Солдат удачи Ахманов Михаил
Нерис оттолкнула его руку, пробормотала:
— Мертвая вещь, ненужная… я исцелюсь сама… я — шира… Скажи-ка лучше, воин, на этом острове растет врачующий цветок? Или дерево туи?
— Может быть. Какие они собой?
— Раз спрашиваешь, значит, не растут… — Голос Нерис делался все тише и тише, она засыпала. — Если бы ты видел цветок, то не забыл бы… он… он такой… алый, прекрасный… большой, как…
Шепот прервался.
Дарт снял оружейный пояс, стянул с себя башмаки и комбинезон, осмотрел плечо, подивился — края ранки уже сошлись — и лег на спину. Мох мягко пружинил под ним, щекотал кожу длинными тонкими щупальцами, облака плыли в вышине, скрывая солнце, сумрак сгущался, тело становилость тяжелей, веки смыкались. За узкой неровной щелью входа серой завесой падал дождь, разрисовывал небо косыми струйками, напевал, шелестел, убаюкивал. Как дарующий сон прибор в воздушном дворце Джаннаха…
Джаннах`одривелис» ахарана`балар… Полное имя Джаннаха было почти таким же длинным, как у недавней пленницы чешуйчатых тиан, и определяло как его индивидуальность, так и статус в анхабском обществе и принадлежность к Ищущим. Верхний штрих означал придыхание, а два штриха — мелодичный свист; к тому же кое-какие гласные растягивались, так что звучание не соответствовало написанию, напоминая скорее музыкальную фразу. Дарт, обладавший превосходным слухом, произносил имя и титул Джаннаха без всякого напряжения.
Место, в котором они встречались, нельзя было назвать чертогом, беседкой или цветником, ибо оно, не являясь ни тем, ни другим, ни третьим, соединяло элементы всех этих сущностей, привычных разуму землян. Тут были стены — но тонкие, в цветных узорах, зыбких и текучих, словно прорисованных водой, пропущенной через палитру акварельных красок; тут были столбики, поддерживающие потолок — стволы деревьев без ветвей, что распускали листья высоко вверху, огромные, продолговатые, чье переплетение и создавало кровлю; тут был пол — прозрачный, но не стеклянный, а из упругой массы, способной приближать и отдалять наземные пейзажи; тут были окна — отверстия в стенах, причудливых форм и размеров, возникавшие и исчезавшие в строгой гармонии со звуками и ароматами. Запахи и звуки составляли такую же часть убранства, как живые цветы, парившие в воздухе, как солнечный свет, профильтрованный листьями кровли, как странная мебель — сиденья, столешницы и ложа без видимой глазом опоры, радужные пузыри шкафов и перламутровые шторки, скрывавшие то нишу со старинной вазой эпохи Позднего Плодоношения, то транспортный лифт или выход на опоясывающую замок галерею.
Это огромное помещение — или, вернее, жилое пространство под серебристым зонтом энергетического накопителя — всегда смущало Дарта своей необычностью. С мыслью о том, что вся конструкция подвешена на расстоянии лье от твердой почвы, он кое-как смирился; он не страдал боязнью высоты, и путешествия в замках и воздушных лодках-трокарах не повергали его в шок — даже в первые дни воскрешения, когда Анхаб мнился ему райской обителью. Эти полеты стали в конце концов делом понятным и привычным; он сам немало постранствовал среди звезд, летал над поверхностью многих планет, но всюду и всегда — окруженный непроницаемой оболочкой Марианны. Корабль и жилище являлись для него синонимом защиты, связанной с прочностью, надежностью, постоянством, и потому он не мог примириться с домами анхабов. В них не было ничего неизменного: стены, предметы обстановки и даже растения могли вдруг исчезнуть и появиться вновь, но уже в ином, преображенном виде. Вероятно, это странное бытие отражало сущность его повелителей, способных к телесным метаморфозам и временами менявших облик до неузнаваемости.
Джаннах был одним из немногих приятных исключений. Возможно, в других местах и в иных обстоятельствах его обличья изменялись, но Дарт, встречаясь с ним, видел изо дня в день одно и то же — мужчину лет сорока с худощавым лицом, удлиненным остроконечной бородкой, над которой закручивались усы, с широким выпуклым лбом и пронзительным взглядом темных глаз. Его одеяние тоже не отличалось разнообразием: неизменный красный камзол, такого же цвета штаны и чулки, туфли с серебряными пряжками, тонкие кружева вокруг запястий и шеи, шляпа с широкими полями. Дарт твердо знал, что человек с таким лицом, в такой одежде считался когда-то властелином — может быть, не всей Земли, однако над ним, над Дартом, власть его была безмерной. Лишь это помнилось ему из прошлой жизни, а в остальном зияла пустота. Он не сумел бы сказать, был ли этот человек другом ему или врагом, отцом, покровителем, старшим товарищем или ненавистником, желавшим зла.
Как бы то ни было, Джаннах избрал для себя удобное обличье! Трудно спорить с таким человеком. Однако приходилось.
— Земля, — произнес Дарт, поигрывая цепью, свисавшей поверх коричневого колета. — Вы обещали вернуть меня на Землю, сир. А обещания нужно выполнять. Так полагается меж благородными людьми.
— Я дал повод усомниться в моем благородстве и честности? — Брови Джаннаха взлетели вверх.
— Нет, сир. Вы лишь не уточнили срок моей службы. Я улетаю, и я возвращаюсь, вновь улетаю и вновь возвращаюсь… Так длится не первое десятилетие. И что я должен думать? Что служба моя продлится до скончания веков? Но если так, то что означает ваше обещание? Обман?
Джаннах энергично повел рукой, и тихая мелодия, наполнявшая замок, переменилась, сделавшись более звучной и тревожной. Сюита эпохи Посева, столетий творчества и перемен…
— Вы слишком нетерпеливы, мой юный друг, слишком нетерпеливы и недоверчивы. Вспомните, что получено вами в виде залога! — Он поймал парившую в воздухе лиловую розу и принялся обрывать лепестки. — Вы погибли на поле битвы от множества ран, но Ищущие перенесли вас сюда, реанимировали и даровали вам новую жизнь. Это первое. Очень немало, не так ли? — Лиловый лепесток закружился над головой Джаннаха. — Вы были стары, ибо в вашем несовершенном мире срок человеческой жизни ничтожен. Танец пылинки в солнечном луче! Краткий путь из материнского чрева к могильному мраку… Если б вас не убили в том сражении, ваша судьба была бы печальной — болезни, боль от старых ран, дряхлость, одиночество и немощь… А где эти раны теперь? Их нет! Вы снова молоды, сильны, здоровы! Ваш организм усовершенствован, что-то добавлено, что-то изъято, как лишняя поросль на лице… — Усмехнувшись, Джаннах коснулся своей остроконечной бородки. — И это наше второе благодеяние, о коем не следует забывать!
Дарт молча поклонился; потеря усов и бороды его совсем не огорчала. Новый лепесток поплыл над хрустальным полом, распространяя сладковатый запах.
— Теперь поговорим о человеческой природе. Она такова, что в бедствиях ваши соплеменники мечтают обрести богатство и покой, но, получив их, испытывают скуку и тоску. Пресыщенность, мой друг, пресыщенность! Такое же, каким страдает наша раса, давным-давно достигшая покоя… А ведь секрет так прост! Покой и опасность, расслабление и напряжение сил, чередование впечатлений, отдых, сменяемый периодом странствий… Вы это получили, разве не так? Разве могли вы жить на Земле в подобной роскоши? — Джаннах оборвал третий лепесток и сделал плавный жест, будто обнимая лазурные небеса с парившими в них замками, дворцами, летающими платформами и зеркалом энергетического накопителя. — И разве могли вы мечтать о странствиях среди звезд, о новых мирах, где приземлялся ваш корабль? О том необычном, что вы увидели и испытали в них? — Он сделал паузу, выпустил цветок, всплывший над ладонью, и задумчиво поглядел на него. — Разумеется, эти вояжи опасны, но вы из тех людей, кого опасность привлекает. Вы, Дарт, умеете справляться с ней… умеете лучше, чем прочие наши разведчики… ваша удачливость необъяснима… Собственно, потому мы и выбрали вас. И выбираем снова.
