Герой не нашего времени. Эпизод II Полковников Дмитрий

Подтянулся с ведомостями Иван, а Ненашев, убедившись, что дело пошло, начал расписывать кому, что и когда делать. Суворов и Иволгин успокоились окончательно, узнав, что мероприятие поддержал комендант укрепрайона, и даже отдал Ненашеву своего адъютанта.

Первое, что предстояло сделать, это набрать бойцов в хозяйственный взвод и разбить летний лагерь. А капитан поставил еще дополнительное условие, желая видеть там лиц с личным интересом в городе. Пусть строевые командиры хлопцами и займутся, поскольку местной обстановкой должны владеть лучше комбата.

Оба ушли, чуть ли не одновременно скребя себе затылок, заранее представляя, какие кадры им дадут.

С замполитом Максим решил сразу побеседовать. Парень, похоже, вменяемый, однако убедиться в этом надо, раньшечем дать особо важное задание: мотивировать людей к войне. Но прежде Саша заскочил к дежурному по штабу, взять устав внутренней службы, где все комиссарские дела четко прописаны типографским шрифтом, и вновь вернулся к Иволгину.

— Товарищ политрук, наденьте, наконец, очки. Поверьте – вы в них гораздо умнее. Посмотрите на меня – никого не трогаю, пишу план починки примуса, — он почти дословно процитировал Булгакова, не без оснований намекая на себя.

Иволгин послушался и улыбнулся. Хорошо таким людям, всегда уверенным в себе. Но демонстративно надувший щеки комбат действительно походил на ученого кота в гимнастерке с черными петлицами.

Максим решил приступить к отращиванию усов. Все надо попробовать в жизни. «Все» во времена Саши Панова обычно означало: наркотики, секс и съемки в порно. Гораздо реже: ядерная физика, альпинизм или шахматы.

— Алексей, давай по имени-отчеству. Расскажи мне про польский поход и войну с финнами.

— Максим Дмитриевич, я на фронт так и не попал…

— Я читал ваше личное дело. Впечатлен.

— Зачем это вам, товарищ капитан, — не слишком охотно потянул Иволгин, по привычке пытаясь закрыться.

— Война скоро, а я к ней лично не готов, — пошел на откровенность Ненашев, наблюдая, как дернулся политрук. Значит есть что скрывать, грызут его мысли.

Да, он действительно не готов. Не готов еще воевать в местной команде. Неужели тут все военные поголовно такие? Если завтра война, если завтра в поход… Та-да-да-дам! А как до дела, то молчу-молчу!

— К войне? — слова начальника сбили Алексея с толку.

— Да, с Германией. Удивительная новость, правда? Мне очень надо знать, что думают тут люди. Можно без фамилий, хочу услышать общую оценку.

Спустя три минуты Панов вспоминал события тридцать девятого и сорокового года, не из книг и документов, а со слов очевидца. Еще ему очень хотелось знать, что за «инженер человеческих душ» попал в батальон.

А что, неплохо говорит и моменты неприятные не обходит. Иволгин дошел до рассказа об участии в здешней коллективизации[71]. Слышал Ненашев, что местные крестьяне немедленно разбегались, лишь заслышав слово «колхоз». Неплохо здесь поляки пропаганду поставили, и наши «колонизаторы» перестарались, считая живущих здесь людей, как бы сказать поделикатнее – не совсем полноценными советскими гражданами.

По словам Иволгина, будущие колхозники, жившие по отдельным хуторам, пока выжидали. Кое-кто, предчувствуя беду, поспешил «раскулачиться» самостоятельно или создал колхоз, на манер «закрытого акционерного общества», исключительно для родни и друзей. Остальным – поворот.

Да, не понимали селяне-середняки, зачем власть отбирает у них землю, едва дав снять первый урожай? Почему они должны отдавать горбом нажитое имущество в общий котел? Чтобы здесь, на родной земле, купить надел, в Канаду на заработки ездили, где горбатились по-черному, подрывая здоровье и собирая гроши.

И какого черта, работать за непонятные трудодни, под командой известных бездельников? Почему те тунеядцы новой власти более близки, чем пашущие землю до седьмого пота? Вот и упирались, как могли[72]. Да и Конституцию СССР, советские законы здешние люди выучили подчас лучше бывавших наездом агитаторов.

Вызывало смех и радио, вещавшее о колхозных рекордах! Тут и в плохой год больше с гектара собирали, Францию догнали и примерялись к Америке, пока власть не сменилась[73].

Понятно, что пользовался такими настроениями и недобитый враг, мутя несознательных граждан Западной Белоруссии, но и упертых единоличников обложили налогом.

А не имевшие ничего бедняки растерялись, хоть и раздали им землю, но пахать ее, кроме как лошадкой, нечем. Цена аренды техники у МТС заставила почесать затылок. Нет пока у них ничего, дайте на ноги встать.

Борьба с «враждебными классами» и «кулачеством»[74] постепенно приносила плоды – по крайней мере, теперь никто не рисковал посылать агитаторов непосредственно в дупу, а одобряюще молчал.

Особо упертые селяне, сжав зубы, густо поливали клумбы и грядки машинным маслом. Оружия у населения после недавней войны припасено много. В крепости Осовец не только продовольственные склады, но и польский арсенал растащили, да так, что не собрать.

