Мальчик в полосатой пижаме Бойн Джон

Глава шестнадцатая

Стрижка

Минул год с тех пор, как Бруно, вернувшись из школы, застал Марию пакующей его вещи, и воспоминания о Берлине почти стерлись из его памяти. Он еще не забыл, что Карл и Мартин — два его лучших друга, но как звали третьего, хоть убейте, не мог припомнить. И тут произошло событие, означавшее, что на два дня Бруно покидает Аж-Высь и возвращается в родной дом, — умерла бабушка, семья собралась ехать на похороны.

Дома Бруно обнаружил, что стал значительно выше ростом. Теперь некоторые вещи, на которые год назад он смотрел снизу вверх, оказались на уровне его глаз, а когда он обозревал город из оконца на самом верху, ему уже не приходилось вставать на цыпочки.

Бруно не встречался с бабушкой с тех пор, как уехал из Берлина, но думал о ней каждый день. Чаще всего он вспоминал спектакли, которые бабушка с Бруно и Гретель разыгрывала на Рождество и дни рождения, и великолепные костюмы, которые она ему мастерила для каждой роли. При мысли, что больше этого никогда не повторится, Бруно становилось очень горько.

Те два дня, что семья провела в Берлине, вообще выдались очень грустными. На похоронах в церкви Бруно, Гретель, мама, папа и дедушка сидели в первом ряду. Отец надел свою самую красивую парадную форму, отутюженную и сверкающую наградами. Папа был печальнее всех. Это потому, объяснила мама Бруно, что отец поссорился с бабушкой и они так и не помирились до ее смерти.

В церковь привезли множество венков, и папа очень гордился тем, что один из них послан Фурором, но мама заявила, что бабушка, узнай она об этом, перевернулась бы в гробу.

Возвращению в Аж-Высь Бруно чуть ли не радовался. Это место превратилось в его родной дом, и его уже не волновало то обстоятельство, что в доме всего три этажа вместо пяти, и на военных, постоянно разгуливающих по дому с хозяйским видом, он тоже больше не обращал внимания. Постепенно до него дошло, что здесь в общем не так уж и плохо, особенно с тех пор, как он подружился со Шмуэлем. Он понимал, что ему есть чему радоваться в этой жизни. Например, тому, что папа и мама в последнее время веселы и спокойны и мама уже не укладывается отдохнуть каждый день и не принимает по любому поводу лечебные ликеры. Гретель же, вступившая, по словам мамы, в переходный возраст, старалась брата избегать.

А кроме того, лейтенанта Котлера перевели из Аж-Выси, и некому стало злить и расстраивать Бруно. (Перевод Котлера случился довольно неожиданно. Накануне ночью мама с папой долго кричали друг на друга, тем не менее лейтенант уехал, чтобы больше никогда не вернуться; Гретель была безутешна.) Как же такому не радоваться: никто больше не называл Бруно «большим человеком».

Но счастливее всего он был оттого, что у него появился друг по имени Шмуэль.

Каждый день с легким сердцем он пускался в путь вдоль ограды и с удовольствием отмечал, что и Шмуэль немного повеселел. Глаза его уже не были такими ввалившимися; правда, тело оставалось удручающе тощим, а лицо неприятно серым.

Однажды, сидя напротив Шмуэля на их обычном месте, Бруно задумчиво обронил:

— Такой странной дружбы у меня еще никогда не было.

— Что ты имеешь в виду?

— Со всеми мальчиками, с которыми я дружил, я мог поиграть. А с тобой не получается. Все, что мы можем, сидеть тут и разговаривать.

— А мне нравится сидеть и разговаривать, — сказал Шмуэль.

— Ну конечно, мне тоже, — подхватил Бруно. — Но иногда хочется чего-нибудь более увлекательного. Например, организовать экспедицию с исследовательскими целями. Или сыграть в футбол. У нас даже не получается по-настоящему быть вместе, между нами всегда этот проволочный забор.

