Хроника города Леонска Парин Алексей

Глава 10

Манифестация

В тот день время до вечера спрессовалось. Пока мы с Митей написали нашу бумагу и собрали подписи, пока он отвез ее в мэрию, прошло часа два. А когда мы начали писать бумагу, естественно, зазвонил телефон, и несчастный Марк стал слезно просить у меня комментариев. Мне пришлось почти оборвать его, попросить зайти часа через два, и когда он появился, один, без бабушки (наши дома стояли близко друг от друга), в глубоком трауре, я вынужден был какое-то время утешать его. Главная моя мысль состояла в том, что у Леонска более чем за двести лет существования случались разные времена, и так или иначе ему все равно удалось выстоять во всей своей цельности и неповторимости.

Марк твердил не переставая:

– Нет, Ханя, ты не знаешь, на этот раз это очень серьезно! Нет идей, как бороться с этим мэром.

Бедный Марк умолил меня пройтись по набережной. Там для буднего дня оказалось невиданно много народа. Конечно, царил страшный гомон от взволнованных детей. Они в большинстве своем сбежали из школы и распевали– при этом очень дружно– свежесочиненную песенку с припевом:

Это пели десятилетние, которые тут же сообщили Марику, что песенку сочинил один местный композитор, только они не знают его имени. Я, конечно, понял, кто. Ясное дело, Митя, который в одной из школ вел «основы композиции». Остальные наши таланты со школьниками дела не имеют. К тому же у Мити есть способность остро чувствовать суть дела. В мелодии пахло Шубертом. Доверчивое и доброе. А припев хлесткий, как Шостакович для кафешантана. Запоминалось сразу же. Только когда он успел? Ну, Митя человек загадочный и даже иногда непредсказуемый, от него жди сюрпризов. Наверное, ночью. Кстати, Митина фамилия Бибиков, по преданию, происходит от итальянской Бибьена, да, да, той самой, от великого архитектора Франческо Галли да Бибьена, который, хоть и умер старым, в Леонске побывать не смог, но какие-то его родственники, по слухам, тут порезвились в самом начале XIX века. В Мите явно ощущалось что-то бибьеническое.

На всех постаментах львиных статуй красовались бирки с печатями: «Конфисковано с целью поддержания общественного порядка». Марик, когда увидел первую, чуть не завыл от отчаяния. Я постарался как-то отвлекать его, на Волге было много красивых яхт, и мы какое-то время постояли у парапета. Марик все равно не отключался от своих мрачных мыслей. Я отвел его домой, Валерия Петровна была сама не своя, но при Марке мы обмениваться комментариями не стали и договорились встретиться на Золотом поле, как обычно, в четыре часа. Я зашел в кафе неподалеку от дома и пообедал, а потом с удовольствием, несмотря на переживания, залег на свою сиесту.

Встал как никогда с легкостью и отправился ходом на манифестацию. Сначала я испугался, как мало народа на Золотом поле. Буквально считаные единицы. И ни одного лёвчика. И Марк с Валерией Петровной тоже пришли без Чино.

– Марик, а где же ваш желтенький?

– Ну, Ханя, ты же помнишь, что рассказывал Митя о Фише? Я думаю, нападение на львов– это репетиция атаки на лёвчиков.

– Ханя, пожалуйста, вправьте Марку мозги. Он меня не слушает и талдычит одно и то же про конец Леонска.

– Марик, давай подождем хотя бы день, прежде чем делать скоропалительные выводы.

– Ну, хорошо. Посмотрим, что решит народное вече.

– Ты так называешь нашу сходку на Золотом поле? Ну пусть будет так.

Народ между тем быстро собирался. Странное дело, лёвчиков было мало, и ходили они какие-то присмиревшие, как будто понимали, что дело серьезное. Людей набралось видимо-невидимо, как будто не только леончане пришли на Золотое поле. Места, где еще вчера красовались наши нарядные камни– тощие львы из Аполлонии, зияли пустотой, и архангельские голубчики тоже отбыли в неизвестном направлении. Я в этот день не созванивался с Соней и не знал, что у нее на повестке дня. Ни ее, ни Гидо не было видно.

Ко мне подошел падре Людвиг, рядом с ним шла миловидная барышня.

– Знаешь, Ханя, я вчера подумал, что у этого Гидо фамилия другая. Он не Скаппато, а Скопато. Это первое «о» и единичное «п» резко меняют ситуацию!2

– Лодовико, ты никогда не ругался матом по-русски. А по-итальянски вдруг перешел на нецензурщину!

– Только засранцу могла прийти в голову идея познакомиться с Фишм.

– Вот тут я спорить с тобой не стану, засранцу и мудаку.

Барышня при профессоре Соловьеве радостно засмеялась, и мы все отправились в людскую гущу.