Да, такого Максим не ожидал. Сильно народ в Западной Белоруссии несознательный – не хочет, подобру-поздорову идти к своему счастью и выкручивается, как умеет. Понятны враждебные взгляды на улицах. Да и в лесах, говорят, не перестали постреливать, по-тихому партизаня против Советской власти. Вот еще почему стоят пограничные кордоны на старой границе.

Ох, не просто будет работать со здешним народом. Глуп, кто считает живущих в довоенное время людей серой массой, готовых сразу крикнуть «Ура! За Сталина!» и пойти в убийственную лобовую атаку на пулеметы. А ведь поднимались, и не раз. Пусть кто-то и после полученного пинка по заднице от ротного и взводного, но надо было заставить себя сделать еще и шаг вперед.

В батальон придут люди всякие. Надо понять, кто на смерть идти готов, а кто может выстрелить в спину. И обоснованный мотив у людей есть, не всем Советская власть родная мать. Думали и решали свои проблемы местные по собственной логике, умея сравнивать «агитку» и действительность.

Жаль, но говорить с каждым для командира батальона – непозволительная роскошь.

Так, что, помочь, разобраться в местной публике, должен именно товарищ Иволгин. Только, вот, хватит ли ему ума и знаний? Сможет ли найти к людям подход? Что бы там пафосно ни вещали, но солдат в окопе первый раз, вступая в бой, в мыслях погибает не за страну, а за несчастного себя и своих товарищей. Только потом, пройдя огонь, ожесточившись и вновь духовно воскреснув, сможет написать на стене те бессмертные слова: «Умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина!»

— Значит так, товарищ Иволгин, — прервал своего комиссара Ненашев, — набросайте-ка мне сразу план мероприятий политработы в батальоне. Десяти минут хватит?

— Вполне! — политрук улыбнулся, вот этот экзамен, как раз ему не страшен.

Затем Алексей с тревогой наблюдал, как тихо звереет начальник, орудуя красным карандашом. Вроде как нашли они друг с другом душевный контакт, так чего он придирается? Написано, как требуют в политотделе.

Действительно, и чего это Панову звереть? Саша же помнил темы занятий запланированных на июнь 41-го: «Красная Армия – самая наступательная армия в мире или Как на чужой территории защитить свою землю» и «Почему Красная Армия всегда выступает прежде, чем враг посмеет на нас напасть»[75]. Наверно, потому, что перед войной уже нельзя блеять привычными словами агиток.

Ну, и шаблон у замполита: жаловаться, но одновременно быть как все. «Одни слова для кухонь, другие – для улиц». Ага, поговорили и разбежались в древнерусской тоске.

Замполит сжался, увидев с какой злой силой кулак Ненашева стукнулся об стену, заставляя вздрогнуть и вышибая пыль.

Но капитан уже баюкал ушибленную руку, попутно кляня себя, что зарекалась однажды лиса кур не воровать, и вновь попалась.

— Извини, Алексей, на себя злюсь. За то, что долго в Красной армии отсутствовал. Ничего, ситуацию мы поправим, но этот план ты мне не показывал, — Ненашев неторопливо порвал лист. Подошел к окну и, окончательно успокаиваясь, посмотрел вслед улетающим клочкам бумаги.

Алексей даже привстал от изумления.

— Товарищ капитан!

— Подожди, я слова подбираю, а ляпну чего, сам жалеть буду. Характер у меня в последнее время скверный, да и вредный до тошноты. Старею, наверное – комбат сел, задумчиво оперев подбородок на большие пальцы рук, сжатых в замок, и оценивающе посмотрел на главного специалиста батальона по человеческим душам.

О военной психологии Иволгин еще не знает, впрочем, как и командирская масса до войны. Не преподают в училищах науку руководства людьми в форме, хотя прикладные методики у того же «осназа» есть.

Наука сугубо прикладная, с различными хитрыми и не очень штучками: как заставить людей воевать индивидуально и коллективно, преодолевать страх, не мучая совесть – убивать, и даже успешно выполнить, показавшийся страшным приказ. У войны другие законы и ценности, это мир, абсолютно противоположный гражданской жизни.

Основы тех методик Панов и собирался вложить в голову Иволгина. Ну, а люди, уверенные в правоте собственного дела и защищающие свой народ, станут только сильней.

— Зачем ты мне все именно так рассказал? Душу захотел излить, а потом вновь взяться за старое? Неужели, нравится, когда окружающих тошнит от твоих слов? Честно скажу, прочитал бы я такое на фронте, тут же приказал тебя прилюдно расстрелять, как человека, вредного для дела. Нельзя так учить людей воевать и защищать собственное отчество.

Иволгин хотел было вспыхнуть, но капитан сердито хлопнул ладонью об стол.

— Сиди! Откровенность за откровенность. Скажу тебе, что случилось на финском фронте, сразу после твоего попадания в госпиталь. В бой послали лучшие части, оценки политучебы у них зашкаливали вот здесь, — Максим, с плохо сдерживаемым раздражением провел ребром ладони по своему горлу. — Результат: лишь в одном полку сто пять самострелов, дезертирство, самовольный уход с поля боя, брошенное оружие. И паника у командиров и бойцов, когда что-то пошло не так. Когда враг начал работать не по словам из лекций и политзанятий. Мало того, психовать начали, убивать командиров[76]. Вот таким хладнокровным стрелком, может стать перепуганный боец Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Алексей удивился, но потом вспомнил, как чернели лицом в ленинградском госпитале раненые при расспросах «как там? бьем мы финна?» Ох, как комбат зло вывернул цитату из той статьи в «Пропагандисте и агитаторе».

