Под прицелом Дик Филип

– Ему бы устроили овацию в Конгрессе за проигранную военную кампанию? – едко подколол британец.

– Черт бы вас побрал! – разозлился техасец. – Это вы и ваши люди втянули его в авантюру! Это вами были даны определенные гарантии!

– Гарантии, сэр? Насколько мне помнится, это ваши люди, североамериканцы, не сделали ту работу, которую должны были сделать.

– Ну да. Вся предварительная подготовка операции была проведена вами. Основные силы – тоже ваши. Если бы не этот план…

Сэр Кристиан внезапно улыбнулся, – он хорошо знал, когда надо натянуть вожжи, а когда отпустить.

– Как бы то ни было, Джон… – он впервые назвал собеседника по имени, – если мы будем выяснять, кто и в чем виноват – мы никогда ни к чему не придем. А сейчас нам как никогда необходимо единство. Вы согласны?

– Согласен… Согласен, черт бы все побрал… – пробурчал техасец, – правда, тот парень, что занял мое место, может быть, и не согласен, не забывайте об этом.

– Время течет быстро… – загадочно заметил сэр Кристиан, – и в наших скромных силах немного ускорить его бег. Если вы задаете вопрос, готовы ли мы к неким решительным действиям, я вам отвечаю – да, готовы. Но основную часть работы должны выполнить вы сами.

– Не все так просто… Я уже разговаривал… с людьми. Она сейчас не появляется без охраны. Охрана у нее – из русских, к ним не подступиться. А принц и вовсе не появляется у нас, а когда появляется – то очень на короткое время, и его охраняет Секретная служба.

Британец расхохотался.

– Вы что, собираетесь их убить?

Техасец дернулся – от громких слов, да еще от вещей, названных своими именами.

– При чем тут это? Мы говорим о чем-то другом?

– Да нет. Об этом самом. Но, просто устранив их, ничего не решишь. Нужно не просто устранить их – нужно сделать это так, чтобы не вызвать сочувствия у пресловутого Джо Сикс-Пака. А еще нужно сделать это так, чтобы сделанное не вызвало войны.

– Войны?

– Вот именно. Войны. Война бывает разной, необязательно это сражения с миллионами участников. Война может быть и тайной – причем не менее разрушительной.

– Что вы предлагаете?

– Сделать домашнюю работу, я же сказал. Если вы просто убьете его или ее или их обоих сразу – последствия будут такими, какие вы даже не представляете. Мотив нужен такой, чтобы он вел куда угодно, только не к вам. И не к нам.

Техасец кивнул, соглашаясь, хотя он ничего толком не понял. Не страшно, есть люди, которые помогут.

– Наше соглашение касается только этого узкого вопроса? Или?

Есть!

– А как бы вы этого хотели?

Техасец посмотрел на собеседника, но не смог уловить его взгляда – хотя казалось, они смотрели друг другу прямо в глаза.

– Что?

Теперь заулыбался британец.

– Истинно североамериканский подход к делу. Это радует. Нам нужен прямой и равный доступ ко всем разведданным месторождениям природных ископаемых Латинской Америки и тем, что будут разведаны в будущем.

– Прямой и равный… – с сомнением проговорил техасец.

– Ну же… ведь Америка – страна равных возможностей для всех…

Оба собеседника понимающе улыбнулись. Равных-то равных…

– Про Аляску и любые другие территории, принадлежащие нашей стране, – речи быть не может.

– Допустим.

– Мексиканский залив?

– Но это же не ваша территория.

– Там наша исключительная экономическая зона.

– Бросьте. Я же говорю про равные возможности. Честные и открытые тендеры.

На самом деле при «честных и открытых» североамериканцы шансов почти не имели. Поднаторевшие в тайных интригах британцы никогда ничего не выигрывали честно и открыто.

– Согласен, – тяжело вздохнул техасец, – но нам понадобятся деньги. Предвыборные кампании недешевы.

– Этот вопрос решаем, – заверил британец.

Двое мужчин скрепили достигнутые договоренности рукопожатием.

– А насчет…

– Не здесь. И – не сейчас…

Железнодорожная станция «Ватерлоо Восточная» расположена в самом центре Лондона – меньше километра по Ватерлоо-роуд – и въезжаешь на мост через Темзу. А за мостом – Букингемский королевский дворец и престижнейшие районы: Челси и Бельгравия, где земля ценится буквально на вес золота. Знаменитый и самый загруженный в мире вокзал Ватерлоо находится в сотне метров восточнее – станция расположена буквально перед его фасадом на другой стороне улицы, и с вокзала на станцию ведет крытый, отделанный черно-белыми шашечками переход. Севернее находится Королевский национальный театр, западнее – громадное лондонское колесо обозрения, оставшееся тут после какой-то выставки, и лондонский аквапарк. В общем и целом – одно из самых шикарных мест этого города. Четыре железнодорожные колеи, навесы, напоминающие перевернутую лодку, окрашенные в насыщенный коричневый цвет. Как всегда, спешащие лондонцы – неспешно прогуливающийся британский джентльмен давно остался в прошлом, жизнь сейчас – это жизнь на большой скорости. Поезда…

В отличие от североамериканских городов, в Лондоне обычные железнодорожные пути не спрятали под землю, подобно путям метрополитена, по ним так и ходили поезда, и на поезде можно было проехать через весь Лондон. Почему так – никто не знал, то ли денег у муниципалитета не хватало (хотя за те деньги, за какие можно было продать застройщику землю в этих районах, хватило бы построить тоннели под всем Лондоном и еще бы осталось), то ли эти самые железнодорожные пути считались культурным наследием города. Как бы то ни было, толпы людей приезжали из пригородов на работу не на метро, а именно поездом.

Бухгалтер занял позицию еще ночью. Он облюбовал крышу четырехэтажного здания странной расцветки и архитектуры – оно было похоже на ящик с детским конструктором и раскрашено в бледно-голубой и светло-коричневый цвет. Рядом точно такое же здание, девятиэтажное – но обнаружения он не боялся. Позицию он подобрал в будке на крыше – там находилось моторное отделение большого грузового лифта. Лифт этот он вывел из строя, поднявшись ночью по пожарной лестнице. Поскольку одет он был в рабочую форму, даже если кто его и увидит, подумают, что вызванный сотрудник лифтовой компании ремонтирует лифт, и не более того. Винтовку он до поры до времени спрятал в большом инструментальном ящике.

Сейчас он целился в стойку с часами, стоящими на перроне, прямо в циферблат, и спокойно ждал. Скоро должен подойти поезд.

Он не знал, кого ему предстоит убить, да это и не важно. Тот, кого он убьет сегодня, – всего лишь пешка в большой шахматной партии. Для того, чтобы выиграть партию, можно пожертвовать пешкой и даже целой фигурой. Фигурой был сэр Энтони Браун, постоянный заместитель министра иностранных дел. Он был хорошей, оправданной мишенью для русских и одновременно стал слабым звеном в цепи. Его похождения уже стали притчей во языцех, он открыто жил с любовником намного моложе его и был крайне уязвим для шантажа. Кроме того, он имел самое прямое отношение к провалам британцев во время бейрутского кризиса. Потому сэр Энтони Браун и умер на асфальте беговой дорожки Риджент-парка. Были и еще две фигуры – но прежде чем «исполнить» их, все это надо хорошенько залегендировать.

