Выпускной роман Лубенец Светлана
Юля ничего не ответила, только продолжала прикрывать ладонями неприятно горящие щеки.
Между тем началась игра: выкрики игроков и вопли зрителей, сочные шлепки мяча, топот ног, свистки судьи. Юля ничего не видела и не слышала. Девушка неотрывно смотрела в ту точку зала, где синела джинсовка Дунаевского. В отличие от Юли Олег был увлечен игрой. Глаза напряженно следили за перемещением игроков. Дунаевский то закусывал губу, то согнутый указательный палец здоровой руки. Иногда он что-то выкрикивал своим одноклассникам, свистел, ерошил себе волосы и в огорчении стучал кулаком по коленке. По тому, как он иногда орал «Ур-р-ра! » и что-то еще, непонятное девушке, Юля понимала, что успех сопутствует именно их команде. Собственно, это и предрекала Кикиша. Когда Тютявин громогласно объявил, что победила команда 11-го «А», одноклассники повскакивали с мест, а девчонки повисли у игроков на мокрых шеях. С большим неудовольствием Юля отметила, что некоторые девчонки предпочли виснуть на Дунаевском, который в игре не участвовал. Он шутливо отбивался, но все-таки подставлял щеки под яркие девичьи губки и сам чмокал одноклассниц в ответ.
Все время двадцатиминутного перерыва между матчами Юля просидела на скамейке в состоянии большой задумчивости. Совершенно ясно, что у Дунаевского своя жизнь, свой класс, возможно (и даже наверняка!), своя девушка. Вряд ли у него возникнет интерес к ней, Юле, ученице пришлого 11-го «В», который у всех в этой школе вызывает одно лишь раздражение. Может быть, пока ее неожиданно возникшее к Олегу чувство не перешло в запущенную стадию, есть смысл перейти в другую школу? Нет... А как же Маняшка? А Маняшку можно позвать с собой... Только она не пойдет, потому что Бармаков... Впрочем, Бармаков с Маняшкой никуда не денутся: живут на соседней улице... А вот каждый день видеть Дунаевского и знать, что ничего и никогда... хуже этого трудно что-то придумать.
– Хорош страдать! – Маняшка чувствительно ткнула подругу в бок. – Сейчас наши начнут играть!
В зал действительно вошли парни 11-го «В». По залу пробежал недовольный ропот, по которому всем присутствующим стало ясно, что никто болеть за «вэшек» не собирается. Маняшка тут же вскочила с места, чтобы ее было виднее, и закричала:
– Ребята! Мы здесь!! Все пришли!!
Команда 11-го «В» подошла к своим болельщикам. Как же их было мало! В зале собрались учащиеся параллелей 9, 10 и 11-х классов. И все были против них. Жалкая кучка девчонок и нескольких не участвующих в игре парней удручала...
– Ничего! Прорвемся! – преувеличенно бодро сказал Бармаков, как-то неприлично громко щелкнул резинкой спортивных трусов, а потому тут же поторопился чмокнуть в щеку Маняшку.
Максимов встал перед Юлей и хмуро спросил:
– Болеть-то хоть за нас будешь?
Юля понимала, что за этим вопросом скрыт другой: «Ты меня больше не любишь?» Она должна была бы ответить: «Юра, прости, но я тебя никогда не любила, просто не знала об этом», но сказала:
– Конечно, буду! – и постаралась не отвести глаз и даже улыбнулась.
Максимов улыбнулся в ответ. Похоже, он решил, что еще не все между ними кончено. Юля подумала, что в данный момент это даже неплохо – эта уверенность поможет ему играть. А потом... Впрочем, зачем забегать так далеко? Потом и будет потом... Вот он, свисток судьи к началу матча. Уж этот она не пропустит! Она будет болеть за своих мальчишек, с которыми проучилась с самого первого класса. Они с девчонками переболеют всех остальных болельщиков, и их 11-й «В» победит, и вся эта гадкая школа узнает...
Что узнает гадкая школа, Юля не додумала. Она приподнялась с низкой скамейки, чтобы хоть на пару минут распрямить слегка затекшие ноги, и автоматически бросила взгляд в сторону Дунаевского. Он смотрел на нее. И как смотрел! Юле показалось, будто из его глаз через весь зал к ней тянулись два светлых дрожащих луча... Нет! У нее явно начались самые настоящие глюки. Юля поправила джемпер и опустилась на скамейку к Маняшке, которая уже ничего не видела и не слышала, кроме игры. Сжав маленькие кулачки у груди, она как заведенная приговаривала:
– Ну мальчики, ну давайте, ну поднажмите, ну сделайте этих гадов...
С самыми чистыми намерениями Юля собралась присоединиться к подруге и даже сжала кулаки, как Маняшка, а потом все же решила позволить себе бросить последний взгляд на Дунаевского. Может быть, ей показалось, что он на нее смотрел. Может, он просто оценивал мощь болельщиков команды 11-го «В»... И Юля посмотрела в сторону скамеек 11-го «А». Лучше бы она этого не делала. Лучше бы не делала...
