Золотая книга романов о любви для девочек Щеглова Ирина

Блин…

– Что ты тут делаешь? – грозно зашипела я.

Мне нужно было как-то унять сердце, которое увеличилось сейчас, наверное, до размеров лошадиного, а билось со скоростью сердечка испуганной мышки-норушки. Уж лучше бы оно вело себя как лягушкино-квакушкино, которой всегда все по фигу, а потому сердце ее бьется неторопливо. Тогда бы я вообще выглядела перед Страшным как Железная… ну, или хотя бы как Алюминиевая Леди. Или как Леди-Тиранозавр. Тиранозавры вроде бы тоже, как лягушки, холоднокровные?

Хладнокровной и независимой – вот мне какой хотелось быть. Поэтому, подождав чуть-чуть, чтобы сбавило обороты перепуганное сердце, я как можно более спокойно и властно повторила:

– И что ты тут делаешь? Ты разве не знаешь о неприкосновенности частного жилища?

– А ты – не знаешь?

– А я на своей территории.

– А куда ты собиралась?

– Я собиралась, Страшный, пописать под кустиком. – Обычно я такого не говорила. Но на войне были все средства хороши. Поэтому и сказала.

И Страшный смутился. Честно!

– А… Ну, да… А мне показалось…

Он даже отступил на несколько шагов. Как будто я и правда собиралась осуществить то, что сообщила, прямо здесь.

– Когда кажется – креститься надо. – Я была неумолима.

– Понимаешь, я боялся… – начал Володька.

– А не надо ничего бояться. И по чужим дачам шастать тоже нечего. Что ты у нас на участке делаешь, интересно?

– Я…

– Только не говори, что пришел меня на танцы пригласить. В ваш деревенский клуб. – Я говорила, а сама уходила подальше от опасного района. То есть от загородки, отделяющей нас от соседей. Поэтому двигались мы – а Страшный брел за мной – в сторону скамейки под вишнями. Как раз на другой границе – с территорией дачной жизни Русланчика. Потому что к нашему домику я тоже идти не могла – там же бабуля спит. Услышит. А выяснить, зачем сюда притащился Страшный, мне было необходимо.

– Ну так что? – все-таки по-прежнему полушепотом поинтересовалась у Страшного я, садясь на скамейку. – И что мы тут делаем?

– Я хотел проследить.

– Что проследить?

– За тобой проследить.

– Зачем?

– Чтобы успеть перехватить…

– Что перехватить?

Я продолжала его допрашивать, и Володька послушно отвечал на мои вопросы. Хоть и невнятно как-то, но отвечал.

– Мне показалось, что ты могла бы… ну…

– Ну? – Мне удалось это сказать не как Алюминиевой, а как самой настоящей Железобетонной Леди. Вот.

– Показалось, Варь, что ты собираешься Парасоловым… как, помнишь… сегодня мне говорила… Отомстить. Ну, проучить их…

Бедный Страшный! Вот ведь страдает… Ну чего он ко мне прицепился? Я злая, я веду себя с ним ужасно, сама знаю. А он все никак не отстает. Вот это любовь! Но все равно не верю. Не хочу – и не верю. Имею право.

– В смысле – как «проучить»? – работала я под дурочку.

– Ты сама про дрожжи мне рассказала, – наконец заявил Страшный. – Что хочешь им в туалет дрожжей бросить.

Я сама знала, что рассказала. Вот только, спрашивается, зачем? Кому нужны были эти признания с рыданиями на берегу? Что ж я за слабак-человек такой? Кто ж выдает военные тайны первому встречному?! А Русланчику? Говорила ли я об этом плане Русланчику? Попыталась вспомнить – и никак не могла. То мне казалось, что говорила, а то – нет, что я ему всех подробностей своих планов не рассказывала.

Понятно, почему я не могла вспомнить, – потому, что Володя Страшный сидел рядом и меня нервировал. Ведь он наверняка начнет сейчас отговаривать. Что вот с ним делать? И чего он лезет?

– Ничего я тебе не рассказывала, – упрямо заявила я. – Это ты сам придумал. Дрожжи какие-то…

– Ну вот и хорошо! – неожиданно согласился Страшный. – Значит, ты не собиралась?

