Братья Берджесс Страут Элизабет
Elizabeth Strout
THE BURGESS BOYS
© 2013 by Elizabeth Strout
This translation is published by arrangement with Random House, an imprint of the Random House Publishing Group, a division of Random House, Inc.
© Алексеева Е., перевод на русский язык, 2015
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Пролог
Мы с мамой часто говорили о Берджессах. В основном по телефону: я жила в Нью-Йорке, она – в штате Мэн. Иногда мы вспоминали их и при встрече, когда я приезжала в Мэн и останавливалась в гостинице. Мама редко бывала в гостиницах, и для нас с ней стало любимой традицией болтать, сидя в номере, где по зеленым обоям тянулся бордюр из розовых цветочков. Мы говорили о прошлом, о тех, кто уехал из Ширли-Фоллс, и тех, кто остался.
– Я тут думала про Берджессов… – начинала обычно мама, отодвигая занавеску и глядя на березы за окном.
О несчастьях Берджессов знал весь город, к тому же все трое когда-то учились у мамы в четвертом классе воскресной школы. Братья были ее любимчиками. Джим уже тогда отличался тяжелым нравом, но мама видела, что он пытается держать себя в руках. Боба она любила за доброту, а вот Сьюзан ей не нравилась.
– Насколько я знаю, Сьюзан вообще никому не нравилась, – говорила мама.
– Она была такая хорошенькая в детстве, – вспоминала я. – Кудряшки, глаза огромные…
– А потом родила чокнутого мальчика.
– Грустная история.
– В жизни полно грустных историй, – отвечала мама.
К тому времени мы обе уже овдовели, и после этих слов всегда воцарялось молчание. Потом я или мама замечала, как здорово, что Боб наконец встретил хорошую женщину. Вторая – и мы надеялись, что последняя – жена Боба была священницей унитарианской церкви. Мама не любила унитариев, называла их атеистами, которые не хотят остаться без Рождества, но Маргарет Эставер была родом из Мэна и потому казалась вполне достойным выбором.
– Боб ведь мог найти себе жену в Нью-Йорке, – говорила мама, – он прожил там столько лет. Вот Джим женился на задаваке из Коннектикута, и посмотри, чем все закончилось.
Конечно, мы много говорили о Джиме, о том, как он покинул Мэн, поработав в отделе убийств прокуратуры штата, как мы надеялись, что он будет баллотироваться в губернаторы, и как неожиданно для всех он передумал. И конечно, мы часто вспоминали его в тот год, когда шел процесс над Уолли Пэкером, и Джим что ни день появлялся в новостях. Тогда еще только-только разрешили показывать судебные процессы по телевизору, и через несколько лет О Джей Симпсон[1] в глазах многих затмит собой Уолли Пэкера. Но в тот год поклонники Джима Берджесса во всех уголках страны с восторгом следили за тем, как он добивается оправдания Уолли, певца в жанре «соул» – человека с добрым лицом, под чей хриплый голос («Сними с меня этот груз, груз моей любви») взрослело наше поколение. Пэкера обвиняли в том, что он заказал убийство своей белой подружки. Джим добился того, чтобы суд проходил в Хартфорде, где расовые вопросы стоят остро, и мастерски подобрал состав присяжных. Он спокойно и безжалостно разнес все аргументы обвинения, продемонстрировав, насколько сложная это материя – неравнозначность мысли и действия. В федеральной прессе даже печатали карикатуры на эту тему. В частности, на одной из них изображалась женщина, которая смотрит на беспорядок в гостиной, с подписью: «Я думаю, что в комнате чисто. Когда же станет чисто?!». Судя по опросам общественного мнения, большинство людей – и мы с мамой в их числе – считали, что Уолли Пэкер виновен. Но Джим прекрасно выполнил свою работу и прославился. (Несколько журналов упомянули его в числе секс-символов тысяча девятьсот девяносто третьего года, и даже моя мама, которую вообще коробило от слова «секс», не стала выражать досады по этому поводу.) На ведущих телеканалах обсуждали, что О.Джей Симпсон хочет видеть Джима в своей «команде мечты», и когда лагерь Берджесса воздержался от комментариев, все решили, что Джим почивает на лаврах. Процесс над Пэкером стал для нас с мамой основной темой для разговоров в тот период, когда отношения наши были напряженными. Но это уже в прошлом. Теперь, уезжая из Мэна, я целовала маму и говорила, что люблю ее, и она отвечала мне тем же.
Однажды я звонила ей из Нью-Йорка, стоя у окна своей квартиры на двадцать шестом этаже и любуясь, как спускаются сумерки и на раскинувшемся вокруг меня поле высотных зданий светлячками вспыхивают вечерние огни.
