Никого впереди Сапиро Евгений

В назначенный день Юра ожидал высокопоставленных экскурсантов у микроавтобуса с нежным названием «рафик»[18]. Вместе с Атамановым из здания НОД вышли главный инженер, начальники УМЦ и планового отдела и незнакомый Юре мужчина.

– Знакомьтесь, – представил его Атаманов, – Ежиков Владимир Михайлович, секретарь горкома по промышленности и транспорту.

За три часа они побывали на двух заводах и в УМЦ. Примерно двадцать минут Брюллов в кабинете Атаманова с помощью трех заранее подготовленных на ватмане плакатов формулировал свои предложения. Еще час ушел на их обсуждение.

После совещания Атаманов задержал Юру.

– Как ты смотришь на то, чтобы заняться исключительно этим проектом? Естественно, в новом статусе – заместителя начальника отдела новой техники УМЦ. В твое распоряжение даю две ставки. Для начала. Кого нужно – подбирай сам.

Ты понял, почему я пригласил Ежикова? Без горкома и обкома нам это дело не поднять. В горкоме с тобой постоянно будет на связи инструктор промышленного отдела.

– Смотрю я на это дело, Николай Петрович, с удовольствием. Но с большим мандражом. Я в жизни еще никогда и никем не руководил.

– Не беда! Ты еще много чего в жизни не делал.

Каждый нормальный человек не то что любит, а нуждается в том, чтобы похвастаться. Особенно когда есть чем. Сегодня у Брюллова были все основания заняться этой полезной для собственного здоровья психотерапией. Еще три месяца назад суровая кадровичка дважды заставляла его переписывать анкеты из-за какой-нибудь лишней запятой. А сегодня она ангельским голосом спрашивала, когда он найдет время завизировать уже подготовленный приказ. Приказ был о его назначении.

Первым делом он позвонил домой и доложил о приятном событии маме. У отца был «святой» день – операционный – когда его лучше было не отвлекать. Юра и не сомневался, что мама ему все перескажет в первую свободную минуту.

Постоянно бегающего по своим профсоюзным делам Саньку он отловил только с третьего звонка. Санька искренне обрадовался за друга. Он не только принял информацию «к сведению», но и дал телефон «нужного человека», своего предшественника Жоры Трофимова. Жора трудился не где-нибудь, а в орготделе горкома.

– Учти, Юрка, мимо его отдела ни одна муха не пролетает.

Уже попрощавшись. Дьяков вдруг вспомнил еще один сюжет:

– На прошлой неделе я не принял твое приглашение посетить «салон Шерер». После разговора с ректором беру свои слова обратно. Он порекомендовал посмотреть, стоящее ли это дело.

– Прекрасно! Жду в пятницу в девятнадцать. Варюхе – пламенный привет!

В той части камского общества, которое могло претендовать на звание «светское», под кодовым названием «салон Шерер» уже второй год значились музыкальные вечера в Камском Доме ученых. Своим возникновением и названием «салон» был обязан тоже Анне Павловне. Только не Шерер, а Звенигородской.

Анна Павловна Звенигородская была той самой Анечкой, с которой первокурсник Юра Брюллов познакомился на теплоходе четыре года назад. Их бурный роман продолжался каникулы и целый семестр. Высокий градус романа обеспечивался в первую очередь Анечкой. Хотя оценка «градуса» даже в науке весьма субъективна.

Вскоре после знакомства они оказались одни в квартире Юриных родителей. Сначала, сидя на диване, рассматривали семейный альбом Брюлловых. Очень быстро альбом свалился на пол, и началось нечто более злободневное и естественное для их девятнадцатилетнего возраста. В тот момент, когда, по ощущению Юры, настала «точка кипения» и он неумело попытался расстегнуть какие-то пуговички-кнопочки на Аниной талии, она отстранилась.

– Юрик! Я девушка современная, но не без странностей. Своему мужу я достанусь девственницей.

Юра, как человек воспитанный, с огромным трудом поборов зов плоти, отступил.

Сюжет с тем же успехом повторился еще пару раз. Так и не выйдя из платонического состояния, жар их отношений стал потихонечку понижаться.

Лет через пять, сделав Анне Павловне искренний комплимент, он полушутя-полусерьезно посетовал:

– Насколько я разбираюсь в урологии, если бы у этой прекрасной женщины не было одной странности, сегодня она была бы моей.