Бухгалтер рассматривал людей через прицел, пытаясь от нечего делать определить, кто и чем занимается. Вот девушка… с рюкзачком и этой современной ужасающей прической… нежно-розового цвета… студентка, наверное… лесбиянка, потому что сейчас быть лесбиянками и гомосексуалистами можно… подданные альтернативного сексуального выбора… не дай бог тронуть… страна катится псу под хвост, когда он начинал, такого не было… поэтому война будет в самый раз, война как следует встряхнет это разлагающееся в болотной тине общество…

Поэтому-то он не сожалел о том, что сделал, и не сожалел о том, что сделать только предстоит. Когда-то давно он прочитал какую-то философскую книгу, он уже не помнил автора… не помнил названия, но одна фраза запала ему в душу… если бы у него был родовой герб, он бы сделал эту фразу своим девизом.

Порой бывает необходимо, чтобы во имя целого народа умер один человек. Но целый народ никогда не должен умирать во имя одного человека.

Герба у него не было. У него вообще ничего не было – ни дома, ни семьи, ни даже места, которое бы он мог назвать домом. Был он сам, несколько счетов в Швейцарской конфедерации, счетов тайных, номерных, у которых нет и никогда не будет имени владельца. Только номер. Он и сам был лишь номером в досье, если это досье еще не уничтожили.

Он не мог и сам себе признаться – для чего он это делал? Для денег? Их у него вполне достаточно, особенно после Афганистана – можно было удалиться на покой и поселиться где-нибудь… может быть, в Латинской Америке. Не на Карибах, там часто селились британские отставники, чтобы провести остаток жизни, грея кости на пляже. Может быть, Аргентина?.. Для Родины – у него давно уже не было родины, родина предала его, использовала и выбросила, как грязную тряпку, и не только его, но и многих, таких, как он. То, что он выжил, стало лишь статистической погрешностью, он не должен был выжить, он должен был лежать там, вместе со всеми. Их бросили, словно карты на стол, в геополитическом раскладе, а когда тот оказался проигрышным – просто вышвырнули как ненужный хлам. Он тогда вернулся, чтобы мстить, это было единственное, ради чего он выжил в той мясорубке, – но тут его нашел Монах. Он до сих пор не знал, как тот его нашел, – но факт остается фактом – в тот день, когда он выследил кортеж, когда он уже подготовил мину и спрятал ее под матрасом дешевого мотеля – к нему в дверь постучали. Монах пришел один. И он объяснил выжившему спецназовцу – теперь уже бывшему спецназовцу, – что есть разные способы мстить. И в его воле выбрать один из них.

Конечно же, Монах лгал. Это было смыслом его жизни, ложь, он учился в иезуитском колледже, постигая многовековой опыт лжи, – он лгал и ему. Ему просто понадобился ликвидатор, человек, отринувший от себя человеческое, человек, чья душа уже сгорела на адском костре. Человек, который не раскается. И он нашел такого человека. И хотя Монах лгал – в одном он был прав, это хороший способ отомстить.

Это теперь и стало смыслом жизни Бухгалтера. Месть.

Вот он…

Он не знал этого человека и видел его впервые, но понял, что это он. Пожилой, в плаще, с папкой – правительственный служащий. Осознание собственной значимости, самоуверенность и снобизм были написаны на его исполненном благородного достоинства лице. А почему такой солидный джентльмен ездит поездом… сейчас это принято, так символизируется близость к народу.

Такой человек заслуживает особенного выстрела…

Он спустил курок в тот самый момент, когда тронулся поезд, – конечно же, этот джентльмен выбрал вагон люкс – с двумя похожими на авиационные креслами в каждом полуряду, с большим телеэкраном, с проводником. Попал он, как всегда, точно – через открытое окно, прямо в голову, на перроне никто ничего не заметил. Когда поезд, скрипя тормозами, остановился, отойдя на полкилометра от платформы «Ватерлоо Восточная», – его, конечно, на крыше уже не было.

В тот день он застрелил еще двоих. Даму на велосипеде в Кройдоне и какого то мальчишку-анархиста, который разбил на его глазах телефонный аппарат в общественной кабине в Ричмонде. Все оказалось проще, чем он себе представлял. Выбираешь цель – целишься – ба-бах!

– Он шарит локатором левее от нас. Нас не видит. До выхода его из зоны – пять с небольшим минут.

– Принял! – командир вертолета бросил взгляд на бумажный планшет, которым пользовался по старинке. – Что предлагаешь потом?

– Уходим севернее, идем ущельем, – мгновенно ответил лейтенант Веселаго, специалист по радиоэлектронной борьбе, – склоны ущелья отразят и рассеют радиосигнал.

– А если ПЗРК?

– У нас есть средства РЭБ. Я могу опознать опасность, как только мы войдем в пределы прямой видимости ПЗРК.

Полковник от авиации Назралла Фахри, среднего роста, коренастый, седой, как лунь, турок, оторвал на миг затянутую в кожаную перчатку руку от ручки управления «Сикорским», провел по жесткой щеточке усов.

– Запроси обстановку, – коротко бросил он, думая про себя, что Веселаго не так уж и плох. В последнее время в военных училищах учат абы как, приходится по году доучивать на местах службы. А этот молодец, на лету схватывает.

Лейтенант Веселаго – несмотря на то, что обстановку запрашивали пятнадцать минут назад, а в горах она быстро не меняется, и не подумал обсуждать приказ полковника. Полковник Фахри был легендой 44-го вертолетного спасательного эскадрона, одним из немногих вертолетчиков, имевших нашивку с буквой «М» на рукаве летной куртки – мастер, наивысшая из возможных категорий классности – и право на карту на фюзеляже. Карта – это уже признак настоящего аса, всего в ВВС действующих летчиков, имевших право наносить изображение карты на фюзеляже, было пятьдесят два – по числу карт в колоде. Пятьдесят два – ни больше, ни меньше, следующий получал это право только тогда, когда кто-то из них погибал или уходил в отставку. Авиаторы эти были организованы в своего рода общество, и новых членов выбирали тайным голосованием. Полковник Фахри, один из трех вертолетчиков, был членом общества вот уже десять лет, а на фюзеляже его «Сикорского-89» красуется десятка крестей.

Пока полковник что-то высматривал на карте, лейтенант Веселаго переместился к станции связи, нащупал нужную частоту.

– Дозорная башня-двенадцать, ответьте Гюрзе… Дозорная башня-двенадцать, ответьте Гюрзе… – монотонно забубнил он.

– Дозорная-двенадцать на связи.

– Прошу обстановку по квадратам одиннадцать-шесть и дальше до восемнадцати. Информацию прошу передать по основному каналу. Так же прошу информацию по квадратам двенадцать-восемь, двенадцать-десять, десять-шесть, способ передачи тот же.

