Анжелика и ее любовь Голон Анн

Глава 4

Прошло уже почти восемь суток с тех пор, как «Голдсборо» покинул Ла-Рошель, взяв курс на запад. Анжелика только что подсчитала дни пути на пальцах. Итак, миновало уже больше недели, а она все еще не дала ответа мэтру Берну.

И ничего не случилось.

Да и что могло случиться? У нее было ощущение, будто она с нетерпением ожидает чего-то необычайно важного.

Как будто недостаточно того, что ей и ее друзьям приходится устраивать свою жизнь заново и притом на пиратском корабле, где их положение так шатко и опасно. Впрочем, усердия и доброй воли у гугенотов было в достатке, и быт понемногу налаживался. «А от ругани госпожи Маниго проку не больше, чем от молитв папистов», — непочтительно говорил мэтр Мерсело. Что же касается детей, то им жизнь на море казалась очень увлекательной, а неудобств они почти не замечали.

Пастор организовал регулярные молитвенные собрания, так что в определенные часы эмигранты собирались все вместе. При этом, если позволяла погода, вечернее, последнее в этот день чтение Библии проходило на верхней палубе, на виду у странной команды «Голдсборо».

— Мы должны, продемонстрировать этим не имеющим ничего святого разбойникам тот высокий идеал, который мы несем в наших сердцах и который должны сохранить в его нынешней чистоте, — говорил пастор Бокер.

Старый пастор, давно научившийся проникать в тайны человеческих душ, чувствовал, хотя и не говорил этого вслух, что его маленькой пастве угрожает какая-то опасность, идущая изнутри, и она, возможно, страшнее, чем тюрьма и казнь, которые грозили этим людям в Ла-Рошели. Слишком уж резко и неожиданно эти буржуа и ремесленники были оторваны от родного города, где они в большинстве своем жили богато и занимали прочное положение. И жестокий разрыв с привычным укладом обнажил то, что раньше было скрыто в их сердцах. Даже взгляды у ларошельцев стали иными.

Во время вечерней молитвы Анжелика села чуть поодаль, держа на коленях Онорину, и сквозь вечерний сумрак до нее долетали слова из Священного писания: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом… Время убивать и время врачевать… Время любить и время ненавидеть…»

Когда же вернется оно — время любить?

Вокруг все так же ничего не происходило, но Анжелика продолжала ждать. С того первого вечера на корабле, когда она так долго размышляла над разноречивыми чувствами, которые внушал ей Рескатор, он больше не попадался ей на глаза. После того, как она решила, что ей следует остерегаться как его, так и своих собственных порывов, его исчезновение, казалось, должно было бы ее обрадовать. Однако вместо радости она чувствовала тревогу. Капитана почти совсем не было видно. Только когда в отведенные для прогулок часы пассажиры выходили на палубу, им порой случалось заметить вдалеке, на юте, его силуэт в темном, развеваемом ветром плаще.

Но он больше не вмешивался в их дела и как бы почти отстранился от управления судном.

Приказы матросам отдавал, стоя на юте и громко крича в медный рупор, помощник Рескатора, капитан Язон. Прекрасный моряк, но человек молчаливый и необщительный, он почти не проявлял интереса к пассажирам и, вероятно, с самого начала был против того, чтобы взять их на борт. Когда он снимал маску, открывалось лицо, до того суровое и холодное, что сразу пропадала всякая охота обращаться к этому человеку. Однако Анжелике приходилось ежедневно выступать посредницей между ним и ее спутниками, выясняя то одно, то другое. Где можно постирать? Какой водой?..

Оказалось, что пресная вода предназначена только для питья, а для стирки придется довольствоваться морской. Первая непредвиденная драма для хозяек.., потому что белье не отстирывалось добела, а пятна от смолы не выводились. А в какое время можно выходить на палубу, не мешая при этом матросам?.. Вопросам не было конца.

От Никола Перро, человека в меховой шапке, помощи было куда больше. Казалось, что на судне у него нет определенного круга обязанностей. Чаще всего он беззаботно фланировал по палубе с дымящейся трубкой в зубах; кроме того, нередко он надолго уединялся с Рескатором в капитанских апартаментах. Через Никола Перро Анжелика передавала кому следует претензии своих спутников, и он же сообщал ей ответы, смягчая при этом все неприятное, потому что человек он был любезный и добродушный.

Так, он очень помог, когда на пятый день пути матросы вместе с солониной принесли пассажирам какое-то кислое, довольно-таки противное месиво и заявили, что каждый должен его поесть. Все начали шумно возмущаться. Маниго сказал, что пища эта несвежая и есть ее отказался. До сих пор, сказал он, питание было сносным и достаточным. Но если теперь их будут понуждать есть тухлятину, дети заболеют, и едва начавшееся плавание окончится жестоким горем и стенаниями. Лучше уж и дальше довольствоваться обычной пищей моряков

— солониной с небольшим кусочком галеты.