Анна Павловна не осталась в долгу:

– Запомните, молодой человек: в серьезных делах словам и уговорам власти и женщины не следует верить. И ту и другую надо брать штурмом.

Анечка была единственной дочерью известного профессора-химика. А ее папа был не только умным и образованным, но и хватким. Понятно, что Анин избранник должен был обладать всеми этими качествами в полной мере. Деловыми качествами Юра свою подружку постепенно разочаровывал. Он внимательно изучал все, что происходило вокруг, формулировал интересные идеи и раздаривал их, например тому же Дьякову. Но проблема была в том, что он совсем не предпринимал попыток снять с них хотя бы минимальный навар для себя. Стать, к примеру, лауреатом студенческого конкурса, поруководить студенческим научным обществом, обаять заведующего кафедрой с прицелом на аспирантуру.

Когда Анечка упрекала Юру за его новый бескорыстный подарок, за очередную «упущенную выгоду», он лениво оправдывался:

– У меня что, соображалка вышла из строя? Придумаю еще.

Постепенно их встречи становились все реже и незаметно сошли на нет.

Как выражаются химики, катализатором завершения их романа было появление в доме Звенигородских папиного любимца Толика Михайлова.

Два года назад Толик защитил кандидатскую диссертацию. Он обладал способностью не только написать обо всем что угодно, но и достать это все хоть из-под земли. На момент знакомства Толик с шефом писали совместную монографию, которая затем должна была превратиться в его докторскую диссертацию. Энергичный кандидат наук был не только ученым секретарем совета папиного академического института, но и возглавлял молодежную секцию при Доме ученых.

Влюбился он в Анечку с порога. В самом прямом смысле. Когда на его звонок открылась дверь профессорской квартиры, молодой ученый внезапно обнаружил перед собой что-то изящное с большими глазами, одетое, по-домашнему, в маечку с глубоким декольте и в теннисные шорты. Михайлов потерял дар речи.

– Извините, я, кажется, не туда, – пробормотал он, пребывая в полубессознательном состоянии.

– Если вы Толик, то именно туда!

Как показало дальнейшее развитие событий, права оказалась Анечка. Толик был на семь лет старше ее, он уже прочно стоял на ногах, и эти ноги точно знали, куда шагать дальше. Вместе с такой девушкой ноги готовы были не только шагать, но и бежать. Быстро и долго.

Они расписались одновременно с окончанием Аней третьего курса. Чтобы сохранить династию химиков и редкую фамилию, Аня осталась Звенигородской.

Анатолий Александрович Михайлов попал в руководители молодежной секции Дома ученых случайно. Председателю Камского научного центра перед профсоюзной конференцией принесли на согласование список руководства Дома ученых. Против названия молодежной секции стоял прочерк.

– У нас что, молодежи нет? – удивился академик.

– Согласовали Кравченко из Института геологии, но два дня назад он прошел по конкурсу в Сибирское отделение. Три кандидатуры перебрали, но по каждому возникли вопросы.

– Вы их в тыл врага будете забрасывать или в космос запускать?

Академик встал из-за стола, подошел к двери, ведущей в приемную, и широко открыл ее. В приемной его ожидали четыре посетителя.

– Вы из какого института? – обратился он к самому молодому на вид.

– Прикладной химии, Леонид Степанович! Ученый секретарь Совета – Михайлов. Я с проектом постановления президиума по нашему институту.

– Товарищ Михайлов, ответьте, вас очень обременит руководство молодежной секцией нашего Дома ученых?

– Думаю, что нет.

– Давайте ваше постановление и пройдите с этими товарищами. Они все объяснят. Желаю вам успехов в развитии творчества молодых!

После знаменательной встречи с Большим Шефом прошло чуть более года. Как ни странно, но председатель его запомнил и позже, дважды встречая на заседаниях, задавал один и тот же вопрос:

– Как молодежь? Чем удивите?

Удивить Большого Шефа обсуждением сметы проведения детского новогоднего праздника было проблематично. Лыжным кроссом и читательской конференцией – тоже. Но ничего такого, что могло оправдать ожидания академика, Михайлову в голову не приходило.

Эта заноза так раздражала Анатолия Александровича, что своей бедой он поделился с Анечкой уже на первом их свидании вне ее родительского дома. Аня выслушала своего поклонника с интересом.

– У тебя имеется какой-нибудь документ, дающий представление, чем в вашем Доме занимаются?