— А вы откуда знаете, товарищ капитан? Нам ничего такого не рассказывали.

— Читал секретные отчеты и доклад товарища Мехлиса. Неужели ты еще не понял, из-за чего в мае сорокового весь стиль политработы работы в армии решили поменять, — у замполита глаза стали круглыми, и Ненашев улыбнулся.

В прошлом году у кого-то наверху крыша поехала в верном направлении. Оценив результаты войны с Финляндией, руководство принялось внушать вооруженным силам мысль, что Красной Армии неплохо бы защитить страну победившего пролетариата, а после начать разбираться с интернациональным долгом[77].

Но только тем перемены и ограничились. Не овладела быстро мысль широкими массами.

— Что, товарищ армейский комиссар так прямо и написал?

— Не процитирую буквально, но выразился он примерно так: наша молодая, не обстрелянная армия первый раз вступила в современный бой. Всякие разговоры о непобедимости есть зазнайство, верхоглядство, что ведет, — Ненашев замялся, вспоминая и случившийся в 90-е «одним полком целый город», — к отдельным поражениям и временным неудачам. А последние указания, оценивающие политику Германии, до вас довели?

Иволгин не только покраснел, но и вспотел. Нет, не ожидал он такого от капитана. Вроде человек беспартийный, но был посвященным в курс комиссарских дел, даже больше Печиженко. То директивное письмо пришло в начале мая и считалось жутко секретным. Предстояло потихоньку начать клеймить фашистский режим Германии[78] и готовиться к справедливой наступательной войне[79]. Пока разрешены лишь намеки и надо продолжать поддерживать текущее официальное мнение.

Но как все делать – никто не представлял, а случай с редакцией «Комсомольской правды» заставил насторожиться. Пусть сверху явно скажут, чего хотят. В статье «Учение Ленина-Сталина о войне» автор забыл назвать англичан «поджигателями войны». И, какой кошмар! В Лондоне немедленно приветствовали «знаменательную перемену в советской политике». Народ полетел с должностей…

Ненашев покачал головой. Компанию против фашизма едва успели вновь начать, когда наступило утро 22 июня.

— Ага, вижу, довели. Но открыто вести пропаганду против агрессора запретили. Хорошая мы будем пара. Беспартийный капитан, батальон которого сажают в доты прямо напротив немцев. Политрук, днем рассказывающий про великую дружбу, а по ночам распускающий слухи о неизбежной войне с Гитлером. Зубной порошок взять не забудь.

— Это еще зачем?

— Бойцов по ночам будешь мазать, как в пионерлагере. Кому в ухо шепнул, сразу поставил отметку, чтоб, я как командир утром видел охват личного состава твоей политработой. М-да, тут впору или крестик снять, или трусы надеть.

— Михаил Дмитриевич, вы же сами сказали…

— От слов не отказываюсь. Сужу с позиции красноармейца, по житейской логике, применительно к нашим задачам, и не понимаю – зачем бойцу УРа надо обязательно готовиться наступать на чужую территорию? Или умники придумали, как к бетонной коробке гусеницы приделать? Будете по бумажке говорить, так народ смеяться начнет и задумываться о наличии у комиссара мозгов под фуражкой. Подрывать начнете и мой убогий авторитет. А оно мне надо? Я тогда лучше, как все, над вами хихикать буду. Вычеркну, как балабола, из личного списка! Дошло, почему бумага в окно улетела?

— Так что же мне делать! — воскликнул Алексей, логика у Ненашева, несмотря ехидный тон, казалась убойной.

— Рупор изо рта вынуть! — сердито сказал Максим – Решил стать учителем, так им и будь. Считай, что «ученики» чуть возрастом постарше и поумнее. Кто-то тут рассказывал, что после агитации «за колхоз» решил ночевать в комнате без окон. Подумать только! Гранаты боялся от наших несознательных советских граждан[80]. Ты ни в чем их не убедил, сердце словом не зажег и уважения не вызвал! Лепил казенные слова! А ведь хотел по-другому, верно? Чтоб так: махнул рукой и весь отряд за тобой, как один человек пошел!

Иволгин кивнул, начиная понимать, к чему клонит его командир. Попав в армию и желая быть как все, он незаметно растерял все, что умел в гражданской жизни, забывая к чему стремился. А ведь его хвалили за терпеливое отношение к людям и звали работать в далеко не худшую школу.

— Вот и сделай сначала так, чтобы лично тебе в спину не выстрелили, добейся уважения. Слова официальные быстро пробубнил, это наши люди поймут, и за работу. Дел, что ли у тебя других нет, — Максим открыл устав, но свистеть от удивления не стал. Пункт о ведении политработником «контрразведывательной работы» исчезнет не скоро.

Это не шутка, черным по белому Иволгину поставлена задача: оградить вверенное подразделение от проникновения или появления там шпионов, диверсантов и вредителей[81].

— А вот с этим помогу, — карандаш Ненашева, спокойно пропустил мутный пункт и остановился напротив строчек, где говорилось о воспитании у бойца беззаветной преданности к партии, к социалистической родине и духе пролетарского интернационализма.