Бруно часто отпускал замечания такого рода, старательно притворяясь, что катастрофы на кухне, когда он отрекся от дружбы со Шмуэлем, словно никогда и не было. Он до сих пор не оправился от потрясения и продолжал корить себя, хотя Шмуэль, к его чести, казалось, напрочь позабыл об том случае.

— Может быть, когда-нибудь и поиграем, — сказал Шмуэль. — Если нас отсюда выпустят.

Бруно все чаще размышлял об ограде. О том, что происходит по обе ее стороны и зачем ее вообще здесь протянули. Не спросить ли папу с мамой, прикидывал Бруно, но в конце концов отказался от этой затеи, подозревая, что они либо рассердятся на него за подобный вопрос, либо наговорят каких-нибудь гадостей про Шмуэля и его семью. Поэтому он решился на неординарный поступок — обратиться к «безнадежному случаю».

Комната Гретель радикально изменилась с тех пор, как он в последний раз туда заходил. Начнем с того, что там не было ни одной куклы. С месяц назад, примерно в то же время, когда лейтенант Котлер уехал из Аж-Выси, Гретель вдруг постановила, что куклы ее больше не интересуют, и, сложив их в четыре большие сумки, выбросила вон. Там, где прежде были куклы, теперь висели карты Европы, подаренные ей отцом и утыканные маленькими булавками. Ежедневно Гретель передвигала булавки, предварительно справившись со свежей газетой. Бруно иногда казалось, что она сходит с ума. Но если даже и так, она почти прекратила дразнить брата и приставать к нему, вот он и подумал, что от разговора с сестрой вреда не будет.

Он вежливо постучал в дверь, зная, как она бесится, когда он входит без стука.

— Привет.

— Зачем явился? — Гретель сидела за туалетным столиком, экспериментируя с волосами.

— Просто так.

— Тогда убирайся.

Бруно кивнул, но в комнату, однако, вошел и присел на край кровати. Сестра наблюдала за ним краем глаза, но не произносила ни слова.

— Гретель, — нарушил молчание Бруно, — можно тебя спросить кое о чем?

— Только побыстрее.

— Все здесь, в Аж-Выси… — начал он, но она сразу же его перебила:

— Бруно, прекрати называть это место Аж-Высью! — Гретель рассердилась так, будто более грубой ошибки в истории человечества никто не совершал. — Почему ты не можешь выговорить название правильно?

— Но я и говорю правильно, Аж-Высь, — возразил Бруно.

— Нет. — Сестра произнесла название лагеря как полагается, попытавшись научить брата.

Бруно нахмурился, но тут же пожал плечами:

— А я разве не так сказал?

— Не так… Ай, ладно, не желаю с тобой спорить, — фыркнула Гретель, теряя терпение, которого у нее в запасе и без того было немного. — Выкладывай, зачем пришел. Чего тебе надо?

— Я хотел узнать об ограде. — Бруно решил, что начинать надо с самого важного вопроса. — Зачем она здесь?

Гретель резко повернулась лицом к брату и пристально уставилась на него:

— Ты что, не знаешь?

— Нет. Я не понимаю, почему нас не пускают за ограду. Почему мы не можем пойти туда и поиграть? Чем мы так плохи?

Гретель удивленно помолчала, а потом расхохоталась. Смеяться она прекратила, только когда поняла, что Бруно и не думал шутить.

— Бруно, — заговорила она детским голоском, будто речь шла о самых элементарных вещах, — забор поставили не для того, чтобы мы туда не ходили, а для того, чтобы они не являлись к нам.

Бруно обдумал ее слова, но особой ясности в ситуацию они не внесли.

— Но почему?

— Потому что их нужно держать вместе, — пояснила Гретель.

— Вместе с их родными то есть?

— Ну да, вместе с родными. И с людьми их породы.

— Что значит — «их породы»?

Гретель устало вздохнула:

— С другими евреями, Бруно. Неужели ты не знал? Поэтому их и держат всех вместе, чтобы они не смешивались с нами.