– Планы работы. Годовой и по месяцам. Что конкретно тебя в этой бумаге интересует?

– Идеально, если того, что мне интересно, в ней нет.

Уже на следующий вечер Михайлов отрапортовал о выполнении задания. Аня проштудировала годовой и три месячных плана работы Камского Дома ученых и с удовлетворением констатировала: да это непаханая целина!

Анатолий непонимающе пожал плечами.

– Толя, тебе папа не рассказывал, где и как он познакомился с мамой? В Московском Доме ученых на Пречистенке. Спроси меня: чем она там занималась?

– И чем же она занималась?

– Вела музыкальные вечера. Очень даже популярные. Называлось все это «Музыкальный салон Дома ученых». Насколько я понимаю, ничего подобного у вас нет? Тогда пойдем и попросим ее поделиться творческими секретами. После чего ты смело можешь приспосабливать московский культурный продукт к уральским условиям.

– А кто будет клиенту преподносить этот продукт? Тоже мама?

– Толик, возбуди фантазию. Конечно, я!

Несколько тещиных «ноу-хау» явно претендовало на гриф «особой важности»:

– Публика идет не на музыку, а на музыканта. Музыкант должен быть только экстра-класса. Столичный или местный, но «экстра». А вход в круг уважающих себя людей должен быть не широко раскрытыми воротами, а узкой калиточкой.

Еще два «секрета фирмы» касались ведущей.

– Музыка – не химия и даже не политика. О ней можно говорить все что угодно и не ошибиться. Так, мол, я ее воспринимаю. Да и вообще, лучше всего рассказывать не о музыке, а об исполнителе или об авторе. Говоря о нем, ошибаться допустимо, но лишь в лучшую сторону.

И, конечно, рассказывать о главной персоне вечера следует не пафосно, а по-домашнему. Мол, он великий, но из нашего, из родного круга. Захотелось – потрогай!

Молодые супруги оказались способными учениками. С названием мудрить не стали: «Музыкальный салон Дома ученых». Право на «салон» давало место проведения – большая гостиная на втором этаже старого купеческого особняка, в котором ученые позволяли себе отдохнуть от любимой науки.

Гостиная была рассчитана на семь, максимум девять десятков гостей. Поэтому чуждому человеку всегда можно сказать: увы, но свободных мест уже нет.

Первое время посетителями салона были официальные подопечные Михайлова – научная молодежь. Но очень скоро о салоне заговорили в городе. Быть туда вхожим стало сначала интересным, затем модным, еще позднее – престижным. Подрос не только средний возраст гостей, но и их властный вес. Но лучшие представители молодежи остались. Среди них и Юра Брюллов.

В отличие от земного шара, популярность салона держалась не на трех, а на двух китах.

Первым китом были личности самих исполнителей. Выполнить завет мудрой тещи, что почетный гость салона обязательно должен быть «звездой», в Камске было непросто, но возможно.

Наладив связь с областной филармонией, хозяева салона заблаговременно знали, кто из знаменитостей и когда будет гастролировать в Камске. Следующий шаг подсказал старший Звенигородский: попытаться найти в Камске людей, которые с этой самой конкретной звездой были на «ты». Удивительно, но и эта задача оказалась выполнимой. Обязательно обнаруживались какие-нибудь друзья детства, однокурсники или коллеги. Так, когда ждали приезда знаменитой певицы народных песен Руслановой, неожиданно выяснилось, что бухгалтер оперного театра хорошо знакома с Лидией Андреевной по совместному пребыванию… во Владимирском централе в пятидесятом году.

С друзьями звезды для начала проводилась разъяснительная беседа. После чего по междугородней станции заказывался квартирный телефон звезды и, после обмена любезностями и новостями, камский друг или подруга произносили примерно следующее:

– Видела макет афиши твоих гастролей в Камске. Очень симпатичная!

…

– Как мы можем такое пропустить! Уже заказали билеты.

…

– Какие контрамарки? Не затрудняй себя. С этим все в порядке. Но одна лично-общественная просьба у меня имеется. У нас в Доме ученых очень милые люди проводят музыкальные встречи. И очень хотели бы принять тебя в качестве почетного гостя.

Далее в разговор вступала Анечка, которая обговаривала жанр концерта-встречи и мимоходом сообщала, что гонорар Дом ученых может предложить скромный, но рецензии будут солидные, включая московские издания.