– Вас понял, Гюрза, устанавливаю канал передачи…

Матово загорелся экран перед глазами лейтенанта, побежали строчки цифр.

– Прошу подтверждения.

– Есть канал.

– Вас понял, приступаю к передаче информации…

Прошли те времена, когда обстановку диктовали по связи, а штурман лихорадочно наносил ее на карту. Сейчас – закрытый, помехоустойчивый канал связи с самолетом АВАКС, высокоскоростная передача информации со спутника и самого АВАКСа, один большой, размером двадцать девять дюймов по диагонали цветной экран у штурмана-оператора систем РЭБ, по два маленьких – у первого и второго пилота, и еще можно подключить один экран в десантном отсеке – для командира досмотровой группы. Красота! Вся обстановка как на ладони. Не то что раньше – летишь будто к чертям в ад, идешь по ущелью и гадаешь, что тебя ждет на выходе. Если позиция мобильной ПВО, то… пишите письма. Сейчас же – спутник даже отдельного зенитчика с ПЗРК увидит и тебя о нем предупредит, не то что…

– Господин полковник, на маршруте движение! Минута тридцать до прохода самолета ДРЛО противника!

– Тебя понял… – проворчал полковник, – сохраняй бдительность…

Никто теперь уже не помнил – кто и когда придумал эту игру с самой смертью. Кто-то говорил, что первая игра состоялась в начале восьмидесятых, кто-то утверждал, что еще в семидесятые «ходили на ту сторону нитки». Это была жестокая и мужская игра, ставка в которой жизнь… и смерть. Причем смерть часто мучительная и жестокая – игра могла закончиться на колу или со снятой заживо кожей и вспоротым животом. Но все равно – в нее играли. Каждый год.

Правила игры простые. Каждый год, как только в южном учебном центре подготовки войск специального назначения подходил очередной выпуск, готовили выпускной экзамен. Не теоретический – именно такой. Самая что ни на есть практика. Взаправдашняя игра со смертью. Весь курс выпускников – тех, кто еще не отсеялся – сажали в вертолеты, перевозили на ту сторону границы. И высаживали. В глубине афганской территории за сотню километров до границы. Оружие, патроны, снаряжение – на выбор, сколько унесешь. Все по-взрослому. Задача только одна – выжить, уклониться от поисковых групп афганской армии, племенного ополчения и банд душманов и дойти до своих. Дошел – значит, стал спецназовцем, заслужил право носить черный берет и значок с черепом и костями – наследие штурмовых отрядов еще Мировой войны. Нет…

Ну, нет – значит, нет.

Нигде, ни в одном учебном центре – не то что Российской империи – ни в одном учебном центре мира подобного профиля таких выпускных экзаменов не было. Североамериканцы устраивали адскую неделю – семь дней учений, с выполнением тяжелейших задач, без пищи и сна, с постоянными издевательствами инструкторов. В Священной Римской империи были африканские лагеря, без еды и воды, тяжелые переходы, перетаскивание камней и тому подобное. У нас забрасывали в Сибирь, в тайгу, задача – выйти к своим и выполнить по дороге учебные задания. Но нигде не додумались забрасывать выпускников в самый настоящий тыл к противнику.

Кто-то отказывался – никто никого не заставляет, колокол всегда там, где занимается группа. Подходи, звони. Но многие соглашались – ради значка и кокарды с черепом и костями, символа презрения к смерти и родства со смертью. Те, кто имел такой значок, вполне были вправе сказать смерти: мы с тобой одной крови, ты и я…

На такие дела шли самые лучшие экипажи вертолетов. Вот и сейчас командир сорок четвертого эскадрона, полковник Фахри лично сел за ручку управления своего «Сикорского», чтобы доказать и себе, что он тоже одной крови со смертью. И хотя ему было за пятьдесят, запредельный возраст для летчика, все знали – Фахри вывезет даже из преисподней, если случится туда попасть.

Вертолеты тоже были необычные – три «Сикорских-89» в модификации для поисково-спасательных операций. Сейчас они висели в десяти метрах над землей, в одном из самых опасных и непроходимых мест нитки, где изломанные пики гор рвались к небу, перемежаясь узкими ущельями. Они ждали, пока пройдет британский разведывательный самолет, делающий облет границы. Как только самолет пройдет – можно будет начинать…

– Господин полковник, «Дефендер»[21] ушел из квадрата. Отметки не наблюдаю!

– Ждем…

Полковник прождал десять минут – благо запас топлива в этих вертолетах позволял долго висеть над землей в режиме ожидания – чтобы наверняка. Выждав время, глянул на часы. Пора…

– Я Гюрза-один! Начинаем.

Один за другим три тяжелых, грузных, ощетинившихся стволами пулеметов вертолета пересекли пограничную реку, вошли в «лаз» – ущелье, ширины которого едва хватало для того, чтобы уместить в нем лопасти вертолетных винтов.

Они, как всегда, сидели вместе – друг напротив друга. Экипаж один-четыре, в котором четыре бойца – Бес, Араб и Иван с братом. Четыре человека, каждый из которых теперь ближе друг другу, чем родной брат и даже отец, потому что от надежности, подготовленности и смелости каждого зависит – выживут они или нет, выйдут к своим – или их кровь оросит эти камни, а они сами навсегда канут в безвестность. Они уходили в страну, жестокую и беспощадную, страну гордую и непокоримую, плюющую пулей в лицо любому чужаку, дерзнувшему прийти на эту древнюю землю. В эту страну приходили многие – и Александр Македонский, и монголы, и персы, и британцы… Но страна из раза в раз оставалась свободной, а кости завоевателей, источенные ветром, оставались лежать на каменистых склонах этих гор. Теперь в эту страну шли русские, те, кто приходит с севера, так их здесь называли. Здесь плохо знали воинов севера, ибо у них была своя земля, и они давно не ходили в чужие земли, чтобы покорить их. Здесь хорошо знали приходящих с севера караванщиков – воинов и купцов в одном лице, знали их, за редким исключением, как смелых и честных людей. Афганцы и русские никогда не враждовали, никогда между ними не было войн. Но каждый год русские приходили, высаживались со своих гремящих птиц – и афганцы воевали с ними, ибо Пуштун-Валай – кодекс чести пуштуна гласил: «Враг, ушедший с твоей земли живым, унес с собой твою честь». Никто из чужаков, дерзнувших вступить на афганскую землю с оружием в руках, не должен был выйти с нее живым…