Между тем в гуще уже начались выступления отдельных особо активных и нетерпимых людей. Было некое подобие кафедры для таких сборищ, осталось от восьмидесятых годов. Нервная женщина преклонного возраста, мне кажется, актриса на вторые роли, с жаром душевным рассказывала всякую обыденщину, какую ценность представляют собой леонские львы и как они важны для всей концепции нашего города.

– Кажетя, про концепцию Леонска в настоящий момент говорить не надо. Ведь Фиш сказал в первый же день, что его травмируют агрессивные хищники на наших статуях. Надо поговорить с самим Фишем о том, что такое наш город.

Это высказался Марик, громко и ясно. И народ сразу притих. Выкрики и споры в толпе смолкли. В это время к кафедре пробирались сквозь толпу какие-то незнакомые люди, которых возглавлял наш главный богатенький, как это называется на языке таксистов, Данила Контарский. Пятьдесят лет, кровь с молоком, высокий, плечистый, ухоженный, глаза с кругозором. Незнакомые люди со смазанным выражением лица, человек пять, по-видимому, принадлежали к миру Фиша, который пока что квартировал у Контарского-Контарини. Актрисуля сразу ретировалась, и Данила уверенно ступил на священную территорию спикера. В руках у него болталась жесткая начальственная бумажка.

– Господин мэр выбрал меня посредником в переговорах с населением Леонска. Он сожалеет о том, что первая акция не встретила одобрения граждан. Вероятно, целесообразнее всего устроить дебаты. Не будучи искушенным в деле публичных ток-шоу, господин мэр предлагает вам выбрать одного представителя, с которым он и проведет подробное обсуждение проекта «Освободимся от львов».

Толпа взревела. Ничего столь наглого от предыдущих мэров за последние двадцать пять лет по меньшей мере люди не слышали.

– Мы не астраханцы!

– Требуем открытого обсуждения!

– Мы не можем жить без львов!

– Верните нам наше святое!

– Мы потеряли все!

– Свободу леонским львам!

Тут слово взял Иван Бурмистров. Он в кризисных ситуациях сохранял удивительное спокойствие. То есть потом он за это платил страшными непрекращающимися мигренями и отнимающейся спиной, но при атаке вражьих сил всегда крепко держал стойку. Его коллеги Людвиг и Илья в таких ситуациях полностью теряли самообладание.

– Мне кажется, мы должны принять это условие. Если такой выдающийся человек, как господин Фиш, предлагает нам переговоры, мы не можем от них отказываться. Искать правду наверху, в Москве, не имеет смысла. Мы знаем, что нашему мэру даны особые полномочия. Поэтому давайте соберемся с силами и выберем того, кто может поговорить от нашего лица ясно и честно.

Люди замолкли. Послышались громкие вздохи, возгласы типа «Он прав!», «Не впадайте в отчаяние», но потом наступила тишина.

Валерия Петровна, не выходя вперед, произнесла несколько слов по-ораторски весомо:

– Мне кажется, как раз Ивана Бурмистрова и надо отправить на переговоры к мэру.

Иван побледнел и резко возразил:

– Нам, взрослым людям, слишком очевидны мотивы наших контрагентов. Надо отправить на беседу молодого человека.

– Давайте отправим туда Дмитрия Бибикова,– сказал Марик своим вибрирующим альтом.– Это безупречная кандидатура.

– Но есть еще один человек, которому я бы доверил нашу общую судьбу с бльшим основанием,– возразил Иван.– Я говорю о Марке Волкове. На Золотом поле его знают года три как человека цельного и непредвзятого. К тому же у него ясный ум. А что ему всего пять лет, так это в данном случае скорее преимущество. Наши истины будут говорить почти что устами младенца.

Нельзя сказать, чтобы это предложение было встречено единодушным одобрением. Послышались выкрики других имен, новые предложения, и пришлось выбрать полевого секретаря, чтобы провести честное голосование. В результате недолгого обсуждения в списке кандидатов остались пятеро. Первые трое– Митя, Иван, Марк. Четвертый– Никита Морозов-Морозини, самый старый житель города, возрастом девяносто четыре года, который всю свою жизнь прожил честно, занимаясь нотариальными делами. А пятой оказалась женщина, Ксения Долина, дирижерша, которая недавно с блеском победила на международном конкурсе в Берлине. Собственно, ее выдвинули пылкие юноши, которые не хотели мириться с отсутствием женщин в списке претендентов.

Кажется, больше всех волновалась во время голосования Валерия Петровна. Я на нее просто не мог смотреть. В этот момент ее страстная любовь к внуку прорвалась наружу в полном объеме.

Собралось на нашем сборище двадцать шесть тысяч восемьсот десять человек. Результаты голосования дали довольно неожиданные результаты. На последнем месте оказался наш старичок Морозов, на предпоследнем Ксения, на третьем с конца Митя, на втором от начала Иван. А Марк собрал десять тысяч триста пятьдесят два голоса.