Подчеркнув слова «преданность» и «Родина» Панов продолжил:

— Вот тут ты как раз надорвался и неправильно себя повел.

— Объясните, товарищ капитан?

— Был на Руси такой генерал Драгомиров, знаешь?

— Фамилию помню, но читал только Суворова: глазомер, быстрота, натиск…

— Да ты и Александра Васильевича, наверняка, лишь по брошюре знаешь. Четыре, четыре тома слов и писем у него! А Драгомиров, это «учить тому, что нужно на войне». Теперь понял, чьи цитаты наш нарком обороны в блокнотике носит. А чтобы в лицо знал, найди на картине Репина, где запорожцы пишут письмо турецкому султану, атамана Сирко.

— Да, ну?

— Читай дальше, — Ненашев на листе бумаги быстро нацарапал несколько фраз: «в одном занятии, одна мысль», «не надо слов из умных книг», «вместо рассказа – пример и показ» и еще десяток пунктов, взятых Тимошенко вновь на вооружение Красной Армии в последнем предвоенном году.

Панов решил начать с основ и продолжил:

— Мы финнов одолевать стали, когда так вновь начали работать. Друг на друга полагались, помня традиции. Мне не веришь, ребят из сорок второй дивизии расспроси. У генерала Азаренко. Так что решайся – мы вместе, по-настоящему готовимся к войне или держись от меня подальше.

— Я согласен, — Иволгин воодушевленно протянул комбату руку. Как те слова на листе походили на то, что преподавали на рабфаке.

— Ну, тогда тебе первый приказ, — капитан вновь взялся за карандаш, — где хочешь, но вот эти книги найди. С ятями – тоже сгодятся. Но посмотри сначала, не сдали ли их в спецхран. С библиографией, черт те что происходит. Названия примерные, пишу по памяти.

Тоже проблема. Нужная книга может быть изъята, сожжена или фразы на листах вымараны, поскольку не нашим человеком оказался автор. Со спецлитературой тот же вид, но сбоку.

— Товарищ капитан, вас вызывает полковник Реута!

Максим с досадой посмотрел на дежурного, поймавшего его чуть ли не в дверях. Три минуты назад он взял в строевой части направление на ночлег в местную офицерскую гостиницу, именуемую «домом приезжих», и на тебе!

— Знакомьтесь, майор Угрюмов. Вы займете позиции его второй роты.

Полковник подошел к карте и показал на два пятна южнее Бреста.

— Товарищ полковник, вот здесь форт литеры «ЗЫ» построенный и взорванный в пятнадцатом году, а здесь уцелевшая после Первой Мировой войны оборонительная казарма «ЗЫ-ЖИ» построенная в тысяча девятьсот четырнадцатом году, — устало проговорил Ненашев.

Да он давно знает, куда собрались посадить батальон. По старым картам Панову там знаком каждый холм, дом и даже отдельно стоящее дерево. Как раз на одном из них, в качестве увесистого желудя, Панов представил себя. Висишь вниз головой, никто не поможет и каждая свинья сожрать норовит.

Самое грамотное решение для базирующегося там батальона – это резво сняться с позиций и тикать строго на восток. Законное основание есть, принятое Пазыревым самостоятельное решение ему теперь доведено до войны.

На юге Бреста если не убьют, то затопчут.

После штурмовых групп 34-й пехотной дивизии вермахта, через его участок, увязая в песках и едва подсохших болотах, медленно обходя город с юга, ломанутся «панцеры» третьей танковой дивизии. Если к северу от Бреста почетным трофеем считалась голова Гудериана, то тут заманчиво поблескивал монокль Моделя. Надо лишь сжечь жалкую кучку из двухсот танков, не считая за дичь бронетранспортеры, бронемашины, грузовики с мотопехотой, самоходки и матчасть пары тяжелых артиллерийских полков.

— Неплохо, капитан! Хорошо знаете крепость. Откуда? — удивился Реута.

— Учу историю фортификации. Могу экскурсию провести. — Панов не лукавил, он действительно ее учил, начиная от времен Петра до блокпостов федеральных войск, незатейливо, но прочно сложенных из бетонных плит. — Думаю, что старые укрепления включены в систему наших опорных пунктов. А что там теперь?

Угрюмов уважительно посмотрел на капитана. Образован, дело знает.

— Верно. Я думал, долго объяснять придется. От форта, после подрыва, осталась примерно половина, там у нас ротный склад боеприпасов. Думаю, что еще несколько помещений можно восстановить[82]. А на казарму не рассчитывай, занята мотострелками дивизии генерал-майора Губанова[83].

— Двадцать второй танковой? — Ненашев показал на ромб и цифру около Южного городка. Реута кивнул. — А кто здесь, у самой границы?

Ответ Максим знал заранее. Живет там третья часть сорок четвертого полка. Комбата Панов не знает, а с комполка майор Казанцев знаком заочно. Будущий Герой СССР, один из последних защитников Брестской крепости.

Помимо стрелкового батальона с пулеметами, двумя сорокапятками и четырьмя 82-мм минометами, в пятом форте находится батарея трехдюймовых пушек и полковая пулеметная рота ПВО – счетверенные «Максимы» и «ДШК».

Утром двадцать второго июня, красноармейцы, отбив первую атаку, разбрелись кто куда. Не ночевали с ними командиры. Активная часть попыталась прорваться в крепость, а другая, ошалев от пальбы, убежала на восток. Никто форт не оборонял, хотя стояло укрепление на заманчивом месте – стык наступления 34-й и 45-й немецкой пехотной дивизии.