– Помнишь, мать водила Боба Берджесса к психотерапевту? – спросила я. – Дети шушукались на площадке, что, мол, Бобби ходит к доктору для психов.
– Дети – это кошмар, – сказала мама. – Вот ей-богу.
– Ну, в то время не было принято ходить по психотерапевтам, – заметила я.
– Да, сейчас все иначе. Я общалась с людьми на танцах – многие таскают детей к мозгоправу и держат их на таблетках. И никто не пытается сохранить это в секрете.
– А ты помнишь отца Берджессов?
Я не раз ее об этом спрашивала. Мы с мамой любили говорить об одном и том же.
– Помню. Высокий. Работал на фабрике. Вроде начальником цеха. А потом она осталась совсем одна.
– И больше никогда не вышла замуж.
– Никогда… – повторила мама. – Не знаю, велики ли у нее были шансы. Все-таки трое маленьких детей. Джим, Боб и Сью.
Дом Берджессов стоял примерно в миле от центра города. Довольно маленький – впрочем, почти все дома в той части Ширли-Фоллс были небольшими. Желтый домик на краю поля, весной становившегося таким ярко-зеленым, что девочкой я мечтала превратиться в корову и отведать влажной сочной травы, до того она казалась вкусной. Правда, на этом поле не было ни коров, ни даже огородов. Просто кусочек деревенского простора рядом с городом. Летом я порой видела, как миссис Берджесс тянет поливочный шланг вокруг куста, но дом стоял на холме, и ее фигурка всегда была маленькой и далекой. Папа махал ей, когда мы проезжали мимо, а она никогда не отвечала на приветствие – скорее всего, потому что его не видела.
Принято считать, что маленькие города так и бурлят сплетнями, но ребенком я нечасто слышала, чтобы взрослые о ком-то судачили. Случившееся у Берджессов было воспринято так же, как и другие трагедии. Вот, например, бедняжка Банни Фогг свалилась с лестницы в подвал, и нашли ее только через три дня; у миссис Хэммонд обнаружили рак мозга, не успела она проводить детей в колледж; дурочка Энни Дэй до сих пор может задрать юбку на глазах у мальчишек, а ведь ей почти двадцать. Сплетничали не взрослые, а дети, особенно мы, совсем маленькие, и языки у нас были очень злые. Взрослые жестко ставили нас на место: если кого-то ловили на перешептываниях о Бобби Берджессе, «который убил своего отца и теперь ходит к доктору для психов», нарушителей отправляли к директору, оставляли без обеда и вызывали в школу родителей.
Джим Берджесс был старше меня на десять лет и потому казался мне кем-то очень далеким, почти знаменитостью. Да он и в самом деле уже тогда был знаменитостью – футболист, президент класса, темноволосый красавец, такой серьезный. Помню, что глаза его никогда не улыбались. Бобби и Сьюзан были младше, они иногда сидели со мной и моими сестрами, когда нашим родителям требовалось куда-то уйти. Сьюзан не обращала на нас особенного внимания, хотя один раз она решила, что мы над ней смеемся, и отобрала печенья-зверушки, которые мама, уходя, всегда нам оставляла. Одна из моих сестер заперлась тогда в ванной в знак протеста, а Сьюзан орала на нее и грозилась вызвать полицию. Не помню уж, что произошло дальше, но никакая полиция не приехала, а мама очень удивилась, увидев печенья-зверушки, которые так никто и не съел. Несколько раз с нами сидел Бобби, и он возил нас на спине по очереди. Мы чувствовали, что он добрый и хороший – он все время поворачивал голову к седоку и спрашивал: «Ты как там? Ничего?» Один раз сестра носилась по дорожке возле дома и ободрала колено, и Бобби очень за нее переживал. Обмывая рану большой рукой, он говорил: «Ничего, ничего. Ты храбрая девочка».
Мои сестры выросли и переехали в Массачусетс, а я отправилась в Нью-Йорк, к неудовольствию родителей. Они сочли это предательством: в нашем роду с семнадцатого века никто не покидал Новой Англии. По словам отца, среди наших предков были разные люди, они переживали нужду и лишения, но ни один из них не ступил в клоаку Нью-Йорка. Я же вышла замуж за ньюйоркца, богатого еврея из большой шумной семьи, и это еще больше обострило отношения с родителями. Они редко приезжали в гости. Думаю, город пугал их, как пугал мой муж, казавшийся им иностранцем, и мои дети, казавшиеся им дерзкими и избалованными – все эти пластмассовые игрушки, бардак в комнатах, а затем пирсинг в носу, голубые и фиолетовые волосы… В общем, много лет мы копили взаимные обиды.