– Нет.

– Пусть живут себе.

И этот туда же! Пацифист, как и моя бабка, которая только своих лупить горазда. Я не выдержала:

– Но почему, почему, Володя, они должны «жить себе»? Зло не должно быть наказано?

– Для этого есть милиция, – уверенно заявил Страшный.

– Ух ты какой! А на то, чтобы нас обвинять и позорить, – милиция не нужна? Сами справились?

Разговор намечался по второму кругу.

– Да я за тебя переживаю, – сказал Страшный. – Ты же себе только проблемы создаешь! Парасоловым это все как с гуся вода, понимаешь?

Это для меня были не аргументы.

– Смотри, Страшный, вот когда наши, поселковые, наехали на ваших – что типа кто-то из деревенских по дачам ворует, – вы что собирались делать?

– Хотели табло им всем начистить… – буркнул Страшный.

– Ну! То есть собирались разобраться своими силами. А значит – наказать обидчиков, которые возвели на вас эту… как ее… напраслину. Так?

– Так…

– А если я хочу устроить Парасоловым, которые и есть реальные воры, такие проблемы, которые их отвлекут от преступной деятельности, – это, получается, никак нельзя. Так?

– Ну…

– Не «ну», а «да» или «нет». В смысле «можно» или «нельзя»! Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Володька Страшный. И, уставившись на меня, заявил: – Нельзя.

– А почему? Почему, Страшненький?

– Да задолбала ты меня Страшненьким называть…

– Ну, Красивенький. Извини.

– Я не «красивенький».

– А какой?

– Нормальный.

Я прямо даже зависла. Конечно, нормальный. Но все его зовут Страшным. Он вроде раньше не обижался… А, это же «love story», как я не сообразила!

Стало как-то не по себе. Где-то в уютной спальне коттеджа, в каких по-настоящему отдыхать нам со Страшным даже не снилось, дрых Русланчик. Который от романа со мной сегодня отказался. А Страшный, в смысле нормальный Володя Страхов, можно сказать, это право для себя отбил. Что достойно уважения.

Я даже представила себя прогуливающейся под ручку со Страшным (правда, нормально, а не с чужого плеча, одетым) по самым модным аллеям дачного поселка. А что – очень даже ничего. Я бы сказала, что мы смотрелись бы как лучшая парочка дачного сезона. У нас Натаха любит составлять рейтинги – кого в этом сезоне можно считать лучшей парой. И из нашего круга, и из взрослых. Она же, Натаха наша, все знает, все видит.

А Русланчик, славный благородный Русланчик… Да что Русланчик? Страдать по нему или не страдать было совершенно бесполезно. Ничего это все равно не изменило бы. Пусть живет спокойно. Буду вспоминать его в старости: «Э-хе-хе, внучки. Познакомилась я в молодости как-то с красавчиком. С прынцем, можно сказать, познакомилась. И такой у нас был роман, ни в сказке сказать, ни пером описать! (Про фотографирование огуречных воров я скорее всего внукам не расскажу. Это отдельная, можно даже сказать, детективная история, так что ее в другой раз.) Но встали на нашем пути злые люди. Однако их происки не смогли помешать нашей любви! И появился тогда страшный и мощный Страшный, сразился он с прекрасным прынцем – и победил его. Так что досталась я, как невеста, победителю. Вышла за него замуж. И стала с ним жить-поживать, огурцов и другой сельскохозяйственной продукции на наших плантациях наживать…»

Пока я обо всем этом думала, Володька сидел молча, не перебивал моих мечтаний о себе, прекрасном. (Хорошо, что он мыслей моих не умел читать, а потому не догадывался, какой бред мне мерещился.) Все-таки да, из нас бы с ним хорошая парочка получилась… И совершенно неожиданно для себя – и уж тем более для Страшного – я вдруг спросила:

– Слушай, а чего ты всегда ходишь в какой-то стремной одежде? Это у тебя стиль такой?

