Мальчик в полосатой пижаме Бойн Джон

Глава десятая

Точка — клякса — пятно — силуэт — мальчик

Прогулка вдоль ограды заняла куда больше времени, чем предполагал Бруно, — похоже, этот забор тянулся на несколько километров. Бруно шел и шел, а когда оглядывался на дом, в котором жил, тот с каждым разом становился все меньше и меньше, пока совсем не исчез из виду. И за все это время Бруно не встретил ни души; около ограды ни с той, ни с другой стороны — никого не было, а также ему не попалось ни ворот, ни калитки, через которые можно было бы проникнуть внутрь. Он уже начал отчаиваться: неужто его путешествие закончится полным провалом? Удручало еще и то обстоятельство, что, хотя ограда по-прежнему тянулась вдаль, насколько хватало глаз, длинные приземистые строения и печные трубы остались за спиной, и теперь за оградой не было ничего, кроме бескрайней пустоши.

После часа ходьбы Бруно ощутил голод и подумал, что, может быть, хватит с него исследований на сегодня и не лучше ли повернуть назад. Но именно в этот момент он заметил крошечную точку вдалеке и напряг зрение, стараясь разглядеть, что это такое. Бруно где-то читал, что если заблудиться в пустыне и провести там несколько дней без еды и питья, то воображение начинает рисовать шикарные рестораны и огромные фонтаны, ты видишь их, будто наяву, но когда пытаешься поесть или напиться, все исчезает, утекает сквозь пальцы, как песок. Уж не происходит ли и с ним что-нибудь подобное?

Но тревоги тревогами, а ноги сами несли его, шаг за шагом, к той далекой точке, которая постепенно превратилась в кляксу, а потом начала медленно расползаться пятном. И очень скоро пятно обернулось силуэтом. А затем, когда Бруно подошел поближе, он увидел, что вовсе это не точка, и не клякса, и не пятно, и даже не силуэт, но человек.

А если точнее, мальчик.

Бруно прочел немало книг о путешественниках и исследователях, чтобы уяснить одну вещь: никогда не знаешь, что найдешь. Чаще всего путешественники случайно натыкаются на что-нибудь стоящее, которое и не терялось никогда, просто лежало себе смирно на одном месте и никого не трогало в ожидании, когда его обнаружат (например, Америка). Иногда же исследователи находили нечто, что лучше было бы и вовсе не искать (например, дохлую мышь за буфетом).

Обнаруженный мальчик явно принадлежал к первой категории находок. Он хоть и не лежал, но сидел на земле — смирно, никого не трогал и ждал, когда его отыщут.

Когда точка выросла в кляксу, потом в пятно, потом в силуэт и, наконец, в мальчика, Бруно замедлил шаг. Хотя их разделяла ограда, он знал, что осторожность с незнакомцами никогда не помешает и приближаться к ним надо с оглядкой. Вот так, вкрадчиво, он и продолжал шагать вперед и очень скоро оказался лицом к лицу с мальчиком.

— Здравствуй, — сказал Бруно.

— Здравствуй, — ответил мальчик.

Он был поменьше Бруно и выглядел каким-то потерянным. Одет он был в такую же полосатую пижаму, как и остальные люди за оградой, и матерчатую полосатую шапочку. Ни ботинок, ни носков на нем не было, из-под штанов торчали довольно грязные ноги. А на рукаве он носил повязку со звездой.

Когда Бруно подошел к мальчику, тот сидел, скрестив ноги и пялясь в пыльную землю. Но, здороваясь, он поднял голову, и Бруно увидел его лицо. Странное лицо, прямо скажем. Кожа была серого цвета, но такого оттенка серого Бруно еще никогда не видел. Большие глаза мальчика отливали карамелью, а белки были очень белыми, и, когда мальчик посмотрел на Бруно, тому почудилось, что на лице незнакомца ничего больше и нет, кроме огромных грустных глаз.

Бруно мог бы поклясться, что в жизни не встречал такого тощего и унылого мальчика, но все же решил поболтать с ним.

— Я провожу исследовательскую экспедицию, — сообщил он.

— Ты? — отозвался мальчик.

— Ну да, моя экспедиция длится уже часа два.

Строго говоря, это было не совсем верно. Бруно стартовал чуть более часа назад, но легкое преувеличение не казалось ему серьезным проступком. Ведь это не то же самое, что ложь, зато в итоге он выглядит более опытным путешественником, чем есть на самом деле.