— Не столь уж радостная весть, — пробормотал Дарт, представив пустоту и мрак Инферно. Внизу, за прозрачной пластиной, расстилался прелестный пейзаж: река, петляющая меж невысоких, поросших соснами холмов, сизо-зеленые травы в низинах, золотистые змейки дорожек из плотного песка, разноцветные шелковые шатры вокруг ровного поля, где мелькали крохотные фигурки — видно, шла какая-то игра. По реке плыл прогулочный кораблик под парусом цвета весенней листвы. Повинуясь невысказанному желанию, пол приблизил суденышко, давая возможность разглядеть нагие тела на палубе: одни напоминали людей, другие — наяд и тритонов с человеческим торсом и рыбьим хвостом.
Вид был мирный, очаровательный и так непохожий на смутные воспоминания о Земле! Там, насколько он помнил, шла непрерывная война: сосед ополчался на соседа, поля и рощи обагрялись кровью, пылали замки, под грохот пушек и мушкетов тонули корабли, звенела сталь на площадях городов, да и сами эти города были, в лучшем случае, скопищем уродливых грязных строений за крепостной стеной, а в худшем — рассадником недугов, зловонными клоаками, где по улицам струились нечистоты. И все же он отказался бы от половины анхабских даров, чтоб очутиться на Земле! Пусть он будет беден и не столь силен, немолод и не так здоров… Пусть у него растет борода, пусть! Зато…
— На этот раз вы полетите в дальний поиск, — сказал Джаннах, и мысль Дарта прервалась. — Задача будет сложной, требующей особой подготовки, чем и займется наш специалист. Фокатор, один из лучших Ищущих. Ее зовут…
— Раны Христовы! — Дарт отступил на шаг и прислонился к дереву-подпорке. — Простите, сударь, я знаю, что вы умеете убеждать, но наш разговор о Земле еще не закончен. Как и о сроках моего служения.
Раздался резкий музыкальный аккорд, в воздухе повеяло грозовой свежестью.
— Вы упрямы, — произнес Джаннах после недолгой паузы, — очень упрямы. Что ж, не самый худший из человеческих недостатков… Так вот, к вопросу о Земле. Вы представляете, мой друг, в какое время вас сюда забрали?
Дарт пожал плечами. Его понятия об истекшем времени были такими же смутными, как память о человеке, послужившем для Джаннаха прототипом.
— Полагаю, тридцать или сорок лет назад, — пробормотал он и, заметив улыбку, мелькнувшую на лице собеседника, поправился: — Может быть, восемьдесят или сто…
Голова Джаннаха качнулась совсем человеческим жестом отрицания.
— Вы ошибаетесь. Вы помните лишь годы, проведенные на службе, но перед тем вы долго пролежали в криогенном депозитарии. Видите ли, мой дорогой, ныне гильдия Ищущих невелика, сотен пять энтузиастов, по большей части занятых техническими проблемами… я имею в виду системные корабли, зонды, производство иразов и снаряжения… ну, еще медицинский персонал… У нас только четырнадцать баларов, и я — один из них. — Он с достоинством погладил узкую бородку. — Функции баларов вам известны: каждый работает с одним — и только с одним! — разведчиком, намечает объекты исследования, ставит задачу, принимает информацию и анализирует ее. Разведчиков, нанятых в разных мирах, гораздо больше, чем нас, баларов. Мы храним их в депозитарии — там, где лежали и вы, мой друг. Храним до тех пор, пока не возникнет необходимость в их услугах.
Дарт слушал терпеливо, хотя эти вещи были ему известны. Существование анхабов, безопасное и долгое, почти бесконечное в его представлении, тянулось тысячелетиями, так что балар мог пережить сотню-другую разведчиков. Они, солдаты удачи, рожденные в иных мирах, более примитивных и опасных, делали для анхабов то, что баларам не хотелось выполнять самим. Гибель разведчика была событием не столь уж частым, однако не исключительным, и в этой ситуации депозитарий поставлял очередного кандидата. Им щедро платили за риск — повторной жизнью, молодым здоровым телом и приключениями во всех концах Галактики.
— Итак, вы ошибаетесь, — повторил Джаннах, подбрасывая розу на ладони. — Ошибка, собственно, невелика — с нашей точки зрения. Но с вашей…
— Сколько? — спросил Дарт, хмуря брови. Ему не нравилось, что собеседник взирает на него со смешанным выражением печали и превосходства. — Сколько, сир?
— Четыре века, друг мой. Может быть, чуть больше или меньше… Я не помню, какой сейчас год на Земле, но там наступило третье тысячелетие, это несомненно. И мир ваш совсем не тот, какой вы помните или пытаетесь вспомнить. — Джаннах деликатно смолк, даруя возможность осознать услышанное и справиться с ошеломлением. Дарт уставился ему в лицо и ждал, не говоря ни слова. — Четыре века, двадцать поколений… все изменилось, мой дорогой… человечество размножилось и шествует с триумфом по пути прогресса… Огромные мегаполисы с людскими толпами, вырубленные под корень леса, срытые до основания горы, отравленные воды и нескончаемая война, просто какая-то оргия самоуничтожения… хуже, чем было здесь до эпохи Посева… Поверьте, намного хуже! — Он передернул плечами под алой тканью камзола. — Неуютное место ваша Земля! Ужасное! Я бы не советовал вам возвращаться. Люди благородные там нынче не в цене.
— А когда они были в цене? — возразил Дарт. — Но из-за этого я не беспокоюсь. Кто-то — не помню кто — сказал мне: только мужеством можно пробить дорогу, а потому не опасайся случайностей и ищи приключений. Так я и поступал и так намерен поступать в дальнейшем. — Коснувшись рукояти шпаги, он поглядел на Джаннаха с гордой улыбкой. — Если я вас верно понял, сир, вы советуете мне остаться? Даже тогда, когда моя служба будет закончена?
— Вы сомневаетесь? Мне кажется, выбор между варварским миром и Анхабом — вещь очевидная.
— Для вас, не для меня, — смягчая резкость своих слов, Дарт склонил голову. — Скажите, сударь, страна, в которой я родился, еще существует? И в ней говорят на прежнем языке?
— Да… насколько мне известно… Последняя экспедиция в ваш мир состоялась лет двенадцать назад. Страна и язык существуют. Правда, не без некоторых изменений…
— Вот видите, сир! Значит, мне есть куда вернуться. И я хочу вернуться… Вы говорите, мой мир ужасен? Пусть! Лучше иметь такую родину, чем вообще никакой.
— Что ж… Вы сделали выбор! — На миг черты Джаннаха словно размылись, лицо сделалось мягче, блеск глаз померк. Дарт знал, что это — свидетельство волнения и душевных потрясений. Радикальная перемена облика требовала от метаморфов-анхабов больших усилий, но малые трансформации давались им без труда и как бы бессознательно — что в каком-то смысле роднило их с людьми. Ведь человек тоже меняется; в радости он красив, в опасности — серьезен, а в горе — уродлив.
— Вы сделали выбор, и я его уважаю, — повторил Джаннах. — Вы вернетесь, друг мой, вернетесь, закончив вашу службу. Правда, срок ее мне неизвестен.
Дарт почувствовал, как сердце его сжалось.
— Мон дьен! Может ли быть такое, сударь?
— Может. Вы знаете, в чем назначение нашей гильдии — мы исследуем планеты Темных, древней расы Ушедших Во Тьму, исчезнувшей в те времена, когда на Анхабе еще не зародился разум. Вы это знаете, вы сами бывали в их мирах… Но ведома ли вам цель исследования?