А потом мой муж умер, в тот самый год, когда наш младший отправился в колледж, и мама, овдовевшая годом ранее, приехала ко мне в Нью-Йорк и гладила мне лоб, как в детстве, когда я лежала больная, и жалела меня, потерявшую отца и мужа в такой короткий срок.
– Чем мне тебя порадовать? – спросила она.
– Расскажи что-нибудь, – попросила я, не поднимая головы от дивана.
Она подвинула стул к окну.
– Что бы тебе рассказать… От Сьюзан Берджесс ушел муж. Уехал в Швецию – зов предков, не иначе. Он ведь с севера, помнишь, из маленького городка, Новой Швеции. Жил там до университета. А Сьюзан с этим своим сыном так и живет в Ширли-Фоллс.
– Она все такая же красивая?
– Да ты что!..
Вот так это и началось. Слухи, новости и воспоминания о Берджессах, как ниточки «кошачьей колыбели», связывали меня с мамой и с Ширли-Фоллс. Мы повторяли их снова и снова. Я еще раз пересказала, как однажды встретила жену Джима, Хелен, когда они, как и я, жили в районе Парк-Слоуп в Бруклине. Они переехали туда из Хартфорда после суда над Пэкером, Джим устроился на работу в большую компанию в Манхэттене.
Мы с мужем ужинали в ресторане, заметили Хелен с подругой и, уже направляясь к выходу, подошли к их столику. В тот вечер я выпила вина, наверное, именно поэтому мне захотелось пообщаться: мол, мы с Джимом выросли в одном городе. На лице у Хелен отразилось нечто, запомнившееся мне надолго. Нечто вроде испуга. Она спросила, как меня зовут, и, получив ответ, сказала, что Джим никогда обо мне не упоминал. Я объяснила, что я гораздо младше его. Тогда она нервным движением поправила салфетку и произнесла: «Я уже много лет там не бывала. Приятно познакомиться. Всего хорошего».
Мама заявила, что Хелен стоило вести себя поприветливей.
– Ну так, богачка! Считает себя выше тех, кто из Мэна.
Я уже научилась пропускать подобные замечания мимо ушей и не тратить нервы на мамин обожаемый Мэн.
Но после выходки, которую устроил сын Сьюзан – когда эту историю муссировали во всех газетах, включая «Нью-Йорк таймс», и по телевидению, – я позвонила маме и сказала:
– Пожалуй, я напишу книгу о Берджессах.
– Напиши, поучительная история.
– Только люди будут говорить, что нехорошо писать о тех, кого знаешь.
Голос у мамы был очень усталый.
– А ты их и не знаешь. – Она зевнула. – В нашей жизни никто никого не знает.
Книга первая
1
Ветреным октябрьским днем в бруклинском районе Парк-Слоуп Хелен Фарбер Берджесс паковала вещи, собираясь в отпуск. Большой синий чемодан лежал раскрытый на кровати, а рядом высилась аккуратная стопка одежды, которую муж Хелен выбрал накануне. Солнечные лучи, то и дело пробивая бегущие по небу облака, врывались в окна, и тогда медные дверные ручки ярко вспыхивали, а синева чемодана становилась еще насыщенней. Хелен шагала туда-сюда между гардеробной – роскошной комнатой с огромными зеркалами, белыми обоями из конского волоса и широким окном в темной деревянной раме – и спальней с французскими окнами. В более теплую погоду можно было распахнуть стеклянную дверь и выйти на просторную террасу над садом. Хелен пребывала в чем-то вроде ступора, всегда нападавшего на нее, когда приходилось собираться в поездку, поэтому внезапный телефонный звонок был воспринят ею с облегчением. На экране горела надпись «Номер скрыт». Значит, звонит либо жена одного из партнеров ее мужа, работавшего в престижной компании знаменитых юристов, либо брат мужа Боб, много лет пользовавшийся скрытым номером, хотя знаменитостью не был.
– Как я рада, что это ты, – сказала Хелен в трубку, вытащила из ящика комода разноцветный платок, повертела в руках и бросила на кровать.
– Правда? – удивился Боб.
– Боялась, что это Дороти.
Остановившись у окна, Хелен посмотрела в сад. Сливовое дерево клонилось на ветру, по земле кружились желтые листья, облетевшие с декоративных лиан.
– Почему боялась?
– Устала я от нее.
– Вы же едете вместе на целую неделю.
– На десять дней. Ну да.
– Ясно, – произнес Боб после короткой паузы.
Он сказал это с полным и безоговорочным пониманием, и Хелен подумала, что все-таки у него дар – уметь за какие-то несколько секунд с головой погрузиться в маленький мирок другого человека. Хорошая черта для мужа, но, видимо, одной ее недостаточно: жена ушла от Боба много лет назад.
– Мы не в первый раз отдыхаем вместе, – напомнила Хелен. – Все будет хорошо. Алан ужасно милый. Скучный только.