Дунаевский продолжал смотреть на нее неотрывно. Губы его слегка приоткрылись. Юля поняла, что его перестало интересовать то, что происходит на игровой площадке школьного физкультурного зала. Он заметил ее... Заметил... И она ему понравилась. Нет, не так... Она ему ОЧЕНЬ ПОНРАВИЛАСЬ... Юля почувствовала это всем существом, всем сердцем. Они с Олегом не могли отвести друг от друга глаз. Пока никто другой на это еще не обратил внимания. Все были заняты игрой. Болельщики орали, свистели и притоптывали. Для Олега и Юли стояла тишина. Нечто до странности ненужное зачем-то мелькало перед глазами, они оба пережидали эти моменты потери друг друга и опять погружались в один долгий общий взгляд.
– Нет, ты посмотри, Юльша! – Маняшка дернула подругу за рукав. – Вот ведь неправильно этот их великий Тютявин судит! Неправильно! Ты же видела, что мяч в аут ушел? Видела! Да мы все видели!
Юля никак не могла сообразить, что такое аут и зачем в него ушел мяч. Она не понимала, кто такой Тютявин. Но Маняшку она забыть не могла, потому что дружила с ней с самого детского сада.
– Да-да... – ответила подруге Юля, чтобы как-то обозначить свою якобы заинтересованность игрой.
– Ну ничего! – отозвалась Маняшка. – Если Юрик не подкачает с подачей, мы выиграем! Нам только одно очко и нужно! Ну! Юлька! Посмотри на Максимова с нежностью, а! Ему ж сейчас подавать! От этого все зависит!!
Юля с трудом отвела взгляд от Олега и перевела его на поле. Максимов как раз становился на подачу. Он принял мяч и, поигрывая им, посмотрел на Юлю. Он хотел было улыбнуться ей, но что-то во взгляде девушки ему не понравилось. Он мгновенно повернул голову в сторону скамеек, где сидели болельщики 11-го «А». Юра сразу понял, на кого смотрит Дунаевский. Максимов перевел глаза на Юлю. Она не смогла ему солгать даже взглядом и не только опустила глаза, но даже прикрыла их рукой.
То, что было дальше, Юля не видела. Ей уже потом Маняшка рассказала о том, как Максимов резким ударом послал мяч прямиком в сетку. Счет сравнялся. Подача перешла к команде 11-го «А», и они забили последний решающий мяч. Спортивный зал взвыл! После награждения болельщики вынесли победителей из зала на руках.
Маняшка продолжала сидеть на пустой уже скамейке, сжавшись в жалкий комочек.
– Мань, пойдем! – потянула ее за рукав Юля. Ей очень хотелось найти Олега, чтобы хотя бы еще раз взглянуть ему в глаза, но оставлять подругу в таком плачевном состоянии было нельзя.
Маняшка вырвала рукав, подняла на Юлю злые глаза и выкрикнула на весь, к счастью, уже почти пустой зал:
– Это все ты!! Это из-за тебя!! Тебе плевать на класс!! Только о себе и думаешь! Эгоистка!! Преступница!! Переходи в 11-й «А»!
После этих слов, которые девушке дались нелегко, Маняшка вдруг заплакала, закрыла лицо руками и выбежала из зала, крикнув напоследок Юле:
– И не вздумай ко мне подходить!!
Пораженная Юля осталась стоять возле скамеек. Ну что она такого сделала, чтобы Маняшка посмела обозвать ее преступницей? Разве преступно кого-то не любить... полюбить другого... Разве их ребята проиграли из-за чьей-то любви-нелюбви?
Девушка медленно побрела к выходу. Ей казалось, что теперь все станут показывать на нее пальцами. Вот она, та самая Юлька Дергач, из-за которой 11-й «В» самым позорным образом продул «ашкам»! Да что же такое творится с ней, с Юлей? Может, она и впрямь в чем-то виновата? Ну... хотя бы перед Максимовым. Она ведь так с ним и не поговорила, заставляя теряться в догадках. Может быть, если бы она сказала ему все сразу, то он уже свыкся бы как-то с мыслью об их расставании и не переносил бы эмоции на игру?
За школой на двух составленных рядом низеньких детских скамеечках сидел понурый 11-й «В». Юля нерешительно приблизилась к одноклассникам.
– Иди-иди сюда, исчадье ада! – пригласил ее Бармаков.
Юля подошла еще ближе, не решаясь подсесть на свободный край скамейки.
– Ну и что ты нам можешь сказать в свое оправдание? – продолжил Бармаков.
– Кончай, Генка! – подал вдруг голос Максимов. – Юлька не имеет никакого отношения к тому, что я... вмазал прямо в сетку...
– Имеет! – взвизгнула Маняшка. – Знаем! Если бы все женщины, провожая своих... мужчин на бой... ну... или на соревнования... говорили бы им: «Я тебя, милый, больше не люблю!», нас давно поработили бы другие народы, например, та же фашистская Германия!
– Вот только не надо нести чушь, Манька! – скривился Максимов. – Ничего такого Юля мне не говорила! И вообще, это не ваше дело! Хотите исключить меня из команды – пожалуйста! Исключайте! А в наши с Дергач отношения не лезьте! Понятно?!
И, поднявшись со скамеечки, Юра посильнее запахнул куртку, будто ему было холодно теплым сентябрьским вечером, и пошел прочь с детской площадки.