— Конечно. Вы говорили об этом не раз. Новые знания, сир. Новые машины, новые материалы, произведения искусства, различные артефакты… Я помню, сударь.
— Все это так, — протянул Джаннах с сосредоточенным видом, — так и не совсем так. В нынешнюю эпоху Жатвы мы знаем столь многое, что знания обременяют нас… — Черты его снова дрогнули, размылись, поплыли; казалось, он колеблется или пребывает в нерешительности, что выглядело совсем уж невероятным. — Разумеется, новые знания всегда большая ценность, но ищем мы не только — или не столько — их. Скорее мы хотим представить, как жили Темные, к чему стремились, куда ушли и по какой причине. Видите ли, мой дорогой, мы, анхабы, — древняя раса, достигшая полного благополучия и счастья, а также изрядного долголетия. В результате нас немного, и по прошествии времен мы потеряли вкус к опасностям реальной жизни. Может быть, наш путь кончается? Может быть… Но в этом случае закономерен вопрос: должны ли мы последовать примеру Темных?
— Уйти? — Дарт недоуменно нахмурился. — Но куда?
— Вот этого, друг мой, никто не знает. Никто из живущих, ибо, хотим мы того или нет, каждому из нас придется приобщиться к Великой Тайне Бытия — но лишь в мгновение смерти. Тогда, и только тогда нам станет ясно, куда мы уходим, куда ведет посмертный путь и существует ли он вообще… — Лицо Джаннаха сделалось мраморной маской, потом на щеках выступил румянец возбуждения. Он улыбнулся и вдруг сказал: — Вы не находите, Дарт, что любое разумное существо чувствовало бы себя уверенней, если бы знание о предстоящей дороге открылось ему при жизни?
— Я нахожу, что это вопрос метафизический и не имеющий отношения к срокам моей службы, — отрезал Дарт. — Не вернуться ли нам к конкретному делу, сударь?
— Ладно, — на губах собеседника промелькнула улыбка. — Вы — представитель молодой расы, еще не осознавшей ценности вечных проблем… Но хватит! Не будем об этом говорить, ибо на такие темы вы побеседуете с фокатором, чья задача — проинструктировать и подготовить вас. Ваш новый полет будет особенным, совсем особенным… Весьма вероятно, вы добьетесь успеха, и ваша служба закончится.
Дарт навострил уши. Насколько помнилось ему, для предыдущих вояжей не назначали инструкторов; задание ставил Джаннах, и он же оценивал результаты — те сведения, которые извлекались в процессе ментоскопирования. Может быть, эта экспедиция и в самом деле будет особенной?
Взгляд Джаннаха обратился к зыбкой переливчатой стене, безмолвным повелением раскрыв экран. Редкие звезды, искры вселенского пожара, горели в космическом мраке; одна из них внезапно приблизилась, распалась на две неравные сферы, алую и голубую, и Дарт увидел, что между ними что-то есть — еще одна точка, яркая и небольшая, сиявшая отраженным светом. Его собеседник щелкнул пальцами. Точка, расплывшись в диск, закрыла половину экрана и начала поворачиваться — медленно, неторопливо, демонстрируя озаренные солнцами поверхности. Голубую затягивали тучи, над алой небо было ясным, и Дарт различил блеск океанов, а меж ними — сушу, изрезанную лентами рек, покрытую багровой растительностью.
Планета?.. — мелькнуло у него в голове. Но таких планет в природе не бывает, планеты — суть сферические тела, а этот объект подобен диску… скорее даже — линзе с выпуклой и вогнутой сторонами… чудовищной линзе размером с Землю или Анхаб… Искусственное сооружение? Вероятно… Но какое огромное!
— Этот артефакт обнаружен нашим автоматическим зондом на окраине третьей галактической спирали, — тихо произнес Джаннах, взирая на мнемоническую запись. — Несомненно, конструкция Темных… Единственный в своем роде объект, ибо, как вам известно, Ушедшие не строили ни кораблей, ни космических станций.
— Однако перемещались от звезды к звезде и заселили множество миров, — заметил Дарт.
— Да. Как, мы не знаем, но спорить с очевидным фактом не приходится. — Джаннах сосредоточенно разглядывал вращавшийся на экране диск. — Почти плоский мир… такой, каким представляли в прошлом ваши сородичи Землю… Если не считать верхнего слоя скальных пород, воды и почвы, сооружение выполнено из вещества, которое мы назвали фералом. Очень инертная субстанция, способная, однако, проявлять активность… Мы полагаем, что фераловое ядро регулирует гравитационные процессы на планетоиде, но, вероятно, этим его функции не исчерпываются.
Он смолк, и Дарт, после внушительной паузы, растянувшейся на много биений сердца, спросил:
— В чем моя задача, сударь?
— Доставить пробу ферала. Теоретически мы знакомы с этой субстанцией; о ней говорится в записях Темных, в тех фрагментах, что доступны нашему пониманию. Однако без подробностей… — Задумчиво покрутив большой аметистовый перстень на среднем пальце, Джаннах уточнил: — Я имею в виду, без технических подробностей. Более того, ферал упоминается в весьма необычном контексте… очень странном, друг мой… я бы назвал его религиозно-мистическим, хотя у Темных как будто не имелось ни религии, ни представлений о потустороннем мире. Вам ведь известно, что они являлись рациональными существами, не склонными к мистике и трансцендентным спекуляциям? Это безусловно так, и все же… все же… — Балар уставился на свой перстень, потом сверкнул глазами на Дарта. — Все же я вынужден признать, что это вещество… этот ферал, как мы его обозначили… словом, ему отводилась особая роль в их культуре. Особая! — Он многозначительно поднял палец. — Вы можете представить, какие отсюда следуют выводы?
Дарт кивнул. Он плохо разбирался в конструкции анхабских приборов и в уравнениях поля Инферно, но с логикой у него все было в порядке. Взглянув на диск, вращавшийся под резкую бравурную мелодию, он произнес:
— Уникальное сооружение и уникальное вещество… в одном и том же месте… Вы полагаете, сир, что в этом есть какой-то смысл? Может быть, отсюда, — он вытянул руку к экрану, — они и ушли во Тьму?
— Во Тьму или к Вечному Свету, — откликнулся Джаннах. — Мы не знаем, мой дорогой, и думаю, что узнаем не скоро. Не ломайте голову над этими проблемами. Ваша цель — ферал, и вам понадобится все везение, чтобы совершить этот последний поиск.
— Последний, сударь? — Кровь прилила к щекам Дарта. — Но вы говорили, что срок моей службы вам неизвестен…
— И я вас не обманул. Я ведь не знаю, будет ли поиск успешен, не так ли? Если вы возвратитесь пустым, коллегия Ищущих возложит миссию на другого балара и другого разведчика.
Повисло тягостное молчание. Дарт уставился на реку внизу и плывший по ней кораблик: люди, наяды и тритоны прыгали с палубы, кувыркались в воде, и хрустальный пол поочередно приближал их веселые смеющиеся лица. Было трудно поверить, что раса анхабов вымирает и что на всей планете их осталось миллионов пять — большей частью тысячелетних старцев, не желавших продлить себя в потомстве. Все они, однако, выглядели юными и здоровыми. Дарт подозревал, что метаморфы-анхабы, в силу своей счастливой конституции, не ведают ни дряхлости, ни старческих недугов.
— Взгляните на специалиста, который проинструктирует вас, — прервал молчание Джаннах. — Как было сказано, это великолепный фокатор. Ее зовут…
Он произнес какое-то длинное имя, но Дарт, поднявший глаза к экрану мнемонической записи, его не расслышал. Милое женское лицо сияло перед ним: кудри цвета темного каштана, нежная упругость щек, зрачки фиалковой голубизны, вздернутый носик над пухлым ртом, будто бы созданным для поцелуев… Девушка мнилась ему знакомой — откуда и как, Дарт был не в состоянии ответить, но твердо знал, что с нею связаны мгновения радости и горя. Были связаны… Радость любви и горечь утраты…
Голос Джаннаха зудел в ушах назойливым комаром, слова скользили мимо, падали каплями дождя и уходили в песок забвения. Дарт глубоко вздохнул и попытался вспомнить: где и когда он видел ее?.. при каких обстоятельствах?.. был ли одарен ее благосклонностью?.. касался ли губами белоснежной шеи и локона, скрывавшего висок?..