— Что-нибудь уже нашел? — спросил мальчик.

— Очень немного.

— Совсем ничего?

— Ну, я нашел тебя, — помолчав, ответил Бруно.

Глядя на мальчика, он раздумывал, не спросить ли его, почему он такой унылый, но опасался, что вопрос прозвучит слишком грубо. Бруно знал, что некоторые люди, когда им грустно, не любят расспросов; иногда они сами все выкладывают, а бывает, молчат месяцами, и Бруно решил тщательно взвешивать свои слова. Его экспедиция увенчалась успехом: наконец-то он беседует с человеческим существом, обитающим по ту сторону ограды, и будет обидно, если он упустит удачу, спугнув мальчика.

Бруно сел на землю по свою сторону ограды, скрестил ноги, подражая новому знакомому, и пожалел, что не захватил с собой шоколадки или булки, которые можно было бы съесть на двоих.

— Я живу в доме по эту сторону ограды, — сказал Бруно.

— Да? Я как-то видел тот дом на расстоянии, но тебя там не заметил.

— Моя комната на втором этаже, продолжал Бруно. — Оттуда очень хорошо видно вашу территорию. Меня зовут Бруно, между прочим.

— А меня Шмуэль, — представился мальчик.

Бруно скорчил гримасу, не будучи уверен, правильно ли он расслышал.

— Как, ты сказал, тебя зовут?

— Шмуэль, — повторил мальчик таким тоном, словно в его имени не было ничего необычного. — А как, ты сказал, тебя зовут?

— Бруно.

— Никогда не слыхал такого имени, — признался мальчик.

— И я тоже никогда не слыхал имени Шмуэль, — подхватил Бруно. — Шмуэль, — повторил он. — Мне нравится, какой получается звук, когда его произносишь. Будто ветерок подул.

— Бруно, — радостно закивал мальчик. — Мне тоже нравится твое имя. Будто кто-то растирает ладонями руки, чтобы согреться.

— Я еще не встречал человека по имени Шмуэль.

— По эту сторону ограды Шмуэлей полно, — сказал мальчик. — Сто или тысяча. Я бы хотел, чтобы у меня было имя, какого ни у кого нет.

— Но я и никогда не встречал человека, которого бы звали Бруно. Кроме себя самого, конечно. Наверное, я один такой.

— Тебе повезло, — заметил Шмуэль.

— Думаю, да. Сколько тебе лет?

Шмуэль ответил не сразу, сначала он пошевелил пальцами, словно высчитывая свой возраст.

— Девять, — не без удовольствия произнес он. — Я родился пятнадцатого апреля тысяча девятьсот тридцать четвертого года.

Бруно изумленно уставился на него:

— Что ты сказал?

— Я родился пятнадцатого апреля тысяча девятьсот тридцать четвертого года.

Глаза Бруно широко раскрылись, а рот сложился буквой О.

— Не может быть.

— Почему? — слегка обиделся Шмуэль.

— Нет, — Бруно затряс головой, — я тебе верю. Но я ужасно удивлен. Потому что я тоже родился пятнадцатого апреля. В тысяча девятьсот тридцать четвертом году. Мы родились в один день!

Шмуэль задумался.

— Значит, тебе тоже девять.

— Да. Разве это не странно?

— Очень странно. Может, по эту сторону ограды и сотни Шмуэлей, но я не видел здесь никого, кто бы родился в один день со мной.

— Мы как близнецы, — сказал Бруно.

— Есть немного, — согласился Шмуэль.

Бруно вдруг страшно обрадовался. Ему вспомнились Карл, Даниэль и Мартин и то, как весело им было вместе в Берлине, и тут он понял, до чего же одиноко ему жилось в Аж-Выси.

— У тебя много друзей? — Бруно искоса поглядывал на Шмуэля.

— О да!.. Ну, в общем, много.

Бруно нахмурился. Он-то надеялся, что Шмуэль ответит отрицательно и это только добавит им обоим сходства.

— Близких друзей? — уточнил он.

— Ну, близких, пожалуй, нет. Нас здесь много — то есть мальчиков нашего возраста. Правда, мы почти все время деремся. Поэтому я и прихожу сюда. Чтобы побыть одному.

— Это нечестно, — заявил Бруно. — Почему я должен торчать по эту сторону ограды, где не с кем поговорить и не с кем поиграть, когда у тебя полно друзей, с которыми можно играть весь день напролет? Придется поговорить об этом с папой.