Араб помнил последнее построение на пятачке, в узкой горной долине, перед тем как начали грузиться в вертолеты. Офицеры спросили – не хочет ли кто-нибудь выйти из строя – и пятеро вышли. Сопровождаемые презрительным молчанием строя, они прошли к стоящему недалеко от строя на плацу корабельному колоколу-рынде, и каждый позвонил в него. Один удар – резкий, тягучий, бьющий по нервам звон. Арабу было страшно. Очень страшно, тем более что инструкторы делали все, чтобы их запугать, чтобы заставить выйти из строя. Колокол – вот то, что хотели инструкторы, колоколом проверялась их решимость, мужество, сила воли, готовность идти до конца. Но он, казак Ближневосточного казачьего войска из станицы Каффрия, Александр Савич Тимофеев, решил для себя, что выйти и позвонить – это значит предать. Позвони – и этот звон услышат те, кого с нами нет, те, кто лег тогда. Позвони – и этот звон услышат враги, услышат и поймут, что на русской земле появился еще один трус. Позвони – и ты перечеркнешь пот, кровь и слезы, что проливал ты здесь, в этих проклятых песках все два с лишним года. Перечеркнешь ночные подъемы, стрельбу по цинку в день, драки палками и голыми руками, сначала один на одного, потом на двоих, на троих, на шестерых. Перечеркнешь истошный страх зеленки и бездонный страх пропасти у тебя под ногами, перечеркнешь до крови закушенную губу на тридцатом километре марш-броска в полном снаряжении. Позвони – и перечеркнешь все это. А еще Араб посмотрел украдкой на своих подчиненных, на Беса, на Ивана с братом – и понял, что им еще страшнее, чем ему. И позвонить – это значит перечеркнуть, подло предать и их тоже.

И он остался в строю. А потом, когда над головой завыла турбина и пошли раскручиваться лопасти – он еще раз понял для себя, что был прав. Он пройдет все это – иначе это будет предательством. Предательством себя самого.

На это задание их готовили особенно тщательно. В отличие от обычных заданий для выживания, где полагается один нож на всех – на сей раз они были нагружены снаряжением, как мулы. Его крестный, майор Тихонов, отозвал его в сторону после того, как им объявили о походе, и спросил – хочет ли он идти. А получив утвердительный ответ, кивнул и начал рассказывать, с чем им там придется столкнуться, и давать советы, как скомплектовать походный набор вооружения и снаряжения.

По его совету Араб на этот раз вооружился последней версией автомата «АК» – изюминка этой комплектации заключалась в том, что можно быстро сменить ствол – причем сменить не только по длине, но и по калибру. Такого не было даже в автомате Коробова – новейшем образце вооружения армии Российской империи, еще не поступившем в части в достаточном количестве. Даже в боевых частях Командования специальных операций он был не у всех.

Стволы Араб подобрал под все возможные задачи. Ствол под 6,545 – длинный, позволяющий использовать этот автомат как портативную снайперскую винтовку. Второй – того же калибра, но короткий. И еще один ствол – с интегрированным глушителем под 9,345. Патрон 9,345, первоначально разрабатывался для использования в бесшумных автоматах «Волк», теперь же под него изготовили и специальную версию «АК». Достаточно сменить ствол и магазин – и у бойца в руках оказывалось оружие, выстрел из которого слышен не громче, чем хлопок в ладоши. Боец с таким комплектом стволов как бы одновременно имел при себе и штурмовой автомат, и легкую снайперскую винтовку, и бесшумное оружие.

Бес наотрез отказался брать что-то помимо своего обычного пехотного «АК» – он уже сжился с ним. Иван с братом на сей раз взяли по «Барсуку» – ротному пулемету калибра 7,62. Два ротных пулемета на группу из четырех человек – по огневой мощи получался даже перебор, но майор одобрил, сказал, что если потянут по горам такую тяжесть – пусть тянут, а огневая мощь лишней не бывает.

Остальное снаряжение собралось быстро. По пять гранат – новейшие «РГО» и «РГН», взрывающиеся при ударе об землю. По настоянию Араба все взяли еще по две старые Ф-1 – это была одна из спецназовских хитростей. Гранаты Ф-1 они «модернизировали» – заменяли медленногорящее вещество в запале порохом из автоматных патронов. Отпустил рычаг – и граната взорвалась у тебя в руках. Носить такую гранату на снаряжении нельзя из-за опасности самоподрыва – поэтому переснаряженные гранаты носили в рюкзаке. Использовали для того, чтобы делать «растяжки» и «картошку»[22] мгновенного действия.

Мины решили не брать – даже МОН, мины направленного действия, самое страшное из минного оружия, но двенадцать гранат у каждого, в том числе тех, которые идут на растяжки, – вполне достаточно.

Ну и – сухпай, вода – главное, вода, без еды можно прожить неделю и даже две, без воды сдохнешь дня через три. Хотя все выучили наизусть места, где могла быть вода, – надеяться на воду, которая отыщется там, было бы безумием.

В итоге – килограммов сорок на каждого, считай, половина собственного веса. Для многих вес неподъемный, для них – в самый раз.

Вылетали они буднично – ни речей, ни прощаний. Прямо в горах на подходящей площадке приземлились три вертолета, в том числе тот самый, с картой на фюзеляже. Весь курс – те, кто от него остался, быстро загрузились в вертолеты, навьюченные, как ишаки. И вертолеты взлетели, направляясь в неизвестность…

Неизвестность…

Араб сидел так, что напротив него, стоит только скосить глаза, оказывался люк, из которого торчал крупнокалиберный пулемет. Близко, очень близко от борта вертолета несся каменный склон, где каждый из камней хотел напиться их крови и разочарованно провожал их, когда они проносились мимо. Пулеметчик, в темно-синем шлеме-сфере, расслабился, все равно сейчас единственная защита – это скорость, если впереди гранатометчики – то пулемет не поможет, склон слишком близок, а скорость слишком высока. На голове у пулеметчика были наушники, как ни странно, нештатные, и он покачивал головой… господи, да он музыку слушает. Взгляды пулеметчика и Араба встретились – и пулеметчик подмигнул ему. Просто подмигнул, но Араб вдруг перестал бояться предстоящего. И подмигнул в ответ…

– Внимание, вторая точка!

– Вторая точка, внимание! – продублировал Фахри. – Обстановка! По фронту чисто!

– По левому борту чисто!

– По правому борту чисто!

– С тыла чисто!

– Приготовиться к сбросу!

– Приготовиться к сбросу, – заорал сержант, выпускающий в десантном отсеке, – вторая группа, на сброс!

Пора…

В десантном отсеке мигающий красным светофор сменился на зеленый, пошла в сторону крышка десантного люка. В отличие от легких и средних вертолетов из этого десантироваться можно было, как с самолета, через заднюю аппарель, и через десантный люк в полу.

Выпускающий начал стравливать лебедку, Араб поднял два пальца – проверка.

Проверить, весь ли груз закреплен как следует, подтянуть в последний раз лямки рюкзака, хлопнуть рукой по автомату – на всякий случай. Хлопнуть по плечу стоящего перед тобой – все в норме…

– Готовность!

– К сбросу готовы! – за всех ответил Араб.

Выпускающий плюнул в люк – на удачу…

– Первый, пошел!

Веревка обжигает руки, съезжаешь как можно быстрее, потому что каждая минута, когда ты висишь в воздухе между землей и вертолетом, – минута смертельного риска. Каменистая желто-серая земля стремительно летит навстречу.