Память безмолвствовала. Лишь имя всплыло из темных ее пучин, и он, не отрывая от экрана глаз, вдруг прошептал:
— Констанция… Констанция!..
Глава 4
Тучи еще громоздились в сумрачном небе, но ливень иссяк, когда Дарт вышел к берегу лагуны. Спать половину цикла, как это делали волосатые, он был не в состоянии; тело его подчинялось суточным ритмам Земли и Анхаба, и ночь, длившаяся здесь пятнадцать часов, казалась ему бесконечной.
Он принялся бродить у подножия дюн, посматривая то на небо, то на галеру, плясавшую в мелких волнах, то на реку — ток воды в ней быстро замедлялся с падением тяжести. На Диске, как и в других посещенных им мирах, гравитация являлась важнейшим параметром, но здесь ей отвели еще одну функцию — отсчета времени. Дарт уже привык улавливать моменты полудня и полуночи, когда его тело становилось легче или, наоборот, наливалось непривычной тяжестью; ощущение же нормального веса, приходившее дважды за цикл, было связано с утренними и вечерними периодами. Может быть, все обитатели планетоида, разумные и неразумные, не исключая растений, определяют время с гораздо большей точностью, чем он, — скажем, до получаса. Можно спросить об этом у просветленной Нерис…
При мысли, что есть у кого спросить, Дарт ощутил всплеск радости. Итак, его одиночество завершилось! И, надо признаться, самым приятным образом: из всех возможных вариантов он предпочитал женское общество. Конечно, не всякое; но если женщина молода и хороша собой… На миг лицо Констанции мелькнуло перед ним, с упреком напоминая о прекрасной даме, ждущей его возвращения, но эта дама была далеко, тогда как другая, спящая в пещере, — рядом. Представив ее обнаженное смугло-розовое тело, Дарт почувствовал, как пересохло в горле, и усмехнулся. В теории он был однолюбом — но разве есть безошибочные теории? Кто не ошибается, тот не кается, и даже у самых строгих теоретических построений имеется естественный предел.
Он поднял валявшийся на песке дротик, затем подобрал секиру тиан и принялся рассматривать оружие. Древко и топорище были деревянными, вырезанными с большим искусством, но это не вызвало у него интереса. Он осторожно коснулся секирного лезвия — овальной плоской раковины с заточенными краями; ударил секирой по валуну, темневшему в песке, но только с пятого или шестого раза сумел разбить ее на части. Острие дротика, сделанное из шестигранного шипа или иглы длиной в ладонь, тоже оказалось очень прочным, едва ли уступавшим железному наконечнику. Но железа, меди, серебра и других металлов здесь пока что не нашлось — ни на галере тиан, ни среди товаров карликов-тири и снаряжения даннитов. Скорее всего металла на Диске не знали, так как Темные им не пользовались; их высочайшая цивилизация была сугубо биологической.
Дарт прошлепал по воде к галере, осмотрел ее и убедился, что судно собрано без металлических гвоздей, заклепок или скоб. Материал вызвал его удивление — несомненно, дерево, но не пиленое, рубленое или строганое, а как бы принявшее нужную форму и размер естественным путем. Эти странные доски, пошедшие на палубу и бортовую обшивку, а также все неподвижные части, основание мачты в килевом гнезде, скамьи гребцов и все остальное были не сколочены, а склеены. Застывший желтоватый клей выступал в щелях и швах, и Дарт попробовал расковырять его кинжалом. Но эта субстанция почти не поддавалась ни лезвию, ни острию — пружинила, точно анхабский пластик, из которого делали небьющиеся кубки и посуду. Вспотев от усилий, Дарт измерил палубу шагами — получилось двадцать восемь — и возвратился на берег, чтобы еще раз полюбоваться кораблем.
Хорошее судно, большое, крепкое… много надежней, чем катамаран даннитов, сожженный криби… вот на таком бы и отправиться в странствия… Пожалуй, за светлое время, под парусами и веслами можно делать тридцать лье и выбраться к океану циклов за двадцать… Или за двадцать пять… Он знал, что находится в среднем течении реки, но все-таки ближе к полярному эстуарию, чем к периферийному океану. Возможно, от прибрежных гор и той седловины со вскрытой полостью его отделяют шестьсот лье, возможно — восемьсот… Слишком большое расстояние, чтобы блуждать в лесах, среди неведомых племен, без знающего проводника, без лошади или иного транспорта, без пищи и с бесполезным, лишенным энергии скафандром… Но путешествие к океану казалось вполне реальным, если не идти, а плыть — плыть рекой на прочном корабле или хотя бы даннитском катамаране, на любом суденышке, способном преодолеть течение и двигаться быстрее, чем пеший человек. Проблема состояла в том, что для такого судна был нужен экипаж, гребцы и корабельщики, на что в обозримом будущем рассчитывать не приходилось.
Вздохнув, Дарт поглядел на галеру. Да, хорошее судно, надежное, но с помощью Нерис его не вывести из бухты. Парус, может, они и подняли бы, но у него не тридцать рук, чтобы грести тридцатью веслами… А жаль!
Тучи истончились и исчезли, листва на кустах за дюнами высохла, и вместе с первыми лучами солнца пляж заполонили волосатые. Тут были и самцы, и самки с выводком щенков; самые крепкие тащили дубины и молоты из камня, прочие вооружились обломками костей и раковин. Им предстояла большая работа: вернуть в первозданное состояние лагуну и береговой песок — с той целью, чтобы не вызвать подозрений у новых путников. Такая примитивная хитрость была свидетельством того, что криби все же могут воспринять какие-то идеи, пусть не слишком сложные и отвлеченные. Но, к сожалению, любая из этих идей касалась лишь желудка и процедуры копуляции.
К Дарту, переваливаясь на толстых коротких ногах и почесывая брюхо, приблизился вождь. Выглядел он довольным и сытым. Впрочем, эти два понятия в языке криби являлись синонимами.
— Дат кусать свой самка? — с любопытством осведомился Вау.
— Нет. Самка тощий. Самка кусать еда, много еда, стать толстый. Потом Дат ее кусать.
— Ха-аа! — прохрипел вождь и хлопнул в ладоши, что служило знаком одобрения. Тощие самки ему не нравились — даже на вертеле.
Вздыхая и хмуря брови, Дарт следил, как три десятка волосатых под командой Оша топают к галере, разбрызгивая воду. Их шкуры лоснились, бугрились мощные загривки, вздувались мышцы на спинах и плечах, раскачивались молоты в сильных лапах… Какие гребцы пропадают!.. — подумалось ему. Но, к сожалению, эта идея была неосуществимой.
Он повернулся к вождю.
— Хороший хак.
— Хороший, — согласился Вау. — Много дерево харири. Харири долго гореть, хорошо.
— Не гореть. Криби взять хак тиан, взять свой самка, плыть река. Долго плыть.
Нижняя челюсть у Вау отвалилась, губа свисла чуть ли не до груди. Кажется, он был изумлен.
— Не гореть? Взять хак, плыть река? — Вождь возмущенно фыркнул. — Дат кусать плохой капа, его голова выпадать шерсть!
Это означало, что собеседник отведал тухлого мяса и в результате тронулся умом. Но Дарт решил попытаться еще раз.
— Криби плыть река новый место. Хороший место — много хак-капа! Много тири, много ко, много вкусный даннит! Криби кусать всех в новый место, стать толстый!
— Криби кусать всех в старый место, — мудро заметил Вау, почесал мохнатую грудь и отошел в сторонку.