Когда секретарь произнес это вслух, Валерия Петровна разрыдалась.

– Я знала,– сказала она,– что у этого мальчика большое будущее.

Глава 11

Разрыв

Я пришел домой и сразу отправился к себе на второй этаж. Как правило, возвращаясь вечером домой, я звонил Соне и спрашивал, не найдется ли у нее полчасика для меня. Но тут весь Сонин этаж был ярко освещен, оттуда слышались через окна какие-то оглушительные возгласы, и мне стало ясно, что соваться туда не стоит.

Я не хотел есть, но устроить себе что-то приятное мне было необходимо. Я взял бутылку бордо, Chateau Haut-Brion, хорошего 2005 года. Ее мне подарил Митя Бибиков на Рождество, и я тогда сразу предощутил счастье. Французских сыров в холодильнике было достаточно, я соорудил себе красивую композицию с виноградом и грушей и отправился со всем этим уютным хозяйством в гостиную. Устроился на диване, включил нашего любимого Сент-Коломба, которому ей-богу нет равных, и принялся отмокать от произошедшего на Золотом поле.

Я вслед за Валерией Петровной готов был повторить, что многого ожидаю от Марка. Но так быстро! Это все же для меня стало загадкой. И чего ждать от его встречи с этим ужасным Фишм, совсем непонятно. Марк ясен умом, и обольстить его невозможно, но он же ребенок, еще играет в лего, слушает детские передачи…

Мне не суждено было в тот день додумать все это. В дверь резко позвонили, коротко, агрессивно.

На пороге стояла Соня, вся в красных пятнах, глаза вылезали из орбит, в руках какие-то бумаги.

– Соня, милая, шушу, кариссима, как я рад, что ты пришла! Я сижу пью бордо, думаю об этой жуткой истории со статуями…

– Мне никакого дела нет до ваших статуй. У меня тут жизнь валится в тартарары.– Она быстро прошла в гостиную, швырнула на стол бумаги и плюхнулась в кресло.– Налей мне выпить. Я не хочу вина. Дай мне виски. Или водки. И кусок черного хлеба.

Я буквально заметался. Люблю я Соню до сих пор, и тогда любил тоже, и что такое у нее произошло, в толк взять не мог. Постоял на кухне минуту как вкопанный, потом ко мне вернулись силы. Я схватил бутылку водки из морозильника, отрезал по-быстрому хлеба и бросился к Соне прямо бегом, откуда только силы взялись в мои годы.

– Соня, чудесная, выпей, тебе полегчает…

– Нет, мне сегодня не полегчает, не надейся! Он хлопнул дверью и уехал. Сказал, что ненавидит меня и уезжает навсегда.

– Ты говоришь о Гидо?

– Ханя, о ком я еще могу говорить? Ты меня знаешь как облупленную, все происходило у тебя на глазах, ты понимаешь, как я в него влюбилась!

– Да, Соня, все это я знаю. Только мне неизвестно многое другое. А без этого я не смогу дать тебе дельный совет. Он тебя любит?

Соня ответила не сразу. После двух рюмок водки ей и вправду полегчало, и она могла теперь говорить членораздельно. Хоть и с черным хлебом во рту.

– Наверное, нет. Он очень красиво говорит и по-немецки, и по-итальянски, и я люблю его речь до безумия. В самом голосе столько обаяния, страсти, внутреннего кипения. А по натуре он холодный, как кусок горного льда. Голос как будто принадлежит другому человеку…

– Почему же ты сейчас это говоришь? Ведь ты же любишь его. Кого же? Голос? Мужчину?

– Я, наверное, люблю обладателя этого голоса. Того, на которого этот голос был запланирован. Ты же меня знаешь, Ханя, я всегда могу смотреть на себя со стороны, но это не мешает мне оставаться такой, какая я есть. Я его люблю все равно. Мужчину? Это слово ему не подходит.

Эта фраза меня, грешного, порадовала, но виду я не подал.

– Тут я копаться не стану. Скажи мне лучше, как обстоят дела у тебя на кафедре.

– Ну, в этом-то как раз все дело. Сегодня кафедра без моего вдома назначила общее собрание, и на него все пришли как один. Хоть бы о науке так пеклись!

– И вы с Гидо на него тоже пришли?

– А что мне было делать? Я же знала, о ком они станут судачить. Хоть бы один умный человек нашелся! Во всех только самолюбие брызжет, прямо из ушей на землю выливается, считают себя истинами в последней инстанции.

– И что они сказали о Гидо?

– Не стану я тебе всю эту чушь пересказывать. Лена Линкс заявила, что они все, семнадцать человек, включая трех профессоров и четырех лаборантов, подадут заявления об уходе, если Гидо будет зачислен доцентом на нашу кафедру.