Мне тут же стало стыдно – и я покраснела в лучах приближающейся зари. Хорошо, что ей долго еще приближаться, а потому ни лучей, ни хорошего обзора пока не было. Вдруг у Страшного семья бедная? Вдруг средств нет? Да и какое мое дело? Вот дура, вот я кренделиха! Уж кто бы спрашивал про одежду – сама непонятно во что всегда одета. В самую дешевую продукцию самых поддельных фирм на свете. И стригут меня к началу лета чуть ли не налысо – чтобы на шампунь меньше денег уходило. А туда же – чужим внешним видом интересоваться…

– Володь, ты это, прости… – Я даже за руку Страшного схватила. – Я ж просто так спросила, мне все равно на самом деле! И нормально ты одеваешься, рэпперы тоже в таком прикиде ходят – чтобы на много размеров больше одежда. Это реально круто. Да…

И тут я увидела, что Володька Страшный улыбается. Смотрит на меня и улыбается. Но как будто кому-то еще, а не мне. Не знаю, почему мне так показалось. Приглючилось, наверное.

Но он, не переставая улыбаться, посмотрел уже явно на меня и сказал:

– Да ладно, нормально спросила, чего… Ничего мы не бедные. А одежда эта вся – моего старшего брата. Он в армию ушел, и еще по контракту там остался. А я его жду. И ношу его вещи. Скучаю потому что.

– А-а… – У меня отлегло от сердца. Зато оно снова превратилось если не в лошадиное, то в сердечко пони точно. И застучало быстро-быстро. Потому что пони чуть не заплакала.

– Варька, только ты никому не говори, ладно? – Страшный вскочил с лавочки.

Вскочил и снова уселся – чтобы, видимо, тоже успокоиться и не выдавать своего волнения. Конечно, он хотел оставаться страшным и суровым Страшным, хотел никому своих чувств не показывать.

– Не скажу, конечно! – уверила я.

И подумала: «Конечно, я никому не скажу. В плане чужих секретов я – могила. Ага, а по поводу своих секретов я… трепло – овечий хвост. Но это ладно. А Володька – наивный. Если он носит одежду брата, которая ему явно велика, но хочет, чтобы его трогательные чувства остались в секрете от окружающих, то почему он думает, что никто об этом не догадывается? Если брата его видели в этой одежде, а теперь видят Володьку – то что остается думать? И в то же время – одежда-то у него самая незамысловатая! Таких футболок, штанов и водолазок – да просто миллион! Вся деревня с одного рынка одета, да и поселковые пацаны экипированы на похожих торговых точках. Поэтому кому охота присматриваться и проверять – в свое или в брательниково одет сегодня Владимир Страхов? К тому же кличка Страшный, которая пристала к нему, говорят, с молодых юных лет, создает ему такой образ, когда на внешность его никто внимания и не обращает. Страшный – он Страшный и есть. Чего на него смотреть? Его лучше не злить, а то по чайнику можно получить – это да. Или на дело какое-нибудь подбить – это тоже круто, потому что он парень толковый. Так что никто Страшного не засмеет…»

Вот что я подумала. И успокоилась.

– Ты чего зависла? – осторожно толкнул меня в бок Володька. – Ты… Тебе смешно? Или думаешь, кому из ваших рассказать? Ладно, смейтесь, мне до фонаря.

– Да почему мы должны смеяться-то? – Я правда удивилась. Нет, зря он мои мысли не читает. Лучше бы прочитал – потому что пересказывать то, как я про него хорошо подумала, мне было лень.

– Ну, так… – Страшный пожал плечами под своей, нет, брательниковой широкой серой футболкой.

– Вот что, Володя… – заявила я. – Если ты думаешь, что я могу тайну, которую мне рассказали, всем разболтать, то зачем тогда вообще мне ее рассказал? Мог бы наврать чего-нибудь затейливого. Или сказать «не твоего ума дело». Я бы поняла. А раз уж решил секрет поведать, то…

– Да я как раз верю тебе! – взвыл Страшный. Да, я такая, кого хочешь доведу. – Ну, просто подумал, что это как-то… по-бабски. Ждешь брата – и молчи. А я…

– Это твое право. Потому что это только твой брат. – Я абсолютно была уверена в том, что говорю. Но вот что там еще заявил Страшный? – То есть что значит «по-бабски»? Ты что имеешь в виду?

