Герой не нашего времени. Эпизод II Полковников Дмитрий

Результат не заставил себя ждать. Кто-то из большевиков неуклюже повернул бинокль, блеснув зайчиком оптики, и сразу вызвал на себя огонь пушек и минометов.

Засветившийся бумажный «перископ» с кусочками зеркала «погиб» после первого разрыва. Смело не осколком, ударной волной. Заодно залп немецкой батареи немного подпортил ландшафтный дизайн железнодорожной насыпи, по которой скоро поползут части дивизии Моделя. Несколько воронок мелочь, но душе приятно за минуты, которые придется потратить на выравнивание пути.

Бег солнца по небу лишь начался. Но Ненашев знал, что немцы рано или поздно поймут, как их дурачат. А пока пользовался моментом, заранее выставив против оптической разведки врага «корректировочные» посты. Такие приемы включал и курс радиоэлектронной борьбы в военно-морском училище. Даже горящая на виду спичка, в нужный момент есть оружие против врага.

В добытом из памяти плане противник специально указывал, что данная цель уничтожалась приоритетно.

Целиком танковой дивизии Панов не ждал. В задницу, тех, вечно непобедимых немцев. До десяти утра отряды «пионеров» из команды обладателя монокля наводили переправы через Буг в районе Коденя.

Даже если бы остался целым сгоревший мост, он требовался немцам лишь для первого броска, чтобы захватить плацдарм. По нему танки не переправить – развалится.

А дальше? «Генерал Мороз» еще даже не задумывался воевать.

Зато «полковник Грязь» и «капитан Пыль» сейчас резвятся, потихоньку подгаживая моторам, гусеницам и колесам третьей танковой дивизии.

Нет плохой погоды. Лето жаркое, но не настолько сухое, чтобы иссушить все. А там, где все-таки иссушило, требовалось уметь ездить не одиночкой, а целой колонной по песку. Немцам пришлось тягачами тащить до шоссе и железной дороги буксующие грузовики, иначе они рисковали остаться без пехоты и боеприпасов. Разбитая гусеницами колея не доставляла радости и танкам, лязгая траками, они постоянно садились на брюхо.

Спасибо, партия, за это, что за весной приходит лето. Но лгут и немцы про вредную погоду, почему-то действующую в две стороны.

Товарищи курсанты, войне очень нужны метеорологи. А еще офицер, находящийся в здравом уме и твердой памяти, обязательно поинтересуется климатом места, где придется жить и воевать.

К черту теорию, теперь субъективные ягодки.

В результате заранее спланированного, наверное, самим Барбароссой, грамотного обходного маневра, две колонны техники Моделя свернули в давно обозначенное на карте болото, а Красная Армия добавила им еще драматизма.

Так лихо 22 июня для Моделя начинался блицкриг. Так начал воевать на востоке «главный пожарный Гитлера и гений обороны». Попутно – гений-апологет тактики «выжженной земли», за что ему, застрелившемуся, пусть вечно икается, пока он крутится в гробу пропеллером.

К исходу дня обладатель монокля прошел восемнадцать километров, причем половину из них – вытянувшись в две нитки по шоссе и железнодорожной насыпи, следуя чуть ли не параллельно советско-германской границе[603].

Пехота его в этот раз подвела.

Наступление тридцать первой дивизии приостановилось, наткнувшись на позиции укрепленного района с засевшей пехотой и полевой артиллерией. Со стороны леса били русские гаубицы, посылающие снаряд за снарядом на их батареи и понтонные парки.

За оборонявшимися русскими на железнодорожной насыпи полыхали костры вместо мостов. Еще несколько характерно зловещих дымов поднимались дальше, вероятнее всего, на шоссе.

На этом берегу требовалось вспомнить устав и атаковать по всем правилам. Разведать цели. Подтянуть к пехоте тяжелое оружие, расстрелять огневые точки прямой наводкой из артиллерии.

Их ждали, определенно, ждали, но почему-то не действовали всеми силами, а, очень похоже, что заманивали, как и Наполеона в 1812 году.

Паранойя у врага – тоже оружие. Удар из будущего. И они сами в этом сомневались, желая не повторять ошибку великого француза, а разгромить, уничтожить или деморализовать армию большевиков в приграничном сражении.

Первые два часа боя бывший полковник ожидаемо выигрывал по очкам.

