насмотрелся. Но тут даже меня пробрал страх. Было темно, как в заднице. В голову тотчас полезло проклятье Тутанхамона и прочая хрень с телеканала «История». Крышка была неподъемная. Я едва не лишился двух пальцев, поднимая ее. Я уж молчу про то, что оказалось внутри.

— Скелет, — сказала Эбби. Ей вспомнились пустые глазницы, желтые, словно восковые кости на стальной поверхности прозекторского стола.

Санчес поднял голову и кинул взгляд в ее сторону.

— Значит, вы его тоже видели. Мы завернули его в брезент и вынесли наружу, мимо часовых. Майкл хотел захватить с собой и крышку, но как бы мы ее дотащили, ведь руки у нас уже были заняты. Тогда он сфотографировал картинки на стенах и еще вазу…

— Что-что? Какую вазу?

— Вазу, — он произнес это слово на американский манер, слегка врастяжку. — Ну, такую глиняную бутыль, размером с литровую бутылку виски. Она лежала внутри гроба вместе с мертвецом. Ее горлышко было запечатано воском или типа того.

— Майкл ее вскрывал?

— При мне нет. Мы вышли оттуда довольно быстро. У норвежца была рация, и Майкл явно хотел как можно быстрее оттуда смыться. В общем, мы положили тело в багажник и уехали. Как порядочные парни.

Санчес снял с головы шляпу и принялся комкать ее в руках. Эбби впервые разглядела его глаза — две светлые точки на фоне темноты.

— Вот так все и было. Я делал лишь то, что мне было велено. И не заморачивался по поводу того, чем это кончится.

Отлично тебя понимаю, подумала Эбби. Мы с тобой, так сказать, в одной лодке.

— Майкл каким-то образом намекнул, почему его заинтересовала эта находка? — спросил Джессоп.

— Он все время грузил меня разными разговорами, хотя и не сказал ничего конкретного. Ну вы меня понимаете. Я спросил его, что все это значит, и он ответил, что это, мол, рутинная процедура.

— И вы, разумеется, не поверили?

— Нет, конечно, но какая разница? Ведь это же не противоречит Женевской конвенции, отвезти тело в морг, особенно если мертвецу вот уже несколько сотен лет. Как я уже сказал, я делал то, что мне было велено. Какой-то древнеримский жмурик — это не мои проблемы.

Эбби резко подняла глаза.

— А с чего вы взяли, что он древнеримский? Это Майкл вам так сказал?

— Может быть, точно не помню. Но я католик. И побывал не в одном десятке церквей. Я сразу понял, что надпись сделана на латыни.

— Какая надпись?

— Та, что на гробе.

Глава 24

Константинополь, апрель 337 года

Где-то в стенах дворца пытают человека. Этого не должно быть. Закон запрещает пытки. Нельзя пытать даже раба. Единственное исключение — это измена. Разумеется, закон вещь гибкая, а в измене можно обвинить кого угодно. Если у вас есть власть, закон можно переписать, но даже на это нужно время. Кто-то должен был найти среди ночи законника, чтобы тот обосновал исключение, затем найти в канцелярии нужных писцов, чтобы те поставили печати — и все до того, как будут затянуты первые винты.

Кто-то явно отнесся к этому делу серьезно.

Я должен быть там и делать заметки. Вместо этого я собрал все лампы, какие только смог найти, и закрылся в какой-то кладовке с ящичком для документов. Я плохо понимаю, что, собственно, произошло сегодня вечером, но на своем веку я насмотрелся беззакония всех сортов и узнаю его по запаху. Кроме того, меня не отпускает мысль, что многие из вопросов, что сейчас задаются в застенке, касаются бумаг, оказавшихся в моих руках. Вскоре кто-нибудь наверняка вспомнит про футляр, который я принес во дворец.

А работа движется ох как медленно! Все бумаги разных размеров, написаны разными чернилами и разными почерками, главным образом по-гречески, хотя есть и записи на латыни. Я в первую очередь обращаю внимание на них, хотя, признаюсь, читать их довольно трудно, особенно когда не знаешь, что, собственно, ищешь. Некоторые из бумаг — меморандумы из императорских архивов, другие — скорее выдержки из книг. Мне никак не удается понять, что их объединяет.

Первая бумага:

Императору Константину Августу от Цезаря Криспа.

Сильная буря замедлила наши приготовления и уничтожила три корабля, однако в целом флот готов и выйдет в плаванье завтра.

Другая: стихотворение.

Чтобы достичь живых, плыви средь мертвых.

Третья:

XII/II. Я пишу это в знак глубокого соболезнования по поводу смерти твоего внука.

Я чихаю, и бумаги разлетаются с моего импровизированного стола. Кладовка полна пыли. Несколько резных каменных панелей, каждая весом с доброго коня, стоят, приставленные к стене, ожидая, когда ими наконец украсят один из новых памятников Константину. Мои ноги упираются в мраморных воинов, застывших в самой гуще кровавой битвы.

Беру в руки другой фрагмент. Лампы шипят, готовые того и гляди погаснуть. Глаза мои устали. Я отвык от чтения. Неожиданно с одной страницы на меня смотрит мое собственное имя.

Даровано приказом Августа Гаю Валерию Максиму: предоставьте ему все ресурсы императорской почты, какими располагаете, и дайте ему все, о чем он вас попросит, дабы ускорить его путь до Пулы.

Под документом дата, но мне не нужно на нее смотреть. Неожиданно свет меркнет. Не иначе, как это потухла одна из ламп. Я кладу бумагу и тяжело наваливаюсь спиной на мраморную плиту.

Интересно, зачем Александру все это понадобилось?

Страницы: «« « ... 7891011121314 » ... »»