– Варь, Варя, давай не будем ссориться… – снова испугался Страшный. – Я вообще имел в виду. Ну – вообще. Я ж ничего против-то… Я не хотел…

– Так я тебе правда нравлюсь? – не могла удержаться я. Спросить обязательно надо было.

– Правда… – Страшный совсем никак не ожидал моего вопроса. Наверное, потому так и ответил. И тут же сам «завис».

– А почему?

Страшный на системный запрос не отвечал.

А я не стала переспрашивать. Значит, не хочет отвечать. Может, не подумав, брякнул. Его право. Ладно…

– Я не знаю, как на такие вопросы отвечают… – наконец включился в сеть Володька.

– Да ладно-ладно, я просто так спросила, – замахала я на него руками.

Потому что испугалась – сейчас он скажет, как обычно в сериале, что я нравлюсь ему уже давно, несколько лет, что это чувство, проверенное временем, что ни одна девчонка ему так еще не нравилась. Что это серьезно. На всю жизнь, конечно же. Да, или что я не такая, как все…

Блин, и что ж я правда такая злая-то? Что за мысли у меня… как это называется… циничные? Что мне человек сделал плохого? Или я просто вредная? Или сериалов просто обсмотрелась, журналов обчиталась? Да я бы не сказала. В Москве я только и делаю в свободное от школы время, что на компьютере рублюсь. Или книжки читаю, когда компьютер занят. Это тут я как каторжная – ничего, слаще морковки (в смысле бабкиных сериалов и журналов из помойки), не вижу. Потому что книжек мне сюда взять не дали – чтобы от помощи в ведении хозяйства не отлынивала. Вот, наверное, и зверею. А вообще, нет… В школе я тоже пацанов обсмеиваю. Тоже в циничной форме. Поэтому они от меня, как от монстра какого, шарахаются. Так что никаких у меня романов. Даже на дискотеках никто танцевать не приглашает.

Ясно. Я противная. Вот никого и не интересую. Стерва потому что, наверное. Это мне девчонки в школе не раз говорили. Только у них это как-то уважительно выходило. Даже, я бы сказала, с легкой завистью. Я еще, помню, гордилась, когда слышала. Стерва – значит, не обидит никто. Вот мне как казалось. А на практике понятно, что гордиться нечем. Вот ведь…

– Слушай, я много бы отдал за то, чтобы узнать, о чем ты сейчас думаешь! – вдруг произнес Володька. И я немножко не успела додумать свою мысль.

– А что такое? – спросила я. Ой, нет – хорошо, что он моих мыслей все-таки не умеет читать!

– Да ты куда-то пропадаешь, как будто вылетаешь. Вроде сидишь тут – а тебя на самом деле нету. Ты далеко где-то… И о чем ты думаешь?

– А что? – как попугайчик, повторила я.

– Да нет, все нормально. Интересно просто.

– А за что я тебе нравлюсь, ты все-таки не будешь отвечать? – спросила я, перехватив инициативу. Ведь мне действительно очень хотелось это знать. Для самой же себя.

– А обязательно надо говорить? – вопросом на вопрос ответил Володька. И уткнулся взглядом в землю.

Хитрый Страшный, получается? А может, у человека и правда чувства. А я как раз наоборот – дура бесчувственная. Потому что смотреть в бинокль, как Машка Кафтанова с Борюсиком целуется, – это можно. Или за той же Натахой незабвенной наблюдать – как она с кавалерами прохаживается. А чтобы самой поцеловаться… А что? Сейчас самая подходящая обстановка. Страшный – парень симпатичный. Так что можно. Всем надо, все целуются. А я чем хуже?

Но выходит, что хуже. Хуже. Да. Потому что я ни с симпатичным Володькой, ни с прекрасным Русланчиком целоваться почему-то не хотела. Ага, а как Лизке-дачнице демонстрировать, что Руслан – мой парень, это я могла? Могла.

Так в чем разница?