Вскоре после этого отказа к гугенотам явился боцман и закричал, что они должны съесть всю кислую капусту, не то ее затолкают им в глотку насильно, держа их за руки и за ноги.

Приземистый и уродливый, как гном, непонятной национальности, боцман Эриксон, по-видимому, был родом откуда-то с севера Европы: из Шотландии, Голландии или из прибалтийских земель — и получил суровую моряцкую закалку, плавая в северных морях. Говорил он на смеси английского, французского и голландского, однако хотя ларошельские торговцы знали все эти языки, втолковать ему что-либо было почти невозможно.

Анжелика снова пошла к доброму Никола Перро, единственному приветливому человеку на судне, и поведала ему о бедах пассажиров. Канадец успокоил ее и посоветовал выполнить распоряжение боцмана; к тому же, Эриксон только повторяет приказ самого Рескатора.

— На «Голдсборо» сейчас слишком много едоков для того запаса провизии, который мы взяли на борт, поэтому теперь придется установить строгие нормы довольствия. У нас пока еще осталось немного живого скота: две свиньи, коза и корова. Их берегут на тот случай, если на судне появятся больные. И капитан решил открыть бочки с квашеной капустой — он возит ее с собой повсюду. Он утверждает, что квашеная капуста — верное средство для предотвращения цинги, и, ей-Богу, он прав — я уже дважды переплывал с ним океан и за все время в команде не было ни одного тяжелого больного. Надо растолковать вашим друзьям, что они должны есть немного капусты каждый день. Этот приказ обязателен для всех. Тех, кто упирается, сажают в трюм, за решетку, а там уж в них, пожалуй, впихнут их порцию капусты насильно, точно гусям на откорме.

На следующий день боцману был оказан гораздо лучший прием. Он придирчиво следил за тем, как пассажиры едят капусту, и его холодные голубые глазки, глядящие с красной, как ветчина, физиономии бегали и вращались самым диковинным образом.

— Я все больше склонен думать, что меня забросило в реку подземного царства, — заметил Мерсело, смотревший на вещи с юмором, в котором проявлялась его немалая начитанность. — Взгляните хотя бы на это существо, словно извергнутое из глубин ада… Конечно, в портах каких только субъектов не встретишь, но мне еще ни разу не приходилось видеть, чтобы столько подозрительных личностей собралось на одном корабле. Вы привели нас в, донельзя любопытную компанию, госпожа Анжелика…

Анжелика, сидя на пушечном лафете, уговаривала Онорину и других малышей, которых она собрала вокруг себя, проглотить немного кислой капусты.

— Вы птенчики в своем гнездышке, — говорила она им. — Птенчики, откройте клювики!

Всякий раз, когда ее друзья начинали поносить «Голдсборо», его капитана и команду, Анжелика чувствовала, что они в какой-то мере обвиняют также и ее, да она и сама ощущала себя виноватой. Но, видит Бог, у нее не было выбора.

Она ответила:

— Полноте! Неужели вы полагаете, что Ноев ковчег представлял собой менее любопытное зрелище, чем наш корабль? Однако Господу оно было угодно…

— Это сравнение дает пищу для размышлений, — серьезно сказал пастор Бокер, подперев ладонью подбородок. — Если бы на землю вновь обрушился потоп, были бы мы, плывущие на этом судне, сочтены достойными возродить человечество и снова заключить с Господом завет?

— Вряд ли это было бы возможно с такой шайкой висельников, — проворчал Маниго. — Если как следует к ним присмотреться, сразу заметишь, что у каждого из них на щиколотках рубцы от кандалов.

Анжелика не осмелилась ничего ему возразить, потому что в глубине души думала так же. Можно было с полным основанием предположить, что наиболее верных членов своего экипажа бывший средиземноморский пират набрал именно из беглых галерных рабов. У всех разномастных и разноязыких матросов «Голдсборо», чей смех и странные песни иногда по вечерам слышались из кубрика, в глазах было совершенно особое выражение, которое среди пассажиров могла понять одна только Анжелика. Такое выражение глаз бывает у тех, кому привелось томиться в неволе, в цепях, и для кого земля отныне всегда будет недостаточно велика, а море — недостаточно просторно. Они возвращаются в мир, так долго бывший для них запретным, с опасливым чувством, что не имеют на это права, и со страхом вновь потерять свое отвоеванное сокровище — свободу.

— Скажите, боцман, зачем вы пристаете к нам с этой немецкой капустой? — спросил Ле Галль. — Сейчас мы должны находиться примерно на широте Азорских островов, где можно купить апельсины и другую свежую пищу.

Боцман искоса взглянул на него и пожал плечами.

— Он не понял, — сказал Маниго.

— Он все отлично понял, — не согласился Ле Галль, провожая взглядом коротышку-боцмана в великаньих сапогах, который поднимался по трапу вслед за матросами, уносившими пустые котлы.