Статистика не даст соврать: шесть из десяти приглашаемых давали свое согласие. И не жалели об этом. Многие из них потом сами выступали в роли рекомендующих.

Автором и создателем второго «кита» стал Анатолий Александрович. Как истинный ученый, он развил и дополнил творческий опыт тещи. Когда популярность салона вышла за пределы городской академической среды, кандидат химических наук Михайлов сформулировал оригинальное геометрическое кредо салона: «место пересечения непересекающихся плоскостей».

Обычно человек чувствует себя уютно в привычной для себя обстановке, среди своих. И все же это состояние не может продолжаться бесконечно. Порой душа требует чего-нибудь новенького, любопытного, острого, «импортного».

И вот уже медицинское светило млеет от комплимента нетипично стройной оперной примадонны по поводу операции, сделанной их главному дирижеру.

А генеральный конструктор авиадвигателей светится от счастья, слушая известного профессора, биолога, свежеиспеченного лауреата международной премии:

– Привозят нас на авиасалон «Ля Бурже», заходим в советский павильон, и что я вижу? Ваш двигатель! Облепленный фотографами как мухами!

Особую прелесть представляли собой ситуации, когда пересекались духовное с материальным. К примеру, когда, прощаясь, директор ЦУМа, который весь вечер держался в тени, целуя ручку хозяйке салона, скромно произносил:

– Анечка! Вы чудо! Создать такую атмосферу! Чтобы не забыть, наведайтесь на следующей неделе к нам. Пришла партия дубленок, имеется ваш размер.

К осени шестьдесят шестого года Анечка стала полновластной хозяйкой салона. И теперь Анечкой она представлялась далеко не всем. Чаще – Анной. Случалось, что и Анной Павловной.

Гости салона в большей или меньшей мере были ценителями изящной российской словесности. Совпадение статуса, имени и отчества персонажа «Войны и мира» и «хозяйки дома» привело к тому, что постепенно музыкальный салон Дома ученых стали называть «салон Анны Павловны», а потом и совсем коротко – «салон Шерер».

Анечку такое сокращение никоим образом не огорчало.

В этот раз почетным гостем вечера был тот самый генеральный конструктор авиадвигателей. Он хорошо играл на рояле, в молодости был солистом студенческого джаза. По аналогии с популярнейшим музыкальным фильмом тему вечера Анечка назвала «Серенады реактивного двигателя».

Генеральный конструктор был на высоте. Каждую из мелодий, которую исполнял, связывал с кем-нибудь из своих многочисленных знакомых. А знакомые у него были неслабые: от Хрущева и космонавтов Леонова и Беляева до артиста Марка Бернеса и композитора Никиты Богословского. Его «Темную ночь» генеральный предложил спеть всем вместе под свой аккомпанемент. Хотя Хрущев был уже не самой популярной фигурой, но музыкальный салон не партийно-хозяйственный актив, можно и вспомнить.

– Николай Борисович, – решила еще выше поднять акции гостя Аня, – а какая была любимая песня Никиты Сергеевича?

– Говорят, «Рушничок».

– А Леонида Ильича?

– Я в узком кругу с ним не бывал. Но слышал, что уж очень ему понравилось, как француженка Мирей Матьё исполняет наши «Очи черные».

Саня Дьяков от вечера был в восторге. Аплодируя Ане, закрывающей вечер, он не удержался:

– Как же ты, Академик, такую девчонку упустил?

– Бей, бей, лежачего! Ладно, Деловой, скажи спасибо, что я не злопамятный. Ты плакался, что не идут дела с КВН? Меня Анечка в прошлый раз познакомила с интересным человеком. Пойдем, может, он окажется полезным для твоих авантюр.

В сложной конструкции «салона Шерер» Ефим Маркович Морозовский (для своих – Фима) как никто другой обеспечивал пересечение непересекающихся плоскостей. Фима имел рост сто девяносто и под сто килограммов веса. Внешне он был похож на знаменитого артиста Ширвиндта. Третий год Морозовский занимал скромную должность администратора филармонии, успев до этого закончить консерваторию и три года, как он выражался, «просидеть в яме». В яме, как вы догадываетесь, оркестровой.