Я вспомнила сегодняшнюю, нет, уже вчерашнюю историю на Веселой даче. Конечно, заблокировав все неприятные моменты. Только про нас с Русланчиком вспомнила. И попробовала представить – вот он такой замечательный, красавец просто восхитительный и человек хороший. Смогла бы я с ним поцеловаться?

Я все-все представила.

И поняла: не смогла бы. Потому что неинтересно.

Я баран. Не взрослая девушка четырнадцати лет, на которой уже пахать можно (да, кстати, и пашут) и которую в Пакистане, например, уже давно бы замуж отдали. А тормоз. Лопух. Тюха.

Ну и ладно! Только пусть Страшный не обижается.

Да он, кстати, никаких поцелуев-то и не предлагал. Так что расслабьтесь, девушка!

Я и расслабилась. И сожалеть ни о чем не стала.

Потому что на улице светало. А меня ждало ДЕЛО.

Володька Страшный все еще терпеливо ждал, когда я вернусь к нему из своих мыслей. И дождался. Сколько минут я отсутствовала, пока обдумывала, что же мне делать с поцелуями, не могу точно сказать. Прилично, наверное. Потому что Страшный смотрел на меня уже изучающе.

– Ку-ку, я здесь! – поприветствовала я его. И, вспомнив о том, что последняя реплика была его, решила поддержать разговор. – Ну да, об этом, конечно, не нужно вслух говорить. Я правда рада, что тебе нравлюсь.

– Да?

– Да. Честно – рада. А ты… а ты тогда можешь мне помочь?

Ладно, видно, делать нечего. Пусть Володька из осуждающего меня народного заступника превращается в сообщника. Правда, Руслан тоже был сообщником. Но все закончилось… А, неважно, как закончилось. И фигня, что все повторяется. Такая, значит, жизнь.

– А в чем помочь?

– Говори: можешь помочь или не можешь? – Я была непреклонна. – Потому что я по себе знаю: если мне человек нравится, я для него на что угодно готова. А ты? Ты готов?

После такого вопроса у Страшного не оставалось выбора. Либо отказываться от своих предыдущих слов – про то, что я ему нравлюсь, либо соглашаться. Надо же, я и на шантаж способна…

– Или ты тоже откажешься от меня быстренько, как Руслан? – добавила я.

Бедный Володька оказался припертым к стенке.

– Ну чего, Володь?

– Да.

– Что?

– Да помогу, конечно. Только если ты хочешь… – начал Страшный, поглядывая на территорию Парасоловых.

– Да, именно это, – кивнула я. – Это надо сделать, Володька. Пусть они помучаются, побегают, пусть решают проблемы с дальними соседями, которых они обязательно зальют своим дерьмом. Или ты считаешь, что пусть мучаются только те, у кого они деревья и огороды ободрали? Есть справедливость? Ну?

– Есть, – вздохнул Володька. – Варька, тебе бы только на Лубянке работать. Ты прямо Железный Феликс какой-то. В юб…

– За Феликса спасибо. А вот «юб» не надо! – отрезала я. Хорошо, что Страшный не заметил, насколько он мне польстил с этим самым Железным Феликсом. – Никаких «юб». Как видишь, я в шортах. Но надо идти уже, а то рассвело, Володька.

Но мы даже подняться с лавочки не успели. Из-за поворота, прямо из мокрого, покрытого росой жасминового куста, к нам шагнула моя разлюбезная бабуленция, схватила меня и Володьку за шкирки и бесцеремонно заголосила:

– Я о ней переживаю, а она тут с кавалерами любезничает! Мала еще! Как на огород идти, бабке старой помогать, – так нет ее! А как под кустами сидеть – так запросто! Вот я тебя хворостиной, Варька! Выхожу из дома, слышу: бу-бу-бу, бу-бу-бу! Кто, думаю, там такой? Вроде не дачники. А это ты им тут спать мешаешь! Хочешь, чтобы все дачники съехали, да? Съехали они чтобы все, ты хочешь? А где мы новых будем искать, ты подумала? Нет, ты подумала? Чего молчишь?