Тем временем, к взорванному русскими железнодорожному мосту через Буг, медленно набирая скорость, приближался горящий железнодорожный состав, собранный из разнокалиберных цистерн с нефтепродуктами. Пригодилась и двойная колея.

Расстреливаемая из орудий прямой наводки сцепка из двух паровозов, в облаках пара, все-таки дотолкала груз до провала. Увлекаемые друг другом цистерны с заранее открытыми люками падали в реку, бились друг о друга, выплескивая мазут, керосин, масло и бензин.

Горящее пятно у моста, увеличиваясь, сползало в сторону почти готового понтонного моста[604]. Течение у Буга сильное, стремительное, на быстринах и крепкого мужика снесет с ног.

Пусть «пионеры» вермахта переправу и не отстояли, зато не пустили огонь дальше, заставляя выгореть нефтепродукты именно здесь, сокрушаясь об утрате одного, очень ценного для блицкрига, понтонного парка.

Едва перестала бушевать метель из осколков металла и бетона, Ненашев вновь полез в «скворечник». Дореволюционный русский железобетон выдержал обстрел, но поверхность форта местами больше походила на лунный пейзаж.

Из развороченной земли поднимался сизый дымок с неприятным запахом сгоревшего тротила. Судя по осколкам и размеру воронок, их обработали из пятнадцатисантиметровых пушек.

Неплохо! Чем больше калибр, тем больше уважения.

— Товарищ майор, смотрите!

Самолеты шли на батареи полка Царева. С каждой секундой уверенность в этом крепла.

Долго соображали. Хотя нет, наверняка больше часа вызывали пикировщиков, ругаясь с Люфтваффе. Полтора часа полковник отводил на каждый вызов авиации вермахтом, имея, как основание, сухую статистику. А вот и авианаводчики, хорошо корректируют налет с высоты.

Задача дня для авиации немцев – работать по аэродромам, пусть и в ущерб поддержке наземных войск. Но если выставили пикировщиков, значит, наступили они немцам на больную мозоль.

Есть такой рецепт против блицкрига, маневр артогнем тяжелой артиллерии. Массовым, когда стреляют не батареями, а дивизионом, полком на значительное расстояние, не успевая добраться до места прорыва колесами.

— Воздух! Царев, расчетам в укрытие! — проорал Панов связисту. Мало ли, не увидел, не осознал Константин опасности.

Девятка самолетов разделилась на две группы.

Три «Юнкерса» накренились на крыло, и один за другим вошли в пике. Панов знал, что сейчас завыли ветровые сирены. С каждой секундой звук становился все выше. Нырок с высоты пяти километров до девятисот метров обеспечивал примерно полминуты такого звукового воздействия. В бинокль Саша не видел, далеко, но знал, что сейчас отрываются от самолетов осколочно-фугасные бомбы.

Он плюнул и пожелал пилотам «штурцкампффлюгцойга» из семьдесят седьмой пикировочной эскадры, если не сдохнуть, то хорошенько проблеваться. Последнее как раз реально выполнимо. После полетов кабины часто мыли. Организм всегда страдает от воздействия перегрузок.

А внизу сейчас бойцы теряют самообладание, застывая в ступоре или впадая в панику. Так будет еще долго на войне. Потому как нет ничего хуже для необстрелянных войск «психических» бомбежек[605].

Но ничего, спустя несколько дней, навидавшись «художеств» пилотов Люфтваффе, в самолеты с крестами начнут стрелять из всего, что окажется под рукой: из автоматов, винтовок, пистолетов. Пусть с редким результатом, но, не впадая при этом в прострацию[606]. Вешать на деревьях надо тех крылатых фашистов.

Счетверенные пулеметные установки с «Максимами» под разрывами бомб прекратили огонь. Ясно, первой целью стали скудные средства ПВО. Они на открытых позициях, из дыма стрелять не сподручно.

Следующая шестерка «Юнкерсов» заставила майора буквально зашипеть от злости.

Вот что задумали, гады! Решили не менять противоаэродромную начинку, а тем же боеприпасом ударить по площадям. Под крыльями в оптику виднелись не бомбы, а контейнеры. Два под крылом. В каждом чуть больше ста бомб с весом по два килограмма. «Дьявольские яйца», способные поразить квадрат где-то триста на триста метров[607].