Юля стояла перед одноклассниками, еле сдерживая слезы, а все тот же неутомимый Бармаков вещал:
– Слушай сюда, Юля Дергач! 11-й «А» – наши враги! И если тебе приглянулся некий красавчик из того класса, то лучше забудь о нем и думать, если собираешься остаться в нашем коллективе! Ясно?
– Ген! А почему они враги? – тихо спросила Юля. – Потому что у нас выиграли?
– Потому что они еще до этого выигрыша нас за людей не держали. Мы для них пришлые уроды и дебилы, которых в их распрекрасной школе поместили в резервацию в виде кабинета труда девочек куковать с Кикишей! А сегодня мы в своем дебилизме еще и расписались! Неужели тебе это не понятно?
– Брось, Генка! – уже решительнее возразила ему Юля. – «Ашки» не виноваты в том, что для нас другого кабинета не нашлось. Их школа не резиновая! Она рассчитана на определенное количество учащихся, а тут мы...
– Нет, вы посмотрите на нее! Она еще их и защищает!! – взорвалась Маняшка. – Ты, Юлька, вспомни, как в столовке чернявая крыса из «А» чуть мой поднос не перевернула! Спасибо Кикише, отчистила мне кроссовки!
– Они точно против нас настроены! Например, сегодня они в гардеробе вешалку нашего класса специально к самой стене переставили, впритирку! – вставила Кузовкова. – Чтобы все мялось! А у меня, например, плащ новый!
– Слушайте, ребята, – устало и уже несколько затравленно произнесла Юля. – А чего вы не вяжетесь, например, к 11-му «Б»?
– А потому что там нормальные пацаны!
– И девчонки тоже! – понеслось со всех сторон.
– То есть вы объявили «ашкам» войну? – удивленно спросила Юля.
– Объявим еще, – опять взял слово Бармаков. – По всем правилам.
– То есть благородные? Исподтишка не станете?
– Не станем! Мы это... какого-нибудь посла выдвинем, который им принесет документ... как он там называется... нота... что ли... Все чин чинарем!
– Идиоты! – Юля покачала головой. – В «войнушку» поиграть захотелось? А ты, Бармаков, небось генералиссимусом себя объявишь?
– Там видно будет! Ты лучше скажи: с нами или против нас?
– Я, Генка, конечно, с вами, потому что большую часть своей жизни провела именно с вами и никогда ничего плохого от вас не видела. Но в военных действиях участвовать не буду! Так и знайте!
– Хорошо! Можешь сохранять нейтралитет, – разрешил Бармаков, – но... имей в виду... если закрутишь-таки роман с их плейбоем – автоматически перейдешь в стан врага!
– Вот это правильно! – подхватила Маняшка, которая любила проводить исторические параллели. – Разве можно представить, чтоб, к примеру, Ярославна взяла бы и вдруг изменила князю Игорю с каким-нибудь половецким красавчиком?
– Ребята, но ведь сердцу не прикажешь, – осторожно начала Света Кузовкова, которой очень хотелось, чтобы Юра Максимов окончательно для нее освободился. Она была готова воевать хоть со всей школой, только бы Юлька Дергач дружила с Дунаевским и на Максимова не зарилась.
– Ты, Кузовкова, лучше заткнись! – тут же окоротил ее генералиссимус Бармаков. – Все мы знаем, в чем состоит твой шкурный интерес.
Света мгновенно выполнила пожелание командира и даже спряталась за не слишком широкую спину Маняшки.
Юля не знала, что ответить одноклассникам. Между Дунаевским и ею еще ничего не было, кроме, как ей показалось, затягивающего в бездну взгляда. А кто знает, что думал при этом Олег? Может быть, просто рассматривал ее, отмечая про себя: «А вот еще одна ничего себе девчонка!» Хотя... нет... Юля ведь почувствовала в его взгляде другое.
– Я, пожалуй, домой пойду, – сказала она. – А вы все-таки подумайте, кому нужны ваши дурацкие игры с нотами об объявлении войны. Можно воевать и по-другому.
– Это как же? – ядовито спросил Бармаков.
– То, что я скажу, покажется тебе детским лепетом, Генка, но можно, например, учиться лучше «ашек», побеждать их во всяких кавээнах, олимпиадах и спортивных состязаниях, которые еще непременно будут!
– Ага! И праздновать свои победы среди кастрюль Кикиши!
– Думаешь, тебя даже в актовый зал не пустят? – усмехнулась Юля.
– С них станется, – отозвался Генка. – Может, мы и выпускной справим в своем изоляторе... с Кикишей...
– Далась тебе Кикиша! – усмехнулась Юля, медленно развернулась и пошла к дому.
Глава 4
Только так и бывает
Олег Дунаевский сидел дома и маялся. Проклятая загипсованная рука не позволяла ничем заниматься. Правая ведь. Нет, зависнуть в сети, конечно, можно, но одной левой рукой тюкать по «клаве» получается в два раза медленнее, чем обычно. Зайти, что ли, на сайт «Выпускники»? Ну и кого там поискать? Все уже знакомы до тошноты... А что, если... Ну конечно! Как же он сразу не сообразил!