– Милый и скучный управляющий партнер, – отметил Боб.
– Ну да, – игриво пропела Хелен. – Не так просто заявить ему: «Извини, мы хотим разок отдохнуть без вас». Джим говорит, их старшая дочь совсем отбилась от рук. Она сейчас в выпускном классе. Семейный психотерапевт посоветовал Дороти с Аланом поехать развеяться. Не понимаю, как можно уезжать, когда ребенок от рук отбился…
– Я тоже не понимаю, – честно сказал Боб. – Знаешь, Хелен, тут такая штука случилась…
Хелен прижимала к уху телефон, складывая пару льняных брюк.
– Давай-ка к нам, – перебила она. – Вернется Джим, пойдем вместе ужинать в ресторан через дорогу.
Положив трубку, она смогла закончить сборы со спокойной уверенностью. Разноцветный платок отправился в чемодан с тремя белыми льняными блузками, черными туфельками без каблука и коралловым ожерельем, которое Джим подарил ей в прошлом году. Хелен представила, как они с Дороти будут сидеть на террасе, пить виски с лимонным соком и ждать, пока мужья примут душ после игры в гольф. «Интересный человек этот Боб», – скажет она. Может быть, даже упомянет трагический случай, когда четырехлетний Боб играл в стоящей во дворе родительской машине, машина покатилась с горки и насмерть переехала отца – бедняга имел неосторожность оставить троих маленьких детей в салоне, решив пройти вниз по склону к почтовому ящику. Чудовищное происшествие, о котором в семье было принято молчать. Джим вспоминал о нем вслух один-единственный раз за тридцать лет. «Боб такой нервный. Я стараюсь за ним присматривать». «Ты просто святая!» – воскликнет Дороти, откинувшись в кресле и глядя на нее сквозь огромные темные очки, из-за которых не видно глаз. А Хелен покачает головой: «Вовсе нет. Просто мне необходимо быть нужной. А теперь, когда дети выросли…»
Впрочем, нет. О детях она говорить не будет. Дочка Энглинов прогуливает уроки и где-то шляется ночи напролет. Но как же все десять дней избегать разговоров о детях? Надо спросить Джима.
Хелен спустилась в кухню. Домработница скребла овощечисткой сладкий картофель.
– Эна, мы сегодня ужинаем не дома. Вы можете быть свободны.
Ветер разметал осенние облака, играющие множеством оттенков серого, и солнце широкими лучами заливало Седьмую авеню. Боб Берджесс шагал к дому своего брата мимо китайских ресторанов, ювелирных магазинов, лавок с открытками, лотков с овощами, фруктами и срезанными цветами.
Боб был высок, ему шел пятьдесят второй год, и самая главная черта его заключалась в умении вызывать у людей симпатию. В его обществе любой чувствовал себя среди своих. Знал бы об этом сам Боб, может, его жизнь сложилась бы по-другому. Но, увы, он не знал, и сердце его часто сжималось от неясной тревоги. К тому же Боб не отличался последовательностью. Друзья замечали, что сегодня он душа компании, а завтра где-то витает и не расположен общаться. Вот об этом своем качестве Бобу было известно – со слов бывшей жены. Пэм говорила, что он имеет привычку уходить в себя. «Джим тоже так делает», – оправдывался Боб, на что жена отвечала: «Мы сейчас не о Джиме».
Ожидая на светофоре, Боб с благодарностью думал о невестке, сказавшей ему: «Вернется Джим, пойдем вместе ужинать». Именно с Джимом он хотел поделиться тем, что увидел, сидя у своего окна на четвертом этаже, что донеслось до его ушей из квартиры внизу – и что потрясло его до глубины души. Боб перешел улицу, миновал кофейню, в полумраке которой сидели в креслах молодые люди, уставившись в ноутбуки загипнотизированным взглядом. Боб чувствовал свою отстраненность от происходящего вокруг. Как будто не он прожил полжизни в Нью-Йорке и любил этот город как человека, как будто он, Боб, никогда не уезжал с заросших полей Новой Англии и никогда не видел и не желал ничего иного, кроме ее выцветшего неба.
– Звонила ваша сестра, – с порога сообщила Хелен, впуская его через решетчатую калитку перед ступенями особняка. – Хотела говорить с Джимом. Голос очень мрачный. – Она повесила куртку Боба в шкаф и добавила: – Знаю, Сьюзан всегда мрачная. Но один раз она мне даже улыбнулась. Когда я попробовала изобразить, с каким акцентом говорят в Мэне.
Хелен устроилась на диване, подогнув под себя ноги в черных колготках. Боб сел в кресло-качалку и стал раскачиваться.