Через день Анжелика, прогуливаясь по баку, заметила, что Ле Галль занимается какими-то таинственными расчетами, используя при этом карманные часы и компас. При появлении Анжелики он вздрогнул и спрятал эти предметы под своей клеенчатой рыбацкой накидкой.

— Вы мне не доверяете? — спросила Анжелика. — Но ведь я совершенно не способна понять, что вы тут замышляете наедине с вашими часами и компасом.

— Нет, госпожа Анжелика, вам я доверяю. Просто я подумал, что это подошел кто-то из команды. Вы ходите так же, как они, — бесшумно. Шагов совсем не слышно, и вдруг глядь — а вы уже рядом. Даже становится немного не по себе. Ну ничего, раз это вы, то не о чем беспокоиться.

Он понизил голос:

— Там, на грот-мачте, на марсеnote 10, сидит матрос и наблюдает за мной с высоты, но это ничего. Ему все равно не понять, что я делаю. А все остальные, кроме рулевого, сейчас ужинают. Море нынче вечером спокойно, хотя это, может статься, и ненадолго, но странное дело — вокруг совсем не видно других судов. И я воспользовался затишьем, чтобы попытаться наконец определить наши координаты.

— Мы очень далеко от Азорских островов?

Ле Галль устремил на нее насмешливый взгляд.

— Вот именно! Не знаю, обратили ли вы внимание, что на днях боцман ничего мне не ответил, когда я спросил его об Азорских островах. А между тем, если мы плывем в Вест-Индию, то Азорские острова должны быть как раз на нашем пути. Я бы не удивился, даже если бы корабль прошел мимо острова Вознесения, что свидетельствовало бы о том, что мы держим курс прямо на юг. Но идти, как идем мы, прямо на запад — это весьма странный путь для тех, кто хочет попасть на Большие Антильские или другие тропические острова!..

Анжелика спросила Ле Галля, как ему удалось установить это без таблиц долготы и поясного времени, а также без секстанта и хронометра.

— Я просто засек время, когда на борту бьют склянки полуденной смены вахты. Это и есть астрономический полдень — я в этом уверен, потому что, проводя корабль через пролив под Ла-Рошелью, мельком посмотрел на оборудование капитанского мостика. И знаете — приборы там просто великолепные. Есть все, что нужно. Так что я убежден: склянки здесь бьют ровно в полдень. С курса здешние моряки не собьются. Я сверяю корабельные склянки со своими часами, которые все еще показывают ларошельское время. Ну так вот, знания астрономического времени, моих часов, компаса, а также положения солнца при прохождении зенита и при заходе мне вполне хватило, чтобы определить, что мы идем «северным путем», путем ловцов трески и китобоев. Сам я никогда по нему не ходил, но могу его узнать. Да вы только взгляните на море — оно совершенно изменилось!

Однако это объяснение не убедило Анжелику. Методы достойного ларошельца показались ей неточными и небесспорными. А вот море и впрямь отличалось от Средиземного, впрочем, это не море, это океан, а она не раз слышала рассказы матросов о страшных бурях, которые обрушивались на их суда уже в Бискайском заливе. Кроме того, говорят, что в некоторые времена года может быть очень холодно даже у Азорских островов.

— Да посмотрите же, какая тут вода — точно молоко, — настаивал Ле Галль.

— А вы заметили утром, каким перламутровым стало небо? Это северное небо — я вам ручаюсь! А какой тут туман! Густой, будто снег. Во время равноденствия этот путь чрезвычайно опасен, и ловцы трески в эти дни никогда им не ходят. А вот мы почему-то выбрали именно его. Спаси и сохрани нас, Боже!..

В голосе Ле Галля зазвучали похоронные нотки. Однако Анжелика напрасно таращила глаза — она не видела никакого тумана, только на северо-западе белое небо почти сливалось с морем, и их разделяла только едва различимая, красноватая линия горизонта.

— Буря и туман будут нынче ночью.., или завтра, — угрюмо закончил Ле Галль.

Положительно, он все хочет видеть в черном цвете! Для бывалого моряка он слишком уж легко растерялся перед этими пустынными просторами, на которых за все время пути им не встретился ни один корабль. Изо дня в день одно и то же: ни единого паруса, насколько хватает глаз. Пассажиры находили такое однообразие чрезмерным, а Анжелика радовалась. Собственный горький опыт научил ее, что встреч на море надо опасаться. Вид океана с его могучими, бесконечно длинными, казалось, вздымающимися из бездонной пучины валами не надоедал ей. К тому же, она не была подвержена морской болезни, от которой страдали в начале пути большинство ее спутниц.