— Евреи. — Бруно опробовал слово на языке. Ему понравилось, как оно звучит. — Евреи, — повторил он. — Значит, все люди на той стороне ограды — евреи?

— Совершенно верно, — подтвердила Гретель.

— А мы евреи?

Гретель выпучила глаза и открыла рот, будто ей отвесили пощечину.

— Нет, Бруно. Это абсолютно не так. И не вздумай заводить с кем-нибудь подобные разговоры.

— Но почему? И кто же мы тогда?

— Мы… — отозвалась Гретель и умолкла, засомневавшись, как следует отвечать на этот вопрос. — Мы… — начала она снова, но верного ответа так и не нашла. — Мы — не евреи, — сказала она наконец.

— Да знаю я, — отмахнулся Бруно, которого тупость сестры стала раздражать. — Я спрашиваю, если мы не евреи, то кто же мы?

— Мы — их противоположность, — нашлась Гретель. К ней постепенно возвращалась уверенность в себе. — Да, именно так, мы — их противоположность.

— Хорошо, — обрадовался Бруно: хотя бы один вопрос удалось разрешить. — Противоположность живет по эту сторону ограды, а евреи живут по другую.

— Именно, Бруно.

— Выходит, евреи не любят свою противоположность?

— Нет, это мы их не любим, дурачок.

Бруно помрачнел. Гретель постоянно твердят, что нельзя обзывать брата дураком, но она никак не уймется.

— Ну и почему же мы их не любим? — спросил Бруно.

— Потому что они евреи.

— Понятно. Противоположность и евреи не могут ужиться рядом.

— Нет, Бруно, — несколько рассеянно ответила Гретель. Заметив нечто необычное в своих волосах, она теперь тщательно изучала находку.

— Так почему же всем не собраться вместе и…

Речь Бруно прервал пронзительный визг Гретель. Она визжала так громко, что мама, отдыхавшая после обеда, проснулась и прибежала в спальню дочери, чтобы выяснить, кто из ее детей кого убил.

Экспериментируя с волосами, Гретель обнаружила крошечное яичко, размером не больше булавочной головки. Она показала его маме. После чего мама покопалась в ее волосах, приподнимая прядь за прядью. Затем настал черед Бруно.

— Возмутительно, — рассердилась мама. — Я так и знала, что-нибудь в этом роде здесь обязательно случится. В таком-то месте!

Оказалось, что у Гретель и Бруно завелись вши. Голову Гретель обработали специальным шампунем, невероятно вонючим, но это не улучшило ей настроения — запершись в спальне, она прорыдала несколько часов кряду.

Волосы Бруно тоже помыли шампунем, но потом папа заявил, что разумнее всего вернуться к истокам, и взял в руки бритву, чтобы обрить Бруно под ноль. Тут и Бруно расплакался. Бритье не отняло много времени. Бруно с горечью наблюдал, как его волосы плавно падают с головы на пол, к его ногам, но папа без устали твердил, что так надо.

После бритья Бруно глянул в зеркало в ванной и страшно расстроился: лысая голова выглядела полным уродством, а глаза теперь казались слишком большими. Бруно едва не испугался своего отражения.

— Не переживай, успокоил его папа. — Волосы отрастут. Через месяцок будешь опять лохматый.

— Это все из-за грязи, — вставила мама. — Если бы кое-кто понял наконец, как дурно сказывается на всех нас подобное окружение.

Глядя на себя в зеркало, Бруно не мог не заметить, что стал очень похож на Шмуэля, и подумал, что у людей за оградой, наверное, тоже были вши и поэтому их всех обрили наголо.

Когда на следующий день Бруно встретился со Шмуэлем, тот, завидев Бруно, принялся смеяться, что не добавило Бруно уверенности в себе, нехватку которой он теперь остро ощущал.

— Я теперь вылитый ты, — скорбно произнес он, будто речь шла о великом несчастье.

— Только толще, — уточнил Шмуэль.