– Второй, пошел!

Десантирование идет плотно, один только нырнул в люк – а за ним уже идет второй, едва не наступая ему на голову.

– Третий, пошел!

Земля привычно отдает в ноги, ноют обожженные руки, но сейчас не до них – почувствовал ногами землю – и сразу в сторону, в сторону, потому что промедлил на секунду – и идущий следом за тобой приземлится тебе на голову. Еще летишь по тросу – а уже высмотрел укрытие на земле – и сразу к нему. Руки сами находят автомат, патрон в патроннике, предохранитель снят – грубейшее нарушение техники безопасности, но на это плевать. Здесь не полигон, здесь жизнь и секунда, даже доля секунды, потраченная на досылание патрона в патронник, может стоить жизни.

– Четвертый, пошел!

Первый уже на земле, второй тоже. Площадку можно считать относительно безопасной, если бы не была безопасной, кто-нибудь уже саданул бы из гранатомета. Но все равно – самое хреновое еще впереди…

– Десантирование завершено! Группа на земле!

Полковник Фахри двигает вперед ручку «шаг-газ», вертолет сдвигается с места, закрывается крышка люка, отсекая тех, кто на земле, от тех, кто в относительно безопасном чреве ревущей стальной птицы. Внизу четверо пацанов, почти ставших волками за эти два безумных года, залегли на каменистой осыпи, целясь во все стороны света.

Не дожидаясь, пока вертолет удалится, Араб встал.

– Идем цепью, Бес, ты первым. Расстояние в цепи двадцать пять метров. Направление – север, точка сорок. Пошли!

Из Лондона начался исход…

Такое в истории этого древнего города уже бывало – и в Средние века, и в кромвелевское правление, когда лобные места на площадях были залиты кровью. Иногда причиной исхода служила чума – в Средние века большая часть таких исходов была обусловлена именно ею. Последний раз исход из Лондона был в начале двадцатых – когда чужие корабли, прорвавшись к самому устью Темзы, открыли орудийный огонь по британской земле, по земле воюющей с ними империи. Корабли потопили – слишком мала была мощь прорвавшейся эскадры по сравнению с мощью британского Гранд-флита. Но сам факт обстрела города произвел на лондонцев столь тяжкое впечатление, что многие из них сочли нужным покинуть город. Они были испуганы не на шутку. Война раньше им представлялась чем-то далеким, даже чуточку нереальным. Воины в алых мундирах вели войны где-то на границах бесконечной империи, во славу Ее Величества и старой доброй Англии, они смело бились с туземными племенами и побеждали их, даже когда туземцы числом превосходили их вдесятеро. Нет, конечно, они становились героями, кавалерами боевых наград, их принимали в салонах, и дамы, ахая от ужаса, слушали леденящие кровь истории, а потом дарили им свою благосклонность где-нибудь в укромном месте. Иногда Британия воевала и с развитыми странами, даже с далекой, варварской Российской империей – но она побеждала и их. Крымская кампания, пусть и обернувшаяся для британцев морем крови, гибелью отпрысков самых родовитых семей, вызывала боль, гнев, ярость – но в то же время и гордость за то, что их маленький остров может поставить на колени даже такую необъятную и сильную страну, как Россия. Самый сильный в мире, не имеющий соперников британский флот господствовал на морях, обеспечивая безопасность омываемой холодными вдами со всех сторон родины.

XX век стал прозрением, последовавшие за ним годы – крахом надежд, безумно болезненной ломкой представлений Британии о самой себе. Две сильнейшие в Европе континентальные державы, вероломно объединившись и предав Британию, начали войну. Рухнула под совместным, германо-русским натиском Франция, единственный союзник Британии на континенте, – германцы раз и навсегда решили для себя французскую проблему, подтвердив свои претензии на европейскую гегемонию, возникшие со времени битвы под Седаном[23]. Затем русская армия пошла на Восток, немцам, при поддержке сильного подводного флота, удалось переправить крупные наземные силы в Африку. Каждая из этих стран использовала свои преимущества. Немцы подло били из-под воды, маленькие подводные скорлупки с торпедами топили громадные британские корабли. Русские имели подавляющее превосходство в живой силе и опытных, не уступающих британским, офицеров. Также немцы имели сильнейшую в мире разведку – возможно, именно они предупредили русских о готовящемся ударе по их столице Санкт-Петербургу, так удачно расположенному на самом берегу. И русские совместно с немцами предприняли безумный ответный ход. Многие говорили в те времена, что война была проиграна Британией именно тогда, когда тяжелые снаряды падали на их землю, когда рушились не здания – рушилась сама имперская, непоколебимая сущность Британии. Унизительный Берлинский мирный договор с дополнительными протоколами лишь подтвердил, что Британия теперь – не единственная и непобедимая, а всего лишь одна из многих.

Совсем недавно, и месяца не прошло, – страх, так давно забытый и проклятый, вернулся снова. За то время, что минуло после двадцатых, успело родиться уже третье и даже иногда четвертое поколение людей, не ведающих, что такое страх. После двадцатых мир, еще недавно такой жестокий и яростный, постепенно стал превращаться в нечто мирное, уютное и привычное. Все двадцатые, тридцатые и даже сороковые годы военные упорно готовились к новой, большой и страшной войне. Это было ненормально – несколько мировых гегемонов. Как говорил Горец, Дункан Мак Лауд из клана Мак Лаудов, бессмертный воин с мечом, из одноименного, прошедшего недавно с оглушительным успехом фильма, – должен остаться кто-то один. Один – а остальным отруби голову мечом, и пусть их сила войдет в тебя, пусть она напитает тебя, даст тебе силы для новых битв и свершений. Этот синематограф, внешне чисто художественный и развлекательный, на самом деле очень точно отражал суть и смысл международной политики. Должен остаться кто-то один. Убей своего конкурента – и возьми его силу, возьми его природные ископаемые, его науку, его землю, его людей. Убей – и сила убитого напитает тебя, сделает тебя сильнее для новых битв. Убей – воистину остаться должен кто-то один.

Но война не торопилась. Начатые еще в двадцатые годы эксперименты с ураном завершились в пятидесятых созданием оружия, равного которому не видел мир. Все дрогнули, полагая, что война на пороге, – но вместо войны это оружие принесло мир. Мир – когда все были готовы к новым сражениям, когда все в достаточной степени зализали раны, оставшиеся после Мировой войны, когда накопили оружие и припасы – и уже вознамерились вцепиться друг другу в глотку. Все ждали войны, но пришел мир, пусть мир плохой, мир со взаимной ненавистью и злобой, мир, обеспеченный страхом перед ядерным огнем, – но все же мир. Который, как известно, лучше доброй ссоры, даже самый худой – но мир.