— А где ты родился? — внезапно заинтересовался Шмуэль.

— В Берлине.

— Где это?

Бруно собрался было объяснить, но вовремя сообразил, что толком и не знает, где находится Берлин.

— В Германии, конечно, — нашелся он. — А ты разве не из Германии?

— Нет, я из Польши.

— Тогда почему ты говоришь по-немецки? — удивился Бруно.

— Потому что ты поздоровался по-немецки. Я и ответил так же. А ты умеешь говорить по-польски?

— Нет. — Бруно растерянно хихикнул. — Я не знаю никого, кто бы говорил на двух языках. И тем более никого из наших ровесников.

— Мама — учительница в моей школе, и она научила меня немецкому, — сказал Шмуэль. — Она и по-французски говорит. И по-итальянски. И по-английски. Она очень умная. Я пока не знаю ни французского, ни итальянского, но она обещала, что когда-нибудь научит меня английскому, потому что он может мне понадобиться.

— Польша, — медленно произнес Бруно, обкатывая слово на языке. — Там ведь не так хорошо, как в Германии, правда?

Шмуэль насупился:

— Почему там должно быть хуже?

— Но ведь Германия — величайшая в мире держава, — припомнил Бруно беседы отца с дедушкой. — Мы лучше всех… — Еще не успев закончить фразу, Бруно почувствовал, что в его словах что-то не так.

Шмуэль посмотрел на него, но ничего не сказал, а Бруно испытал настоятельное желание поговорить о чем-нибудь другом. Меньше всего ему хотелось, чтобы Шмуэль принял его за хвастуна. Молчание затянулось, и Бруно прервал его вопросом:

— А где находится Польша?

— В Европе, где же еще.

Бруно попытался вспомнить, какие страны он проходил на уроках географии с герром Лицтом.

— А ты знаешь такую страну Данию? — спросил он.

— Нет.

— Думаю, Польша находится в Дании. — Хотя Бруно и старался выглядеть умным, но запутывался все сильнее и сильнее. — За много километров отсюда, — добавил он для пущей убедительности.

Шмуэль пристально глядел на него, шевеля губами, словно обдумывал ответ.

— Но мы же сейчас в Польше, — наконец произнес он.

— Разве?

— Да. А Дания очень далеко и от Польши, и от Германии.

Бруно рассказывали обо всех этих странах, но ему всегда казалось скучным заучивать их местоположение.

— Отлично, — бодрым тоном произнес Бруно. Он подозревал, что наговорил кучу глупостей, и дал себе обещание впредь быть внимательнее на уроках географии. — Но ведь все относительно, верно? Расстояние, я имею в виду.

— Я никогда не был в Берлине, — сказал Шмуэль.

— А я никогда не был в Польше до того, как приехал сюда, — подхватил Бруно, а в голове у него мелькнуло: «До чего же легко говорить правду!» — Если, конечно, это действительно Польша.

— Можешь быть уверен, — опять погрустнел Шмуэль. — Правда, не самая лучшая ее часть.

— Вот уж нет.

— Там, где я родился, намного красивее.

— Здесь определенно хуже, чем в Берлине, — объявил Бруно. — В Берлине у нас был дом в пять этажей, если считать подвал и комнатушку с окном на самом верху. И там были чудесные улицы и магазины, и лотки с овощами-фруктами, и множество кафе. Но если ты когда-нибудь поедешь туда, не советую гулять по центру города в субботний день, потому что тебя там просто затолкают. А раньше, до того как многое изменилось, в Берлине было еще лучше.

— Что изменилось? — полюбопытствовал Шмуэль.

— Ну, там было очень тихо, — нехотя ответил Бруно: он не любил рассказывать о переменах. — И я мог читать по вечерам в постели. Но теперь в Берлине бывает очень шумно и страшно, и нам приходится выключать свет повсюду, когда на улице стемнеет.

— Город, где я родился, намного приятнее, чем Берлин, — сказал, как отрезал, Шмуэль, хотя Берлина он в глаза не видел. — Там все очень милые, и у нас большая семья, и еда куда лучше.

— Ладно, пусть каждый думает что хочет, а другой уважает его точку зрения, — предложил Бруно, которому вовсе не улыбалось поссориться с новым другом при первом же знакомстве.

— Идет, — кивнул Шмуэль.

— Ты любишь бывать в экспедициях? — спросил Бруно после паузы.

— Я никогда не бывал в экспедициях, — признался Шмуэль.

