Пусть ты умрешь Джеймс Питер

27

Воскресенье, 27 октября

Будильник сработал в три часа ночи. Брайс резко сел, стряхивая сон. Выбрался из постели, прошлепал в ванную, открыл кран, налил стакан воды и проглотил две таблетки анаболических стероидов.

Потом, не одеваясь, установил на полу гребной тренажер и отработал в максимальном режиме пятнадцать минут. Закончив с тренажером, он лег на живот и сделал сто отжиманий. Думая все время о Рэд. Представляя себя с ней. В ней. Потом сделал пятьдесят качаний, чувствуя, как натягиваются мышцы живота. Еще двадцать минут поработал с гантелями. Выполнив программу, Брайс вернулся на кровать и лег.

Он лежал, думая о ее чудесных густых прядях. Запахе ее тела. Обо всем том, что она говорила ему.

Боже, Брайс, меня так тянет к тебе. Я хочу тебя каждую секунду, что мы не вместе. Я чувствую, как нарастает и нарастает это желание. Мы будем вместе через 42 180 секунд. Вот уже 42 176! Господи, как же мне не хватает тебя! Я ТАК тебя хочу!:)))) XXXXXXXXXX.

А потом ты меня бросила.

Вышвырнула из своей квартиры. Вернула те прекрасные часы, что я подарил тебе.

Ты ведь не хотела этого, правда? Тебя настроили против меня, ведь так?

Это все твоя злобная мамаша. Ты не виновата. Я должен простить тебя, верно? Должен.

Но теперь это уже невозможно.

Единственный вариант – убить тебя.

Брайс посмотрел на мониторы. Инфракрасная камера в спальне показывала кровать и беспокойно ворочающуюся Рэд. Не спится, да? Раненых лошадей из жалости пристреливают. Я поступлю с тобой так же – убью из жалости.

28

Воскресенье, 27 октября

Рэд проснулась в слезах. Часы на тумбочке у кровати показывали 3.32. Она проплакала всю субботу. К растерянности и страху прибавилась печаль. Жуткое ощущение утраты и беспомощности. Вообще-то они были любовниками совсем недолго, и Рэд, хотя втайне и навела о нем справки, чувствовала, что едва знает доктора Карла Мерфи. И с чего бы так горевать по человеку, которого едва знаешь? Она не знакомилась с его родителями и семьей и не представляла, как могла бы контактировать с ними. Но все равно испытывала глубокое, пронзительное ощущение утраты.

А еще Рэд чувствовала себя виноватой. Могла ли она сделать что-то? Должна ли была сделать что-то? Заметить какие-то признаки беды и протянуть руку, удержать? Что толкнуло его к краю? Какая неадекватность в ней? Ее неспособность отвернуть его мысли от смерти к жизни?

Рэд лежала в темноте, вспоминая все их разговоры. Да, конечно, он говорил, как сильно любит своих детей. Говорил, как грустит по ушедшей безвременно жене. Но он также говорил о том, что нужно двигаться дальше, что важно быть сильным – ради детей, которые должны жить в нормальной семье. И то, что он говорил, никак не предвещало скорого самоубийства.

Не раз и не два Карл упоминал, что, как ни горька потеря, как ни тяжело ему без Ингрид, его главный приоритет – дети. Он должен позаботиться о том, чтобы они выросли в тепле родительской любви. Чувству, объединившему Рэд с Карлом Мерфи, определенно недоставало той страсти, что связывала ее на первых порах с Брайсом Лореном, – здесь было больше нежности, доброты, участия, того, что свойственно дружбе. Он был такой милый. Снова, как и во все последние дни, она ломала голову, пытаясь вспомнить, найти в его словах что-то, какое-то предзнаменование грядущей беды.

И ничего не находила.

Больше всего Карл говорил о своих детях – как сильно он любит их и что они всегда будут для него на первом месте.

Да, в первое после смерти жены время он пару раз обмолвился в разговорах с сестрой, что хотел бы уйти. Может быть, дело в том, что Карл принимал антидепрессанты? Рэд читала где-то, что некоторые имеют побочный эффект и могут резко, неожиданно затронуть суицидальную струну. Не случилось ли чего-то в этом роде и с Карлом?