Каменный молот в лапах Оша грохнул о доски, потом ударили кувалды и дубины остальных, жалобно заскрипело дерево, борт треснул, и в нем возникла большая зияющая дыра. Дарт отвернулся, страдальчески скривил губы и быстрым шагом покинул пляж. «Ненасытен человек в своих желаниях, — мелькнула мысль, — дай ему женщину, и он потребует шале с фонтаном, мягким ложем и бархатными покрывалами. Или корабль с гребцами…»
Корабль — увы! — пойдет в костер, но вместо шале имелась пещера, а вместо бархата — мох. Еще была женщина — возможно, колдунья и ведьма, но привлекательная и, надо думать, компетентная в местных нравах, что являлось новым, сулившим надежду обстоятельством. По дороге к своему жилью Дарт обдумывал эту мысль. С Нерис ему повезло, однако везение лишь тогда решает насущные проблемы, когда из него удается извлечь максимум полезного. Он не страдает более от одиночества, он спас весьма приятную особу, и что же дальше? Какой от нее прок?
«Прок, пожалуй, есть, — подумал он, ощупав плечо с заживающей раной. — У этой женщины, ширы Трехградья, не отнимешь уменья врачевать, пусть даже странным способом!» Но способы анхабов, возвращающих жизнь мертвецам, казались еще удивительней и необычней, и потому случившееся не беспокоило Дарта. В данном вопросе он обладал широким кругозором и был не против целителя-прилипалы или целителя-вампира, если их старания шли ему на пользу.
От пещер тянуло дымом и мерзким запахом паленого — криби собирались завтракать. Приблизившись к своему жилью, он услышал шум — треск кустов, женские вопли, пронзительный визг Броката и сопение волосатых. Пара юнцов гонялась за Нерис в виноградных зарослях, то ли желая развлечься, то ли с иной, гастрономической целью. Для этих своих экзерсисов они, вероятно, подстерегли момент, когда Нерис покинула пещеру; внутри ее никто бы не тронул, так как жилище Дарта являлось для дикарей безусловным табу.
Он запустил камнем в одного негодяя, а другого свалил наземь ударом в челюсть, пнув на прощание башмаком. Юнцы уползли, виновато поскуливая. Впрочем, вина их была не слишком большой — в пещеру они не совались, а кусты как-никак территория общая.
Покончив с этим делом, Дарт осмотрел женщину и ее крылатого спутника. Последний уже успокоился, сел на камень у входа в грот и, будто кошка, принялся вылизывать взъерошенную шерстку. Что до Нерис, то она, кажется, не пострадала и выглядела много лучше, чем вчера: следы побоев еще не зажили, но ссадины и синяки побледнели, с лица исчезла печать утомления, и кожа, отмытая дождем, напоминала сейчас бело-розовый перламутр. Ожерелье на ее гибкой шее светилось красками утренней зари.
— Ты меня бросил!.. — Отдышавшись, она гневно ткнула в Дарта пальцем. — Бросил среди этих гнусных тварей!
— Не бросил, а ненадолго оставил, пресветлая госпожа, — возразил Дарт. — Зачем ты покинула пещеру? В мое жилище волосатые не лезут, и там ты была бы в полной безопасности.
— Я проголодалась! — сообщила Нерис, топнув обутой в сандалию ножкой. — Я ела ягоды, и эти вонючки застали меня врасплох! Врасплох, понимаешь? Иначе им пришлось бы пожалеть о миге своего рождения! Я превратила бы их в камни, в грязь, в червей! Лишила бы дыхания и воздуха! Я, просветленная шира Трехградья!.. Я бы…
Она внезапно спрятала лицо в ладонях и расплакалась. Дарт обнял ее, прижимая к себе левым боком, и с удивлением отметил, что не чувствует биения сердца. Но эта мысль была смутной, преходящей, смазанной другими ощущениями — трепетом хрупких плеч под его ладонью и орошавшими грудь слезами. Шелковистые волосы ласкали щеку и шею, упоительный аромат будил воспоминания о просторных залах, в которых, повинуясь мелодии, кружились и приседали дамы с кавалерами в изысканных одеждах и завитых париках. Со вздохом он погладил ее золотистую головку и пробормотал:
— Успокойтесь, мадам, успокойтесь… — Затем, сообразив, что говорит на родном языке, перешел на фунги: — Не плачь, блистательная госпожа. В конце концов, ничего страшного не случилось: ты поела ягод, а тебя не съели. Даже не укусили ни разу.
— Просветленная, а не блистательная, — поправила она, всхлипывая и вытирая слезы. — Ты должен правильно обращаться ко мне и оказывать уважение, Дважды Рожденный. Помни: я — шира!
— Разумеется, я помню, светозарная. — Дарт отступил на шаг и отвесил изящный поклон, коснувшись рукояти шпаги. Все происходящее его изрядно забавляло, будто он играл с ребенком — но разве жизнь без игр и забав не превращается в унылые будни? Лишь женщины, новые впечатления и авантюры придают ей вкус, и в данный момент, обладая тем, и другим, и третьим, он мог почитать себя счастливейшим из смертных.
Поклонившись еще раз, Дарт произнес:
— Любой рыцарь счел бы великой милостью служить тебе, и я клянусь, что под моей защитой ты можешь не опасаться никаких врагов. Ни тиан, ни волосатых криби.
Слезы Нерис высохли, пунцовый рот приоткрылся.
— Что такое «рыцарь»?
— Благородный воин, поклоняющийся женской красоте, — с улыбкой пояснил Дарт.
— Ты находишь меня красивой?
— Несомненно, моя госпожа. Я думаю, ты самая прекрасная из шир Трехградья — по обе стороны этой реки. Да что там — реки! По ту и по эту сторону Диска!
Ее серые глаза кокетливо сощурились — верный признак, что лесть упала на благодатную почву и что взойдет она пышным и сладким посевом. Рано или поздно, но взойдет.
Однако не сейчас. Повернув головку, Нерис взглянула на Броката — тот дремал, разнежившись на солнышке, — затем принюхалась к смрадному дыму, плывшему над пещерами, и брезгливо сморщила носик.
— Мерзкие отродья, пожиратели падали… У каждого роо есть дар Предвечного, но сомневаюсь, что он наделил им этих вонючек! Но лысые жабы ничем не лучше… чтоб их поглотил божественный туман, и тех, и других! Чтоб им сгнить под деревом смерти! — Покончив с проклятиями, она кивнула Дарту: — Мне нужно вымыться и очиститься. Отведи меня на берег, но не туда, где лилась кровь. В какое-нибудь другое место.
Кивнув, он повел ее в прибрежный грот в той части острова, что омывалась не проливом, а рекой. Тут невысокие утесы, перемежавшиеся корявыми деревьями с сизой хвоей, теснились к самой воде; вода же была теплой, ласковой, дно — мелким, почва — песчаной, и в ней криби выкопали сотню ям, забитых всяческим имуществом, не поддававшимся гниению. В них цикл за циклом сваливали награбленное и ненужное — странные товары тири, добро даннитов и многие иные вещи; и в них, несомненно, свалят оружие и снаряжение тиан. В одной из этих ям Дарт схоронил маленькую даннитку, поставив над могилой деревянный крест с ее украшениями, браслетами и ожерельем.
Нерис огляделась.
— Что здесь? Куда ты меня привел? К мусорным кучам?
— Это предметы, принадлежавшие путникам, моя госпожа. Криби-самцы сюда не ходят, только самки — тащат лишнее, когда очищают берег лагуны. Тут я купаюсь и наблюдаю за рекой… Посмотри в ямах — возможно, что-то пригодится?
— Возможно.
Устроившись под скалой, в тени, Дарт с интересом наблюдал, как женщина бродит среди деревьев, камней и груд непонятного мусора, то вороша их ногой, то наклоняясь, приседая и что-то разглядывая. Она подняла плоскую небольшую раковину, потом — трубчатый сосудик размером в палец; открыла его, понюхала и скорчила довольную гримаску — кажется, предназначение этих вещиц не было для нее секретом. У ямы, заваленной большими пустотелыми орехами, одним из главных товаров карликов-тири, Нерис остановилась, вздохнула и грустно покачала головой.