«Дьявольским» прообраз кассетной бомбы назван самими летчиками Люфтваффе за непредсказуемость. Сумрачные гении рейха, словно издеваясь, заставили своих пилотов «высиживать» штучку с очень чувствительным взрывателем.

Недостаток покрывала эффективность. На земле вырастали первые «ковровые дорожки», поражающие технику и людей вне укрытий[608].

Для «SD-2» создали три разных взрывателя: ударный, замедленного действия и тот, который делал из бомбы неизвлекаемую мину. Последний вариант постоянная головная боль наших аэродромов, вошедшая в устную историю с незатейливым названием «лягуха» или «жучок».

Эффект пропал, когда советские зенитчики наконец перестали суетиться, получили мелкозернистую по калибру артиллерию и очень возлюбили, как цель, низколетящий бомбардировщик люфтваффе.

А так, в начале войны, под матерки пехоты палили в белый свет, как в копеечку[609].

Тридцать штук таких бомбочек влезало и в «Шторьх». Панов спокойно полагал, что именно так и родился миф о наглых немецких летчиках, глушивших красноармейцев с бреющего полета чуть ли не ручными гранатами.

На втором заходе ведущий «Ю-87» слишком низко вышел из пикирования и исчез во вспышке взрыва.

«Я очевидец», непроизвольно усмехнулся Панов.

Редкое зрелище. В памяти всплыло, что, согласно немецким отчетам, так потерян один «лаптежник». Может и так, а здесь пилот допустил ошибку, зацепившись за деревья. Нет еще черных ящиков. Но от этого попавшим под удар людям не легче.

Второй из «Юнкерсов» наткнулся на уверенный огонь ожившего «ДШК» и, чуть задымив, отвалил в сторону. Кто бы ты ни был – молодец! Нашел силы вновь встать к пулемету.

Вот атака с воздуха прекратилась, однако дальше в дело вступил субъективный фактор.

Царев передал оповещение Ненашева, но охваченные азартом боя артиллеристы не думали об опасности. Никто под настоящей бомбежкой не был, и надеялись люди, как на манну небесную, на зенитные пулеметы, отогнавшие первый корректировщик.

Убитых и раненых на попавшей под удар батарее больше сорока. В мозг бойцов и командиров, после одуряющего воя, резко вонзались пронзительные крики товарищей, молящих о помощи. Смятение! Потом кто-то наступил на бомбу-мину и навсегда исчез во вспышке взрыва.

Из орудий еще можно вести огонь, осколками иссекло не всех, но люди на батарее не желали дальше сражаться. Незнакомая, незримая, непривычная смерть, откуда она идет? Бомбежка закончилась, обстрел утих, а в дыму их что-то рвет на куски. «Прочь! Прочь, бежать, спасаться», не говорил – кричал инстинкт.

Десяток оглушенных бойцов в зеленых фуражках не смог ничего сделать, но схватить за шиворот и уволочь в окопы командиров орудий и наводчиков оказалось им по силам.

Когда, наконец, перевязали, убрали раненых и увидели штуки, на которые ну никак нельзя наступать, командир батареи с гримасой отчаянья и злости скорбно посмотрел на старшину-пограничника.

— Помогите, мужики! Мы-то не побежим.

Рядом глухо стукнула о корень дерева лопата, уцелевшие артиллеристы расширяли воронку, чтобы похоронить мертвых товарищей.

— Батарея, к бою! Огонь!..

В расчетах нашлось два-три человека, заряжающих и подносчиков нет вовсе, вот и стали погранцы на время артиллеристами. Матерясь, надрываясь от непривычного веса, они понесли снаряды к пушкам. Два орудия медленно, но верно возобновили огонь.

Еще хуже обстояли дела рядом.

— Прекратить! Немедленно прекратить![610]

На радиста из группы Ивана надвигался прибежавший сюда командир второго дивизиона. Лицо его было белым, как мел, а губы кривились. Старший лейтенант был уверен, что именно излучение радиостанции навело бомбардировщики. Не могло быть иначе, им же объясняли на лекции про радиопеленгацию.

«Внимание! Противник подслушивает» он сам видел эту надпись на черных шильдиках, стоящих на каждом передатчике. Стоит только его включить, так немцы обязательно запеленгует, накроют артиллерией и разбомбят.

Нет, в обоз, непременно в обоз нелепые ящики. Даже выключенная аппаратура казалась опасной. Ходили слухи, что, наведя какую-то «индукцию», немцы даже так могут точно вычислить их расположение.