Она провалилась в тяжелое, без сновидений, забытье и проснулась снова в 6.15. Зная, что уснуть больше не получится, Рэд встала, облачилась в беговую форму, спустилась вниз, открыла дверь и побежала к скрытой в темноте набережной. Она пересекла Кингсвей, в обычные дни шумную и забитую машинами, но в раннее воскресное утро пустую и тихую, пробежала мимо боулинг-клуба и повернула с променада вправо. Миновала Лагуну, клуб «Любителей глубоководной рыбалки», целую террасу белых элегантных домов в мавританском стиле, принадлежащих местным знаменитостям вроде Адели, Ника Бери, Нормана Кука и Зои Болл, и побежала дальше, по периметру Шорэмской гавани.

Самоубийство?

Карл был доктором. Он был умным. И знал, какие депрессанты опасны и каких следует избегать.

Ведь так?

29

Воскресенье, 27 октября

Примерно в половине двенадцатого Брайс, одетый в джинсы, рабочие ботинки и флисовую куртку поверх свитера, свернул с дороги, которая вела к Девилз-Дайк, на ухабистую проселочную, которая шла на юг – мимо фермерского дома, к скоплению брошенных построек, в которых помещались теперь его склады и мастерская и которые он снял под вымышленным именем. Тем же самым, на которое была зарегистрирована и эта машина.

Темно-зеленый «лендровер-дефендер» пробирался вперед подпрыгивая и кренясь на своих прочных, надежных рессорах. Машина устраивала его по всем статьям – настоящий хамелеон, как он сам. Она одинаково смотрелась и у городского тротуара, и посреди поля в сельской глубинке; рабочая лошадка, привычная глазу и не привлекающая к себе внимания в любых обстоятельствах.

А что внимания не привлекает, то и не запоминается.

Брайс объехал дряхлый сарай с брошенным старинным плугом, уже попавшим в объятия разросшихся кустов ежевики, проскочил мимо стоящего на отшибе дряхлого железнодорожного вагона, похоже приспособленного кем-то под жилище и выглядевшего довольно странно вдалеке от цивилизации, и скатился по короткому скосу чуть в стороне от бесхозного трейлера для перевозки лошадей, осевшего на четырех выдохнувших колесах, кучки ржавеющих металлических стоек и выжженных проплешин, напоминавших о проведенных им здесь экспериментах. Он остановил «лендровер» между тремя небольшими, надежно закрытыми постройками – бывшим зернохранилищем, мастерской и заброшенной маслодельней – и вышел.

Примерно в миле к югу раскинулся жилой массив Хенглтон, примыкавший к Брайтону и Хоуву с запада, за ним лежали Саутвик и Портслейд, а еще дальше – Шорэмская гавань. Отсюда была видна высоченная труба теплостанции, а в ясный день Брайс мог бы при желании рассмотреть Канал. Сейчас, однако, шел мелкий надоедливый дождик, и небо пряталось за туманной облачной дымкой. Впрочем, никакие виды его в любом случае не интересовали. Может быть, когда-то в прошлом, в другой жизни…

Той, где была Рэд.

Тогда его интересовало все. Тогда он смотрел на мир другими глазами. Тогда, с ней, он видел красоту во всем. Без нее яркий, полный красок мир стал однообразно серым. Брайс никогда не привозил ее сюда, в это тайное место, где отрабатывал свои фокусы и трюки. Обращению со взрывчаткой он научился в Территориальной армии[6], где был и сапером, и специалистом по обезвреживанию бомб и откуда его вышвырнули. Об электронных системах безопасности узнал в брайтонской фирме по установке сигнализации «Лангард алармс», откуда его тоже – и совершенно несправедливо – выставили.

Но то было тогда.

Он пробежал под дождем к мастерской с зарешеченными окнами и вывеской «Файруоркс Лтд.» на входной двери.

Будучи лицензированным производителем фейерверков, Брайс имел возможность без проблем заказывать всевозможные виды взрывчатки. Он открыл увесистый навесной замок и два врезных, вошел, закрыл и запер на двойной запор двери и включил свет.

Как всегда, он начал с того, что проверил, все ли в порядке и на месте. Пробежал взглядом по обшитым фанерой стенам; баллонам с оксиацетиленом, кислородом, закисью азота; токарному станку; морозильной камере, заполненной сухим льдом; забитому химикатами холодильнику; стеллажам, заставленным компьютерным оборудованием, руководствами, измерительными приборами, трубками и прочим. Одна полка была целиком занята потускневшими серебряными кубками, выигранными им на всевозможных конкурсах иллюзионистов и фокусников.