Олег вошел в «Выпускников» и в графах поиска начал выстукивать одним пальцем левой руки: «Юлия Дергач... город... школа... класс...» Сделав «о’кей», Дунаевский зачем-то зажмурился. Когда он открыл глаза, с монитора на него смотрела Юля. Она поместила на сайт самую обычную фотку. Девчонки любят странные ракурсы, навороченные прически, цветочки и рамочки из фотошопа... Юля спокойно и прямо смотрела в объектив. Так фотографируются на документы. Ну-ка... ну-ка... Это очень хорошо, что она не кривлялась. Надо же, у нее и в самом деле огромные глазищи! В физкультурном зале Олега поразили именно глаза этой девчонки. Он тогда еще подумал, вот ведь как ловко накрасилась – очи прямо на пол-лица! А они настоящие, ее очи... Темно-серые, с длинными прямыми ресницами. Пушистыми и вроде даже ненакрашенными... Хотя вряд ли. Сейчас все девчонки красятся... А губы... Если и накрашены, то тоже слегка. Такой красивый изгиб... Что-то восточное... А лоб... надо же, какой высокий... и без игривой челочки...
Олег откинулся на спинку кресла и отъехал чуть подальше от монитора, продолжая неотрывно смотреть на Юлю. Она нравилась ему. Очень нравилась. Он почувствовал, как в груди разлилось нечто шелковисто-теплое и щемящее. Такое же странное состояние за грудиной заставляло Олега плакать в детстве оттого, что он никак не мог выразить словами бесконечную любовь и преданность матери. Да, Олег знал, что именно так его организм любит... Неужели он сумел влюбиться в девчонку из всеми презираемого 11-го «В»? Не-е-ет... Этого не может быть! При чем тут любовь? Ну кто из парней не поведется на девчачью красоту? Каждый! Любой...
Олег вдруг вскочил с кресла в состоянии самого настоящего испуга. Его здоровая левая рука сама собой сжалась в кулак, как только он подумал о том, что Юля может понравиться любому. Нет! Так не должно быть! Вернее, так оно и есть! Юля не может не нравиться, но именно это его, Олега, больше всего и рассердило. И этот сжавшийся кулак... Он ловко ударит под челюсть того, кто посмеет хоть приблизиться к этой девушке... Черт! Черт! Черт! Что за чушь лезет в голову?! Юля не в башне из слоновой кости, а в школе, в собственном дерьмовом 11-м «В». У нее, наверно, и бойфренд есть...
При мысли о том, что Юля Дергач вполне может быть уже давно и прочно влюблена в другого, у Олега Дунаевского, любимчика школьных девчонок, на переносице выступили мелкие капельки пота. Когда он нервничал, почему-то всегда мок нос. До смешного... Олег с некоторых пор вынужден был часто потирать согнутым пальцем переносицу, проверяя таким образом, не мокра ли. А дуры-одноклассницы считали это фирменным жестом Дунаевского.
Разумеется, Олег знал, что все окружающие девчонки только о нем и мечтают. Стоит, как говорится, свистнуть. И он «свистел» несколько раз. Ничего, кроме скуки от общения с прибегавшими на свист, так и не испытал. Он даже начал подумывать о том, что глупее девчонок на этом свете созданий не существует. Кошки и то умнее... Вот их Дымка – сколько он ни гладит и ни чешет за ушком – все равно сама по себе, может и цапнуть, если не в настроении. Да-а-а... Но из Юлиных глаз даже с монитора исходит сила. Конечно же, она ни за что не станет сюсюкать и канючить: «Поцелуй меня, Олежек». Брррр! От одного этого «Олежек» его всегда чуть не тошнило.
Конечно же, Олег видел, что одноклассница Ася Бондаренко от него без ума, как, впрочем, и все остальные. Асю от других отличало лишь то, что, как только Олег к ней приближался, она шарахалась в сторону. Будто боялась, что ни в чем не сможет ему противиться, и пыталась не поддаться. Получалось, что она, сама того не подозревая, дразнила Олега и притягивала. Он уже совсем было собрался поговорить с ней и пригласить на вечерний променад вдвоем, но тут вдруг явился этот 11-й «В», а с ним – Юля, и все карты спутались. Бедная Ася отошла на второй план. А может, и на десятый... Кто станет считать...
Правда, безупречная репутация Олега после злополучной линейки несколько подпорчена... Конечно же, Юля видела, как он грохнулся на асфальт. Теперь вот гипс... Мало того, что не украшает, так еще и ежесекундно напоминает о том, каким позорным образом травма получена. Впрочем, если Юля такая, какой Олег ее почувствовал, то ее не должен смутить какой-то там гипс, глупое падение... С кем не бывает оплошностей. Все когда-нибудь да попадают в смешные и нелепые ситуации, а любовь – она выше всяких ситуаций... Любовь! Черт! Черт! Черт! Ну зачем он опять про любовь? Ну... понравилась девчонка... Чего сразу огород городить...
Олег хотел было выйти с сайта, чтобы больше не смотреть на Юлю и не распаляться понапрасну, но потом сообразил, что ничего не прочитал о ее интересах и предпочтениях. Если сейчас выяснится, что она любит салатовый цвет, группу «Арлекины интернейшенэл» и любовные романы, он, Олег, сразу освободится от наваждения.