Постепенно начала забываться и ненависть. Мелкие, повседневные дела вытесняли из памяти национальное унижение, все больше было людей, которые при слове «Багдад» не мрачнели, а недоуменно пожимали плечами: ну, Багдад так Багдад, и что дальше? Кто-то торговал с Россией, кто-то имел там друзей, кто-то учил русских детей в престижных британских университетах. Нити обычных человеческих взаимоотношений все больше и больше связывали народы – и все больше и больше людей задавались вопросом: а нужна ли нам война, а нужна ли нам месть, а что это за национальное унижение такое, через столько лет?

Не всех такое положение дел устраивало.

Снова напомнил о себе страх. Страх, долгие годы таившийся в самых темных уголках подсознания, внезапно вырвался наружу, расцвел ядовитым цветком под взрывы минометных мин в самом центре Лондона. Эффект от этого теракта не исчерпывался только разрушенными зданиями и погребенными под руинами, разорванными на куски людьми – он был куда больше, объемнее, серьезнее. Это был страх, не отпускавший ни днем, ни ночью, страх, от которого не спрячешься за железной дверью и тревожной кнопкой, нажав которую можно вызвать полицию. Страх, что на твой дом упадет мина или снаряд – и тебя не будет. Или не будет твоих близких.

Но это было только начало. За последние дни лондонцы узнали еще больший страх. Страх перед снайпером-невидимкой, выцеливающим свои жертвы с крыши высотного дома. Снайпер был везде и нигде, он был всего один – но угрожал каждому из более чем двадцати миллионов жителей большого Лондона. Каждый мог стать его жертвой просто потому, что оказался не в том месте и не в то время. Каждый мог попасть в перекрестье прицела, каждый мог умереть в любую секунду. Выстрел – и тебя нет, твоя жизнь оборвалась, потому что так решил неведомый палач. Каждому побывавшему на войне пехотному офицеру отлично известно, что такое страх перед снайперами. Для того, чтобы уничтожить одного-единственного снайпера, иногда заливались напалмом, забрасывались снарядами и ракетами целые акры земли – просто для того, чтобы поднять боевой дух солдат, просто для того, чтобы поднять боевой дух и самим себе. Подразделение, которое два-три дня обстреливал снайпер, становилось по факту небоеспособным, моральный дух солдат сильно падал. И это солдат! Можете себе представить, что происходило с обычными людьми.

За несколько дней охоты «Лондонского снайпера» все сильно изменилось. В два-три раза выросли продажи плотных штор и просто ткани, особым спросом пользовались тяжелые, плотные, темные шторы. Все помнили судьбу несчастной, застреленной через окно, когда снайпер выстрелил по силуэту, помнили – и не хотели повторения. Не справлялись с нагрузкой электроподстанции – теперь лондонцы предпочитали жить с плотно занавешенными окнами, и даже днем у всех горел свет. От постоянной перегрузки – а сейчас почти весь день нагрузка на распределительную сеть была близка к пиковой, такой, на которую она просто не рассчитана, – уже произошло несколько аварий, и какие-то районы большого Лондона несколько часов сидели без света. Дважды из-за этого случились массовые беспорядки, они произошли в бедных, наполненных преимущественно выходцами из колоний кварталах, и были жестко подавлены полицией. Выросли продажи лампочек накаливания, фонариков, свечей…

Люди стали меньше выходить из дома. Закрылись почти все уличные кафе, в страну перестали приезжать туристы, опустела Трафальгарская площадь, и голодные голуби частично улетели из ставшего в один момент таким негостеприимным города, а часть осталась и, ослабевшие, стали добычей кошек. Почти весь сектор экономики, связанный с туризмом, нес огромные убытки. Закрылся музей мадам Тюссо, закрылся Тауэр.

Люди перестали ходить на работу. Не все, конечно, кто-то должен был работать, чтобы жить. Но те, кто мог, – те перестали. Опасным стало это дело – ходить на работу. Огромным спросом в офисах пользовалась пленка для тонирования стекол и опять-таки занавески.

Люди стали больше болеть – все чаще обострялись хронические заболевания, появлялись различные мании и психозы. Врачи были перегружены, «Скорая помощь» не успевала выезжать на вызовы.

Резко увеличилось потребление алкоголя. Мужчины собирались в клубах за зашторенными окнами, заказывали выпивку, пили и смотрели друг на друга, убеждаясь, что они до сих пор живы. С каждым глотком обжигающей коричневой влаги мир становился чуточку лучше, чем был до этого. Но таким, каким он был до этого, он не становился, даже если выпить целую бутылку виски в одиночку.

С полок супермаркетов смели все продукты, особенно те, которые могут долго лежать и не портиться. Сейчас закупались уже не на день, а на неделю-две, а то и на месяц. В тех офисах, которые еще работали, ни один служащий не соглашался сидеть у незашторенного окна.

Люди уезжали – особенно сильно выросла нагрузка на все городские магистрали во второй и третий день, когда полиция наконец подтвердила то, что и так все знали: все произошедшие убийства – это звенья одной цепи и дело рук одного человека. Люди штурмом брали электрички, движение на идущих из Лондона магистралях было затруднено – целыми днями вязкий поток машин двигался со скоростью не более пятнадцати миль в час. Переполнены были все рейсы, вылетающие из Хитроу и других окрестных аэропортов. Уезжали все, кто мог, – одни на побережье, другие на Лазурный Берег или в Индию, третьи в глубь страны, в Уэльс или Шотландию. Правительство работало круглые сутки, королевская семья отказалась покидать Лондон и находилась в Букингемском дворце под усиленной охраной, не выходя на улицу.

Полиция сбивалась с ног, в город прибывали все новые и новые подразделения. Полицейских перебрасывали из других городов, коммутатор Скотленд-Ярда разрывался от звонков. Над городом барражировали полицейские и армейские вертолеты. То и дело звонили жители и говорили о том, что видели кого-то на крыше. Обычно это оказывались трубочисты или монтеры какого-нибудь оборудования, либо ремонтники. «Лондонский снайпер» испарился – и полиция с ужасом думала о том, что будет, если он проявит себя в другом городе. Плотно перекрыть всю страну полиция была не в состоянии. Все ждали продолжения – но после шестой цели «лондонский снайпер» исчез, подобно злому духу…

Потому что спугнули.

Суперинтендант Чарльз Вустер, старший офицер Скотленд-Ярда, наконец, с неохотой признал, что главным подозреваемым по делу «лондонского снайпера» является действующий констебль полиции Белфаста Александр Кросс. Признание это прозвучало, как гром среди ясного неба. Полицейский-убийца-маньяк – для старой доброй Британии это было уже слишком. Сразу после прозвучавшего заявления имя Александра Кросса стало самым упоминаемым в британских СМИ и одним из самых упоминаемых в мировых. Личность убийцы разбирали по косточкам. Сиротский приют, потом военная карьера. Флот, войска специального назначения. Участие в боевых операциях. Бейрут и плен, после тяжелого боя и в бессознательном состоянии. Потом – Белфаст, война с терроризмом на самом переднем крае. Все были в шоке от того, что такой человек – можно сказать, герой – взял винтовку и начал убивать мирных граждан. Высказывались разные предположения о том, что могло толкнуть Кросса на подобное. Стало известно, что констебль Кросс буквально за несколько дней до начала этого кошмара потерял своего осведомителя, жестоко убитого боевиками ИРА, а чуть позже был отстранен от службы в полиции.