С детских лет у Фимы проявился уникальный талант. К музыке талант отношения не имел. Фима всему знал настоящую цену. Друзьям-приятелям, коллекционным почтовым маркам, учителям, миру и дружбе между народами, гонорарам, нейлоновым рубашкам, образованию и (отдельно) дипломам об образовании. Он еще с музыкальной школы объективно и не очень высоко оценил себя как музыканта, но так и не сумел убедить любимого папу, что лучший скрипач музыкальной школы в городе Бендеры совсем не обязательно может встать в один ряд с Давидом Ойстрахом или Игорем Безродных.

Папа Фимы был вторым лицом в местной потребкооперации и мог творить чудеса. Но даже чудеса имеют предел. Их хватило на приобретение итальянской скрипки, поступление в консерваторию и благополучное ее окончание. Но при попытке обаять знаменитого дирижера Московского филармонического оркестра Кирилла Кондрашина чуда не произошло. И Фима поехал по распределению в Камск, в «яму».

Вид на окружающий мир из оркестровой ямы оперного театра ему категорически не понравился. Врожденная трезвость мышления позволила Фиме сделать правильный вывод: на солнечной стороне жизни его со скрипкой не ждут. А без нее – вполне очень даже может быть. Добросовестно отработав три года, положенные молодому специалисту, он аккуратно уложил скрипку в футляр, убрал и футляр, и скрипку подальше, а сам поднялся «на-гора».

Филармонию он присмотрел заранее. В первый же Фимин камский «новогодний чес»[19], организатором которого была местная филармония, его попытались обсчитать. Совсем немного – процентов на двадцать.

К этому времени Фима уже понял, что назначенная обкомом директорша в этом доме не хозяйка. Получив свои кровные, он нашел администратора, оформляющего гонорар, и не без применения физической силы привел его к «хозяину» – заместителю директрисы филармонии. Выложив на стол свои немногочисленные купюры, он объявил:

– Как говорит мой папа, эти копейки вы можете разделить между собой!

После чего доходчиво, с точностью до рубля, Фима проинформировал ошарашенных слушателей, как и на чем его и его коллег провели.

– Но это еще не вечер, – завершил первое отделение Фима, – прискорбно, что при той же клиентуре все мы могли бы получить почти тройной доход.

Он достал авторучку, без спроса вырвал листок из начальственного настольного календаря и стал заполнять его цифрами, поясняя их происхождение.

– И каким у нас получается «коэффициент недобора»? Два и восемь! Все это вы могли иметь без ущерба для вашей законопослушной совести, – он поклонился «хозяину», – и без крысятничества по отношению к своим кормильцам артистам! – победно завершил Фима свою сольную партию.

Словно разведчик-нелегал, он достал зажигалку, пододвинул к себе пепельницу и поднес листочек к огоньку.

Заместитель директора брезгливо отодвинул рубли в сторону администратора и обратился к Фиме:

– Извините великодушно, коллега. Кадровый голод. Представляете, с каким материалом приходится работать. Буду вам признателен, если мы исчерпаем этот инцидент за обедом. Ресторан открывается через сорок минут.

– Неплохая идея, ваше превосходительство, – миролюбиво откликнулся Фима.

Когда они устроились за столом, накрытым на двоих, к новому знакомому подошел импозантный мужчина лет под шестьдесят.

– Лёнечка, – обратился к нему «хозяин» филармонии, – познакомься с этим молодым дарованием. Ефим Маркович – редкое сочетание музыкального слуха и коммерческого нюха.

– Просто Фима, – мягко поправил его Морозовский.

– Тем лучше. А это мой старший друг и учитель, многолетний директор этого богоугодного заведения. Мне он позволяет называть себя Лёней лишь благодаря лозунгу: «Ленин умер, но Лёнино дело живет!». А для вас, Фима, первое время он будет Леонидом Осиповичем, как Утесов, но если будете себя хорошо вести – то дядей Лёней.

Сказать, что обед просто удался, было равносильно тому, чтобы назвать Софи Лорен симпатичной. С тех пор, примерно раз в две недели, они обедали вместе. Два года – как уважающие друг друга профессионалы, потом – как начальник с доверенным подчиненным.

Но вернемся в салон. Как уже было сказано, Фима всему знал настоящую цену. Если кто-то думает, что «знать цену» – это правильно и вовремя назвать сумму денежных знаков, то на Рокфеллера он, увы, не потянет. «Знать цену» означает понимать, что для конкретного человека действительно дорого, а что эквивалентно стоимости прошлогоднего отрывного календаря.