— Я собираюсь стать путешественником-исследователем, когда вырасту, — оживился Бруно. — Пока я могу только читать об исследователях, но и это не пустая трата времени. По крайней мере, в будущем я не повторю их ошибок.

— Каких ошибок? — насторожился Шмуэль.

— Да мало ли каких! Самое главное в любой экспедиции понять, пригодится ли тебе то, что ты нашел, или, может, искать-то не стоило. Кое-что лежит себе смирно, никого не трогает и ждет, пока его обнаружат. Например, Америка. А к другим находкам разумнее вовсе не прикасаться. Например, к дохлой мыши за буфетом.

— Если я — твоя находка, то, по-моему, я похож на Америку, — сказал Шмуэль.

— Да, — подтвердил Бруно. — Я тоже так думаю… Можно задать тебе один вопрос? — добавил он.

— Спрашивай.

Бруно мысленно отрепетировал фразу, чтобы опять не попасть впросак.

— Почему на той стороне ограды так много людей? И что они там делают?

Глава одиннадцатая

Фурор

Однажды вечером — незадолго до того, как папе выдали новую форму и обязали всю прислугу в доме обращаться к нему «господин комендант», и накануне того дня, когда Бруно, возвратясь из школы, обнаружил у себя в комнате Марию, пакующую его вещи, — отец пришел домой невероятно взволнованный. Такое состояние обычно ему не было свойственно. Он прямиком прошагал в гостиную, где мама, Бруно и Гретель сидели за книжками.

— В четверг вечером, — с порога объявил отец. — Если у нас есть планы на четверг, придется их отменить.

— Ты можешь менять свои планы сколько угодно, — возразила мама, — а я договорилась пойти в театр с…

— Фурор хочет кое-что со мной обсудить. — Отцу разрешалось перебивать маму, в отличие от всех прочих. — Сегодня днем я говорил с ним по телефону. Он может только в четверг вечером и сказал, что придет к нам на ужин.

Мамины глаза широко раскрылись, а губы сложились буквой О. Бруно уставился на нее: неужто и он так же выглядит, когда чем-нибудь удивлен?

— Ты шутишь. — Мама слегка побледнела. — Он придет сюда? К нам домой?

Отец кивнул:

— В семь часов. Надо подумать, чем его угостить. Хорошо бы чем-нибудь особенным.

— О боже. — Глаза у мамы забегали при одной мысли, сколько хлопот ей предстоит.

— Кто такой Фурор? — спросил Бруно.

— Ты неправильно произносишь, — сказал отец и выговорил слово медленно и правильно, специально для того, чтобы сын повторил за ним.

— Фурор, — повторил Бруно, стараясь в точности подражать отцу, увы, безуспешно.

— Нет, фю… — продолжил урок отец, но вдруг махнул рукой: — А, неважно!

— Но кто он все же такой? — не отставал Бруно.

Отец с недоумением глядел на сына:

— Ты отлично знаешь, кто такой Фурор.

— Нет, не знаю.

— Он руководит страной, идиот. — Гретель, как заведено у сестер, решила выпендриться. (Вот поэтому ей и было присвоено звание «безнадежный случай».) — Ты что, газет не читаешь?

— Будь добра, не называй брата идиотом, — вмешалась мама.

— А можно я буду называть его дураком?

— Пожалуй, не стоит.

Разочарованная Гретель села на свое место, но не преминула показать брату язык.

— Он придет один? — спросила мама.

— Забыл уточнить, — спохватился отец. — Скорее всего, он приведет ее с собой.

— Ох.

Мама встала. Она явно прикидывала в уме, сколько всего ей надо сделать и организовать к четвергу, который наступит уже через два дня. Прибрать дом сверху донизу, вымыть окна, отчистить от пятен и отполировать обеденный стол, заказать продукты, выстирать и отгладить форму горничной и дворецкого, начистить фарфор и бокалы до блеска.

Однако, несмотря на то что список необходимого удлинялся с каждым часом, мама умудрилась завершить подготовку ужина точно в срок, хотя и беспрестанно жаловалась: мол, устроить великолепный ужин было бы куда легче, если бы кое-кто побольше помогал по дому.