Теперь из-за холода они перестали выходить из твиндека. Уже два дня матросы приносили им туда разрисованные каким-то варварским орнаментом глиняные горшки с отверстиями сверху и сбоку, наполненные раскаленными углями. Благодаря этим необычным жаровням или скорее примитивным маленьким печкам на нижней палубе было довольно тепло и сухо; а по вечерам пассажиры получали для освещения толстые сальные свечи. Даже менее любознательные люди, чем ларошельцы, и те не могли бы не заинтересоваться столь необычной системой обогрева.

Каждый из эмигрантов-мужчин высказал о ней свое мнение.

— Во всяком случае, это куда менее опасно, чем открытые жаровни. Интересно, откуда взялись эти диковинные глиняные горшки?

Анжелика вдруг вспомнила слова Никола Перро: «Когда мы войдем в зону льдов, вам сюда принесут жаровни».

— Но разве вблизи Азорских островов могут быть льды? — воскликнула она.

И тут же услыхала насмешливый голос:

— А где вы здесь видите льды, госпожа Анжелика?

К ней приближались Маниго, Берн и владелец бумажной фабрики Мерсело. Они закутались в плащи, а шляпы надвинули до самых глаз, и поскольку все трое были мужчины рослые и широкоплечие, их можно было легко спутать друг с другом.

— Действительно холодновато, тут я с вами согласен, — продолжал Маниго, — однако зима уже не за горами и, к тому же, бури равноденствия всегда охлаждают воздух в окрестностях.

Ле Галль пробурчал:

— И все-таки здешние, как вы, сударь, выразились «окрестности» выглядят как-то чудно.

— Ты опасаешься бури?

— Я опасаюсь всего!

И он добавил со страхом:

— Посмотрите… Да посмотрите же… Ведь это похоже на конец света!

Сейчас на поверхности океана не было заметно ни малейшего волнения, но она пузырилась, точно кипящая в котле вода. Красное солнце неожиданно вырвалось из-за облаков и разлило по небу, дотоле абсолютно белому, сияние цвета расплавленной меди. Дневное светило вдруг сделалось огромным, подавляя своим гигантским размером даже океан, потом стремительно скрылось за горизонтом, и почти тотчас все вокруг на мгновение окрасилось в зеленый цвет, после чего погрузилось в черноту.

— Море Тьмы, — вздохнул Ле Галль. — Так в старину его называли викинги.

— Просто красивый закат, — сказал Мерсело. — Что вы в нем увидели странного?

Но Анжелика поняла, что его тоже поразила необычность происходящего. Мрак, бывший поначалу столь густым, что пассажиры перестали видеть друг друга, начал рассеиваться, уступая место вечерним сумеркам. Внезапно опять стало видно все, вплоть до горизонта, но теперь корабль, казалось, очутился в некоем безжизненном мире, где не могли возродиться ни цвета, ни тепло.

— Вот это и называется полярной ночью, — проговорил Ле Галль.

— Полярной? Ну ты и скажешь! — воскликнул Маниго.

Его громовой хохот прозвучал в тишине, как святотатство; он это почувствовал и быстро оборвал его, а затем, чтобы скрыть смущение, посмотрел вверх, на обвисшие паруса.

— На этом корабле-призраке не матросы, а жеребцы стоялые! Только и знают, что лодырничать!

В этот миг, как будто они только и ждали этого высказывания, из всех закоулков на палубу высыпали матросы.

Марсовые вскарабкались вверх по вантам и начали перелезать с них на реи. По своему обыкновению, они работали почти бесшумно, и вид этих беззвучно снующих в вышине неясных теней еще более усугублял ощущение необычности того, что творилось вокруг.

«Сегодня вечером или ночью что-то должно произойти», — подумала Анжелика и прижала руку к груди, словно ей не хватало воздуха. Мэтр Берн стоял рядом с нею, однако она сомневалась, что он будет в силах ей помочь.

С юта послышался голос капитана Язона, отдававшего приказания по-английски.

Маниго облегченно фыркнул.

— Кстати, вы сейчас говорили об Азорских островах. Ты, Ле Галль, плавал больше моего, ну так вот, можешь ли ты мне сказать, когда мы до них дойдем? Мне хочется поскорее узнать, получили ли мои португальские корреспонденты те суммы, что я перевел им с Берега пряностей?

Он похлопал по карманам своей просторной суконной куртки.

— Когда я получу мои денежки, я смогу наконец дать отпор этому наглому пиратскому главарю. Сейчас он держится с нами, как с какими-нибудь нищими. Мы должны чуть ли не руки ему целовать! Но вот увидите — в Карибском море все будет иначе. Там он уже не будет самым сильным.

— В Карибском море хозяева — пираты, — процедил сквозь зубы Берн.

— А вот и нет, мой дорогой. Хозяева там — работорговцы. Я уже теперь занимаю среди них весьма недурное положение. А когда возьму дело в свои руки, то рассчитываю заполучить монополию на торговлю рабами. Много ли проку от судна, которое просто перевозит из Вест-Индии в Европу табак и сахар, не заходя на обратном пути в Африку и не набивая там трюмы рабами? А корабль, на котором мы плывем, не невольничье судно. Если бы он перевозил негров, то был бы снаряжен иначе. И потом, недавно я как бы по ошибке забрел в трюмы, и смотрите, что я там нашел.