– Не стоит изображать акцент Мэна в присутствии уроженцев Мэна, – продолжала Хелен. – Вот южане почему-то относятся к таким вещам куда более снисходительно. Попробуй, как они, протянуть «Приве-е-ет», и никто не усмехнется… Бобби, ты какой-то нервный. Нет-нет, не страшно, иногда можно и понервничать, лишь бы не случилось ничего серьезного. Ничего ведь не случилось?
Доброта Боба за годы жизни сделала его слабым. Теперь он прямо физически чувствовал это, какую– то текучесть в груди.
– Случилось. Насчет акцентов ты права. Жители Мэна принимают шутки над выговором близко к сердцу.
– Знаю, знаю. Ну, рассказывай, что произошло.
– Эсмеральда опять поругалась со Снобом.
– Погоди-ка… А, твои соседи снизу. У которых еще дурацкая собачонка, которая тявкает без умолку.
– Да-да, они.
– Ясно, ну, рассказывай. – Хелен была очень довольна, что не забыла эту деталь из жизни Боба. – Нет, подожди, как раз вспомнила. Представляешь, вчера в вечерних новостях был сюжет под названием: «Настоящие мужчины любят маленьких собачек». И там беседовали с разными, пардон, голубоватого вида мужиками, которые держали на руках разодетых мелких шавок. Подумать только! Мы третий год воюем в Ираке, а в новостях показывают такую чушь. А все потому, что детей у них нет. В смысле, у тех, кто покупает наряды собачкам. Извини, Боб, пожалуйста, я тебя перебила.
Хелен взяла в руки подушку, провела по ней пальцем и залилась краской. Боб решил, что у нее прилив, и опустил глаза, чтобы не смущать. Но климакс был ни при чем – Хелен покраснела, сообразив, что дурно отозвалась о бездетных людях, и Боб мог воспринять это на свой счет.
– В общем, они опять поругались, – продолжил Боб. – Сноб всегда в таких случаях кричит на жену… ну да, они женаты… так вот, он всегда кричит одно и то же. «Эсмеральда, ты мне на фиг мозг выносишь!» И повторяет снова и снова.
Хелен покачала головой.
– Ужас, вот жизнь у людей… Выпьешь что-нибудь?
Она встала с дивана – невысокая, со все еще хорошей фигурой, подчеркнутой бежевым пуловером и черной юбкой, – прошла к шкафчику из красного дерева и налила виски в хрустальный бокал. Боб ополовинил его одним глотком.
– Короче… – начал было он и осекся, увидев, как Хелен едва заметно поджала губы.
Она терпеть не могла словечко «короче», а он вечно об этом забывал, как забыл и сейчас. Боб уже чувствовал надвигающуюся неудачу. Не сможет он передать всю трагичность того, что случилось.
– Эсмеральда пришла домой. Разгорелась ссора. Он покричал свое обычное и пошел выгуливать собаку. А она в это время вызвала полицию. В первый раз за все время. Он вернулся с улицы, и его повязали. Я слышал, как копы говорили между собой, что жена заявила, мол, он ее ударил. И вышвырнул ее одежду из окна. В общем, его арестовали – и он был так поражен!
Хелен смотрела на Боба, явно не зная, что сказать, а тот продолжал:
– Стоял в этом своем аккуратненьком свитере на молнии и плакал: «Милая, я же за семь лет ни разу руку на тебя не поднял! Что ты делаешь? Милая, не надо!» Но на него надели наручники, посадили в полицейскую машину у всех на глазах и увезли. Ночует сегодня в каталажке.
Боб поднялся с кресла-качалки, достал из шкафчика бутылку виски и налил себе еще.
– Очень грустная история, – сказала Хелен, разочарованная, – она ожидала большей драмы. – Только он сам виноват. Думать надо, прежде чем бить жену.
– Сомневаюсь, что он на самом деле ее ударил. – Боб снова опустился в кресло.
– Интересно, они теперь разведутся? – задумчиво проговорила Хелен.
– Наверняка, – ответил Боб; на него вдруг навалилась усталость.
– А что тебя так расстроило? Арест или то, что их брак распался?
Хелен заметила, что разговор не принес Бобу никакого облегчения, и почувствовала себя уязвленной. Боб поразмыслил над ответом, качаясь в кресле.
– Да все! Обыкновенный день, и вдруг бац! – Он щелкнул пальцами. – Как гром среди ясного неба.
Хелен поправила подушку на диване.
– Какой же это обыкновенный день, если заявляешь на мужа в полицию.
Боб посмотрел в забранное решеткой окно и увидел шагающего по тротуару Джима. Его охватило легкое волнение при виде старшего брата – быстрая походка, длинное пальто, кожаный портфель. В двери повернулся ключ.
– Привет, милый! – крикнула Хелен. – У нас Боб.