За час до появления Фурора Гретель и Бруно призвали вниз и удостоили редкой чести — приглашения в кабинет отца. Гретель была в белом платье и гольфах, а ее кудри завивались штопором. На Бруно были темно-коричневые брюки до колен, простая белая рубашка и темно-коричневый галстук. Ради такого случая ему купили новые ботинки, чем он очень гордился, хотя ботинки оказались маловаты, давили на пальцы и в них было трудно ходить. Тем не менее все эти приготовления и праздничная одежда представлялись Бруно лишними хлопотами: ведь ни он, ни сестра на ужин званы не были; они поели часом раньше.

— Итак, дети. — Отец сидел за письменным столом, переводя взгляд с сына на дочь и обратно; сесть им не предложили. — Надеюсь, вы понимаете, что у нас сегодня особенный вечер?

Дети кивнули.

— И для моей карьеры очень важно, чтобы все прошло без сучка без задоринки.

Дети опять кивнули.

— Тогда я перечислю основные правила, которые необходимо загодя усвоить.

Отец всей душой верил в основные правила. Когда в доме происходило нечто из ряда вон выходящее или очень серьезное, эти правила множились на глазах, и придумывал их сам отец.

— Номер один, — начал отец. — Когда приедет Фурор, вы будете тихо, спокойно стоять в прихожей и ждать, когда сможете его поприветствовать. Не заговаривайте с ним прежде, чем он заговорит с вами. Отвечать ему следует звонким голосом, четко выговаривая каждое слово. Ясно?

— Да, папа, — пробормотал Бруно.

— А вот так отвечать нельзя, — строго заметил отец, имея в виду бормотанье. — Открывай рот и говори как взрослый. Нам абсолютно не нужно, чтобы вы начали вести себя как дети. Если Фурор не обратит на вас внимания, помалкивайте, но голову держите высоко поднятой, демонстрируя уважение и вежливость, которых заслуживает наш великий вождь.

— Конечно, папа, — звонко ответила Гретель.

— А когда мы с мамой отправимся ужинать с Фурором, вы пойдете к себе и будете сидеть очень тихо. Никакой беготни по дому, никакого катанья по перилам, — отец выразительно посмотрел на Бруно, — и никаких попыток вступить с нами или гостем в разговор. Ясно? Не хватало только, чтобы кто-нибудь из вас вышел из берегов.

Бруно и Гретель кивнули. Отец встал, давая понять, что аудиенция окончена.

— Помните основные правила, — сказал он напоследок с угрозой в голосе.

Три четверти часа спустя прозвенел дверной звонок и дом затрясло от всеобщего возбуждения. Бруно и Гретель встали рядышком у лестницы, мама присоединилась к ним, нервно потирая руки. Папа окинул семейство быстрым взглядом, удовлетворенно хмыкнул и только после этого отпер дверь.

На пороге стояли двое: довольно низкорослый мужчина и женщина, которая была выше своего спутника.

Отец вскинул руку в знак приветствия и впустил их в дом, где Мария, склонив голову еще ниже, чем обычно, сняла с них пальто. Гостям представили членов семьи. Сперва они заговорили с мамой, и Бруно воспользовался возможностью хорошенько разглядеть гостей и решить, достойны ли они всей этой суматохи, устроенной ради них.

Фурор был ниже папы и, по прикидкам Бруно, не такой мускулистый. У него были черные волосы, коротко стриженные, и маленькие усики настолько маленькие, что Бруно не понимал, зачем он вообще с ними возится. А может, когда он брился, то просто по рассеянности оставил над верхней губой полоску щетины? А вот его спутница произвела на Бруно куда более сильное впечатление: такой красивой женщины он никогда не встречал. У нее были светлые волосы и ярко-красные губы, и, пока Фурор разговаривал с мамой, блондинка обернулась и с улыбкой посмотрела на Бруно, заставив его покраснеть от смущения.

— А это мои дети, Фурор, — сказал папа. — Гретель и Бруно.

Дети сделали шаг вперед.

— И кто же из них кто? — осведомился Фурор.

Все рассмеялись, — все, кроме Бруно. Он считал, что кто из них кто, у них на лицах написано, и уж во всяком случае это не повод для шуток и веселья. Фурор пожал им руки, а Гретель не слишком ловко сделала книксен, который разучивала целый день. Бруно ухмыльнулся про себя, когда книксен не удался и сестра едва не брякнулась на пол.

— Какие очаровательные дети! — воскликнула светловолосая красавица. — И сколько же им лет, можно узнать?

— Мне двенадцать, а ему только девять, — ответила Гретель, бросая на брата презрительный взгляд. — А еще я говорю по-французски. — Если честно, Гретель немного слукавила: в школе она успела выучить лишь несколько фраз.