Он разжал руку: на его ладони лежали две золотые монеты с изображением солнца.

— Это из сокровищ инков! Точно такие же иногда привозят испанцы. И главное, я заметил, что другие трюмы заполнены любопытными приспособлениями для глубоких погружений, какими-то необычными маленькими якорями, лесенками и еще Бог весть чем. А вот место, отведенное под коммерческий груз, наоборот, чересчур мало для порядочного торгового судна.

— И что вы по этому поводу думаете?

— Ничего не думаю. Я могу сказать только одно — что этот пират живет разбоем. Как именно он разбойничает? А это уж не мое дело. По мне, так лучше уж пират, чем потенциальный конкурент. На пиратов мне наплевать — люди они смелые, спору нет, но почти ничего не смыслят в торговле. Они никогда не смогут по-настоящему господствовать на морях. Их место мало-помалу займем мы, торговцы. Вот поэтому мне было бы весьма интересно побеседовать с Рескатором с глазу на глаз. Он мог бы, по крайней мере, пригласить меня на ужин.

— Говорят, что его апартаменты на корме очень роскошны и там множество дорогих вещей, — сказал мэтр Мерсело.

Они ждали, что на это скажет Анжелика, но ею, как и всякий раз, когда речь заходила о Рескаторе, овладело какое-то тягостное, тревожное чувство, и она промолчала. Мэтр Берн пристально смотрел на нее, пытаясь прочесть что-либо в ее глазах.

Отчего темнота вместо того, чтобы сгущаться, наоборот, рассеивается? Можно подумать, что близится рассвет.

Цвет моря вновь изменился. Чернильно-черное у бортов, оно вдали казалось рассеченным надвое какой-то бледно-зеленой, как полынная водка, полосой. Когда «Голдсборо» вошел в нее, корпус его задрожал, точно бока лошади, почуявшей близкую опасность.

С капитанского мостика неслись команды.

Берн вдруг разобрал, что сверху крикнул по-английски марсовый:

— По правому борту плавучий лед, — перевел он.

Все как один повернулись вправо.

Рядом с кораблем высился ледяной утес, похожий на громадный белый призрак. Матросы с баграми и мотками канатов тут же выстроились вдоль фальшборта, чтобы попытаться предотвратить губительное столкновение с этой дышащей ледяным холодом горой.

К счастью, ведомое искусной рукой капитана судно прошло на безопасном расстоянии от препятствия. Между тем небо за айсбергом еще больше посветлело и в серой полутьме проглянули розовые проблески.

Онемевшие от изумления и страха пассажиры ясно различили на айсберге три темные точки; точки эти медленно поднялись и начали увеличиваться, приближаться к кораблю, превращаясь в три белых крылатых существа.

— Ангелы! — выдохнул Ле Галль — Это смерть!

Габриэль Берн остался невозмутим. Он обнял Анжелику за плечи (она этого даже не заметила) и сухо уточнил:

— Это альбатросы, Ле Галль.., просто полярные альбатросы.

Три огромные птицы летели вслед за кораблем, то описывая в небе широкие круги, то опускаясь на темную, плещущую у борта воду.

— Это дурной знак, — сказал Ле Галль. — Он предвещает нам бурю и гибель.

Внезапно Маниго выругался.

— Может быть, я сошел с ума? Или сплю и вижу сон? Что сейчас: день или ночь? И кто тут плетет, будто мы близко от Азорских островов? Проклятие! Да мы же плывем совсем другим путем…

— Именно об этом я и толкую, господин Маниго.

— А ты не мог сказать об этом раньше, болван?

Ле Галль рассердился.

— А что бы это изменило? Ведь хозяин на корабле не вы, господин Маниго.

— Ну, это мы еще посмотрим!

Они замолчали, потому что неожиданно все вокруг опять погрузилось во тьму. Странная заря померкла.

И тотчас же на корабле зажглись фонари. Один из огоньков приблизился к баку, где стояли Анжелика и четверо мужчин-гугенотов, и в ореоле света стали видны резкие черты старого арабского врача Абд-эль-Мешрата. Его лицо пожелтело от холода, хотя он был закутан почти до самых очков.

Араб отвесил Анжелике несколько поклонов и сказал:

— Хозяин корабля просит вас пожаловать к нему. Он хотел бы, чтобы вы провели ночь у него.

Смысл этой фразы, произнесенной по-французски без малейшей запинки и очень учтиво, был вполне ясен. Анжелика вскипела, от возмущения ее даже бросило в жар. Она уже открыла рот, чтобы отклонить оскорбительное предложение, но ее опередил Габриэль Берн.