Вариантов не было. Мы с Володькой переглянулись, одновременно изо всех сил дернулись, вырвались у бабки из рук – и побежали.

Мы перепрыгнули через забор Парасоловых – показывать Володьке свою неприметную лазейку мне было некогда. Промчались наискосок по их территории – причем я с удовольствием растоптала грядку с каким-то экзотическим бамбуком. Черт его знает, что они там такое посеяли, в утренней розовой дымке все казалось чем-то необыкновенным. Страшный с таким же удовольствием наступил на крупный блестящий огурец, который выкатился на дорожку между гряд, – наверное, Парасоловы растили его на семена и каждый день этим огурцом любовались.

В общем, проскакали мы по вражеской территории, перемахнули на следующий участок, оттуда быстренько на улицу – и поминай, бабуля, как нас звали!

По улице мы брели уже медленно. И смеялись.

– А ты говоришь – Железный Феликс! – притворялась обиженной я. – А на самом деле – пожизненно угнетаемая Каштанка!

– Но бабуля твоя – натуральный Малюта Скуратов! – вспоминая стремительное бегство, смеялся Володька.

– Да, вот такая у нас семья, – соглашалась я.

– Серьезные люди.

– Ты еще мою маму не видел.

– А она кто?

– А она просто мама.

– Так чего ж ее тогда бояться?

– А меня чего? – Мне было приятно Володьку подлавливать.

– Ну… Да я тебя и не боюсь. Вот еще…

– Ладно, не бубни.

– Пойдем купаться? А то мне уже скоро, сама понимаешь… Хозяйство – не фиг собачий…

Мы отправились на речку. Кто не знает: купаться утром – это самый большой кайф. Вода гораздо теплее воздуха. Он и сам-то уже не холодный, а вода кажется необыкновенно теплой. И такой спокойной, что просто на какую-то другую реальность все это вместе похоже.

Но сейчас я купаться не стала. Володька полез один. Плескался он недолго – прыгнул пару раз с «тарзанки» и выбрался ко мне на бережок.

– Красота! – потянулся он. – Эх, хорошо быть просто дачником!

– Хорошо, Володька, – согласилась я.

– А ты куда сейчас? – спросил он.

– Не знаю.

– Слушай, а давай я тебе свою футболку оставлю…

– Зачем? – Я испугалась, что он сейчас начнет дарить мне самое лучшее, что у него есть, – вещи любимого брата. И что я с ними буду делать?

Но все оказалось проще.

– Понимаешь, так видно, как над тобой бабуля потрудилась… – С этими словами он осторожно ткнул пальцем мне в спину.

Я оглянулась, насколько смогла, и тоже посмотрела себе на спину. Места бабкиных изуверств превратились в багровые синяки. Было понятно – сейчас они багровые, а скоро станут конкретно синими. Как раз то, что надо девушке для абсолютной красоты. Так вот зачем футболка…

Мне снова стало неудобно перед Володькой. Надо же – мысль уже не поднималась назвать его Страшным. Он ко мне по-человечески, а я все капризничаю…

– А ты?

– А я домой же сейчас, – ответил Володька, поднимая с земли свою здоровенную футболищу и протягивая ее мне. – Там переоденусь.

– Спасибо. Я верну, – просто, без выпендрежа сказала я.

И нарядилась в ставшую уже почти привычной футболку.

Володька нацепил свои тоже не по росту широкие штанища, затянул их как следует на поясе.

– Так что ты делать-то сегодня будешь? – спросил он.

– Придется бастовать, – улыбнулась я. – Бабка нарушает мои права. Угнетает. Причем совершенно ни за что. Вторгается в мою личную жизнь. Так что я буду с этим бороться.

– И на огород не пойдешь?

– Придется не ходить, – ответила я.

А сама подумала: «Тогда надо будет на участке убираться. А там Русланчик. И его маман. И все эти проблемы…»

Утро наступило совсем. Володька щелкнул браслетом своих тяжелых часов, – очевидно, тоже наследство братиково, – посмотрел на циферблат, качнул головой:

– Ох, мать уже, наверное, сама коров выгнала… У нас же две коровы. А еще свиньи – собаки такие… Так что побежал я, ладно?