– Вижу.
Джим снял пальто и повесил в шкаф в прихожей. Боб так и не научился, приходя домой, убирать верхнюю одежду в шкаф. «Да что с тобой такое?» – восклицала по этому поводу его жена, Пэм. «Что с тобой, ну вот что с тобой, ну что с тобой такое?!» А собственно, что с ним было такое? Он и сам не знал. Просто когда он входил в дом, убирать верхнюю одежду казалось ему совершенно бесполезным и, пожалуй, слишком тяжелым действием – если, конечно, никто не делал этого за него.
– Пойду я… Мне еще записку по делу составлять.
Боб работал в апелляционном отделе службы бесплатной юридической помощи, читал протоколы рассмотрения дел в суде. У него всегда на носу была очередная апелляция, для которой требовалось предоставить записку с аргументами об отмене или поддержке судебного решения.
– Ерунда! – запротестовала Хелен. – Мы сейчас вместе пойдем ужинать.
– Вылезай из моего кресла, тупица. – Джим помахал рукой, будто прогоняя кошку. – Давненько ты не заглядывал. Уж дня четыре, не меньше.
– Джим, прекрати. У Боба соседа арестовали. Увели из дома в наручниках.
– Надо же, проблемы в общаге?
– Джим, хватит!
– Мой брат всегда такой, не обращай внимания. – Боб пересел на диван, а Джим устроился в своей качалке.
– Ну, выкладывай, – велел он, скрестив руки на груди.
Джим был рослый и мускулистый; излюбленная поза делала его фигуру квадратной и грозной. Он выслушал Боба, не пошевелившись, а потом наклонился, чтобы расшнуровать ботинки.
– И что, он правда выбросил ее одежду из окна?
– Я ничего такого не видел.
– Ох уж эти семейные узы, – произнес Джим. – Не будь их, у юристов уголовного права стало бы вполовину меньше работы. Вообрази-ка, Хелен, ты прямо сейчас можешь позвонить в полицию, заявить, что я тебя избиваю, и все, ночевать я буду в участке.
– Я не стану заявлять на тебя в полицию, – заверила его Хелен как ни в чем не бывало. Она встала с дивана и поправила юбку на талии. – Если будешь переодеваться к ужину, давай скорее, я есть хочу.
– Джимми, меня просто всего перетряхнуло, когда его увозили. – Боб подался вперед. – Не знаю даже почему.
– Ну ты прямо как ребенок! – возмутился Джим. – Чего тебе от меня-то надо? – Он стащил с ноги ботинок и почесал ступню. – Хочешь, позвоню в участок, попрошу, чтобы за ним присмотрели. А то мало ли, как с твоим смазливым белым Снобом обойдутся в каталажке.
Боб воскликнул: «Если тебе не сложно, Джим!» – и тут в соседней комнате зазвенел телефон.
– Наверняка ваша сестра, – предположила Хелен. – Второй раз за сегодня.
– Скажи, что меня нет дома, Хелли. – Джим снял носок и запустил в угол. – Боб, а ты давно общался со Сьюзан?
– Несколько месяцев назад. Я тебе говорил, мы поругались из-за сомалийцев.
– Откуда в Мэне люди с Сомали? – через плечо спросила Хелен уже в дверях. – Кто вообще согласится приехать в Ширли-Фоллс не в кандалах под конвоем?
Боб всегда удивлялся, откуда в Хелен столько неприязни по отношению к их малой родине и почему она даже не пытается этого скрывать. Но Джим просто ответил:
– Они в кандалах. В кандалах бедности.
– Сьюзан жаловалась, что они наводнили город, – продолжал Боб. – Мол, табунами приезжают. Три года назад их было всего несколько семей, а теперь две тысячи человек, и все едут и едут. Оглянуться не успеешь, как вот он, еще один автобус, а в нем еще сорок душ на борту. Я ей сказал, что она разводит истерику на пустом месте, а она заявила, что женщин вечно обвиняют в истериках на пустом месте, а что касается сомалийцев, то я просто ничего не знаю.
Хелен вернулась в комнату.
– Джим, ей на самом деле очень надо с тобой поговорить. Она так расстроена, я не смогла соврать. Сказала, что ты пришел. Извини, милый.
– Ничего. – Джим погладил ее по плечу, направляясь к телефону.
Хелен спокойно подобрала его носки с паркета, и Боб задумался – может, если бы он сам убирал верхнюю одежду, как Джим, его жена меньше бесилась бы из-за разбросанных носков.
В соседней комнате повисло долгое молчание, потом Джим начал задавать вопросы, так тихо, что Боб и Хелен не разобрали ни слова. Снова долгая пауза и негромкий голос. Хелен рассеянно играла с маленькой сережкой.