— Что прекратить?

— Все из-за вас! Из-за твоей рации нас засекли и теперь уничтожат! Прекратить передачу!

— Дурак ты, старший лейтенант! — не выдержал Иван и получил удар кулаком в лицо. Младший лейтенант очнулся на земле и ужасом смотрел, как напротив принялись вырвать «наган» из кобуры.

Но его противник и не думал стрелять в него, а направил ствол на деревянную коробку, что сейчас корректировщику была дороже жизни.

— Стой, гад! — извернувшись, Иван умудрился ударить по руке и пули из нагана лишь взметнули пыль у радиостанции, заставляя связиста посереть от страха.

— Ах, так! — теперь тот, кто поселился в голове командира дивизиона, желал поквитаться с вредителями, наверняка сознательно работавшими рядом с атакованной батареей.

Подлетевший пограничник с белым лицом, наконец, понял, почему Ненашев отправил его заставу охранять группу. О «радиобоязни» в РККА он не догадывался, но диагноз поставил правильно. Истерика, после бомбежки у артиллериста настоящая истерика. Вот тогда удар прикладом «ППД» между лопаток выбил дыхание у безумца, потом у него зло выкрутили из рук револьвер.

— Воды! — заорал подоспевший Царев.

Струя из поднесенного ведра обрушилась на голову командира дивизиона, заставляя, наконец, очнуться, освободить помутневший мозг от дурных мыслей и увидеть злого, как черт, командира полка. Его подержали еще немного, пока не услышали:

— Все, отпускайте!

Забыв о нагане и шатаясь, мокрый до пояса, старший лейтенант побрел на позиции своихбатарей, скрывшись в кустах.

— Я с ним! — Акимов поправил фуражку и двинулся вслед за командиром дивизиона. Не дай бог, натворит еще дел.

А Ненашева на самом деле интенсивно слушали. Специальные подразделения ближней радиоразведки в силу специфики как раз тем и занимались. Подразделения дальней разведки слушали советские радиостанции от полка. На каждом участке фронта работали постоянные команды, которые обязаны были знать наизусть применяемые ключи, позывные, псевдонимы и фамилии командиров Красной Армии, вплоть до отдельного батальона. Из восьми радиополков, подчиненных центру в Берлине, шесть направили на восточный фронт[611].

Но сейчас немецкие связисты понять ничего не могли. Максим заранее попросил Иволгина на связь подтянуть земляков, с добротным казанским говором, взяв самое честное слово, нигде и никому не разглашать задумку.

Он нарушал «Правила радиослужбы Красной Армии», где требовалось и речевые сообщения давать кодом. Код-то придумать не проблема, но еще научить людей не путаться… Вспомнил Саша выход.

Голливудское кино про «говорящих с ветром» тут ни причем. Им в морском училище преподаватель с кафедры радиоэлектронной борьбы рассказывал, как еще в годы Первой мировой в эфире пытались говорить на языке племени «чокто».

Точные координаты вермахт не мог получить. Существующая на сорок первый год аппаратура пеленгации в диапазоне коротких волн давала не точку, а обширный район.

Сыпались бомбы и снаряды на тех, кто перегнул палку при радиопередаче открытым текстом.

Почему нарушали? Не желали молчать, было бы еще хуже, обстановка менялась стремительно. Плюс время – везде кодировали вручную, старательно составленные таблицы превращали даже короткие сообщения в объемные криптограммы, передаваемые ключом по азбуке Морзе и принимаемые на слух. Потому и понадобились живые «шифраторы», способные выполнять работу «Энигмы».

— Костя, сколько, без НЗ, осталось «огурцов»?

— Алты кыяр.

«Шесть штук», майор понял без перевода и вздохнул. Шесть зарядов на орудие, неприкосновенный запас расходовать нельзя – нечем станет обороняться или подрывать не только пушки, но и технику.

Отпущенное время для работы 455-го корпусного полка подошло к концу. Больше не выйдет держать немцев на расстоянии. Настало время пехоты и дотов.

— Эй, на «Сахаре», сворачивайтесь.

— Удачи тебе, Максим.

— Дачи у моря, — буркнул Максим, пытаясь унять волнение.