— Прекрасно, но зачем тебе французский? — спросил Фурор.

На этот раз никто не засмеялся, напротив, все начали переминаться с ноги на ногу. Гретель же смотрела на Фурора, не зная, что ответить.

Похоже, ответа Фурору и не требовалось, потому что этот самый невоспитанный гость, по мнению Бруно, который когда-либо являлся к ним в дом, быстро развернулся и направился прямиком в столовую, где без колебаний уселся во главе стола — на папино место! Слегка раскрасневшиеся мама с папой последовали за ним; мама на ходу велела Ларсу разогревать суп.

— Я тоже говорю по-французски. — Светловолосая дама нагнулась и улыбнулась детям. Видно, она не боялась Фурора, как мама с папой. — Французский — красивый язык, и ты правильно делаешь, что учишь его.

— Ева! — крикнул Фурор из столовой и щелкнул пальцами, словно подзывал собачонку.

Закатив глаза, дама медленно выпрямилась.

— У тебя отличные ботинки, Бруно, но, кажется, они немного тесноваты, — добавила она, по-прежнему улыбаясь. — А если так, скажи об этом маме, иначе натрешь мозоль.

— Они только чуть-чуть жмут, — сказал Бруно.

— Обычно я не завиваю волосы, — не утерпела Гретель, завидуя вниманию, оказанному брату.

— Но почему? — удивилась дама. — Тебе очень идет.

— Ева! — взревел Фурор, и только после этого светловолосая красавица направилась в столовую.

— Было очень приятно с вами познакомиться, — обронила она на пороге комнаты.

Дети увидели, как она садится по левую руку от Фурора. Гретель зашагала к лестнице, но Бруно остался стоять как вкопанный, не сводя глаз с прекрасной гостьи. Она поймала его взгляд и помахала ему, но тут возник папа и закрыл дверь, дернув при этом головой, и Бруно понял, что ему пора убираться к себе в комнату и сидеть тихо, не выходить из берегов и ни в коем случае не съезжать по перилам.

Фурор с Евой пробыли у них часа два, но ни Гретель, ни Бруно не позвали вниз, чтобы проститься с гостями. Бруно наблюдал за их отъездом из окна своей спальни, отметив про себя, что, когда они подошли к машине, за рулем которой сидел шофер, — ну и ну! — Фурор не открыл дверцу для своей спутницы, но первым забрался внутрь и сидел, уткнувшись в газету, пока она прощалась с мамой, благодаря за чудесный ужин.

«До чего же противный тип», — подумал Бруно.

Позже в тот же вечер до Бруно донеслись обрывки разговора между мамой и папой. Клочки фраз просачивались сквозь замочную скважину или в щель под дверью папиного кабинета, взмывали вверх, кружась, и проскальзывали под дверь комнаты Бруно. Голоса родителей звучали непривычно громко и сумбурно, поэтому Бруно сумел разобрать совсем немного.

«…Уехать из Берлина. И куда!..» — говорила мама.

«…Нет другого выхода, если мы не хотим, чтобы для нас все кончилось…» — раздавался голос отца.

«…Словно это самая нормальная вещь на свете, но это не так, не так…» — кричала мама.

«…Иначе меня заберут и поступят со мной, как…» — возражал отец.

«…И что же из них вырастет в таком месте…» — не унималась мама.

«…С меня хватит, я не желаю больше слушать…» — кипятился отец.

Очевидно, на этом разговор прекратился, потому что почти сразу мама вышла из папиного кабинета, и Бруно заснул.

Спустя пару дней он вернулся домой из школы и обнаружил Марию в своей спальне. Она вытаскивала его пожитки из шкафа, складывая их в четыре больших деревянных сундука, вынимала даже то, что было глубоко запрятано и к чему никто не смел прикасаться. С этого все и началось.

Глава двенадцатая

Как Шмуэль ответил на вопрос Бруно

— Вот что я тебе скажу, — начал Шмуэль. — Я знаю только одно: раньше мы с мамой, папой и моим братом Иосифом жили в небольшой квартирке над мастерской, где папа делал часы. Каждое утро мы завтракали в семь часов, потом шли в школу, а папа чинил часы, которые ему приносили, и мастерил новые. Однажды он подарил мне очень красивые часы, но у меня их больше нет. У них был золотой циферблат, и каждый вечер перед сном я заводил их, и они всегда показывали точное время.

— А куда они подевались? — спросил Бруно.