Глава семнадцатая

Мама добивается своего

В Аж-Выси маме совсем разонравилось, она все время пребывала в дурном расположении духа, и Бруно отлично понимал, что с ней творится. В конце концов, когда он только приехал сюда, его возмущению не было предела, потому что, во-первых, это место совершенно не походило на родной дом, а во-вторых, ему сильно не хватало трех его верных друзей на всю жизнь. Но со временем для него многое изменилось — в основном благодаря Шмуэлю, который стал для Бруно важнее, чем его берлинские друзья, Карл, Мартин и Даниэль. Но мама не обзавелась своим Шмуэлем. Ей не с кем было поговорить, а единственного человека, с кем она подружилась, лейтенанта Котлера, перевели служить в другое место.

Бруно не был одним из тех мальчиков, которых хлебом не корми, только дай подслушивать, стоя под дверью или засунув голову в дымоход. Но однажды, проходя мимо папиного кабинета, где мама с папой вели очередную беседу, он не мог не услышать, о чем они говорят, — больно уж громко звучали голоса.

— Это отвратительно, — сказала мама. — Просто отвратительно. У меня больше сил нет все это терпеть.

— У нас нет иного выхода, — возразил папа. — Перед нами поставлена задача…

— Нет, — перебила мама. — Задача поставлена перед тобой. Мы тут ни при чем. Оставайся, если хочешь.

— Но что подумают люди, если я позволю тебе и детям вернуться в Берлин без меня? Не поставят ли они под сомнение мою преданность делу?

— Делу? — вскричала мама. — И это ты называешь делом?

Дальше Бруно уже не слушал: голоса звучали все ближе и ближе к двери кабинета, и возникла опасность, что мама может внезапно выскочить из кабинета в поисках лечебного ликера, поэтому Бруно побежал к себе наверх. Впрочем, он услыхал достаточно, чтобы сообразить: весьма вероятно, очень скоро он вернется в Берлин. К собственному удивлению, он не знал, радоваться этому или огорчаться.

Отчасти он до сих пор скучал по берлинской жизни, но за год там многое изменилось. Карл и два других лучших друга Бруно, чьих имен он не мог припомнить, возможно, давно про него забыли. Бабушка умерла, а от дедушки не было почти никаких известий, разве что папа однажды обронил: «Мой отец впал в маразм».

Опять же, Бруно успел привыкнуть к Аж-Выси: герр Лицт его не допекал; с Марией он ладил куда лучше, чем в Берлине; Гретель все еще переходила в другой возраст и старалась не сталкиваться с братом (кроме того, она уже не была таким же безнадежным случаем, как раньше), а ежедневные беседы со Шмуэлем наполняли его счастьем.

Словом, Бруно не знал, что и думать о переезде в Берлин, и решил: будь что будет — как бы родители ни поступили, он жаловаться не станет.

Шли недели, но ничего не менялось, жизнь текла по заведенному порядку. Папа большую часть времени проводил у в кабинете или за оградой. Мама словно затаилась; она все чаще укладывалась спать днем, и порою даже не после обеда, но и до, и это вызвало у Бруно беспокойство: уж не заболела ли она? Разве здоровому человеку нужно столько лечебного ликера? Гретель сидела в своей комнате, рассматривая карты, которые она налепила на стены, и часами изучая газеты, прежде чем передвинуть булавки на миллиметр-два. (За эту возню с картами герр Лицт особо хвалил сестру.)

Что до Бруно, он слушался старших, никому не доставлял хлопот и с наслаждением думал про себя: как хорошо, что у него есть тайный друг, о котором никто не знает.

Но в один прекрасный день отец вызвал Бруно и Гретель в кабинет, чтобы сообщить о грядущих переменах.

— Садитесь, дети, — он указал на два просторных кожаных кресла, к которым прежде им запрещалось даже близко подходить из-за их «вечно грязных лап». Сам отец устроился за письменным столом. — Мы с мамой пришли к выводу, что пора кое-что изменить, — продолжал он с некоторой грустью в голосе. — Скажите-ка, вам нравится здесь?