Два лейтенанта-помощника увидели, как майор спокойно запечатал давно заготовленный конверт. Внутри – лишь одна фраза «прошу имярек и имярек зачислить в штат корпусного артиллерийского полка». Eго «однокашник» Константин такую власть имел.

— Через полчаса пакет должен быть у Царева! Бе-гом! — негромким голосом скомандовал он.

Панов делал командиру корпусного артполка царский подарок. Готовую корректировочную группу, умеющую на деле вести контрбатарейную борьбу. Людей знающих, что такое и зачем прибор управления огнем, понимающих и критерии вероятности. В общем, все, что Саша помнил из методики шестидесятых годов, когда еще считали на логарифмических линейках.

А вы думаете, по учебникам какого года курсанта Панова учили в «эпоху застоя»? Неужели? Ну, вы подумайте! Как раз по очень правильным учебникам, когда регулярная армия воевала с регулярной армией. Эффективная тактика рождается из практики, и даже военным профессионалам нашего текущего главного супостата рекомендовали узнать, как другие армии решают современные проблемы[612].

Новые правила стрельбы окончательно утвердят в Красной Армии в октябре сорок второго года. Тогда введут и особый раздел – «контрбатарейная борьба», существенно упростив метод пристрелки орудий и объяснив «планшет данного момента». А почему же не поторопить процесс, демонстрируя теорию на практике?[613]

Даже маршрут отхода Ненашев дал Цареву заранее. Не рваться напрямик по шоссе, а идти проселочными дорогами от леса к лесу, как можно быстрее проскакивая открытые участки, c орудиями на значительной дистанции друг от друга.

Зенитного прикрытия нет, и Царев видел, на что способна авиация, действующая, как в полигонных условиях. Крюк порядочный, но дальше Бреста двадцать второго июня двинулась только силовая разведка немцев, и то вдоль «панцерштрассе», по ту сторону Мухавца.

Но, увы! Передача «В гостях у сказки» закончилась, настало время пехоты.

Окутался дымом и взорвался грузовик, везущий в форт боеприпасы.

Все, хана его «логистике», путь к снабжению ему перерезали, значит, минометная батарея скоро замолчит. Вес лотка с тремя минами двенадцать килограмм. На ствол, во время атаки немцев, их надо в минуту штуки три. Для практической скорострельности не хватало этой самой практики. Ну и черт с ней, дело наживное, поскольку две мины в стволе майор не желал видеть ни при каких обстоятельствах.

— Нас обходят слева! — мрачно доложил телефонист информацию из видящего их дота.

— И справа тоже! — заорал в ответ Панов. — Скажи ему, чтоб не описался! Гасил их!

Небольшие группы немецкой пехоты просачивались по обе стороны форта, прячась в рельефе и растительности. Пусть ползком, под пулеметным огнем, но они смогли блокировать дорогу.

Тяжелый немецкий снаряд рухнул во двор перед горжевой казармой. Теперь развороченная земля чадила и мерзко пахла перегоревшим толом.

Ненашев поежился, на двадцать метров ближе – и накрыло бы. Даже без осколка, поднимет и сплющит взрывной волной.

Судя по калибру, за них принялись всерьез.

Вдвоем со связистом они вдохнули едкий дым, закашлялись и слетели по лестнице вниз.

Но и там как-то не очень. Десять минут огневого налета и от сотрясений в теле появляется тяжесть. Голова в каске словно разбухает, а мысли путаются.

Чувствуя, что тупеет, майор мотнул головой и пошел к амбразурам, выходящим юг. Что творится на поле перед его дотами? Западом интересоваться бессмысленно и смертельно опасно.

С той стороны интенсивность огня немецкой пехоты все нарастала. Они не атаковали, а использовали подавляющее огневое превосходство.

Нельзя даже на миг выглянуть из бойниц. Если заметят движение, мелькнет тень, то летит туда пулеметная очередь, снаряд из пехотного орудия или 37-мм пушки.

Но из боковых бойниц его бойцы пока контролировали ров с водой, не давая атакующим добраться до валов. «Кенигсберг сорок пятого, только наоборот», — Саша помнил, что и там с особой ожесточённостью велись бои за форт с пятым номером.

Участок до реки теперь полностью контролировали немцы. Пользуясь ситуацией, враг под их все более редким минометным огнем наводил переправу. Новички у «пионеров» обстрелялись, а ветераны пришли в чувство.