И взял меня за руку.

Я его тоже схватила за руку. Так не хотелось, чтобы Володька уходил! Очень не хотелось! Но и с ним пойти я не могла. Что я там буду делать – у них дома? Кто я там такая? Или вместе с ним дойти до нашего огорода – и затаиться в собственном бункере? Выспаться бы там как следует… А если с бабулей на огороде столкнусь? Наверняка она уже примчалась, поливает.

Нет, у меня своя жизнь. Где-то в траве у забора растекались мои дрожжи. Которые уже ни на что не годились. Придется покупать новые. Ладно, куплю, не проблема. И заброшу в очко их раздрыги-сортира. Надо бросать туда мою мину замедленного действия, пока жара стоит! Обязательно сегодня сбегаю за дрожжами. И метну. Вот только ночь настанет…

– Пока, Варька, – улыбнулся Володька.

– Пока, – сказала я и вздохнула. Это само собой получилось, вышло как-то из-под моего контроля.

– Но ты пообещай, что бросишь дрожжи только вместе со мной. – Володька поднял указательный палец к моему носу.

– В смысле – и тебя туда же бросить? – удивилась я. – Не буду я тебя в сортир бросать. В крайнем случае, сам придешь и прыгнешь.

– Умная очень… – буркнул Володька, но все равно лишился своего покровительственного пафоса. – Я имею в виду…

– Да поняла! – Я рассмеялась. – Договорились, Володька. Операция назначается на сегодняшнюю ночь. Заходить будем с той стороны – в смысле не с нашей, а со стороны других соседей Парасоловых. Встречаемся в половине первого ночи на…

– Я тебя раньше найду! – заявил Володька.

Ну и ладно. Я же поняла – он специально перебил меня, чтобы за ним, а не за мной осталось последнее слово. Ну, в смысле решающее слово, установочное. Я не стала оспаривать. Все-таки я сообразительная.

– Хорошо. Тогда счастливо, Володька. И спасибо тебе.

– За что?

– Ну, за футболку, например. То есть за заботу. – Я говорила искренне. Так искренне, что даже заплакать захотелось. И откуда вдруг такая плаксивость привязалась?

– Да ладно тебе…

– Правда, спасибо. Это так приятно. – Я пожала обе его руки и помчалась вон с нашего пляжа.

9 Полтора центнера с гектара

Бабули не было дома. Ушла трудиться. И я тоже взялась за работу. Вылизала участок так, что можно телевидение вызывать и устраивать съемки образцово-показательной передачи: «Лучшая дача сезона! Смотрите и учитесь! А лучше – приезжайте к нам, платите деньги! И вам обеспечат такой же прекрасный сервис!»

И только я успела отволочь все пакеты с мусором к далекой помойке и вернуться, как, конечно же, наткнулась возле нашего с бабкой домишки на Русланчика. Тот сидел на пороге. И ждал. Меня.

Точно.

– Здравствуй, – сказал он, поднимаясь.

– Привет, – нейтрально кивнула я.

– Я тебя жду.

– Понимаю.

Мне было интересно – ну, как именно он от меня «отказался» и как теперь планирует общаться.

– Тут это… Мать с тобой поговорить хочет, – проговорил Руслан.

– А ты?

– Что – «я»?

– Поговорить не желаешь? – Я саркастически усмехнулась. – Хотя о чем теперь нам с тобой говорить-то? Я теперь только со Страшным разговариваю. С твоей легкой руки. И любезного разрешения.

– Ты все неправильно поняла! – Русланчик аж подпрыгнул.

Ну чего вот я его довожу? Он же мне совершенно не нужен! Или нужен? Но зачем? Опять же – доводить? Дел я с ним иметь больше не желаю. Вот не могу и все, если кто меня один раз разочаровал, вернуть к нему то отношение, какое было раньше. Хоть ты тресни, не могу! Хоть Руслан ни в чем совершенно и не виноват, а – все… Вот смотрю на него и понимаю – не вернется то, как я относилась к нему вчера. Обидно – и никак по-другому…