— Разумеется, папа, — ответила Гретель.

— Конечно, папа, — ответил Бруно.

— И вы совсем не скучаете по Берлину? — Дети молча переглядывались, никому не хотелось высказываться первым.

— Знаешь, я ужасно скучаю, — не выдержала Гретель. — Мне очень не хватает друзей.

Бруно улыбнулся, вспомнив о своей тайне.

— Друзья, — кивнул отец. — Да, я часто думал об этом. Наверное, порою вы чувствуете себя одиноко здесь.

— Очень одиноко, — не колеблясь, подтвердила Гретель.

— А ты, Бруно, — отец перевел взгляд на сына, — ты скучаешь по друзьям?

— Ну да, — сдержанно ответил Бруно. — Но мне кажется, что куда бы я ни поехал, я всегда буду скучать по людям, которых оставил.

Это был скрытый намек на Шмуэля, однако выразиться яснее Бруно поостерегся.

— Но ты бы хотел вернуться в Берлин? — спросил отец. — Если представится возможность?

— Вместе со всеми?

Папа протяжно вздохнул.

— С мамой и Гретель. Вернуться в наш старый берлинский дом. Хотел бы?

Бруно сдвинул брови.

— В общем, да, но только если ты поедешь с нами. — И это было чистой правдой.

— Значит, ты предпочел бы остаться здесь, со мной?

— Я бы предпочел, чтобы мы все были вместе, — заявил Бруно, нехотя включая в этот список и Гретель. — В Берлине или Аж-Выси, все равно.

— Бруно! — раздраженно воскликнула Гретель, и он не понял, то ли она разозлилась, оттого что он рушит их планы вернуться в Берлин, то ли оттого, что упорно продолжает неверно (как она считает) произносить название их дома.

— Видишь ли, в данный момент это скорее всего невозможно, — сказал папа. — Боюсь, Фурор пока не намерен освобождать меня от командования этим объектом. Однако мама полагает, что сейчас самое удобное время вам троим вернуться в Берлин, привести в порядок дом, и если задуматься… — Он умолк на секунду и посмотрел в окно, откуда открывался вид на ограду и лагерь за ней. — И если задуматься, то, возможно, она права. Наверное, это не самое подходящее место для детей.

— Тут сотни детей. — Это был тот нечастый случай, когда Бруно брякнул не подумав. — Только они по другую сторону ограды.

Наступила тишина, но не обыкновенная тишина, когда людям просто нечего сказать. Эта тишина была какая-то очень шумная. Отец и Гретель сверлили глазами Бруно, он же растерянно моргал.

— Что значит — сотни детей за оградой? — спросил отец. — Что тебе известно о том, что там происходит?

Бруно замялся. Вряд ли стоит рассказывать слишком много — как бы не попасть в беду.

— Я вижу их из окна моей комнаты, — вывернулся он. — Они, конечно, очень далеко, но, похоже, их там многие сотни. И все в полосатых пижамах.

— В полосатых пижамах, да, — озабоченным тоном подхватил отец. — И ты наблюдаешь за ними, верно?

— Ну, я их вижу, — уклончиво ответил Бруно. — Но ведь это не то же самое, что наблюдать.

— Отлично, Бруно, — улыбнулся отец. — Ты прав, это не то же самое.

Он опять погрузился в свои мысли, а затем энергично тряхнул головой, словно наконец принял решение.

— Нет, она права. — Отец говорил вслух, но не смотрел ни на Гретель, ни на Бруно. — Она абсолютно права. Вы пробыли здесь достаточно долго. Пора вам возвращаться домой.

Вот так все и закончилось. В Берлин послали наказ прибрать дом, вымыть окна, отполировать перила, отгладить простыни, застелить кровати, и папа объявил маме, Гретель и Бруно, что в течение недели они уедут.

Бруно обнаружил, что он, как ни странно, вовсе не рвется обратно в Берлин. И потом, как он скажет об этом Шмуэлю?