Юля любила жемчужно-серебристые тона и (почему-то?) ярко-оранжевый цвет, песни Виктора Цоя, классическую музыку, орган, приключенческую литературу и мистику. Особенно выделила книгу какой-то Марии Брагиной «Ошибка». Брагина Олегу не понравилась. Ну что хорошего может написать женщина? Охи, ахи... «Поцелуй меня, Арчибальд!» Впрочем, надо будет поискать эту книжку... Или, наоборот, не искать? Простить Юле эту Марию Брагину, как она непременно простит ему, Олегу, его идиотское падение...
Выключив комп, Дунаевский решил прогуляться. Да-а-а... Променад, на который он собирался вывести Аську Бондаренко, придется совершить в одиночестве. Надо все еще раз хорошенько обдумать и взвесить. Конечно, книга Брагиной может оказаться такой позорно глупой, что... Впрочем, почему он отказывает Юле в праве на ошибку? Она живой человек! У нее такие глазищи!
Олег вздохнул, взъерошил волосы, дежурно подумал «а не подстричься ли?» и вышел в коридор.
– Уходишь? – раздался из кухни мамин голос.
– Немного прогуляюсь, ма... Запарился дома... Скоро вернусь, – ответил Олег и вышел в еще теплый сентябрьский вечер.
Он направился в сторону плотины. Он любил стоять на мосту и смотреть в бесконечно падающую вниз толщу воды. Городские власти знали о любви местных жителей к старой плотине, и по вечерам вечно бурный поток и фантастическое облако мелких брызг над ним красиво подсвечивались прожекторами. У парапета стояли влюбленные парочки и несколько одиноких любителей смотреть на разноцветные брызги, не боящихся промокнуть. Дунаевский предпочел бы находиться здесь один, но выбирать не приходилось. Он обошел парочки, чтобы не смущать их своим присутствием и отправился к дальнему от него, плохо освещенному концу моста. Там наверняка можно уединиться.
К его удивлению, именно в той части плотины, чуть ли не перевесившись через парапет, чернела фигура. Олег прибавил шагу. Неужели кто-то решил свести счеты с жизнью? Удачное в этом смысле местечко. Захлебнешься сразу.
Да это девчонка! Вот дурища! Конечно же, несчастная любовь! Дунаевский в один скачок приблизился к повисшей над бездной девушке, и левой рукой с силой опустил ее на мост со словами:
– Жить надоело, да?!
Девушка обернулась. Прямо перед Олегом оказались огромные очи Юли Дергач.
– Юля... – только и смог проговорить Олег.
– Олег... – так же удивленно произнесла девушка.
– Ты зачем?
– Что зачем?
– Ну... перевесилась так... Опасно же...
– Нет... Я держусь. Мне нравится... Такие брызги... Я будто на корабле.
– Тут еще и темно к тому же...
– Но всегда людно...
– Все равно опасно...
– Нет...
Олег хотел сказать еще что-то наставительное на предмет того, что девушкам не стоит так поздно гулять в одиночестве, да еще и на старой плотине, но сказал почему-то другое:
– Мы не о том говорим...
– Не о том... – к его удивлению, согласилась девушка.
– Ты знаешь, о чем надо?
– Знаю.
– О чем?
– Но ведь ты тоже знаешь...
Олег своим фирменным жестом потянулся к переносице. От мелких брызг все лицо было влажным. Он нервно отер его всей пятерней.
– Я не знаю, как это сказать, – наконец выдавил из себя он.
– Хочешь, я скажу первая? – еле слышно в грохоте падающей воды прошелестела Юля.
– Скажи... или нет... не надо... – Олег испугался, что будет выглядеть не в лучшем свете, если не возьмет инициативу на себя. – Лучше я...
– Да... лучше, чтобы ты... Так правильнее...
Они замолчали. Шумела вечно падающая вниз вода. Вокруг головы девушки клубились мелкие брызги и оседали на ее волосы крошечными прозрачными шариками.
Олег посмотрел в глаза Юли. Девушка и так знала всё. Ему нужно было всего лишь определиться со словами. И он решился:
– Я люблю тебя... Хотя так не бывает...
– Чего не бывает?
– Чтобы вот так – раз – и любовь... Я тебя не знаю совсем...
– Я тебя тоже не знаю... Но... только так и должно быть! – Юля решительно тряхнула головой. Часть водяных пузырьков взлетела вверх, а потом вновь опустилась ей на волосы.
– Как?
– Так, как случилось: глаза в глаза – и все...
– А что будет потом?
– А что будет, то и будет!
– Но ты ведь тоже хотела сказать... – Олег вдруг испугался, что девушка рассмеется, обзовет его кретином и все же спрыгнет вниз с парапета в воду, потому что окажется вовсе не Юлей, а своенравным женским духом старой плотины.
– Я скажу... Я не боюсь... Я уже все это сто раз сказала в уме. Я... люблю тебя, Олег...
Дунаевского качнуло. Девчонки говаривали ему о своих чувствах уже не раз. Любовные признания обычно не производили на него никакого впечатления. Он был уверен, что не произведут никогда. Он считал, что это вообще способность только девичьего организма – балдеть от слов. А что такое, в сущности, слова? Всего лишь звуковые колебания. Читайте соответствующий раздел физики.