– Хочешь еще выпить? – Она вздохнула. – Похоже, это надолго.
Однако им обоим было не до виски. Откинувшись на спинку дивана, Боб смотрел в окно на идущих с работы людей. Он жил в каких-то шести кварталах, на другой стороне Седьмой авеню, но там никто не отпускал шуточек про общагу. Здесь все были очень серьезные – банкиры, врачи, журналисты с кожаными портфелями. Боб подивился разнообразию проплывающих мимо него сумок черного цвета – даже в руках у женщин. Здесь на тротуаре не валялся мусор, а в маленьких садиках перед домами росли подстриженные кусты.
Джим повесил трубку, и Боб с Хелен обернулись на звук. Джим с наполовину развязанным галстуком остановился в дверях.
– Отпуск отменяется, – произнес он, заставив Хелен подскочить, и яростным жестом содрал галстук. – Нашего племянника вот-вот арестуют. – Лицо его побледнело, глаза сделались маленькими. Он опустился на диван и сжал голову руками. – Господи, это же будет во всех газетах. «Племяннику Джима Берджесса предъявлено обвинение».
– Он кого-то убил? – спросил Боб.
Джим поднял голову.
– Ты в своем уме?
Как раз, когда он раскрыл рот, чтобы это сказать, Хелен осторожно предположила:
– Проститутку?
Джим затряс головой, как будто ему вода попала в ухо. Глядя на Боба, он произнес:
– Нет, он никого не убил. – Потом перевел взгляд на Хелен. – И тот, кого он не убил, не был проституткой. – Джим поднял глаза к потолку, прикрыл их и сказал: – Наш племянник Зак Олсон швырнул мороженую свиную голову в раскрытую дверь мечети. Во время молитвы. В священный месяц Рамадан. Сьюзан говорит, что Зак не знал, что такое Рамадан, и я ей охотно верю, потому что она сама узнала о нем из газет. Свиная голова была уже подтаявшая и запачкала кровью ковер, а на покупку нового у мечети нет денег. По мусульманским законам ковер теперь положено очистить семь раз. Вот что устроил наш племянник.
Хелен посмотрела на Боба. На ее лице отразилась растерянность.
– А почему это должно попасть в газеты, Джим? – наконец спросила она тихо.
– Ты что, не понимаешь? – так же тихо отвечал Джим, повернувшись к ней. – Преступление на почве ненависти. Представь, что ты захватила синагогу на Брайтон-Бич и заставила там всех есть бекон с мороженым.
– Ясно. Я не знала. Не знала этого про мусульман.
– Его обвиняют в преступлении на почве ненависти? – спросил Боб.
– На парня хотят повесить все что можно. Уже ФБР привлекли. В генеральной прокуратуре штата собираются обвинить его в нарушении гражданских прав. Сьюзан говорит, это уже в новостях по государственным каналам, но она сейчас невменяемая, не знаю, так ли это на самом деле. Якобы какой-то репортер Си-эн-эн оказался в городе, услышал эту историю и решил пустить в новости по всей стране. Господи, как можно случайно оказаться в Ширли-Фоллс?!
Джим взял пульт, навел его на телевизор и бросил рядом с собой на диван, так и не нажав кнопку.
– Нет, только не сейчас. Как же я этого не хочу!
Он потер ладонями лицо, запустил пальцы в волосы.
– Его задержали? – спросил Боб.
– Нет. Полиция ищет какого-то панка, а нужен им не панк, а наш девятнадцатилетний идиот-племянник. Зак, сын Сьюзан.
– Когда это случилось?
– Два дня назад. По словам Зака, то есть, по словам Сьюзан, он был один и «просто пошутил».
– Пошутил?!
– Ну да, пошутил. То есть «глупо пошутил». Так Сьюзан выразилась. Он швырнул голову и удрал, никто его не видел. Якобы. Потом он услышал о своей выходке в новостях, испугался и рассказал матери. Она, конечно, в панике. Я велел немедленно идти с ним в полицию, ему не придется сразу давать показания, но Сьюзан слишком напугана. Боится, что его оставят на ночь в участке. Не хочет ничего делать, пока я не приеду. – Джим обмяк на диване и тут же выпрямился. – Вот черт! – Он вскочил и стал ходить туда-сюда перед окнами. – Глава полиции сейчас некий Джерри О’Хар. Впервые о нем слышу. Сьюзан говорит, что встречалась с ним в старших классах.
– Два свидания, – сказал Боб. – Потом он ее бросил.
– Это хорошо. Может, чувство вины заставит его обойтись с ней получше. Она намерена позвонить ему утром и пообещать привести Зака, как только я приеду.
Проходя мимо, Боб ударил кулаком по дивану. Наконец он устал шагать и опустился в качалку.