Глава восемнадцатая

Как родилась идея великого приключения

На следующий день, после того как папа объявил о скором возвращении в Берлин, Шмуэль не пришел на условленное место. Днем позже он опять не появился. На третий день Бруно снова не увидел никого, кто бы сидел на земле, скрестив ноги. Бруно встревожился: неужто ему придется уехать из Аж-Выси, так и не повидав своего друга? Подождав минут десять и потеряв всякую надежду, он уже собрался отправиться обратно, как вдруг углядел вдалеке точку, которая превратилась в кляксу, которая превратилась в пятно, которое превратилось в силуэт и, наконец, в мальчика в полосатой пижаме.

Бруно расплылся в улыбке, сел на землю и вынул из кармана хлеб с яблоком, контрабандой вынесенные из дома, чтобы угостить Шмуэля. Но даже на расстоянии было видно: с его другом что-то не так. Шмуэль выглядел еще более несчастным, чем обычно, а когда он добрался до ограды, то не набросился сразу же на еду, как у него было заведено.

— Я уж думал, ты больше не придешь, — сказал Бруно. — Я вчера приходил, и позавчера, а тебя не было.

— Прости, — извинился Шмуэль. — Кое-что случилось.

Бруно, прищурившись, смотрел на друга, пытаясь угадать, что бы это могло быть. Может, Шмуэлю тоже сказали, что он возвращается домой? На свете бывают всякие, самые удивительные, совпадения. Ведь родились же Бруно и Шмуэль в один день — разве это не поразительно?

— Ну? — спросил Бруно. — Что случилось?

— Папа, — еле вымолвил Шмуэль. — Мы не можем его найти.

— Не можете найти? Как это? То есть он потерялся?

— Думаю, да. Он был здесь в понедельник, потом отправился на работу вместе с другими мужчинами, и никто из них не вернулся.

— И вы не получали от него письма? — допытывался Бруно. — А может, он оставил записку, в которой указал, когда вернется?

— Нет, не оставил.

— Ничего не понимаю, — признался Бруно и, поразмыслив, добавил: — Ты его искал?

— Конечно, искал, — горестно вздохнул Шмуэль. — Я сделал то самое, о чем ты все время говоришь, — организовал экспедицию.

— И никаких следов?

— Никаких.

— Очень странно. Но я уверен, этому найдется простое объяснение.

— Какое? — загорелся Шмуэль.

— Наверное, мужчин отвезли на работу в другой город и там им пришлось задержаться до тех пор, пока они не закончат работу. А здешняя почта работает не слишком хорошо. Не сомневаюсь, твой папа скоро вернется.

— Надеюсь. — Шмуэль едва сдерживал слезы. — Не знаю, как мы будем без него.

— Я мог бы спросить отца, если хочешь, — не очень уверенно предложил Бруно, надеясь в душе, что Шмуэль откажется.

— Вряд ли стоит это делать. — К разочарованию Бруно, ответ Шмуэля нельзя было назвать категорическим отказом.

— Но почему? Отец неплохо осведомлен о жизни по вашу сторону ограды.

— Мне кажется, военные нас не любят, — сказал Шмуэль и даже сделал попытку рассмеяться, — впрочем, безуспешную. — Да нет, я точно знаю, они нас не любят. Просто ненавидят.

От изумления Бруно слегка откинулся назад.

— Ты ошибаешься, такого не может быть.

— Это правда. — Шмуэль, напротив, подался вперед, глаза его сузились, а губы немного скривились от гнева. — Ну и пусть, потому что я их тоже ненавижу, всех. Ненавижу, — с чувством повторил он.

— Неужели и моего отца тоже? — спросил ошеломленный Бруно.

Шмуэль закусил губу. Он не раз видел отца Бруно и не мог понять, откуда у этого человека взялся такой симпатичный и добрый сын.

У Бруно не осталось ни малейшего желания обсуждать тему отцов. Подождав немного, пока Шмуэль успокоится, он сказал:

— Ладно. У меня тоже есть для тебя новость.