Полностью окружить форт не давали стоящие позади доты, оставляя относительно свободным узкий проход на юго-восток. Однако до догорающей рощи, способной укрыть отступающих дымом, оставалось метров пятьсот, из которых большая часть проходила по высохшему болоту.

Гарнизон медленно, но верно нес потери. Раненых, кто мог двигаться, тем маршрутом группами отправляли в тыл. Тех, кто не мог, по решению фельдшера выносили санитары. Как раз он, а не комбат, был первым после бога.

— Все, пристрелялись! Хватай «Максимку». Валим! — второй номер схватил ствол пулемета за прикрученную к стволу проволокой деревяшку и, стараясь не прикасаться к горячему кожуху, вместе с наводчиком понес пулемет на следующую позицию. Командир расчета бежал впереди, неся коробки с лентами.

К Ненашеву, в мокрой от пота гимнастерке, пришел командир роты.

— Комбат, нас окружают. Ползут, как тараканы!

— Да, пора уходить. Готовься, отходим через полчаса.

Они только что отбили третью, какую-то подозрительно вялую, попытку взять форт через канал, но вновь потребовавшую от них расхода мин и патронов. Дальше немецкие батареи опять принялись утюжить бетон.

Сменили тактику, теперь хотят измотать, добиться деморализации.

И что-то у них уже получалось. Люди выжидающе поглядывают на него. Не дурные, понимают: как отрезали снабжение, так и стал выбранный Пановым «шверпункт» для каждого смертельной ловушкой.

Передав через связиста просьбу о прикрытии, пусть выкинут пару «Максимов» в рощу, Ненашев, приказал сворачивать рацию. Затем, зло скалясь, словно к гире, примерился к ящику «шесть-пэка трет бока».

Как-никак, а средства связи терять нельзя. Еще пригодится! Эх, быстрее бы перестали бояться и осознали, что все эти стекляшки, проводочки, контакты, тумблера есть смертельное для врага оружие.

— Товарищ майор, а что с ранеными?

— Что с ранеными? — вздохнул майор. — Несем с собой!

Но через три минуты перед комбатом появился разгневанный военфельдшер.

— Я категорически запрещаю трогать тяжелых пациентов. Нужна машина или сразу убейте их сами! Пятерых вообще бесполезно куда-то нести.

Дальше медик продолжал шепотом:

— Еще два-три часа и… Понимаете? Так зачем их еще мучить? Должна же быть у вас совесть, чувство сострадания, наконец. Ну, не черствый же вы человек!

Панов пошел вместе с ним, но молчал в ответ.

Как хорошо в книжках: если смерти – то мгновенной, если раны – небольшой.

А тут не в сюжет. Стонут и бредят раненые. Разворочена грудь, перебит позвоночник, осколком вырвало живот, снесена часть черепа, внутренняя кровопотеря, медленно, но верно убивающая человека.

Под ногами майора хрустели использованные ампулы, какие-то пузырьки, белели куски бинтов, испачканных кровью.

Вот еще один, внешних повреждений нет, лишь немного пожжена одежда. Но без сознания, вздут живот, дышит с трудом и, заходясь в непрерывном кашле, выплевывает кровавые сгустки изо рта.

Медик изумленно посмотрел, как Саша машинально щупает пульс и кладет сложенные указательный и средний палец на висок.

Скромных познаний в военной медицине, внушенных Панову, хватило понять – баротравма легких. «Смерть наступила от после взрывной декомпрессии», пробормотал в памяти знакомый голос вечно пахнущего спиртом и формалином судмедэксперта. Точно, запах!

Комбат, не морщась, прикрыл бойца до пояса, скрывая невольный позор, а после повернулся к нему:

— Укол сделали?

— Сделали!

Сколько мог ампул с морфием, столько комбат достал, за что медик был ему благодарен. Вкалывали обезболивающее средство, избавляющее от шока, в лучшем случае на батальонном медицинском пункте, до которого тут, как до Луны. Как страшно даже врачу слышать крики тех, кому ничем не помочь.

— И что вы предлагаете? — зло спросил его комбат.

Бросить раненых нельзя. Как дальше он сможет смотреть в глаза бойцам? Что они подумают? Мол, как потекла кровь, так ты сразу – ненужная обуза для командира. И остаться с ними нельзя. Напрасно погубит способных сражаться людей.

— Я останусь с ними!

— Что немцы с ранеными делают, известно?