Фима неплохо разбирался не только в материальных и интеллектуальных ценностях, но и в людях. Например, он точно знал, когда и для кого лишний раз повторенное на людях звание «заслуженный артист» может быть дороже, чем комплект резины к «Волге» ГАЗ-21. Он уверенно и, главное, научно обоснованно мог сказать:

– Зачем вам домогаться профессора Фишмана? Вы будете счастливы, став клиентом зубного техника Ломако.

Его поражала беспомощность окружавших его взрослых, которые часами могли беседовать, спорить, сплетничать друг с другом обо всем на свете, но были не способны задать друг другу простой вопрос: у вас не найдется пары рулонов линолеума?

Все или почти все знали, что у Фимы есть ответы на этот и тысячу других не менее важных вопросов. Отвечая на них не словами, а делами, Фима вносил немалый вклад в пересечение непересекающихся.

При всем при этом Фима смертельно обижался, когда его принимали за маклера. Маклер? Да это просто обслуживающий персонал, который живет на проценты и чаевые. Психологически он всегда на ступеньку ниже клиента. А то и на целый пролет. Не для того Фима покинул оркестровую яму, чтобы снова смотреть снизу на чужие ботинки! В «салоне Шерер» Ефим Маркович был столь же уважаемым гостем, как и все остальные. Только очень отзывчивым и конструктивным. В интеллигентной среде это являлось немалым капиталом.

Пока Дьяков излагал свои КВНовские проблемы, Ефим Маркович без энтузиазма его слушал, пару раз демонстративно поглядывая на циферблат ручных часов. Но стоило Сане упомянуть об интересе к этой акции ректора, как администратор «сделал стойку»:

– Я правильно понял, что Петра Павловича волнует эта художественная самодеятельность?

– Насчет «волнует» не гарантирую, но интересует – абсолютно точно.

– Это меняет дело. Мне кажется, что если ваш ректор чем-то интересуется, то это не может быть пустышкой. Хотя я сейчас не готов вложить в эту затею даже одного собственного рубля. Чтобы с нее что-то иметь, этих рублей потребуется столько, сколько в университетских закромах не бывает. Но если вы меня спросите, дохлый этот номер или нет, я отвечу, что нет. Только не уверен, что этот жанр понравится глубокоуважаемому мной Петру Павловичу. На этом, неравнодушные вы мои, я предлагаю завершить первый раунд переговоров. Одна моя хорошая знакомая в подобных случаях говорит: не стоит путать прозрачные как чешский хрусталь чувства с запятнанной, но прибыльной профессией. Мы с вами сейчас находимся в чистом и высоком храме культуры. Не будем оставлять на стерильном хрустале грязные меркантильные отпечатки пальцев. Если будет желание продолжить тему, готов повстречаться в более прозаической обстановке. Запишите мой рабочий телефон.

Рабочим местом администратора Камской областной филармонии Ефима Марковича Морозовского были бескрайние просторы Советского Союза во всем их многообразии. Камская область в этом многообразии была представлена своими сельскохозяйственными районами. Распределением полномочий среди трех администраторов филармонии занимался тот самый заместитель директора. «Их превосходительство» с малолетства был приверженцем справедливости не только в теории, но и на практике. Именно поэтому ему на протяжении трех лет срочной службы третье отделение первого взвода доверяло делить содержание бачка с супом, который громко величался «мясным».

Так же по совести он распределил обязанности своих подчиненных. В миске должностного супа, которая досталась Фиме, постной фракцией была организация концертов артистов филармонии в сельской местности. Занятие трудоемкое и финансово неблагодарное. «Мясной» была работа по импорту в Камск кассовых гастролеров: москвичей и ленинградцев, киевлян и бакинцев.

На географической карте маршруты, которые Ефим Маркович совершал по земле и воздуху в течение года, сходились в одну точку, картографами не обозначенную. Это был служебный кабинет администратора филармонии, обойденный их вниманием, скорее всего, из-за скромности габаритов, обстановки и манер поведения хозяина.

Через неделю после встречи в «салоне Шерер» Ефим Маркович принимал Саню и Юру. Он пригласил гостей присесть за приставной столик и начал разговор опять же с темы скромности.