– Ты когда собиралась это сделать?

– Я подала заявку ректору, он одобрил мое предложение, и у моей секретарши уже лежал приказ о назначении Гидо. Я завтра хотела вывесить приказ на кафедре.

– А ты знала, как люди на кафедре относятся к Гидо?

Соня замолчала. Ей не хотелось отвечать на этот вопрос. Она меня знала и в чем-то опасалась. Зачем говорить об очевидном? Лучше было улизнуть от ответа. Я это понял.

– Соня, ты должна мне об этом сказать. Иначе зачем весь этот разговор?

– Ну хорошо. Не любили они его. Все без исключения не любили. И я это хорошо знала. Потому что за четыре года, пока Гидо здесь обретается, я попробовала его познакомить поближе со всеми своими коллегами на кафедре. Звала их в гости, мы вместе ходили в театр и в рестораны. Я устраивала завтраки для лаборанток, на которых Гидо пытался их очаровать. У меня ничего не получилось. Все как один сначала отвернулись от Гидо, а потом стали выражать свое негативное отношение и ко мне непосредственно. Я шла напролом, мне было море по колено. А на этом собрании меня стали ломать через коленку.

– И чем все дело кончилось?

– Страшным скандалом. Они несли свою глубокомысленную чушь о научной несостоятельности господина Скаппато часа два. Мы с Гидо сидели тихо и голоса не подавали. Ни одного грубого или некорректного слова в адрес Гидо или в мой адрес не было сказано. Но нас все равно как будто вываляли в дерьме. Они прокручивали фрагменты из аудиозаписей с выступлениями Гидо и хладнокровно анализировали их с точки зрения объективного знания. Удары наносились точные, меткие, хлесткие. Я думала, Гидо выскочит или закричит. Он молчал. Через два часа чаша моего терпения наконец переполнилась. Я встала и заявила, что мои дорогие коллеги могут дружно подавать заявления об уходе. Я зачисляю господина Гидо Скаппато, гражданина Швейцарской Конфедерации, на должность доцента кафедры русской литературы гуманитарного факультета Леонского университета с семнадцатого сентября 2012 года. Гидо встал, не поднимая глаз, и мы ушли.

– Твои коллеги остались на месте?

– Да, они не произнесли ни одного слова, пока мы с Гидо болтались на кафедре. Что было потом, я не знаю.

– Вы приехали к тебе домой?

– Нет, мы пришли пешком. За всю дорогу не сказали ни слова друг другу. Дома Гидо открыл бутылку «Вдовы Клико» и выпил залпом из горла половину. Сел в кресло и дивным своим голосом обворожительно сказал, что уезжает из Леонска и из России сию же секунду. Что я оказалась бездарной в руководстве и ему со мной делать нечего.

Соня замолкла. Тут я услышал наконец, что виола-да-гамба моего сына по-прежнему распластывает свои скорбные виражи в моей гостиной, встал и выключил плееер.

– Я не смогла сдержаться и долго кричала как безумная. Что я говорила, ты можешь себе представить легко.

– Ты ошибаешься, Соня, у нас с тобой случались острые моменты, но ты всегда щадила меня и никогда не срывалась.

– Не равняй на себя! Ты особый человек, Ханя, я всегда это знала. А Гидо… Он выпил бутылку до конца, собрал свои вещи из разных комнат и сказал мне напоследок: «Аддио, качуча!»

Я взял паузу. Тишина в гостиной стояла такая скорбная, что никакого Сент-Коломба не надо было.

– Я думаю, Соня, тебе не нужно пока появляться на кафедре. Семестр только что начался, и тебе лучше исчезнуть на время. Позвони секретарше и сообщи, что уезжаешь по семейным делам в Германию на две недели. Потом вернешься– и все наладится само собой!

Соня выпила еще рюмку водки и даже крякнула.

– Что-то такое было и у меня в голове. Я недаром прожила с тобой так долго. Дай я тебя поцелую.

И Соня с видимым удовольствием подарила мне такой упоительный поцелуй в губы, что я еле устоял на ногах.

Глава 12

Двое

Соня уехала через час, такси умчало ее на вокзал. Поезд увез ее в Москву, от нас ехать экспрессом всего пять часов, и на следующий день она звонила мне из Мюнхена. В голосе радости было мало, но чувствовалось, что время работает на нее.

Но вам-то, конечно, хочется узнать, как прошла встреча Марка и этого самого Фиша. Я при том не присутствовал, но Марк, вернувшись от мэра, в компании бабушки и Чино тотчас же направился ко мне и рассказал нам все от первого до последнего слова. Так что эта глава– в пересказе повествования от Марка.