– Адвоката она наняла? – спросил Боб.
– Сперва я должен его найти.
– А ты никого не знаешь в генеральной прокуратуре? – спросила Хелен, снимая пушинку с колготок. – Там наверняка много лет одни и те же лица.
– Я знаю самого прокурора, – громко сказал Джим, крепко сжав подлокотники и раскачиваясь взад-вперед. – Мы оба когда-то работали обвинителями. Дик Хартли. Ты его видела один раз на рождественской вечеринке и сочла придурком. Не ошиблась. И я не могу к нему обратиться. Он непременно сунет в это дело нос. Конфликт интересов. И с точки зрения стратегии – самоубийство. Нет уж, Джим Берджесс не может действовать нахрапом.
Хелен с Бобом переглянулись. Джим вдруг перестал качаться и уставился на брата.
– Убил проститутку? Откуда такие мысли?
Боб вскинул перед собой руки.
– Ниоткуда. Просто Зак для меня загадка, вот и все. Молчун.
– Не молчун он, а кретин. Милая, прости, что так вышло.
– Проститутку предположила я, – напомнила ему Хелен. – Не злись на Боба, он совершенно прав. Зак всегда был какой-то не такой, и честно говоря, вполне можно ожидать подобного развития событий в этой глухомани. Тихий парень живет с матерью, убивает проституток и закапывает на картофельном поле. А раз он никого не убил, не вижу смысла отменять поездку. Вот не вижу! – Хелен заложила ногу на ногу и сплела пальцы на колене. – Я даже не вижу смысла идти сдаваться. Найдите парню адвоката в Мэне, пусть он голову ломает.
– Хелли, ты расстроена, я понимаю, – терпеливо сказал Джим. – Но Сьюзан просто не в себе. И я найду ему местного адвоката. Однако сдаться Зак обязан, потому что… – Джим помолчал, обводя взглядом комнату. – Потому что он это сделал. Есть и другая причина, не менее важная. Если он сразу сдастся и выразит раскаяние, приговор может быть более мягким. Берджессы не бегают от властей. Мы не такие. Мы отвечаем за свои поступки.
– Ладно. Я поняла.
– Я пытался объяснить Сьюзан. Ему предъявят обвинение, определят сумму залога и отпустят домой. Это мелкое хулиганство. Но нужно явиться в полицию. Поднялась шумиха, они обязаны принять меры. – Джим вытянул руки перед собой, как будто держал баскетбольный мяч. – Сейчас самое главное – не дать ситуации выйти из-под контроля.
– Не отменяйте отпуск, – сказал Боб. – Сьюзан помогу я.
– Ты? – удивился Джим. – Ты же летать боишься!
– Поеду на вашей машине. Завтра прямо с утра. А вы отдыхайте. Куда, кстати, собираетесь?
– На Сент-Китс, – ответила Хелен. – В самом деле, Джим, почему бы не поехать Бобу?
– Потому что… – начал Джим и замолчал, прикрыв глаза и опустив голову.
– Потому что я не справлюсь? Брось, Джимми. Сьюзан, конечно, любит тебя больше, но я могу поехать. Я хочу поехать.
Боб внезапно почувствовал опьянение, как будто выпитый виски только теперь ударил в голову.
Джим так и сидел с закрытыми глазами.
– Тебе нужен отпуск, – сказала ему Хелен. – Ты переутомлен.
Слыша настойчивую заботу в ее голосе, Боб еще острее ощутил собственное одиночество. Хелен волновал в первую очередь Джим, и она не собиралась жертвовать его интересами ради нужд золовки, которая после стольких лет по-прежнему была ей чужим человеком.
– Ладно, – решился Джим и повернул голову к Бобу. – Договорились. Езжай.
Боб обнял его за плечи.
– Веселенькая мы семейка, а, Джим?
– Хватит! – воскликнул Джим. – Господи ты боже мой…
Назад Боб шел, когда уже стемнело. Подходя к дому, он взглянул на окна соседей снизу. Там работал телевизор. Эсмеральда, едва видимая с улицы, сидела перед экраном. Неужели она не могла никого позвать, чтобы не ночевать одной? Боб подумал: не стоит ли постучать к ней, спросить, все ли в порядке?.. Потом представил, как появляется у нее на пороге, здоровенный седой мужик из квартиры этажом выше… Только этого ей не хватало.
Он поднялся по лестнице, бросил куртку на пол и взял телефон.
– Привет, Сьюзи, – сказал он в трубку. – Это я.
Они были близнецами.
Джим с самого детства имел собственное имя, но Сьюзан и Боба звали не иначе как «близнецы». Куда делись близнецы? Передайте близнецам, что обед на столе. У близнецов ветрянка, они не могут уснуть.