– Александр, у нас с вами оказалось много общих знакомых. И все они нарисовали ваш портрет в светлых тонах. А Юрию выдала лестную характеристику сама Анна Павловна. Это позволяет говорить с вами без хитрых ходов и уловок. На моей малой родине в Бендерах с трепетом относятся к протоколу. Высоких гостей из храма науки и образования я просто обязан принять за журнальным столиком, на котором стоит что-то способствующее теплой беседе, усадив их для этого на мягкий диванчик-уголок. А я, как последний жлоб, отгородился от гостей двухтумбовым памятником первых пятилеток. Вы думаете, у меня нет возможности уютно обставить эту территорию? Ошибаетесь! У филармонии есть деньги. У Фимы имеются друзья в Риге. Вы знаете, какие там делают кабинетные гарнитуры? Я-то знаю. И поэтому обратился к шефу: закажем три комплекта? Два больших – директрисе и вам, а маленький – мне. И знаете, что он мне ответил? «Вы на вид такой умный, а продемонстрировали мне леность ума и недоучет текущего момента. Скажите, что подумает заведующий отделом культуры обкома, заглянув ко мне в кабинет и обнаружив в нем гарнитур, которого нет даже у первого секретаря? Поэтому, Фима, сидите на своем неброском рабочем месте и не высовывайтесь. От этого будет спокойнее и вам, и мне. А среди незнакомых людей, в командировке, в отпуске, можете позволить себе немного отступить от этого сурового правила». Теперь вернемся к нашим баранам. Не могли бы вы подробнее изложить суть волнующей вас проблемы?. Только постарайтесь не выходить при этом за пределы моих ограниченных горизонтом возможностей.

С учетом высказанного пожелания, Саня обозначил три «узких места» университетского КВН: отсутствие классного сценариста, гениального постановщика и двух-трех синтетических исполнителей, умеющих все. Не забыл он упомянуть и о совете свердловчан объединяться.

Внимательно слушая Саню, Ефим Маркович рисовал какую-то схему из кружочков и квадратиков.

– К сожалению, любознательные вы мои, мы приходим к первоначальному выводу. Вы выбрали себе очень дорогую игрушку. Я не дизайнер, но картинки с детства люблю. Посмотрите-ка на этот рисуночек. Кружочки – задачи одноразовые. Например, гимн вашей команды. Купили партитуру, слова, записали с оркестром и хором – и крути себе хоть до пенсии. Прелесть «кружочков» в том, что их можно получить за небольшие деньги, а то и даром. Уверен, что многие в этом городе безвозмездно откликнутся на просьбу вашего уважаемого ректора. Но только на одну-единственную. Больше – уже обременительно.

Да и Петр Павлович, как человек интеллигентный, больше одного раза просить не будет. Переключим внимание с кружков на квадратики.

С этими словами он размашисто обвел несколько фигур красным карандашом.

– Квадратики, что называется, пластинка долгоиграющая. Если замахиваться на высшую лигу КВН, то на протяжении одного года надо написать сценарии и поставить по четыре-пять номеров экстра-класса как минимум трижды: для четвертьфинала, для полуфинала и для финала. Да еще в жесткие сроки, отложив все остальное. Середнячкам это не по зубам. Такое могут сотворить только таланты. Талантам, как только они поймут, что относятся именно к этой группе получателей гонораров, надо платить много. Что же мы видим на нашем полотне? Изобилие квадратиков и мизер кружочков. В расчете на год сумму квадратиков я оцениваю в пределах этой величины.

Красный карандаш подчеркнул цифру с нулями.

– Теперь плавно подрулим к доходной части бюджета. Вы, конечно, осведомлены о новом явлении в области культурного обслуживания советских людей: концертах на стадионах. Идеология явления следующая. Один-два модных коллектива или пять-восемь звонких имен возбуждают желание двух десятков тысяч зрителей принести свои кровные в кассу. Но знаменитости тоже не железные. Провести на свежем воздухе три часа для их здоровья – это слишком. Два максимум. Закрыть оставшийся час должны ребята, которые тоже не без способностей, но проще и дешевле. Они разогревают публику, заполняют паузы, создают эффект масштабности. Назовем их красивым словом «сопровождение». В университетском клубе такие силы имеются. Танцевальный и вокально-инструментальный ансамбли очень даже на уровне. А ваши акробаты профессиональных циркачей заткнут за пояс. В малых дозах пойдет даже политическая сатира. От выручки на долю «сопровождения» перепадает процентов до двадцати. Это не так мало. Я правильно рассуждаю?