— Мерзавец! — вскричал он дрожащим от ярости голосом. — Здесь, при нас, передать женщине такое гнусное предложение! Уж не воображаете ли вы, что находитесь на алжирском невольничьем рынке?

Берн занес кулак для удара, однако это движение разбередило его едва затянувшуюся рану и он, с трудом удержавшись от стона, вынужден был опустить руку. Анжелика встала между ним и Абд-эль-Мешратом.

— Вы сошли с ума! Нельзя так разговаривать с эфенди.

— Эфенди он или нет, он вас оскорбляет. Согласитесь, госпожа Анжелика, — он принимает вас за женщину.., за женщину, которая…

— Похоже, эти молодчики считают, что имеют права на наших жен и дочерей!

— вмешался бумажный фабрикант Мерсело. — Это верх бесстыдства!

— Успокойтесь, — взмолилась Анжелика. — В конце концов, все это не стоит выеденного яйца и касается только меня. Его превосходительство великий врач Абд-эль-Мешрат всего лишь передал мне.., приглашение, которое под иными небесами, скажем, на Средиземном море, можно было бы почитать за честь.

— Какой ужас, — сказал Маниго и беспомощно огляделся вокруг. — Дело ясное, мы попали в лапы к берберийцам, ни больше, ни меньше. Часть команды состоит из этой сволочи, и я готов побиться об заклад, что в жилах их хозяина тоже есть басурманская кровь, хотя он и строит из себя испанца. Он либо андалузский мавр, либо прижит от мавра…

— Нет, нет, — с жаром запротестовала Анжелика. — Я вам ручаюсь, что он не магометанин. Мы находимся на христианском корабле.

— Христианском?! Ха-ха-ха! Вот рассмешили! Госпожа Анжелика, у вас просто мутится рассудок — впрочем, есть из-за чего.

Арабский лекарь продолжал с бесстрастно-пренебрежительным видом ждать, кутаясь в свои шерстяные одежды. Достоинство, с которым он держался, и удивительно умный взгляд его темных глаз напоминали Анжелике Османа Ферраджи, и она чувствовала некоторую жалость, видя, как он дрожит от холода в этой ледяной ночи на краю света.

— Достопочтенный эфенди, я прошу извинить мою нерешительность и благодарю за то, что вы донесли до меня пожелание монсеньора Рескатора. Я отклоняю требование, которое вы мне передали — для женщины моей веры оно неприемлемо, однако я готова последовать за вами, чтобы лично дать ответ вашему господину.

— Хозяин этого корабля не господин мне, — мягко ответил старик. — Он мой друг. Я спас его от смерти, потом он спас меня от смерти, и мы с ним заключили духовный союз.

— Надеюсь, вы не собираетесь принять это наглое предложение? — вмешался Габриэль Берн.

Желая успокоить его, Анжелика коснулась рукой его запястья.

— Позвольте мне пойти и наконец объясниться с этим человеком раз и навсегда. Раз он выбрал такое время, что ж, пусть будет так. Поверьте, я действительно не знаю, ни чего он хочет, ни каковы его намерения.

— Зато я знаю, — буркнул Берн.

— Не уверена. Он такой оригинал…

— Вы говорите о нем с такой снисходительной непринужденностью, словно давно с ним знакомы…

— Я и в самом деле достаточно хорошо его знаю, чтобы не бояться сейчас.., того, чего боитесь вы.

И чтобы слегка поддразнить его, она с коротким смешком добавила:

— Уверяю вас, мэтр Берн, я умею за себя постоять. Мне случалось давать отпор и более грозным противникам.

— Я страшусь не насилия с его стороны, — тихо промолвил Берн, — а слабости вашего сердца.

Анжелика не ответила. Этими последними словами они обменялись, оставшись в полной темноте и одиночестве, так как сопровождавший арабского врача матрос с фонарем уже удалялся, а за ним последовали Абд-эль-Мешрат, Маниго и Мерсело. Все четверо пассажиров снова собрались вместе только у люка, ведущего на нижнюю палубу.

Берн решился:

— Если вы отправитесь к нему, я пойду с вами.

— Думаю, что с вашей стороны это было бы большой ошибкой, — нервно сказала Анжелика. — Вы вызовете его гнев — и притом без всякой пользы.

— Госпожа Анжелика права, — вступил в разговор Мерсело. — Она уже не раз доказала, что в обиду себя не даст. И я тоже считаю, что ей надо объясниться с этим субъектом. Он взял нас на свое судно — что ж, прекрасно. Но затем он вдруг как в воду канул, после чего мы очутились в полярных широтах. И как прикажете все это понимать?

— Судя по тому, как арабский лекарь изложил его просьбу, у нас нет оснований полагать, что монсеньор Рескатор желает побеседовать с госпожой Анжеликой о широтах и долготах, — желчно заметил Берн.