Да, он был хорош! Чертовски хорош. И это признавали другие. Но только не мать Рэд. А сама Рэд так и не дала ему шанса проявить себя. Придет день, и она об этом пожалеет. Они обе пожалеют. Он – лучший. Лучший из лучших. Зеленейте от зависти, Гудини, Дэвид Копперфилд, Зигфрид и Рой.

Но сейчас все его мысли занимали телевизионные мониторы на стене. Брайс щелкнул силовым переключателем, и через несколько секунд они замигали. На одном из них он увидел Рэд, которая печатала что-то на компьютере в запасной спальне. Рассылаем имейлы? Постим в Фейсбуке? Или в Твиттере? Ладно, он проверит, когда вернется домой. Все, что печатала Рэд, каждые пятнадцать минут пересылалось на его домашний компьютер.

Оделась она сегодня консервативно: тонкая черная водолазка, твидовая юбка, черные легинсы и ботинки. Специально для воскресного ланча с этой ведьмой, ее мамашей, и папашей. Наверняка будет и старшая сестрица, пугавшая Рэд своей удачливостью и практичностью – и карьеру выстроила, и беременность спланировала, – и ее муж, этот надутый индюк. Бедняжка Рэд! Но если повезет, ты еще можешь спастись! Все сочтено!

И снова на руке те же дешевые часы, что были у нее на их первом свидании. Те, на которые она сменила подаренные им «картье».

Нехорошо, – мысленно укорил ее Брайс. – Ты же классная леди. Тебе нужно носить «картье». Что бы ни произошло между нами, я так хочу, чтобы ты носила достойные часы.

Брайс ввел код в айфон и проверил поступившие сообщения, втайне надеясь, что среди них, может быть, есть и от Рэд. Но ничего не было, и он принялся пролистывать старые тексты, которые сохранил все до единого. Прокручивая их в обратном порядке, Брайс как будто возвращался к тем дням, когда она была без ума от него. А он – без ума от нее.

Вот это отправлено, когда он шел к ней на квартиру.

Жду не дождусь, хочу тебя увидеть, моя роскошная Рэд!:) XXX 3 мин.!

И ее ответ:

Не могу терпеть так долго! XXX.

Вот уже две мин.:) XXX.

Придется начинать без тебя! XXX.

Одна мин.! XXX.

Да, он хорошо помнил тот вечер. Как и много других, таких же, когда он мчался – к ней, часто на сумасшедшей скорости, злясь на всех, кто его задерживал. Когда оставалось немного, он сообщал расчетное время прибытия и начинал поминутный обратный отсчет. Он подбегал к порогу, жал на звонок, замок бесшумно открывался, и он входил в подъезд и бежал по ступенькам наверх. Ее дверь уже была приоткрыта, и их губы встречались. Чья-нибудь нога толкала дверь… Не говоря ни слова, не сводя глаз друг с друга, улыбаясь, они стягивали друг с друга одежду и делали это тут же, на полу в прихожей, потому что не могли пройти дальше, не могли больше ждать.

Глядя теперь на мониторы, показывающие ее нынешнюю квартиру, он видел то, что напоминало об их коротком времени вместе. Коврик, лежавший на полу в гостиной, тот самый, на котором они занимались любовью. Тот, на котором она, стащив с него брюки и трусы, брала его в рот и смотрела ему в глаза с таким доверием, с такой любовью, а он стоял, вцепившись пальцами в ее волосы.

Когда же все пошло не так?

Брайс знал. Конечно, знал. Это все ее чертова хитрая мамаша. И ее чертов слабак папаша.

То, что я делаю, – это так печально. Но я должен. Я не могу жить, зная, что ты там, что целуешь кого-то другого, что впускаешь кого-то в себя. На самом деле я не хочу сделать тебе плохо. Тебе нужно это понять. Просто я должен. Я не могу жить, пока ты встречаешься с другими мужчинами.

Не могу нести эту боль.

Извини за машину, это лишь небольшой урок. Сначала ты должна быть наказана. Потом умрешь.

Я все тебе объясню. Скоро. В другой жизни. В нашей следующей жизни мы соединимся навечно. Как влюбленные в той поэме Китса, «Ода греческой вазе». Я читал ее вслух, и она так тебе нравилась. Ты говорила, что это мы. Любовники, застывшие в мраморе, за мгновение до поцелуя, но еще не разделившие любовь. Им это не дано. Они так и пребудут вечно в этом миге предвкушения, совершенного благоговения.