В популярном ток-шоу самый дорогой психоаналитик Лондона, пожилой седой мужчина, не расстающийся с черными очками, закатил лекцию на целый час. Он сказал, что Кросс не выдержал психологического давления на него и сломался. Предпосылки: сиротское детство, бои в Бейруте, где он был взят в плен в бессознательном состоянии, потом Белфаст с его террористической войной, зверское убийство осведомителя, отстранение от должности – все это привело к психологическому слому и развитию реактивного психоза. Этот психоз заключается в том, что Кросс считает всех подданных Соединенного королевства виновными в своих бедах и поэтому отстреливает их. Интервью, данное этим самым психоаналитиком, перепечатали большинство британских газет. Одна из этих газет так и хранилась у меня, в моем временном убежище…

Начался исход – и на сей раз причиной ему был всего один человек.

В отличие от других стран Североамериканские соединенные штаты и поныне весьма легкомысленно относятся к вопросам безопасности центров по производству ядерного оружия. Если безопасность стратегических ядерных сил, в частности хранилищ готовых изделий, находится вполне на уровне – то в безопасности центров передовых исследований и заводов по производству и обслуживанию ядерных зарядов североамериканцы опасно халатны. В отличие от русских, прячущих подобные производства в глухих местах, в лесах, в подземных убежищах, – у североамериканцев они располагаются чуть ли не в центре городов.

На этот момент в Североамериканских соединенных штатах существовали три основных центра, занимающихся фундаментальными исследованиями, прикладными исследованиями в области расщепляющихся материалов, а также конструированием и производством готовых изделий. Серийной сборкой ядерных зарядов – а в последнее время только обслуживанием и продлением ресурса, и так наклепали столько, что еще внукам хватит – занимается завод «Саванна-Ривер» в Северной Каролине, он же единственный из трех, где не ведутся никакие научные исследования. Есть также два научно-исследовательских центра высшего уровня, в которых основной упор делается на прикладные и фундаментальные исследования в области ядерных материалов, – но там, при необходимости, могут собрать готовый заряд или мелкую серию зарядов. Это центр в Лос-Аламосе, штат Нью-Мексико, у самой неспокойной мексиканской границы, и центр «Оак-Ридж», расположенный на берегу одноименной реки, в штате Теннесси, недалеко от городка Ноксвилл.

Проект «Белое пламя» родился много лет назад в Оак-Ридже, и теперь в специальном зале, допуск в который строго регламентирован, лежало первое зримое, материальное воплощение этого прорывного проекта, в ходе которого ученые сказали немало новых слов в науке. На специальном демонстрационном постаменте покоилось готовое изделие.

Само изделие и условия, в которых его демонстрировали гостям, внешне выглядели совершенно неприметно. Постамент посреди комнаты, сляпанный на скорую руку. Большой стальной кофр, с открытой крышкой, какие-то провода, датчики, кнопки. Увидишь – никогда и не подумаешь, что на разработку этой самой штуковины угроханы многие миллиарды долларов и вложен труд десятков лучших ученых страны, среди которых имелись даже нобелевские лауреаты.

– Это и есть оно? – Генерал Лерой Томас недоверчиво смотрел на изделие, которое должно было стать первым из серии. В конечном итоге, оно превратится в боеголовку, пригодную для постановки на крылатую ракету авиационного базирования либо на тяжелую межконтинентальную баллистическую ракету шахтного базирования, способную нести десять-двенадцать таких вот боеголовок индивидуального наведения. Изделие его не впечатлило.

– Оно и есть. «Белое пламя», сэр. Опытный экземпляр, конечно, мы его специально собрали в варианте для испытательного полигона. Если все пройдет нормально, то серийные изделия будут выглядеть презентабельнее.

Доктор физики Гордон Браун, выпускник Массачусетского технологического, глава рабочей группы проекта «Белое пламя», совершенно не походил на «ботаника» – здоровенный, чем-то похожий на штангиста-тяжеловеса, он выглядел так, будто мог согнуть руками железный лом. Он и в самом деле мог его согнуть.

– Выглядит… не впечатляюще. Сколько весит?

– Семьдесят восемь килограммов. Совсем немного, это небольшой заряд, мы его собрали именно таким. Мощность всего… около ста килотонн. Основной целью проекта, как вы помните, была выработка заряда диверсионного типа.

– Какие меры предосторожности необходимо предпринимать?

– О, совершенно никаких. Он почти не фонит.

– Почти?

– Фон выше нормы раза в полтора. Для того, чтобы словить опасную для жизни дозу излучения, нужно просидеть верхом на контейнере лет пятьдесят.

– Это радует. Насколько устойчив контейнер?

– В смысле?

– В смысле транспортировки. Стандартная процедура – бронеавтомобиль, потом самолет?

– Ничего хрупкого там нет.

– В любом случае, у нас есть свой контейнер, в него мы и положим изделие.

– Пожалуйста. Только извольте расписаться в получении.

– Давайте документы…

Пока генерал и глава рабочей группы ставили свои подписи на многочисленных бланках, в комнату вошли два человека в легких противорадиационных костюмах. Каждый из них был офицером военной полиции и прошел специальную подготовку по обращению с особо опасными предметами. Вообще-то такими делами должны заниматься гражданские, это изделие не было принято на вооружение и юридически не принадлежало армии, поэтому транспортировать его должны сотрудники Департамента ядерной безопасности. Но здесь на требования закона не обращали внимания – закон здесь не действовал, его подменяли ведомственные, совершенно секретные директивы.

В демонстрационной комнате офицеры закрыли крышку и положили изделие в кевларовую сумку с двумя прочными ручками для транспортировки. Затем они вышли в дверь, там их уже ждал генерал и восемь человек с короткоствольными автоматами «кольт». Генерал проверил содержимое сумки, в которой помимо прочего был и вшитый в ткань радиомаяк, и опломбировал ее собственной пломбой, а пломбир положил в карман. После чего генералу предстояло остаться в Штатах, научная группа летела другим путем, потому что комфорт армейского самолета оставлял желать лучшего. А двое носильщиков, в сопровождении восьмерых автоматчиков охраны, отправились в путь по прямому и ярко освещенному лампами подземному коридору, выходящему в спецсектор подземной стоянки. Там их уже ожидала спецмашина и автомобили охраны.