— Ничего, она заставит его придерживаться этой темы, — с уверенностью сказал Маниго. — Вспомни, как в Ла-Рошели она делала, что хотела, с самим Барданем, представителем короля. Какого черта, Берн! Ну чего тебе бояться этого верзилы, у которого всех средств обольщения — одна кожаная маска? По-моему, такие штуки не очень-то привлекают дам, а?

— Я боюсь того, что у него под маской, — проговорил Берн сквозь сжатые зубы.

Ему хотелось попытаться силой помешать Анжелике исполнить приказ Рескатора. Его глубоко возмутило ее согласие принять приглашение, сформулированное столь непристойно. Но, вспомнив, что она опасается, как бы в браке он не стал ее приневоливать и ограничивать ее свободу, мэтр Берн поборол свою подозрительность и заставил себя проявить терпимость.

— Хорошо, идите. Но если через час вы не вернетесь, то в это дело вмешаюсь я.

Когда Анжелика поднималась по ступенькам трапа на ют, в мыслях у нее царил такой же хаос, как и на море. Подобно клокочущим вокруг корабля косматым пенистым валам, в ее душе бушевали самые противоречивые чувства. Она не смогла бы ясно их описать: гнев, тревога, радость, надежда то и дело уступали место страху, и тот вдруг начинал давить ей на плечи, словно свинцовый плащ.

Сейчас что-то произойдет! Что-то ужасное, сокрушительное, от чего ей уже вовек не оправиться…

Она подумала было, что ее привели в салон Рескатора, и только услышав, как сзади закрывается дверь, поняла, что это не так. Она была не в салоне, а в тесной каюте. С низкого потолка свисал фонарь, заключенный в две перекрещенные рамки, которые не давали ему раскачиваться.

В каюте никого не было. Оглядев ее внимательнее, Анжелика решила, что несмотря на свою тесноту и низкий потолок, она, по-видимому, сообщается с апартаментами капитана, поскольку в ее противоположном конце виднелось высокое окно, точно такое же, как в кормовой надстройке. За закрывающей стены драпировкой Анжелика обнаружила дверь. Это подтвердило ее догадку, что каюта соединена с салоном, в котором ее принимал Рескатор. Чтобы вполне в этом удостовериться, молодая женщина повернула дверную ручку, однако дверь не открылась. Она была заперта на ключ.

Пожав плечами, со смешанным чувством раздражения и фаталисткой покорности судьбе Анжелика отошла от двери и села на диван, занимавший почти всю каюту. Скорее всего, эта маленькая каюта служит Рескатору спальней. Наверное, именно здесь он и прятался, когда в тот вечер, после отплытия из Ла-Рошели, она пришла в себя на восточном диване в его салоне и почувствовала, что за ней кто-то наблюдает.

Заставить ее прийти сегодня вечером в эту каюту было с его стороны довольно-таки бесцеремонно. Ну ничего, она сумеет поставить его на место. Анжелика ждала, понемногу теряя терпение. Потом, решив, что это наконец становится несносным и что Рескатор над нею просто издевается, встала, чтобы уйти.

Она была неприятно удивлена, обнаружив, что дверь, через которую ее ввели сюда, также заперта. Это всколыхнуло в ней невыносимое воспоминание о том, как в такой же запертой каюте ее бил и насиловал другой пират, маркиз д'Эскренвиль, и она принялась колотить по деревянной створке, громко зовя на помощь. Но ее голос тонул в свисте ветра и грохоте моря. После того, как розовые отблески на небе погасли и снова наступила темнота, волны сделались много выше и яростнее.

Неужели начнется буря, которую предсказал Ле Галль?

Анжелика подумала, что они могут столкнуться с айсбергом, и ей стало страшно. Держась за переборку, она добралась до окна, в которое проникал тусклый свет сигнального фонаря. Толстое стекло то и дело заливали волны, оставляя на нем белоснежную пену, медленно стекающую вниз.

Между тем ветер вдруг ослабел, море чуть успокоилось и выглянув в очередной раз в окно, Анжелика совсем близко от себя увидела покачивающуюся на волне белую птицу, казалось, глядящую на нее с сосредоточенной злобой.

Она в смятении отпрянула назад.

«Может быть, это душа утопленника? Ведь в этих местах, должно быть, потонуло множество кораблей… Но почему меня оставили здесь взаперти, одну?»

Сильный удар волны в борт отбросил ее от переборки, она попыталась за что-нибудь ухватиться, но не сумела и, не устояв на ногах, снова упала на диван. Он был покрыт огромной шкурой с белым густым мехом. Анжелика машинально погрузила в него заледеневшие руки. Говорят, на севере водятся медведи, белые как снег. Наверное, это покрывало сделано из шкуры такого медведя…

«Куда же нас везут?»

Над ее головой плясала странная конструкция: две рамки и в них фонарь. Их вид вызывал у Анжелики раздражение, потому что находящийся в центре стеклянный сосуд с маслом и фитилем, несмотря на качку, оставался неподвижным, а она совершенно не понимала почему.