Юлины слова его ошеломили, смяли, пронзили насквозь. Хотя именно их он и собирался от нее услышать, на подобную собственную реакцию никак не рассчитывал. Ему хотелось сесть на мост, прислониться спиной к парапету и обхватить горящую голову руками. В ней развивался странный процесс, который, казалось, вышел из-под контроля мозга и существовал отдельно от него. Школьному плейбою Дунаевскому хотелось смеяться и плакать одновременно. Слезами и горючими, и сладкими. Но разве обхватишь голову руками, если действует всего одна. А одной мало... Как же одной мало... Для всего...
– Ты веришь мне? – спросила Юля.
Дунаевский с трудом «вернулся» из глубин себя на мост плотины.
– Я... верю... потому что очень хочу этому верить, но мне трудно...
– Что трудно?
– Сам не знаю...
Олег опустил голову и вдруг почувствовал легкое прикосновение. Юля потянула пальцами прядку его волос. Молодой человек поднял на девушку глаза и тут же протянул к ней здоровую руку. Сила нежного и трепетного влечения к Юле, на которую он сегодня в спортивном зале школы впервые обратил внимание, была так велика, что казалось, способна вмиг разорвать в мелкие обломки гипс, чтобы уж и вторая рука могла бы обнять девушку.
К сожалению (или к счастью), работники травмопункта накладывают очень качественный гипс. Разорваться он и не подумал. Правая рука так и осталась у груди молодого человека на повязке. Но пальцы левой руки встретились с Юлиными, холодными и влажными, как и все на этой плотине. И они как-то сразу перепутались, эти пальцы: где Юлины, где Олеговы – не разберешь. А потом сомкнулись губы: девичьи и юношеские. Дунаевскому казалось, что под плотиной в этот самый миг сдвинулись древние тектонические плиты, что сейчас непременно произойдет разлом земной коры, мост разорвет пополам, и они будут нестись вдвоем с Юлей в бешено ревущем потоке среди обломков в вечном состоянии горячечного восторга.
Но на ночь глядя тектоническим плитам было явно лень двигаться. Они дремали себе под монотонный гул воды.
А молодые люди целовались и говорили друг другу самые банальные нежности. Если бы Олег мог слышать со стороны те слова, которые непостижимым образом срывались этим вечером с его губ, непременно диагностировал бы у себя явное падение уровня интеллекта, каковым ранее очень гордился.
Глава 5
Кто не с нами, тот против нас
– Ты, Дунай, похоже, совсем охренел! – заявил Олегу Руслан Ткачев, когда со звонком на урок истории Дунаевский спрыгнул с подоконника, сидючи на котором всю перемену проболтал с Юлей Дергач из 11-го «В».
– В смысле? – спросил Олег, не догадываясь даже приблизительно, куда одноклассник клонит. Гипс был снят только вчера. Врачи предлагали молодому человеку еще посидеть дома и походить на лечебную физкультуру, чтобы разработать руку. Он не согласился. За полтора месяца заточения в собственной квартире ему уже все обрыдло. А в школе была Юля. Он мог быть с ней каждую перемену. Конечно, они вне школы встречались вечерами, но не слишком часто. Девушка три раза в неделю ездила на подготовительные курсы в институт, а на выходные родители увозили ее на дачу, где привыкли отдыхать всей семьей. Олег предлагал Юле уговорить предков снять с нее дачную повинность, но девушка не хотела говорить с родителями на эту тему. Гулял Олег с Юлей только поздними вечерами. Девушка объясняла это большим объемом заданий на курсах. На плотине было уже пронзительно холодно, но Юля каждый раз тянула Дунаевского именно туда, где, кроме них, уже давно никто не любовался игрой света на каплях воды.
– А в том смысле, – начал объяснение Ткачев, – что ты на виду у всего честного народа прокурлыкал всю перемену с Дергачихой!
У Дунаевского от вмиг накатившего бешенства потемнело в глазах. Он прижал Руслана к стене правой рукой, охнул от пронзившей ее боли, быстро сменил руку и прошипел однокласснику в ухо:
– Еще раз назовешь ее Дергачихой, убью!
– Как бы тебя не... – выдавил Руслан, но продолжить не смог, потому что в класс вошел историк Игорь Игоревич Гордеев. Олег вынужден был отпустить Ткачева, зло бросив ему:
– Потом договорим!
– А то! – кивнул Руслан.
Историк Игорь Игоревич был молодым и очень углубленным в свой предмет. Он считал историю важнейшей из наук. Он был искренне убежден, что именно незнание гражданами истории привело страну к тому, к чему привело, и изменить создавшееся положение могли исключительно люди с глобальным историческим мышлением. И он формировал у своих учеников глобальное историческое мышление всеми доступными средствами, как то: бесконечными проверочными и зачетными работами, тестированием на особых собственноручно изготовленных перфорированных листах и, разумеется, на персональных компьютерах, которые выбил у директора, сразив ее, как он считал, своим мощным интеллектом. Игорь Игоревич даже не догадывался, что на самом деле он взял директрису измором. Валентина Михайловна решила, что сопротивляться экзальтированному историку себе дороже, и, презрев недовольство остальных учителей, первым делом оснастила техникой кабинет Гордеева, чтобы спокойно сосредоточиться на решении других насущных проблем, в том числе и на добыче компьютеров в другие кабинеты школы.