— Ну, мне все пока ясно. Завтра разберусь на месте, а через пару дней приглашу на новоселье.

— Толково, капитан, — обрадовался Реута, и чуть придержал Максима после ухода Угрюмова. — Ты зачем удила закусил? Сидел бы в штабе, мне толковый помощник очень нужен! Что опять хочешь доказать?

Ненашев, потупив глаза, смотрел в пол.

— Александр Степанович…

— Что, Александр Степанович? Сказать тебе нечего?

— Товарищ полковник, а печать?

Реута фыркнул, то же мне проблема!

— Закажешь в граверной мастерской. Наряд возьмешь утром в строевой части. Образец не нужен, не первый раз они делают. Что еще?

— Сомнение есть, что успеем доты достроить, — тихо сказал капитан.

— Вот об этом молчи, Ненашев! Молчи, и даже не думай! — комбат видел, что начальник штаба укрепрайона едва сдерживал себя.

— Есть молчать, товарищ полковник. Разрешите идти! — почти крикнул комбат, и так лихо щелкнул каблуками, что едва успел поймать свалившиеся с носа круглые очки.

Когда закрылась дверь, Реута обхватил руками голову. На границе все сильнее пахло порохом.

Глава седьмая или линия Молотова (4 июня 1941 года, среда)

Поднявшись рано утром, Максим двинулся обратно на Пушкинскую. В десять утра предстояла новая встреча с товарищами по батальонной упряжке.

Вторая ночь в Бресте прошла просто великолепно. Под гостиницу отвели стоящий на окраине дом, реквизированный у какого-то буржуя. Чистотой комнаты не блистали. Посетители менялись часто, а если здесь и убирали, то не более раза в неделю.

Какой контраст с поездом! Ни помыться, ни толком отдохнуть. Максим с трудом заснул под пьяное хоровое пение и жуткий трехголосый храп, эхом отдающийся от голых стен. Если не бессонная ночь, то вряд ли бы он уснул.

Навык спать в условиях, максимально приближенных к боевой обстановке, у полковника еще не восстановился.

Утром организм потребовал привести себя в порядок и что-то перекусить.

«Нет, медный провод не подойдет!», — Ненашев нагло постучал зажатыми в кулаке «шахтерами»[84] в калитку подходящего, на его взгляд, дома. После недолгих переговоров, Саша умылся и привел себя в порядок.

Минут через десять он сидел во дворе дома в холщовых штанах бывшего хозяина. Да, куда-то делся отсюда мужик.

Панов расслабился, какая, к черту, война, если можно цедить сквозь зубы крынку охлажденное вчера, бывшее еще вчера парным, молоко с образовавшейся пенкой. Капитан лениво посмотрел, как немолодая хозяйка приводит в порядок его форму, и потихоньку грелся под лучами, еще не палившего солнца.

Самостоятельно гладиться Максим не рискнул, поскольку не владел иновременной технологией. Вот, где еще засада!

Панов в ужасе смотрел, как в дверцу утюга вбросили тлеющие угольки, а женщина, набрав полный рот воды, и умело сбрызгивая ее на гимнастерку, осуществляла высокотехнологичный процесс отпаривания.

Белоруска смотрела на гостя и вздыхала. Мужика в доме давно нет. Как призвали защищать Речь Посполитую от проклятого германца, так и сгинул. Дочка умерла от ужаса во время первой бомбежки. Доктор осмотрел и сказал – слабое сердце. Горе, страшное горе, это война.

— Спасибо, очень выручили, — Максим рассчитался и немного добавил сверху.

— Приходите еще!

Повинуясь интуиции, подсказывающей, что бывать тут придется еще не раз, Ненашев чмокнул довольную хозяйку в щечку.

Утром детали городского пейзажа можно рассмотреть подробнее. Вот одноэтажная казарма из добротного красного кирпича со сводами над окнами – наследие царизма. Польский след – квартал домов, где второй этаж архитектор спрятал в какой-то замысловатой крыше с изгибами, а у входа, видно для солидности, поставил массивные колонны. Но чем ближе Максим подходил к центру, тем строже становились фасады зданий, и тем больше у них было этажей.

Люди, идущие навстречу, заставили Сашу вспомнить, что довоенный Брест город – город еще и еврейский. Фобиями Панов не страдал, и чуть притормозив, с любопытством смотрел на прохожих в странных черных одеяниях, бредущих по своим религиозным делам.

Увидев магазин с канцелярией, Максим ненадолго задумался и решил зайти. Кроме тетрадей, пачек бумаги и логарифмической линейки, капитан сгрузил в прихваченный вещмешок все доступные марки чернил, карандашей, ластиков и копировальной бумаги. Панов решил заказать сразу две печати.

Тут же, по памяти, из опыта общения с криминалистами, набросал список и зашел в аптеку, собрав полный набор начинающего жулика. Пока потомки не сменят состав штемпельной краски, ему не нужен ни сканер, ни струйный принтер. Древний способ и один дополнительный четкий оттиск с каждой печати на документе ему гарантирован.

*****

Пообщавшись с замами и прикрепив политрука к Суворову (пусть вместе бойцов смотрят), Ненашев отбыл на чуть задержался на Пушкинской. Забрал из кадров удостоверение с новой записью и ушел из штаба. Минут через сорок он спокойно оформил два заказа в мастерской, вернулся в гостиницу, вытряс покупки в чемодан и убыл на место строительства.