Весь вечер после Золотого поля Марик собирал материалы на Фиша. То есть он, конечно, знал, что тот печется о секретности своей профессиональной и личной биографии, но, подробно анализируя все, что упоминает Google и прочие поисковые системы, сумел кое-что выскрести из форумов и прочих нескладных коллекций мнений и суждений. Марик понял, что и за этим хозяйством люди Фиша вели постоянную слежку, поэтому большинство высказываний, в которых есть указания на ту или иную деятельность Рыбы-Фиша в прошлом, сразу же как бы замазываются, ставятся под сомнение одной из следующих реплик на форуме.

– Ясно, что ничего не ясно,– сказал Марик бабушке.– Мне предстоит разговор с человеком в оболочке анонимности. В нынешней ситуации переизбытка информации это даже занятно.

Конечно, и звонки по телефону следовали не переставая весь вечер. Но тут на страже Марикова спокойствия стояла бабушка. Она неукоснительно брала трубку и твердым голосом отвечала на любые советы:

– Да, конечно, я ему передам. Это очень важно. Спасибо, что позвонили.

Марик ее ни о чем не предупреждал, но ей и самой все было ясно. Они думали с внуком, как организовать его доставку в мэрию, но потом Марик хлопнул себя по лбу и сказал:

– Так они же сами пришлют за мной машину. Ты увидишь!

И действительно, в десять ноль-ноль на следующее утро раздался звонок телефона, и радостное сопрано пылко одарило щедростью:

– Это дом Марка Волкова? Машина за вами будет подана к десяти тридцати. Мы ждем вас с нетерпением.

Марк нервничал, не находил себе места все утро, но тут показал сиянием глаз, как он доволен тем, что предугадал ситуацию. На нем был матросский костюм, который любят все мальчики в его возрасте, и это придавало ему уверенности.

Черный мерседес стоял у дверей дома в десять двадцать восемь. Темнокожий шофер, лощеный, высокий и стройный, вышел из машины, как только увидел подходящего Марика, и открыл ему дверь:

– Господин Фиш посылает вам свои приветствия.

Мэрия находится, как нетрудно догадаться, на набережной, в самом ее центре, и окружена сквером с мощными дубами. В сентябре там обычно полно детей, которые жадно ищут в ворохах коричневой дубовой листвы плотные мясистые желуди. Я прямо вижу, как дети, составной частью которых и был Марик, с гордостью смотрели, как он выходит из черной парадной машины и поднимается по лестнице к коричневой парадной двери мэрии. Можно сказать, звездный час Марка.

Марка встретили и провели в комнату ожидания перед кабинетом мэра. Секретарша предупредила, что ожидание будет недолгим. Буквально через две минуты из кабинета вышла группа молодых людей, среди которых Марик с удивлением увидел Гидо Скаппато, блеснувшего своими красивыми глазами, и Марка пригласили в кабинет.

Ему навстречу шел худой и высокий блондин, почти тщедушный, бледный, осунувшийся, который улыбался гостю ослепительной голливудской улыбкой. Глаза, серые, чуть зеленоватые, существовали сами по себе, к улыбке не подключались. Нет, они не ели пришедшего взглядом, не пронзали его насквозь. Они оставались трезвыми, блеклыми и равнодушными. Они смотрели, как будто скользя по поверхности, не прокакивая внутрь.

– Садитесь, дорогой Марк! Могу я вас так называть?

– Да, конечно.

– Вы первый леончанин вне официоза, с которым я знакомлюсь. Так что на вас лежит большая ответственность. Вы должны представить мне город с наилучшей стороны.

– В этом я и вижу свою первейшую задачу. Только мне кажется, что во времена вашего детства, в вашей юности вы частенько ездили в Леонск из родной Астрахани.

– Ах, вы прекрасно подготовились к нашей встрече. Но все это было давно, мне не так мало лет, как может показаться с первого взгляда. Все мое детство, вся моя юность быльем поросли. Я и не помню почти ничего. Потом со мной столько всего разного происходило!

– Может быть, в вашем астраханском прошлом скрыты какие-то неприятные воспоминания, и вы постарались их насильственно вытеснить из памяти.

– Не стану отвечать на эту догадку. У вас ведь тоже есть страницы в истории семьи, которые вы навсегда вычеркнули из мыслей. Я всю жизнь конструирую свою личность из самых разных компонентов, которые можно соединять в неожиданные прихотливые сочетания. Тот, кому даны в распоряжение разные способности, выбирает между двумя путями– или зарыть все в песок, пользуясь талантами легкомысленно, ноншалантно, по-шутовски, или в отдельные периоды жизни посвятить себя целиком одному какому-то занятию и довести дело до максимума.

– Игорь Игоревич, до меня доходили слухи о вашей профессиональной всеядности. Только ведь в детстве, пока вы жили в Астрахани, в вас не открылись никакие особые способности.