— Это все ваша пропаганда. Не верю! И не надо, не спорьте со мной. А если даже так, вы что, самоубийца? Я у вас, Ненашев, слава богу, хоть что-то начал понимать в военном деле. И как вы думаете с таким грузом под огнем пробежать полкилометра?

— Хорошо, оставайтесь, — вздохнул майор.

Врач спасал ситуацию, позволял Ненашеву, как пишут в дурацких самурайских книжках, «сохранить лицо». К черту такое лицо!

И что, пропущен момент, когда надо было валить всем, вместе с корректировщиками? Нет, не верно!

Немцы ожидаемо вцепились в этот «шверпункт», опасаясь повторения. Ответный артогонь русские вели непрерывно более двух часов, подгадив «блицкригу» на юге Бреста везде, где можно. Далее события стали складываться для немцев еще хуже. Стрелковый батальон и пограничники постепенно вступали в бой с 130-м полком 45-й пехотной дивизии, активно же действовать немцам мешала четверка минометов и три станковых «Максима» с оптикой.

Все вместе они контролировали поле перед воротами крепости, выходящими на юго-восток, не давая немцам продвинуться более чем на восемьсот метров от реки.

Но это еще не все. В бинокль Ненашев ясно видел, как по южному и северному берегу Мухавца на восток шли люди. Единственный безопасный путь из цитадели мимо внезапно ставшего негостеприимным города.

Моряки не только выполнили свою задачу, но и умудрились завести в порту Бреста буксир, прицепив к нему баржу, немедленно облепленную бежавшим от войны народом.

Он орал, сообщая это, что придавало бойцам сил. Значит, воюют они не только за Родину, а спасают своих товарищей, женщин и детей, не давая врагу полностью замкнуть кольцо.

Мог уйти сам? Да, майор просто обязан перейти в более удобное и безопасное для управления место. Но… нельзя. Панов помнил, с чего обычно начинался, как бы это мягче сказать, отход в сорок первом. С глаз долой от полков уходил штаб дивизии, в том же направлении дальше тянулись и они, а комбат, бормоча: «что, я рыжий», уверенно снимал роты с позиций, всем сердцем веря, что начальство его бросило.

Нет, не от хорошей жизни всю войну пеняли начальникам: не отрываться от войск! — и заставляли приближать штабы к передовой.

То, что майор Ненашев с ними, добавляло людям стойкости. Начальство не драпает, ведет себя спокойно, записывая в блокнотик отличившихся для обязательного представления к наградам, значит, все нормально.

А теперь, неожиданно возникшее на юге крепости сильное звено обороны, исчерпало свои возможности к сопротивлению. Остаться означало минут за пятнадцать расстрелять последние патроны и, по желанию, бросаться в немцев кирпичами.

Ворвутся немцы, банально убьют гранатами. Невелика разница – сдохнуть от «М-24» или «М-39», разница лишь в форме влетающего в помещение боеприпаса. Обычная, почти скучная практика зачистки зданий и укреплений. Рвем кольцо, отпускаем скобу, кидаем, ждем, а после изумленно задаем странно звучащий вопрос: «кто здесь?». Те, кто не погиб, чаще всего ничего не слышат.

Панов не видел, но догадывался о степени ожесточенности боя, шедшего за руины госпиталя окружного подчинения на Волынском укреплении. Отступить там – значит потерять последний выход из крепости. По реке сновали катера пограничников, подвозивших боеприпасы. Как Саша и предполагал, маломерность и скорость позволяли им выживать под огнем.

Теперь приходила очередь третьего батальона 44-го полка, постепенно разогревавшегося и приходившего в чувство. Особых потерь там еще не понесли.

Попутно «обстрелялись», да и стрелковые ячейки успели выкопать в полный рост прямо перед дорогой, идущей из южных ворот крепости, используя кювет, как импровизированную траншею.

Если бы кто видел, как было там.

— Занять позиции!

Огневой налет немцев, длившийся около пяти минут прекратился. Там не желали выбрасывать снаряды по вновь скрывшейся от наблюдения цели. Битва за валы крепости шла с переменным успехом.

— Эй, а ты чего сидишь?

— Не трогайте меня! Я не хочу!

Человек, сидевший в «лисьей норе» враждебно посмотрел на лейтенанта и, пробормотав что-то невнятное, отвернулся.

Взводный вздохнул и, взяв красноармейка за шиворот, тяжело потащил его по траншее.