Добраться до точки, где предстояло разместить лагерь батальона, просто, иди себе спокойно вдоль железной дороги прямо юг. Но скоро способ передвижения пешком станет бессмысленно тратой времени. В режиме бешеной собаки метаться между лагерем и Брестом придется постоянно. Ему бы мотоцикл, да с коляской!

Капитан вздохнул и угрюмо поправил лямку позвякивающего стеклом тяжелого вещмешка. Встреча с военными, или не очень, строителями должна пройти по всем правилам военного этикета. Или, как говорят мудрецы, только двадцать шесть литров пива гарантируют мужчине полное покрытие дневной нормы в кальции.

Пот струился по лбу и щекам Максима, но он его не замечал, и жадно рассматривая знакомые кусты, кочки, канавы и насыпи. Наяву, с земли, а не со снимков с воздуха и старых бумажных карт.

Ненашев остановился передохнуть, видя рядом как солдаты, в намокших от пота гимнастерках, нательных рубахах, а то и без них, выбрасывают землю из противотанкового рва и устанавливают рядом с дорогой надолбы.

От внимания капитана не укрылся знакомый факт – оружие бойцов осталось в казарме. Да, еще не перестали щадить подчиненных командиры. Гоняли по жаре лишь с шанцевым инструментом, пусть и весившим немало.

«Позиции шестой дивизии», Максим помнил план прикрытия, не путая его ни с каким другим. Сковать, задержать врага ударами и контрударами, пока страна не закончит мобилизацию.

До форта «ЗЫ», вокруг которого находилось большинство дотов, осталось метров триста. Даже без карты капитан понял, что они рядом. Вереница запряженных в подводы лошадок тащила щебень и камни. Проехала тройка грузовиков «ЯГ», под завязку груженых мешками с цементом. В воздухе стоял гул работающих механизмов и гомон строителей.

Каждый укрепленный район состоит из узлов. Узел обороняет отдельный пулеметно-артиллерийский батальон. В узел входят несколько опорных пунктов, приспособленных к отражению атак со всех направлений. Каждый пункт – рота. Далее доты, сведенные проектировщиками в единую систему огня, причем ни одна из амбразур не должна явно смотреть в сторону наступающего противника, чтобы не стать мишенью для огня орудий прямой наводки.

Панов когда-то недовольно морщился, рисуя на экране монитора схему. Теперь же не мог придраться, настолько искусно доты вписали в складки местности. Пусть и строили их почти на виду немцев, но на «линии Молотова» бутафорией не пахло, скорее долгостроем хребта обороны стрелковых дивизий и приданных им корпусных артполков, заранее занявших позиции.

Господствующая на тот момент военная теория считала, что без УРов на начальном этапе войны не обойтись. Доты должны остановить наступление врага, выиграть время для мобилизации.

Так думали французы, чехи, финны и даже немцы, возведя почти шестнадцать тысяч долговременных огневых точек на «линии Зигфрида». Колоссальные деньги «зарывали» в землю все государства, согласно имеемой передовой теории. С той же целью УРы строили и после мировой войны.

Долговременные огневые точки сооружали так. Устанавливали рядом полевой бетонный и лесопильный завод. Маскировали стройплощадки – обносили высоким забором с колючей проволокой и обсаживали молодыми елками. А на острове в Брестской крепости, где доты сооружались у самой воды, стройку закрывали полностью, чтобы немцы с вышек не видели.

Котлован копали местные. Они же привозили материалы и складывали их в ста метрах от заборов. В женский день 41-го ввели обязательную трудовую и гужевую повинность, за которую платили по государственным расценкам, на десять дней отрывая селян от полевых работ[85].

Ввиду секретности, далее к работе приступали саперы или бригады рабочих из центральных районов СССР. Доверяли лишь им, боясь, что нелояльные местные жители помогут врагу вскрыть систему огня опорных пунктов.

Те на месте варили каркас из арматуры и пару суток непрерывно бетонировали коробку дота. Снимали опалубку, монтировали вооружение и оборудование. Если успевали, то наружные стены покрывали смолой, спасавшей бетон от воздействия влаги. Затем обваловывали и маскировали[86].

Чаще всего делали двухэтажные сооружения, врытые в землю по самые амбразуры с толщиной стен в полтора-два метра. Перекрытие потолка должно выдержать прямое попадание 250-килограммовой авиационной бомбы. На вооружении: 76-мм капонирные орудия «Л-17», противотанковые «сорокапятки», пулемет «ДС» или «Максим». Рядом сооружали вспомогательные укрепления, используя как бетон, так и дерево.

До своего передового, почти достроенного опорного пункта и добрался капитан Ненашев, желая наяву видеть, насколько сильно «завязан узелок» его обороны.

*****

Осмотрев позиции, капитан пришел в уныние. Из всех дотов, вооружены лишь три, а к грядущей войне окончательно доделают еще штук пять, но то не есть факт[87]. Стоят его «коробочки» пока открыто, не обсыпанные землей. Лишь высокие заборы и маскировочные сети скрывают их от наблюдателей с западной стороны Буга. Там издевательски торчали две деревянные вышки.