– Милый мальчик, это ты живешь в хорошем городе, в хорошей семье, и тут все твои таланты открываются рано. А у простых людей все не так. Мне надо было оторваться от своей среды, чтобы ощутить в себе большую внутреннюю потенцию. Уехав в Петербург, я открыл себя заново. Мне стал доступен весь мир. Я мог учить иностранные языки, заниматься высшей математикой, играть на сцене, писать картины маслом. Мне помог стать самим собой один великий человек, которого учил сам Волошин, многоумный татарин, мы его звали «мулла Ариф». Он видел человека глубоко, до самого основания. И он меня прояснил за неделю интенсивных упражнений. Меня прежнего не стало. Я другой, у меня изменились и лицо, и тело за эту неделю.

– Я очень рад, что вы делитесь со мной такими важными деталями вашей жизни. Но мы ведь сегодня встретились с вами, чтобы обсудить ситуацию со скульптурами львов в нашем городе Леонске.

– Я хотел объяснить тебе свое устройство, чтобы твои вопросы ко мне его учитывали. Я прожил несколько жизней, сбросил по меньшей мере шесть оболочек, и сегодня перед тобой человек, который попробовал себя во всем, что ему по природе интересно, во всем одержал победу и теперь хочет стать трезвым исполнителем чужой воли. Все остальное для меня уже несущественно. Творчество имеет границы, за которыми начинается хаос. Я хочу жесткого порядка. Ты же видишь, что мир катится в тартарары.

– Я все понял. Чем же мраморные львы помешали вашему порядку?

– Дело не в самих львах, которых вы рассадили по всему городу. Дело в их направленности. Мы приводим страну к единой системе взглядов. Несогласные в других городах, покрупнее Леонска, уезжают за границу, отсиживаются в кафе, болтают по радио без видимого успеха. Несогласие остается в рамках тесного круга. Мы дальше делаем свое дело, и мы видим, что имеем бешеный успех у народа. Те, несогласные, сидят своим кагалом и мало что меняют. А вы в Леонске думаете, что можете жить по-своему, как раньше. При советской власти вам удалось обмануть коммунистов, вы отсиделись в углу нетронутыми. Веницейская изворотливость! Сейчас мы хотим довести общее дело до конца. Для этого меня и посадили мэром в Леонск.

– Вы ошибаетесь, Игорь Игоревич, что Леонск мыслит себя на особицу. Мы такие же, как все. Мы смотрим телевизор, мы хорошо знаем, что происходит в стране. Но наши львы на постаментах никакого отношения ни к какому сопротивлению не имеют. На них надо смотреть с эстетической точки зрения. Вы же знаете, какой красивый город Леонск. Архитектура не живет без городских аксессуаров. Наши львы, неотъемлемая часть общего городского облика. Вы видели, как выглядит набережная без этих белокаменных царей природы? Она же как будто без кожи, экорше.

– У нас есть план по замене. Синьор Скаппато предложил нам сегодня список из тридцати семи скульптур, которые должны занять место ваших рычащих хищников. Это милейшие животные, тоже не без символики, всякие слоны, лисы, саламандры, петухи, гуси, свиньи, драконы. Город снова станет таким же красивым!

– Синьор Скаппато знаток экстра-класса. Весь Леонск не сомневается в его изысканном вкусе. Но если вашей задачей является наведение порядка, а не сохранение красоты, то, может быть, имеет смысл на время отпустить леончан на привыкание, дать им возможность в прежней атмосфере поучиться новым правилам. Вы напрасно думаете, что при советской власти тут не было совка. Был, и еще какой. Если бы вы вытащили из забвения свои астраханские впечатления, вы бы сами это осознали.

– Ну, господин Волков, мы не станем рыться в нашем прошлом. Ни вам, ни мне это не принесет облегчения. Но о вашем предложении временно приостановить акцию «Освободимся от львов» я готов подумать. Наверное, леончане тоньше, чем я привык думать. Наверное, у них есть свои способы подчинения и преклонения. По вашему выражению лица я вижу, что вы мне доверяете. И это, наверное, для меня самое главное.

– Разумеется, с точки зрения гражданского поведения леончане безукоризненны. Нас учат еще в детских садах и школах, как надо сообразовывать свои действия с установками, данными властью. Ваша ошибка, вероятно, состояла в том, что вы не начали налаживать прямые контакты с населением. Мы бы сразу выказали свою готовность идти с вами в ногу.

– Я буду рад изменить свою тактику. Вы окажете мне содействие?

– Вы можете не сомневаться в моей преданности.

– У вас даже глаза загорелись!

– Это один из важнейших моментов моей жизни!

– Хорошо. Тогда я подумаю, как провести обратное действие по отношению к статуям и как вести себя дальше в вашем чуднм городе. Знакомство с вами многое меняет в моем поведении. Я желаю вам хорошего дня. Передавайте сердечные приветы вашей бабушке.