Они не познают разочарования.

Господи, Рэд, почему ты разочаровала меня? Почему ты, черт возьми, всегда слушала эту дрянь, свою мать?

Брайс огляделся. Ему было хорошо здесь, спокойно, в этой его мастерской, под шум барабанящего по крыше дождя. Никого не видно. Никого не слышно.

Взрыв никого не потревожит. Как и вспышка пламени. Здесь он проверял свои последние зажигательные устройства – как самодельные, так и купленные.

Проверял то, что планировал использовать.

На мониторе Рэд пошевелилась и поднялась. Прошла к входной двери. Сняла с вешалки плащ и зонтик.

Тебя ждет сюрприз, мой ангел. Я делаю это для тебя, спасаю от унижения воскресного ланча с сестричкой и ненавистным зятем, с твоими чертовыми родителями.

Поверь, это не лучший способ провести последнее в твоей жизни воскресенье.

30

Воскресенье, 27 октября

В полдень Рэд вышла из дому, торопливо перебежала дорогу под легким дождиком и повернула направо, на Уэстборн-Террас-Мьюз. Через пару минут она уже подошла к гаражу, где держала своего любимца – желто-черный кабриолет «фольксваген-битл» 1973 года выпуска. Брайса машина не впечатлила. Опасная, сказал он. Нет подушек безопасности. И этот почти флуоресцентный цвет, как будто ее обгадила гигантская чайка. Брайс хотел купить ей современный кабриолет «гольф», но Рэд отказалась. Она любила эту машину.

Что и объяснила Брайсу в совершенно недвусмысленных выражениях – у машины есть душа.

Рэд повернула ключ в замке и подняла гаражную дверь. «Жук» стоял там, сияющий, любовно отполированный всего три недели назад. Она открыла дверцу, села за руль, вставила ключ зажигания и повернула. Как всегда, двигатель тут же отозвался, ожил, всхрипнул и перешел на уверенное, ровное жужжание. Рэд любила его знакомый запах, смесь старой краски, заводского очистителя и легкой сырости.

Рэд дала задний ход, выехала из гаража, вышла и закрыла дверь. Потом вернулась за руль, накинула ремень безопасности и покатила вдоль набережной. Возле памятника королеве Виктории свернула налево. Дождь усилился, застучал настойчиво по матерчатой крыше. Окна затуманились.

Она пересекла Черч-роуд и направилась к Драйв. Обогреватель уже работал вовсю, нагоняя в салон тепло и успешно сдерживая октябрьский холодок. На перекрестке Олд-Шорэм-роуд загорелся красный, и она остановилась в ряду других машин. Переключилась на «нейтралку», потянула рычаг ручного тормоза. «Джус FM» передавала музыку, и Люсинда Уильямс пела песню, которую так любил Брайс.

Когда-то эта вещь нравилась и ей самой.

«Эта песня о нас с тобой», – сказал как-то Брайс.

Так оно и было.

Мой день уходит… Твой знак на мне остался…

Сердце откликнулось болью. Брайс. Да, он оставил свой знак, как никто другой. Она верила, что встретила мужчину, с которым проживет жизнь до конца.

Черт возьми, Брайс, что же случилось? Почему? Почему ты это сделал? Почему с самого начала не рассказал правду? Может быть, все вышло бы иначе.

Ей вдруг почудился запах гари. Светофор переключился на зеленый, и машины впереди тронулись с места. Рэд убрала тормоз, переключилась с нейтральной на первую и придавила педаль газа. Но двигатель заглох. Сзади кто-то просигналил. Она подняла руку – мол, извините – и повернула ключ. Мотор заурчал, потом заскрежетал и остановился. За спиной у нее поползли змейки дыма.

Черт. Черт. Черт.

Еще больше дыма, кислого, вонючего, повалило снизу.

Сзади снова просигналили, уже настойчивее, нетерпеливее.

Рэд закашлялась. Мысли заметались в панике. Дым сгущался. Она распахнула дверцу и тут же услышала тошнотворный хруст – промчавшийся мимо белый фургон едва не снес ее начисто, но почти сразу же скрипнул тормозами и остановился. Рэд вывалилась на дорогу в облаке дыма. Еще одна машина вильнула и остановилась.

– Что еще за игры? – крикнул кто-то, и до нее дошло, что это шофер фургона. – Ну ничего себе, – присвистнул он, увидев дым. – Секундочку, милая, у меня огнетушитель.