Дарт насторожился.
— Можешь объяснить, что это такое? Я думал, их едят, но они пустые. Одна скорлупа… Зачем тащить ее с собой, да еще в таком количестве?
— Их ядра не едят, из них и из корней изготовляют мазь, что заживляет раны, а скорлупу расписывают узорами и помещают внутрь прах погибших, старейших и воинов. Сосуды для почетного захоронения, плоды с дерева хрза… Растет оно далеко, и в Лиловых Долинах цена на них немалая.
— Судя по этой куче, в Лиловых Долинах нет недостатка в мертвецах, — заметил Дарт. — Что же там случилось, ма белле донна? Кровопролитное сражение или повальная болезнь?
— А ты не знаешь? — На ясном лбу Нерис прорезалась морщинка. — Не знаешь, что происходит в период балата? Когда разверзаются земли, трясутся горы и в небесах играют молнии? В самом деле, не знаешь?
Пожав плечами, Дарт неопределенно улыбнулся. Он с охотой послушал бы что-нибудь о богах, играющих молниями, однако решил не торопиться: женские речи — ручей, который нельзя подгонять, швыряя камешки вопросов. Слово «балата» вспоминалось ему — вроде бы слышал от умершей даннитки, но смысл его оставался неясен, как прочие намеки Нерис и удивительный обычай хоронить покойников в орехах. Вероятно, эти Лиловые Долины были любопытным местом!..
Его спутница положила свои находки на плоский камень у воды, сняла сандалии, сбросила тунику и принялась ее полоскать; затем расстелила изорванную одежду на том же валуне. Дарт с бьющимся сердцем не спускал с нее глаз, чувствуя, что внимание ее не обижает, а, наоборот, приятно; здесь, на Диске, где многие расы не знали иных одеяний, кроме собственной кожи или шкуры, не стыдились наготы. Ему показалось, что Нерис не отличается ничем от земных женщин, а если и были какие отличия, то в лучшую сторону: на удивление тонкая гибкая талия, восхитительно длинные ноги и твердые груди, не колыхавшиеся, а только слегка подрагивавшие при резких внезапных движениях.
«Нимфа», — подумал Дарт, любуясь, как Нерис плещется у берега. Ее формы выглядели не угловато-девичьими, а женственными, зрелыми, округлыми, но, вероятно, она была молода — лет двадцати пяти или чуть больше по земному или анхабскому счету времени. В этих двух мирах, на его старой и новой родине, сутки и годы почти совпадали. Правда, на Анхабе, не имевшем лун, не знали и месяцев, а также смены сезонов: ось планеты была перпендикулярна плоскости эклиптики.
Мысль об Анхабе вернула его к реальности, к погибшему кораблю, лишенному энергии скафандру и миссии, которую надлежало исполнить. Последнее являлось делом чести: сколько бы он ни спорил с Джаннахом, как бы ни торговался, слова оставались словами, деяния — деяниями. Пока он жив, его обязанность — быть верным своему обету, трудиться и искать, как он трудился и искал в других мирах, с полной отдачей сил, не думая о риске и не мечтая о награде. Долг был для него категорией абсолютной, твердой основой душевного склада; приверженность долгу соединялась с другими чертами, с понятиями о благородстве и мужестве, справедливости и милосердии. Возможно, в прошлой жизни он был иным, более подверженным влиянию людей и обстоятельств, но воскрешение очистило его: так с древнего клинка спадает ржавчина под яростным усилием точила.
Долг нужно исполнять — тем более что средства к тому были отнюдь не исчерпаны: он потерял корабль, но Голем уцелел. Его помощник и слуга, оставшийся на перевале в прибрежных горах, под бурым утесом с тремя вершинами… Он получил приказ и будет ждать тысячелетия, подобно верному псу из нерушимой, не подверженной тлению плоти… Этот квазиживой механизм обладал большими запасами энергии и умением накапливать ее, аккумулируя из любых источников; прочный корпус, искусственный мозг, подвижность, встроенные датчики, оружие и инструменты делали его незаменимым в полевых исследованиях. Он мог бы осуществить их сам и мог, вероятно, найти хозяина, рассчитав траекторию падения Марианны, но он подчинялся приказу: ждать. Его способность к самостоятельным действиям была ограниченной, и в случаях критических он нуждался в руководстве человека.
Отсюда, за сотни лье, Дарт был не в силах отменить приказ, обрекший Голема на ожидание. Золотистая полоска-указатель на рукаве скафандра не светилась, так же, как спираль, вмонтированная в лицевой щиток; его передатчик, лишенный энергии, не позволял связаться с механическим слугой. Не трагедия, но неприятность; а возможно, знак судьбы и повод к далекому странствию, которое необходимо совершить. Вот только как?..
В данный момент это являлось важнейшей проблемой, отодвигавшей все остальные, даже утрату Марианны. В конце концов, ее гибель не делала Дарта вечным пленником в этом мире; пройдет какой-то срок, и прилетит другой корабль, беспилотный или с очередным разведчиком, а значит, его отыщут и снимут с Диска. Вернее, отыщут Голема — по встроенному маяку и следам несчастливой попытки вскрыть загадочную полость… И к этому времени он должен соединиться с иразом… Должен, тысяча чертей! Должен, должен…
Видимо, он задремал, и во сне ему явилась персона из прошлой жизни, не столь великая, как та, чей облик принимал Джаннах, но все же могущественная и облеченная властью. Мужчина в годах, со смуглым крючконосым лицом, пронзительным взором и резким командирским голосом, похожий на старого коршуна; вы должны, каркал он, должны, должны…
…Вы должны сохранить привезенное, сколь бы незначительной ни была эта сумма. Еще вам следует усовершенствоваться во владении оружием, поскольку это необходимо дворянину. Я сегодня же составлю письмо начальнику Королевской академии, и с завтрашнего дня он примет вас, не требуя ни единого экю. Не отказывайтесь от этой милости — бывает так, что наши молодые дворяне, даже самые знатные и богатые, тщетно добиваются приема туда. Вы научитесь верховой езде, фехтованию, танцам и куртуазному обращению с дамами, вы отшлифуете манеры и завяжете полезные знакомства. А время от времени вы будете являться ко мне, докладывать, как идут дела и чем я могу вам помочь. Через год вы должны завершить обучение… через год, к апрелю…
Плеск воды заставил его проснуться, и лишь последнее слово сохранилось в памяти. Апрель, весенний месяц, пора цветения каштанов… Что-то случилось с ним в апреле — там, в прошлой жизни, на Земле… Куда-то он ехал, с кем-то встретился, вступил в перебранку и скрестил клинки… Не с тем крючконосым из сна, что поучал его, с другим, враждебным и наглым… Мерзкая личность! Прикончил ли он негодяя? Кажется, нет, не удалось; в тот раз ему помешали. Но кто? Кто, дьявол его побери?!
Нерис, расстелив на валуне свою изодранную тунику, что-то делала с трубчатым сосудом. Любопытствуя, он приподнялся: влажная клейкая масса стекала на края прорех, тонкие пальцы перебирали ткань, гладили ее, слегка сжимали, и, подчиняясь этой ласке, дырявое и рваное становилось целым. Возможно, не просто целым, а живым: ткань трепетала и подрагивала, поблескивала, словно шелк, переливаясь теплыми оттенками радуги. Порыв ветра вдруг подхватил ее, взметнул вверх и опустил на плечи Нерис. Она рассмеялась и, лукаво посматривая на Дарта, натянула одежду. Свисавшее с гибкой шеи ожерелье отсвечивало золотисто-розовым.
В точности как плоская круглая раковина в ее руке. Бросив эту вещицу на колени Дарту, она сказала:
— Вот, возьми! Кажется, у тебя нет джелфейра?