– Спасибо. До свидания.

Марик, конечно, пересказал нам разговор не слово в слово, но главные повороты тем сохранил полностью. Мы с Валерией Петровной поразились, до какой степени венецианская натура сидит внутри леонского мальчика. Марик рассказывал об этом серьезнейшем, казалось бы, сверхделовом разговоре и то и дело начинал бешено хохотать, так, что слезы брызгали из глаз. А мы с Валерией Петровной только вяло улыбались. Потому что, как дело повернется дальше, все равно непонятно.

Глава 13

Возвращение

Придя в себя от разговора с Мариком, я глянул на Чино. Он смотрел на мальчика с немым восторгом и, кажется, понимал все, что тот говорил. Валерия Петровна вздохнула и попросила меня включить радио.

«Сегодня в нашем театре начались репетиции оперы Верди «Набукко». Среди исполнителей главных ролей Женни Рехтс, которая получила свое образование в Леонской консерватории. Премьера состоится 12 октября.

Сегодня прошли переговоры мэра нашего города Игоря Фиша и представителя леонской общественности Марка Волкова, связанные со статуями львов. Мэр Леонска выразил свое глубокое удовлетворение по поводу этих переговоров и обещал вернуться к обсуждению текущей ситуации в самое ближайшее время».

Это вещал жесткий, отчасти даже крематорско-кладбищенский голос диктора, вслед которому защебетало завороженное собственной женственностью сопрано:

«Теперь у нас неформальная пауза! И нам можно вволю посмеяться! Хи-хи-хи! Мы в редакции считаем, что операция по спасению статуй достигла своего апогея. Мы уже привыкли расшифровывать скупые фразы начальства и надеемся увидеть статуи на своих местах в самое ближайшее время. Наверное, как раз теперь и надо провести наше шутливое голосование…»

Тут мне пришлось выключить радио, потому что Чино начал горестно рычать и даже подгавкивать по-собачьи.

– Хая, мне еще нет шести лет, и я не имею права слушать радио «Волга»! Вот что имеет в виду Чино,– так позволил себе сострить Марик.

Мы все радостно засмеялись. А Чино просился на улицу. День стоял солнечный, теплый, пожелтевшие листья поблескивали за окном, как золоченые вензеля, и даже у нас с Валерией Петровной– я видел это в ее глазах– появилась какая-то тайная надежда на хеппи-энд. И дурные предчувствия Марика как рукой сняло. Или просто всех нас захватила сладкая сентябрьская леность.

Марику было разрешено пойти погулять до обеда. И он отправился на улицу вприпрыжку, сбегая через две ступеньки, а Чино, озорничая, тянул поводок зубами, как задиристый щенок.

В то утро все как сговорились и вышли на прогулку с лёвчиками в одно и то же время. Марик знал добропорядочные маршруты для львиных путешествий, и они с Чино отправились вдоль по набережной. Чино так и вертел все время головой, рассчитывая найти свою чудную Джину, но ее как спрятали. К Марику, ясное дело, подходил каждый встречный, спеша поздравить мальчика с победой. Но наш хорошо воспитанный герой в ответ радостно улыбался и добавлял скороговоркой:

– Я вас тоже поздравляю! Мы с Чино очень спешим, у нас от бабушки срочное задание.

И они прибавляли скорости в своем счастливом движении. Марик потом мне рассказывал, что, конечно, никаких надежд у него на счастливый конец этой свистопляски со статуями не прибавилось, но общая атмосфера в городе, такая пасторально-аркадская, как будто из начала «Орфея» Монтеверди, несла его на крыльях в какие-то неведомые дали. И он не сопротивлялся.

Джину наконец нашли. Она играла в маленьком скверике около Театра со своей любимой подружкой Миной. У той, бруняши, и к тому же говоруньи, склонность к депрессии смешивалась с изящной рыкливостью, которая даже в моменты неприятия мира давала ложное впечатление о хорошем настроении маленькой львицы. С Миной вместе как раз и гуляла сегодня, в сопровождении бонны, Лиза, которую Марик с недавних пор считал своей подружкой, двух других бруняш Прицкеров забрали с собой сестры Лизы, а Джину выгуливал двенадцатилетний Арик, внук знаменитого леонского физика Леопольда Шварца. Умный подросток беседовал о чем-то серьезном с Лизиной бонной Генриеттой, а Лиза горемычно рылась в песочнице, припевая куплеты из бойкой оперетты Оффенбаха. Как раз за такое «припевание» и полюбил Лизу Марик.