Сам фонарь был сделан из золота и выглядел очень необычно. Никогда, ни во Франции, ни в землях ислама, Анжелика не видела ничего подобного: нечто, напоминающее формой то ли шар, то ли чашу с выкованным из золота затейливым ажурным орнаментом, сквозь который просачивался желтый свет горящего фитиля.

К счастью, буря как будто не усиливалась. Временами Анжелика слышала перекликающиеся голоса. Она никак не могла определить, откуда они доносятся. Один голос был глухой, другой — низкий и сильный, и иногда можно было разобрать отдельные слова. Раздавались отрывистые команды:

— Отдать все паруса! Поднять фок и бизань.., руль на борт!

Это был голос капитана Язона — должно быть, он повторял своим громким голосом тихие приказы Рескатора.

Решив, что они за переборкой, в салоне, Анжелика снова принялась барабанить в ведущую туда дверь. Но почти тотчас сообразила, что они находятся над ней, на капитанском мостике.

Стало быть, схватка с бурей потребовала усилий обоих капитанов. Наверное, сейчас вся команда поднята по тревоге. Но тогда зачем Рескатор велел ей явиться сюда для свидания — галантного или нет? Ведь посылая за нею, он наверняка предвидел, что будет сам управлять кораблем и не сможет покинуть мостик.

«Надеюсь, Абигель и Северина присмотрят за Онориной!.. А мэтр Габриэль сказал, что придет и устроит скандал, если я не вернусь через час», — успокаивала она себя.

Однако она здесь уже намного больше часа. Время идет, но никто не явился к ней на выручку. Выбившись из сил, она в конце концов легла на диван, завернулась в мех белого медведя и, разомлев в тепле, уснула. Сон ее был беспокоен, она часто просыпалась, смутно видела заливающую оконные стекла воду, и ей снилось, будто поглощенная пучиной, она находится в каком-то подводном дворце; а неясный говор двух голосов, командующих сражением с бурей, сливался в ее сознании с мыслью о печальных призраках, блуждающих среди льдов в мрачном краю, где начинается преддверие ада.

Когда Анжелика проснулась, свет фонаря показался ей более тусклым, чем прежде. За окном занимался день. Она села на своем ложе и подумала: «Что я здесь делаю? Ведь это недопустимо!..»

Никто к ней так и не пришел.

Голова у нее болела, волосы распустились. Анжелика нашла чепчик, который сняла перед тем как лечь. Ни за что на свете она не хотела бы предстать перед Рескатором в таком виде — растрепанной и расслабленной после сна. Может быть, именно этого он и добивался? Его уловки непредсказуемы, его ловушки и тайные замыслы трудно разгадать — особенно если они направлены против нее.

Анжелика поспешно встала, чтобы привести себя в порядок и, как истая женщина, невольно огляделась в поисках зеркала.

Зеркало в каюте было — оно висело на переборке. Настоящее сокровище в баснословно дорогой массивной золотой оправе, оно сияло каким-то дьявольским блеском, и Анжелика порадовалась, что не заметила его ночью.

В том состоянии духа, в котором она тогда пребывала, необычное зеркальце повергло бы ее в ужас. В этом круглом, бездонном, уставившемся на нее глазу ей наверняка почудилось бы что-то злотворное и колдовское. Оправа зеркала представляла собой золотую гирлянду из солнц, переплетенных с радугами.

Склонившись к своему отражению, Анжелика увидела в зеркале странное, не имеющее определенного возраста существо с зелеными глазами, бледными губами и светлыми волосами — точь-в-точь сирена, которая никогда не стареет, сохраняя вечную молодость.

Она поспешила уничтожить этот образ — заплела свои русалочьи, похожие на призрачный лунный свет волосы в косы и, туго закрутив их сзади, тщательно спрятала под чепец. Затем покусала губы, чтобы сделать их хоть немного ярче, и постаралась согнать с лица выражение растерянности. Но, несмотря на все усилия, образ в зеркале по-прежнему не внушал ей доверия. Это зеркальце было какое-то необыкновенное, непохожее на другие… Его красновато-золотой отлив накладывал на отраженное в нем лицо мягкие тени, окружал его таинственным ореолом. И даже в своем скромном чепчике благонравной ларошельской мещанки Анжелика имела волнующий, смущающий сердце вид языческого идола.

«Неужели я и впрямь так выгляжу, или же это зеркало волшебное?»

Она все еще держала его в руке, когда одна из дверей отворилась.

Анжелика тотчас спрятала зеркальце в складках юбки, ругая себя за то, что непринужденным жестом не повесила его на место. В конце концов, женщина всегда имеет право посмотреться в зеркало!

Глава 5

Открылась та из дверей, что вела в салон. Придерживая рукой откинутую портьеру, на пороге стоял Рескатор.

Анжелика надменно выпрямилась и окинула его ледяным взглядом.