— Что, очко заиграло? Возьми себя в руки!

— Н-е-е-т! — боец на заднице проехал мимо… нет, не человека, а едва присыпанного обрубка, недавно бывшего его вторым номером и попавшего под шальную мину. Пулеметчик принялся отбиваться руками и ногами, пытаясь выскочить из окопа.

Лейтенант терпеливо удерживал его пару минут, пока не взорвался яростью сам. Уговоры не действуют, осталось последнее средство. Любой страх должен быть подавлен, иначе зараза может распространиться на всех.

— Трусишь? — перед глазами красноармейца замаячил черный зрачок «нагана», казалось заслонивший небо. Потом грянул выстрел.

Боец зажмурился, и ошарашено открыл глаза.

— Я, что, жив? Не надо меня больше, товарищ лейтенант!

Да, он был для них бесфамильным и неизвестным командиром, вместо их взводного, так и не дошедшего сюда из Бреста.

— Очнулся? Давай теперь, родной, дорогой и любимый боец, становись к пулемету.

Не так стали страшны немцы. Смерть, вот она, постоянно ходит рядом с тобой. И товарищи, вместо того, чтобы поддержать, укоризненно смотрят – ты же лучший в роте пулеметчик, что на тебя нашло?

И сразу стало все так, как написано в наставлении по стрельбе из «Максима». Станковый пулемёт недоступен для пехоты, пока жив хотя бы один пулемётчик.

— А ты чего?

Боец, с лицом, искаженным от ужаса, сидел, поджав ноги под себя и уперев винтовку в землю. Закрыв от страха глаза, он посылал пулю за пулей в небо, часто не попадая на спусковой крючок, что-то шепча на родном тарабарском языке.

«Стране нужны герои, а бабы рожают, где и кого хотят», вспомнил лейтенант злую присказку Ненашева, урок и пример из Первой мировой войны. Но этот хоть стреляет!

Он посмотрел на юг. Там, где сидел сейчас майор, находился ад из раскаленного железа. Кусты взрывов постепенно вставали все реже и реже. Обработка огнем заканчивалась, теперь немцы вновь пойдут в атаку.

Ракеты, выпущенные из форта, объяснили все. Он поглубже надвинул каску и вздохнул, теперь их очередь. Спасибо тебе, командир, за выгаданное время.

— Взвод, залпом, пли! — старательно делая паузы, так, чтобы голос не дрожал, скомандовал он.

В стрелковой подготовке есть такой прием, как стрельба залпом по удаленным целям. Меткую стрельбу заменяет завеса одновременно выпущенных по цели пуль.

С появлением у пехоты автоматического оружия вещь ненужная, неэффективная, за что и убрали ее перед войной. А в уставе сорок второго залповый огонь ввели вновь, оценив и психологический эффект.

Единый винтовочный залп перекроет шум боя. Ты слышишь, что не один, живы и сражаются товарищи. Растет боевой дух, уверенность, а враг… Что, враг? Во все времена ему положено заметно скучнеть под плотным и дружным огнем, и инстинктивно искать укрытие.

Посмотрев в бинокль, где взметнулись пыльные фонтанчики от пуль, лейтенант скорректировал огонь.

— Метить в «каблуки»!

Установит боец в горячке бой прицел на нужную дальность или нет, хрен его знает. Не проверишь. Потому выдана неизменная установка, но целиться по команде надо в разные части тела, уменьшая ошибку.

— Пли, мать вашу! — голос командира сорвался на фальцет.

Лейтенант с «наганом» в руке, что-то крича, все продолжал метаться взад-вперед по импровизированной траншее. Иногда он клал руку на плечо бойцу, разговаривая с ним, а иногда зло совал кулак под ребра или отвешивал пинок.

Контроль командиром взвода подчиненных в бою выглядит чуть-чуть иначе, чем в кино. Но дело у стрелков постепенно шло. Чем больше времени они находились под огнем, тем больше росла уверенность – всех не убьют. А за их спиной из крепости продолжали выходить люди.

— Спокойно, сейчас выскочим!

Выскочить можно лишь в короткий миг, когда немецкие пехотинцы еще не начали атаку, а немецкая артиллерия уже прекратила огонь. Пулеметчиков сейчас у форта нет. Они отошли, опасаясь оказаться в зоне убойного разлета осколков.