Чино бросился к своим подружкам, и обе они, рыженькая да буренькая, прянули ему навстречу. Так и казалось, будто они рассказывают друг другу что-то необычайно занятное. На какой-то момент три лёвчика встали как вкопанные и вперились друг в друга. Мина, конечно, понимала, что между Чино и Джиной бегают искры взаимной симпатии, но поступаться своим правом на игру с таким чудесным мальчишкой, как Чино, ей не хотелось. Еще минута– и они уже нежно тузили друг друга, как клоуны в цирке.

А Марик подошел к Лизе не без застенчивости, робко, потому что понимал, что она погружена в себя, чего-то не понимает, оттого и поет смешные куплеты про военных, и очень здоровенных.

– Лиза, добрый день! Как твои дела?

– Ой, Марик, это ты! Я горюю, потому что всех львов куда-то увезли. Но Генриетта мне сказала, будто ты и никто другой договорился с мэром и всех наших лёвиков вернут на свои места. Я ей не верю. Она смеется надо мной?

– Лиза, дорогая, вернут наших львов или нет, пока не ясно. Но мне повезло, и я старался не ударить в грязь лицом. Надо немного подождать. Видишь, какая красивая погода. И ты такая красивая. Давай поиграем. Я тебе построю замок, хочешь?

Марик строил по памяти из песка чудесные змки. По заказу мог построить любой, хочешь французский, хочешь немецкий, и даже дворец или театр в Архангельском тоже мог соорудить. Лиза еще не очень хорошо разбиралась в такой премудрости и попросила Марка самого выбрать, какой змок возвести. Тот выбрал свой любимый, Шенонсо на Луаре, и взялся за работу.

Собственно говоря, это все я вам рассказываю тоже со слов Марка. Мы сгорали от нетерпения и не понимали, как мэр повернет назад, не нанеся урона своей репутации. Ведь признание ошибки или даже оплошности для любого политика равносильно поражению, даже низвержению, гибели. А Фиш, если верить слухам, никогда в жизни поражений не переживал. Портрет, нарисованный Мариком, меня не разубедил в том, что мэр приехал нас, леончан, уничтожить. Видите, я себя тоже незаметно к леончанам причислил. Ко мне сегодня заходила в гости здесь, в Шварцвальде, милая моя соседка по имени Милли, она на самом деле Мила и переехала сюда лет двадцать назад из Питера, вслед за сыном, который здесь сердечных больных оперирует. Она знает про недавнюю историю Леонска только по официальной информации и ждет не дождется, когда я допишу свою сагу. Тем более что она уже и по-немецки читает с легкостью и может не дожидаться Митиного перевода. Но я все никак не допишу до самого главного. А она мне говорит изо дня в день: «Генрих, вам надо поторопиться. Вы истинный леончанин духом, и только вы можете нас просветить!» А я не могу больше одной главы в день написать, так устроен мой писательский ритм. В девяносто лет много сил уходит на дела вполне обыденные. Милли добрая, предлагает мне любую помощь, только как она может мне помочь?

Но вернемся в Леонск сентября 2012 года. Лёвчики резвятся на лужайке, Марик строит замок, Лиза восторженно смотрит на Марика, Арик и Генриетта болтают про разные компьютерные игры и называют свои предпочтения, а время идет. Потом наступает час обеда, Шенонсо почти готов, разве что кое-каких деталей не хватает, а лёвчики уже чувствуют законный голод после молодой игры. И все отправляются по домам.

Целый день мы ждали важного сообщения. Радио у всех включено, и некоторые даже телевизоры врубили. Но ничего кроме обычной сетки в эфир не шло. Многие даже решили, что дело со статуями проиграно. Но выигравшими оказались упрямцы, не оставившие надежду. Потому что все до единой статуи ночью незаметно вернулись на место, словно по мановению волшебной палочки. Ранним утром, когда небо еще серое и на работу идут одни пекари, все статуи уже стояли на своих постаментах. И ни один человек не услышал, как их вернули. Вся операция ввоза оказалась бесшумной, как и акция вывоза.

Включив радио утром, леончане услышали сообщение о возвращении сакральных фигур на свои законные места. Все голоса мира, независимо от языка, сообщали одно и то же: в Леонске победила справедливость, и несчастным статуям не грозит более никакая опасность.

Глава 14

Дебаты

Утро сегодня туманное, с горы лезет на мой дом серая унылая масса, между костей пристраивается. Чувствую я себя сегодня плохо, двигаться мне трудно, пришла домработница Дуся (это я Доротею так называю), я с ней полчаса проговорил. Она насмотрелась кровавых ужасов по ящику и никак не может прийти в себя, думает, завтра конец света. Ну тут я ей ни в чем помочь не могу, только слушаю. Потому что рад, конца света не увижу. Мне еще недолго жить осталось. Поэтому хочешь не хочешь надо садиться снова писать мои хроники, или как там их назвать. Хрониками всю эту писанину нарекла Милли.