Положительный момент состоял в том, что планировал опорный пункт настоящий мастер. Долговременные точки прикрывали друг друга, но полностью отсутствовала полевые укрепления: дзоты, траншеи, укрытия для пулеметов, пушек и минометов.

В готовые доты комбата не пустили. Разрешение должен дать майор Угрюмов или поступить приказ из штаба. Но прибывший по вызову Панова начальник караула признал в нем своего и разрешил осмотреть местность рядом.

Ненашев внутрь бетонного сооружения и не стремился. Когда-то Саша облазил похожую коробку прямо в Бресте, на северной окраине города.

Затем комбат забрался на руины форта, сгрузил вещмешок, заложил большие пальцы рук за ремень и начал ждать. Странно, никто к нему не подошел. Тогда Максим демонстративно достал бинокль и, в упор, начал рассматривать стройплощадку.

То-то же! Заметили, заметались, засуетились!

— Какой наглый вы человек, капитан Ненашев! — рассмотрев его документы, произнес воентехник из УНС[88]...

— Вы ошибаетесь, — сердито буркнул Максим и тряхнул рукой, будто взвешивая груз, вызвал нежный звук полного чем то, стекла.

— Неужели пиво?

— Конечно нет! Обычная нефильтрованная девяностошестипроцентная вода! Как мне еще с уважаемыми людьми знакомиться?

— Но оно теплое!

— Неужели, ты не найдешь одного кислотного огнетушителя?

Просто детский сад. Ничего, сейчас Панов двинет прогресс и покажет самый радикальный метод охлаждения пенистого напитка с использованием противопожарной пены.

— Ух ты! Давно не было такого лета, и давай, именно так, дружить долго и часто! — раздалось довольное хмыканье, — но я еще сапера позову, для полного взаимопонимания.

— Какого сапера?

Ненашеву хоть в чем-то везло. Участок осваивал саперный батальон, присланный на западную границу из Уральского военного округа[89], а руководила им инженерная бригада из семьдесят четвертого УНС.

Панов за военных их сразу не признал, но и на заключенных они были не похожи. Те, из ГУЛАГа равняли аэродромы, подальше от границы. Однако внешний вид «партизан» внушал уныние. Донельзя истрепанное обмундирование, раздолбанная обувь, безразличный взгляд и… Максим досадливо поморщился, кто-то уж очень характерно чесался[90].

М-да, а до цивилизации в виде бани и водопровода – шесть километров. Но услышав название округа, откуда прибыли саперов, Максим ситуацию осознал и в душе покаялся.

Клинический случай. Так всегда происходит с трудовыми ресурсами, временно приданными в безвозмездное пользование. Заставляют их работать на полную катушку, а снабжают в последнюю очередь. Нет, они, конечно, люди наши, советские, но неизвестно когда дернут ресурс обратно или переведут на другое место.

Панов испробовал все на себе. После курса молодого бойца, его послали с автомобильным батальоном «на целину»[91]. Помогать колхозу-миллионеру в ежегодной «битве за урожай». Машины, предназначенные в военное время возить войска и боеприпасы, за полтора-два месяца превращались в хлам.

Личный состав жил в коровнике, разгороженном на отсеки плащ-палатками. В баню ходили один раз, жаль, не в женский день. Голодали, конечно. Но впечатление осталось хорошее. Молодой Панов был, как и ребята рядом. Все нипочем. Веселились, балагурили, бегали на танцы в центральную усадьбу, иногда покрывая обратный путь гораздо быстрее, спасаясь от возмездия местных. Но, какое счастье принес день, когда возвращались они обратно в часть, казавшуюся почти родным домом!

Спустя десять минут Максим поближе познакомился и с командиром саперов Колей Маниным, тоже капитаном, и Андреем, воентехником первого ранга, руководившим местным участком. Втроем они неплохо посидели в тени стены старого форта, попивая пиво и ведя разговор, заглушаемый жужжавшим рядом небольшим бетонным заводиком и визгом лесопилки. Наверно, потому и узнал Ненашев много нового о своем и их руководстве.

Инженер жаловался на нехватку людей и материалов. Злился, что военные не спешат расплачиваться и люди бегут. «Еще бы не бежали», — подумал Панов. Расценки таковы, что не зарабатывал в день человек себе и на еду. Куб земли – рубль, за день норма выдать три, а трехразовое питание в столовой – шесть рублей. Спецодежды и обуви не выдали, в чем завербовался, в том и работай. Вот и драпали со стройки, наплевав на уголовную ответственность.

Ну, а сапер рассказал, как они работают по десять-двенадцать часов в день. Все понимали, что фашисты рядом, и сперва перевыполняли план. Но постепенно энтузиазм угас. При таком отношении к людям скоро и норму вытянут с трудом. Обносились, на кормежку который день одна перловая или пшенная каша, но и ее привозят остывшую, с опозданием на несколько часов. Бани нет, простыни серые, появились и черные, переползающие на тело, точки. В город изредка ходят лишь командиры, а если посылают бойца, то одевают целым взводом, иначе дойдет он до первого патруля[92].

Ненашев тихо кивал, жмурясь как китайский пчеловод. Клонило в сон, но дыхнув в кулак, он удивился. Пахло солодом, а не спиртовым духом постперестроечного пива. Значит, разлагает мозг на атомы солнце и свежий воздух. А дремать нельзя, думать надо, как помочь ребятам, и про себя не забыть. Саперы, да еще из глубинки, как манна небесная.