Для того, чтобы не привлекать к перевозке излишнего внимания, армейскую технику не задействовали, полицейских в известность тоже не поставили – хотя и это было нарушением закона. Спецмашина представляла собой раму от тяжелого трехосного тягача «Кенуорт-500», на которую умельцами был водружен бронированный кузов, выдерживающий попадание пули пятидесятого калибра при выстреле в упор. Такими машинами пользовался Федеральный резерв, Казначейство, ребята из Форт-Нокс[24]. Отличие данной машины заключалось лишь в том, что она была изнутри дополнительно укреплена толстыми пластинами свинца. Также на ней имелся специальный детектор – в случае повышения радиации до критического уровня все замки блокировались, и в машину можно было проникнуть только с автогеном. Жизнь экипажа в этом случае в расчет не бралась – каждый знал, на что шел. Датчик радиационного фона был, успеешь выскочить, если пошло излучение, – твое счастье…

Бронеавтомобиль с изделием сопровождали четыре совершенно одинаковых черных внедорожника «Шевроле Субурбан», каждый из которых поставлялся в «президентском варианте»[25] – то есть небронированный, но с третьим рядом сидений, поставленным спиной к направлению движения и с пулеметом «М134 миниган» на турели. Эти машины сопровождали броневик по дороге до гражданского аэропорта Ноксвилла к центру.

В аэропорту колонну уже поджидал самолет – тоже очень необычный, для подобных перевозок он использовался впервые. Это «Грамман С2 Грейхаунд», он же CODS, «треска» – единственный транспортный самолет ВВС САСШ, способный приземляться на авианосец. Небольшой, кургузый самолет уже заправили, и он стоял в готовности принять столь надежно охраняемый груз.

Колонна добралась до аэродрома без происшествий. Тяжелый контейнер с хранящимся внутри зарядом переносили в самолет уже ввосьмером – кому-то пришла в голову дурацкая идея пошутить, что эта вся процедура сильно напоминает транспортировку покойника, и настроение у всех упало. Контейнер был настолько тяжелым, что вместе с ним в самолете полетят только двое сопровождающих и четыре специалиста по защите из службы безопасности ВВС.

В кабине «трески»[26] полковник ВВС Ричард А. Раск, один из самых опытных пилотов, совершивший более восьмисот посадок на авианосец на самолетах различных типов, в последний раз просматривал прикрепленный к планшету лист с маршрутом. До Афганистана без промежуточной посадки и дозаправки добраться не удастся. Поэтому в Тихом океане их уже ждет авианосец «Джон Адамс», на котором ради такого случая прекращены все полеты, кроме полетов по обеспечению безопасности. Его единственная задача – принять самолет, дозаправить его и выпустить обратно в воздух. Вторая посадка – в Гонконге, на британских территориях, которые должны быть отданы Китаю года через два, но которые, понятное дело, отдавать никто не собирался. Где-то в том же районе Тихого океана крутилась авианосная группа русских во главе с «Екатериной Великой», с ними проблем не должно быть, и сразу две японские авианосные группы. Вот с этими проблемы могут возникнуть. Все самураи – полные психи, хоть их страна и подписала все базовые международные договоренности, делающие океан общим, за исключением двенадцатимильной прибрежной зоны – все равно от этих идиотов можно ожидать чего угодно. Решит какой-нибудь из них, что его честь задета, – и привет. А японские адмиралы втихую поощряли безумные выходки своих подчиненных. Полковник Раск летал в Тихом океане уже давно и прекрасно помнил, как он катапультировался из истребителя, атакованного сразу двумя парами «Мицубиши-Зеро», причем явно учебная атака под конец переросла в таран, как приближалась водная гладь, а сверху была настоящая карусель – свои, япошки узкоглазые… Все, конечно же, объявили несчастным случаем на учениях, тем более что и японцу тоже пришлось катапультироваться. В общем – поганое дело.

– Сэр, погрузка завершена.

«Грумман» был самолетом небольшого размера – поэтому полковник обернулся и лично оценил, как прикреплен груз.

– Принайтовили надежно?

– С гарантией, сэр…

– Смотрите. Над океаном могут пойти кульбиты, и мне совсем бы не хотелось, чтобы эта штука летала по отсеку, подобно мячу. Впрочем – вам виднее, это вам рядом с ней сидеть, а не мне.

– Принайтовили надежно, сэр… А что за кульбиты?

– Танцы с узкоглазыми. Когда ты видишь узкоглазого – никогда не поймешь, какое у него сегодня настроение. Может быть, и плохое.

– Но нас же будут сопровождать.

– Это не поможет… – полковник отвернулся. – Вышка, я Тридцать первый, прошу разрешения начать рулежку!

– Тридцать первый, я Вышка, рулежку разрешаю, полоса один-три.

– Вас понял, Вышка…

Запустился один двигатель, затем второй. На ВПП и на рулежных дорожках никого не было, работу аэропорта остановили из-за самолета со спецгрузом. Уже через несколько минут маленький самолет бодро поднялся в воздух, уходя на запад, в сторону тихоокеанского побережья…

Как это и было оговорено, эскорт ожидал прямо у береговой черты, в пределах двенадцатимильной исключительной зоны. Сразу восемь флотских истребителей-бомбардировщиков «Ф-18» свалились откуда-то сверху, словно с небес, один из них завис буквально в нескольких метрах от пилотской кабины. Полковник Раск с удовольствием заметил черный туз на фюзеляже – сорок первое авиакрыло так и называлось – «Черные тузы». Подразделение, которым он командовал, – до того идиотского случая с узкоглазыми, когда его после не совсем удачного катапультирования сочли негодным для полетов на истребителях, и теперь он вынужден возить всякую дрянь с черепашьей скоростью. Он даже узнал номер самолета…

– Том, я напишу на тебя рапорт, как только приземлимся… – полковник прижал тангету микрофона.

– Вот как? В таком случае мы удаляемся и оставляем тебя наедине с нашими маленькими узкоглазыми друзьями.

«Ф-18» покачал крыльями, это означало, что ведущий собирается совершить маневр, остальные же должны ему следовать.

– О, нет, нет, нет… Не уходи, я этого не переживу. Еще один танец с узкоглазыми – это слишком даже для меня. Кстати, как япошки поживают?

– Нормально поживают. Когда летели сюда, мы видели четверых, правда, связываться с нами они не захотели. На обратном пути их будет больше, так что готовься…

– Тебя понял…

Японцы и впрямь появились – аж шестнадцать истребителей. Майор Томас Кулидж, один из офицеров крыла, командующий группой эскорта, не сказал, что по пути сюда они слегка припугнули «Мицубиши» – один из летчиков выпустил короткую очередь из пушки почти впритирку с японцами. Это тоже было в правилах игры, хотя и на самой их грани. Японцы неофициально считали Тихий океан своим «домашним» океаном, в Атлантику, где были и русские, и североамериканцы, и германо-римляне, и итальянцы, они не совались, понимая, что им там делать нечего, – а вот здесь буквально кишмя кишели, превосходя все другие державы региона если не качеством – то, во всяком случае, количеством. И игры были на грани фола, а иногда и выходили за грань, как в случае с полковником Раском. Нравы здесь были такие же, как в дурном квартале, – если тебя где-то обидели, ты собирал друзей, брал бейсбольные биты и возвращался туда. Вот и сейчас – сочтя произошедшее часом раньше оскорблением, японцы вернулись снова, прихватив с собой друзей.

– Сэр, бандиты слева на три часа, – предупредил второй пилот.

И тут ярко-алая трасса распорола воздух прямо перед фюзеляжем.