На уроке в 11-м «А» Игорь Игоревич затеял тотальный устный опрос.
Отдельно надо сказать о любимой указке молодого историка. Это была длинная палка с острым кончиком, старинная, деревянная, с облупившимся в некоторых местах лаком, зато в других – отполированная пальцами педагога до янтарного цвета. Эта указка была многофункциональным предметом. Разумеется, именно ею историк тыкал в карты, в собственноручно начерченные на доске таблицы и диаграммы, а также в учебники нерадивых учащихся, не обнаруживших в параграфах особо важных подробностей исторической обстановки страны определенного периода. Острым кончиком указки Игорь Игоревич умудрялся вытаскивать малюсенькие лоскутки «шпор», которые, как известно, школьники во все времена умели прятать в самых неожиданных местах.
Более всего ученики Игоря Игоревича не любили, когда этим же самым острым кончиком любимой указки историк легонько тыкал в плечо отвечающего и презрительно цедил:
– Садитесь... неуд.
После первых же унизительных тычков в плечи школьный народ метко прозвал указку демократизатором, сравнивая этот способ ее употребления с действием милицейских дубинок. Соответственно, Игорь Игоревич и сам носил точь-в-точь такую же кликуху – Демократизатор. Ее даже никто не потрудился укоротить для удобства, ибо она уж очень точно подходила Гордееву. Историк знал, что он Демократизатор, и гордился этим, поскольку о происхождении прозвища не догадывался. Игорь Игоревич считал, что его так называют за широкие демократические взгляды и общую лояльность. Конечно, правильнее было бы называть его Демократом, но что взять с недообразованных несовершеннолетних!
Так вот на этом самом уроке, куда явились сильно взвинченные Дунаевский с Ткачевым, Демократизатор очень активно пользовался своим демократизатором. Он провозглашал вопрос и неожиданным легким уколом в плечо призывал кого-нибудь к ответу. Одиннадцатиклассники отвечали бойко и весьма прилично. Историю, как и самого Игоря Игоревича, не любили, но изо всех сил зубрили, чтобы не связываться с обоими демократизаторами.
Олег Дунаевский чувствовал себя не в своей тарелке. Он не мог сосредоточиться на истории, потому что из головы никак не шло презрительное «Дергачиха», брошенное Ткачевым, реальным пацаном и старым другом. Что он хотел этим сказать? Что Юля на самом деле не такая уж и Юля, а именно Дергачиха, в чем каждый из парней их класса уже имел возможность убедиться? А может быть, это означало что-то еще более ужасное и отвратительное, что даже и в голову-то прийти не может? Дожидаться перемены Олег был не в силах. Он осторожно, чтобы не производить излишнего шума, оторвал полоску от последней страницы тетради по истории, неловкими после гипса пальцами написал Ткачеву: «Что ты имел в виду?» – и передал Томке Рогозиной, которая сидела сзади него как раз перед Русланом. Демократизатор в это время увлеченно тыкал указкой в другом конце класса. Ткачев довольно быстро сварганил ответ, и Олег сумел очень удачно устроить уже развернутую записку между тетрадкой и учебником, но прочитать не смог. Демократизатор, непонятным образом материализовавшийся у стола Дунаевского, ловко, как бабочку на иголку, наколол записку на тонкий щуп своей указки и потянул к себе. Олег не мог позволить, чтобы историк прочитал сообщение Ткачева, а потому схватился рукой за ненавистный демократизатор, сдернул с его кончика записку, положил в карман джинсов и взглянул в лицо учителю. Игорь Игоревич был бледен. Слегка разжав тонкие бескровные губы, он тихо, но четко сказал:
– Дунаевский, верните записку.
Олег покачал головой.
– Я повторяю: верните записку! – уже громче произнес педагог. На его щеках проступили красные пятна. Демократичный Демократизатор не привык к непослушанию.
Олег еще раз безмолвно покачал головой.
Игорь Игоревич покраснел уже всем лицом и рявкнул, что позволял себе только в исключительных случаях:
– Немедленно сюда записку или...
Учитель сделал паузу после «или», потому что еще не очень четко представлял, что сделает, если строптивый ученик так и не отдаст ему то, что он требует.
– Или что? – в полной тишине спросил Олег.
– Или вы, Дунаевский... – И историк сильней, чем обычно, ткнул Олега в плечо еще побаливающей руки своим демократизатором.
Педагог не договорил. Во-первых, потому, что так и не смог придумать достойного наказания нарушителю дисциплины, а во-вторых, случилось нечто непредвиденное и, казалось бы, совершенно невозможное. Дунаевский медленно встал со своего места, вырвал из рук историка демократизатор, легко переломил его о колено, бросил обломки на пол, спокойно, будто ничего особенного не случилось, сгреб учебные принадлежности в рюкзак, громко вжикнул его «молнией» и вышел из класса.
Конечно, охранник, неусыпно бдевший у дверей школы, на улицу Олега не выпустил бы, но старшеклассники на то и были старшеклассниками, что знали родную школу, как свои пять пальцев. Дунаевский быстрым шагом отмерил несколько коридоров и вышел на школьный двор из каморки, в которой уборщицы хранили швабры и ведра. Олег нисколько не удивился, когда довольно скоро его догнал Ткачев.