Манна-то, манна, но отдав для строительства линии Молотова батальон, уральская дивизия осталась без инженерных войск. Не одна – сто шестьдесят батальонов саперов строили доты, значит столько же и дивизий[93]. Мало, кто от границы ушел. Тех, кто должен рвать мосты и закладывать мины придется набирать и учить заново.

— Тьфу, — комбат зло сплюнул и чертыхнулся.

— Ты чего, Максим? — чуть заплетающимся языком спросил сапер.

— Да не хочу говорить. Слухи ходят, хуже не придумаешь, — Ненашев раздраженно стукнул ладонью по земле, и длинным глотком влил в себя чуть ли не полбутылки пива.

Саша помнил, за что изгнали человечество из рая. Но читал, как в одном из миров фантастов бог долго думал, как заставить двух нелюбопытных дармоедов убраться из Эдема. Мальчик и девочка не проявляли никого интереса ни друг к другу, ни к миру.

Но когда он догадался отключить им бесплатный вайфай… Ой, верно что-то капитан путает.

— Рассказал бы, — теперь Манин не казался Саше пьяным.

— Скажу, но сразу вопрос: как соседи, не докучают?

— Ты о немцах, что ли? Так залезай на стену и смотри. Нам уже надоело видеть, как на нервах наших играют…

Ненашев поднес к глазам бинокль, и нижняя челюсть уже Панова медленно отвисла[94].

Ох, братцы! Картина Репина «приплыли». Верно, что никто ничего не подозревал, не ведал и гибкостью умственных фантазий на границе с Германией не славился.

На противоположном берегу в аккуратной последовательности сложены части и детали понтонного моста. Сами понтоны установлены на катках, и до воды для них, словно рельсы, проложены деревянные слеги. Капитан прикинул, навести переправу можно за два-три часа, и пойдут на советский берег, если не танки, то бронемашины и пушки. Неужели «фрицы» настолько уверены, что по ним бить не станут?

Хотя, если судить по выбоинам, оставшимся после войны, на дотах, здесь особо не стреляли. Мало было защитников, очень мало. Именно тех, кто встретил врага с оружием. Уцелевшие от артогня, засели в дотах почти без боеприпасов и, злясь от бессилия, наблюдали, как безнаказанно идут по дороге колонны пехоты и танков вермахта. Далее, к не пожелавшим сдаваться упрямцам, в гости пришли немецкие саперы.

Рядом с мостом десятиметровое сооружение из крепко сколоченных друг с другом и побелевших на солнце, бревен. Конструкцией оно напоминало то ли нефтяную вышку, то ли башню Шухова в Москве. Нет, скорее, высоко поставленный сарай. Для защиты от солнца, дождя и ветра сверху установили небольшой комфортабельный «скворечник», размером где-то метра три на четыре.

— А что там, под брезентом?

— Зенитная пулеметная установка, дальше – четыре противотанковых пушки, на манер наших «сорокапяток». Все направлено на нас[95]. Когда ставили опалубку для вон того дота, — инженер мотнул головой в сторону объекта номер пятьсот шесть с двумя пулеметными амбразурами, — то поставили высокие щиты, чтобы не дать засечь азимуты обстрела. Но эти…, — произнесенное далее слово более подходило падшим женщинам, — за ночь нарастили вышку на три метра. Пришлось делать навес.

— Командование в курсе?

— Конечно, давно все знают.

— Так почему…

Воентехник исподлобья посмотрел на него:

— Ненашев, ты человек хороший, но на границе новый. Дам тебе мой совет, лишнего не болтай. И о том, что видел, молчи, а еще лучше – забудь.

Теперь все ясно. Элементы головоломки у Саши сложились в законченную картинку. Вот они будущие участники массового забега на восток, и ничего не ни строителю, ни саперу не скажешь – лопаты не оружие, а бетономешалки – не танки.

— Да, мне объяснили! — скривился комбат, будто показывая, что прямо сейчас съел лимон. — Всё хорошо, прекрасная маркиза, дела идут и жизнь легка…

— За исключеньем пустяка, — шутливо оборвал его Манин. — Ну, давай, выкладывай московские новости. Нашарив в кармане папиросу, он закурил.

Максим вновь отхлебнул пива, чувствуя во рту сладковатая горечь.

— Новости такие, забот вам скоро прибавится. То, что промышленность вновь сорвала план – уже не секрет. Так что готовьтесь «временно» ставить в доты «Максимы» и лепить амбразуры из бетона. Сдать все надо будет к пятнадцатому июля или «секир башка».

— Да ты… — следовавшие дальше слова воентехника причудливо сочетали в себе переплетенные идиомы и междометия с добавлением ряда шипящих звуков. Возмущение вызвало не нарушение технологии, снижавшее боевые качества дотов. Как раз это еще можно было стерпеть. А вот, надвигающаяся волна авральных работ превосходила размерами все предыдущие.

Обычный станковый пулемет в бетонную коробку просто так не воткнуть. Нужен специальный подвижный лафет, временные металлические задвижки, прикрывающие расчет от осколков и пуль, а еще сотни других мелочей. Мастерские и так задыхались от заказов: в утвержденные проекты постоянно вносили изменения, стараясь еще лучше вписать дот в местность. А на деле все оборачивалось множеством переделок при монтаже оборудования.

Страницы: «« « 12345678 » ... »»