— Чего нет, того нет, — признался он. — Это украшение? Как твое ожерелье и этот кружок? — Палец Дарта прикоснулся к виску.
— Кружок? Ты называешь мой раят кружком? — Нерис негодующе взмахнула ресницами. — Мой раят, знак ширы, вживленный навечно! Нет, это не украшение, воин, не только украшение! Раят потускнеет, если во мне зародится новая жизнь. Есть от него и другая польза — например, чтоб роо знали, перед кем сгибать колени.
— А это что такое? — Дарт уставился на ракушку.
— Джелфейр, я же сказала! По его оттенкам судят о времени. В начале цикла время красное, в легкий период — розовое и желтое, а когда тело начинает тяжелеть — зеленое и голубое. Затем синее, когда приходят большая тяжесть, дожди и сумрак… Разве ты этого не знаешь? И разве в твоих родных краях не пользуются такой полезной вещью?
— Где они, мои края? — вздохнул Дарт, подбрасывая раковину в ладони.
— И правда — где? — Нерис присела перед ним на корточки, глаза ее потемнели, расширились, стали огромными. — Где же твой край, Дважды Рожденный, и каков твой обычай? У тебя странные вещи… невиданные, твердые, блестящие… — Она с опаской коснулась витого эфеса шпаги. — Ты спас меня от жестокости тьяни… Ты говорил, что явился издалека, и обещал, что будешь меня защищать… так, как защищал Сайан… Но почему? Ведь мы не просили Предвечного о вещих снах… Мы даже не связаны обрядом синего времени! Ты не дарил мне жизнь, я не дарила тебе радость…
— Еще подаришь. Все впереди, — Дарт ласково погладил ее обнаженное плечо. — Ты можешь мне довериться, ма белле, хотя мне трудно объяснить, откуда я пришел. Боюсь, ты бы сочла меня бесноватым, услышав о недоступных пониманию вещах, о солнцах, что светят в холодной тьме, о людях, способных менять свой облик и обитающих в небесных замках, об удивительных тварях, живых и неживых в одно и то же время. Впрочем, кто знает? Возможно, ты все бы поняла… возможно, ширы Трехградья так же мудры, как прекрасны, и разуму их нет границ… — Он усмехнулся, глядя в ее сосредоточенное личико. — Но поговорим о другом, сиятельная. Я, видишь ли, кое-что ищу… кое-что, потерянное мной у океана, в который впадает эта река. Хочешь помочь мне в поисках?
— Не раньше, чем ты объяснишь их цель и смысл. В последнее время развелось слишком много ищущих — как это обычно бывает в период балата. Что же ищешь ты?
Показалось ли ему, что в глазах Нерис мелькнуло подозрение? Быть может, он напрасно говорил о светилах, горящих в космической бездне, о летающих замках анхабов и существах, подобных Голему? В конце концов, это слишком далекие материи, столь же неясные для обитателей Диска, как смена ночи и дня и небосвод, усыпанный звездами…
Поверх золотистой женской головки он бросил взгляд на реку. Полдень, самое легкое время… желтое, если судить по ракушке-джелфейру… Гигантский поток перед ним струился медленно и плавно, индиговый лес на дальнем берегу манил загадочным молчанием, яшмовые скалы, вздымаясь над деревьями, подпирали небесный купол — прозрачный голубой алмаз с пылающим сапфиром солнца. Оно висело прямо над головой, изливая полуденный жар и затмевая звезды; казалось, что хрустальная голубизна, пронизанная светом и теплом, бесконечна, нерушима и вечна, как само Мироздание.
— Мон дьен, какое величие!.. — прошептал Дарт. — Какое чудо, какая красота!
Нерис нетерпеливо шевельнулась.
— Так что же ты ищешь на берегах Срединного океана? Не ту ли удивительную тварь, которая жива и нежива в одно и то же время? Помнится, ты говорил о ней… Или мне послышалось?
Очнувшись, Дарт с изумлением уставился на нее, потом пробормотал:
— Как ты догадалась? — Женщина смотрела на него непроницаемым взором, и, не дождавшись ни слова в ответ, он произнес: — Если мы доберемся до моря, я покажу тебе эту тварь. Очень полезное существо, хотя вид его необычен и страшен… Надеюсь, ты не испугаешься.
— С чего мне пугаться? — Ее рот скривился в пренебрежительной усмешке. — Я — шира, и я понимаю, о чем ты говоришь… О бхо, не так ли? Ну, подобную тварь я сама могла бы тебе показать — прямо здесь и прямо сейчас, не дожидаясь, пока ты окажешься у океанских берегов. Если захочу…
Брови Дарта полезли вверх, в горле запершило. Он откашлялся и, не зная, как скрыть удивление, поиграл рукоятью кинжала, затем освободил клинок до половины, с лязгом загнал в чеканные ножны и вытащил снова. Нерис, глядя на солнечные блики, скользившие по серебристому лезвию, неторопливо произнесла:
— Ты слышал о маргарах? О тех, чья поступь легка, прыжок — стремителен, удар — смертелен? О тех, что бродят там и тут, дожидаясь балата? О великих искателях зерен, что не страшатся подземной тьмы? Может быть, ты из них?
— Почему ты так решила? — Дарт недоуменно нахмурился. О маргарах он знал лишь то, что они обладают мягкой шкурой в черную и серую полоску, подходящей для изготовления мешков. — Я не брожу без цели там и тут и не люблю убивать — разве лишь для защиты обиженных и слабых. Я обладаю речью и разумом, а маргар — животное!
— Не всегда, — на губах Нерис зазмеилась таинственная улыбка. — Не всегда, мой воин. Встречаются разные маргары.
«Что-то не так, — мелькнуло у Дарта в голове, — что-то не складывается, чего-то я не понимаю — или не понимают меня. Быть может, дело не в отсутствии контакта, а в чем-то ином, в какой-то хитрой интриге, пока что неясной мне, — ведь женщинам нравится играть в загадки и напускать туман на ровном месте. Но на сегодня, пожалуй, хватит тумана, загадок и тайн. В конце концов, женщина есть женщина, и самая прекрасная из них не в силах дать больше, чем имеет…»
Были, однако, другие вопросы, которые ему хотелось выяснить. Диск — по крайней мере, с голубой стороны — являлся населенным миром, обителью нескольких рас, так же как другие планеты Ушедших. Не все, но многие; Дарту казалось, что где-то он встречал существ, подобных тири и даннитам, — возможно, на Лугуте или Буит-Занге. Где именно и в каких перипетиях, в общем, не имело значения; память об этом была смутной, но разум подсказывал, что всякий народ должен где-то жить и что-то есть, а значит, строить, обрабатывать землю, делать мечи и орала, странствовать и торговать. С двумя последними моментами он уже познакомился — аборигены странствовали и торговали, пусть даже таким необычным товаром, как орехи, произраставшие в одном краю, а в другом игравшие роль погребальных урн. Но, пролетая над Диском, он не заметил ни дорог, ни поселений, ни пашен, ни скотоводческих ранчо — словом, ни единого признака хозяйственной активности. Здесь были океаны и реки, холмы и горы, леса и равнины, но не было ни городов, ни полей. Странный факт! Особенно в том, что касалось равнин, пригодных для скотоводства и посева злаков.
Термины, обозначавшие эти занятия, в торговом жаргоне фунги отсутствовали, а под «городом» понималось пространство, где обитает много людей и других существ, разумных и неразумных. Для Дарта город ассоциировался с дворцами и улицами, башнями, стенами и, разумеется, домами — но, расспрашивая Нерис о местных городах, он вдруг сообразил, что слова «дом» в фунги тоже не было, а самым ближайшим эквивалентом являлось «жилище», оно же — убежище, укрытие, место для уединения и снов в синий период.
Он попытался в этом разобраться.
— Трехградье — город, моя просветленная госпожа?