Почему-то этот вопрос Морозовский адресовал персонально Дьякову.

Дьяков согласно кивнул.

– Думаю, что участие в шести концертах позволит доходной части бюджета перекрыть расходную.

Фима аккуратно коснулся карандашом заветной цифры.

– Пара технических деталей. Все проходит под эгидой нашей филармонии. Если клуб университета выступает как юридическое лицо с отражением этого в афишах, то мы перечисляем вам всю долю, а вы уж тогда сами решайте, что заплатить ребятам и сколько зачислить в ваш специальный фонд, о котором я наслышан. Другой вариант. Ребята выступают как бы сами по себе, заключая договор с филармонией. Согласованный с вами гонорар мы им выплачиваем через кассу. Здесь все чисто. А вот средства на общее благое дело отдаем «из рук в руки». Детали, извините, пока излагать не буду. Не скрываю, в этой схеме существует предмет интереса УБХСС.

– Спасибо, Ефим Маркович, за содержательную и интересную информацию. Вы нам позволите подумать и посоветоваться денька два-три? – вежливо спросил Дьяков.

– Если играем в эту игру, то два. Потом меня две недели в Камске не будет. Сегодня вторник. Если в пятницу вы не объявитесь, это означает, незабвенные вы мои, что наши пути разошлись.

Участие в стадионном «чесе» под флагом университета Саня с Юрой отвергли с порога. Процедура «из рук в руки» даже на общее дело была признана неоправданно рискованной. Такие выводы поставили крест на финансовых планах КВН. И, соответственно, на мечте прославить университет собственной командой.

Юра вообще был против любого участия университета в небезупречной стадионной акции, но Санька разглядел в ней не только минусы.

– Чем нашим ребятам на каникулах ломаться в строительных отрядах с лопатами в руках, сведем их с Фимой. Пусть пообщаются со звездами, что-то подсмотрят. А выступление на такой аудитории – это и школа, и шанс. Да и заработают неплохо. Ну, и Ефим Маркович человек интересный. Я не хотел бы терять его из вида. Что, если познакомить доверенных лиц наших коллективов с Фимой и отойти в сторону? В ту, где «никого впереди». Какие мины возможны на этом поле?

Юра взял длинный тайм-аут.

– Мин не вижу, но говнецом попахивает. Может, Санька, ты и прав, но мне это не нравится.

В пятницу Дьяков встретился с Фимой и предложил ему подумать насчет «автономного» варианта.

– О чем тут думать? – удивился Фима. – Для меня это только плюсы.

После этого Дьяков по одному переговорил с руководителями коллективов.

Все, кроме акробатов, отнеслись к предложению с энтузиазмом. Жена организатора и вдохновителя ВИА была худруком оркестра народных инструментов политехнического института.

– Вы не будете возражать, Саша, если я попрошу Ефима Марковича посмотреть ее питомцев? – спросил «народник».

– Благословляю…

Накануне Нового года Фима пригласил Саню пообедать. Столик был на двоих, но стульев стояло три. На третьем стуле поблескивал черной кожей непривычной формы чемоданчик.

– Саша, рад вам сообщить, что венгерские и даже югославские портфели в передовых слоях нашего общества уже не являются символом преуспевающего человека. На смену им идет эта модель, – он показал на чернобокое изделие. У нас его нарекли «дипломат», на презренном Западе – «кейс». Надеюсь, он вам понравится и будет напоминать о скромном друге с простым русским именем Фима.

Морозовский приподнялся и с поклоном вручил чемоданчик Сане.

– Спасибо, Фима. Вы не обидитесь, если я передарю его жене? Ее такая штучка приятно удивит.

– Буду только рад. Но, пожалуйста, не забудьте: внутри дипломата есть отделение, которое застегивается на кнопочку. В него я положил конвертик со стопочкой изображений товарища Ленина, отпечатанных на казенной бежевой бумаге с разводами. Предварительно достаньте его оттуда. Думаю, что даже вашу прекрасную супругу не следует удивлять дважды в день.

– Фима, но это выходит за рамки нашего соглашения.

– Позвольте, Саша, мне этот маленький сюрприз. Как говорит мой папа, мне приятно перед самим собой иногда оказаться благодарным и немного благородным. С одной стороны, мы действительно о нем не договаривались. С другой, мне бы хотелось, чтобы и в будущем мои внешний вид и внутренний мир вызывали у вас только положительные эмоции.