– Ну ты, Дунай, выдал! – уважительно произнес Руслан. – Игорек до сих пор в состоянии ступора. Прикинь, стоит над обломками, как над останками возлюбленной... даже жалко беднягу...
– Да пошел он... – прошипел Олег и резким движением затянул Ткачева за мусорные баки, поскольку увидел, как вдоль школьного двора чинно вышагивала директриса. Попадаться ей на глаза не стоило.
Убедившись, что Валентина Михайловна скрылась в дверях школы, Руслан начал было разговор о Демократизаторе, поскольку отдуваться за поломку дорогой его сердцу указки все равно придется и надо выработать тактику, но Дунаевский его перебил:
– Это потом. Рассказывай про Юлю!
– Дык... я тебе написал...
– Лучше расскажи все в подробностях!
– Чего рассказывать-то! Будто ты не знаешь, что у нас с 11-м «В» развернутые военные действия! Из-за тебя, между прочим! Дергачиха... то есть... Юлия Дергач, думаю, тоже от смеха корчилась, когда ты на линейке, как придурок, об асфальт шандарахнулся!
– Совсем сбрендили, да? Я, конечно, помню, как вы первого сентября о войне говорили, но даже не мог предположить, что эти разговоры всерьез. Да про мое падение уже все забыли. А если и не забыли, то мне ровным счетом на это наплевать! И потом... я же помню, вы и в волейбол у «вэшек» выиграли. Чего вам еще-то от них надо? Кому они мешают?
– Ты просто, Дунай, долго болел... ну с рукой... а потому не в курсе всего, – значительно произнес Ткачев и сплюнул прямо в помойный бачок.
– Ну так введи в курс! – гаркнул Олег, потому что у него уже все дрожало внутри от самых дурных предчувствий. Неужели Юля... Неужели с Юлей... – А ну говори, что тут без меня происходило!
– Да пожалуйста! – легко согласился Ткачев. – Во-первых, эти козлы выиграли у нас кросс!
– И что? Это все?
– Не все! После кросса они выиграли в баскет и в футбол!
– А что ж вы им дали выиграть?!
– А у нас двух лучших игроков не было: тебя и Петьки Быкова, который в другую школу ушел!
– И что ж, вы теперь будете воевать со всеми, кто у вас в спортивных состязаниях выиграет? – изумился Олег.
– Дело не только в этом, – отмахнулся Ткачев. – Одиннадцатый «В» ведет себя нагло и вызывающе, будто они хозяева школы! А кто они такие, чтобы чувствовать себя у нас как дома? Чужаки! Кретины из дебильной 722-й! Ты думаешь, почему их школу закрыли?
– На ремонт...
– Наивный! Выяснилось, что обучение там не соответствует требованиям общероссийских стандартов. А протекающую крышу можно было и летом залатать! Чего-то никто не латал! До сих пор школа стоит мертвяком.
– Ну... даже если и так! Одиннадцатый «В» остается только пожалеть! Им же в институты поступать. Чего вы к ним привязались? Пусть нормально учатся хоть последний год!
– Жалостливый, да? А ты знаешь, что у нас забрали Абрамыча?
Лев Абрамович был математиком. Уникальным. В классах, где он преподавал, отстающих по математике не было. Он непостижимым образом умудрялся из полностью неспособных к точным наукам детей воспитывать твердых троечников, а иногда и хорошистов.
– Как забрали? – удивился Олег.
– А так! Он теперь будет этих дебилов из 11-го «В» в институты готовить! Прикинь? – и Руслан снова послал плевок в помойный бак.
– А почему он не мог взять и нас, и 11-й «В»?
– Ну ты же сам знаешь, какое у Левы здоровье!
Олег знал. Лев Абрамович Фридман был уже очень немолодым человеком и периодически укладывался в больницу, как он сам говорил, для профилактики.
– Сказать, кто у нас ведет математику, или сам догадаешься? – с усмешкой спросил Руслан.
Математику у старшеклассников могла вести еще только Валерия Петровна Полякова, громовая женщина, прозванная за дурной нрав и скандальность Валерьянкой. Истеричная Валерьянка свой предмет вообще-то тоже знала неплохо, а потому Дунаев решил перейти к вопросу, который волновал его гораздо больше.
– А что Юля? В чем она-то провинилась?
– А она, Дунай... – Руслан смерил Олега слегка презрительным взглядом, – девчонка из стана врага, а ты, похоже, на нее запал. Тебе что, наших мало? Аська Бондаренко аж вся усохла от безответной любви к тебе! Утешил бы девочку!
– Не твоего ума дело, кого я стану утешать, а кого нет! – прогремел Олег.
– Не скажи, Олежек! – Ткачев скривился. – Представь, что вдруг в разгар Великой Отечественной войны какой-нибудь... например, командующий фронтом вдруг втрескался бы в Еву Браун?
– В Еву Бра-а-аун... – непонимающе протянул Дунаевский.
– Ну да! В жену Гитлера?
– А в морду хочешь? – прошипел Олег, обеими руками притянув Ткачева к себе за полы джинсовки.