— Новость? — Шмуэль с надеждой посмотрел на Бруно.

— Да. Я возвращаюсь в Берлин.

От неожиданности Шмуэль открыл рот.

— Когда? — Голос его слегка дрогнул.

— Ну, сегодня у нас четверг, — прикидывал Бруно, — значит, скорее всего, мы уедем в субботу. После обеда.

— И надолго? — спросил Шмуэль.

— Похоже, навсегда. Маме не нравится в Аж-Выси… Она говорит, что в таком месте нельзя растить детей… А папа остается на своем посту, ведь у Фурора на его счет большие планы. Но все остальные едут домой.

Он сказал «домой», хотя уже толком не знал, где находится его дом.

— Значит, я больше тебя не увижу? — загрустил Шмуэль.

— Ну почему же, — не согласился Бруно. — Ты ведь можешь приехать на каникулы в Берлин. Не останешься же ты здесь навсегда, правда?

— Наверное, нет. — Шмуэль совсем расстроился. — Мне не с кем будет разговаривать, когда ты уедешь.

— Выходит, так. — Бруно хотел добавить: «Я тоже буду скучать по тебе, Шмуэль», но обнаружил, что стесняется произнести эти слова. — Получается, что завтра мы увидимся в последний раз… То есть здесь в последний раз, — поправился он. Устроим прощальную встречу. Я постараюсь принести тебе что-нибудь вкусненькое.

Шмуэль кивнул, но промолчал, не в силах выразить словами свою печаль.

— Жалко, что мы никогда с тобой ни во что не играли, — сказал Бруно после долгой паузы. — Хотя бы разок поиграть. Чтобы потом было что вспомнить.

— Да, жалко, — эхом откликнулся Шмуэль.

— Мы разговаривали с тобой больше года, а до игры дело так и не дошло. А еще знаешь что? — припомнил Бруно. — Я наблюдал за вами из окна своей комнаты, за тем, как вы живете, а вблизи ни разу не видел.

— Тебе бы не понравилось, — сказал Шмуэль. — Твой дом куда лучше.

— Все же очень хочется посмотреть.

Поразмыслив немного, Шмуэль нагнулся и приподнял проволочную ограду. Образовалась дыра, в которую вполне мог пролезть маленький мальчик, — например, ростом с Бруно и такой же комплекции.

— Что же ты? — Шмуэль глядел на Бруно. — Пролезай!

Бруно с опаской посмотрел на дыру.

— Вряд ли мне разрешат.

— Но ведь тебе не разрешают приходить сюда каждый день и разговаривать со мной, — возразил Шмуэль. — А ты все равно приходишь, разве нет?

— Но если меня поймают, то обязательно накажут. — На этот счет у Бруно сомнений не было: мама с папой не одобрят такой поступок.

— Верно. — Шмуэль опустил проволочную завесу и уставился в землю. Из его глаз закапали слезы. — Выходит, завтра мы с тобой попрощаемся.

Оба мальчика уныло молчали. И вдруг Бруно осенило.

— А что, если… — Бруно не торопился поделиться своей идеей, пусть его новый дерзкий план сперва созреет в голове. Он провел рукой по макушке: там, где была когда-то шевелюра, ладонь натыкалась лишь на колкую щетину, волосы пока не отросли. — Помнишь, ты сказал, что я похож на тебя? Когда мне обрили голову?

— Только толще, — уточнил Шмуэль.

— А если так, — вдохновенно продолжал Бруно, — и если я вдобавок раздобуду полосатую пижаму, я смогу запросто прийти к тебе в гости и никто меня не узнает.

Шмуэль просиял, теперь он улыбался во весь рот.

— Ты так думаешь? Ты вправду это сделаешь?

— Конечно. Это станет нашим последним приключением. Великим приключением. Наконец-то мне будет что исследовать.

— И ты поможешь мне найти папу, — вставил Шмуэль.