— Конечно. Там расположено святилище и обитают три народа — данниты, рами и Морское Племя джолт. Есть и другие… много других… Однако не все живут в Трехградье от рождения до смерти. Это место для размышлений о Предвечном, для пророчеств и видения вещих снов, куда приходят, чтоб обрести спокойствие и мир и пообщаться с предками. Ширы помогают в этом… и я могла бы помочь тебе… если пожелаешь…
— Помочь — в чем? Потолковать с моими предками? — Дарт печально вздохнул. — Увы, сударыня! Был бы рад и благодарен, но предки мои далековато отсюда… зови — не дозовешься…
Она покачала головой.
— Ты не понимаешь. Твои предки всегда рядом — отец и мать, и остальные прародители, если ты их единственный потомок. Они живут в тебе, как дар Предвечного, как тень былого, что спрятана в семени бхо… и так же, как пробуждается семя, являя скрытую сущность, они могут предстать перед тобой, поговорить, утешить… Хочешь?
— Как-нибудь в другой раз, а сейчас давай оставим моих предков в покое. — Дарт перекрестился, на мгновение приложив ко лбу ладонь. — Ты сказала, что Трехградье — место, куда приходят, чтоб обрести спокойствие и мир. Ну а затем? Затем, я думаю, уходят? Но куда?
— Куда угодно. Туда, откуда явились… В Лиловые Долины, Морские Пещеры, Серую Осыпь, Поток Орбрасс… На родину или в те края, где живет близкое по крови племя. Мир огромен, и в нем много приятного.
— Ты говоришь о городах?
Нерис пожала плечиками.
— О местах, где обитают творения Предвечного Элейхо.
— Бьен. Что там есть еще, ма шер ами? Я имею в виду, кроме разумных творений Предвечного? Сады, отягощенные плодами? Лужайки для пикников и прогулок? Жилища?
Она кивнула.
— Жилища, выстроенные из камня и дерева? — попробовал выяснить Дарт, но эта мысль показалась собеседнице странной. Губы ее дрогнули, гримаска недоумения скользнула по лицу.
— Из камня и дерева? Но зачем? Жилища были, есть и будут, даже у презренных пожирателей падали — таких, как эти, — она махнула в сторону пещер. — А рами и прочих роо, своих возлюбленных чад, Предвечный одарил прекрасными жилищами! Просторными, с высокими сводами, полными воздуха и света, с нишами и арками, с мягким…
— Подожди, — он прервал Нерис, положив ладонь на ее сплетенные пальцы. — Подожди, моя блистательная госпожа. Давай вначале разберемся: кто такие роо?
— Как? Ты не знаешь даже этого? — Рот ее приоткрылся в изумлении. — Все, кто живет в этом мире и одарен разумом. Рами, данниты, джолты, ко… даже тьяни, потомки тухлого яйца!
— С рами я еще не встречался, — заметил Дарт.
— Ты уверен? — Усмехнувшись, Нерис ткнула его пальцем в грудь. — Ты — рами, и я — рами… Рами — существа, подобные нам с тобой, двуногие, живущие на суше, чьи дети появляются не из яиц, не из коконов, а из материнского чрева.
Как показалось Дарту, это было слишком общим определением. Он поинтересовался:
— Пожиратели падали тоже рами?
Презрительная гримаска была ему ответом.
— У рами — у настоящих рами! — тела покрыты кожей, а не волосатой шкурой! — заметила Нерис. — И есть еще один признак: мужчины рами дарят жизнь своим женщинам.
— Дарят жизнь?
— Ну да. Через детей. Во время обряда синего времени.
«Верно и очень символично, — подумал Дарт. — Ведь что такое дети? Искры новой жизни, которые возгораются от взаимного желания и чьи костры питает страсть… А эти костры горят по ночам, в синий период. Хотя бывают и исключения…»
Он решительно поднялся и протянул женщине руку.
— Пойдемте, сударыня. Здесь слишком жарко и слишком много света. Дарить жизнь — это прекрасный обычай, но он требует прохлады, полумрака, тишины и полного уединения. Все это мы найдем в моей пещере, и там вы объясните мне подробней суть упомянутого обряда. В общем я его представляю, но кое-что нуждается в практической демонстрации… Скажи, ма шер, мы можем сразу уточнить детали? Или нужно дождаться синего времени?
Глава 5
Однако уточнение деталей было отложено: Нерис собралась погрузиться в вещий сон. Вероятно, этот магический акт был частью предстоящего обряда, и Дарту ничего не оставалось, как только ждать в терпеливом смирении. Впрочем, он с интересом следил за подготовкой к действу. Нерис долго шарила в своем мешке, что-то шипела сквозь зубы, проклиная чешуйчатых жаб, потомков тухлого яйца, разглядывала и нюхала мази в сосудах из раковин, недовольно морщилась — то ли какой-то важный состав был позабыт в Трехградье, то ли исчез во время плена у тиан. Наблюдая за этой суматохой, Дарт решил, что колдунья ему попалась не слишком умелая; в его понятиях истинный чародей был просто обязан держать свои арсеналы в порядке и неотступной боеготовности.
Наконец с торжествующим воплем Нерис вытащила шкатулочку из половинок ореха, раскрыла ее и погрузилась в изучение содержимого. Ларец был невелик, с ладонь, и набит всякой всячиной; в нем лежали сухие листья, маленькие костяные иглы, лопаточки и чашечки, прозрачный и плоский, похожий на линзу кристалл, мотки разноцветных нитей и три овальных камешка, которые Дарт принял за жемчужины — камни отливали перламутром и словно просились, чтоб их оправили в серебро. Судя по тому, с каким благоговением Нерис взирала на жемчужины, они являлись великой ценностью — может быть, предметом культа или магических манипуляций.
Взяв кристалл, она опустила шкатулку в мешок, уселась, скрестив стройные ноги, на устилавшем пещеру моховом ковре и подняла глаза на Дарта.
— Ты будешь охранять мой сон. Не беспокойся, если он окажется долгим, и не пытайся разбудить меня — чтобы понять откровения Элейхо, необходимо время. Может быть, он пошлет благоприятный знак… И если это случится, жди награды.
— Жду и надеюсь, моя светозарная госпожа.
Взгляд ее потянулся к кристаллу, мышцы затрепетали под розово-смуглой кожей и расслабились, дыхание сделалось тихим, едва заметным и будто с трудом прорывавшимся меж сомкнутых губ; на висках, обрамленных золотыми локонами, выступили капельки испарины. Несколько мгновений она сидела в неподвижности, потом, вдруг побледнев, мягко повалилась на бок. Веки женщины сомкнулись, кровь отхлынула с лица, тело застыло, будто пораженное молнией.
— Господь моя опора, — по привычке вымолвил Дарт, с тревогой склоняясь над ней. — Жива? Или умерла?
Но нет, он различил слабое дуновение на щеке — она дышала, и, вероятно, эта пугающая бледность и неподвижность были естественными спутниками транса. Напоминая о себе, кристалл блеснул в ее ладони, заставив Дарта сощуриться. Самогипноз?.. — мелькнула мысль. Очевидно, так… Там, на Анхабе, Констанция тоже делала подобные вещи; это являлось одним из ее занятий, частью профессии фокатора — слушать то, что не дано услышать обычным людям. Ловить дыхание вечности и шепот звезд… Быть может, Нерис, шира Трехградья, тоже была фокатором? И странствовала сейчас в потустороннем мире, где души умерших ведут нескончаемый монолог, припоминая горе и радости земного бытия?
— Бон вояж, — шепнул Дарт в розовое ушко. — Бон вояж и счастливого возвращения.
Он поднялся и покинул пещеру. Тяжесть росла, ракушка-джелфейр уже наливалась хризолитовым блеском, воздух стал душным и влажным от испарений, поднимавшихся с реки. Но небо по-прежнему сияло алмазной голубизной, и лишь далеко-далеко, где-то над центральным океаном, сплетались перья белых облаков, предвестников ночного ливня. Пахло водой и свежей зеленью, но от обиталищ криби тянуло дымом и мерзкой вонью паленого.
Читать бесплатно другие книги:
